Без права на отказ

Сутки. Ровно столько Назар живёт, облаченный в тревоги, страхи и сомнения. Сутки. Ровно столько Назар ждёт дурных или благих вестей и не видит белого света. Сутки. Ровно столько Назар молится Творцу, высшим силам, неизвестному чему-то и теплит надежду. Разумеется, он делает не только это. Все ещё помня о том, какая на нем ответственность, он первым делом на следующий день после родов находит Федора и Андрея, о чем-то спорящих в своих покоях, бесцеремонно садится на стул и, дождавшись, пока они оба обратят на него свое внимание целиком, дёргает углом рта в подобии невеселой ухмылки. — Готовьтесь, — распоряжается он, — Если Марк умрет, в стране начнутся беспорядки, так что нам придется разделиться и решать проблему общими усилиями. Федор, ты останешься в столице, чтобы обеспечить безопасность всем наследникам престола. Андрей, тебя я попрошу присмотреть за Ромой и проследить, чтобы Парламент провел коронацию для Лени. Идан должен стать регентом, так что постарайтесь не допустить, чтобы это был кто-то еще. Это приказ Марка. — Извини за бестактность, но с чего ты взял, что Марк умрет? — спрашивает Андрей, — Мне казалось, что роды прошли хорошо. — У него горячка, — не увиливая, отвечает Назар. Ему плевать, что Евгения велела не распространяться, этим двоим он доверяет, да и будет лучше, если они будут введены в курс дела. В конце концов, вскоре вся страна может узнать об этом, так что нет смысла что-то утаивать от тех, кто эту самую страну будет спасать, — Никто не уверен, что он выживет, поэтому нам надо быть настороже. Я уже отдал приказ всем подразделениям готовить отряды, если вдруг понадобится подавлять мятежи. Вам тоже советую держать ухо востро. — Горячка? — удивляется Федор, от шока даже резко опустившись на край кровати, — Но как… Он не договаривает, то ли потому что не знает, что сказать, то ли потому что не находит в себе сил закончить. Назар не знает да и не задаётся вопросами вовсе, он лишь скупо пожимает плечами, мол, а что поделать, и смотрит на своих собеседников с долей ожидания. Когда оно себя не оправдывает, а молчание затягивается, он вновь подаёт голос. — Надеюсь, вы меня поняли? — уточняет он, — Если начнутся мятежи, мне придется уехать, чтобы навести порядок. Вас же я очень прошу проследить за обстановкой во дворце и в кратчайшие сроки провести коронацию. Если вдруг кто-то не захочет видеть Идана регентом, этого кого-то будет лучше заткнуть. Антон заочно поддерживает его кандидатуру, так что при участии духовенства проблема должна быть решена малой кровью. Приказ Марк уже приготовил. — Хорошо, — спустя, наверное, целую вечность отвечает ему Федор, первый справившись с замешательством. Это вызывает у Назара слабую улыбку: все как прежде, они оба снова думают лишь о проблеме, не давая эмоциям взять вверх, потому что в критической ситуации единственные не теряют голову от страха за счёт пусть и не самого хорошего, но богатого опыта, — Что бы не произошло, мы сделаем так, как велел Марк. — Славно, — кивает Назар, поднимаясь на ноги, — И, да. Вы должны понимать, что если найдется хоть кто-то, кто пожелает назначить своего регента, мишенями могут стать Рома и Гриша, как дети глав Легиона. Об этом тоже советую не забывать. — Потому что если наши дети окажутся в заложниках, мы выполним любые условия и направим Легион туда, куда прикажут, ради их безопасности, — заканчивает вместо него Андрей с глубоко задумчивым видом. — Ты совершенно прав, — вздыхает Назар, — Поэтому позаботьтесь о детях, как полагается. И усильте охрану их покоев, если вдруг начнутся беспорядки. Я не хочу проверять, что будет, если мы проявим неосмотрительность. — Мы позаботимся о них, — заверяет его Федор, а затем, вскинув голову, спрашивает внезапно, — Как ты себя чувствуешь? Назар, спрятав взгляд, тяжело сглатывает. Всю ночь он видел кровь. Он не знает, по какой причине она возникла и откуда текла, но ее реки были настолько широки, что в них можно было искупаться с ног до головы, пропитавшись тяжёлым металлическим запахом насквозь. Это был словно намек, что вот тот самый корень зла, вот он источник бед, из-за которого Назар и был проклят, и там, во сне, он был фактически уверен, что именно из-за него Марк находится сейчас на смертном одре. Из-за его грехов и ошибок, из-за его преступлений, оправдания которым никогда не было и не будет, но покаяться за которые придется все равно. И Назар в видении каялся и клялся, он падал на колени и разбивал лоб в молитвах, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы сохранить жизнь Марку, однако это не сработало. Он проснулся, и новый день не принес ничего нового до сих пор, кроме все той же необходимости держать руку на пульсе и готовиться к пробелам. Потому и чувствует себя Назар все так же — никак. Все, что у него есть сейчас, это ответственность и долг, и ни тем, ни другим он пренебрегать не станет. Даже если Марк умрет, он заставит себя принять это и сделает то, что требуется. Он выполнит данное им обещание, а все остальное проигнорирует, словно назойливую муху, потому что иного выбора у него нет. То, что он не будет прежним в случае смерти Марка, Назар понимает прекрасно, но предпочитает не думать об этом, чтобы не усложнять без того непростую ситуацию. Он — ничто, по сравнению со всеми теми, кто действительно рискует пострадать от такого исхода. Ему не положено что-либо чувствовать. Никогда не было. — Я отъеду в штаб после утренней трапезы, — сообщает Назар вместо ответа на заданный вопрос, — Постарайтесь не покидать дворец во время моего отсутствия. Не дав больше ничего у себя спросить, он выходит в коридор и направляется к Наде, решив, что утренняя молитва не так уж и важна в сложившейся ситуации. Надя встречает его сонная, встревоженная и готовая вот-вот расплакаться. — Доброго дня, граф Вотяков, — приветствует его Яна, отвесив поклон, — Вы что-то хотели? — Я решил проведать Ее Высочество, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, — обтекаемо объясняет свое присутствие Назар, подходя ближе к сидящей за своим стулом Наде, — Она вчера неважно себя чувствовала. Хотел удостовериться, что сегодня ситуация стала лучше. — Тут вы, к сожалению, не угадали, — вздыхает Яна, расставляя на столе тарелки, — Ее Высочество снова не в духе. Думаю, она тоскует по Его Величеству, потому и ведёт себя не как обычно. Надя, в конец устав от того, что ее мучает явно непонятное ей беспокойство, разворачивается так, чтобы лечь на стул животом, аккуратно стекает по нему и, достав ногами до пола, довольно ловко для ее возраста спрыгивает на него, едва удержав равновесие. После она резво разворачивается к Назару лицом и, игнорируя удивлённый возглас незаметившей ранее этого действия Яны, уверенно подходит к нему, вцепившись пальцами в его ногу. Назар тяжело вздыхает. — Что такое? — спрашивает он, опуская руку на ее светлую макушку, — Вы не хотите есть? — Ваше Высочество, пожалуйста, давайте не будем повторять вчерашнее представление, — ласково просит ее Яна, встав позади нее, — Пойдемте за стол. Сегодня принесли вашу любимую молочную кашу. Молочная каша Надю явно не интересует, потому что стоит Яне взять ее осторожно за локоть, она протестующе дёргается, недовольно вскрикивает и крепче вцепляется в ногу Назара. Он не выдерживает. — Я не ухожу, — говорит он, подняв Надю с пола и усадив ее на руки, — Давайте вы все же приступите к трапезе, а после вас отведут на прогулку в сад. Договорились? — Извините, граф Вотяков, — виновато бормочет Яна, — С ней в последние дни творится что-то странное, я совсем ничего не могу с этим поделать. Давайте ее мне. — Не стоит, — качает головой Назар, отходя к столу, — Я все равно пока никуда не тороплюсь. Если уж Ее Высочество так жаждет моей компании сегодня, я не имею права ей отказать. Все же она принцесса, а я, как ни крути, покорный слуга короны. — Она даже из вас вьет веревки, — мягко усмехается Яна, — И правда настоящая принцесса. В кого только она такая? — Вы не представляете, какой упрямец ее отец. Если он чего-то хочет, он добивается этого любыми путями, так что я ни капли не удивлен тактике Ее Высочества. Яблоко от яблони. Хихикнув, Яна силится спрятать улыбку, чтобы не выдать своего веселья, вызванного, должно быть, не самыми лестными словами по отношению к королю. Успокоившись, она пододвигает к краю столу тарелку с ложкой, наливает в графин воды и, повязав вокруг шеи Нади, усевшейся на колени к Назару, салфетку, растерянно вскидывает голову. — Вас не затруднит помочь ей с трапезой? — У меня растет сын, — напоминает Назар, помогая Наде взять ложку в руки, — Так что не беспокойтесь, я не столь безнадёжен, как кажется. Яна, улыбнувшись, не спорит. Она присаживается на соседний стул, принимаясь довольно ловко чистить яблоко от кожуры ножом, пока Назар следит за тем, как Надя без особого усердия, но все же приступает к трапезе. Одну часть каши она, разумеется, роняет на стол, треть оказывается размазана по стенкам тарелки, но что-то она все же съедает, после чего просит пить. Назар, подав ей бокал, снимает с ее шеи салфетку, ею же, причитая на тему неаккуратности, вытирает перепачканное лицо Нади, на что та недовольно морщит нос. Яна едва слышно усмехается. — А у вас правда неплохо получается, — подмечает она, — Обычно мужчины менее терпеливы, когда дело доходит до того, чтобы учить чему-то маленьких детей. — Я воспитал не одно поколение солдат, — пожимает плечами Назар, — Мне часто приходится выступать в роли наставника и учителя, даже если это касается не навыков пользования столовыми приборами, а техники дуэли и стрельбы из лука. У меня есть некоторый… Опыт. — И неисчерпаемое терпение, — почему-то смеётся Яна. Назар, нахмурившись, прослеживает за ее взглядом и вздыхает, когда видит, что Надя, щедрая душа, решила обмазать кашей не только стол, но и его рубаху. — И неисчерпаемое терпение, — соглашается он, отодвигая тарелку подальше от ее шаловливых рук. Сам утреннюю трапезу он в итоге пропускает, вместо нее он идёт сначала в свои покои, чтобы переодеться, кое-как перед этим отдав Надю в руки Яны, а после заглядывает к Роме. Сын встречает его уже поевший и наряженный в камзол. Назар вопросительно смотрит на Анну. — У нас сегодня урок танцев, — объясняет она, приглаживая растрёпанные волосы Ромы гребнем, — Господин Решетников попросил отнестись к нему со всей серьезностью и выглядеть соответствующе. — Какой полезный навык, — фыркает Назар, а поймав на себе предупреждающий взгляд, добавляет, — Туше. Вы ведь будете во дворце? — Разумеется, — кивает Анна, — А что? — Ничего. Но на будущее: в ближайшую неделю не советую покидать двор ни при каких условиях. И не пугайся, если увидишь свору солдат у покоев. Мы с Федором приказали усилить охрану. Рука Анны, в которой она держит гребень, зависает в воздухе, затем она сама, помедлив, все же поднимает голову и, приняв растерянное выражение лица, тихо спрашивает. — Все настолько плохо? — Со вчерашнего вечера вестей нет, — сухо отвечает Назар, — Но мы должны быть готовы к чему угодно. — Ты был у Евгении? — уточняет Анна, — Она впустила тебя? — Да. Но вестей нет. Анна хочет было задать ещё один вопрос, но Назар отвлекается от беседы с ней, чтобы не давать ответы, на которые у него нет сил, манит к себе Рому и, присев напротив него на корточки, поправляет ему воротник камзола. — Веди себя хорошо, — просит он, сложив ладони на плечах сына, — И во всем слушайся Анну. — Мы поедем? — любопытствует Рома, — Блинчики. Поедем? — Не сегодня, — качает головой Назар, — Но как-нибудь обязательно съездим. И Гришу с собой возьмём, вместе вам явно будет веселей. Только в другой раз, хорошо? Рома, склонив голову вбок, внимательно смотрит ему прямо в глаза, медленно кивает, а затем вдруг почему-то хмурится, будто почувствовав что-то неладное. Он выпутывается из рук Назара, игнорирует Анну, что хочет было что-то сказать ему, и, сняв сапоги, залезает на кровать с ногами, после чего лезет под матрас. Достав что-то оттуда, Рома спускается на пол, самостоятельно обувается и пихает одну руку в карман штанов. Назар не оставляет это незамеченным. — Что там у тебя? — любопытствует он, подзывая сына обратно к себе. Рома все же подходит к нему, снова роется в кармане и на раскрытой ладони демонстрирует оловянный медальон, который ему ещё больше года назад подарили в голубятне резиденции Дарио. Назар хмурится. — Ты все ещё хранишь его? — удивляется он, — Зачем? — Надо, — важно объявляет Рома, обратно спрятав медальон, — Это надо. — Для чего? Рома судорожно вздыхает и смотрит на Назара, как на последнего идиота, после чего, так и не объяснившись, обнимает его за плечи, прижавшись щекой к его щеке. Назар на мгновение теряется. Ему самую малость становится не по себе от мысли, что если вдруг в стране действительно начнутся беспорядки, и какой-нибудь идиот захочет занять пост регента вместо Идана, то Рома станет одной из мишеней по той простой причине, что является сыном главы Легиона. Взять его в заложники будет означать подчинить себе волю Назара, потому что он не может представить себе ситуации, в которой не выполнит всего, что у него потребуют, ради безопасности своих детей. А следовательно, сейчас он как никогда уязвим, ведь если за себя он ещё в состоянии постоять, то за благополучие Ромы ему придётся так или иначе переживать, надеясь лишь на то, что Федор и Андрей справятся со своей задачей. В принципе, они всегда справлялись, и не было ещё такого случая, когда они подводили или складывали оружие, но все ведь бывает впервые. Назар очень хочет верить, что их слаженно работающий механизм не даст сбоя, и только это помогает ему не сойти с ума так сразу. Он отстраняется вскоре, погладив Рому по голове, целует его в темную макушку, будто благословляя, и, попрощавшись с Анной и поднявшись на ноги, направляется в конюшню. В штабе новый день встречает его, как и сотня прежних: тренировки, построения, собрания, отчёты. Командующие гоняют юнцов по стрельбищу и полигону, отряды разведки отрабатывают навыки незаметного проникновения в здание, крутясь вокруг казарм, Уланс орет на мелкотню, удумавшую кидаться в друг друга землёй, и Назар на мгновение выдыхает. Здесь жизнь течет, как прежде, и на мгновение даже кажется, что ничего не изменилось, потому становится немного проще терпеть превратности судьбы. Он всегда любил Легион, с первых дней его создания, хоть и цели были не столь благородны, потому и сейчас не отрицает, что вот это его детище — своего рода панацея. Она не избавляет от всех тревог и не возвращает покой полностью, но на время отвлечься от тягостных дум все же помогает. Назар доволен и таким раскладом тоже. Он обходит всю территорию штаба, наблюдая за происходящим и прикидывая, какие именно отряды в случае чего заберёт отсюда подавлять мятежи, после, уже в своем кабинете составляет письменное распоряжение с планом действий, который будет необходимо осуществить, когда начнутся беспорядки. Назар подумывает тактику так, чтобы солдаты были рассредоточены везде, где это может понадобиться, и чтобы они могли обеспечить безопасность детям, а в первую очередь — наследникам престола. Он буквально продумывает запасные ходы отступления для ходов отступления и, не позволяя признавать, что это тоже паранойя, оправдывает себя тем, что у него есть горький