Без права на отказ

Спустя три недели после свадьбы Назар все же выделяет несколько дней на то, чтобы съездить в Претиоз, о чем и сообщает Идану, который на подобные новости реагирует крайне бодро и тут же начинает собираться в путь. Марку они говорят, что им просто удобнее будет поехать вместе, дабы потом заглянуть ещё и в Родарик, на что он поначалу обижается (примерно первые десять минут), а потом машет на них рукой и заявляет, что у него своих дел хватает, так что пускай скачут, куда хотят. Настоящую причину отлучки Назар не сообщает по той простой причине, что пока ещё рано и надо хотя бы убедиться, что Антон Мишенин действительно такой, каким его описывают, и не испытывает по этому поводу никакой вины. Идан, к счастью, поддерживает его позицию и тоже держит язык за зубами, понимая, что раньше времени лучше ничего не озвучивать. Утром, не взяв с собой никого из солдат, они выдвигаются в Претиоз, в пути обсуждая то, что во дворце говорить вслух все же не стоит. — Если Мишенин действительно будет готов занять место главы духовенства, то как вы скажете об этом Марку? — любопытствует Идан, — И что тогда будет с Влади? Я не думаю, что он захочет так просто уйти. Его наверняка придется заставить. — Значит, заставим, — просто отвечает Назар, — Я вообще не вижу никакой проблемы в том, чтобы избавиться от Влади. Его даже необязательно убивать, достаточно будет просто вынудить его уйти в тень. А что касательно Марка, так и ему придется понять, что держать Влади на коротком поводке вечно не получится. Если он хочет покоя для своей страны, он согласится назначить Мишенина главой духовенства. Но только тогда, когда мы будем точно уверены, что от него не нужно ждать подвоха. — С одной стороны, это, конечно правильно, — задумчиво тянет Идан, — В том плане, что духовенство должен возглавлять кто-то более достойный. Но с другой, сейчас, имея рычаги давления на Влади, всем стало немного легче жить. Больше никто не диктует правил и не повторяет о законе ежесекундно. Я не говорю о том, что и дальше помыкать Старейшинами для извлечения личной выгоды — хорошая затея, однако плюсы в таком раскладе определенно есть. Даже не знаю, готов ли будет Марк отказаться от них ради блага страны. — За благо страны он готов был даже умереть однажды, поэтому я не думаю, что он откажется заменить Влади. — Забавно, что как раз его смерть может разрушить страну до основания. Назар ничего не отвечает. У него самого довольно много дел и забот, но несмотря на это, порой, когда он задумывается о том, сколько на себе тащит Марк, ему даже становится немного не по себе от мысли, откуда столько сил на то, чтобы тянуть лямку из года в год. Без жалоб, без обид на кого-либо, без истерик, капризов или попыток переложить ответственность на кого-то другого. Да, сомнениями есть место, как и страхам, но даже они не останавливают Марка, что упрямо, будто осел, идёт дальше, словно не зная конечной цели и имея только путь. Конечно, это не так, и цель как раз ясна, а путь часто слишком извилист, чтобы наметить его, однако суть остаётся прежней. Без короля, пусть даже порой взбалмошного и эмоционального, страна сгинет, поскольку никто не будет думать о ее процветании так, как он. Никто не будет бороться за благо других, жертвуя своим собственным, как Марк. — Капитан, — окликает Назара Идана, — А скажите мне честно, в тот день, когда на нас напали неподалеку от Легаса, вас ведь тоже ранило? Мне ведь не показалось это? — Не показалось, — вздыхает Назар. Сейчас, спустя столько времени, уже нет смысла лгать и изворачиваться, так что правде пора стать озвученной, — Меня ранило в плечо. — И стрела была отравлена? — Само собой. — Так я и думал, — усмехается Идан, — Не зря я задавался вопросом, почему Надя родилась светлой. Это не было бы возможно, если бы в вас не было крови светлых. Почему вы не сказали мне об этом тогда? — Как раз поэтому и не сказал, — отзывается Назар, — В легенду, что Марк понес от Кирилла Незборецкого, верили не все. Ходили слухи, что он ждёт дитя от какого-то другого, и поэтому я решил перестраховаться. Если бы ты или кто-то ещё знал, что во мне есть кровь светлых, это могло бы натолкнуть на мысль, что я являюсь отцом Нади. Не тогда, а позже, когда Марк бы родил светлую девочку. Поэтому я принял решение молчать. — Не сочтите за грубость, но если бы Марк не рассказал мне о том, что Надя ваша дочь, я бы никогда не подумал на вас. Проще было бы поверить, что Лия стала ее отцом. — Ты меня прямо-таки утешил. — Рад стараться. Идан принимается тихо смеяться, за что Назар толкает его в плечо одной ладонью так, чтобы он не свалился ненароком с лошади, и тоже не сдерживает смеха. Наверное, он действительно немного параноик и слишком сильно беспокоился о том, чтобы никто не узнал правду, настолько, что теперь те, кому она известна, оглядываясь назад, едва ли верят в его отцовство. Хотя, с другой стороны, это хорошо — раз уж даже эльфы, знающие Назара, допускают сомнения, то чужие так и вовсе не предполагают ничего такого. Безопасность все же всегда была и будет в приоритете. Весь дальнейший путь они преодолевают за спокойной беседой, но довольно быстро, потому к вечеру добираются до Претиоза. У мастерской Назар, спрыгнув с лошади, замирает на своем месте и удивленно присвистывает, когда видит, какие масштабы приобрела невинная, казалось бы, затея меньше, чем за год. Рудник и все входы в него облагорожены и обустроены от и до, вокруг громоздятся кучкой небольшие постройки в которых, судя по всему, проводится первичная обработка камней. Чуть поодаль виднеется конюшня, в другой стороне от нее — столовая, к югу от рудников в ряд стоят небольшие одноэтажные дома, а самым крайним оказывается двухэтажный особняк с огромным количеством окон, как раз и являющийся мастерской, за которой притаилась голубятня. Все это Назар, подумать только, узнаёт из схемы, вырезанной на куске дерева, залакированной и повешенной на столб. — Залмансон, а теперь ответь честно ты, — просит он, — Есть ли на данный момент эльфы богаче тебя во всем Верхнем Городе? — Всего двое, — смущённо отвечает Идан, — Герцог Авдеев со своими солеварницами и граф Кулыгин с поставками специй внутри страны и за границу. Это если считать имущество Инны, перешедшее в его руки. Если не считать, то я в этом списке второй. — Это невероятно, — качает головой Назар, — Ты создал что-то поистине уникальное. — Можно считать, что я брал пример с вас. Вы в свое время создали Легион, и он все ещё является самым мощным и трудноуправляемым механизмом в нашей системе власти. — Но я создал его не один. — Так и у меня немало помощников. Не позволив и дальше расхваливать себя, Идан уводит Назара к конюшне, где они отдают лошадей, а после предлагает пойти в столовую, чтобы поесть после дороги. Там их встречают две светлые, немолодые и очень добродушные эльфийки, что спешат поскорее накормить и напоить их горячим ужином, положив к тому же по огромному куску пирога на тарелки. После трапезы Идан, прекрасно ориентируясь на местности, следует к крохотному домику у здания мастерской, открывает его своим ключом и впускает Назара внутрь первым. — Это, если так можно сказать, мое пристанище, — объявляет он, — Вы уже были тут однажды, когда привезли ко мне Вову. Здесь я живу, когда приезжаю в Претиоз. Дома вокруг я отстроил для ювелирных мастеров, прибывших из Нижнего Города, обучающихся детей и некоторых работников рудника, которым негде было остановиться. — Ты хочешь сказать, что, имея такое состояние, ты не возвел себе какой-нибудь огромный особняк? — любопытствует Назар, — С фруктовым садом, фонтанами и псарней, как любят делать знатные господа. — Зачем мне особняк? — искренне удивляется Идан, вешая свой плащ на гвоздь в стене, — Тем более с фруктовым садом, фонтанами и псарней. Я появляюсь тут, чтобы работать, чтобы заниматься любимым делом, а не тешить себя какими-то неземными богатствами. Большая часть моих доходов уходит в казну, другая — в благотворительность, а третью я распределяю для оплаты труда всех своих работников, начиная от конюха и заканчивая лучшими мастерами. Мне нет смысла тратить деньги на всякие глупости вроде одежд, шелков и вин, когда есть вещи поважнее. Вам разве так не кажется? Назару не кажется, Назар убеждается в который раз в том, что Идан, невзирая на всю свою внешнюю и внутреннюю простоту, уникален по сути. Потому что служба в Легионе не сделала его чёрствым, циничным солдафоном, умеющим только убивать и воевать, потому что отравление не превратило его в жертву уныния и ранней скорби, постоянно ищущую кругом виноватых, потому что богатство не заставило его смотреть на всех снизу вверх и задирать нос, кичась статусом состоянием. Ничего из потерь и приобретений не испортило, не замарало Идана, не изменило его в корне. Он вырос, он повзрослел, он приобрел опыт и стал даже лучше, чем был раньше, научившись не только лишь принимать превратности судьбы, но и помогать другим. Жить, а не существовать, любить, верить, гореть чем-то и, даже зная, что к Творцу придется отправиться раньше, чем хотелось бы, не сдаваться. Быть здесь и сейчас, ловить каждый миг, кричащий ему «торопись, не успеешь ведь!». А Идан все равно не торопится, он всего лишь берет все, что может взять, и делится с иными. Назар, проживший очень много лет, проживший целых три жизни, может честно сказать, что других таких эльфов в своей жизни не встречал. И вряд ли когда-то уже встретит. — Ты прав, — запоздало соглашается он, выплыв из своих мыслей, — Есть действительно вещи поважнее. — И я о том же, — отзывается Идан, уходя куда-то вглубь дома, — Знаете, ещё до свадьбы я был в гостях у одного господина. Он занимается витражами, но иногда изготавливает резные зеркала, и вот для одного такого заказа ему нужны были уже обработанные сапфиры, поэтому он обратился ко мне. Я без всяких проблем продал ему камни, и он в качестве благодарности позвал меня к себе в гости в Ачис. Приглашение то я принял, но я глазам своим не поверил, когда увидел его дом. Это был не дом, а какая-то малюсенькая комната, которая по размерам была даже меньше, чем мои покои во дворце. Конечно, я постарался никак не выдать своего удивления, но тот господин все равно заметил мою растерянность и объяснил, что он не видит смысла держаться за мирское и окружать себя дорогими вещами, потому что они по сути своей не имеют никакого значения. Отправляясь к Творцу, нельзя забрать деньги, украшения и одежды, это все останется на земле и никакой пользы уже не принесет. А вот то, что будет создано руками, то, что будет посеяно, оно просуществует ещё много лет и, возможно, заставит вспоминать добрым словом того, кто сделал это. Мне очень понравилась его идеология, поэтому я невольно стал ее придерживаться. Не то, чтобы до встречи с этим господином я намеревался сорить деньгами, но после его слов мне стало понятнее, как именно я хочу двигаться дальше. — И к чему пришел? — уточняет Назар, едва поспевая за ним, — Куда наметил свой путь? — Все наши пути заканчиваются одинаково, — усмехается Идан, войдя в одну из спален. Там он опускается на стул, кладет свой дорожный мешок себе на колени и, открыв его, продолжает, — Но до момента, пока душа моя не отправится к Творцу, я хочу успеть сделать что-то хорошее и оставить какой-то свой след. Это очень страшно — уйти и кануть в забытье. Конечно, когда я умру, мне уже будет все равно, да и пугает меня вовсе не тот факт, что никто обо мне не вспомнит. Я боюсь, что я не принесу никакого блага за всю свою жизнь и, получается, проживу ее напрасно. — Так живут тысячи эльфов, — подмечает Назар, оперевшись плечом о дверной косяк, — Они просто коротают свои дни на земле, а потом умирают, и никто, кроме родных и близких, не вспоминает о них и их деяниях. Такова наша реальность. — Но они и не делают большого зла, — Идан, вынув из дорожного мешка мешочек поменьше, убирает его на стол, опять заглядывает внутрь и, засунув руку поглубже, вновь принимается говорить, — Я ни в коем случае не обвиняю вас, Федора, Марка или кого-либо ещё, но мы все, и я в том числе, убили многих эльфов. Да, на войне, да, защищая себя, но все же убили. А это, как известно, большое зло — отбирать то, что даровано было самим Творцом. Мне вовсе не стыдно, что я был солдатом Легиона и держал меч в своих руках. Напротив, я горжусь тем, с чего начинал свой путь, и искренне благодарен за весь опыт. Однако я считаю, что во всем нужен баланс. Раньше, к примеру, Марк на раз-два отсекал головы солдатам своего отца, а теперь он поднимает с колен свою страну и помогает своим подданным. Мирон, первый затеявший войну, строит мир с нашими соседями, Охра, отвечавший за допросы пленных и проводивший их иногда не слишком милосердно, нынче строит школы и приюты. Вы с Федором даёте второй шанс сиротам и беспризорникам, Дима заботится о жителях Родарика, Дарио — о гражданах Нижнего Города. В условиях отсутствия опасности вы работаете во благо других, и это на мой взгляд правильно. Речь не идёт о том, что таким образом происходит очищение от грехов, вовсе нет. Дело лишь в том, что вы создаёте что-то для тех, кто будет после вас, а значит, придерживаетесь баланса. Было темное, стало светлое, при смешивании должно получиться серое, а на выходе все равно имеем больше белый цвет, нежели черный. Знаете, почему? Потому что совершенные ошибки были исправлены и свелись к нулю, а вот благие дела дали свои плоды и никуда не исчезли. И они никуда не исчезнут в дальнейшем, потому что кто-то другой продолжит их. Это добро, помноженное на вечность. И оно будет жить, даже когда умрёте вы. Замолкнув, Идан со стуком кладет на стол небольшую деревянную коробку, после чего достает из выдвижной полки ящика странное на вид пенсне и зажигает свечу. Пока он возится, Назар раздумывает над его словами и не может понять, когда упустил тот факт из внимания, что Идан не просто вырос, повзрослел и набрался опыта, но ещё и приобрел ту мудрость, которую многие даже к исходу жизни не находят. С чего вдруг у эльфа, не достигшего и тридцатилетнего возраста, в голове то, о чем обычно говорит старшее поколение? Это дышащая в спину смерть заставляет добираться до истины быстрее? Это всегда сидевшее в нем знание о мире помогает прийти к осознанию? Назар не знает, но он испытывает снова немыслимую гордость хотя бы за то, что не дал Идану умереть во время войны и нападения возле Легаса, потому что если бы он отправился в мир иной, этот мир, текущий потерял бы очень много. Наверное, даже больше, чем мог бы себе позволить. — А что касательно тебя? — спрашивает Назар, — В чем ты находишь свой баланс? — Во всем, — просто отвечает Идан. Он, уже успев надеть пенсне с выпуклыми стеклами, открывает овальный медальон, неизвестно как оказавшийся в его руках, и щипцами принимается что-то ковырять, — В первую очередь в своей мастерской. Я ведь открыл ее не для того, чтобы стать богачом. Деньги — это приятное дополнение, при помощи которого я могу участвовать в благотворительности и вкладываться в восстановлении страны. Однако главным приобретением остаётся то, что я даю что-то другим. Мастерам и трудящимся на руднике — рабочие места, детям — знания и опыт, гражданам — материальную помощь, казне — необходимые средства. А мои заказчики получают свои украшения, ценность которых измеряется не столько стоимостью, сколько значимостью. Как свадебные кольца для Лии, как гребень для Эдды, как перстень для Димы. То, что я создал для них, не про цену, но все же про богатство. А богатство, как я успел понять, порой заключается в воспоминаниях. Договорив, он чем-то щелкает, откладывает в сторону щипцы, проводит тряпкой, смоченной в каком-то масле, по медальону, затем вытирает его насухо и, сняв с себя пенсне, поднимает на ноги, подходя к Назару. Тот, вопросительно выгнув бровь, даже спросить ничего не успевает, потому что Идан вновь подаёт голос. — Я, может, и являюсь на данный момент одним из самых состоятельных эльфов Верхнего Города, но я очень хочу, чтобы мое богатство заключалось не только в деньгах, — объявляет он, — Чтобы оно определялось ещё и тем, скольких я могу немного осчастливить и скольким я могу помочь сохранить что-то ценное, создав то, что будет таить в себе важные воспоминания. Вы, капитан, не исключение. Вам я благодарен по гроб жизни за все, что вы для меня сделали. Теперь пришла моя очередь сделать кое-что для вас. Он протягивает серебряный медальон, Назар осторожно берет его в руки и рассматривает со всех сторон. Витиеватый узор по всей поверхности напоминает цветущие ветви сакуры, переплетающиеся между собой в одну полноценную композицию, точкой пересечения которой являются черный камешек по центру и крохотная застёжка сбоку. Аккуратно подцепив ее пальцем, Назар открывает медальон и на секунду замирает. На обеих внутренних поверхностях таятся маленькие изображения двух детей — Ромы и Нади. — Я знаю, сколько бы вы не убеждали всех вокруг и себя в первую очередь, что вы зло во плоти, на самом деле все совсем иначе, — говорит Идан, — Потому что зло не способно любить, а вот вы — да. И как минимум этих двух эльфов вы точно будете любить до конца своих дней. Шумно сглотнув, Назар с щелчком закрывает медальон, вскидывает взгляд и, не найдя нужных слов, обнимает Идана, опешившего от такого поворота событий. — Только не плачьте, — просит он, — Иначе я сам не сдержу слез. — Я не плачу, — нервно усмехается Назар, отстранившись, — Я разучился. Но я всё ещё умею благодарить, поэтому спасибо тебе, Идан. Не знаю, чем я заслужил этот подарок и тебя самого, но я признателен тебе. Наверное, за все. — И я, — улыбается Идан, — Я тоже признателен вам за все. Хотя бы за то, что я все ещё жив. — Как ты поместил изображение внутрь? — О, все просто. Я попросил Лию изобразить на пергаменте Рому и Надю, а потом отнес ее рисунки одному из своих мастеров. Он не только делает украшения, но и пишет картины, поэтому ему не составило труда перенести портреты, уменьшив их размеры, на плотную бумагу. Ее я покрыл лаком для прочности и поместил внутрь. В качестве металла я выбрал сплав серебра и латуни, камешек на внешней стороне — это опал. По поверьям он способен сохранять в себе эмоции и воскрешать их душе своего обладателя, но я мало верю в это. В чём я точно уверен, так это в том, что ваши дети теперь всегда будут с вами, даже когда вы от них будете далеко. — Ты мастер своего дела, — улыбается Назар, сжав в руке медальон, — Ещё раз спасибо тебе. Идан, наградив его ответной улыбкой, предлагает ложиться спать, поскольку завтра им предстоит долгий день, и провожает Назара до другой спальни. Тот, оставшись один, вешает на спинку стула свой дорожный мешок и плащ, туда же бросает рубаху, сапоги ставит у стола и, расправив постель, зажигает свечу и ложится на кровать. Повернувшись на живот и уперевшись в матрас локтями, Назар ещё раз открывает медальон и рассматривает портреты своих маленьких, абсолютно друг на друга не похожих детей. По кругу над ними, что ранее не было замечено, обнаруживается очень тонкая, высеченная будто бы иглой надпись. «Наше продолжение в детях наших, ведь семья и есть бессмертие». Назар проводит по ней пальцем, несколько раз повторяя ее про себя, обласкав взглядом портреты своих детей ещё раз, он со вздохом закрывает медальон и, немного подумав, вешает его на шею. Когда он ложится на спину, холодный металл из-за длины цепочки упирается ему в грудь ровно в том месте, где стучит сердце. Видя в этом некоторый символизм, Назар закрывает глаза и улыбается, как последний идиот. Утром они с Иданом, заглянув сначала в столовую, едут в Претиоз, чтобы побеседовать с Антоном Мишениным. До его небольшого одноэтажного дома, расположенного почти на окраине города, они добираются ещё до обеда, потому все же надеются застать хозяина дома, и удача им благоволит, когда на невысоком крыльце появляется светлый мужчина возраста примерно такого же, как и Назар. Он улыбается. — Добрый день, герцог Залмансон, — приветствует он Идана, спускаясь вниз по ступенькам, — Рад видеть вас и вашего спутника. Какими судьбами? — И вам доброго дня, — отзывается Идан, протягивая руку, — Разрешите представить, это граф Назар Вотяков, мой капитан и глава Легиона. — Рад знакомству, граф Вотяков, — кивает Антон, ответив на рукопожатие Идану и протянув ладонь Назару, — Чем могу быть полезен? Назар, помедлив секунду, все же пожимает ему руку, подметив, что та у него довольно крепкая, прячет ладони за спиной и растягивает губы в непрочной улыбке. — Я тоже рад познакомиться с вами. Вы не уделите мне немного времени? Я бы хотел побеседовать с вами на одну тему, если вы никуда не торопитесь. — Через два часа я должен быть у господина Вьючина, — сообщает Антон, — У него родилась шестая по счету дочь, нужно провести обряд имянаречения. Не представляю даже, где он нашел духовную мать для нее, такое впечатление, что скоро он породнится со всем Претиозом. Если вам хватит этого времени на то, чтобы обсудить со мной что бы то ни было, то я с радостью побеседую с вами. — Шесть дочерей — это смело, — смеётся Назар, — Но двух часов, думаю, мне хватит с головой. — Тогда пойдемте за мной. Развернувшись на пятках, Антон идёт к крыльцу, Идан с Назаром молчаливо следуют за ним и входят в дом с разрешения хозяина. Там он ведёт их на небольшую кухню, усаживает за стол и, окинув внимательным взглядом, спрашивает. — Вина, эля, воды? — Ничего не нужно, спасибо, — отказывается Назар, — Если вы не против, я бы хотел, чтобы вы немного рассказали мне о себе. — О себе? — удивляется Антон, опустившись на стул напротив, — Даже не знаю, что и сказать вам. Меня зовут Антон Мишенин, мне тридцать три года. Своих детей у меня нет, поскольку я отрекся от идеи жениться, выбрав службу в духовенстве, но у меня пять духовных сыновей и дочерей, отцом для которых я стал в разгар войны за неимением иных вариантов. Отец мой, Сергей