опыт, связанный с войной с Савченко. Именно за этим занятием его застает прибывший из Пальмиры Илья. — Капитан? — окликает он Назар, сунув голову в дверной проем после стука, — Не помешал? — Входи, — отзывается Назар, не отрывая взгляда от пергамента, — Как обстановка? — Все спокойно, — объявляет Илья, закрыв за собой дверь и сев за стол, — Намеков на недовольство среди жителей столицы нет, но информация о том, что Его Величество родил вчера вечером двух сыновей, уже вышла за пределы дворца. Все только об этом и говорят, не зная, верить этим слухам или нет. Понимаете, о чем я? — Понимаю, — вздыхает Назар, все же вскинув голову, — Я поговорю с графом Федоровым о необходимости сделать официальное объявление. В остальном порядок? — На первый взгляд да. Я попросил некоторых своих товарищей немного разведать обстановку на границе. Ну, знаете, по старой дружбе. Там пока ещё не знают о том, что Его Величество родил, потому все тихо и мирно. Можете не беспокоиться, мы держим ситуацию под контролем. Назар вымученно улыбается, подмечая в тысячный раз про себя, что воспитал сносных солдат, скупо кивает и, вновь вернув внимание к пергаменту перед собой, уточняет. — Кто сейчас в столице? — Диана с Данилой и Никита, — отвечает Илья, — И пару солдат постарше. Я решил, что новобранцам не помешает получить немного опыта, потому взял их с собой. Справляются неплохо. — А Васильев что сказал? — вопросительно гнет бровь Назар, — Он не был против, что ты забрал солдат из его отряда? — Я договорился с ним, — успокаивает его Илья, — Мы пришли к тому, что Диану, Данилу, Матвея и Богдана я частично могу забрать под свое командование, если они того хотят. Они не были против. — Распыляешься. У солдата может быть только один капитан до смерти последнего. Двойную власть никто не признает. — Ни черта подобного. Я на своем примере могу поклясться, что одинаково признаю как ваш авторитет, так и авторитет Федора. И ничью власть я не считаю большей или меньшей. — А капитан твой кто, если спросят? — хмыкает Назар, — Я или Федор? — Вы, — без промедления отвечает Илья, — Но это не значит, что Федору в случае необходимости я не стану подчиняться. Назар в неодобрении качает головой. Конечно, любой солдат и новобранец будет считаться с авторитетом любого эльфа из состава командования и выполнять все приказы, если они не будут противоречить здравому смыслу, но капитан у них может быть лишь один. Как точка опоры, как направляющая рука, как наставник, как учитель, как тот, за кем пойти не страшно хоть в ад, если того потребуется. Как незыблемое и неизменное, а незыблемого и неизменного на взгляд Назара много быть не может, потому он убежден — капитан может быть один. Вышестоящих — до кучи, тем, кому надо подчиняться — чуть меньше, но капитан по-прежнему один. В таких вопросах Назар лично не терпит распыления. Это не собственничество и даже конкуренция, Творец бы с такими глупостями, а всего лишь необходимость не метаться. Его солдаты — это его солдаты, а для всех остальных он только лишь глава Легиона. Иначе в его представлении быть не может. Но он не спорит с Ильёй, у него банально нет желания вступать в словесную баталию, потому он лишь вздыхает и переводит тему. — Обстановку в столице держать под контролем, — распоряжается он, — Если начнутся волнения, сразу же ставишь меня в известность и направляешь гонца в штаб. Сам подавлять мятежи не суйся, но если вдруг понадобится, действуй по ситуации. И чтобы всех, кого увез, вернул в целости и сохранности обратно. За Данилу с Дианой и Никиту головой отвечаешь. Если с ними что-то случится, спрашивать буду с тебя. — Так точно, — кивает Илья, поднимаясь на ноги, — Подразделения на границе тоже предупредить мне, если вдруг в столице начнутся беспорядки? — Все через меня, — немного подумав, решает Назар, — Либо через Федора. Если больше нет вопросов, то свободен. — Один все же есть. — Слушаю. — Во дворце все по-прежнему? — Вестей пока нет. Илья, поджав губы, больше ничего не спрашивает и исчезает так же неожиданно, как и появился. Назар надолго не задерживается тоже. Составив все необходимые распоряжения, он оставляет их в кабинете, чтобы в случае чего Уланс и Васильев первые узнали, что необходимо делать, и возвращается к обеду во дворец. Там он в в первую очередь отыскивает Мирона, поскольку, наверное, все же именно глава Парламента должен принимать подобные решения, и, встретив его неподалеку от тронного зала, уводит к окну, чтобы поговорить наедине. — Новости о том, что Марк родил, вышли за пределы дворца, — без предисловий сообщает Назар, — Нам нужно сделать объявление. — Я знаю, — вздыхает Мирон, — Но Марк пока ещё не давал такого распоряжения, а я не уверен, что без его разрешения мы можем сделать объявление. Евгения по-прежнему никого к нему не пускает, чтобы я мог спросить. — Считай, что разрешение у нас есть. — Но к чему такая спешка? — Народ ждёт законных наследников уже несколько лет, — говорит Назар, — К тому же все понимают, насколько опасны могут быть роды. Если сейчас мы не скажем, что Марк принес на свет двух принцев, и не убедим всех, что все в порядке, это может плохо закончиться. Я не хочу проверять, к чему приведут волнения в обществе. А ты? — И я, — кивает Мирон, — Что ж, тогда я найду Идана. Думаю, будет правильно, если к народу выйдет именно он. — Я поеду с вами. Сообщите, как соберётесь. Собираться долго не приходится, сразу после дневной трапезы (которую Назар тоже пропускает из-за того, что проводит общее собрание с королевской охраной при дворе) они впятером, а именно Идан, Мирон, Охра, Антон и сам Назар отправляются в Пальмиру, чтобы сделать объявление. Там народ довольно быстро стекается к главной площади, ожидая тех слов, услышать которые хотел ещё давно, и когда свободного места вокруг будто бы не остаётся вовсе, Охра, призвав всех к тишине, передает слово Мирону. Пока тот долго и нудно, как он и любит, распинается, Назар косится на бледного, как смерть, Идана и едва заметно пихает его в бок. — Залмансон, ты чего? Выглядишь так, будто сейчас упадешь. — Это какое-то кощунство, — едва слышно шепчет Идан, — Я должен с радостью объявить о том, что Марк родил сыновей, когда он сам буквально умирает. Это танцы на костях, не иначе. — Сопли утри, — строго велит Назар, зная наверняка, что ласковые просьбы и утешающие заверения не сработают так, как капитанский тон и сухие приказы, — И соберись, это сейчас необходимо. Если мы не хотим, чтобы кто-то что-то заподозрил раньше времени, мы должны усыпить бдительность всех и успокоить народ радостной вестью. И в первую очередь ты, потому что именно ты стал отцом наследников престола. — И без пяти минут вдовцом, — цедит сквозь зубы Идан, напряжённо глядя в толпу, перед которой теперь уже Антон вещает о безусловно важных вещах, — Я не умею играть на публику, капитан. Все решат, что я не рад таким вестям, и обязательно что-то выдумают. Может, лучше Охра сделает объявление? — Ты обязан сделать его сам, — с нажимом говорит Назар, — Потому что официально ты — муж короля и отец его детей. Твой внешний вид все сочтут за растерянность, а дрожь в голосе — за слезы счастья. Главное, соберись и скажи то, что должен. Это необходимо для безопасности и стабильной обстановки в стране. Это необходимо для Марка, потому что он всегда ставит перед собой задачу сделать жизнь своих подданных лучше. Если нужна мотивация, бери пример с него. Сглотнув, Идан пристально смотрит на Назара, будто видя его перед собой впервые, сжимает челюсти так, что слышно, как они скрипят, и не торопится ничего сказать. Понимая, что его сомнения сейчас могут расшатать без того далеко не устойчивую лодку, Назар незаметно для окружающих хлопает его по спине и добавляет. — Я буду здесь с тобой. Смелее. Возможно, именно этих слов Идану и не хватало. Возможно, осознания того, что не ему одному тяжело и что не он один вынужден натягивать на лицо маску спокойствия, ему и недоставало. Возможно, присутствие Назара как того, кто всегда был рядом в самые страшные времена, помогает и сейчас собраться, потому что Идан вдруг весь подбирается, расправляет плечи и решительно кивает, а когда Охра приглашает его, чтобы сказать свою речь, и вовсе улыбается так, что даже немного слепит. Голос его тоже звучит крайне убедительно. — Думаю, вы все уже догадались, зачем мы вас здесь собрали, — заявляет Идан, — Потому не стану томить вас без того долгим ожиданием и, наконец, обрадую чудесными вестями. Накануне Его Величество родил двух темных сыновей, принца Леонида и принца Димитрия, и теперь у Верхнего Города волею Творца есть два наследника престола. Наши с вами молитвы были услышаны. Шум поднимается беспощадный. Народ кричит и беснуется от восторга, в воздух летят шляпы, платки и панамы, всюду только и слышатся восхищённые возгласы и обращения даже не к Творцу, а к вполне земным существам. — Слава герцогу Залмансону! — Слава Его Величеству! — Слава Его Высочествам! Идан, растерявшись от количества поздравлений и хвалебных од, кладет одну руку на грудь, вторую убирает за спину и, что все же противоречит этикету, отвешивает поклон толпе на площади. Этот его жест воспринимают будто бы даже ярче, чем сами новости, потому Идан впадает в больший ступор, явно не понимая, что ему делать. Сжалившись, Назар решает ему помочь, потому хватает его под локоть и скорее уводит прочь, зная наверняка, что того, что уже было сказано, вполне достаточно. По пути во дворец, который они с решают преодолеть одни, оставив Охру, Мирона и Антона общаться с гражданами, Идан вдруг неожиданно останавливается, спрыгивает с седла и уносится в сторону не слишком густо посаженных вдоль дороги деревьев. Судя по всему, сознание его не выдерживает происходящего, и Назар его вовсе не обвиняет, несмотря на некоторое раздражение, вызванное усталостью, потому сам слезает с лошади, берет вторую за поводья и, привязав обеих к тополю, идёт за Иданом. Тот обнаруживается сидящий на пне со спрятанным лицом в ладонях. — Это все неправильно, — сокрушается он, — Так не должно быть. Это какой-то абсурд. — Творцу плевать, что мы считаем правильным, а что — нет, — отзывается Назар, присаживаясь напротив на корточки, — И уж тем более он никогда не считается с нашим мнением и желанием. Потому мы вынуждены принимать удары судьбы и делать все, чтобы они не сломали тех, кто нам дорог. Иного выбора у нас нет. — Как вы это делаете? — неожиданно спрашивает Идан, отняв ладони от лица, — Как вы остаетесь спокойным, когда случается такое? Неужели вам совсем не страшно, что Марк может умереть? Назар тяжело вздыхает и отводит взгляд в сторону. Много лет назад, когда он однажды вернулся в свой дом в Летуме, он обнаружил на кровати бездыханное тело матери и чуть не сошел с ума в ту же секунду. Он был ребенком, который лишился последнего члена семьи, и совершенно не знал, как ему быть, потому даже впал в отчаяние, но мир не дал ему иного выбора, кроме как собраться и сделать то, что нужно. Нужно было не много, не мало — похоронить, как полагается, и подумать, как жить дальше. Назар, будучи совсем ещё юным, поступил именно так, поскольку в его положении ему было запрещено долго горевать и распускать сопли, ведь в противном случае он рисковал умереть, а жить ему совсем немного, но все же хотелось. Страха у него, кстати, не было, лишь чувство безнадежности, ведь у него не осталось вообще никого на белом свете, и он был совершенно один, предоставленный самому себе, грязным улицам и беззаконию. Тогда он впервые расколол свою душу на части, одна из них погибла, и Назар начал жить заново, но на новый лад, совсем не так, как раньше. Он начал существовать в незнакомых ему доселе реалиях и мирился с ними, поскольку других вариантов у него не было. Спустя много лет он вновь заявился в один дом в Летуме, который по стечению обстоятельств считал и своим тоже, и вновь увидел трупы тех, кого любил, наверное, сильнее, чем воздух. Возможно, именно поэтому он будто бы перестал дышать, ведь вид мертвых тел Валерии и Зои перекрыл ему кислород, осознание потери наступило на горло, и все, что было дорого и ценно, было отнято в один момент, беспринципно и жестоко, в наказание за содеянное. Тогда Назар, испачкавшись в крови любимых, снова не почувствовал страха, потому что вина вытеснила любые другие эмоции. Позже она трансформировалась в злобу и ярость, потому он не дал себе времени на принятие произошедшего, а вместо скорби отдал предпочтение мести. Та, впрочем, не случилась по ряду причин, главная из которых заключалась в том, что возмездие бы все равно не помогло Назару. Второй осколок души был утерян, третья по счету жизнь начала свой ход, и в ней он себе поклялся — никогда больше. Никаких привязанностей, никаких чувств. Ничего, что неизбежно приведет к горю, потому что, будь он проклят, если позволит кому-то ещё погибнуть из-за его прошлого. Проще было отказаться сразу, чем согласиться, что-то получить и обязательно лишиться, ведь иные сценарии в его жизни никогда не проигрывались, а повторения старых он не хотел. Назар сказал себе — он просто наложит табу, просто не будет любить, и тогда никто не умрет. А если и да, то ему хотя бы не придется захлёбываться виной и ужасом, потому что даже у него есть предел, достигнув которого, он уже никогда не соберёт себя по частям обратно. Но судьба, старая, паршивая мерзавка, спутала ему все карты, и все пошло не по тому плану, которого он обещал себе придерживаться. Потому сейчас, пройдя две войны на стороне победителей, Назар опять проигрывает в неравном бою и готовиться к тому же, к чему и раньше — к панихиде. И в данный момент, оценивая ситуацию, он понимает, что ему снова не страшно. Не потому что его не пугает тот факт, что Марк рискует умереть, а потому что глупо бояться смерти, когда за спиной без преувеличений целое кладбище из тех, кого он не сберёг. А ещё потому что есть кое-что более сильное, чем страх, и это кое-что — боль. Назару не страшно потерять Марка, Назару больно потерять Марка, и это совершенно разные вещи, невзирая на то, что итог, черт возьми, снова тот же, что и раньше. Однако ему нельзя об этом даже думать. Все как на войне — у него есть цель, а считать потери и молиться за упокой он будет потом, если это самое потом вообще настанет. Нет того расклада, при котором ему можно горевать, бояться, давать волю эмоциям, искать утешения, надеяться на кого-то ещё. Все, что ему дозволено, это выполнять свой долг и не отклоняться от поставленной перед ним задачи. Быть тем, кем он был всегда — грубой силой без слабых мест. Быть из стали, влияния, авторитета и сухого прагматизма. Быть тем, кем он является на протяжении третьей по счету жизни — неуязвимым. Даже если терять придется остатки расколотой души. Но об этом всем Назар не говорит, зная наверняка, что его слова не помогут и не утешат, а только лишь вызовут неоднозначную реакцию, потому он выбирает озвучить вслух другое, но не менее правдивое. — Кто-то должен оставаться в трезвом уме, — пожимает плечами он, — Это не камень в твой огород, не подумай. Просто я в какой-то степени несу ответственность за будущее страны, которую Марк поднимал с колен не один год, потому обязан оставаться в строю. Меня беспокоит вся эта ситуация, но я обязан держать руку на пульсе и быть готовым к последствиям. Иначе все обернется крахом. — Я так не могу, — вздыхает Идан, сморщившись, — Простите, капитан, но я правда не в состоянии оставаться спокойным, как вы. Это выше моих сил. — Сейчас от тебя никто и не просит ничего подобного, — заверяет его Назар, — Все, что от тебя требуется, это делать вид, что у нас все под контролем. А с этой задачей, я уверен, ты справишься. — Но рано или поздно может случиться так, что мне придется столкнуться с куда большей ответственностью. Назар понимающе угукает. Если Марк умрет, чего исключать не стоит, на плечи Идана действительно упадет немалый груз, потому что именно он станет регентом и будет править страной от имени родившегося буквально вчера Лени до его совершеннолетия. Именно ему придется взять на себя обязанность управлять Верхним Городом и Нижним Городом вместе с другими членами Парламента, поскольку он единственный, кто имеет на это хоть какое-то право, и поскольку того хочет Марк. Последний четко сказал — Идан и никто другой, а перечить его воле будет кощунством, потому придется исполнить его приказ, чего бы это не стоило. Прислушиваясь к своим ощущениям, Назар ловит себя на мысли, что, наверное, не осилил бы такую задачу, потому что не имеет нужных для того навыков, и решает на всякий случай предупредить гипотетический отказ Идана от поста, чтобы это потом не обернулся самой настоящей бедой. — Да, может, — подтверждает он, — Потому что ты являешься официальным отцом наследников престола, а ещё потому что Марк хочет, чтобы именно ты стал регентом в случае его смерти. И я уверен, что он выбрал тебя не просто так. Разумеется, это будет очень сложно, но ты обязательно справишься со всем. Парламент почти наверняка поддержит тебя, Мишенин от лица духовенства тоже выскажется в твою пользу. Что же касательно Легиона, я даю слово, что армия всегда будет верна короне и тебе, пока ты будешь править страной от имени Лени. Ты будешь не один, помни об этом. И какие бы невзгоды не настигли, мы преодолеем их вместе, как это было во время войны. — Я не хочу, — с ужасом качает головой Идан, — Я не хочу становиться регентом, я не готов. Капитан, я… — Ты сможешь, — перебивает его Назар, — И сделаешь все, что от тебя потребуется. Марк бы не стал просить тебя об этом, если бы не был уверен, что ты справишься. Ты отличный солдат, Залмансон, верный товарищ и сильный духом эльф. Если не получится у тебя, то я не представляю, у кого вообще получится. Я понимаю, что тебе страшно, но если идти на поводу у этого страха, мы потеряем все, ради чего жертвовали собой, пока шли до Пальмиры. Мы потеряем все, ради чего Марк не один раз был готов пожертвовать собой. А чтобы не допустить этого, ты будешь обязан занять пост регента и взять на себя ответственность за страну. Но не думай, что ты будешь один. На твоей стороне будут Парламент, духовенство и Легион. На твоей стороне будет народ, и только его одного достаточно, чтобы все было в порядке. Пытливо рассмотрев его лицо, Идан прикрывает глаза, вновь мотает головой из стороны в сторону, будто отрицая все услышанные слова, и тогда Назар, заранее осудив себя за это, использует запрещённый прием. — Если ты откажешься от поста регента, под угрозой окажутся в первую очередь Леня и Митя, — уверенно заявляет он, — Поскольку они слишком малы, чтобы самостоятельно править страной, им обязательно нужен регент. Причем такой, который своевременно откажется от своего поста в пользу законного наследника. Я не уверен, что кто-либо кроме тебя добровольно согласится передать власть Лене, когда ему исполнится восемнадцать. А это значит, что его либо попытаются устранить, либо оставят без короны. Ты ведь не хочешь этого? — Вы этого никогда не допустите, — возражает Идан, — Вы сделаете все, чтобы Леня занял трон, когда придет время, я уверен в этом. Поэтому совершенно неважно, кто станет регентом, ведь вы поможете сыну стать королем, когда он достигнет нужного возраста. — Само собой, — не спорит Назар, — Но ты не учитываешь множество факторов. Если регентом станешь не ты, а какой-то другой эльф, за годы своего правления он сможет сделать так, чтобы его авторитет возрос до небывалых масштабов. Он заполучит любовь народа, а потом убедит всех, что власть должна принадлежать ему и его потомкам. Даже если Легион вмешается и начнет отстаивать права Лени на престол, Верхний Город может пойти против, потому что привыкнет к своему временному правителю и не захочет его менять. Не захочет соглашаться на кота в мешке. Ты же не допустишь ничего такого и сразу дашь всем понять, что рано или поздно управлять страной начнет законный наследник. Ты — гарантия того, что именно Леня станет следующим королем, а не кто-то другой. — Бред, — морщится Идан, — Даже если все случится так, как вы говорите, народ никогда не признает законным правителем кого-то кроме детей Марка. — Предположим. А ты не думал, что детей Марка поставят в то же положение, что и его самого? — Что вы имеете ввиду? — До войны с Савченко Марк был всего лишь куклой с короной, — напоминает Назар, — Уже потом он прибрал власть к рукам и показал, что он настоящий король. Лёню могут загнать в точно такой же тупик. В зависимости от его природы его просто женят или выдадут замуж за отпрысков регента или кого-то из приближенного круга, и все, что ему будет позволено, это производить потомство. Его лишат власти и свободы, а чтобы вернуть ее, нам с Федором придется развязать ещё одну войну. Конечно, Легион осилит эту задачу, и солдаты пойдут туда, куда мы поведем их, но разве подобная цена не слишком высока? Особенно, если можно уменьшить ее в разы. Ты ведь любишь свою страну, Залмансон. Неужели ты не хочешь для нее покоя и мира? — Хочу, конечно, — вздыхает Идан, — И для детей Марка тоже, но я… Я совсем не тот, кто вам нужен, капитан. Я не уверен, что справлюсь с такой большой ответственностью. Одно дело — держать свою мастерскую и время от времени предлагать идеи для улучшения жизни граждан, а другое — отвечать за всю страну. Я боюсь, что у меня ничего не получится и я сделаю только хуже для всех. — Если Марк выбрал тебя, значит, не просто так, — отзывается Назар, — По закону регентом может быть назначен кто угодно, необязательно кто-то из родителей наследника престола. Но Марк сказал, чтобы это был именно ты, а он ничего не делает просто так. Раз он убежден, что у тебя получится, то я не вижу смысла идти против его воли. Что же касательно твоих обязанностей, не бойся. Парламент будет помогать тебе во всем, а со временем ты наверняка всему научишься и научишь Леню заодно, чтобы он был готов к своей будущей роли. Марк ведь тоже не знал, что это такое — быть королем. Но он справился, и мы обязаны справиться ради него. Чтобы все то, что он возвел на своих страданиях, не обернулось крахом. Идан упрямо поджимает губы, явно намереваясь вновь начать спорить, но внезапно вдруг принимает растерянное выражение лица, тупит взгляд и, немного помолчав, наконец, кивает. — Хорошо, — говорит он, — Если даже вы считаете, что я справлюсь, то мне придется откинуть все сомнения. — Я рад, что ты это понимаешь, — слабо улыбается Назар, — И я знаю, что тебе страшно. Но мы не имеем права трусить и прятаться, как бы нам ни было сложно. Потому что иначе мы вернёмся к тому, с чего начинали, а я бы очень этого не хотел. Ни для народа, ни для своих детей. — Я ведь могу рассчитывать на вашу помощь? — робко уточняет Идан, — Не только с делами страны, но и с детьми. Все же это ваши сыновья. Марк бы хотел, чтобы вы принимали участие в их воспитании. Назар отвечает не сразу. Ему становится невыносимо тяжело от мысли, что Марк, умерев, оставит ему после себя их детей, которых нужно будет как-то поставить на ноги и воспитать, но он вовремя вспоминает о своих обещаниях, вовремя понимает, что сам вообще-то выдвигает уму непостижимые условия Идану, а потому решает, что бегство действительно приравнивается к трусости в таком случае, и кивает. — Конечно. Я помогу тебе всем, чем смогу. Идан одаривает его непрочной улыбкой, тихо бормочет «спасибо» и поднимается с пня, поправляя свой плащ, после чего идёт обратно к дороге. Назар же, выпрямившись во весь рост, думает, не станет ли решение Марка ошибкой, поскольку то отравление в Легасе явно не прошло бесследно, но отгоняет от себя эти мрачные мысли и следует за Иданом, чтобы вернуться во дворец. Там настигает суета, потому что со всех уголков Верхнего Города, куда Назар отправил письма, возвращаются гонцы. Ответы командования подразделений приходится прочесть, потому ещё почти час пролетает за закрытыми дверьми собственных покоев. Ничего нового не выясняется: солдаты готовы в любой момент сорваться с места, чтобы подавить любые волнения, границы охраняются денно и нощно, обстановка пока ещё стабильная и спокойная. Все это немного отгоняет тревогу, потому Назар, преисполненный уверенностью в том, что все под контролем, идёт к Наде. И ему бы по-хорошему заявиться к Евгении, чтобы потребовать у нее выполнить данное ею вчера обещание, но он решает не беспокоить ее на пустом месте, зная, что она бы при наличии такой возможности сама давно позвала его, и потому направляется к дочери, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Надя встречает его, едва проснувшаяся после дневного сна, сонная, слегка заторможенная и недовольная. — Пить, — просит она, протирая глаза, едва Назар успевает войти в детскую. Оглянувшись по сторонам и поняв, что Яна, судя по всему, куда-то вышла ненадолго, он наливает в бокал из графина на столе воды, подходит к кроватке и поит Надю с рук. Та встает, делает несколько жадных глотков, после чего ложится обратно и замыленным взглядом упирается в потолок, почесывая свою пухлую щеку. Назар едва заметно улыбается. — Выспалась? — любопытствует он, приглаживая ее слегка влажные волосы на макушке ладонью, — Гулять пойдем? — Да, — подтверждает Надя, повернув к нему голову, — Папа. — Твой отец пока что немного занят, — отвечает Назар, надеясь, что она имела ввиду все же Марка, а не его, — Но тебя обязательно отведут к нему позже. Дверь за спиной внезапно издает скрип, Назар резко выпрямляется и видит Яну, что при виде него теряется на пару секунд, а затем, вернув себе самообладание, все же подходит ближе. — Ещё раз доброго дня, граф Вотяков, — приветствует она его, кивнув, — Ее Высочество уже проснулась? — Как видите, — отзывается Назар. Он на мгновение задумываемся, не кажется ли его стремление крутиться вокруг Нади странным и вызывающим, тут же успокаивает себя тем, что это скорее сочтут за попытку обеспечения безопасности принцессе, чем за какие-то неоднозначные мотивы, и вновь обращается к Яне, — Вы сейчас пойдете на прогулку? — Думаю, что да, — говорит та, подхватывая Надю на руки, — Хотите пойти с нами? — Пожалуй. Яна по странному стечению обстоятельств не задаёт вопросов вовсе, потому в саду они оказываются ещё через четверть часа. Надя, вновь отдав предпочтение отцу вместо няни, удобно устраивается на руках Назара, пока тот, блуждая по тропинкам, рассказывает ей от скуки про деревья, встречающиеся им на пути. Что вот то — это вишня, и плоды у нее кислые, с косточкой, другое — яблоня, она даёт сладкие фрукты, а вон там — лозы винограда, из ягод которых делают вино. Надя, уложив свою голову на его плече, слушает его внимательно, будто ей в самом деле интересно, и время от времени издает звуки, означающие либо вопрос, либо удивление, поскольку пока ещё не совсем владеет речью в силу возраста, чтобы ясно излагать свои мысли, но Назара это совершенно не раздражает. Он, как бы ни было странно, прекрасно понимает, что от него хотят, и совершенно верно интерпретирует любые возгласы дочери. От Яны это не скрывается. — Не сочтите за бестактность, но вы очень хорошо ладите с детьми, — заявляет она внезапно, когда Назар, присев и посадив Надю к себе на колени, позволяет ей рассмотреть посаженные вдоль дорожки бархатцы, привлекшие ее внимание, — Ее Высочество мало с кем ведёт себя столь спокойно, а у вас на руках она становится буквально примером для подражания. — У меня есть сын, — заученно отвечает Назар, придерживая Надю одной рукой за живот, когда та опасно наклоняется вперёд, чтобы понюхать цветок, — За год я научился всему, что касается заботы о детях. Да и солдаты в Легион иногда попадали, едва достигнув семилетнего возраста. Это тоже сыграло свою роль. — И все же Ее Высочество относится к вам как-то по-особому, — не сдается Яна, — При виде вас у нее всегда улучшается настроение, да и ваше присутствие запросто утешает ее тревоги. Назар, услышав последние слова, тут же напрягается и проклинает себя за неосторожность. Кажется, его гениальный план выдать заботу о дочери за благосклонность к наследнице престола пошел коту под хвост, иначе зачем бы Яна так акцентировала свое внимание на том, что Надя привязана к Назару? Правильно, других причин, кроме как очевидных догадок, у нее не может быть, а значит, она что-то да понимает. И это, признаться честно, крайне плохо, ведь так умело отыгранная легенда Марка об отцовстве Кирилла теперь стоит под угрозой провала, чего допускать, как ни крути, нельзя. Впрочем, все тревоги Назара развеваются, как туман поутру, ведь пока он панически выдумывает ответ, Яна вновь подаёт голос. — С Его Величеством что-то не так, — очень тихо говорит она, присев рядом на корточки и взявшись поправлять завязки на чепчике Нади, — Он бы не стал просить меня привести к нему дочь, если бы все было хорошо. И с его сыновьями тоже не все в порядке, ведь никто из придворных их так и не видел. А это значит, что Ее Высочество на данный момент единственная наследница престола, как это было раньше. Вы же не просто так кружитесь вокруг нее с самого рождения. Вы изначально понимали, что однажды может случиться так, что она станет претенденткой на трон, и показывали свою благосклонность к ней. И теперь, когда Его Величество и оба принца рискуют умереть, вы пуще прежнего следите за Ее Высочеством. Я ведь права? — Допустим, — медленно кивает Назар, ощущая, как напрягается каждая мышца в его теле. Если Яна, эта неопытная, неискушенная, юная по сути девчонка догадалась, что с Марком не все в порядке, и сделала вывод, что вскоре могут прийти дурные вести, то, вероятно, более внимательные придворные тоже что-то могли понять. Это, разумеется, тревожит, но если правильно разыграть карты, ситуация не выйдет из-под контроля, — Но вы же понимаете, что об этом нельзя говорить вслух? — Конечно, — вздыхает Яна, вскинув взгляд. Она смотрит своими ясно-голубыми глазами ему чуть ли не в душу, будто ища там ответы на волнующие ее вопросы, и шепчет, — Я буду молчать, но вам следует быть осторожнее. Вы рискуете выдать себя. — Что, простите? — Вы рискуете себя выдать, — повторяет Яна, — Вы усиливаете охрану во дворце, ходите мрачнее тучи, постоянно заглядываете к Ее Высочеству. Ваше поведение наталкивает на мысли, что что-то идёт не так. Если бы Его Высокопреосвященство не убеждал всех, что все хорошо, придворные давно бы догадались обо всем, но пока что этого не случилось. Я же все поняла, потому что вижу, как себя ведёт Ее Высочество. Ее тревоги возникли не на пустом месте, и успокаивается она только при виде вас. Дети лишь кажутся неразумными, на деле же они все чувствуют и все осознают. В данном случае Ее Высочество чувствует, что с вами она в безопасности. Она