Мишенин, был Старейшиной при дворе ещё во времена правления прошлого короля, я же, как его преемник, живу и тружусь в Претиозе. Держу двух коз, вырезаю фигурки из дерева, провожу обряды, помогаю в больнице. В школе тоже бываю, преподаю детям грамоту и чтение. Они частенько у меня дома бывают, чтобы уроки выучить. Я показываю им, как игрушки из клена обтачивать. В общем ничем невероятным я не занимаюсь вовсе, но и на жизнь свою не жалуюсь. Народ мой спокоен и наделён надеждой на будущее, потому и я всем доволен. А большего мне и не нужно. — Вы сказали, ваш отец был Старейшиной при дворе, — подмечает Назар, — Он в самом деле призывал короля Вадима признать Его Величество законным наследником? — Призывал, — ничуть не смутившись, подтверждает Антон, — И я тем же занимался. У страны не было наследников и, что важнее, не было сил на войну против вас. Не сочтите за грубость, но вы, выходцы из Нижнего Города, были не просто опасны, вы были смертоносны в своем стремлении одержать победу. И я, и мой отец понимали, что народ темных устал от гнета и хочет свободы, потому мы молили короля остановить кровопролитие, принять сына своего и начать строить мир заново. Лучше было поднять белый флаг и признать бастарда законным наследником, чем бороться против тех, кто способен уничтожить все на своем пути. Но королю Вадиму гордость не позволила сделать так, как мы предлагали. Он обезглавил моего отца, а после приказал казнить меня, но не успелось. Я пустился в бега и, пока шла война, умолял граждан сдаться армии Его Величества. Было ясно, как день, кто выиграет и кто сильнее, не было никакого смысла жертвовать жизнью ради власти, что не могла защитить свой народ. Но светлые упрямились и не хотели видеть бастарда на троне. Они боялись даже допускать мысль о том, что дитя, рождённое в грехе, способно не только взять Пальмиру, но и стать хорошим правителем. Спустя несколько лет они все же убедились в этом и теперь уже не представляют на месте Его Величества другого короля. Слова Антона звучат абсолютно спокойно, ровно и, что важно, честно. Он будто бы не юлит, не прячет взгляд, не подбирает красивых фраз, не преподносит все в выгодном для себя свете. Он говорит, как есть: хотел остановить войну, видел выход только в признании Марка законным наследником, пытался спасти свой народ. Никаких двойных смыслов, никаких потаённых камней. На первый взгляд все прозрачно, но Назар по привычке решает добыть чуть больше информации ради перестраховки. — А чем вы занимались во время войны? — А чем можно заниматься во время войны? — мягко усмехается Антон, — Я делал то, что должен был — оставался со своим народом. Когда вы грянули на земли Верхнего Города, я ездил по стране и умолял граждан сложить оружие. Я объяснял им, что признание бастарда законным королем менее страшно, чем жестокое кровопролитие, что мира добиться можно будет, только пойдя на уступки, но меня не слышали. Страх овладел сердцами светлых, и они отказались принять нового правителя, хоть и понимали, что он дойдет до Пальмиры, даже если ему придется выстлать дорогу к трону из их костей. Но, несмотря на это, мне позволили спасти детей. Незадолго до захвата Элларии я сумел увезти их оттуда и пристроить в приютах и домах милосердия. В последний мой визит туда вы уже успели взять город под свой контроль, потому я не задержался надолго и отбыл в Претиоз после того, как закончил свои дела. — Погодите, — оторопело лепечет Идан, все это время молчавший, — Вы были в Элларии в тот день, когда мы штурмовали ее? — Да, был. — Почему вы задержались там? — любопытствует Назар. Он чувствует, как учащается его сердцебиение, это волнение перед тем ответом, который он очень хочет услышать, — Что вы делали в городе, который уже был захвачен темными? — То, что должен был сделать любой Старейшина на моем месте, — заявляет Антон, — Я хоронил тела погибших и читал молитвы за их упокой. — Только светлых? — Я не вижу разницы между темными и светлыми. Мы все дети Творца, и все заслуживаем, чтобы нас, когда придет время, похоронили, как полагается. — Там должна была быть девушка, — говорит Назар, едва сдержавшись, чтобы голос не дрогнул позорно, — Темная девушка лет двадцати. У нее были длинные волосы и голубые глаза, а ещё шрам на левом плече от стрелы и рана в спине. Ее звали Юлия. Вы видели ее? Нахмурившись, Антон неожиданно поднимается с места и выходит с кухни. Он возвращается обратно спустя пару минут с пенсне на переносице и увесистой книгой в руках, которую листает какое-то время, а затем, найдя то, что ему нужно, читает. — Дитя Творца Юлия Князевич, погибла в Элларии, там же похоронена у северного выезда из города под старым кленом. Опознавательный символ — камень у подножия дерева. — Творец всемогущий, — поежившись, тянет Идан, — Вы похоронили Юлию? — Откуда вам известно ее имя? — спрашивает Назар, — Где вы нашли ее? — На главной площади у стен разрушенной лавки, — отвечает Антон, сняв с носа пенсне и положив его вместе с книгой на стол, — Она была уже мертва, но на задней части воротника ее рубахи было вышито ее имя. Я записал его на тот случай, если кто-то однажды будет искать Юлию, а после похоронил ее под кленом и прочитал молитву за упокой ее души. Она была вашим солдатом? — Да, — кивает Назар, сглотнув ком в горле, и неожиданно даже для самого себя признается, — Она умерла по моей ошибке. Я дал ей не того напарника, его ранило, и она была вынуждена защищать себя сама. Я не успел спасти ее и сумел только оттащить ее в сторону, чтобы позже похоронить, а когда вернулся, ее тела уже не было. Несколько лет я жил с мыслью, что с ней сделали что-то дурное. — С ней не сделали ничего дурного, — заверяет его Антон, — Я понимаю, что мои слова не облегчат вашу ношу, но знайте, что она была похоронена так, как следует. — Напротив, вы немного утешили меня. — Налить вам воды? — Да, пожалуйста. Антон поднимается на ноги и отходит к другому столу, чтобы налить воды из графина, Назар же украдкой протирает глаза, пока Идан сочувствующе хлопает его по плечу. — Я и не знал, что вы так тяжело пережили ее гибель, — шепчет он, — Но я рад, что хоть кто-то похоронил ее по всем правилам. — Я сам не знал, — нервно усмехается Назар, а заметив подошедшего Антона, кивает, — Благодарю вас. Он отпивает воды из предложенного бокала, смывая из горла ощущение кома, предрекающего постыдные и запоздалые слезы, шумно втягивает воздух и, проморгавшись, возвращает свое внимание Антону. — Вы вели запись всех, кого похоронили в тот день? — Я много каких записей вел, — говорит Антон, — И эльфов, которых похоронил, с точным указанием места и имени, если последнее было известно, и всех детей, которых увез из Элларии. Некоторые из них позже вернулись к родителям, другие — остались сиротами. Часть я смог пристроить в семьях, иных пришлось определить в приюты и дома милосердия. И каждого из них я записал в свою книгу, чтобы в случае чего передать информацию тем, кому она будет нужна. — Умно, — подмечает Назар, — Что вы делали после того, как вернулись в Претиоз? — Умолял всех не идти против Его Величества, — хмыкает Антон, — У меня на протяжении всей войны была одна цель: уберечь свой народ от смерти. Армия короля Вадима спасти своих граждан не могла, потому вариант оставался один — сдаться темным и принять новую власть. В конце концов, солдаты Легиона не убивали тех, кто складывал оружие, потому я просил граждан довериться мне и признать чужую силу. И в Претиозе это впервые сработало. На самом деле сработало ещё в Яноре, где меня потом чуть не казнили за мое своеволие, но там были северные. А вот в Претиозе светлые впервые согласились склонить колено перед темными, и это спасло их. После войны и коронации я думал уехать обратно в Янору, но меня не отпустили. Местные жители попросили меня остаться, и я не нашел сил, чтобы отказать им. С тех пор я обитаю тут. — Я слышал, что во время войны, развязанной Савченко, когда его эльфы убили управляющего, вы отказались сдавать город, — вспоминает Идан, — Это в самом деле так? — Можно сказать, что да. — Почему? — не понимает Назар, — Почему вы не сдали город и не приняли новую власть, как в прошлый раз? — Потому что тогда я уже понимал, что смысл бороться есть, — объявляет Антон, — Армия короля Вадима не была готова к войне, и он сам спасал только себя и своих приближенных. Армия Его Величества в первую очередь защищала народ. Зря что ли всего через три месяца все земли Верхнего Города были освобождены? Новый король, как бы его не называли и как бы его не проклинали в самом начале, добивался мира. Он чуть не пошел под венец ради того, чтобы накормить страну, а это очень большая жертва. Потому что для правителя ценнее свободы нет ничего, а Его Величество был готов с нею распрощаться ради блага своих подданных. Так какой был смысл сдаваться Савченко, если у нас уже был тот, кто способен нести ответственность и защищать интересы своего народа? Назар смиряет Антона внимательным взглядом, силясь считать ложь, приукрашивание или недомолвки, но ничего из этого не чувствует, потому на мгновение выдыхает. Кажется, эльф перед ним честен и вовсе не врёт. Да и зачем ему это? Он не пытался и не пытается добиться благосклонности к своей персоне, он ни на что не претендует, не лезет выше, не ждёт похвалы или вознаграждения за свои деяния. Он говорит правду, он живёт по правилам, но не упирается в закон, а понимает, что важнее стабильности и покоя нет ничего. И его поддержка Марка ещё во время первой войны была вызвана одним единственным желанием — желанием мира для своего народа. Антон искал не признание короля и привилегии за свою позицию, он искал спасение для граждан и нашел его так, как смог. Он все сделал правильно и сделает больше, если правильно подойти к вопросу. — Спасибо за честность, господин Мишенин, — благодарит его Назар. Он немного молчит, раздумывая, какие слова подобрать, и все же вновь подаёт голос, — Я расспрашивал вас не просто так. Понимаете ли, в чем дело… Сбившись, он на мгновение теряется, не зная, как ему преподнести новость о том, что Влади далеко не тот эльф, которому можно доверить духовенство Верхнего Города, но Идан, храни его Творец, помогает ему сказать то, что озвучивать стоит все же с осторожностью. — Иногда так случается, что перемены становятся жизненно необходимы, — объявляет он, улыбнувшись одними уголками губ, — Особенно в периоды, когда мы все стоим у истоков чего-то нового. Вы уже слышали, что Его Величество ждёт дитя? — Слышал, конечно, — кивает Антон, — Поздравляю и вас, герцог Залмансон, и Его Величество. Пусть ваше дитя придет на этот совет, и его рождение действительно станет ознаменованием чего-то нового. И, дай Творец, чего-то благого. — Благодарю, — отзывается Идан, — Мы действительно надеемся, что рождение ребенка станет точкой отсчёта лучших времён. Но, как известно, благо не достигается без изменений и, если это так можно назвать, обновлений. Как фруктовое дерево, понимаете? Сначала оно цветет, потом цветы опадают, и лишь тогда на их месте возникают плоды. Исчезает что-то одно, чтобы что-то другое могло появиться. — Понимаю, конечно, — улыбается Антон, — Но пока я, признаться честно, и близко не догадываюсь, к чему вы столь упрямо клоните. Может, все же скажете прямо? А вот теперь уже он юлит, потому что Назар видит — понял все. Вернее, не все, но догадался уж, что глава Легиона и муж короля не приехали бы к нему за праздной беседой, во время которой намекают на какие-то там обновления потехи ради. Нет, Антон что-то да подозревает, но не спешит озвучить сам, чтобы его потом не обвинили в притязаниях на то, что ему не принадлежит. Во всяком случае пока. Назар, переглянувшись с Иданом, вновь принимается говорить. — Его Высокопреосвященство Влади Лешкевич, возможно, в скором времени будет отстранён от своих обязанностей, — сообщает он, — Никто, конечно, не лишит его права называться Старейшиной, но статус главы духовенства перейдет от него к кому-то другому, поскольку того требуют обстоятельства. — Значит, на этот раз Влади не удержался на своем месте, — задумчиво тянет Антон, — Странно, я ожидал, что после всего он будет осмотрителен и не допустит своего отстранения. — Что вы имеете ввиду? — хмурится Назар. — Не столь важно. Да и меня это никак не касается. — Нет уж, будьте так добры объясниться, — настаивает Идан, — Вам ведь что-то известно про Влади, не так ли? — Лишь то, что знают все, — пожимает плечами Антон, — Его отца незаслуженно казнили, после чего Влади сильно изменился и стал совсем не таким, каким был раньше. Затем умер его дядя, Юрий Лешкевич, и ему пришлось возглавить духовенство при короле, который не привык слышать «нет». В таких условиях Влади был вынужден научиться лавировать и проявлять осторожность. Потому я удивился, когда вы сказали, что он будет отстранён. Я этого не ожидал. — Я слышал, что после Юрия Лешкевича духовенство мог возглавить ваш отец, — вспоминает Назар, — Но предпочтение было отдано Влади, потому что он был более сговорчивым. Это правда? — Не могу сказать наверняка, — отзывается Антон, — Да, мой отец был одним из кандидатов, но их таких было немало. Влади же стал главой духовенства, потому что до него были его отец и дядя. Во всяком случае так кажется мне. Что-то вроде принципа преемственности. — Но отец и дядя Влади не были удобны для власти, — подмечает Идан, — Как и ваш отец, поскольку его в итоге казнили за то, что он настаивал на признании Его Величества законным наследником престола. Если мы говорим о принципе преемственности, было бы ожидаемо, если бы король Вадим выбрал не Влади. Но он выбрал именно его. — Потому что Влади не спорил с королём и не гнул свою линию, — догадывается Назар, — Он был уважаем в народе из-за имени своего отца и своего дяди и при этом же удобен для короны, потому что с ним можно было договориться на что угодно. Он так сильно хотел власти, что был готов и согласен на все. Не так ли? — Я не знаю, — качает головой Антон, — Я уже сказал вам, что я думаю по этому поводу. Раз он был назначен главой духовенства, значит, на то были причины. — Значит, он сделал все, чтобы его назначили главой духовенства, — не сдается Назар. Он чувствует, что Антон знает правду, но не озвучивает вслух, потому и выводит его на признание, — Скорее всего он отравил собственного дядю, чтобы убрать его с пути, поскольку отстранить Юрия было нельзя из-за любви народа к нему. И тогда Влади решил избавиться от него так, чтобы это выглядело естественно, а после занял его место. Он надеялся, что раз уж его отца уважали и почитали, то также будет и с ним, но чем больше времени проходило, тем уязвимее становилось его положение. И тогда он решил перевернуть игру в свою пользу. Я ведь прав? — Понятия не имею, о чем вы говорите. — Вы сказали, что вашего отца казнили за измену, — говорит Идан, — Что его никто не стал даже слушать. Но я помню, как к нам однажды прибыл гонец, когда мы едва пересекли границу Верхнего Города. Это было письмо от короля, он предлагал в нем графу Федорову и Его Величеству провести переговоры. Однако не успели они дать ответ, как им сказали, что никаких бесед не будет и что мы должны отступить, а иначе нас всех вздернут на виселице. Вашего отца ведь казнили примерно тогда? — Наверное, да. А, может, это было несколько позже. Я не совсем понимаю, о каком временном отрезке мы сейчас говорим. — Вашего отца казнили именно тогда, — уверенно заявляет Назар, — Скорее всего он сумел убедить короля хотя бы встретиться со своим сыном, но вмешался Влади, и все сорвалось. Он не мог позволить, чтобы какой-то другой Старейшина имел большее влияние на власть, чем он, и наверняка убедил всех, что ваш отец изменник. Его казнили, а Влади, чтобы не подставлять самого себя, во-первых, продолжил утверждать, что войну уже не остановить и любыми способами необходимо одержать в ней победу, а во-вторых, настоял, чтобы вас отослали, поскольку вы могли пойти по стопам вашего отца. — И когда вы убедили жителей Яноры не сопротивляться и сложить оружие, скорее всего именно Влади назвал это изменой и сказал королю, что вас нужно казнить, — подхватывает Идан, — Мы ведь правы, господин Мишенин? Все было так? — На моей казни Влади не настаивал. — Что? — не понимает Назар. — Влади не просил казнить меня, — повторяет Антон, — Это было решение самого короля. — А ваш отец? — уточняет Идан, — Сергей Мишенин ведь был казнён, потому что Влади убедил всех, что его действия — это измена? — Раз уж вы знаете всю правду, то мне нет смысла ничего подтверждать или опровергать. Вот оно, приносится в голове у Назара, вот откуда ноги растут у проблем. Влади всегда искал личную выгоду, Влади всегда относился к окружающим, как к ресурсу, Влади всегда видел в других эльфах всего лишь средство достижения цели. Он ещё со времён первой войны делает все, лишь бы удержать в руках призрачную власть. Отравление дяди, клевета, давление мнимым авторитетом, двойные игры. Никакой честности, никакого милосердия, лишь путь к победе, выстланный на чужих костях, который в итоге приведет к краху. Уже привел, понимает Назар. Влади не жилец. — Вы не держите на него обиды? — спрашивает он, — Не считаете его виновным в смерти вашего отца? — Мой отец умер бы в любом случае, — пожимает плечами Антон, — В последний год до казни он сильно ослаб здоровьем и угасал на моих глазах, сколько бы я не водил его по целителям и не пытался излечить его. Его состояние было подозрительно похоже на состояние Юрия Лешкевича, но тогда я не придал этому значения. Сейчас я понимаю, в чем было дело. — Влади отравил вашего отца, — догадывается Идан, — Он попытался убить его, как убил собственного дядю, чтобы у него не было соперников. Творец всемогущий, откуда в одном эльфе столько жестокости? — Я не могу ничего утверждать, — отвечает Антон, — Это всего лишь предположения, поскольку и мой отец, и Юрий могли страдать от одного и того же недуга. Что же касательно Влади — нет, я не держу на него обиды или зла. По правде говоря, мне его жаль. Он светлый, а живёт во тьме, потому что так и не научился главному — милосердию и прощению. Нет никакого смысла обвинять в чем-то эльфа, ничего не ведающего о чувстве. Чувстве, делающем любого из нас живым. — Он ничего не ведает о любви, — задумчиво тянет Идан. — Совершенно ничего, — с печальной улыбкой вторит ему Антон, — А я знаю, что это такое — любить, невзирая ни на что. Я люблю свой народ и свою страну, я люблю тех детей, для которых стал духовным отцом, люблю Творца и учение его. В моей душе из-за этой любви нет места обиде. Я потерял отца, и его смерть все ещё причиняет мне боль, но я точно знаю, что он ушел достойно. Потому что и он умел любить, хоть и поплатился за это собственной головой, и меня научил тому же. И я буду жить дальше, пока это чувство во мне не угаснет. А если время оставит ровно ничего, думается Назару, после оставить за собой можно бесконечную, незаметную любовь ко всему сущему, ведь она никуда не исчезнет из-за своей силы. — Вы нужны нам, — безапелляционно заявляет он, — Вы нужны Его Величеству, вы нужны стране, вы нужны народу. Просите, что хотите, но я настаиваю, чтобы вы возглавили духовенство Верхнего Города. Без вас мы не справимся. — Школу бы открыть, — говорит Антон, — Или даже школу-интернат. Хотя бы одну. Тогда я приму ваше предложение. — Что? — удивляется Назар, — Школу? Вы хотите, чтобы взамен на вашу помощь мы открыли школу? — Да, — невозмутимо кивает Антон, — А лучше — две. Герцог Залмансон очень помог нам, когда на свои средства построил больницу, открыл рудник и отреставрировал весь город, но ещё пару школ здесь бы точно не помешало. Детей много, им нужно учиться, а мест на всех не хватает. Не возить же их в соседние города, право слово. Растерявшись, Назар смотрит на Идана, тот пожимает плечами, мол, я тоже юмора не понял, они теперь уже вдвоем глядят на Антона с вопросом, а тот, прикрыв глаза, тихо смеётся. — Вы ожидали, что меня придется уговаривать? — любопытствует он, приподняв веки — Простите, господа, если разочаровал вас. Но поймите одну простую вещь — я рос при дворе. С малых лет я входил в тот круг Старейшин, которых слушали король и Парламент. Я знаю, как все это работает изнутри, и понимаю, что именно нужно делать, чтобы три главных столпа стабильности в стране взаимодействовали между собой так, чтобы народ был спокоен. То, что я люблю свою страну, не значит, что я наивный дурак. Меня мало интересуют власть и привилегии, я богат иначе, однако я не против того, чтобы снова быть призванным во дворец. Я не стремлюсь к этому и не побегу по головам, но и отказываться, когда предлагают, не стану. Не ради собственной выгоды, все, что мне нужно, я уже имею. Ради блага тех, кого Творец велел мне защищать и направлять на путь истинный. Ради блага всех эльфов Верхнего Города и Нижнего Города. — Значит, вы согласны возглавить духовенство? — уточняет Назар, — Вы не будете против отправиться в Пальмиру и остаться при дворе? — Не буду, — подтверждает Антон, — Но только если вы выполните три моих условия. Во-первых, пригласить меня должен Его Величество. Конечно, ваш авторитет, герцог Залмансон, и уж тем более ваш, граф Вотяков, я не ставлю под сомнение, но все же речь идёт о назначении главы духовенства, а подобные решения принимает только король. Как только он отправит мне гонца или же велит прибыть во дворец, я сразу же приеду в Пальмиру. Во-вторых, вам придется позволить мне самому отобрать Старейшин, что войдут в совет духовенства. Сейчас там сидят эльфы Влади, и я не знаю, чего от них ожидать. Бороться с их принципами у меня нет никакого желания, как и окружать себя змеями, поэтому я бы хотел сам решить, чье присутствие во дворце будет уместным. Конечно, если не будет весомых причин оставить там кого-то из Старейшин. — Допустим, — кивает Назар, — А третье? — Вы сохраните жизнь Влади, — объявляет Антон, — Я не глуп и