знает, что вы сможете ее защитить, а потому с вами перестает быть беспокойной. Я понимаю, чего вы добиваетесь своими действиями. Вы поступаете по совести и по закону. Но не давайте другим вас раскрыть, иначе по дворцу поползут слухи, и вы не сможете их остановить. Не такая уж она неопытная и неискушенная, думается Назару, пока он отбирает у Нади цветок, который она стремится засунуть в рот. Яна если не умна, то внимательна точно, раз смогла сделать определенные выводы, что не лишены истины, а даже наполнены ею. Она догадалась, что всё идёт не по плану, вполне разумно объяснила себе вчерашнюю просьбу Марка и теперь говорит об этом открыто. Но не кому попало и не с глупой целью показать, что она в курсе событий, а тому, кому можно доверять, для того, чтобы предотвратить гипотетические сложности. Она поступает верно, осознает Назар, и все же выдыхает с облегчением от мысли, что его отцовство не было раскрыто. Услышанные слова он, разумеется, берет на заметку. — Благодарю вас за совет, — говорит он, предпринимая вторую попытку не дать Наде полакомиться цветами и поднимаясь вместе с ней на ноги, — Я приму его во внимание. Но помните, что это должно остаться строго между нами. — Я буду молчать, — обещает Яна, выпрямляясь вслед за ним, — И молиться за здравие Его Величества, чтобы с ним все было хорошо. Назар оценивает ее внимательным взглядом, решая, не станет ли ее осведомленность проблемой, приходит к выводу, что это можно будет использовать во благо, и переводит тему разговора. Вечернюю трапезу, как и две предыдущие, он пропускает, чтобы наведаться к Евгении, и та, о чудо, впускает его, заставив как и прошлой ночью вымыть лицо и руки отваром полыни, однако отводит она его не совсем туда, куда он хочет, но туда, куда обещала. — Они спят, у тебя есть пару минут, чтобы взглянуть на них, — шепотом сообщает она, ведя его в совсем другую комнату, — Они копии Марка, но темные, а не светлые. — С ними все хорошо? — Более чем. Евгения открывает перед ним дверь, Назар, пропустив ее вперёд, заходит следом и застывает, когда видит две люльки у стены. Дыхание на мгновение перехватывает, но он берет себя в руки, набирает побольше воздуха в грудь и встаёт ближе. В горле почему-то возникает ком. Он видит двух младенцев. Двух темных спящих мальчиков, чернявых, пухлощеких, румяных, на первых взгляд совершенно одинаковых, но при этом же будто абсолютно разных. У одного оказываются чуть более светлые волосы, другой же будто искупался в сожженной смоле, и лица у них, как ни странно, действительно такие же, как у Марка — упрямые даже во сне, красивые, королевские. Порода, проносится в голове у Назара, пока он не вспоминает, что это и его сыновья тоже. — Это Митя, — сообщает ему Евгения, указав на мальчика, лежащего левее, — Он родился второй и скорее всего будет плодоносящим, как Марк. А это Леня. Он родился первый и сразу же попытался пнуть повитуху, когда та взяла его на руки. Мне кажется, у него будет твой характер. — Очень бы не хотелось этого, — нервно усмехается Назар, прекрасно зная, что характер у него страшно паршивый, — Почему они разные? — Так бывает, — уклончиво отвечает Евгения, — Не всегда близнецы рождаются копиями друг друга, в ряде случаев они отличаются внешне, и чем старше они становятся, тем сильнее это бросается в глаза. Это нормально, можешь не сомневаться. Главное, что они здоровы, а все остальное как-нибудь приложится. Кивнув в знак того, что он все понял, Назар делает ещё шаг вперёд и наклоняется чуть ближе, чтобы лучше рассмотреть детей. Сердце в груди уже не замирает, как это было в первую секунду, оно, напротив, начинает биться чаще, и объяснить бы самому себе, в чем причина, но не выходит. Быть может, дело снова в том самом прикосновении к истине, к осознанию — вот оно мнимое счастье. Из крови и плоти, живое, беззащитное, крохотное и одновременно огромное, настоящее. Без подмены понятий и самообмана, такое, каким, наверное, и должно быть, Назар не знает точно, однако уже чувствует одно — он за них умрет. Он за них убьет, уничтожит весь мир, возведет им новый на костях прежнего, он для них совершит невозможное, пойдет по головам, примет любые условия и ни о чем не пожалеет, если они будут в безопасности. Назар за их благополучие готов будет заплатить любую цену, даже если за душой у него ни черта и души нет тоже. Потому что это, поверить сложно, его родные сыновья, и для того, чтобы они были счастливы, он сделает все, включая то, что будет ему не под силу. Потому что его продолжение в них, и они — его бессмертие. Они весь его смысл, ведь иначе будто и быть не может вовсе. Он смаргивает наваждение, когда Митя, причмокнув губами, морщится во сне, отшатывается назад и шумно вздыхает. Евгения, предпочтя сделать вид, что ничего не заметила, едва заметно улыбается. — Он очень тихий и спокойный, — заявляет она с улыбкой, — Во всяком случае по сравнению с Леней. Вот уж ему точно не занимать в том, чтоб навести шума. — Марк хотел, чтобы ты стала его духовной матерью, — вспоминает Назар, глаз не сводя с люлек, — Он сказал, что это будете вы с Лией. Ты знала об этом? — Он поставил меня в известность, — отзывается Евгения, обняв себя за плечи, — Я не то, чтобы была против, но все равно удивилась. Однако и противиться воле Марка не рискнула, потому согласилась стать духовной матерью Мити, когда придет время. Надеюсь, никто не сочтет это неуместным. — Слово короля закон. — Резонно. — Как он? — все же пересилив себя и отвернувшись, спрашивает Назар, — Ему не стало лучше? — Лихорадка пока не отступила, — вздыхает Евгения, — Но я делаю всё, чтобы спасти его. Даст Творец, у меня получится. Если бы ещё Творец этот слышал молитвы, думается Назару, но он ничего не говорит и, спрятав руки за спиной, что почему-то норовят достать кого-нибудь из мальчишек из люльки, выражает готовность уйти, помня о том, что ему дали всего несколько минут. Евгения, считав в его жесте неозвученные слова, ведёт его в двери, но уже там резко застывает и, потупив взгляд, тихо говорит. — Когда Марк был в бреду, он… — она сбивается, будто не зная, как сказать то, что нужно, а затем набирает побольше воздуха в грудь и удивительно робко продолжает, — Он звал тебя. Он просил передать тебе, что он… — Он что? — уточняет Назар, не дождавшись завершения фразы, — Надеется, что я позабочусь о детях? — Что он любит тебя. На мгновение Назар глохнет, потеряв всякую связь с окружающим миром, и в голове его проносятся ошмётки воспоминаний из двух предыдущих жизней, в которых он когда-то давно слышал подобные фразы. Слова матери в детстве, редкие, но всегда искренние; признания Валерии, полные горечи и бескрайней нежности; откровения Ульяны, робкие и застенчивые. Все они были сказаны в разных обстоятельствах и в разное время, но с одной целью, и привело это в итоге к одному — к панихиде. К веренице смертей, в которой Назар в итоге потерялся, раскололся, сломался, а когда собрал себя по частям, понял — табу. Никогда больше. Ни за что на свете. Он не будет любить, и, быть может, это будет сложно, но зато это будет в разы милосерднее и безопаснее, потому что его любовь становится проклятьем для ближних, и стоит ли оно того, если придется снова потерять? Он всегда думал, что нет. Он и сейчас так думает, но что-то шевелится в груди, мерзкий червь сомнения копошится внутри и лишает хладнокровия, Назар со свистом втягивает воздух и давится им же, не в силах выдавить из себя хоть что-то. Потому он не смотрит на Евгению, не кидает напоследок даже мимолётного взгляда на детей, сам хватается за дверную ручку и уносится прочь, ни разу не обернувшись. В себя он приходит, только когда оказывается в своих покоях, ровно как и прошлым вечером, вновь в покаянии склоняя голову перед неведомыми силами. Ему хочется кричать «живи, живи, живи, черт тебя побери», приказывая Марку не сдаваться, но он знает, что это не принесет пользы. Он знает, что это конец, раз уж ему напоследок сказали о чувстве, но умоляет Творца об ином исходе, прекрасно понимая при этом, что его мантры давно уже никто не слышит. Он мечется между тем, чтобы вспороть себе глотку и уничтожить весь мир, и, в конце концов, осознает свое бессилие перед сложившейся ситуацией целиком. Ему все ещё не страшно, ведь смерти он не боится, но отголосок боли дает о себе знать, и его Назар проигнорировать не может. Но может заглушить, потому он выпрямляется, срывает с себя рубаху и штаны и идёт в уборную, где обливается ледяной водой. После он надевает чистую одежду, на всякий случай прячет по привычке кинжал в сапог и выходит в коридор, чтобы проведать Рому и тем самым отвлечься от тягостных мыслей. Весь вечер у него получается сбегать от самого себя, но к ночи он снова оказывается у плачущей Нади, и все возвращается на круги своя. Назар, взяв ее на руки, отпускает уже готовую к такому раскладу Яну, и, подойдя к окну, вытирает зареванное лицо дочери рукавом рубахи. — Зачем же так надрываться? — ласково журит он ее, когда она несколько раз подряд судорожно всхлипывает, глотая слезы, — Я здесь с тобой. Все хорошо. Надя ему ничего не отвечает. Она тычется мокрым носом ему в шею, обнимает его так крепко, как позволяют ослабевшие пальцы, и зажмуривается, скукожившись в чужих руках. Со вздохом Назар целует ее в макушку, силясь утешить хотя бы так, и гладит свободной ладонью по спине, ничего больше не говоря. Его присутствия, к счастью, оказывается достаточно, чтобы Надя успокоилась и забылась тревожным сном. Потому он относит ее в кроватку, укрывает одеялом, и, ещё немного постояв над ней, рассматривая ее расслабленное лицо, уже было хочет уйти к себе, но задерживается. Что-то заставляет его остаться, потому он, движимый этим неясным чем-то, опускается на пол, опирается спиной о стену и, как кажется ему, закрывает глаза всего на несколько секунд. Будит его чей-то настойчивый шепот. — Капитан, — зовет его Идан, — Капитан, проснитесь. Есть новости. Резко распахнув глаза, Назар озирается по сторонам, моргает несколько раз и, софкусировавшись на сидящем напротив Идане, фирменно изгибает бровь в вопросе. — Что произошло? — Вас звала Евгения, — отвечает Идан, протягивая ему руку и помогая подняться на ноги, — Она просила передать вам, чтобы вы пришли. — Сейчас? — удивляется Назар, выпрямляясь во весь рост, — Но зачем? Что случилось? — Узнаете от нее. Идите, я присмотрю за Надей. Вся обстановка мало позволяет расслабиться и решить, что новости хорошие, потому Назар, помедлив ещё пару секунд из-за того, что состояние после недолгого сна оставляет желать лучшего, наконец, укладывает в голове услышанное и несётся к покоям Евгении. На бег он не срывается, однако идёт все равно торопливо, разнося гул шагов за собой по пустым в это время суток коридору. Они звучат в такт сердцу в груди — тук-тук-тук — и будто бы отсчитывают секунды до оглашения смертного приговора. Назар на самом деле был бы рад, если бы это его тащили на плаху, собираясь наказать за все грехи, но, увы, его же собственное бессмертие давно стало его проклятием, потому он уже даже не надеется, что для него все закончится так просто. У нужных дверей он застывает, силясь угомонить бьющееся с немыслимой силой сердце в груди, набирает больше воздуха в лёгкие и коротко стучит. Ждать ему долго не приходится, ведь буквально через пару секунд перед ним оказывается уставшая Евгения, смотрящая на него с толикой тревоги. Вид ее, разумеется, не сулит вообще ничего хорошего. — Входи, — она отступает в сторону, пропуская его внутрь, закрывает за ним дверь и тихо сообщает, — Горячка не отступает уже несколько часов, я не знаю, продержится ли Марк до утра. Он просил позвать тебя, я не рискнула ему отказать. — Он умирает? — сухо уточняет Назар, с трудом контролируя свой голос, — Совсем ничего нельзя сделать? — Нам остаётся только молиться, чтобы Марк выжил, — вздыхает Евгения, — Я предприняла все, что было в моих силах, дальше дело уже за Творцом. Она не говорит больше ничего и не даёт ничего сказать, кивком головы уже по привычке указывает на раковину, а когда Назар, умыв лицо и руки, молча выражает готовность идти, заводит его в другую комнату, которую сама покидает тут же, оставляя его в полумраке, окутанного запахом полыни, ромашки, воска и пихты. Из этого самого полумрака на него смотрят два воспалённых, блестящих глаза, полных горького отчаяния. — Прости меня. Назар, подойдя ближе, тяжело сглатывает ком в горле, едва ли сдерживая истерический смех, вызванный вопросом, за что ему вообще приносят извинения, опускается на край кровати и качает головой. — Тебе не за что просить у меня прощения. — Я снова нарушаю твой приказ, — хрипло отзывается Марк, облизнув сухие губы, — На этот раз точно в последний. — Не смей, — осекает его Назар, сжав челюсти, — Даже не заикайся об этом. Ты выживешь. Слова пронизаны слепым оптимизмом, который идёт в разрез с дрянным реализмом его сущности, но он не недоумевает из-за этой диаметральности, потому что хочет верить хотя бы сейчас в лучшее. Хочет верить, что Марк и правда выживет, хочет верить, что они воспитают детей вместе, хочет верить, что Лене не придется стать королем в первые дни своей жизни, а Наде — официально сиротой, не достигшей осознанного возраста. Назар хочет верить, что Марку уготован новый день и что это испытание он пройдет с честью, он впервые в своей жизни хочет верить в огромное количество вещей, страшась последствий, но, к сожалению, не рискует обманывать себя. Он хочет верить и не верит, потому что прекрасно видит все собственными глазами. И бледную кожу, покрытую испариной, и искусаные в кровь сухие губы, и впалые щеки, и прошитый страхом взгляд. Назар, схоронивший в своей жизни немало народу, получает достаточно подтверждений тому, что никакие молитвы уже не помогут, и титаническим усилием воли сохраняет приличный вид, чтобы не вносить долю раздрая в без того хреновую ситуацию. Получается у него, кстати, тоже хреново. — Я должен был умереть раз двадцать, — негромко заявляет Марк, вперившись воспалённым взглядом в пустоту, — Начиная с жизни в Нижнем Городе, когда меня разыскивали власти, и заканчивая войной с Савченко, когда меня пытались убить. Одно мое существование считается следствием греха, а я умудрялся прятаться от смерти достаточно долго. Наверное, лимит моего везения исчерпан. Этого следовало ожидать. Назар морщится, слыша в этих словах самого себя, и качает головой в знак несогласия. Марку, черт возьми, тридцати то нет, он даже не жил толком, так о каком ещё долгом сроке побега от смерти он говорит? Он видел только насилие, боль и войну, так что ни о каком везении и речи быть не может. Он до коронации буквально существовал, а не жил, и столько всего он ещё не знает, что умирать сейчас по меньшей мере огромная ошибка, допускать которую ни в коем случае нельзя. И если бы Назар мог, если бы у него были методы, он бы все изменил и не дал случиться подобному исходу. Он бы и собой пожертвовал, потому что вот он как раз незаслуженно скрывается от кармы уже много лет, потому себя ему не было бы жаль вовсе. Но он не может, и это бессилие буквально истощает остатки его души, вынуждая вновь смиренно принимать все повороты судьбы. — Я не буду снова просить тебя об одном и том же, — продолжает Марк, не дождавшись ответа на свои слова, — Ты и так все знаешь и, я уверен, сделаешь