понимаю, что скорее всего он снова сделал что-то, за что его можно как минимум отослать, а как максимум казнить. Однако я бы не хотел, чтобы его убили, как это было с моим и его отцами. Я хочу, чтобы он убедился, что все теперь иначе. — Я не могу обещать вам этого, — качает головой Назар, — Он допустил слишком большую ошибку. — Насколько? — Достаточно, чтобы я ещё вчера отрубил ему голову. — Но ведь не отрубили. — Это вопрос времени, — встревает в разговор Идан, — Влади не просто подорвал доверие к себе, он чуть не сгубил всех нас, поэтому сохранить ему жизнь не получится. Он не остановится сам, из-за чего его и нужно остановить, пока не стало поздно, а единственный способ для этого — казнь. — Что такого он мог сделать, что все мы чуть не погибли? — не сдается Антон, — Не убил же он Его Величество, право слово. — Он чуть не устроил дворцовый переворот, втянув в него пятерых знатных эльфов из древнейших светлых родов, — не выдержав, выпаливает Назар, — Влади намеревался каким-то образом избавиться от Его Величества и посадить на трон Ее Высочество, а сам стать ее регентом, поскольку герцог Залмансон отказался быть опекуном принцессы при ее живом отце. — Это правда, — подтверждает Идан, — Влади действительно предлагал мне стать опекуном Ее Высочества, чтобы у меня было основание претендовать на регентство, если вдруг она займет трон. Через несколько дней после этого разговора его поймали за руку и заставили во всем сознаться. У нас есть чистосердечное признание, написанное им самим. — Я не ожидал такого… Ответа, — пораженно хлопая глазами, тянет Антон после продолжительной паузы, — Да, кажется, показывать ему, что все бывает иначе, уже поздно. Я не оправдываю убийств, Творец велел беречь нам жизнь, как самый щедрый дар, но поступок Влади… Он перешёл все границы. И его поведение становится опасным не только для короля, но и для всей страны. — О том и речь, — кивает Назар, — Мы не можем сохранить ему жизнь, потому что держать его в узде долго не получится. Он зашёл слишком далеко, и единственное, что поможет остановить распространение того яда, которым он отравляет все вокруг, это его казнь. Иных вариантов, как бы мне не было жаль, нет. — Я понимаю вас. Тогда я попрошу сохранить жизнь и обеспечить безопасность хотя бы его брату Михаилу. Он ведь ни в чем не обвиняется? — Михаил тут совершенно не причем, — успокаивает Антона Идан, — И его никто пальцем не тронет, поскольку он не сделал ничего дурного. Это мы можем вам пообещать. — Я рад, — как-то не слишком радостно говорит Антон, — В таком случае я буду ждать приглашения в Пальмиру и аудиенции с Его Величеством. А сейчас, если вы не против, я бы хотел завершить наш разговор. Мне уже пора отправляться к господину Вьючину, он ждёт меня. — Да, конечно, — Назар, поднявшись со стула, вскидывает голову и добавляет, — Спасибо вам, господин Мишенин. — Вам спасибо. Вы однажды дали мне надежду, что даже самые темные времена подходят к концу, если идти на свет. — В самом деле? Каким образом? — Я слышал, что во время войны с Савченко вы строго-настрого запретили трогать женщин, детей и стариков. Если уж эльф, славящийся своим умением убивать, пытается сохранить жизнь хоть кому-то, значит, мы все на верном пути. Ничего не ответив, Назар протягивает Антону руку, тот крепко пожимает его и одними глазами говорит — этот путь в дальнейшем мы наметим вместе. Он провожает своих гостей до двери, оказавшись на улице, Идан с Назаром забирают своих лошадей, привязанных к дереву, и, не спеша оседлать их, какие-то время идут пешком в абсолютном молчании. Первый не выдерживает Идан. — Я не знаю, что на меня нашло, — нервно усмехается он, — Мы вроде как хотели просто разведать обстановку и поговорить с Мишениным, а в итоге пригласили его ко двору и почти сделали новым главой духовенства без согласия Марка. Ещё и про Влади рассказали, хотя это государственная тайна. — Мы просто действуем на опережение, — улыбается Назар, — Конечно, по-хорошему нам бы стоило сначала все обсудить с Марком, но зато теперь мы с тобой оба, во-первых, убеждены, что Мишенин тот, кто нам нужен, а во-вторых, готовы доказать это остальным. Если мы правильно объясним все Марку, а мы объясним, то он обязательно услышит нас и примет правильное решение. Что же касательно того, что мы рассказали про заговор — это тоже произошло не на пустом месте. Мишенин сам пострадал от деяний Влади, так что ему можно было узнать правду. Я уверен, что он будет держать язык за зубами, потому не вижу смысла переживать. — Наверное, вы правы, — соглашается Идан, — По сути мы облегчили Марку задачу и нашли ему того, кого он сможет поставить во главе духовенства без страха, что его снова предадут. Нам нужно всего лишь убедить его, что Мишенину можно доверять, и тогда дело будет в шляпе. — Ты верно мыслишь. — Только уговор — объяснять все Марку будете вы. Я согласен поддержать вас, однако брать на себя всю ответственность не готов. Не подумайте, что я трус, однако в нынешнем положении Марк бывает очень… Вспыльчив. Мне бы не хотелось получить фолиантом по голове, как это уже случилось с Мироном. — Марк ударил Мирона фолиантом по голове? — удивляется Назар, — За что? — Мирон предложил ему отложить заседание Парламента, — отзывается Идан, — Марку очень не понравилось, что его считают беспомощным, потому он дал своему названному духовному отцу книгой по макушке, развернул его и выставил за дверь. Мирон не обиделся, конечно, он только рассмеялся, но все равно. У меня желания проверять, что Марк может сделать со мной за то, что я вместе с вами встретился с Мишениным, нет. Вы то хоть увернуться сможете, а вот я рискую получить сполна. Не выдержав, Назар хохочет, представляя себе ситуацию, описанную Иданом. И когда только у Марка начались перепады в настроении? Причем он же никогда, несмотря на всю свою эмоциональность, не был вспыльчив, а тут вдруг вышел из себя настолько, что ударил Мирона. Неясно, что на него нашло, но, наверное, впредь и правда стоит быть осторожнее, чтобы не получить больше остальных. Хотя Назар скорее всего и будет нести на себе бремя принимающего все удары. Поведение Марка отчасти и его ответственность, потому что вынашиваемое дитя — равная половина их обоих. И отвечать за все, что с ним связано, они будут вдвоем. — Ладно, разберемся, — успокоив смех, решает Назар, — Надолго ты хочешь остаться в Претиозе? — Не больше, чем на пару дней. А что? — Я думал по пути в Родарик заглянуть в Витрум, чтобы проведать Радмира. Не хочешь поехать со мной? Мы могли бы взять Вову, он наверняка был бы рад увидеться со своим другом. — А это отличная идея, — кивает Идан, — Да, давайте так и поступим. К Диме с Марией я бы тоже съездил, пока есть такая возможность. — Значит, будем держаться вместе. Идан, просияв, сжимает свободную от поводьев ладонь в кулак, Назар улыбается и отбивает его. Он мало чем гордится в это жизни, у него просто нет причин для восхищения своим путем и опытом, но пока у него есть его друзья, его солдаты и его дети, даже для него, продавшего неосознанно душу дьяволу за бессмертие, не все ещё потеряно.

***

К разговору такого толка приходится подготовиться. После возвращения в Пальмиру на протяжении аж двух недель Назар никуда дальше штаба не уезжает, старается почаще находиться во дворце, свободное время проводит с детьми, сам укладывает спать Надю и Рому, а ещё постоянно крутится возле Марка. Утром, прежде чем уйти на трапезу, днём, чтобы вместе прогуляться в саду, вечером, чтобы встретиться в королевских покоях. Конечно, Назар не перебарщивает и внимательно следит, чтобы Идан постоянно мелькал в компании короля перед придворными, но сам он бывает подле во сто крат больше. Он даже, подумать сложно, частично отдает свои тренировки Федору, чтобы Марк не испытывал одиночества, и все это делает по многим причинам, одной из которых является необходимость рассказать о Мишенине. Как бы это не звучало, но Назар буквально задабривает перед тем, как преподнести новости, что могут вызвать не самую спокойную реакцию. И когда в один из вечеров после трапезы Марк, одетый только лишь в обручальное кольцо, развалившись на кровати, что-то довольно мурлычет себе под нос, Назар решает закинуть удочку. — Ты хорошо себя чувствуешь? — уточняет он для начала, уткнувшись носом в светлую макушку на своей груди, — Тошнота больше не мучает тебя? — С тех пор, как я перестал есть все, что рискует ее вызвать, нет, — лениво отзывается Марк, — И отвары, конечно. Они очень помогают мне, хоть и из-за них мне постоянно хочется спать. Надо будет спросить у Евгении, нельзя ли пить что-то другое. Вчера я уснул в беседке, когда мы вышли на прогулку с Иданом, и это уже ни в какие ворота. Такими темпами я просплю все, что можно и нельзя. — Думаю, все же не все, — возражает Назар. Он набирает побольше воздуха в грудь, готовясь поднять непростую тему для разговора, проводит кончиками пальцев по голой спине Марка и осторожно говорит, — Во всяком случае самые важные моменты ты точно не проморгаешь, потому что я тебе о них обязательно расскажу. — Да? Это о каких? — Например, про Влади. Он в последнее время вел себя прилично? — Если честно, то я понятия не имею, — равнодушно пожимает плечами Марк, вскинув голову, — Я почти не пересекаюсь с ним, поскольку у меня есть дела поважнее. А что? — Я тут узнал о нем кое-что, — сообщает Назар максимально спокойным тоном, — О том, что он делал ещё во время первой войны. Не могу сказать наверняка, действительно ли все рассказы — правда, но пару доказательств и совпадений есть. — Так, а вот это уже интересно, — Марк аж перекатывается ближе, кладет подбородок на чужую грудь, сложив туда же руки, и вопросительно гнет бровь, — Что ты узнал? Приняв нейтральное выражение лица, Назар на всякий случай ловит пальцы одной его руки ладонью, чуть сжимает их и, сделав глубокий вдох, принимается говорить. Он рассказывает о Валерии и Юрие Лешкевичах, о том, что они оба были когда-то во главе духовенства, но ушли один за другим, после чего пост перешел к Влади. Что на него же мог претендовать Сергей Мишенин, которого в народе очень уважали, но предпочтение было отдано не ему, а он сам в итоге вообще был казнён за попытку уговорить короля остановить войну путем признания Марка законным наследником. Что, вероятно, замешан тут и Влади, который выдал слова Сергея за измену, лишь бы удержать власть в своих руках, а перед этим, возможно, ещё и отравил его, как Юрия, лишь бы избавиться от соперников. Что у Сергея остался сын Антон, продолживший дело своего отца, и он, на минуточку, спас жителей Яноры и Претиоза, призвав их сложить оружие, а ещё увез детей из Элларии и там же похоронил Юлию, которая погибла во время штурма города. Назар повествует обо всем этом, постоянно следя за реакцией Марка и делая паузы, чтобы такое большое количество информации оседало в голове и проходило отработку, иногда отвлекается на мимолётные касания, дабы таким образом сгладить все острые углы, а под конец уже и вовсе обнимает целиком, будто боясь спугнуть своими следующими словами. — Я виделся с Мишениным, — объявляет он, — Изначально я хотел выяснить, правда ли он похоронил Юлию в Элларии, но так вышло, что мы с ним разговорились, и он рассказал мне все от и до. И про своего отца, и про то, как он умолял светлых признать твое право на трон. Оказалось, что во время войны с Савченко он отказался сдавать город и призвал жителей бороться за своего короля. Он объяснил мне, что в тебе и он, и граждане видели надежду, поэтому они своими силами защищали Претиоз, пока туда не прибыли солдаты Легиона. Можно сказать, что Мишенин и его отец были первыми из Старейшин, кто принял тебя, как нового правителя страны. Они были на твоей стороне ещё до того, как ты был коронован. — И теперь, когда ты убедился, что ему можно доверять, ты хочешь, чтобы я позволил ему возглавить духовенство, — безразлично говорит Марк, глядя ему в глаза, — Ты специально встретился с ним лично, чтобы разузнать, подходит ли он для этой роли, и выяснил все, что тебе было нужно. А меня ты не поставил в известность сразу, чтобы в лишний раз не тревожить. Я ведь прав? — Да, — не увиливая, подтверждает Назар, — У тебя и так хватает забот, к тому же ты ждёшь дитя. Я решил, что проще будет разобраться самому во всем, а потом уже рассказать тебе, чтобы ты принял окончательное решение. — Но ты уже предложил Мишенину прибыть ко двору. — Нет. — Назар. — Да. — Я накажу тебя десятью ударами плети за своеволие, — ворчит Марк, — Или брошу в темницу на перевоспитание, чтобы ты прекратил делать то, о чем тебя не просили. — Хоть казни, я не буду сильно против, — усмехается Назар, — Только, пожалуйста, встреться с Мишениным. Он правда тот, кто нам нужен. Марк смиряет его сложным взглядом, недовольно скривив губы, отворачивается в сторону, закусывает щеку изнутри и, никак не реагируя на Назара, поглаживающего его по спине, какое-то время молчит. Тот в свою очередь тоже не спешит вновь завести разговор, он терпеливо ждёт чужих слов и выдыхает с облегчением, когда Марк кивает чему-то своему. — Мишенин в самом деле просил признать меня законным королем? — От начала и до самого конца войны, — уверенно заявляет Назар, — Он на коленях перед гражданами стоял, лишь бы они согласились сложить оружие и не бороться с нашей армией. И сейчас он считает, что ты именно тот король, который нужен стране. Мишенин признает все твои заслуги. Возможно, даже молится за тебя. Меньше, чем я, но все же. — Не подлизывайся, я все ещё хочу бросить тебя в темницу, — фыркает Марк, все же позволил себе улыбку. Он, невзирая на свое напускное недовольство, разрешает погладить себя по щеке и, немного подумав, спрашивает, — Как к нему относятся в народе? — Положительно. Его любят и уважают за мудрость и свет, которые он несёт народу. И он любит свой народ в ответ. — А он сам хочет встать во главе духовенства? — Он не имеет ничего против того, чтобы снова быть призванным ко двору. — А он справится? — не унимается Марк, — Со всей своей любовью и мудростью. Во дворце, знаешь ли, выживает тот, кто умеет вести игру по-разному, а у меня пока такое впечатление, будто Мишенин не приспособлен к подобной обстановке. — Он рос при дворе, — отвечает Назар, — И с малых лет входил в круг Старейшин, к которым прислушивался твой отец. Я думаю, у него достаточно опыта во всех этих закулисных играх. Но помимо того, что он умеет быть осторожным, он действительно любит свой народ и знает, как сделать так, чтобы обстановка в стране была стабильной. Мишенин готов работать во благо других. А ещё он по секрету сказал мне, что был бы не прочь переизбрать участников совета Старейшин, чтобы в нем остались только те, кто действительно того заслуживает. — Ах ты ещё и обговорить с ним условия успел! Не скрывая своего возмущения, Марк звучно хлопает Назара по плечу, тот, невзирая на то, что ему бы сейчас вести себя очень покладисто, смеётся и целует сам, силясь хотя бы так угомонить. Это, разумеется, срабатывает, потому что старые методы не теряют своей эффективности в новых реалиях, и Марк расслабляется, успокаивается и охотно отвечает, а когда отстраняется, уже не выражает недовольства вовсе. — Ладно, пусть Мишенин приедет во дворец, я готов встретиться с ним, — сдается он, — Но нам надо решить, что делать с Влади. Он ни за что не согласится добровольно освободить пост главы духовенства. Нам нужны рычаги давления на него. — Нам нужно избавиться от него, — поправляет его Назар, — Я понимаю, как сильно тебе не нравится идея казнить Влади, но у нас нет иных вариантов. Он никогда не успокоится, а как показали прошлые события, ради удержания власти он готов вообще на что угодно. Мало того, что он сидел на двух стульях, так он ещё, возможно, убил своего дядю и Сергея Мишенина. Такой эльф опасен, и пока он не отравил все вокруг своим ядом, лучше убрать его с пути. — Но ради брата он отступил, — напоминает Марк, — Он согласился на все мои условия взамен на то, что Михаилу будет сохранена жизнь, и за последнее время ни разу не дал усомниться в своей готовности сотрудничать. Я считаю, что у нас все же есть шанс не убивать его. — Я так не думаю. — Я обещал ему. — А я клялся защищать тебя и наших детей, — парирует Назар, — И Влади, если уж честно, представляет для вас угрозу, потому я до последнего буду настаивать на его казни. Не знаю, как ты, а я не хочу проверять, что будет, если он однажды наплюет на безопасность своей семьи и решится на огромную дурость. Проще избавиться от него сейчас, чем разбираться с последствиями его поступков потом. Потому что сейчас мы пока ещё ничего не теряем, а вот в дальнейшем цену за наше милосердие платить придется двойную. Я на такое не согласен. — И что ты мне предлагаешь? — спрашивает Марк, — Вынести ему смертный приговор за попытку дворцового переворота? В таком случае Влади не станет молчать и расскажет всем, что в деле были замешаны и другие эльфы. Которых я, на минуточку, включил в состав Парламента, и которые помимо прочего являются дворянами. Если я помилую их, в глазах народа это будет несправедливо, а если убью, то общественность возмутиться массовой казни представителей древнейших родов светлых. Это западня, Назар. Мы не можем обезглавить Влади без последствий. — Кто сказал, что тебе обязательно выносить ему смертный приговор? Я могу убить его тихо. Марк поджимает губы, принимая очень сложное выражение лица, будто бы скукоживается весь и качает головой. — Нет, ты не будешь убивать его. Слишком много чести для Влади. Да и это будет подозрительно выглядеть со стороны. Гаспаров и остальные точно поймут, что это был мой приказ, и испугаются, что я сделаю что-то и с ними. А страх, как известно, очень опасный инструмент. — Тогда давай избавимся от Влади более изящно, — предлагает Назар, — Его же оружием. Просто будем травить его ядом, пока не умрет, а потом скажем, что недуг дяди передался ему по наследству. После этих слов Марк будто цепенеет весь, он аж бледнеет, словно одна мысль использовать яд его испугала, и Назар напрягается следом, не понимая такой реакции. Он обнимает за плечи, одной рукой накрывает щеку и, всмотревшись в светло-карие, почти янтарные глаза напротив, спрашивает. — Все в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь? — Мы не будем поить Влади ядом, чтобы выдать за причину его смерти какой-то недуг, — на грани слышимости шепчет Марк, — Отравление, может, и будет смотреться естественно, но оно причинит ему страшную боль. Как бы я не ненавидел Влади, я ни за что не посмею заставить его испытывать мучения. Это слишком большой грех, даже я не готов взять его на душу. — Хорошо, — не спорит Назар, чувствуя, что возражать сейчас нельзя, только хуже будет, — Тогда пусть это будет несчастный случай. Упавшее дерево, скользкие ступени, да что угодно. А Гаспарова и остальных мы убедим, что им ничего не грозит, пока они не нарушают закон. — Нет, — снова не соглашается Марк, — Это все равно будет слишком подозрительно. Нам надо подставить Влади. Надо сделать так, чтобы у меня были основания выдвинуть ему обвинения, которые не будут затрагивать новоиспечённых членов Парламента. Даже если он попытается рассказать в суде, что они тоже были замешаны во всем, мы сможем выдать его слова за клевету и казнить его. Мы должны… Не знаю. Сделать так, чтобы он сам себя загнал в угол. — Я тебя услышал, — кивает Назар, — Дай мне немного времени. Я придумаю, как сделать так, чтобы он сам захлопнул дверь своей ловушки. — Но никто больше не должен пострадать. Михаил в том числе. — Разумеется. Я сделаю все, чтобы вина была исключительно на Влади. Марк непрочно улыбается, все же оставаясь несколько потерянным и напряженным одновременно, потому Назар ловит его губы своими, укладывает целиком на кровать и, опустив ладонь ему на талию, ведёт ею до бедра. Это давно уже никакая не необходимость, они так-то с поставленной задачей разобрались уж как около двух месяцев назад, но Марку это как-то помогает в общем смысле, потому Назар не избегает близости, а напротив, иногда использует ее, как способ успокоить. На этот раз срабатывает тоже. Потому что Марк оживляется, сам ложится на бок и, слегка раздвинув ноги, пододвигается ближе. Ему уже сейчас, хоть и прошло мало времени, не совсем удобно с немного увеличившимся животом, потому выкручиваются они теперь иначе. Назар так точно: он аккуратно, но крепко подхватывает его под коленом, губами касается плеча и, сделав глубокий вдох, чтобы немного заземлиться (а ему, говоря откровенно, заземляться приходится постоянно, потому что, во-первых, действительно страшно оплошать, а во-вторых, беременность как-то странно влияет и на него тоже, потому что ни дня не бывает без мысли, что Марк становится все более притягательным), толкается сразу почти до упора. Пискнув от неожиданности, Марк тем не менее не напрягается, а, напротив, позволяет взять себя целиком и, открыв лучший доступ к своей шее, тихо стонет на выдохе, расслабившись всем телом. До момента, пока он не цепенеет, сжав будто тисками внутри себя, Назар не прекращает думать, что, кажется, такими темпами с ума первый сойдёт все же он. И он честно не понимает, что с ним происходит, когда ещё через полчаса обнаруживает себя безостановочно целующим Марка везде, куда дотягивается. Губы у того уже подходят на малиново-красный пожар, и остановиться бы от греха подальше, но что-то не позволяет. Усилием воли Назар заставляет себя отодвинуться назад, вздыхает тяжело, не сумев заодно убрать и руки тоже, и прикрывает глаза, лишь бы не смотреть и не срываться. — Надо бы заканчивать на сегодня, — говорит он хриплым голосом, — Завтра рано вставать, а мне ещё Надю укладывать. — Яна уложит ее, — отзывается Марк, снова придвинувшись ближе, — Я попросил ее заглянуть в детскую вечером. Иди ко мне. — Нет, нам правда лучше остановиться, — настаивает Назар, — Тебе нужно отдохнуть. — Ты меня совершенно не утомляешь. Не дав возразить, Марк целует его сам, пальцами крепко обхватывает его член, и Назар, разом как-то потеряв все аргументы в своей голове, отзывается на каждое касание, потому что не находит в себе ещё немного воли остановиться. Что с ним происходит, ему самому невдомёк, потому, выбрав наиболее правдоподобным вариантом настигшее внезапно безумие, он прекращает терзать свою порою все же пустую голову теориями и сдается, подаваясь навстречу ласкающей руке. Когда ночью Марк, наконец, довольный и измотанный засыпает в крепких объятиях, Назар долго смотрит в потолок и размышляет на тему того, что с ним, кажется, определенно точно что-то случилось. Что именно, он сам не знает, потому все вопросы остаются без ответа на неопределенное количество времени. Его Назар тратит с пользой. Он расспрашивает Данилу и Диану касательно Васильева, за которым помимо прочего установил слежку и за пределами штаба, и, убедившись, что тот чист и вроде как не собирается делать ничего плохого, переходит к более важной задаче — устранению Влади. Вот уже к ней приходится привлечь аж троих эльфов, а именно Федора, Андрея и Илью, с которыми Назар встречается даже не во дворце, потому что там небезопасно, а в штабе, где все свои и опасаться нечего. Выслушав его, они какое-то время молчат, пока Илья первый не подаёт голос. — Я бы предложил подстроить все так, чтобы Влади вел переписку с кем-то, кому удобно посадить на трон Ее Высочество, но это будет невыгодно с точки зрения сохранения дружеских отношений с нашими соседями, — объявляет он, — А именно с северными. Все же серым нет никакого резона лезть в эту мутную воду, а вот у северных есть хоть какое-то основание. Однако это, опять же, совершенно неоправданная жертва. — Но у нас есть ещё темные, — подмечает Андрей, — Если подстроить все так, чтобы все вокруг были убеждены, будто Влади создал альянс с последователями Савченко, то дружеские отношения с северным и серыми будут сохранены. — Ни за что, — отрезает Федор, — Мы едва успокоили граждан и стабилизировали обстановку в стране, примирив два народа. Если сейчас объявить, что темные вновь начали раскачивать лодку, светлые обозлятся пуще прежнего, и прощай наш шаткий мир. Нужен другой план. — Федор прав, — вздыхает Назар, — Мы не можем просто взять и подорвать едва возникшую стабильную обстановку в стране ради того, чтобы казнить Влади. Он того не стоит. — Но Марк не согласится казнить его просто так, — напоминает Андрей, — Я не знаю, чего он боится, но он отказывается наказывать Влади по закону, хоть у него и есть на то веские причины. Возможно, его пугает реакция народа, но если судить по словам Назара, то как раз народ не будет прочь увидеть на месте Влади кого-то другого. Меня все это страшно сбивает с толку, если честно. Почему нельзя просто взять и убить его? Хотя бы без огласки, раз уж публично выдвигать ему обвинения Марк не хочет. — Потому что светлые, которых он чуть не подбил на дворцовый переворот, могут счесть, что все это не просто так, — задумчиво тянет Илья, — В том случае, если Влади погибнет… Спонтанно. Они решат, что их тоже накажут за их проступки, и посеят панику, а это сейчас невыгодно. — А если Влади выдвинут обвинения официально, он потащит всех остальных за собой на плаху, — подхватывает Федор, — Дело дрянь, друзья. Назар, невзирая на то, что прозвучавшие слова удручают, едва заметно улыбается от осознания, что он собрал вокруг себя самых подходящих эльфов. Умеющих смотреть наперед, знающих, каковы могут быть последствия, наученных опытом. С такими, если уж честно, все по плечу, и проблему с Влади решить получится тоже. — Тогда остаётся один вариант — подставить его, — заключает Андрей, — Какие идеи? Раз уж ни темных, ни северных, ни серых за его сообщников мы выдать не можем, надо придумать, за что Влади будет казнён. — А что, если мы просто предупредим наших светлых господ, что смерть Влади никак не повлияет на их судьбу? — предлагает Федор, — В конце концов, они ведь не глупы и понимают, что держать его при дворе опасно. К тому же вина за собственные ошибки скорее заставит их помочь Марку во всем, в чем можно, нежели снова начать смуту. Что думаете? — Что мы не получим на это разрешения Марка, — вздыхает Назар, — Он категорически против убивать Влади вот так, а я не смог убедить его, что от него нужно и можно избавиться тихо. — Раз уж даже ты не смог, что говорить о других, — задумчиво тянет Андрей. Вспомнив, что среди них есть ещё и Илья, не ведающий о том, что происходит между Назаром и Марком, он спешно добавляет, — Обычно только твоего авторитета и хватало, чтобы убедить нашего короля принять то или иное решение, но раз на этот раз так не получится, надо придумать другой план. — А вообще-то Федор прав, — вновь подаёт голос Илья, — Насколько мне известно, барон Васильев бывший разведчик. Он эльф служивый, значит, он понимает, что Влади может быть опасен и от него лучше избавиться, пока не стало поздно. Нужно просто поговорить с ним, чтобы он убедил остальных участников заговора, что им ничего не грозит, и дело в шляпе. — Да и самого Васильева уговаривать не придется, он ведь и правда знает всю подноготную, — подхватывает Федор, — А это план. Что скажешь, Назар? — Что можно попробовать, — осторожно отвечает тот, — Но если не получится, то придумать другой план. Когда у Васильева следующая тренировка? Схемы в итоге решают придерживаться следующей: поговорить с Васильевым с глазу на глаз, объяснить ему ситуацию, попросить его убедить товарищей в том, что казнь Влади никак не повлияет на их положение при дворе, а потом уже побеседовать с Марком. Последнее Назар берет на себя, с Васильевым проводить разбор полетов он соглашается тоже, но уже вместе с Федором, Андрея просят пока разнюхать по дворце, как там себя ведёт Влади, а вот Илью освобождают от любых дел на неопределенный срок по понятным причинам. — У меня родился сын, — вполголоса объявляет он, когда они с Назаром остаются одни в кабинете, — Назвали Ярославом. — Поздравляю тебя, — улыбается Назар, хлопнув Илью по плечу, — Обряд провели? — Да, несколько дней назад. Духовной матерью стала жена кузена Оли. — А отцом? — Никто, — пожимает плечами Илья, — Мы решили, что духовной матери будет достаточно. — А так разве можно? — удивляется Назар, — Мне казалось, что мальчикам обязательно иметь духовного отца, а девочкам можно кого угодно из духовных родителей. — Вовсе нет. Задумавшись на пару секунд, Назар кивает, ещё раз поздравляет Илью с рождением сына и отправляет его домой. Сам он остаётся в штабе, чтобы дождаться приезда Васильева, и когда это случается, совместно с Федором вылавливает его, заводит в пустой кабинет и усаживает на стул. — Нам нужна ваша помощь, — объявляет Назар, опустившись напротив, — Скажите, барон Васильев, как вы относитесь к Влади? — А как можно относиться к эльфу, убившему своего дядю, подставившему многоуважаемого Старейшину и чуть не сжившего со свету его сына ради власти? — вопросом на вопрос отвечает Васильев, сцепив руки в замок, — Как к подонку последнему. Не знаю, какого черта он все ещё жив, но очень надеюсь, что вскоре это недоразумение будет исправлено. Переглянувшись с Федором, Назар вскидывает брови, почти сразу же принимает нейтральное выражение лица и, прочистив горло, задает вопрос. — А откуда вы знаете, что Влади виновен в смерти своего дяди и ещё одного Старейшины? — Вот отсюда, — двумя пальцами одной руки показав на свои глаза, говорит Васильев, — Я ж в разведке не просто так был и прослужил в ней не один год. Будь моя воля, я бы Влади ещё тогда казнил, но король Вадим запрещал его трогать. Он был выгоден для короны тем, что не пихал палки в колеса и поддерживал действующую власть даже в ущерб народу. А уж какими путями он добивался влияния, никому не было важно. — Существуют ли доказательства его вины? — любопытствует Федор, — Мы слышали, что он отравил не только своего дядю, но и Старейшину по имени Сергей Мишенин, а его сына, Антона Мишенина, пытался казнить за поддержку темных во время войны. Если все это действительно так, то должны были где-то остаться свидетели. — Вы не хуже меня знаете, что свидетели таких дел долго не живут, — невесело усмехается Васильев, — А если и да, то им никто не верит, потому что авторитет играет роль. Влади, каким бы козлом не был, стоит во главе духовенства, потому предъявить ему обвинения может кто-то очень большого веса. Король, например. Или вы, это не столь важно. Важнее то, что даже без суда и следствия угрозу можно и даже нужно устранить в кратчайшие сроки. — Да мы бы с радостью, — вздыхает Назар, — Но Его Величество против убийства Влади, потому что опасается, что его смерть повлечет за собой волнения не только в народе, но и среди новоиспечённых членов Парламента. Они могут посчитать, что им тоже что-то грозит, и посеять панику, а нам это сейчас совершенно невыгодно. — Поэтому мы бы хотели попросить вас о помощи, — подхватывает Федор, — Вы ведь близки с ними. Во всяком случае вас они знают, потому вы наверняка сможете убедить их, что им ничего не будет грозит, даже если Влади внезапно умрет. Когда он замолкает, Васильев награждает его пристальным взглядом, переводит его на Назара, недолго молчит и, однобоко ухмыльнувшись, кивает. — Умно придумали, — подмечает он, — Я готов вам помочь. Только помните, что помимо Гаспарова и остальных есть народ. Начнутся волнения, если Влади погибнет и духовенство останется без главы. Нужен кто-то на его место. — Кандидат у нас есть, — говорит Назар, — Если Его Величество одобрит, то он и встанет во главе духовенства. Этот вопрос можно считать решённым. — Шустро вы, — хмыкает Васильев, — Тогда я побеседую со своими… Товарищами. Думаю, барон Крутов и господин Паржаков вообще слова против не скажут, маркиз Елизаров скорее всего тоже поддержит Его Величество. Вот с герцогом Гаспаровым, возможно, придется немного пободаться, но и его есть шанс угомонить без применения силы. Если, конечно, в нем не взыграет жажда справедливости. Его отец пал жертвой беззакония, потому он может встать на дыбы. — Его отец велел четвертовать Его Величество во время штурма Пальмиры, — любезно напоминает Назар, — А он сам вступил в сговор против действующей власти, потому что не додумался проверить, насколько честен его главный сообщник. На месте герцога Гаспарова я бы не рисковал слишком активно выступать против, потому что он может оказаться на плахе вслед за Влади, если будет диктовать свои условия. То, что его простили и приняли при дворе — большая удача. — Герцог Гаспаров не так глуп, — качает головой Васильев, — К тому же его можно понять. Каким бы не был его отец, он был отцом, потому его смерть все ещё причиняет боль. Война беспощадна, это знают все. Однако ее последствия влияют на всех по-разному. — Треть Легиона, — объявляет Федор, — Из нее — свыше сорока личных отрядов. Ровно столько я потерял на войне, пока шел до Пальмиры, потому что отцы таких, как герцог Гаспаров, были свято убеждены, что темные — отродье, не имеющее право на жизнь. Тем не менее мне почему-то хватает и сил, и смирения никого не обвинять и ни на кого не таить обиды. Герцогу Гаспарову следует поступить так же, потому что если он будет жить прошлым и взращивать свою боль, он потеряет будущее. — Помните, что он слишком молод, чтобы до конца понимать, как устроен наш мир. — Миру плевать на возраст, — усмехается Назар, — А в условиях войны ему не все равно только на то, умеешь ли ты выживать. Раз уж герцогу Гаспарову это удалось, то пускай подстраивается под существующие реалии. В конце концов, у него есть семья, и хотя бы ради нее он обязан думать головой. — Вам больше тридцати, вы выходцы Нижнего Города и бывшие наемные убийцы, ныне управляющие королевской армией, — напоминает Васильев, будто то, о чем он говорит, для кого-то новость, — Половину своей жизни вы провели среди беззакония, насилия и жестокости, потому умеете ценить покой и стабильность, не таить обид и смиряться с тем, с чем на первый взгляд смириться невозможно. Герцог Гаспаров умеет тоже, но не забывайте, что он рос в Верхнем Городе, будучи сыном члена Парламента. Его потеря в глобальных масштабах, может, и не так велика, как ваши потери, но для него она является самой настоящей трагедией. Он — не вы, и он пока только знакомится с правилами нашего мира. Дайте ему немного времени, и вы увидите, что он действительно достойный эльф. — Мы не отбираем у него шанс все исправить и встать на путь истинный, — качает головой Федор, — Но если он проявит нрав и начнет пихать палки в колеса, то пускай пеняет на себя. Есть ошибки, которые не прощаются. Он должен это понимать. Разговор вскоре подходит к концу, Васильев, пообещав поговорить со своими товарищами, идёт к своему отряду, чтобы провести тренировку, Назар же возвращается во дворец, где в первую очередь отыскивает Марка, укладывающего Надю на дневной сон, и рассказывает ему о нынешнем раскладе вещей. — Васильев обещал успокоить своих друзей, чтобы они не думали, будто смерть Влади несёт угрозу и для них, — сообщает он вполголоса, качая засыпающую дочь, — Он сказал, что, вероятнее всего, они все поддержат тебя. Единственный, кто может встать на дыбы — это Гаспаров, но и на него есть рычаги давления. Мы можем избавиться от Влади без последствий. — Гаспаров не станет идти против, — возражает Марк, разминая шею и проходясь вдоль окна, — Он поймет, если я скажу, что Влади будет казнён. Но в любом случае убивать его сейчас нельзя. Мне нужно побеседовать с Мишениным и, если все пройдет хорошо, представить его народу. Помнишь, как это было с Иданом? Он в первую очередь сколотил хорошую репутацию, а потом уже стал моим мужем. Тут так же. Сначала Мишенину предстоит заработать авторитет, только тогда я смогу назначить его главой духовенства. До того момента Влади будем нужен нам, чтобы народ не тревожился зря. И все это только при условии, что Мишенин действительно такой, каким ты мне его описал. — И сколько времени на это уйдет? — спрашивает Назар, — Надеюсь, не слишком много? Я бы не хотел оттягивать, мы и так уже слишком долго откладываем вопрос с казнью Влади. — Пару месяцев, — отвечает Марк и, предупреждая все вопросы, спешно добавляет, — За этот срок Мишенин укрепит свое положение, потому у нас получится избежать любых недовольств, когда он возглавит духовенство. По истечению этого времени Влади уже будет казнён, если наши светлые господа не сглупят и не пойдут против. Но пару месяцев нам нужно точно. — Долго, — с досадой вздыхает Назар, уткнувшись носом в макушку Нади, — Но лучше так, чем вообще никак. Когда ты пригласишь Мишенина ко двору? — Я написал ему, чтобы он прибыл инкогнито через три дня. Как только я побеседую с ним лично, станет ясно, что нам делать дальше. Назар благоразумно решает не озвучивать вслух мысль о том, что неожиданная активность Мишенина на рынке, где покупаются авторитет, репутация и уважение, может сподвигнуть Влади на безумные действия, и приходит к выводу, что слежку надо будет усилить. Настолько, чтобы ублюдок и шага не мог ступить так, чтобы об этом не было доложено в ту же минуту. Не факт, конечно, что это поможет, но спокойнее во всяком случае будет точно, а большего, как кажется Назару, сейчас и не требуется. У него вскоре получается уложить Надю, потому он, удостоверившись, что Марк в порядке, уходит к Роме. Через пару недель нужно будет снова наведаться в Родарик и проследить за ситуацией там, а пока есть время, его будет лучше потратить с пользой и на тех, кто действительно нуждается во внимании. Так проходит ещё три дня. По утрам Назар, просыпаясь ещё до того, как заявятся слуги, выдергивает себя из королевского ложа и уходит к себе, чтобы затем поддаться вечной суете. Она включает в себя все, что можно: прогулки с Ромой и его бесконечные рассказы о том, чем они занимались с учителем, тренировки в штабе, доклады от разведчиков о каждом шаге Влади и его брата Михаила, попытки уложить Надю спать днем, гонцы из подразделений Легиона в Нижнем Городе. Все смешивается в одну кучу, заполняет под забивку будни, пока в один вечер Марк не объявляет, что ему нужно отлучиться. — Мишенин прибыл ко двору, — сообщает он, натягивая на себя рубаху, — Тайно, разумеется. Я не хочу откладывать разговор, поэтому побеседую с ним сейчас. Надю уложит Яна, поэтому ты можешь пока сходить к Роме. Он наверняка успел соскучиться по тебе. — С тобой не нужно сходить? — уточняет Назар, следом поднимаясь с кровати и хватаясь за штаны. Оставаться здесь без Марка он все равно не намерен, так что уйти следует определенно, а для того ещё и одеться не помешает, — Если хочешь, я могу присутствовать. — Нет, не стоит, — качает головой Марк, — Я хочу поговорить с ним наедине. Если все сложится удачно, то завтра я поставлю в известность Лию, Охру, Мамая и Мирона с Вячеславом, что у нас грядут перемены. Они должны знать, что происходит, поскольку им я доверяю и мы вместе делаем общее дело. — Ты намерен рассказать им о неслучившемся перевороте? — И о нем тоже. Я прошел с этими эльфами войну, они частично управляют моей страной, поэтому я не намерен скрывать от них то, что они имеют право знать. Все строится исключительно на доверие, а мое они ни разу не обманули. Я отвечу им взаимностью. Кивнув, Назар и не думает возражать. Он, по-солдатски быстро приведя свой внешний вид в порядок, встаёт позади Марка и, заметив, что тот никак не может завязать рубаху на задней части шеи, помогает ему с этой непростой задачей, после чего обнимает со спины, не сдержав порыва. Тяжёлый вздох из него вырывается невольно. — Если понадобится моя помощь — зови. Я буду либо в покоях Ромы, либо в саду с ним же. — Я справлюсь, — заверяет его Марк, повернув к нему голову, — Но если мне понадобится твое содействие, я обязательно обращусь к тебе. Ты ведь придёшь ночью? — Приду, — кивает Назар, — Как только уложу Рому, так сразу. Наградив его сияющим отчего-то взглядом, Марк подаётся чуть ближе, мягко целует в губы и, отстранившись, осторожно выпутывается из объятий, продолжая собираться на встречу с Мишениным. Когда он покидает свои покои, Назар тихо, не наводя лишнего шума, поднимается через потайной вход на башню, спускается вниз и, оказавшись в коридоре, идёт в покои Ромы. Тот встречает его, сидя на коленях Анны с какой-то книгой в руках. — Папа! — восклицает он, спрыгивая на пол и роняя туда же книгу. Присев на корточки, Назар обнимает его, уткнувшись носом в его темную макушку и, вздохнув, вполголоса спрашивает. — Пойдем гулять? — Да, — радостно подтверждает Рома, отпрянув назад и чуть не подпрыгнув на своем месте, — Гулять! Не дожидаясь ни дальнейших слов, ни помощи, он учесывает к своему шкафу, чтобы достать плащ. Назар же выпрямляется во весь рост и ловит на себе недовольный взгляд Анны, поднимающей книгу с пола. — В чем дело? — Мы вообще-то читали, — сообщает она спокойным тоном, совершенно невяжущимся с ее будто бы обиженным выражением лица, — Но пришел ты и отвлёк нас от урока. Спасибо. — Не ругайся, — миролюбиво просит Назар, — Ты ведь знаешь, что я и так редко вижу Рому. Скоро мне снова придется уехать, поэтому сейчас я стараюсь хотя бы иногда проводить с ним время. — Да Творец с тобой, — машет на него рукой Анна, бросая книгу на стол, — Я ругаюсь не всерьез. С вами сходить в сад? — Если хочешь, то пойдем. — Тогда я загляну к себе для начала. Подождите меня в коридоре, пожалуйста. Договорив, она тут же исчезает за дверью, ведущие в ее покои, Назар же манит к себе рукой Рому, пытающегося натянуть на себя плащ, и, снова опустившись на колени, помогает ему с пуговицей на воротнике. — Расскажешь, как прошел урок с учителем? — любопытствует он, поднимаясь обратно на ноги и протягивая Роме руку, — Что у вас было сегодня? — Вилки, — неожиданно заявляет Рома, нетерпеливо утягивая за собой к двери, — Я тыкал. — Господина Решетникова? — усмехается Назар, — Или Анну? Посмотрев на него, как на дурака, Рома сжимает свободную руку в воздухе, будто пытаясь объяснить, что именно он там тыкал, и говорит одно единственное слово. — Катошка. — А, — задумчиво произносит Назар, открывая дверь, — Ты нанизывал на вилку картошку во время трапезы? Так ведь сегодня ее не подавали. — Катошка, — упрямо повторяет Рома, демонстрируя невидимой вилкой, как он ее протыкал, а затем делает вид, что тащит ее в рот, — Вот так. Назар хмурится, не понимая, что это, черт возьми, значит, но покладисто кивает, решая не донимать Рому вопросами. — Здорово. Тебе понравилось? — Да, — отзывается Рома, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, явно желая как можно скорее оказаться на улице. — А чем ещё ты занимался днём? — Надя. — Что? — удивляется Назар, — Ты видел Ее Высочество? — Надя, — повторяет Рома и снова смотрит так, будто отец у него недалёкий простофиля, мол, какая ещё Ее Высочество, таких мы знать не знаем, — Гуляли. — Так вы гуляли в саду, — вздыхает Назар, — Понятно. Опять играли с воздушным змеем? — Блинчики. — Творец, и где вы их пускали? — В фонтане, — вместо Ромы отвечает возникшая за спиной Анна закрывающая дверь своих покоев, — Они оба вымокли с ног до головы, как бы мы не пытались с Яной остановить их. Неугомонные. — Ясно все, — улыбается Назар. Мысленно он согласен с озвученной характеристикой, потому что все его дети те ещё сайгаки, о чем вслух, само собой, говорить он не может, — Ну зато они повеселились на славу. — Да кто ж спорит. Оказавшись на улице, Рома не даёт себя расспросить и, получив разрешение, уносится к качелям. Назар решает не следовать за ним так сразу и для начала расспрашивает Анну обо всем. — Чем они занимались с учителем? — У них был урок этикета, — важно объявляет она, кутаясь в платок, — Господин Решетников учил Рому правильно пользоваться столовыми приборами. — Творец всемогущий, как же Рома без этого важного навыка будет жить, — иронично тянет Назар, — Очень полезные