все, о чем я говорил тебе. Главное, не сдавайся так быстро, как я. Если не станет тебя, то я не знаю, что будет с нашими детьми. — Прекрати, пожалуйста, — сквозь зубы цедит Назар, глядя куда угодно, но только не на Марка, — Не говори таких вещей. Ты жив сейчас и будешь жить ещё много лет. Главное, верь в это. Ответом ему служит один только шумный вздох, будто говорить что-либо уже бессмысленно, ведь вера, какой бы светлой не была, имеет свойство исчерпывать саму себя. И Марк в самом деле молчит, не пытаясь ни спорить, ни гнуть свою линию, ни даже соглашаться приличия ради, он лишь лежит, глядя в потолок, и лицо его, невзирая на изможденность, кажется юным, в то время как глаза кричат о сотни прожитых лет. Наблюдая за ним, Назар едва ли понимает, что делать теперь, и мелко вздрагивает от неожиданности, когда Марк вновь подаёт голос. — Мне страшно, — неожиданно признается он, зажмурившись, — Я боюсь умирать. Назар не сразу находится с ответом. Странно, быть может, но лично он смерти не боится давно, потому что были времена, когда он звал ее и умолял прийти за ним, ведь для него всегда существовали и существуют по сей день вещи пострашнее собственной погибели. Он думает сейчас, что, наверное, Марка тоже пугает не столько риск умереть, сколько масштаб последствий. Его пугает боль, что будет неизбежна, пугает положение его детей, что останутся без отца в раннем детстве, пугает сам факт, что ничего для него уже не будет возможно. Что все, что ему, вероятно, осталось, это одна ночь, после которой для него рассвет уже не наступит. Что все, ради чего он столько лет боролся, ему придется оставить за неимением иных вариантов. Ему страшно не умереть, понимает Назар, ему страшно не жить больше, а это, несмотря на схожесть, все же разные вещи. — Спасибо тебе за все, — на грани слышимости шепчет Марк, с явным трудом приподняв веки, — Бок о бок с тобой этот путь хотя бы был похож на достойный. Назар рта открыть не успевает, дверь за спиной скрипит, впуская внутрь Евгению. Она топчется на пороге, не рискуя заходить дальше, переступает с ноги на ногу и тоже ничего не говорит. И глупо как-то получается, вроде боится сейчас больше всех Марк, вроде он в самом уязвимом положении, но страх почему-то парализует до такой степени, что даже двух слов не связать, других, которым по логике вещей сейчас молчать не стоит. Мысленно Назар корит себя за это, при том не находя в себе сил подать голос. — Кажется, тебе пора идти, — замечает Марк, тяжело сглотнув, — Присмотри за Надей и мальчиками, пожалуйста. Больше мне не о чем тебя просить. А ты, думается Назару, а как же ты сам, чёрт возьми, неужели твоя жизнь не имеет значения и ценности, раз Творцу вздумалось так легко отобрать ее. Но он снова не говорит об этом вслух, зная всю бесполезность подобных причитаний, и уже было собирается встать, как замирает. Если бы он умирал вот так, наверное, он был считал, что это заслуженно, и не боялся бы вовсе. Но Марку нет смысла полагать, будто его погибель следствие его ошибок, а ещё ему страшно, и, наверное, ждать конца, отсчитывая минуты, ему будет невыносимо. Так почему тогда нужно идти на жестокость и оставлять его одного с этим ужасом? Если уж спасти его нельзя, то хотя бы бросать не следует точно, ведь нельзя вечно платить болью за привязанность, а чувства делать разменной монетой. Назар к утру, возможно, потеряет последний осколок души, потому ничего дурного не произойдет точно, если ночь он проведет тут. Не ради себя, а ради Марка, которому точно некуда уже отступать. — Назар, — робко зовёт его Евгения, — Пойдем, тебе правда пора. — Я остаюсь, — с нажимом отвечает тот. — Не стоит, — качает головой Марк, — Мне кажется… — Я не спрашиваю разрешения, — перебивает его Назар, а затем, слегка повернув голову к Евгении, добавляет, — Ни у кого. И я никуда отсюда не уйду, вопрос закрыт. Евгения, стушевавшись, вдруг принимает одновременно растерянное и очень понимающее выражение лица, коротко кивает и через мгновение вновь оказывается за дверью, будто ее тут и не было вовсе. Марк же, с трудом присев на кровати, смотрит с долей недовольства и собирается было то ли начать отчитывать, то ли спорить, но не успевает. Назар, придвинувшись ближе, все так же молча хватает его за руку, кожа на которой оказывается неимоверно горячей, и сжимает ее в своей. Сказать он по-прежнему ничего не может, потому что не существует, черт возьми, тех слов, которые будут уместны, но вот показать, что он здесь и пройдет этот чудовищный путь до конца вместе, он в состоянии. Несколько секунд Марк смотрит на него, почти не моргая, а затем вдруг всхлипывает и зажимает рот свободной ладонью. Что-то внутри него ломается, терпеливое принятие достигает предела, и он, наклонившись вперёд, роняет голову на чужое плечо, трясясь в почти беззвучных рыданиях. Он вроде что-то говорит, во всяком случае пытается выдавить из себя сквозь слезы, но Назар, как бы не старался, все равно не разбирает слов. Он только обнимает за плечи, будто воздвигая невидимый щит из собственных рук, и зарывается носом в светлые волосы на макушке, прикрыв глаза. Он знает, что этого врага уже не одолеть, потому что нет оружия, нет тактики, да и помощи ждать неоткуда. Но ещё он понимает, что даже если придется вести бессильную борьбу, итог которой очевиден, то лучше уж вдвоем, ведь один, как известно, в поле не воин вовсе. Марк довольно быстро выдыхается, на продолжительности истерики сказывается его состоянии, он вскоре почти полностью затихает и продолжает только лишь всхлипывать, по-детски шмыгая носом, в чужих руках. Поглаживая его по спине, Назару думается, что мальчишка же ещё совсем, куда, черт возьми, торопится так эта старуха с косой, но свои мысли вслух не озвучивает, понимая, насколько это будет беспомощно и глупо. Говорит он только одно. — Я с тобой. Дрожащий ни то из-за горячки, ни из-за переизбытка эмоций Марк обнимает его за шею, пряча лицо в его груди, и упрямо мотает головой, отрицая невесть что. Он дышит тяжело, будто бежал сотни футов без остановки, шумно и хрипло, затем отстраняется, вытирая щеки рукавом рубахи, и кивает куда-то в сторону. Проследив в нужном направлении, Назар замечает стол, на котором стоит графин, встаёт, наливает из него воды в бокал и, вернувшись, отдает его Марку. Тот осушает его до дна, сует обратно и, совсем обессилев, падает на постель, опуская веки. Выглядит он все ещё страшно измождённым и бледным. — Поспи, — советует Назар, убирая бокал на пол, — Так тебе станет легче. — Спасибо тебе, — в который раз повторяет Марк, укладываясь на бок и хватая его за руку, — Если я встречу Творца, я попрошу его освещать твой путь и дальше. Назар ничего ему не отвечает, запускает свободную ладонь в его влажные волосы и, зачесав их назад, прикасается к его лбу. Тот оказывается не менее горячим, чем остальное тело, и это вызывает болезненный укол сожаления в груди, отражающийся поджатыми губами, которые Марк уже и не видит, поскольку довольно внезапно и быстро проваливается в беспокойный сон. В забытье он бредит. Все те мучительные часы, что Назар, не смыкая глаз, сидит у его кровати, он мечется по постели, невнятно бормочет что-то, кого-то зовёт и, кажется, даже плачет. Его тихий, едва различимый голос звучит с нотками отчаяния и тревоги, он сам будто бы становится сотканным из печали, страха и молитв, которые равнодушный Творец отказывается слышать, предпочитая игнорировать страдания своего дитя, обещанного быть любимым и оберегаемым по праву рождения. Но не любви, не защиты не наблюдается вовсе, во всяком случае Назар их не чувствует, в отличии от тупой, ноющей боли внутри, разливающейся ядовитым морем под кожей вместо крови, водами которой запросто можно захлебнуться. Он и захлёбывается — в душной комнате, насквозь пропахшей травами и пустыми надеждами, ему не хватает воздуха, но он все равно не уходит, зная наверняка, что казнит самого себя, если посмеет сбежать. Так Назар и сидит, слушая всхлипы и стоны, и он даже не догадывается, сколько проходит времени, когда Евгения вновь заявляется с двумя склянками и бокалом в руках. — Он спит? — тихо уточняет она, подходя ближе. — Если это можно так назвать, — отзывается Назар, наблюдая за ее перемещениями, — Что это? — Отвар из коры ивы, он должен унять жар, — объясняет Евгения. Она довольно ловко прижимает бокал к груди локтем, свободной рукой приподнимает голову Марка и, надавив пальцем ему на подбородок, заставляет его открыть рот, куда резво выливает содержимое обеих склянок. Марк, проглотив, морщится, но Евгения тут же подносит к его губам бокал, который он машинально, в несколько глотков осушает до дна, и укладывает его обратно на постель. На все про все у нее уходит меньше минуты, ничего из своего груза она даже не роняет, умудрившись при этом ещё и не разбудить Марка, и Назар на мгновение даже теряет дар речи от такой сноровки. В голове его возникает один вопрос. — Почему он не проснулся? — Он… — Евгения сбивается, поджав губы, шумно вздыхает и, ласково погладив Марка по волосам, все же говорит, — От боли он уходит в беспамятство, поэтому во время горячки у него нет сил даже на то, чтобы открыть глаза. Марк не понимает ничего, пока жар его не отпускает, поэтому кажется, что он спит, но на самом деле его разум затуманивается и отрывает от его мира. А когда он приходит в себя, он ничего не помнит из того, что он говорил, или того, что делали я или Костя. Совсем. — Выходит, он мучается от боли? — севшим голосом спрашивает Назар. — Каждую минуту горячки, пока она не отступает. Мне правда жаль. Евгения, бросив взгляд, полный сожаления, ещё раз проводит ладонью по лицу Марка, а затем бесшумно идёт к двери. Когда она исчезает из поля зрения, Назар, с трудом сдерживая себя, прикрывает глаза, не в силах больше наблюдать за этой пыткой, прижимается головой к чужой груди, чтобы услышать сердцебиение и убедить себя, что смерть пока ещё не заявилась без приглашения, и, как кажется ему, забывается всего на пару мгновений. Просыпается он через неопределенное количество времени, когда Марк громко всхлипывает, а после закусывает край подушки и что-то неразборчиво мычит. Он весь напрягается, как натянутая тетива стрелы, и Назар мигом садится прямо, не понимая, что ему делать: бежать за Евгенией или быть здесь. До слуха его долетает едва различимый шепот. — Мама, — бормочет Марк, не открывая глаз, — Я не хочу умирать. Назар не помнит, когда в последний раз плакал. Кажется, это было в тот день, когда он узнал о том, что Антон похоронил Юлию, а, может, ещё раньше, он не знает точно. Но он чувствует, что сейчас, невзирая на закалку, опыт и должную стойкость, он рискует потерять самообладание, потому что от вида измученного горячкой Марка, зовущего на смертном одре мать, ему становится не по себе. Мальчишка, в который раз ловит Назар себя на мысли, совсем ещё юный мальчишка, который столько всего ещё не успел, что вся ситуация кажется несправедливой до ужаса. В их жизнях всегда было немало беззакония и жестокости, они от одной войны переходили в другую, из одного поля боя кочевали в другое, и все же… Даже Назару, бывшему наемнику, головорезу и ублюдку тошно от осознания, что конец будет таким. Он бы на месте Творца не позволил себе подобного. Даже он, а у него, как известно, всего два таланта — не умирать и убивать. — Я должен… Должен вернуться, — сбивчиво продолжает Марк, — Я им нужен. Ничего не говоря, Назар вслепую находит его руку и сжимает ее, подмечая, что кожа уже не такая горячая, как, кажется, несколько часов назад. Он задаётся вопросом, что это, эффект отвара или закономерная реакция тела, и не успевает прийти ни к какому ответу, потому что дверь за спиной снова открывается. Явившаяся с медным тазом в руках Евгения выглядит несколько удивлённой. — Я думала, ты спишь, — невпопад бросает она вслух, кладя свою ношу на пол, — Он не просыпался? — Нет, — качает головой Назар, моргая несколько раз, чтобы вернуть себе фокус зрения, — Но мне показалось, что жар начал отступать. Евгения, смочив в тазе чистую тряпку и выжав воду из нее, проводит ею несколько раз по лицу Марка, затем скрупулёзно ощупывает его лоб и, взяв его за запястье, судя по всему, считает пульс. Когда она приспускает одеяло, Назар из чувства такта отворачивается, чтобы не видеть то, что ему видеть не положено, и краем уха улавливает ее удивлённый вздох. Сердце в груди пропускает удар. — Все в порядке? — Я не понимаю, — растерянно лепечет Евгения, — Обычно горячка не отступала до самого утра, и кровь не останавливалась тоже, а сейчас… Я должна позвать Костю. — Зачем? — Он долгое время лечил Мишу, когда тот страдал от лихорадки по ночам. У него есть некоторый опыт, который может быть полезен. — А ты? — удивляется Назар, — Разве твоего опыта недостаточно? — А я не стану полагаться на одну себя, если уж у меня есть помощник, который тоже что-то да знает, — отзывается Евгения. Когда он поворачивается к ней лицом, она, укутав Марка обратно в одеяло и взяв в руки свой таз, выпрямляется, смотрит в глаза и миролюбиво добавляет, — Он уже в курсе всего, так что твое присутствие его не удивит. Не беспокойся, Костя никому и никогда не скажет. Он верен своему королю и считает, что обязан тебе всем. От него не стоит ждать подлости или предательства. Миша смог достойно воспитать его. Сведя брови на переносице, Назар раздумывает над тем, не слишком ли много эльфов посвящено в тайну, о которой знать никому изначально не следовало, мысленно соглашается с тем, что Миша действительно воспитал своих мальчишек, как полагается, и сдается. — Если ты считаешь нужным, чтобы он пришел, то я не буду с тобой спорить. Ответив ему таким же кивком, Евгения вновь уходит, однако вскоре возвращается уже без таза, но с сонным и одновременно сосредоточенным Костей. Тот, игнорируя будто присутствие Назара, встает у изголовья кровати с другой стороны, просит подать ему свечу, а когда берет ее в руки, подносит к лицу Марка, пальцами раскрыв по очереди оба его глаза. Вид его становится задумчивым. — Его Величество не просыпался? — спрашивает Костя ни то у Назара, ни то у Евгении, отдав последней свечу и принявшись развязывать ворот рубахи Марка, — Он не приходил в себя? — Нет, — отвечает Назар, решив, что вопрос был обращен все же к нему, — Но он бредил во сне. — Однако жар стал отступать раньше, — подмечает Евгения, — Не к утру, как это было в последние дни, а уже сейчас. Тебе не кажется, что… — Да, — вместо нее заканчивает Костя, просунув руку Марку под ворот, — Отвар из коры ивы, похоже, все же начал действовать. Кровь остановилась? — Простыни чистые, — говорит Евгения, — Ты был прав, было бессмысленно давать ему одну крапиву. Но я не уверена, что мы можем полагать, будто опасность миновала. — Что происходит? — не выдержав, спрашивает Назар. Он во все эти тонкости целительского ремесла не в зуб ногой, и все слова своих собеседников понимает с трудом, — Ему стало лучше? — Пока трудно сказать, — уклончиво отвечает Костя, выпрямившись, и вновь обращается к Евгении, — Жара почти нет, но он может появиться снова. Думаешь, стоит дать ещё настойки полыни? — Давай подождем, — решает та, отойдя к подоконнику и поставив на него свечу, — Вдруг она не пригодится вовсе. Если к утру горячка отступит окончательно, то можно будет обойтись отваром ромашки и