занятия, ничего не скажешь. — Назар, — Анна награждает его предупреждающим взглядом и, сделавшись серьезной, говорит, — Ни слова больше. Напомню, что вы с Ромой — графы, и ему необходимо знать много вещей, в том числе правила этикета. И тебе бы, кстати, тоже не помешало. Как минимум манер поднабраться точно. — Я в первую очередь глава Легиона, а только потом граф. — Мне казалось, что ты в первую очередь отец Ромы. — Не спорю, — соглашается Назар, — Но все же между дворянством и Легионом я выберу Легион. А там, как ты понимаешь, манеры ни к чему. — Андрей бы с тобой поспорил, — фыркает Анна и, будто мигом позабыв о своем недовольстве, немного тише добавляет, — Я сегодня, когда Рома был на занятии с господином Решетниковым, встретила Влади в тронном зале. Он выглядел очень… Странно. Будто бы похудел, а ещё стал каким-то бледным. Даже скорее серым, цвет лица у него был какой-то нездоровый. Ты не знаешь, что с ним происходит? — Расплата, — хмыкает Назар, в то же время думая, с чего это Влади так плохо выглядит, если ещё пару дней назад с ним все было в порядке, — Он что-нибудь сказал тебе? — Нет, вообще ничего, — качает головой Анна, — Более того он как будто бы испугался меня. Я только подошла к алтарю, чтобы помолиться, а он отскочил от меня и встал в сторонке, словно я какой-то страшный зверь. Я грешным делом подумала даже, что это со мной что-то не так, но все было как обычно. Странный он какой-то в последнее время. Назар хмурится. В самом деле, с чего это Влади испугался Анну? Она вроде не несёт за собой никакой угрозы, напротив, она одна из немногих при дворе, кого можно заподозрить в честности, искренности и разумности, потому ждать от нее подвоха или зла как-то глупо. Но Влади не рискнул с ней даже заговорить, и либо он теперь не доверяет вообще никому, либо опасается, что любое его близкое нахождение рядом с теми, кто так или иначе связан с Назаром, чревато чем-то плохим. Совсем с ума сошел, видать. Или? — Он похудел? — Будто бы да, — задумчивым тоном отвечает Анна, — Совсем недавно он выглядел здоровее, чем сейчас. Может, он приболел? — Может быть, — неопределенно тянет Назар, пока ещё только подозревая, в чем может быть дело, — Скажи, его глаза были будто бы навыкат? Я просто несколько дней не видел Влади, его не было при дворе. — Навыкат? — переспрашивает Анна, — Слушай, как будто бы да. Они стали немного… Выразительнее, чем раньше. А где он был в последние дни? Я даже не заметила его отсутствия. — В отъезде. Анна кивает, будто такой ответ ей что-то дал, Назар же задумывается. Насколько ему известно, Влади уехал в дом своего отца три дня назад, из которого выходил лишь на рынок и вечерние прогулки в одиночестве. Так во всяком случае сказали разведчики, и не доверять их словам смысла нет, поскольку они верны Легиону и служат ему не первый год. Отсюда вытекает вывод, что либо Влади внезапно заболел, либо ему помогли заболеть. Надо бы разобраться. — Ты никуда не планируешь уезжать завтра? — любопытствует Назар, оторвав взгляд от раскачивающегося на качелях Ромы и переведя его на Анну, — Если да, то я бы очень попросил тебя остаться с Ромой. Позже можешь покинуть дворец хоть на несколько дней. — Вроде не собиралась, — пожимает плечами Анна, — Но за предложение спасибо, думаю, я им воспользуюсь. А в чем дело? Тебе куда-то нужно уехать? — Есть некоторые дела, — обтекаемо объясняет Назар, — Я бы хотел их решить, пока есть время. — Снова в Родарик? — Не совсем. Назар ценит Анну за многие вещи: за честность, за искренность, за участливость, за заботу о Роме, за ее ласку и тепло к нему же, за определенную смелость и очевидную разумность. Но больше, наверное, он все же уважает ее за понятливость, потому что и сейчас, наверняка имея сотню вопросов, она не задаёт их и молчаливо кивает, соглашаясь выполнить просьбу. — Хорошо, я присмотрю за Ромой, — обещает она и, сделавшись какой-то не такой, спрашивает, — У тебя все в порядке? — А почему не должно быть? — хмурится Назар, — То, что мне нужно будет покинуть дворец, вовсе не означает, что у меня что-то стряслось. Обычные дела, не более того. — Ты в последние дни выглядишь очень уставшим, — отзывается Анна, — Как будто не спишь вовсе. Вчера я случайно заметила, как ты вернулся в свои покои рано утром, и… Не договорив, она резко замолкает, улыбается почему-то ехидно (на ум сразу приходит Андрей, что гримасничал, когда узнал о беременности Марка) и, поджав губы, чтобы не светить своим весельем, чему-то кивает. Назар фирменно гнет бровь в порядке. — И? — Нет, ничего, — качает головой Анна, — Я все поняла. — Даже спрашивать не хочу, — вздыхает Назар, протирая лицо ладонью, — Поэтому прошу, избавь меня от этого разговора. Мне хватило прошлого раза. — Я даже ничего не сказала, а ты уже сам во всем признался, — смеётся Анна, — Не переживай, я больше не буду донимать тебя вопросами. Тем более что мне все уже стало ясно. Кинув на нее снисходительный взгляд, Назар фыркает и закатывает глаза, на деле же не чувствуя ни капли раздражения, недовольства или тревоги. Да, Анна подозревает, что он не спит в своих покоях, поскольку проводить ночи у кого-то другого, и с точки зрения сокрытия правды это не очень хорошо, но, право слово, разве она кому-то расскажет? Все, что она знает, что Назар бывает где-то и с кем-то, но детали ей недоступны, и это и есть главный гарант безопасности. Пока Анна не в курсе, что причиной всего этого безобразия является Марк, ей, как и всем остальным, ничего не грозит, даже если она понимает, что Назар впутался во внебрачную связь. Фраза «меньше знаешь, крепче спишь» в данном случае все же более, чем уместна. — Что бы там не подумала, я все же скажу, что все это неправда, — усмехается Назар, — И что ты ошибаешься. — Ну, конечно, а я тебе обязательно поверю, — иронично тянет Анна, — Потому что я слепа, глуха и глупа. — Заметь, это не я сказал. — Ах ты! Анна пихает его в бок, Назар, возмутившись такому жесту, по-детски глупо, но все же очень осторожно дёргает ее за косу и до того, как его настигла праведная кара, торопливо отходит к качелям. Рома, уже слезший с них, воспринимает поведение отца за игру, касается его колена и тут же уносится прочь, ожидая, пока его догонят. Назар, вздохнув, все же решает немного побаловаться с ним, невзирая на то, что ему ни по статусу, ни по возрасту давно уже не положено. Они так и носятся по саду между деревьев и качелей, Рома в один момент подбегает к Анне, прячется за ее ногами и заливисто хохочет, когда она не даёт Назару добраться до него. Скользкая после недавнего дождя трава немного подводит, потому в итоге возни они все трое падают на влажную землю. Рома первый вскакивает на ноги и, наплевав на то, что испачкался, пятнает Назара в плечо, после чего весело и довольно чешет обратно к качелям, явно чувствуя себя победителем. Анна, не спеша подняться, вздыхает. — Вы одинаковые, — обреченным тоном заявляет она, сложив руки на животе, — Он копия тебя. — Ну почему же, он отличается от меня, — Назар встает, протягивает ей руку и добавляет, — Как минимум дружелюбием. — И манерами, — подмечает Анна, все же принимая помощь. Она поднимается с земли, стряхивает с платья прилипшую на него траву, а затем, будто заметив неладное, наклоняется и поднимает что-то. Назар, увидев в ее руках свой медальон, теряется. Потому что тот оказывается почему-то открыт. — Это мое, — говорит он севшим от волнения голосом, — Наверное, выпал из кармана, пока я бегал. — Очень красивая вещь, — восхищённо отзывается Анна, протягивая ему его пропажу, вскидывает взгляд и, закусив щеку изнутри, спрашивает, — Я не должна была видеть, да? — Скорее да, чем нет, — вздыхает Назар, закрывая медальон и вешая его на шею, — Послушай, это… Он сбивается и не находит слов, чтобы придумать хоть какую-то отговорку. Да и что тут скажешь то? Портер Ромы внутри медальона уместен, но вот как объяснить, почему там изображена ещё и Надя, совсем непонятно. Даже несмотря на то, что все в курсе, как хорошо Назар к ней относится, довольно странен тот факт, что он носит ее не абы где, а у самого сердца. Ему то как раз все очевидно, она его дочь, но плохо то, что очевидно может стать и для Анны. Та неловко переступает с ноги на ногу. — Очень красивый медальон, — прерывает она молчание, — Я раньше никогда не видела таких тонких работ. Его сделал герцог Залмансон? — Да, это его подарок мне, — кивает Назар, — Не знаю, в честь чего, но, как сказал сам Идан, в качестве благодарности. За что, я тоже не понял. — Значит, есть за что, — подмечает Анна. Она недолго молчит, неловко потирает шею ладонью, а вспомнив, что та запачканы землёй, одергивает ее и внезапно выпаливает, — Ты должен был стать духовным отцом Ее Высочества, да ведь? Назар теряется ещё больше, он аж воздухом чуть не давится от такого абсурдного предположения, но сказать ничего не успевает, как Анна вновь подаёт голос. — Да, ты должен был быть ее духовным отцом, но Его Величество решил оказать такую честь господину Незборецкому, потому что принцесса его внучка, — уже куда увереннее продолжает она, — А ты по-своему привязан к ней, потому что она не только дочь короля, но и ребенок твоего солдата, которого ты воспитал и довел до Пальмиры. — Что… Сбившись, Назар замолкает и все понимает в ту же секунду. Анна несёт чепуху, не потому что с ума сошла, а потому что таким образом выдумывает легенду, по которой портрет Нади и оказался в медальоне. Она сама в нее вряд ли верит, скорее просто озвучивает ее вслух, чтобы хоть какое-то объяснение существовало в рамках текущего разговора и для тех случаев, если вдруг кто-то ещё ненароком что-то увидит. Потому Назар, осознав его и справившись с шоком, медленно кивает. — Да, можно сказать и так. — Славно, — заключает Анна бодрым тоном, — А теперь пошли обратно. Рому нужно переодеть, он весь испачкался. Они возвращаются во дворец, там Назар идёт к себе, скидывает с себя грязную одежду, моется и сразу же надевает чистую. Его все ещё терзают сомнения, как много поняла Анна и что именно она теперь думает, но он не рискует спрашивать у нее прямо, потому, столкнувшись с ней в покоях Ромы, ничего не говорит, а лишь присаживается на край кровати и укрывает уже лежащего в ней сына одеялом. Анна застывает рядом с книгой. — Я хотела почитать ему на ночь, — сообщает она, — Но я могу уйти, если ты планируешь сам уложить его. — Читай, — коротко отзывается Назар, приглаживая мокрые после вечерней ванной волосы Ромы, — Я дождусь, пока он уснет, и уйду. Кивнув, Анна протаскивает себе стул, ставит его у изголовья, опустившись на него, раскрывает книгу и принимается читать сказку о смелом эльфе, пожертвовашим своим горящим сердцем, чтобы осветить путь народу к свету. Мифическая легенда, признаться честно, выходит какой-то совсем не детской, потому что таит в себе потаённый смысл, понимают который только взрослые, но Назар все равно ничего не говорит и терпеливо дожидается, пока Рома уснет. Когда тот, повернувшись на бок, затихает окончательно, Анна закрывает книгу, кладет ее на подоконник и, сложив ладони на колени, вздыхает. Думает она очень громко. — Я пойду, наверное, — наконец, говорит она, — Доброй тебе ночи, Назар. И удачи в решении завтрашних дел. — Анна, — тихо окликает ее Назар, заставляя задержаться, когда она встает и уже идёт к двери, — То, что ты увидела сегодня… Я могу попросить тебя никому не говорить? — Я и не собиралась никому рассказывать, — беззлобно усмехается Анна, — Так что можешь, конечно. Если ты до сих пор не понял, то я считаю тебя своим другом, а любые секреты друзей принято держать в тайне без всяких просьб. Даже если мы сами не знаем, что это за секреты. — Спасибо. Ничего не ответив, Анна хватается за дверную ручку и собирается было выйти, но Назар до того, как она скрывается из виду, успевает бросить ей вслед то, что кажется ему теперь уже действительно правильным. — Я тоже считаю тебя своим другом. Спустя ещё четверть часа бесцельного блуждания он все же добирается до королевских покоев, где Марк, сидя за столом, никак не реагирует на его появление и что-то увлеченно пишет, высунув кончик языка от излишнего усердия. Он замечает своего гостя лишь из-за скрипа закрывшейся двери, поднимает голову и улыбается так, словно случилось что-то невероятно хорошее. Хорошее, впрочем, действительно случилось. — Мишенин идеальный кандидат, — объявляет Марк, — Он в меру принципиален, умён и честен, то, чем он занимался и занимается, восхищает, а ещё его не могут не любить в народе, потому что он действительно любит народ. Я хочу видеть его во главе духовенства. — Это правильное решение, — кивает Назар, присев на край кровати, — Ты отправишь его разъезжать по стране, чтобы вывести из-за закулисья? — Да, — подтверждает Марк, вновь принимаясь за писанину, — Думаю, пары месяцев будет достаточно, чтобы его увидели и услышали. Он расположит к себе моих подданных, потому его назначение не вызовет негодования. Главное, сделать все осторожно. Это не должно выглядеть так, будто мы специально готовим Мишенина к новой должности, иначе возникнут вопросы и догадки, а их лучше избежать. Нам нужно убрать Влади, не вызвав подозрений. Есть идеи? — Возможно, скоро будут. Ты не видел его сегодня? — Нет, я пропустил утреннюю молитву, потому что был у Евгении. А что такое? — Анна столкнулась с ним сегодня в тронном зале, — сообщает Назар, — По ее словам он почему-то испугался ее, а ещё выглядел не совсем здоровым. У нее сложилось впечатление, что он приболел. Схуднул, стал бледным, глаза на выкат. Понимаешь, о чем я? Рука Марка, в которой зажато перо, застывает в воздухе, он сам будто бы замирает, впивается взглядом в одну точку и, звучно сглотнув, очень медленно поворачивает голову к Назару. — Его отравили? — Я не знаю, — качает головой Назар, поднимаясь на ноги, — Возможно, да, а возможно, он действительно заболел. В любом случае нужно будет выяснить, что происходит. Для этого я завтра отлучусь. — Если его кто-то отравил, то кто? — спрашивает Марк, положив перо на стол, — Кому помимо нас может быть выгодна его смерть? — Не забывай, что в свое время Влади шел по головам ради власти. Он мог нажить себе врагов, которые теперь хотят либо отомстить ему, либо убрать его с пути. — Но почему сейчас? У Назара нет ответа на этот вопрос, потому он молча встаёт у стола, снимает с головы Марка корону и, положив ее на стол, приглаживает его светлые волосы назад, жестом этим стараясь успокоить. — Пока не могу сказать, — вздыхает он, — Возможно, кто-то заметил, что Влади стал уязвим, и решил избавиться от него. Но я обязательно все выясню. Мои солдаты следят за ним, так что ничего дурного сам он сделать не сможет. И если кто-то пытается его убить, они предотвратят это. Не беспокойся, мы все уладим. Тем более нельзя исключать, что Влади действительно захворал. Он не молод, и его здоровье могло пошатнуться из-за постоянного страха за свою жизнь. — Я распоряжусь, чтобы его завтра же осмотрела Евгения, — решает Марк, — Неважно, как я к нему отношусь, но отравлять его или убивать без причин я не позволю. Он все ещё глава духовенства, и каким бы он ни был, его наказание должно быть справедливым. — Возможно, тот, кто пытается его убить, тоже делает это не просто так. — Я не спорю. Но в таком случае это можно расценивать за плевок и в мою сторону, поскольку убить пытаются не абы кого, а главу духовенства моей страны. Подобного я не допущу. Назару есть, чем возразить. Он может сказать, например, что Влади тот ещё ублюдок, потому неважно, кто и за что пытается убить его, ведь он сам этого заслужил. Может сказать, что так даже будет проще, если все подумают, будто старый козел умер от какой-то болезни, ведь тогда и не придется выдумывать никаких оправданий. Может сказать, что им самим даже руки пачкать не будет нужно, если кто-то сделает всю грязную работу за них. Да Назар вообще много чего может сказать, но он предпочитает не нагнетать и не тревожить зря Марка, и так постоянно волнующегося то из-за одного, то из-за другого. Потому он отодвигает себе стул, садится на него и осторожно обнимает за спину. — Я все обязательно выясню, — снова обещает он, уткнувшись носом в чужой висок. Пахнет почему-то черникой, мелиссой и совсем немного мятой, — Главное, не переживай. Мы все решим. — Я постараюсь, — тихо отзывается Марк, мигом позабыв о всех делах, и растекается в руках Назара, — Я так устал сегодня. Мишенин сказал, что мне нужно думать о себе, мол, в моем положении не может быть ничего важнее моего состояния, даже если я король и несу ответственность за свою страну. Он очень успокоил меня своими словами о том, что мои подданные примут любых моих детей, даже если они будут темными, потому что все очень ждут наследников. Я хочу ему верить. — Все же детей? Подняв взгляд, Марк смотрит на Назара с некоторой опаской, поджимает губы и кивает. — Утром Евгения сказала, что это скорее всего двойня. — О, — удивляется Назар. Он пару секунд молчит, не зная, что ему говорить, и, в конце концов, пожимает плечами, — Славно. Двое детей даже лучше, чем один. Правда придется подумать над именами, но здесь я буду согласен на что угодно, только бы не Юрий. Будет слишком подозрительно, если ещё один ребенок будет назван в честь кого-то из моих родителей. — Я уже выбрал имена, — объявляет Марк внезапно смущенным тоном, — Если это будут мальчики, то их будут звать Димитрий и Леонид. — Неплохо. Почему именно эти имена? — Они мне просто нравятся. — В самом деле? — усмехается Назар, прекрасно зная, что ничего у Марка не бывает просто так. — Мне нравится значение этих имён, — все же сдается Марк, — Димитрий означает плодородие и изобилие, жизненный цикл. Как начало нового там, где находится к тому же и конец старого. Если это действительно будет двойня, то мальчика, который родится первый, я назову Димитрий. Вторым будет Леонид. Это имя буквально олицетворяет храбрость и готовность действовать, а наследнику престола никогда не помешают смелость и решительность. Как-то так. На пару минут Назар задумывается, размышляя над подобным выбором, и, в конце концов, приходит к выводу, что ему по большому счету все равно, как будут звать детей. Главное, чтобы они были здоровы, чтобы Марк вынес роды, а все остальное уже не так важно, ведь жизнь — и есть главный дар, какие бы качества и преимущества характера не несли за собой имена. Но вслух Назар об этом, разумеется, не говорит, чтобы ненароком не расстроить своим равнодушием в данном вопросе. — Мне нравится твой выбор, — заявляет он, целуя удобно пристроившегося под боком Марка в макушку, — Изобилие и храбрость звучат хорошо. А если будут девочки? — Пелагея и Ольга. Назар понимающе хмыкает. Женщина, что стала пусть временной, но опорой и поддержкой, и мать. Выбор очевиден и прост, потому он не пускается в расспросы, а лишь молча кивает, принимая подобное решение без лишних и совершенно ненужных возражений. — Осталось найти им духовных родителей, и дело в шляпе, — усмехается он, — И родить, разумеется. Ты хорошо себя чувствуешь? — Скоро этот вопрос у тебя будет вместе приветствия, — показушно ворчит Марк, тем не менее не отстраняясь, — Все со мной в порядке. Но спать все же стоит лечь раньше, завтра много дел. Утром будет заседание Парламента, постарайся заявиться туда. — Это обязательно? — Это приказ. Приказывающий Марк вскоре утомляется окончательно, сворачивает все свои дела и очень нерасторопно переодевается. Назар, сидя снова на кровати, окидывает его мимолётным взглядом и тут же отводит его в сторону, чтобы не срываться. Он сам не в курсе, что вообще с ним происходит в последнее время и почему он так реагирует на то, что видел уже много раз, но от греха подальше решает и не проверять, к чему могут привести наблюдения. То, что живот Марка начал очевидно округляться, он тем не менее замечает. — Влади будет нужен тебе завтра? — уточняет Назар, снимая с себя сапоги, — Если нет, то я бы хотел побеседовать с ним. Никакого вреда я ему не причиню, я помню, что ты сказал не трогать его. — Я бы хотел, чтобы Евгения осмотрела его, — отзывается Марк, укладываясь на постель, — А так нет, он не нужен мне. — Если хочешь, я сам свожу его к ней. — Да, давай. Если выяснишь что-то, дай мне знать сразу же. Назар, вынырнув из рубахи, ничего не отвечает, поскольку врать не собирается, как и докладывать о том, что может узнать, если вдруг правда окажется слишком шокирующей. Он потому молчит, опускает голову на подушку и, притянув Марка ближе, целует его в лоб. Ответа от него, к счастью, не требуют, однако вопрос ему все же задают. — У тебя появился медальон? — любопытствует Марк, зацепив пальцем серебряную цепь, — Я никогда раньше не видел, чтобы ты носил его. Откуда он у тебя? — Идан подарил, когда мы ездили в Претиоз, — отзывается Назар, — Перед этим он рассказал мне о ценности вещей, измеряемой не стоимостью, а воспоминаниями, и вручил медальон. — А что внутри? Вздохнув, Назар отодвигается назад, снимает с шеи медальон и, подцепила пальцем застёжку, с щелчком открывает его, протягивая Марку. Тот, аж присев от любопытства, берет его в руки, присматривается и расплывается в теплой улыбке, проводя пальцем по портрету Нади. Губы его шевелятся, читая выгравированную надпись. — Наше продолжение в детях наших, ведь семья и есть бессмертие, — тихо произносит он, — Очень красиво. Почему ты не носишь его? — Я ношу его, — возражает Назар, укладывая его обратно, — Просто на тренировках и верхом мне приходится снимать его, чтобы не потерять. А так он всегда со мной. — Здорово, — счастливо вздыхает Марк, обратно надевая на его шею медальон, — Теперь Надя и Рома всегда будут с тобой, даже если ты будешь далеко. — Они всегда со мной. «И ты тоже» — не договаривает Назар, лишь думает мимолётно, совершенно не контролируя свои мысли, но, благо, контролируя порывы, потому и мягко целует Марка в лоб, прикрыв глаза. Утром ждёт привычная суета: молитва (которую проводит почему-то Цихов), трапеза, пустая болтовня, заседание. На последнем собираются все действующие члены Парламента, отчитывающиеся о проделанной за последние две недели работе, Назар, наперед зная, что они с Федором выскажутся в самом конце и очень коротко, слушает всю эту болтовню в половину уха, по привычке заняв место рядом с Марком. Тот же, напротив, подходит к делу со всей серьезностью, уделяет время всем, задаёт вопросы, но хватает его ненадолго. Когда господин Паржаков заводит безусловно важную, но очень нудную речь о больницах и здравницах, Марк перестает быть сконцентрированным на происходящем, растекается на стуле и неожиданно засыпает. Первый это, к счастью, замечает Назар, потому он, беззвучно выругавшись себе под нос, осторожно пихает чужое колено под столом и тихо шепчет. — Проснись. Встрепенувшись, Марк резко распахивает глаза, встряхивает головой и, прочистив горло, садится прямо. До конца заседания он держится прилично, больше не пытаясь уйти в забытье, и, выслушав всех, раздает указания, после чего первый покидает переговорную. Когда в ней остаются только Назар с Мироном, последний качает головой, собирая со стола какие-то бумаги, и возводит глаза к потолку. — Устраивать весь этот балаган с утра явно было не лучшим решением, — подмечает он, — Марку становится все сложнее оставаться внимательным. Ему следует больше отдыхать. — Думаю, он решит сам, что ему делать, — отзывается Назар, поднимаясь со стула, — Отстранить его от его же обязанностей не получится, он и сам не позволит. Но вот помочь ему можно. — Рано или поздно ему придется уйти на временный покой, — пожимает плечами Мирон подхватив свои бумаги, — В противном случае Евгения его заставит. Не дожидаясь ответа, он уходит, Назар же стоит на своем месте ещё какое-то время, а затем тоже покидает переговорную, направляясь к Влади. Тот встречает его на пороге действительно в не самом лучшем виде. — Что вам нужно? — не слишком приветливо спрашивает он сквозь стиснутые челюсти. Назар молчит и внимательно рассматривает его. Щеки немного впали, лицо вытянулось и стало бедным, глаза на его фоне кажутся огромными и воспаленными. Дело явно плохо, потому надо бы разобраться, в чем же причина. — Собирайтесь, — коротко велит Назар, — И без возражений, у меня не так много времени. Вытащить Влади из его покоев ему удается быстро, потому их двоих Евгения встречает в своем кабинете уже через четверть часа. Завидев своих посетителей, она вдруг застывает, роняет на пол небольшую банку, что разбивается и разлетается на мелкие осколки. Дело, похоже, дрянь, понимает Назар. — К-костя, убери тут все, пожалуйста, — дрожащим голосом просит Евгения, а затем обращается к Влади, — Ваше Высокопреосвященство, следуйте за мной. Она уводит его в соседнюю комнату, Костя принимается флегматично метлой сметать осколки, Назар же остаётся у входной двери, чтобы не мешать, и ждёт. Исходя из реакции Евгении, он приходит к выводу, что все действительно не очень хорошо, и пока даже не рискует предполагать, в чем причина. Однако по дурной привычке он все все же предполагает и осознает, что если нынешнее состояние Влади будет обусловлено отравлением, то проблем им всем прибавиться. Это будет значить, что кто-то чужой, кто-то сторонний хочет его убить, и этого кого-то нужно срочно найти, потому что неясно, какую ещё угрозу он может нести. И все снова на плечи Назара, он вовсе не жалуется, однако с досадой подмечает, что вот сейчас совсем уж неудобно. Ему надо разобраться с подразделениями, надо кого-то отправить на земли северных и серых, надо максимально обезопасить Марка и его власть что до родов, что после, потому что риск существует всегда, а нынче он ещё выше, чем раньше. У Назара дел хватает, и забота в виде отравленного Влади совсем не кстати. С другой стороны, конечно, так даже будет проще покончить с ним уже, но подобный путь все же не совсем верен, Марк прав. Получить по заслугам — это одно, а вот удар в спину даже для такого козла — это слишком. Помог бы им всем Творец. — Костя, — окликает подметающего мальчишку Назар, не в силах стоять молча, — У тебя есть мысли, что происходит с Его Высокопреосвященством? — Что-то явно не очень хорошее, — усмехается тот, не отвлекаясь от своего занятия, — Без осмотра трудно сказать, но если честно, то мне кажется, что он чем-то отравился. Если бы это была какая-то зараза, он бы мучился от лихорадки, а так он не выглядит как эльф, страдающий от горячки. — Ты думаешь, это мог быть яд? — Необязательно. Отравиться можно даже мясом, если оно испорчено. Назар тяжело вздыхает. Меньше всего он хочет сейчас разбираться с какой-то очередной угрозой, но у него, судя по всему, снова нет выбора. Конечно, он всё решит, быстро, четко и в лучшем виде, однако славно было бы потратить силы и время на что-то более полезное для страны. Впрочем, предотвращение непоправимого тоже в списке его задач, так что придется смиренно принять любой расклад, каким бы он не оказался. Спустя мучительных полчаса Евгения выплывает из-за двери, поднимает на Назара ошарашенный взгляд и поджимает губы. — Он умирает, — тихо объявляет она. — Что с ним? — напряжённо уточняет Назар, — Он болен? — Не совсем, — качает головой Евгения. Она озирается по сторонам, будто боится, что кто-то посторонний услышит ее, становится почти вплотную и тихо говорит, — Его укусила змея, Влади попытался сам извлечь из крови яд, но сделать полностью это было невозможно. Ему осталось не так много времени, поэтому… Не договорив, Евгения тяжело вздыхает. Ее сочувствие объяснимо и вполне оправдано, хоть и проявлено по отношению к тому, кто его не заслужил, потому Назар ничего не отвечает и, не спросив разрешения, заходит в комнату, где Влади, встав к двери спиной, замыленным взглядом смотрит в окно. Вид у него и правда такой, будто он скоро умрет. — Если вы пришли позлорадствовать, то не стоит, — говорит он, — Не тратьте на меня свое драгоценное время, граф Вотяков. И не отнимайте мое, у меня его теперь мало. — Почему вы не обратились к целителю сразу? — игнорируя прозвучавшие слова, спрашивает Назар, — Чего вы ждали, если понимали, что рискуете умереть от змеиного яда? — Вы так говорите, будто не собирались убить меня, — фыркает Влади, все же развернувшись лицом, — Я знаю таких как вы, граф Вотяков. Если вы решили кого-то отправить к Творцу, то вас не остановит ничего. Ни страх праведной кары, ни приказы короля, ни муки совести. Когда меня укусила змея в доме моего отца, я счёл, что это знак от высших сил прекратить борьбу и смиренно принять свою участь. Это было как прозрение, как освобождение. Творец решил забрать меня к себе и сделал это назло вам, чтобы вы не посмели пролить мою кровь. Я не стал сопротивляться его воле и вверил свою судьбу в его руки. Все, о чем думает Назар, пока слушает немыслимый просто бред, это о том, что, кажется, Творец порой действительно умеет быть справедливым, ведь иначе зачем бы он послал к змее предвестником смерти такую же змею? Верно, незачем, а значит, все неспроста, и скорая смерть Влади, как он сам сказал, станет для них всех освобождением. Ещё ведь и удобно все складывается теперь. Народ узнает, что глава духовенства по несчастливой случайности умирает от яда, но не успеет взволноваться, как новый уже будет на слуху и на подходе. Назначение Мишенина не воспримут за какие-то двойные игры, все просто сочтут, что он пришел на смену умершему Влади. Назар, быть может, не лишен сочувствия, но цинизм в данной ситуации в нем все же побеждает, потому что у него есть дети, и ради их благополучия он отправит к Творцу кого угодно, даже если кому-то ещё это причинит боль. — На все воля Творца нашего, — задумчиво тянет он, — Раз уж вы уверены, что смерть ваша неизбежна, то не мне вас переубеждать. Если желаете, можете пригласить брата с семьёй ко двору. В последние дни жизни я бы на вашем месте хотел быть со своей семьёй. — Если бы она у вас была, — хмыкает Влади, — Я не намерен звать своего брата во дворец, поскольку не могу быть уверен в ваших мотивах. Вы можете убить меня, но мою семью я трогать не позволю. — Знаете, в чем наше главное отличие? — спрашивает Назар, внезапно придя к одной мысли, — Я вам скажу. Я действительно был наемным убийцей и до сих пор порою проливаю кровь, но я делаю это зачастую вынужденно и все свои грехи так или иначе признаю, прекрасно зная, что настанет час и моей расплаты. Вы же играете с чужими жизнями, прикрываясь волей Творца, так, будто они ничего не значат, и праведная кара вас никогда не настигнет. Моя цель — это безопасность, ваша — власть. Именно поэтому я, даже будучи преступником, намного честнее вас, Ваше Высокопреосвященство. Хотя бы потому что не отрицаю своей вины. — Я посвятил учению Творца свою жизнь. Не вам мне рассказывать о морали и чести. — Вы правы. Но подумайте напоследок о том, что знание законов не искупит вашу вину. Покайтесь, пока не стало поздно. Времени у вас, как ни крути, почти не осталось. Не дожидаясь ответа, Назар выходит из комнаты, прощается с Евгенией и Костей и направляется в сторону королевских покоев. Сейчас, пока все складывается, как бы цинично не звучало, столь удачно, нужно грамотно делать каждый ход в этой большой закулисной игре, чтобы никто не надумал лишнего и все выглядело естественно и прозрачно. В противном случае народ, не терпящий лжи и масок, обязательно что-то заподозрит, и тогда проблем станет ещё больше, чего допускать, как ни крути, нельзя. И все действительно складывается удачно. Мишенин ездит по стране, вызывая у граждан искреннее восхищение своей открытостью и честностью, Марк, узнав о том, что Влади укусила змея, предлагает тому уехать в дом отца и временно передать свои обязанности Цихову, на что, как ни странно, получает согласие, Вячеслав (все же взявший фамилию Мирона после свадьбы) запускает слухи о том, что Его Высокопреосвященство скосил странный недуг. Последнее делается для того, чтобы привлечь к ситуации внимание, дабы потом, когда Влади умрет, ни для кого не стало это совсем уж большой неожиданностью. План продумывается до мельчайших деталей, чтобы ни одной неточности, и он срабатывает именно так, как нужно, потому что в ходе сбора информации Назар выясняет, что народ уже толкует о возможном назначении Мишенина на пост главы духовенства. Причем толкует без претензий и недовольств, больше как о вероятности на фоне вестей о болезни Влади, и это ненадолго успокаивает. Сам Влади уезжает в дом своего отца, временно якобы переложив свои обязанности на Цихова и Гевиксмана, туда же, как докладывают Назару, прибывает Михаил с семьёй. Ничем подозрительным они не занимаются, из чего следует вывод, что братья просто решили напоследок побыть вместе, пока одного из них Творец не заберёт в свои объятия. Этому Назар, каким бы мерзавцем не был, никак не препятствует. Он по большей части занимается все же Легионом и подготовкой солдат, которых нужно будет отправить в разведку на земли северных и серых, с некоторой досадой подмечая, что таких пока ещё нет, и откладывает рейд на соседние земли до лучших времён. Границы из-за этого он укреплять не перестает, поскольку безопасность все ещё кажется ему главной задачей на данный момент, потому и пропадает порой за пределами дворца, не замечая того, что вообще творится вокруг. Так проходит почти месяц, и в одну ночь, когда Назар уже почти засыпает в королевском ложе, укутав Марка в себя, в дверь кто-то настойчиво стучит несколько раз, будто произошло что-то действительно срочное. В жанре лучших комедий Назар, чертыхаясь, спешно натягивает на себя вещи и скрывается за тайной дверью, пока Марк, запахивая халат, разрешает войти. В покои неуверенно входит довольно юный на вид гонец. — Извините за беспокойство в столь поздний час, Ваше Величество, но вам письмо от господина Михаила Лешкевича, — сообщает он, отвесив поклон, — Его Высокопреосвященство скончался. — Творец всемогущий, — тяжело вздыхает Марк, забрав конверт, — Давно? — С час назад, — отвечает гонец, — Меня сразу же отправили во дворец, чтобы я сообщил обо всем вам. — Ясно. Ступай на кухню, пусть тебя накормят. Ещё раз поклонившись, гонец покидает покои, Назар же, напротив, входит в них, сразу же выкидывая на пол меч и сапоги, и встаёт рядом с застывшим Марком. Тот вскидывает растерянный взгляд. — Кажется, Влади умер, — тихо говорит он, — Михаил прислал мне письмо. Вряд ли бы он стал беспокоить меня в столь поздний час, если бы это не было правдой. — Мои солдаты докладывали, что в последние дни Влади едва ли мог встать с кровати без чужой помощи, — пожимает плечами Назар, — Так что я не думаю, что это ложь. Что будем делать дальше? — Похороним Влади со всеми почестями, объявим траур, а потом официально назначим Мишенина главой духовенства, — отстраненно отвечает Марк, ломая печать на конверте, — Иных вариантов я не вижу. Пока он читает, Назар, усадив его на всякий случай на стул, задумывается. Его, признаться честно, совесть не мучает вовсе, потому что, во-первых, он бы и сам убил Влади, ведь тот не заслужил помилования, а во-вторых, он его все же не убил, потому и в смерти его не виноват. Здесь вообще никто не виноват, так уж вышло, что змея оказалась ядовитой, и сетовать на судьбу бессмысленно. Что действительно имеет значение, это реакция народа, и пока он не взволновался слишком сильно, надо бы поскорее призвать Мишенина обратно ко двору, дабы духовенство не было оставлено без чуткого руководства мудрого Старейшины. Впрочем, об этом Назар не говорит вслух, заведомо зная, что Марк сам все прекрасно понимает. Тот, дочитав, складывает письмо обратно в конверт, трёт лицо ладонью и снова вздыхает. — Влади мертв, целитель подтвердил это, — объявляет он, — Михаил просит похоронить тело рядом с могилами их отца и дяди. Думаю, нам нет смысла отказывать ему в этом. — Точно нет, — соглашается Назар. Он сжимает руку на чужом плечо и осторожно спрашивает, — Ты в порядке? — Если честно, я испытываю некоторую вину, — признается Марк, немного помолчав, — Да, никто не виноват, что Влади укусила змея, но такое ощущение… Не знаю, мне немного не по себе от того, как все вышло. Как будто если бы мы не зашугали его настолько, он бы не прятался в доме своего отца и не умер в итоге вот так. Конечно, если бы его убили мы, было бы ещё хуже, но все же… Не договорив, он замолкает и опускает голову, повесив нос. Назар же, не зная наверняка, имеет одно предположение, что это такое. Это не столько вина, сколько страх. Марк прекрасно осведомлен, что все вышло случайно, но сам факт того, что Влади умер, беспокоит его. Он ждёт двух детей, он волнуется за их судьбу, и любое событие, за которое в теории придется нести ответственность, выбивает его из строя. Не то, чтобы это нормально, но вполне объяснимо, потому Назар, чувствуя, что не имеет права отмолчаться как обычно, присаживается на соседний стул и ловит лицо Марка в свои ладони. — То, что произошло с Влади, как раз доказывает, что мы были на верном пути, — уверенно говорит он, — Как бы тяжело не было это признавать, но нам бы пришлось избавиться от него во имя всеобщего спокойствия, а так Творец сам забрал его к себе без нашего участия. Мы ничего не сделали, все дело в случайности. Которая поможет нам в дальнейшем навести порядок как в стране, так и в духовенстве. Понимаешь? — Понимаю, — кивает Марк, — Может, ты и прав. Редко когда бывают такие совпадения, а значит, все было предрешено. Не так ли? Рационализм Назара истерически хохочет, напоминания, что судьба во власти тех, кто действует, но он затыкает его, убирает со лба Марка волосы и едва заметно улыбается. — Все так. Немного расслабившись, Марк подаётся вперёд и целует его в губы, будто выискивая в привычных вещах привычное успокоение, и Назар не отталкивает его, успев смириться с тем положением, в котором они оба оказались по воле обстоятельств. Утром приходится сделать объявление о том, что Влади умер в ходе непродолжительной борьбы с ядом в его крови, и сказать о начале трёхдневного траура. Такую новость все принимают неоднозначно, и пока придворные судачат о том, кто же станет новой главой духовенства, Марк успевает написать Мишенину, чтобы тот как можно скорее вернулся в столицу, дабы встать на пост главного Старейшины Верхнего Города. Похороны Влади проходят довольно скромно. По просьбе Михаила никому не дают разрешения присутствовать, не включая членов семьи и представителей власти, потому в доме его отца собирается совсем мало народу. Марк едет тоже — он убеждает всех, что с ним все будет в порядке, обещает не слишком волноваться, и данное слово держит, как держит на лице маску траурной скорби, когда Михаил выходит на крыльцо встретить его. Вот уже он выглядит действительно разбитым, если не сказать, что едва живым с этим обескровленным лицом, на котором с трудом можно прочитать хоть какие-то эмоции. — Добрый день, Ваше Величество, — сухо приветствует он Марка, — Благодарю вас, что приехали. — Я не мог иначе, — пожимает плечами Марк, — Как вы себя чувствуете, господин Лешкевич? Могу ли я чем-то помочь вам? — Не стоит, — качает головой Михаил, — Мы справляемся сами. Пойдёмте за мной, не будем стоять на пороге. Церемония погребения тела проходит под траурное молчание, тихую молитву постоянно сбивающегося Цихова и шумные вздохи Михаила. Последний, явно прилагая немало усилий, кое-как держит себя в руках и не позволяет слезам вырваться наружу, и Назар, стоящий за Марком, его в общем-то понимает. Каким бы не был Влади ублюдком, он был братом, а родных, как правило, хоронить всегда больно, потому что любви плевать на правильность поступков. Она никуда не девается и не становится слабее из-за ошибок, потому что в ее основе лежит не анализ деяний, а нерушимая связь, которую уничтожить не так уж просто. Назар знает это, потому что отдал Творцу всю свою семью, и искренне сочувствует Михаилу, несмотря на то, что Влади был последним эльфом, заслуживающим милосердия. Когда похороны подходят к концу и все члены Парламента и Старейшины начинают разъезжаться, Марк задерживается, чтобы побеседовать с Михаилом наедине. Ожидая их в коридоре, Назар рассматривает потолок и думает о своем, пока его не отвлекает светлая девчонка лет десяти, протягивающая ему тарелку с кутьей. — Вы совсем ничего не ели во время трапезы, — смущённо говорит она, — Я подумала, что вы голодны. Будете? — Я не ел, потому что не голоден, — отзывается Назар, присаживаясь на корточки, — Но спасибо. Как тебя зовут? — Елизавета Лешкевич, — представляется она, — Но мама с папой зовут меня просто Лизой. Вы тоже можете. Вы ведь господин глава Легиона, верно? — Верно. Сколько тебе лет, Лиза? — Девять, но через две недели мне уже будет десять. — Здорово, — улыбается Назар, — Ты, получается, самая старшая из своих сестер и братьев? — Да. Назар задумывается. Если он ничего не путает, то именно эту девочку лечил Игорь Незборецкий, тем самым выиграв возможность провести для Нади обряд имянарячения. Кажется, она страдала от каких-то припадков, однако сейчас она выглядит более, чем здоровой, и это не может не радовать. Назар решает на всякий случай убедиться в этом. — Твой папа говорил, что раньше у тебя очень сильно болела голова, — осторожно начинает он, лишь бы не спугнуть ребенка лишними вопросами, — Как ты чувствуешь себя сейчас? — Очень хорошо, — довольным тоном отвечает Лиза, — К нам год назад приезжал какой-то господин, он давал мне какие-то травы и зелья, а ещё постоянно тыкал мне шею. Когда он уехал, у меня перестала болеть голова, и мне, наконец-то, разрешили гулять на улице. Раньше мама с папой запрещали мне играть с ребятами, потому что боялись, что я упаду, но теперь я могу бегать вместе со всеми и ходить в школу. Больше я не болею. — Это хорошо, — кивает Назар, — Я рад, что ты вылечилась. Тебе нравится учиться в школе? — Очень! Моя учительница, госпожа Архангельская, очень добрая. Она так интересно рассказывает про природу… Лиза, позабыв о своем предложении отведать кутьи, принимается взахлёб рассказывать об обучении в школе. Ее буквально распирает от эмоций, даже глаза у нее сияют, пока она повествует о своей школьной жизни, друзьях и уроках, на которых узнает всегда очень много нового. Опустив локти на свои колени, Назар внимательно слушает ее, задавая наводящие вопросы, и этот разговор помогает ему убить время в ожидании Марка, что по ощущениям и не собирается заканчивать беседу с Михаилом. — А ещё я научилась складывать и вычитать пятизначные числа, — хвастливо заявляет Лиза, — Это оказалось очень просто, и госпожа Архангельская сказала, что я большая молодец. — Ты и правда большая умница, — улыбается Назар, — Я в твоём возрасте едва научился читать. — Так поздно? — искренне удивляется Лиза, — Почему? — Елизавета! Лиза испуганно вздрагивает, Назар же поворачивает голову к источнику голоса и видит приближающуюся к ним Даяну, жену Михаила и мать его детей. Она, одетая, как и полагается, во все чёрное, встаёт позади дочери, опускает руку ей на плечо и награждает ее строгим взглядом. — Не следует задавать столь бестактные вопросы взрослым, — говорит она, а затем обращается к поднявшемуся на ноги Назару, — Прошу прощения, граф Вотяков. Она обычно куда более сдержана, но детское любопытство порой бывает сильнее. — Не нужно извинений, — качает головой Назар, — Лиза не спросила меня ни о чем таком, чего стоило бы смущаться. Я в самом деле поздно научился читать, поскольку рос в Нижнем Городе. Со школами там в прошлые времена были некоторые проблемы. — И все же я прошу прощения за бестактность, — настаивает Даяна. Она смотрит на дочь, улыбается ей одними уголками губ, мигом сменив гнев на милость, и просит, — Лиза, милая, отнеси тарелку на кухню и посмотри, как там Настя с Полиной. Мальчики опять убежали на улицу и оставили их одних. Лиза, получив задание, бодро кивает и отвешивает поклон Назару. Он в ответ подмигивает