шалфея. — Как скажешь, — пожимает плечами Костя, — Но я бы добавил ещё отвара из коры ивы. Он правда будет лучше, чем одна только крапива, даже если заразу так сразу не остановит. В сочетании с полынью или ромашкой эффект будет достаточный, чтобы опасность точно миновала. — Тогда нужно будет заварить еще чай с мятой, он поможет… Они говорят между собой, словно Назара тут нет вовсе, и он не лезет в их беседу, осознавая всю свою бесполезность сейчас. Однако то, что он слышит, на секунду утешает его, хоть он и в дурной привычке приказывает себе не расслабляться. Гарантий ведь как таковых нет, а одной надеждой сыт не будешь, как бы не хотелось верить в то, что все действительно будет в порядке. Но, Творец всемилостивый, если… Что там «если», Назар додумать не успевает, Евгения вновь обращает на него внимание. — Есть шанс, что ему станет лучше, — объявляет она тихим, взволнованным шепотом, будто если скажет об этом громче, то точно не сбудется, — Нужно подождать до утра, но мы с Костей предполагаем, что болезнь начала отступать. — Если к утру жар не поднимется снова, то можно будет считать, что тревога была ложной, — подхватывает Костя, — Творец услышал наши молитвы. — И оценил ваши старания, — хмыкает Назар, едва ли веря в проклятого Творца, к которому за последние сутки обращался чаще, чем за все свои три жизни, — Спасибо вам. От меня что-нибудь требуется? — Тебе бы поспать, — мягко подмечает Евгения, — Хотя бы немного. Нельзя так себя изводить. — Больше ничего? — уточняет Назар, давая понять своим вопросом, что совет он не возьмёт во внимание. Евгения, кинув на него неодобрительный взгляд, все же качает головой в знак отрицания и, догадавшись, что все равно не добьется своего, покидает комнату. Она уходит первая, Костя же, уже схватившись за дверную ручку, внезапно замирает, смотрит на Назара и, приняв приободряющее выражение лица, едва заметно улыбается. — С детьми все хорошо, — вполголоса сообщает он, — И с Его Величеством будет тоже. Главное, верьте в это. Не дождавшись ответа, он уходит, Назар же вновь поворачивается к Марку, берет его за руку и, пересев на кровати так, чтобы упереться спиной в изголовье, опускает налитые свинцом веки. До рассвета он так и не засыпает. Ему много раз в самых разных ситуациях чудилось, что вот они — самые страшные часы в его жизни. До боя, до приговора, до заката, до конца. До решения, которое изменит все, и подведёт итог. Сейчас Назар понимает — брехня. Все то, что было до, не сравнится с тем, что происходит в данную минут, потому что теперь от исхода зависит не просто его судьба, а судьба буквально всех. Лени, Мити и Нади, Идана, темных и светлых, Верхнего Города и Нижнего Города. Всего мира будто бы, потому что по ощущениям он сгорит дотла, осыпется пеплом и развеется на ветру, если Марк не выживет, и ничего уже не будет иметь никакого значения, ведь эта жертва не окупится ничем, даже если останется надежда на подобие стабильности и покоя. Но он выживает. Когда солнце стучится в окно, вырывая Назара из тревожной полудрёмы, он распахивает глаза и, покрутив головой, неожиданно натыкается на внимательный, осмысленный взгляд, не затянутый больше поволокой бреда и боли. Смотрящий все с той же собачьей верностью. Убеждающий, что ничего ещё не кончено. Утверждающий, что они все рано начали панихиду. Возвращающий Назару слух, потому он и слышит следующие слова, заставляющие его поверить — хрен старуха с косой заявится сюда, он даже ее своим видом отпугнет. — Я видел маму, — хрипло говорит Марк, сжав в своей ладони чужую ещё крепче, — Она звала меня за собой, но я не пошел. Я сказал ей, что я нужен тут. Назар, посмотрев на его лицо, будто бы даже ставшее здорового оттенка, снова не находит, чем ответить, и потому молча наклоняется ближе, оставляя на сухих губах мягкий поцелуй. «Нужен здесь» — без сомнений и даже без слов соглашается он, надеясь, что этот бой все же был выигран.

***

Опасливо замерев у двери, Надя, отказавшаяся почему-то идти на руки и решившая пройтись на своих ногах, жмется спиной к ногам Назара и смотрит на кровать с долей сомнения. Она так и стоит несколько мгновений, будто не зная, куда себя деть, а затем выходит из оцепенения, принимается жалобное выражение лица и срывается со своего места, убегая вперёд с радостным возгласом. — Папа! Марк, опустив ноги на пол, подхватывает ее на руки, когда она оказывается возле него, прижимает к себе и целует в обе щеки, скрывая за улыбкой ни то попытки сдержать слезы, ни то что-то ещё. — Я тут, свет мой, — успокаивает он ее, усаживая к себе на колени, — Как ты себя чувствуешь? Все хорошо? Вместо ответа Надя крепко обнимает его за шею, будто боясь, что если расцепит руки, он снова оставит ее, полузадушенно мычит что-то и зажмуривается, отказываясь как-либо реагировать на вопросы. Покачав головой, Назар отлипает от дверного косяка, проходит в комнату и, опустившись на принесённый вчера стул, наблюдает за тем, как Марк гладит дочь по спине, не пытаясь отцепить ее от себя. — Я тоже очень скучал по тебе, — тихо говорит он, целуя Надю в макушку, — Обещаю, больше я никуда не уйду. С того момента, как Идан выдернул Назара из покоев дочери посреди ночи, прошло уже три дня, и за эти три дня Марку стало очевидно лучше. Горячка почти полностью отпустила его, жар перестал его мучить, появляясь всего раз в день на непродолжительное количество времени, но уже совсем не в таком виде, как раньше. Евгения, решив, что он идёт на поправку, все же настояла на том, чтобы ещё как минимум пять дней Марк оставался под ее наблюдением, позволив ему только пригласить Мирона и Антона, чтобы те были уверены, что все в порядке, и смогли заверить в этом остальных. Глава Парламента и глава духовенства, увидев своими глазами, что их король действительно в добром здравии приходит в себя после родов, со спокойной душой после своего визита сделали объявление об этом во время утренней молитвы и посоветовали Марку набираться сил, не беспокоясь о делах страны и прочих мелочах. Мол, не пропадем, Ваше Величество, а вы восстанавливайтесь, все же двоих детей принесли на свет, поберечь стоит себя. Беречь себя он явно не собирался. Во всяком случае причитания Евгении на тему того, что не надо круглые сутки сидеть у люльки возле сыновей, это именно то, что Назар постоянно слышал за последние три дня, когда приходил сюда. Ещё, конечно, были советы больше отдыхать и спать, прекратить так рваться на улицу, не сметь больше подбивать Идана на то, чтобы он принес какие-то бумаги, которые Марк не успел разобрать до родов, но большая часть недовольств относилась к тому, что он буквально сторожил Леню с Митей, отмахиваясь от слов о том, что ему нужен покой. Хотя на самом деле в покое он и правда нуждается, понимает Назар, потому он и уговорил сегодня Евгению разрешить привести Надю. Все же просто, как день — для Марка не было и не будет ничего важнее его детей, и пока они в поле его зрения, он совершенно точно в порядке. Сейчас так точно. — Чем ты занималась, пока меня не было? — любопытствует он, все же сумев усадить Надю на колени и оторвать ее от своей шеи, — Целый день гуляла в саду и пропускала дневной сон? Надя, надув губы, на такое предположение обижается, но очень ненадолго. Спустя всего пару мгновений она вновь обнимает Марка, уткнувшись лицом в его грудь, и шумно вздыхает, выражая тем самым свое отношение к происходящему. Она явно успела истосковаться по отцу, потому не позволяет себе даже привычные капризы по поводу и без, чем лично Назара вовсе не удивляет. — Она вела себя очень покладисто, — заверяет он Марка, чтобы тот не переволновался от того, что дочь в его отсутствие изводила себя тревогами и истериками, — И даже послушно укладывалась на дневной сон. Я проверял. — Это радует, — вздыхает Марк, приглаживая светлые волосы Нади на макушке, — Я очень боялся, что ей без меня тяжело, но если ты говоришь, что вы справились, это хорошо. Я бы не простил себе, если бы из-за меня она чувствовала себя плохо. Стук в дверь отвлекает их от разговора, Марк разрешает войти, и на пороге возникает Евгения с подносом. Она опускает свою ношу на стол, кидает беглый взгляд на Надю и, расплывшись в улыбке, спрашивает. — Как ты себя чувствуешь? — Со мной все отлично, — отзывается Марк, — Мне уже намного лучше. Я хотел спросить, обязательно ли мне оставаться здесь ещё на два дня. Может… — Нет, — не дав ему договорить, отрезает Евгения, — Никаких «может». Ты пробудешь здесь ровно столько, сколько я скажу, и вернёшься ко двору, только если мы с Костей тебе разрешим. Это не обсуждается. — Вообще-то я могу отдать приказ, — недовольно бормочет Марк, опустив подбородок на макушку Нади, — И ты не посмеешь перечить мне, потому что я все ещё твой король, если ты забыла. — Да хоть Творец во плоти, мне плевать, — фыркает Евгения, подходя ближе с бокалом и склянкой, — Будешь перечить — запру ещё на неделю, и никто не посмеет со мной спорить, как с придворной целительницей. — Я однажды найду на тебя рычаги давления. — Хватит обижаться. Лучше выпей это. Евгения протягивает Марку склянку, он, не думая, опустошает ее залпом, морщится и тут же запивает водой из поданного бокала. Анализируя тот факт, что у него есть силы теперь не только вставать с кровати, но и пререкаться со всеми вокруг, Назар приходит к выводу, что опасность, кажется, действительно миновала, и выдыхает. Такими темпами он сам скоро у Творца окажется, право слово. — Вот и молодец, — заключает Евгения, забрав обратно склянку и бокал, — Я принесла тебе обед, поешь обязательно. Потом Костя придет тебя осмотреть. — Позже, — отмахивается Марк, вновь возвращая свое внимание к Наде, — Я пока не хочу есть. Евгения, тяжело вздохнув, складывает руки на груди, явно собираясь начать читать нотации, но Назар ее опережает, чтобы избежать очередного спора, от которого голова болеть будет у всех, и обращается к Марку. — Наде бы тоже не помешало поесть, — подмечает он, — Может, пообедаете вместе? — Она все ещё не ела? — удивляется Марк, а затем, посмотрев на дочь, неодобрительно качает головой, — Свет мой, как так можно? — Я схожу за ещё одной порцией, — объявляет Евгения, — И обязательно проверю, чтобы вы все поели. После обеденной трапезы, от которой Назар отказывается кое-как, поскольку ему уже которые сутки подряд кусок в горло не лезет, он пытается забрать Надю, чтобы отвести ее в покои, но Марк упрямится и решает уложить ее спать у себя. Окружённая его вниманием, которого ей явно не хватало, Надя сначала прыгает на кровати, затем долго вертится в постели, то и дело скидывает с себя одеяло, которым ее несколько раз пытаются укрыть, заливисто хохочет, когда Марк принимается ее щекотать, и, в конце концов, все же засыпает у него под боком, по привычке сунув руку под подушку. Когда она окончательно затихает, Назар, все это время наблюдавший за происходящим со стороны, поднимается со стула. — Я позову Костю, чтобы он осмотрел тебя, — говорит он, — Потом мне нужно будет отлучиться в штаб, поэтому позови Яну, чтобы она забрала Надю и сводила ее в сад. Без прогулки она ни за что не ляжет спать ночью. — Подожди немного, — просит Марк, заставляя его задержаться. Он осторожно встаёт с кровати так, чтобы не потревожить сон дочери, но едва поднимается на ноги, как тут же пошатывается на своем месте. Назар, среагировав в ту же секунду, оказывается рядом с ним, хватает его за локоть и усаживает на кровать. — Ты в порядке? — Да, да, просто голова закружилась, — успокаивает его Марк, — Я хотел попросить тебя не уезжать пока что, чтобы мы вместе сходили к Лене и Мите. Одного меня Евгения не пустит, она и так ругается, что я постоянно сижу возле них, а тебе она точно не откажет. — Ты не можешь круглые сутки сторожить их, — с нажимом говорит Назар, — Тебе нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться. Я уверен, что Евгения разрешит тебе проведать из чуточку позже. — Пожалуйста, — умоляюще тянет Марк, вцепившись руками в рукав его рубахи, — Буквально на пару минут, пока Надя спит. Ты разве сам не хочешь посмотреть на мальчиков? Назар вздыхает, осознавая все больше, что веревки из него столь умело вьет не только Надя, и, сдавшись, кивает, обещая что-нибудь решить. Пока Костя осматривает Марка, Назар, присев на стул рядом со столом, за которым Евгения крошит какую-то сухую траву в труху, припадает спиной к стене, подпирает щеку кулаком и раздумывает над тем, как ему начать разговор. Даётся ему это нелегко, потому что в последние дни он спал мало, если вообще спал, потому уставшее сознание едва ли помогает ему найти нужные слова, но Евгения все понимает и так, потому сама первая подает голос. — Говори уже. — Пусти его к детям, — прямо и без уверток просит Назар, решив не искать никаких способов добиться желаемого, а сказать, как есть, — Хотя бы ненадолго. Он с ума сходит в четырёх стенах, пусть хоть немного успокоится. — Вы такими темпами залезете мне на шею, — ворчит Евгения, высыпая травяную крошку в небольшую банку, — Я и так разрешаю ему больше, чем положено. Не дело это, что он не в кровати лежит, а охраняет люльку и рвется наружу. Нам с Костей огромных усилий стоило излечить его от горячки, а он отказывается слушать мои наставления и делает по-своему. — Упрямый, — усмехается Назар, прекрасно зная, что их взбалмошный король ни за что не угомонится, даже если начать угрожать ему, — Но я постараюсь убедить его слушать тебя, если ты впустишь его к Лене с Митей хотя бы на пару минут. — Предлагаешь сделку? — И даже не с дьяволом. Евгения хмыкает, вероятно, тоже вспомнив о том случае, когда один старый эльф кричал Назару во время штурма Пальмиры, что он дьявол во плоти, откладывает нож в сторону и, оперевшись прямыми руками о стол, поворачивает голову к своему собеседнику. — Так и быть, — вздыхает она, выпрямившись, — Ненадолго я вас пущу. Но после ты поговоришь с Марком и убедишь его больше не спорить со мной. — По рукам, — соглашается Назар, — Мне это, как ни крути, тоже выгодно. Когда Костя выходит из комнаты и сообщает, что все в порядке и поводов для беспокойств нет, Евгения отправляет его обратно и просит, чтобы он присмотрел за Надей, в то время как Марк, выскользнувший за дверь, кутается в невесть откуда взявшийся халат и только на месте не подпрыгивает от ожидания. Евгения снисходительно усмехается. — Десять минут, — объявляет она тоном, нетерпящим возражений, — А потом, хочешь ты или нет, я заставлю тебя поспать. Это ясно? — Ясно, — спешно кивает Марк, — Кормилицы там? — Я отпустила их на обеденную трапезу, — отвечает Евгения, ведя их к комнате, временно обустроенной под детскую, — Так что если хотите, можете зайти вдвоем. Она впускает их внутрь, сама лишь с порога бегло осматривается по сторонам, будто хочет убедиться, что все в порядке, после чего исчезает из поля зрения. Когда за ней закрывается дверь, Марк мигом оказывается у люлек, наклоняется над ними и расплывается в солнечной улыбке. Несмотря на свой уставший вид, выглядит он неимоверно счастливым. — Здравствуй, Леня, — ласково воркует он над одним из сыновей, проводя костяшкой указательного пальца по его щеке, — А ты чего не спишь? Митя вон десятый сон видит. В качестве ответа ему служит неразборчивое детское кряхтение, которое Марк, что удивительно, умудряется как-то расшифровать, потому что в следующую секунду он осторожно берет Лёню на руки и, прижав к груди, заглядывает ему в лицо. — Понимаю, мне тоже тут не очень нравится, — шепотом говорит он, кидая беглый взгляд на спящего Митю, — Но надо ещё немного потерпеть. Скоро нас всех отсюда выпустят. Наблюдая за ним, Назар, так и стоя в стороне, заправив руки в карманы штанов, ловит себя на мысли, что Марк на самом-то деле отличный отец. Конечно, он приобрел некоторый опыт, пока заботился о Наде, но ведь она была его первенцем, и он тем не менее справился. Он справляется и сейчас, без всякого страха качая Лёню на руках и что-то говоря ему, невзирая на очевидную слабость, и делает это так естественно, что становится ясно — это интуитивное. Назару, к примеру, всему нужно было учиться, ко всему нужно было привыкать, потому что никаких навыков у него не было и в помине, а у Марка все получается просто и само по себе. Будто так было суждено, что он, будучи лишенным в раннем детстве родительского попечения и не знающий, что это такое — беззаветная любовь, будет свою отдавать детям без всяких раздумий и сомнений. Не прося ничего взамен. На отрыв. — Вот не зря ты родился первый, такой же неугомонный, как твой отец, — тихо смеётся Марк, когда Леня в его руках принимается вертеться, а затем вскидывает взгляд на Назара и предлагает, — Не хочешь подержать его? Назар на мгновение теряется. В последний раз младенца он держал, кажется, когда родился Витя, и с тех пор утекло немало воды, потому он сомневается, не растерял ли он сноровку, но все равно не отказывается. Вместо того, чтобы вслух высказать свои сомнения, он подходит ближе, с опаской берет на руки Лёню и, посмотрев ему в глаза, задерживает дыхание. Взгляд точь-в-точь, как у него самого. Старший наследник престола явно будет наделён очень сложным характером. — Ну здравствуй, сын, — мягко усмехается Назар, — Надеюсь, на меня ты все же не будешь похож, как пророчила Евгения. — А я, наоборот, был бы этому только рад, — говорит Марк, опустив подбородок на плечо Назару и обняв его за живот, — Леня ведь будущий король, так что некоторые черты твоего характера явно будут кстати. — Ты про снобизм и непослушание? — Вообще про смелость и упорство, но твой вариант мне тоже нравится. Покачав головой, Назар, перехватив Лёню одной рукой, второй тычет ему в нос, на что сын, недовольно сморщившись, дёргается и пытается пнуть его, как это было повитухой. Из-за того, что он туго закутан в пеленки, повторить успех у него не получается, потому он распахивает рот, собираясь высказать все свое возмущение, но Назар вовремя прекращает донимать его и принимает виноватое выражение лица. — Больше не буду, — обещает он Лене, а затем, повернув голову к Марку, просит, — Пожалуйста, прекрати перечить Евгении и Косте. Они хотят как лучше, и тебе лучше выполнять все их требования, если ты хочешь поскорее вернуться ко двору. Ничего не ответив, Марк отстраняется, молча забирает у него Леню и, отойдя к окну, принимается качать его, чтобы уложить спать. Назар, не сдвинувшись с места, проклинает подобное упрямство, не понимая, чем оно вызвано, и не пытается пока что вновь завести разговор, чтобы и самому успеть перед ним подобрать правильные слова. Те как назло не идут в голову вот совсем, думать от чудовищной усталости становится сложно, но когда Марк все же относит уснувшего Лёню в люльку, Назар бесшумно встаёт позади него, обнимает со спины и тихо спрашивает. — Почему ты не можешь просто сделать то, что они от тебя просят? — Потому что ещё чуть-чуть, и я взвою, — признается Марк, накрыв его ладони на своем животе своими, — Мне невыносимо сидеть взаперти, зная, сколько дел ждёт меня за дверьми этих комнат. Да даже если не брать во внимание все эти хлопоты, я все равно хочу поскорее вернуться к привычной жизни. И начать больше проводить времени с мальчиками и Надей. И не позволять возникать слухам, будто я не скоро вернусь к своим обязанностям. — Кто-то при дворе говорил об этом? — хмурится Назар, — Но я ничего такого не слышал. Все понимают, что тебе нужно время, чтобы прийти в себя после родов. Это банальная необходимость, никакой речи о том, что ты не вернёшься к своим обязанностям, и быть не может. С чего ты вообще взял, что кто-то так считает? — Ни с чего, — вздыхает Марк, — Ты прав, никто не говорил ничего такого. Просто я переживаю, что мое длительное отсутствие поймут неправильно. Вернее, что все как раз догадаются, что я заперся не просто так, и в стране опять начнутся беспорядки. Я очень боюсь этого. — Никто так не посчитает, Марк. Ты уже сделал все, что от тебя требовалось, когда встретился с Мироном и Мишениным. Я уверен, что они смогут убедить всех, что с тобой все в порядке и ты скоро вернёшься ко двору. Уж кому-кому, а главе Парламента и главе духовенства народ поверит точно. — Это вообще не гарантия, что никто не надумает лишнего. — Даже если так, то есть я, — напоминает Назар, — Любые беспорядки Легион подавит, не дав им толком начаться. Я разослал гонцов по всей стране, приказал всем подразделениям быть наготове и установил постоянное наблюдение в Пальмире. Даже малейшую угрозу мы сможем предотвратить без всяких трудностей, так что тебе не о чем беспокоиться. Да и твой народ никогда не пойдет против тебя. Не сразу ответив, Марк поворачивается к нему лицом, на котором четко прослеживается задумчивость, несколько секунд заискивающе смотрит в глаза, будто у него возникло сотню вопросов, на которые он теперь ищет ответы, и все же спрашивает. — Ты мобилизовал силы армии, чтобы подавить беспорядки, если они возникнут? — Я действовал на опережение, — пожимает плечами Назар, — Мне тоже не хотелось проверять, что будет, если народ взбунтуется, поэтому я решил перестраховаться. Чтобы не повторять историю твоих предков. — Но что именно ты собирался делать? — не унимается Марк. — То, о чем ты меня попросил — защищать право нашего сына на престол и подавлять мятежи. Но этого, слава Творцу, не понадобилось. Взгляд Марка неуловимо меняется, трансформируется из задумчивого в удивлённый, он вдруг становится страшно растерянным, словно ничего такого не ожидал вовсе, а затем вдруг крепко обнимает за плечи, насколько ему позволяют ослабевшие руки. — Спасибо, — просто говорит он, спрятав лицо в сгибе чужой шеи, — Спасибо, что сделал так, как я тебя просил. — Брось, — отмахивается Назар, — Это была твоя воля, я не смел ей перечить. Он припадает губами в виску Марка, вдыхая тянущийся от него запах полыни, ромашки и шалфея, проводит ладонями по его спине и останавливается в районе лопаток, подмечая про себя, что они такие же острые, как и раньше. Да и вообще сам Марк весь какой-то угловатый (хоть и большая часть его тела скрыта под свободной одеждой), невзирая на то, что совсем недавно он был довольно мягким и округлым везде, где можно. Наверное, так на нем сказалась болезнь, вот он и потерял в весе больше, чем должен был, и быстрее, чем это происходит обычно. Назар не знает точно, но испытывает некоторое беспокойство по этому поводу, все же надеясь, что Евгения держит ситуацию под контролем, при том тоже нуждаясь в некотором содействии, которое он обещал ей оказать. — Пожалуйста, не спорь больше с Евгенией и Костей, — куда спокойнее повторяет он, немного отстранившись, — Они стараются для тебя в первую очередь. Не прибавляй им забот. — Хорошо, — сдается Марк, больше не пытаясь возражать, — Я буду делать так, как они говорят. Но при условии, что меня будут пускать к детям. — Тебя и так к ним пускают. Марк пожимает плечами, мол, вот уж не знаю, но возмущаться больше не пытается. Он снова смотрит прямо в глаза, словно ответов ему было недостаточно, а затем подаётся вперёд и робко целует. Это больше не напоминает прощание, скорее походит на закрепление договоренности, потому Назар не испытывает горького сожаления и ловит чужие губы своими. — Мне нужно съездить в штаб, — объявляет он, когда все же находит в себе силы отодвинуться назад, — Постарайся отдохнуть, пока есть такая возможность, и если нужно чем-то помочь, говори. К вечеру я буду во дворце. — Приходи ночью, — предлагает Марк, ладонями схватившись за его шею, — Когда уложишь Надю и Рому. Я буду тебя ждать. Возразить или что-либо спросить Назар не успевает, за его спиной открывается дверь, впуская внутрь Евгению. Она при виде них вдруг теряется, но все же берет себя в руки, отводит взгляд в сторону и указывает рукой на выход. — Время, — напоминает она, — Скоро вернутся кормилицы, вам пора идти. Марк, выпутавшись из чужих объятий, ещё раз подходит к люлькам, проверяет детей и все же покидает комнату. Назар же, проходя мимо Евгении, на мгновение останавливается напротив нее и кивает, говоря беззвучно о том, что он сделал то, что от него требовали, а после удаляется и сразу же направляется в конюшню. В штабе он проигрывает привычный для себя, но диаметральный по сущности сценарий и пишет во все подразделения Легиона, что контроль в скором времени можно будет немного сбавить всем, не считая приграничных городов, задача которых, как и прежде, заключается в охране. Он отправляет гонцов по всему Верхнему Городу, проводит собрание с командованием, выслушивает все отчёты, а после, дождавшись Илью, запирается с ним в своем кабинете. — Как обстановка? — Тишь да благодать, — отзывается Илья, опустившись на стул и положив на стол конверт, — Я составил отчёт, но если вкратце, то ничего подозрительного не происходит. После объявления о том, что Его Величество родил сыновей, народ только то и делает, что молится Творцу за его здравие и отмечает столь радостное событие. Все таверны в стране за эти дни, мне кажется, сколотили неплохое состояние с учётом тяги наших граждан к элю и вину. Одним словом, все празднуют, и никто даже не думает начать смуту. — Отлично, — кивает Назар, — Спасибо, ты меня очень выручил. Новости о том, что Его Величество в добром здравии, уже вышли за пределы дворца? — Сразу же, — усмехается Илья, — Поэтому все ждут его скорейшего возвращения ко двору и строят теории о том, кто же станет духовными родителями принцев. Пока все склоняются к кандидатурам виконта Баранова и графа Виейры. Назар едва заметно улыбается, уже зная, что далеко не Дима и Дарио станут духовными родителями близнецов, наливает себе воды из графина и, опустошив его до дна, тяжело вздыхает. От Ильи это не скрывается. — Выглядите хреново, — без всяких реверансов заявляет он, зная на личном опыте, что кому-кому, а ему дозволено говорить вслух подобные вещи, — Что-то случилось? Новости были фальшивые? — Вовсе нет, — качает головой Назар, протирая лицо ладонью, — Просто навалилось забот. Его Величество и впрямь пошел на поправку и в скором времени, я надеюсь, окончательно придет в себя. — Страшно представить, что было бы, если бы он умер, — говорит Илья, — Творец все же смилостивился над нами, раз сохранил ему жизнь. — Это заслуга госпожи Муродшоевой и ее помощника Кости, а не Творца. Они приложили максимум усилий, чтобы исцелить его. — Безусловно. Но если бы ему было суждено умереть, то ничьи усилия бы не помогли. Назар невыразительно пожимает плечами. Он уже ни во что не верит, ни в судьбу, ни в милосердие Творца, ни в удачу, потому что за эти несколько дней, кажется, потерял всякую надежду во все, кроме силы отдельно взятых эльфов. Вот в ней он не сомневается вовсе, ведь только она и сумела предотвратить непоправимое и исправить ситуацию, а без нее все было бы обречено на крах. Все полетело бы в бездну, включая Назара, который из нее по ощущениям никогда и не выбирался. — Наблюдение пока не прекращайте, — распоряжается он, — Как только будет проведен обряд имянаречения, можете вернуться в штаб. Надо будет подумать о том, чтобы отправить пару солдат на земли северных и серых. Пока они ведут себя крайне прилично, но перестраховаться точно не будет лишним. — Диана с Данилой очень хорошо проявили себя во время слежки в Пальмире, — подмечает Илья, — Они отлично действовали что сообща, что по отдельности. Я бы предложил отправить их, уверен, что они все сделают в лучшем виде. К тому же они довольно юны на вид и не успели показаться на войне, так что раскрыть их получится вряд ли. Под обычных граждан они маскируются превосходно. — Решим, — обещает Назар, — Если они и впрямь так хорошо себя проявили, то, думаю, мы в самом деле сможем отправить их в разведку. Довольный и таким ответом, Илья встаёт, бодро отдает честь и покидает кабинет. Назар ещё несколько секунд смотрит на закрывшуюся дверь, а затем, вздохнув, тоже выходит, чтобы ещё раз обойти территорию штаба и, возможно, даже поесть в столовой, ведь в последние дни он пренебрегал на только сном, но и пищей, что исправлять нужно было срочно. Во дворец он, как и планировал, возвращается к вечеру, и в саду встречает довольно разношёрстную и большую компанию из Анны, Идана, Федора и Андрея, усевшихся в беседке, пока Рома, Надя и Гриша, расположившись на лужайке, бегают по ней и верещат на всю округу. Подметив, что почти все его дети, земные и духовные, в сборе, Назар не сдерживает улыбки и, подойдя ближе, покашливается, обозначая свое присутствие. Все, кроме Федора, тут же обращают на него свое внимание. — Топаешь, как слон, — усмехается он, не отрывая взгляда от пергамента в своих руках, — Я услышал тебя ещё три минуты назад. Никаких навыков бесшумного передвижения, позор, а не глава Легиона. — У меня не было цели подкрадываться, — лениво отбрыкивается Назар, — Что вы тут делаете? — Гуляем, — пожимает плечами Анна, — Рома попросился на улицу, мы вышли и встретили сначала герцога Залмансона с Ее Высочеством, а затем Андрея и Федора. Дети сочли, что вместе им будет веселее, потому мы решили их не останавливать. — Хорошо, что их только трое, — тянет Идан, наблюдая за тем, как Надя, сидя на лужайке, сняла с себя чепчик и теперь пытается натянуть его на голову Роме, — Если бы их было больше, даже толпа из нянек бы не справилась. — Нам везет, что здесь нет Иды, — усмехается Андрей, — Вот она бы точно навела шума и суеты. — Шум и суета нас явно только ждут, — Федор, оторвав, наконец, голову от пергамента, смотрит на Назара и кивает в сторону, — Пошли, мне надо с тобой поговорить. Он встаёт со своего места, выходит из беседки и отдаляется от нее на пару ярдов, а когда Назар, не став спорить, встаёт напротив него, протягивает пергамент. — Это письмо из подразделения в Яноре, — объясняет Федор, — Джангирян убежден, что все спокойно, и я склонен ему верить, но что-то мне подсказывает, что руку лучше держать на пульсе. — Даже мыслим мы с тобой схоже, — тихо усмехается Назар, пробегаясь глазами по отчёту, и, не увидев в нем ничего нового, возвращает его обратно, — Я только сегодня говорил с Ильёй на тему того, что было бы неплохо отправить кого-нибудь к северным. На всякий случай, так сказать. — Андрей сказал мне, что Парламент готовит крупные поставки сахара на их земли, — подмечает Федор, спрятав пергамент за пазухой, — Можно было бы отправить вместе с торговцами парочку солдат на разведку, чтобы отвести любые подозрения. Что думаешь? — Неплохой вариант. Но нужно обговорить с Марком. Когда планируются начаться поставки? — В течении ближайших трёх месяцев. Как он там? Назар в ответ лишь невыразительно пожимает плечами, потому что слов у него не находится даже на благие вести, он их все истратил на молитвы, повторяемые во сне и