ей, мол, беги, ещё встретимся, а когда она исчезает за поворотом, обращает свое внимание на Даяну. Та, сцепив руки в замок, судорожно вздыхает. — Что-то они долго, — роняет вслух она, намекая на Марка и Михаила, закрывшихся по ту сторону двери, — Нет, я все понимаю, им наверняка есть, что обсудить, просто… — Госпожа Лешкевич, в чем дело? — мягко перебивает ее Назар, догадавшись, что не за праздной беседой к нему пришли, — Почему вы так волнуетесь? — Я вовсе не волнуюсь, — качает головой Даяна. Она немного молчит, кусая нижнюю губу, а затем все же вновь подаёт голос, — Я хотела спросить вас, что будет дальше. — То есть? — Что вы сделаете с нашей семьёй? — Почему я должен что-то сделать с вашей семьёй? — не понимает Назар. — Потому что Влади сказал, что вы никогда не оставите нас в покое, — удивительно бойко отвечает Даяна, вскинув голову, — И что вы будете преследовать нас до конца наших дней. Я не знаю, насколько он был честен, но имейте ввиду — своих детей я в обиду не дам, чего бы мне это не стоило. Когда она замолкает и принимается смотреть в упор, будто говоря беззвучно о том, что ей совершенно не страшно отстаивать свою позицию, Назар с досадой вздыхает и едва сдерживается, чтобы не начать проклинать покойного Влади и себя вместе с ним заодно. Потому что все ведь совсем не так, никто не собирался и не собирается причинять вред Михаилу и его семье, все угрозы были всего лишь фарсом и рычагом давления, но слова были восприняты неправильно, и теперь Даяна выражает готовность бороться там, где и не нужно идти против. Назар убийца и палач, но он не ублюдок, что будет проливать кровь невинных, тем более детей, лишь бы что-то там доказать. Ему нечего доказывать — главная опасность, как бы цинично это не звучало, устранилась сама по себе, а значит в тайной борьбе больше нет необходимости. Самой борьбы то больше нет: Марку нечего делить с Михаилом, а значит, и все конфликты позади, ведь зачинщик бед ушел сам. Назар старается сказать об этом, но исподволь. — Госпожа Лешкевич, вам нечего бояться, — мягко начинает он, — Его Высокопреосвященство, да упокоит Творец его душу, солгал вам. Ни я, ни Его Величество не намерены преследовать вашу семью, потому что вы ни в чем не виноваты. У нас были некоторые… Недопонимания, но теперь уже все в прошлом. Вы, ваш муж и ваши дети можете спать спокойно. Я даю вам слово, что вас никто и никогда не посмеет тронуть. — Обещание — это хорошо, — кивает Даяна, — Но мне нужны гарантии. Из-за того, что брат моего мужа возглавлял духовенство, я долгое время жила, как на пороховой бочке, и больше я так не хочу. Я должна быть уверена, что моей семье ничего не грозит из-за чужой власти. — Источника власти больше нет, — подмечает Назар, — Так что вам определенно нечего бояться. Я понимаю, что вы едва ли верите мне, но обещание — это единственное, что я могу дать вам. Если вы не верите слову главы Легиона, проверьте хотя бы слову отца, воспитывающего сына. Смерив его очень сложным взглядом, Даяна мнется, а затем протягивает руку. В этом незамысловатом жесте Назар видит много чего, но в первую очередь доверие. Как посыл «я хочу верить вам, потому что иного не надо». Как мантра «не подведите». Назар, надеясь все же сдержать свое слово, пожимает холодную женскую ладонь и смотрит в ответ открыто и честно, обещая сделать все, что будет в его силах. Едва Даяна убирает руку, дверь, наконец, открывается, выпуская в узкий коридор Марка и Михаила. Последний, завидев жену, хмурится, явно не понимая, что здесь происходит, и, прочистив горло, все же осторожно задаёт вопрос. — Все в порядке? — В полном, — заверяет его Даяна, — Вы уже закончили? Не хотите ещё кутьи, Ваше Величество? — Благодарю, я не голоден, — качает головой Марк, едва заметно улыбнувшись, — И нам уже пора в Пальмиру. Примите мои искренние соболезнования ещё раз. Пути Творца порой бывают действительно неисповедимы. До улицы из вызывается проводить Михаил. Там он пожимает руку Назару, что-то говорит на прощание Марку, а затем долго ещё стоит на крыльце, пока гости из Пальмиры скачут к дороге, ведущей в столицу. По приезде во дворец Марк идёт сразу к Наде, и Назар увязывается следом, чтобы выяснить, о чем они говорили с Михаилом. — Ни о чем таком, — пожимает плечами Марк, — Я всего лишь убедил его, что ему и его семье ничего не грозит, и пообещал никогда более не беспокоить их без причин. Все же они совершенно незаслуженно натерпелись тревог. Мне бы хотелось, чтобы для них настало время покоя. — Не поверишь, но я обещал Даяне точно то же самое, — усмехается Назар, беря на руки Надю, отказывающуюся засыпать самостоятельно, — Она сказала мне, что по словам Влади мы с тобой никогда не оставим их в покое, потому мне пришлось дать ей слово, что мы больше не станем их беспокоить. — Возможно, в глазах Влади все действительно было так, — вздыхает Марк, — Но в целом это и неважно, как мне кажется. Главное, чтобы Михаил и Даяна были уверены, что им ничего не грозит, а с остальным мы разберёмся. Кивнув в знак согласия, Назар переводил взгляд на Надю, та, поняв, что на нее обратили внимание, отодвигается назад, складывая обе ладони на чужой груди, и хмурится, рассматривая отца. Губы ее растягиваются в улыбке, она вся будто бы светится изнутри, а когда Назар носом касается ее щеки, заходится заливистым смехом, откинув голову назад. Уложить ее оказывается задачей повышенной сложности, но, в конце концов, Надя все же засыпает, спрятав одну руку под подушкой. Понимая, что ехать в штаб смысла все равно нет, Назар снова увязывается за Марком в его покои, но уже для того, чтобы выяснить кое-что другое. — Когда ты планируешь объявить о назначении Мишенина на пост главы духовенства? — любопытствует он, сев на тахту возле двери, — Сразу после окончания траура? — Думаю, да, — отзывается Марк, стягивая с себя камзол, что чудом, наверное, сошёлся на животе, — Как только траур подойдёт к концу, нужно будет сделать объявление, что Мишенин отныне возглавляет духовенство Верхнего Города, и позволить ему навести порядок в совете Старейшин. Чем быстрее он возьмётся за дело, тем спокойнее нам всем будет. — Резонно, — соглашается Назар, — Тогда дождемся его возвращения. Ты хорошо себя чувствуешь? — Просто замечательно. А если ты поможешь снять этот чертов камзол, мне станет ещё лучше. Сам не представляю, как я в него влез вообще. Усмехнувшись, Назар поднимается на ноги, подходит к Марку и, взявшись руками за заднюю часть воротника камзола, осторожно оттягивает его вниз, помогая высвободить руки из плена плотной ткани. Когда Марк, наконец, запыхавшись, избавляется от ненужной тряпки, он с тяжёлым вздохом опускается на кровать, опускает одну ладонь на свой заметно округлившийся живот и возводит глаза к потолку. Кажется, он устал. — С Надей было легче, — объявляет он, — Она, во-первых, была одна, а во-вторых, с ней я ещё не знал, что меня ждёт дальше. Сейчас, когда я в курсе, как проходят роды, я не могу понять, чего мне хочется больше: чтобы они наступили как можно позже или как можно раньше. Пока такое впечатление, что ни тот, ни другой вариант меня не обрадуют. — Я бы сказал, что лучше всего будет, если роды наступят вовремя, — подмечает Назар, опускаясь рядом, — Евгения уже сказала, когда это случится? — Ждать еще около полугода, — отвечает Марк, опираясь одной рукой о кровать позади себя, — За это время мне нужно успеть решить огромное количество вопросов и передать большую часть дел в руки членов Парламента. Не знаю, как долго я буду приходить в себя после родов, но если все затянется, они должны будут сами позаботиться о благосостоянии страны. И ты в том числе. — Я никогда не избегал ответственности. — Я знаю. Я это скорее к тому, что тебе, возможно, придется ещё и приглядывать за Надей. Как бы я не доверял Андрею, Лие и всем остальным, все же нашей дочери будет лучше с тобой. Назар ничего не отвечает, и не потому что не знает, что говорить, а потому что знает, к чему это было сказано. Марк, давно уже не будучи наивным юнцом, предполагает, что роды могут закончиться трагично, и уже исподволь ведёт к тому, что о Наде будет необходимо кому-то позаботиться. Он не озвучивает вслух, но факт остаётся фактом — риск умереть есть. И если вдруг это действительно случится, Назару придется поддержать Надю в борьбе за трон и защитить от всего, от чего только можно. Нравится ли ему думать об этом? Едва ли, потому что подобные мысли удручают. Боится ли он такого исхода? Разумеется, черт побери, потому что потери будут колоссальные, и не для него одного, а для всей страны. Готов ли он будет сделать то, что от него просят? Ответ очевиден. Но вместо того, чтобы озвучить его, Назар обнимает Марка сбоку, несколько ему хватает длины рук, целует в висок и зажмуривается. Творец его молитв не слышит давно, он глух, слеп и нем, когда дело касается тех, кого он хочет сберечь, потому он не молится, а только лишь надеется — все будет хорошо. Как-нибудь, любым из возможных способов, ведь иного, кроме как верить, уже и не остается вовсе. Не после двух войн и трех жизней. Не после кладбища за спиной, конца и края которому не видать. — Я сделаю все, что нужно, — обещает Назар, — Только не смей умирать. — Так точно, капитан, — усмехается Марк и, развернувшись лицом, увлекает в поцелуй, забыв обо всех своих срочных делах. Через три дня Антон Мишенин, наконец, возвращается ко двору, и на следующее же утро ещё до утренней молитвы Охра, давно уже взявший на себя роль глашатая, зачитывает указ о назначении на пост главы духовенства Верхнего Города. Слушая его, Назар мимолётно переглядывается со стоящим рядом с Марком Иданом и подмигивает ему. Тот улыбается, мол, все получилось, капитан, и тут же принимает нейтральное выражение лица, дабы никак себя не выдать. — Я благодарю Его Величество и всех граждан Верхнего Города за оказанные мне честь и доверие стоять во главе духовенства, — громко говорит Антон, когда Охра заканчивает зачитывать указ, — И я обещаю, что буду трудиться во благо всех народов нашей страны, дабы свет и учение Творца нашего не оставляли нас даже в самые тяжёлые времена. Тронный зал взрывается аплодисментами, Назар не без удовольствия присоединяется к ним, поскольку сам, говоря откровенно, все же рад такому исходу. Когда овации стихают, Мишенин предлагает начать утреннюю молитву с минуты молчания за упокой души недавно умершего Влади, и никто не рискует с ним спорить, поскольку решение это оказывается не только логичным с точки зрения недавних событий, но и очень продуманным, если говорить об уважении преемников к предшественникам. Назар в который раз убеждается — Антон Мишенин умён и далеко не наивен, и своим очередным открытием остаётся доволен, надеясь, что все это будет во благо. А потом благо валится со всех сторон. В один из дней, когда Назар по привычке гоняет ребятню по тренировочному полю, то и дело строго окликая их за нерасторопность, он слышит, что к нему сзади кто-то подкрадывается. Дождавшись, когда шаги будут очень близко, он делает шаг вправо и резко разворачивается, вгоняя в секундный ступор Илью. — А к вам, как и прежде, невозможно подойти незаметно, — усмехается он, — Доброго дня, капитан. — И тебе здравствуй, — кивает Назар, — Какими судьбами? — Волею судьбы оказался близ Пальмиры и решил заглянуть к вам, — уклончиво отвечает Илья, а затем, вздохнув, добавляет, — Касательно вашего предложения. Оно ещё в силе? Мы готовы с Олей перебраться в столицу в течении месяца, но мне нужно быть уверенным, что для меня тут будет занятие. — Спрашиваешь ещё, — фыркает Назар, — Конечно, в силе. Набирай отряд и возись с мелкотней, сколько влезет. Жалование обещаю назначить приличное. — Славно. Тогда в скором времени ждите меня среди командования. Назар кивает и окидывает Илью внимательным взглядом. Все такой же худой, подтянутый, подвижный, но вид у него какой-то уставший, помятый что ли. Пол глазами засели глубокие тени, лицо слегка осунулось и побледнело. Не болеет ли? А то ведь все возможно, недавно только тот же Влади был бодр и полон решимости натворить глупостей, а сейчас уже лежит в сырой земле. Его, конечно, не так уж и жаль, но вот Илью в случае чего будет точно. Назар решает удостовериться, что все в порядке. — Ты нормально себя чувствуешь? Вид такой, будто три дня верхом сюда скакал. — Я отцом стал, — пожимает плечами Илья, — И отдых мне теперь только снится. Он вдобавок смеётся будто от растерянности, улыбается одними глазами, и Назар понимает — в порядке все. Бессонные ночи всегда идут как дополнение к рождению детей, он не то, чтобы знает наверняка, но тоже частично был вынужден жертвовать отдыхом, чтобы успокоить Надю, и видит Творец, ещё через полгода его снова это ждёт уже в двойном размере. Это не пугает — в жизни Назара бывали времена, когда он спал часа два от силы в день, и повторить подобный опыт ему не составит труда. Для Ильи, судя по всему, не составляет тоже. — Ярик в целом спокойный ребенок, но порой просыпается по ночам и будит всех соседей своими криками, — признается он, — Я уже привык к этому, поэтому можете не переживать, во время тренировок спать не буду. Только если после них прямо на стрельбище. — Прелести родительства, — беззлобно усмехается Назар, — Ты, главное, потерпи до года. Потом дети уже не так сильно выступают по ночам и ведут себя куда спокойнее. — Вам то откуда знать? У вас сын был старше, когда вы его забрали. — Андрей с Федором сказали. Знал бы ты, сколько я жалоб выслушал за это время… Илья снова смеётся, качая головой, Назар же улыбается и едва заметно поправляет медальон на шее. Андрей с Федором порой и правда жаловалась на то, как бывает непросто следить за маленьким ребенком, но он знает обо всем и не понаслышке, хоть и сказать об этом не может. На его долю тоже выпала какая-то часть бессонных ночей, пусть и озвучивать вслух сей факт нельзя. Вскоре Илья уходит, пообещав дать знать, когда они с женой и сыном будут готовы перебраться в столицу. Назар в свою очередь обещает ему помочь всем, чем сможет, прощается, а после заканчивает тренировку и возвращается в Пальмиру. Там, к слову, тоже происходят своего рода изменения, а именно в составе Старейшин, входящих в совет духовенства. Мишенин, взявшись наводить порядок, постепенно и очень тактично отстраняет от дела тех, кого видеть во дворце не считает нужным, стараясь провернуть все так, чтобы никаких проблем не возникло после. Потому Цихов и ещё двое Старейшин уезжают в Претиоз и Легас, чтобы там проповедовать об учении Творца народу, а Гевиксман, что удивительно, остаётся при дворе. Такое решение вызывает у Назара долю любопытства. — Извините за бестактность, Ваше Высокопреосвященство, но почему вы решили не отстранять от дел Гевиксмана? — спрашивает он у Мишенина, когда вечером одного дня они сталкиваются в саду во время вечерней прогулки, — Мне казалось, вы намерены призвать ко двору совсем других эльфов. — Потому что я не имею права выгонять всех, — просто отвечает Мишенин, — Нельзя прийти, стать главным и убрать тех, кто был до, не вызвав при этом волнений и недовольств. Его Величество в свое время поступил именно так, и мы оба с вами знаем, к чему это чуть не привело. Я ни в коем случае никого не обвиняю, однако считаю, что нужно действовать аккуратнее. Господин Гевиксман довольно давно входит в совет Старейшин, к тому же он во многих вопросах не сходился что с Влади, что с королем Вадимом. Потому я почитал, что его присутствие будет уместным. В конце концов, мнение представителей более старшего поколения тоже играет роль. Не так ли? — Все так, — кивает Назар, едва успев спрятать улыбку, — Но вы ведь намерены призвать ко двору ещё кого-то? — Да, я пригласил в Пальмиру двух Старейшин, сыновей тех, кто ранее служил при дворе, — подтверждает Мишенин, — Это Андрей Пасечный и Михаил Епифанов. Их отцы были казнены королем Вадимом во время войны за то, что они поддержали меня и моего отца. Сами Андрей и Михаил были вынуждены бежать, поскольку их объявили предателями, и остались жить в Ворносе, где уже управляли темные. Их прекрасно приняли там, и они остались трудиться во благо народа. Я решил, что при дворе они тоже не будут лишними. Назар хмурится, пытаясь понять, слышал ли он где-то эти имена, и приходит к выводу, что скорее все же нет, чем да. Он знает тех, кто был в прошлом Парламенте, тех, кто управлял не шибко подготовленной, довольно трусливой армией павшего короля (которая, между прочим, состояла из взрослых эльфов, в то время как в Легионе служила мелкотня, готовая на все), но не тех, кто был в составе совета Старейшин. Последнее все же никогда не было в зоне ответственности Назара, потому он и не интересовался особо, кто там был до Влади и ещё раньше. Может, зря, сейчас ему уже не кажется это важным, потому что у них всех, наконец-то, есть тот, кому можно доверить духовенство и все с ним связанное. — Если вы считаете это правильным, то пусть будет так, — бросает он вслух первую пришедшую ему в голову мысль, — Думаю, вы прекрасно знаете, что делаете, потому и спорить с вами нет никакого смысла. — Я готов прислушиваться к мнению других, если оно будет чем-то обосновано, — улыбается Мишенин, — Все же умение находить компромисс приносит больше пользы, чем желание вечно доказывать свою правоту. Последнее, как выяснилось, прямой путь в никуда. Назар ухмыляется на одну сторону, поняв, что речь идёт о Влади, едва заметно кивает. Обсуждать вслух подобные вещи при дворе не стоит, все же уши здесь есть и у стен, но даже неозвученная истина из-за умалчивания не изменится. Попытки продавливать лишь свои интересы всегда будут чреваты последствиями, и тот, кто осознает это, проживет куда дольше, чем тот, кто будет бежать по головам. Потому что последней головой всегда становится своя собственная, что слетает с плеч вместе со взмахом меча за считанные секунды. От размышлений такого толка Назара отвлекает Рома. Последний выбегает откуда-то из кустов, весь перемазанный травой и землей, хватается за отца, обняв его за колени, вскидывает голову и, стараясь отдышаться, просит. — Пить, — он шумно втягивает воздух и добавляет, — Пожалуйста. — Анна когда-то точно убьет нас обоих, — вздыхает Назар, присаживаясь на корточки. Он снимает с пояса фляжку и, оценив внешний вид сына, протягивает ему воду, — Опять играли с Филиппом в землекопов? — Я достал, — объявляет Рома, утолив жажду и вернув фляжку, — Смотри. Освободив руки, он лезет в карман своих брюк и вынимает оттуда кулёк, сделанный из носового платка. Затем он очень осторожно разворачивает его, демонстрируя лежащие внутри мелкие ягоды вишни. Назар вопросительно изгибает бровь. — Ты собрал вишню? — удивляется он, — Где ты ее нашел? — Там, — указав пальцем в ту сторону, откуда он прибежал, отвечает Рома и взмахивает свободной рукой, — Дерево во-о-от такое. Много вишни. — Ничего себе, — беззлобно усмехается Назар, — И для кого она? Для тебя или для Анны? — Это Наде. На мгновение Назар теряется и косится на стоящего рядом Мишенина. Конечно, ничего такого в том, что Рома собрал вишню для Нади, нет, это даже по-своему очаровательно, но глупые сомнения и паранойя терзают голову, не принимая как оправдание обычную детскую дружбу. Назар с силой их отгоняет от себя и улыбается сыну. — Здорово, — кивает он, — Тогда заверни ее в кулёк и отдай Яне, а она передаст Наде. Ты ведь помнишь Яну? — Да, — подтверждает Рома, заворачивая обратно свой кулёк, — Я отдам. — Ну и славно. Только далеко не… По классике Рома не дослушивает и, шмыгнув носом, весело учесывает к бегающим неподалеку Филиппу и Инне. Проводив его взглядом, Назар качает головой и поднимается обратно на ноги, возвращая свое внимание к притихшему Мишенину. Тот улыбается. — У вас чудный сын, — говорит он, — Извините за бестактность, но ему был проведен обряд имянарячения? — Да, его духовными родителями стали граф Федор Логвинов и госпожа Анна Змейкина, — отвечает Назар, слегка поморщившись. Он прекрасно помнит, какую цену заплатил Марк за возможность провести обряд, и все ещё не совсем доволен таким исходом, в котором виноват, как ни крути, все тот же Влади, — А в чем дело? — Ни в чем, — качает головой Мишенин, — Я просто подумал, что, если вдруг обряд не был проведен, его можно было бы провести, если вы хотите. Ко мне с подобной просьбой подошёл виконт Светло, и я не стал ему отказывать. Потому я и решил уточнить у вас, не нуждается ли ваш сын в посвящении в таинство. — Насколько я помню, Филипп незаконнорожденный, — подмечает Назар, — Закон ведь запрещает проводить таинство для таких детей, разве нет? — А ещё закон запрещает вступать в добрачную связь, в заговоры, убивать и пренебрегать мерами безопасности на рудниках, — отзывается Мишенин, — Но почему-то все это нарушается и порой даже безнаказанно. Так почему бы немного не пренебречь правилами, если это никому не сделает хуже? — Не боитесь последствий? — Если я никому не причиню вреда, то и бояться мне нечего. — Смело с вашей стороны, Ваше Высокопреосвященство, — хмыкает Назар, — Но я солидарен с вами. Если вам понадобится какая-то помощь, то вы можете на меня положиться. — Антон, — внезапно говорит Мишенин, повернув к нему голову, — Вы можете звать меня просто Антон и обращаться на «ты», если хотите. Все же официоз порой надоедает. — В таком случае вы можете называть меня Назаром. Антон непрочно улыбается, смерив Назара внимательным взглядом, тот отвечает ему не менее пристальным, а после благодарит за беседу, желает хорошего вечера и уходит за Ромой, дабы любыми правдами и неправдами завести его до дворец и отмыть, пока Анна в самом деле не оторвала им обоим головы. Впрочем, праведная кара настигает в конечном итоге не в ее лице, а в лице Евгении, что, взъевшись из-за страха, отчитывает короля и главу Легиона, как непослушных новобранцев, и не даёт им вставить даже слова, все продолжая говорить. Это происходит ночью. Спустя месяц после