наяву. — Сносно. Евгения сказала, через пару дней он вернётся ко двору. — Это хорошо, — кивает Федор, улыбнувшись одними уголками губ, — Я рад, что мы все перепугались раньше времени. Значит, скоро будет обряд имянаречения? — Полагаю, что да, — подтверждает Назар, — Во всяком случае Марк наверняка захочет провести его как можно скорее. А что? — Если Незборецкие выразят желание присутствовать, то… Поиграв бровями, Федор намекает, что вместе с делегацией северных, которые прибудут в Пальмиру, обратно можно будет отправить торговцев и парочку солдат, Назар раздумывает над этим предложением и медленно кивает. Он пока ещё не знает, точно ли все столь функционально, как они считают, но решает обязательно обговорить данный вопрос с Марком чуть позже, когда это будет уместно. Обратно в беседку он не возвращается, вместо пустой болтовни заводит всех внутрь и гонит на вечернюю трапезу. Надя, сидя на его руках, отказывается отпускать своих товарищей, потому приходится усадить ее за отдельным столом в обеденном зале с Ромой и Гришей, которые, впрочем, не выражают возмущений касательно подобного расклада. Уже к ночи Назар, уложив детей спать, вспоминает о просьбе и вновь оказывается у дверей Евгении. Та впускает его, снисходительно усмехнувшись. — Входи уж, раз пришел, — говорит она, шире открывая дверь, — Но имей ввиду, ему нужно отдыхать и больше спать. Никаких дел страны и срочных вопросов, иначе прогоню. Все ясно? — Так точно, — фыркает Назар, зайдя внутрь — Спасибо тебе. С детьми все хорошо? — Более чем, — заверяет его Евгения, закрывая за ним, — Не волнуйся, они в надёжных руках. Назар кивает, ни капли не сомневаясь в ее словах. Евгения, храни ее Творец, спасла половину его солдат во время войны, несколько раз вытащила из могилы Марка, сделала все, чтобы он выжил сейчас, потому ей он верит безоговорочно, даже когда она сама сомневается в собственных силах. Те, конечно, не безграничны, да и она может допустить ошибку, но с учётом того, что порой она вступала в неравный бой со смертью и выигрывала с завидными успехом, ее опыт все же вселяет надежду. Хотя бы призрачную — были времена, когда Назару и такой было достаточно, а сейчас, когда есть куда более крепкая вера, ему вообще кажется глупым просить о большем. Потому он молча кивает ещё раз и заходит к Марку, закрыв за собой дверь. Тот встречает его в постели с книгой в руках, вскидывает взгляд и мягко улыбается, тут же откладывая довольно увесистый на вид фолиант в сторону. — Как Надя с Ромой? — спрашивает он, когда Назар присаживается на край кровати, — С ними все хорошо? — Я уложил их спать, — отзывается Назар, протерев лицо рукой, — А перед этим заставил поесть, умыться и перестать баловаться. Если бы не Идан с Анной, я бы давно сошел с ума. Почему только Федору с Андреем достался спокойный сын? — Наследственность, — пожимает плечами Марк, — Гриша просто очень похож на Федора, потому растет таким спокойным ребенком. Наде такие качества брать не у кого. — Ты сейчас оскорбил меня или себя? — Скорее сказал о том, что с такими отцами она не могла родиться послушным ребенком. — Почему? — На нас посмотри, — смеётся Марк, — Ты буквально встал во главе армии, силами которой устроил дворцовый переворот, а я, не имея прав на престол по закону, все равно занял трон и надел на себя корону. Наде не у кого учиться терпимости к правилам и законам. Она даже родилась наперекор судьбе, о чем уж тут говорить. Признав, что в таких рассуждениях есть доля истины, Назар вдруг внезапно задаётся вопросом, а с какой вдруг стати Марк согласился и решил стать королем. Понятно, что во времена первой войны он пошел на подобный шаг, потому что хотел стать частью огромного механизма и внести свою лепту, но что изменилось после? Почему после измены Савченко он вдруг заявил о своих правах и отстоял их, что им двигало? Он ведь никогда не жаждал власти, его вполне все устраивало, когда Парламент управлял страной и брал на себя за все ответственность. Так в чем причина? В понимании, что больше так нельзя? В желании остаться в памяти народа хорошим правителем? В стремлении сделать жизнь своего народа лучше? Назар не знает и чувствует, что ему действительно нужно добиться ответа, потому что тот кажется важным. — Я никогда не спрашивал тебя об этом, но все же, — осторожно начинает он, установив зрительный контакт с Марком, — Почему после войны, развязанной Савченко, ты решил взять на себя управление страной? Парламент ведь неплохо справлялся с этим, но ты всё равно заявил о своих правах на престол и встал у руля. Чем было мотивировано твое решение? — У меня появилась дочь, — просто отвечает Марк, — Я понял, что люблю ее больше всего на свете и хочу обеспечить ей спокойную жизнь, а добиться этого смогу, только если сам возьму ответственность за свою страну. Конечно, мне было бы проще, если бы Парламент продолжал решать все вопросы, но тогда я был бы лишён всякой власти, которая могла бы защитить Надю. Поэтому я сказал себе, что стану полноправным королем и сделаю все, чтобы моя дочь была в безопасности. Это и было моей главной мотивацией. — Защитить Надю статусом? Ты добивался признания, только чтобы она была в безопасности? — Конечно. Я делал все ради нее, и я продолжу это, потому что теперь у меня есть ещё и сыновья, и ради их будущего я пойду на что угодно. Самое очевидное объяснение, что всегда было на виду и на слуху, оказывается к тому же ещё и крайне удивительным, ведь Назар, говоря откровенно, даже теряется за секунду, поразившись тому, как он не понял раньше. Ну, конечно, для чего ещё Марку нужны были бы власть и влияние, как не для защиты Нади при помощи них? Он всего лишь хотел, чтобы общественное признание уберегло его дочь, и больше ему никогда и ничего не было нужно. Разумеется, ему не все равно на свой народ, на своих подданных и свою страну, но безопасность детей для него всегда была и будет на первом месте, потому ради них он и заявил о своих правах на престол. Не ради регалий — ради уверенности в том, что будущее не будет омрачено теми ужасами, что выпали на его долю, потому что у него будет возможность предотвратить их и искоренить всякую угрозу, если сила окажется в его руках. Это никогда не было погоней за славой, авторитетом и могуществом, это всегда было поиском способов уберечь, раз уж полагаться на других порою не приходится. Марк не искал величия — он всего лишь хотел покоя. Как для себя, так и для своих детей. Любой ценой. Даже ценой собственной свободы, если вспомнить, на какие только жертвы он не был готов пойти. — Это многое объясняет, — кое-как выдавливает из себя Назар, почувствовав укол в груди от мысли, что Марк, судя по всему, таким образом пытается компенсировать ещё и свою давнюю боль от того, что рано был брошен на произвол судьбы, — Спасибо за честный ответ. Как ты себя чувствуешь? — Неплохо, — отзывается Марк, — А когда меня отсюда выпустят, буду ещё лучше. Беспокоиться уже не о чем. — Я рад слышать это. Марк снова улыбается одними уголками губ, а затем вдруг оказывается очень близко, буквально в дюйме, складывает руки на плечах Назара и, заглянув ему в глаза, вздыхает. — Я хотел поблагодарить тебя, — заявляет он, не прерывая зрительного контакта, — Всего, конечно, не перечислишь, но в первую очередь за то, что ты пришел ко мне ночью. Я думал, что не доживу до утра, но ты был рядом, и мне было немного легче. Во всяком случае было не так страшно, пока я ощущал твое присутствие и был уверен, что ты меня не оставишь. Спасибо тебе. — Это мелочи, — в привычной манере отмахивается Назар, не желая даже говорить на эту тему, при этом же понимая, что перевести ее будет кощунством, — Я всего лишь сделал то, что должен был. — Ты не должен был стеречь мою постель всю ночь, — возражает Марк, — Но ты все равно был со мной. Возможно, для тебя это мелочи, но для меня это правда много значит. Это может показаться глупым, но меня посетило такое же чувство, как на войне, когда я бредил из-за ранения в плечо, а ты сидел возле моей палатки и время от времени заходил, чтобы сказать, что мне приказано выжить. Тогда я совсем не боялся, потому что ты не давал панике взять вверх, и сейчас мне тоже не было страшно. Я был готов к смерти, но я не собирался сдаваться так просто. Потому что ты снова и снова напоминал мне, ради чего я должен бороться. «Ради себя» — заканчивает вместо него Назар в своей голове, потому что эти слова повторял неоднократно своим солдатам, пока вел их к Пальмире. Да, иные мотивации были тоже, что-то там про равенство, стабильность и уверенность в завтрашнем дне, но главным оставалось одно — свобода. Которой необходимо было добиваться, за которую приходилось бороться, ведь иных способов получить ее не было никогда, и Назар говорил об этом прямо, не юля и не пуская пыли в глаза. Честно и бестактно — «вы либо умрёте, либо достигнете своей цели». Никаких полутонов, двойных игр и смыслов, странных подтекстов. Омерзительно просто — «поддайся судьбе или меняй ее». Мирон за такие речи нередко кидал недовольные взгляды, повторял что-то про упадок духа, про негативную окраску, да много про что на самом деле, но Назар его не слушал. Назар озвучивал некрасивую, неудобную правду, и его слава были куда эффективнее, чем пылкие монологи о том, что таким образом они вершат правосудие. Его юнцам в глобальном масштабе было плевать на правосудие, они всего лишь хотели жить, а не выживать, и Назар убеждал их — если доберутся до Пальмиры и проявят волю, у них будет то, о чем они мечтают. Не солгал. Но спустя столько лет признает — теперь весь смысл в ином. «Ради себя», конечно, отчасти тоже приемлемо, однако это самое «себя» трансформировалось в силу обстоятельств и превратилось в «ради других». Потому что эти другие — продолжение, кровь от крови, плоть от плоти. Они — семья, часть души и своего рода бессмертие. Все умрут однажды, никто не избежит встречи со старухой с косой, но вечность обещана любому, кто оставит за собой что-то на земле. Марк вот оставил. И остался сам, потому что ему есть, ради чего. Есть, ради кого. Он не ждёт ответа на свои слова, подаётся ещё ближе и целует, обнимая за плечи, тянет на себя, прижимается крепче и едва слышно вздыхает, когда Назар ловит его в кольцо из своих рук. Тому бы головой подумать, что могут войти Евгения с Костей, но он на это плюет с высокой колокольни и, кажется, пропадает. Пронзает осознанием — на этот раз не потерял. На этот раз обошлось, Творец ли, иные высшие силы не закрыли глаза, но по чьей-то милости Марк уцелел, и о чем вообще ещё просить, если и так было получено больше, чем можно было представить? Назар потому и не просит, лишь повторяет про себя «живи, живи, живи» и задыхается бессилием этих молитв, что впервые были услышаны неизвестным кем-то. Он приходит в себя, когда обнаруживает свою голову прижатой к груди Марка, в которой стучит сердце, оповещая о том, что все самое страшное позади. В горле вдруг встаёт ком, его Назар тяжело сглатывает и зажмуривается. Похоже, года берут свое, потому что он нынче не справляется не только с горем, но с облегчением от благополучного исхода, иначе не объяснить, какого черта его ломает вот так, но никак не доломает. Все снова в бездумных полумерах — тут уже либо плечи расправить и дышать полной грудью, либо ложиться смиренно в могилу, но судьба не приводит ни к одному из итогов. Назар снова где-то между, где-то на границе безумия, и ему бы сейчас быть стабильнее и крепче, потому что кто, если не он, однако усталость берет свое. Не та, что в теле, спустя столько лет он научился игнорировать любые потребности и функционировать на минимальных показателях, а та, что в голове. Он не достиг предела, вовсе нет. Но подступился к нему так близко, что, лишь отскочив назад, осознает — риск сложить оружие был как никогда высок. Подобное все же изматывает. — Ты выглядишь очень утомленным, — с сочувствием замечает Марк, отодвинувшись, — Мне кажется, тебе нужно поспать. Назар едва слышно усмехается. Действительно нужно. — Да, стоило бы, — не спорит он, усаживаясь прямо, — Если ты больше ничего не хочешь обсудить, то… Не дав ему закончить, Марк тянет к нему свои руки и тянет его за плечи к себе, вынуждая улечься рядом. Он не просит остаться, не убеждает, что ему это нужно, не применяет ни одну из прежних схем, он, будто бы дойдя до той стадии, где ему уже даже не надо тратить слов, безмолвно говорит не уходить, и Назар, лишь на секунду засомневавшись, все же не сопротивляется. Он только стягивает с себя сапоги, а после укладывается на постели и машинально обнимает Марка одной рукой, вторую подсунув под голову. Странно, но ничего ему не кажется неправильным. Даже тот факт, что находиться он здесь по сути то и не должен. Марк ёрзает на своем месте, бесцеремонно скидывает книгу на пол и, подобравшись ближе, устраивается под боком. Как и раньше, терпения на то, чтобы просто отойти ко сну, ему не хватает, потому, наверное, он вскидывает голову и целует Назара в угол рта. Без намека, страсти, обожания или просьбы, а в качестве привычки, отработанной реакции и Творец знает, чего ещё. Просто и бесхитростно, с робкой нежностью, и проигнорировать или оттолкнуть не получается. Да и желания такого не возникнет вовсе, напротив, Назар не чувствует отторжения, потому сам притягивает Марка ещё ближе и ловит его губы своими. Он знает, что прошло мало времени после родов, знает, что не все последствия болезни отпустили, знает про слабость, про усталость, про утомление, про невзгоды, потому и не подводит к чему-то большему. Ему и не нужно ничего такого, и Марку не нужно тоже, но потребность в присутствии, выраженная хоть каким-то контактом, есть, и утолять ее приходится вот так. Без слов, разговоров и просьб, совершенно молча, осторожной лаской и робкими касаниями. Со стороны Назара во всяком случае точно — он не знает, точно ли не причинит боли своими действиями, потому притрагивается даже с большей опаской, чем несколько лет назад в казарме под Денирой. Тогда преобладал страх навредить, все же мальчишка был совсем неопытный и едва ли понимал, как все устроено, сейчас же главенствует тревога сделать что-то не так. Но Марк, не изменяя себе вовсе, вообще не выражает и капли недовольства, он лишь целует, почти как раньше, зарывается одной ладонью в волосы на затылке, дышит шумно-шумно, и ресницы его подрагивают, отбрасывая на лицо длинные тени. Назар, открыв глаза, на секунду засматривается, думая, что нынче подобные методы утешения работают почему-то в обе стороны, и снова целует в приоткрытый рот, не услышав просьбы остановиться. Впрочем, заканчивает все как всегда он сам, отодвигается назад, касается губами сухого и прохладного лба и зажмуривается. Спать хочется страшно, и сил почти уже нет, но, Творец, чего же все это стоило, как же много чуть не было потеряно… Он, разумеется, отгоняет от себя эти мысли снова и снова, однако они упорно лезут в голову, пока Марк не подает голос. — Побудешь со мной до утра? — тихо спрашивает он, — А после трапезы мы могли бы навестить Лёню с Митей и попросить Идана привести Надю. Что думаешь? Назар улыбается одними уголками рта, ещё раз целует в лоб и молча кивает, обещая, что никуда не уйдет и обязательно завтра заглянет к детям. Этой ночью он впервые спит спокойно за последние дни, полные тревог, сомнений и страхов.