прибытия Антона ко двору штурм королевских покоев по вечерам становится систематическим, можно даже сказать, что нормированным по часам. Марк, почти не изменившись внешне, но став немного иным по характеру, в буквальном смысле отказывается отпускать Назара, аргументируя это тем, что ему одному вообще-то непросто, и заставляя оставаться рядом так долго, как только можно. Он не слушает никаких слов о необходимости рано вставать, проводить заседания, собрания, встречи или тренировки, бывать на виду и стараться не выдать себя. Ему все, как об стенку горох — он упирается в свое «надо» (являющееся на деле обыкновенным «хочу»), пресекает любые споры на корню и не беспокоится о последствиях. Назар ему, какой ужас, не возражает. Он может, конечно, у него достаточно и власти, и авторитета, чтобы поставить на место взбалмошного короля, но он не рискует по нескольким причинам, главной из которой является все же беременность. Сразу два ребенка, вынашиваемые под сердцем, заставляют его идти на уступки, порою молчать и даже поддаваться, невзирая на то, что сговорчивым он никогда не был. Но все, как сказал Андрей, бывает впервые, потому, в очередной раз оказавшись ночью в королевском ложе, Назар уже даже не пытается вразумить или высказать опасения, а лишь делает то, что от него просят. Потому он вжимает Марка в себя, пока тот, лёжа на боку, захлёбывается собственными вздохами и охами, подставляя плечи и шею под касания губ. Он выглядит вполне себе довольным все то время, что Назар пытается убедить себя в правильности происходящего, а когда все заканчивается, поворачивается лицом и устало улыбается. — Со мной все хорошо, — ударив на опережение, говорит он, — И чувствую я себя отлично, можешь не переживать. — А стоило бы, — вздыхает Назар, притягивая его ближе к себе. Он уже даже не пытается высказать свои мысли о том, что с близостью во время беременности стоит быть осторожнее, потому молча их проглатывает, чего раньше никогда не делал, и задаёт другой вопрос, — Ты не будешь сильно против, если через две недели я съезжу в Родарик? Мне нужно убедиться, что границы охраняются, как следует, чтобы обошлось потом без неприятных сюрпризов. — Надолго? — Недели на две. — Надолго, — заключает Марк, — Но если ты обещаешь, что вернёшься вовремя, то я согласен. Назар устало прикрывает глаза. Он не знает, когда вдруг стал позволять вот так вить из себя веревки, что ему аж приходится просить разрешения на то, чтобы выполнить свою же, черт побери, работу, но у него уже нет сил ни на вопросы, ни на споры. Он потому убеждает себя, что надо просто дать Марку выносить детей и родить, а потом уже можно будет вернуть себе и власть, и авторитет, без которых гнуть свою линию довольно сложно. Да что там сложно — невозможно в принципе, ведь стоит Марку напомнить, по чьей милости он увеличивается в размерах не по дням, а по часам, Назар тут же сдает позиции и забывает о своих аргументах. Мишин голос в голове елейным тоном тянет — «вот и ты угодил в этот капкан». Отмахнуться почему-то не выходит. Да и нет нужды отмахиваться, надо быть справедливыми, Назара вполне устраивает его положение, если не считать того факта, что им крутят, как хотят, а он не пытается даже сопротивляться. Потому что, во-первых, сопротивляться бесполезно, а во-вторых, Марка можно понять в его стремлении получит желаемое здесь и сейчас. Он довольно долго был вынужден загонять себя в рамки и терпеть, стиснув зубы, пусть хоть теперь что-то будет по его правилам, пока все эти его капризы хоть как-то обоснованы. И объяснимы. — Принеси воды, пожалуйста, — просит он, не дождавшись ответа на свои предыдущие слова, — Пить хочется. Во вздохом Назар встаёт с кровати, не удосужившись надеть на себя хоть что-то, идёт к столу и, налив в бокал воды из графина, возвращается обратно. Марк, присев на постели и прикрывшись одеялом, пьет большими глотками, будто его замучила жажда, а затем внезапно морщится. Назар теряется. — Что такое? — стараясь не выдавать своего беспокойства, спрашивает он, — Тебе плохо? Что-то болит? — Голова кружится, — отзывается Марк, — Принеси ещё воды, пожалуйста. Наградив его пристальным взглядом, Назар все же забирает бокал и идёт обратно к столу. Стоя спиной к кровати, он слышит шорох одеяла и следующий за ним шумный вздох, после чего все стихает. Сигнал бедствия въедается в волосяные луковицы необходимостью действовать немедленно. Потому Назар оставляет бокал на столе, поднимает с пола свои вещи и, не говоря ни слова, быстро одевается, стараясь не допускать суеты и паники. Марк, так и лежа на кровати, смотрит на него как-то напряжённо, и голос его звучит примерно так же, словно связки затянуло тугим комом тревоги. — Ты куда? — За Евгенией, — коротко отвечает Назар, ныряя в сапоги, — Или нужно позвать кого-то ещё? — Нет, — качает головой Марк, — Евгении будет достаточно. Кивнув, Назар поправляет ворот рубахи, отходит к двери, ведущей к потайной лестнице, да так и застывает напротив нее. Ему кажется, что у него дежавю, и если отмотать время на несколько месяцев назад, то картина сложится точно такая же. Приглушённый свет в покоях, тишина и два глаза, смотрящие из полутьмы. Молящие помочь хоть как-то. На одни и те же грабли наступают либо дураки, либо неимеющие возможности поменять путь, и к кому относить себя, Назар, честно говоря, не знает. Он лишь осознает неожиданно, что если история повторится, то он себя возненавидит ещё больше (если это вообще возможно), потому что эту потерю себе не простит. Этой невольно причиненной Марку боли — тем более, ведь после всего, через что он уже прошел, новые испытания не закалят, а добьют. Добьют окончательно, и путей отступления уже не будет. Но Назар заставляет себя не думать об этом. Он кидает вслух короткое «я скоро вернусь» и исчезает за дверью, а оказавшись через башню на первом этаже, несётся к Евгении со всех ног. Она открывает ему, закутанная в халат, сонная и растерянная. — Назар? — удивляется она, — Что ты тут делаешь? Что-то случилось? — Ему плохо, — без уточнений, кому именно плохо, отвечает Назар, — Он нуждается в твоей помощи. Срочно. — Творец всемогущий, — испуганно тянет Евгения, — Иди обратно, я буду через несколько минут. Только соберу все необходимое, и сразу приду. — Может, я лучше подожду… — Я сказала: иди обратно. Захлопнув дверь перед его носом, Евгения исчезает в своих покоях, Назар же, растерявшись, все же разворачивается на пятках и торопливо следует к башне. Он знает, где он должен быть сейчас, но, Творец, ему так по-глупому страшно, что он буквально заставляет себя шевелить ногами в нужном, а не в противоположном направлении. Потому что сейчас ему не только боязно за Марка и их детей, сейчас его ещё и душит вина за свою неосмотрительность, и как с ней оставаться рядом, смотреть в глаза и убеждать, что все будет хорошо, он не понимает. У него в голове перезвоном только лишь «ты должен был все предотвратить», и этот голос то ли совести, то ли разума лучше не делает. Как не делают лучше слова Марка, встречающего его все так же в постели. — Мне страшно, — тихо шепчет он, когда Назар, пересилив себя, опускается рядом с ним на край кровати, — Ты позвал Евгению? Она придет? — Она будет через несколько минут, — обещает Назар, хватая Марка за руку, — Потерпи немного. Хочешь воды? — Нет. Я хочу, чтобы наши дети выжили. — Они выживут. — Не уходи, — игнорируя его последний слова, просит Марк, — Пожалуйста, только не уходи. Я не вынесу это один. — Я никуда не уйду, — твердо говорит Назар, — Я буду тут, Марк. Тебе сейчас надо немного успокоиться. — Я не могу. — Нет, можешь. — Я не… — Дыши. На три счёта. Марк, подчинившись, шумно втягивает воздух, прикрывает глаза и облизывает пересохшие губы. Когда у него получается выровнять дыхание, дверь, наконец, отворяется, впуская внутрь Евгению с сумкой наперевес. Выглядит она обеспокоенной, но полной решимости. — Не паникуете? Вот и отлично, — тараторит она, принимаясь доставать из сумки какие-то склянки и тряпки, — Назар, ты на выход. Нечего тебе тут делать. — Нет, — протестует Марк, сильнее сжимая руку Назара, — Он останется. — Он не может остаться, — качает головой Евгения, — Я понимаю, что тебе очень страшно, но ты должен помнить, что есть вещи, которые никому видеть не положено. С тобой буду я. Ты ведь доверяешь мне? — Он останется, — упрямо повторяет Марк, — Это приказ. — Посмотри на меня, — просит его Назар, развернув второй рукой его лицо к себе, — Давай не будем спорить с Евгенией, ей лучше знать. Я буду тут, буквально за дверью, и когда я понадоблюсь, вы просто позовете меня. Договорились? — Но… — Мы хоть раз тебя подводили? Ты ведь доверяешь нам с Евгенией? Сжав губы в тонкую линию, Марк тяжело сглатывает и, помедлив пару секунд, все же неуверенно кивает. Назар, воспользовавшись моментом, целует его в лоб, после чего встаёт со своего места и теряется. А куда идти то? В коридор? Так там увидят сразу, и слухи после поползут, что он по ночам ошивается у королевских покоев. К потайной лестнице? Оттуда все будет и видно, и слышно, а раз Евгения его пытается выгнать, значит, не просто так. К себе? В башню? В уборную? Куда идти и точно ли надо идти? От терзаний вопросами спасает Евгения. — Ступай к Идану, — велит она, — Я видела его в коридоре и сказала ему, что ты скоро придёшь. Иди. На негнущихся ногах Назар делает то, что от него просят, и заставляет себя не обернуться, прежде чем закрыть дверь, ведущую в смежные покои. Идан встречает его за столом с обеспокоенным выражением лица. — Не стойте, капитан, присаживайтесь, — говорит он, указывая на место рядом с собой, — Вместе ждать вестей будет легче. — Боюсь, не тот случай, — цедит сквозь зубы Назар, опустившись на предложенный стул, — Ты уже знаешь, что произошло? — Евгения обмолвилась, что Марку стало дурно. Я догадался сам, в чем дело. Назар, не в силах сейчас чесать языками впустую, ничего не отвечает и, сложив руки на столе, упирается взглядом в окно, за которым не видно ровным счётом ничего из-за того, что на дворе давно уже ночь. Он старается к тому же и не размышлять ни о чем, чтобы всякие открытия не довели до греха, но те упорно лезут в его голову и не желают никуда уходить, как бы Назар не пытался их отогнать. Он потому думает о том, что если Марк потеряет детей, им всем придется несладко, и вынесут ли они второе такое испытание — большой вопрос. Он думает о том, что должен был ещё раньше настоять на беседе с Евгенией, чтобы она популярно объяснила, что можно делать, а что нельзя. Он думает о том, что если бы у вины был груз, наверное, он бы умер от его тяжести, как под упавшим деревом, и захлебнулся бы собственной кровью, чему и против не был бы, если бы не Рома с Надей. Он о стольких вещах думает одновременно, что перестает различать, где кончается рациональное и начинается паника, и чуть не подпрыгивает на своем месте, когда Идан хлопает его по плечу и протягивает ему бокал. — Это отвар ромашки, — объясняет он, — Помогает успокоиться. Выпейте. — Спасибо, — вздыхает Назар. Он залпом опустошает бокал, даже не чувствуя вкуса отвара, ставит его на стол и вытирает губы тыльной стороной ладони, — А ты почему не спал? — Поздно вернулся из мастерской, — пожимает плечами Идан, — А потом вышел, чтобы взять на кухне кипятка, и встретил Евгению. — Ты сам пошел на кухню? — Да. А что такое? — У тебя есть слуги, — напоминает Назар со смешком, — Ты мог попросить кого-нибудь из них принести тебе кипяток. — Да я как-то не привык, — смущённо отмахивается Идан, — И мне было проще сходить самому, чем просить кого-то. — И этот дилетант называет себя герцогом. — Будто вы, будучи графом, научились всем этим дворянским манерам. Они переглядываются и смеются, это нервы сдают, понимает Назар, и сам он тоже, кажется, сдает. Во всяком случае сердце у него ощутимо так екает в груди, когда Евгения заходит без стука в покои Идана и, вытирая руки чистой тряпкой, едва заметно улыбается. — Все хорошо, опасность миновала. Это была ложная тревога. — Слава Творцу, — вздыхает Назар, поднимаясь на ноги, — Спасибо тебе. Я могу войти? — Да, мне как раз нужно поговорить с вами обоими, — отзывается Евгения, — Пошли. Идан, доброй тебе ночи. Хлопнув его по плечу, Назар следует за Евгенией и, увидев, что Марк уже одет и на первый взгляд приведен в порядок, осторожно опускается рядом с ним на кровать, с которой уже успели снять простынь. Камин у дальней стены весело трещит, объясняя, куда и что было утилизировано. — А теперь внимательно слушаем меня, — объявляет Евгений, встав напротив них и сложив руки на груди, — Я уже допустила одну такую ошибку, и если мы все не хотим, чтобы она повторилась, вы будете делать то, что я говорю. С сегодняшнего дня Марку предписан строжайший покой. Никакой езды верхом, никаких физических нагрузок, никакой острой еды. Сон не меньше девяти часов, каждый день минимум час проводить на свежем воздухе. В общем все то, что я объясняла, когда ты, Марк, вынашивал Надю, но с одним дополнением. До тех пор, пока ты не родишь, тебе назначен половой покой. Без всяких там исключительных случаев. В покоях повисает тишина, лишь все так же весело трещит камин, в котором сгорает простыня. Назар слушает этот звук и, прекрасно понимая, о чем говорит Евгения, молчит. Да и что он скажет то? Ему все предельно ясно, немного неловко, потому что вопросом этим задаться стоило раньше, и на этом все. Будет ли он слушать ее? Само собой, потому что ей очевидно виднее, что можно, а что нельзя. Будет ли он вести беседу на подобную тему? Едва ли, потому что смысла никакого нет. Марк, к счастью, тоже не рискует возражать. — Это точно убережёт детей? — осторожно спрашивает он, сложив обе ладони на животе, — Если да, то я готов хоть целибат объявить, лишь бы доносить их до положенного срока. — Я ничего не обещаю, но некоторые риски это точно поможет исключить, — отзывается Евгения, — И имейте ввиду, если я узнаю, что вы не послушали меня, я вынесу на заседании Парламента вопрос о том, что Марку необходимо уехать в Тартанию, а ты, Назар, отправишься на границу вплоть до родов. Все ясно? — Да, — понуро кивает Марк, — Спасибо тебе большое. Я не знаю, что бы со мной было, если бы не ты. — Не нужно, — машет рукой Евгения, — Завтра утром обязательно зайди ко мне, я ещё раз осмотрю тебя. И если вдруг снова станет плохо, сразу же зови. Где меня искать, ты знаешь. — Да, конечно. Давай я провожу тебя. — Даже не думай. Тебе нужно отдыхать, а я прекрасно дойду сама. Доброй ночи. Схватив свою сумку, Евгения выходит в коридор, и когда за ней закрывается дверь, Марк, не глядя на Назара, тихо говорит. — Думаю, ты тоже можешь идти. — Ты хочешь, чтобы я ушел? — нахмурившись, уточняет Назар. — Нет, но… Вернее, я просто не вижу для тебя смысла оставаться, и… Так и не сформулировав мысль, Марк неопределенно взмахивает рукой в воздухе, отворачивается в сторону и принимается очень громко дышать. А ещё очень громко думать, потому что Назар все понимает с полуслова и морщится от столь отвратительного предположения, будто сюда он приходил все это время лишь за одним. Нет, может, в период конфликта с северными так оно и было, но тогда обстоятельства требовали решить проблему, создав другую, а сейчас все иначе. Сейчас ему не нужно ничего такого, чем Марк, судя по всему, пытался удержать его. Чем он думал, что удерживает, и что на деле никогда не играло никакой роли. Ведь если бы Назар оставался только из-за этого, он бы вряд ли сохранил хоть какие-то остатки уважения к самому себе. — Я почти вдвое старше тебя, — бросает он вслух нарочито небрежно, подходя к шкафу, где, как он помнит, должны храниться чистые простыни, — У меня за плечами две войны и целое кладбище из тех, с кем меня когда-то свела жизнь. Если честно, даже я сам не помню того себя, который гнался бы за мирским удовольствием, и если бы я оставался с тобой ради него, то я был бы не собой. Мне странно понимать, что думаешь, будто я хожу к тебе за чем-то таким, потому что это далеко не так. И никогда не было. Замолкнув, он вынимает из верхней полки шкафа чистую простыню и, заставив Марка пересесть на стул и выкинув на пол подушки и одеяла, расстилает ее по кровати. Заправив края под деревянные бортики, он бросает все добро обратно на постель, усаживается и, закинув одну ногу к себе на колено, принимается расстёгивать сапог. — Я здесь, потому что ты родил мне дочь и вынашиваешь под сердцем двух моих детей, — продолжает Назар, — Все остальное, конечно, тоже имеет значение, но это — самое важное, из-за чего я остаюсь тут. Поэтому для меня есть смысл не уходить, однако если ты все же хочешь, чтобы я покинул твои покои, то скажи, и я уйду. — Не хочу, — тихо отвечает Марк, поднявшись на ноги, — Я просто подумал, что ты не захочешь остаться. — Я уже ушел однажды, — невесело усмехается Назар, бросая и второй сапог на пол, — И все равно вернулся. Как видишь, больше попыток сбежать я не предпринимаю. Если когда-то понадобится ради твоей безопасности или безопасности детей, я уйду, но до того момента я буду здесь. Или пока ты не выгонишь меня из-за моего паршивого характера. Марк, хихикая, словно девчонка, садится рядом на кровати, качает головой и, вскинув взгляд, непрочно улыбается. — Не выгоню, — твердо говорит он, — Мне ещё рожать пятерых детей тебе, так что ты мне определенно нужен. Закатив глаза, Назар все же притягивает его за запястье к себе, обнимает сбоку и, поцеловав в висок, зажмуривается. Надежда, что этот разговор им не придется повторять, заставляет его прекратить и сейчас вести беседу такого толка. Все же Марк не глуп и должен понять, что удержать рядом с собой при помощи тела у него не получится. Что ему и держать давно уже никого не надо. И он, кажется, понимает, потому что в дальнейшем уже не предпринимает попыток выгнать, аргументированных тем, что брать с него нечего. Он живет, много ест и спит, гуляет в саду, проводит заседания Парламента, сидит с Надей и, испытывая то ли тактильный голод, то ли перестройки в организме, невербально и на постоянной основе просит себя касаться. Это происходит почти сразу после того, как Евгения озвучивает свой список требований. На следующий вечер Назар, уложив Рому и Надю попутно, заходит к Марку и, застав того пишущим что-то за столом, устало опускается на тахту. Он за сегодня успел съездить в штаб, побывать в Пальмире, набегаться с Ромой, натерпеться капризов Нади и поесть аж целых два раза. Не то, чтобы это много, но для его возраста это приличная нагрузка, вот он и растекается на своем месте, прикрыв глаза, и, кажется, ненадолго засыпает. Просыпается он от того, что рядом с ним образовывается Марк. — Устал? — сочувствующе спрашивает он, проводя ладонью по щеке. — Не сильнее, чем обычно, — отзывается Назар, усаживаясь прямо, — Как ты себя чувствуешь? Вместо ответа Марк наклоняется к нему, складывает обе ладони у него на плечах и целует в губы. По успевшей возникнуть привычке Назар отвечает ему сразу, опуская руки ему на спину, и прикрывает глаза, что и сами под тяжестью век едва ли сохраняют возможность оставаться открытыми. Правда расслабленное состояние довольно скоро сменяется каким-то приятным напряжением, потому что Марк не отстраняется и не замедляется, а напротив. Он целует глубже, жарко выдыхая прямо в рот, бесцеремонно закидывает ноги на чужие колени и жмется темнее, насколько ему позволяет округлившийся живот. Поймав себя на том, что он успел заползти ладонями под полы чужой рубахи, Назар приходит в себя, отодвигается и хочет было напомнить про слова Евгении, но Марк его опережает. — Я помню про строжайший покой, — хрипло шепчет он, — И ты помнишь. Поэтому мы не будем заходить дальше. — Твои действия можно счесть за провокацию, — со смешком заявляет Назар, так и не открывая глаз, подозревая, что если посмотрит, то сорвётся первый, — Лучше бы нам притормозить. — Мне это нужно, — возражает Марк, — Не отнимай у меня одним разом абсолютно все. Его слова действуют, как надо, давно ещё возникшая вина разыгрывается внутри Назара с новой силой, он сипло втягивает воздух и сам подаётся вперёд, чтобы найти губы Марка. Оправдывает он себя тем, что, в конце концов, они ведь оба понимают, что заходить дальше теперь уже и правда нельзя, а значит, смогут остановиться, поступив тем самым крайне благоразумно. Благоразумием, если честно, в покоях и не пахнет. Пахнет все той же черникой, мятой и ромашкой, пахнет пергаментом и свежими простынями, пахнет свечами, пахнет чем-то знакомым. Чем угодно, но точно не осознанностью, во всяком случае ее Назар не чувствует, в отличии от теплых рук под воротом рубахи, ног на коленях, своих губ на чужой шее и нервного напряжения, что усиливается с каждой секундной. И поддаться ему на самом деле просто, проще, чем что-либо ещё, но Назар выбирает сложный путь, потому, переборов себя, отцепляется от Марка и отодвигается назад, припав лбом к его лбу. — Теперь точно хватит. — На ближайшие несколько часов, — улыбается Марк. — Ты сведешь меня в могилу, — ворчит Назар. — Только после того, как рожу тебе шестого ребенка. Марк смеётся, звонко целует в щеку и встаёт, уверенно направляясь в сторону стола. Назар же, припав затылком к стене и опустив руки на колени, возводит глаза к потолку, моля Творца как-нибудь пережить эти шесть месяцев до родов. Теперь уже ему самому это кажется непосильной задачей, потому что с несносным мальчишкой, задумавшим довести до сумасшествия не только себя, но и его, остаться в трезвом уме и ясной памяти будет явно непросто. Назару и приходится непросто, и он готов поклясться, что так часто за все свои три жизни ему ещё никого не приходилось целовать. Везде и всегда: в королевских покоях, в пустой переговорной, в дальней беседке сада, и даже, черт побери, в библиотеке, где они встречаются случайно. Назар заходит туда за книгой для Ромы и сталкивается с Марком, держащим в руках какой-то тубус. Рядом никого не наблюдается. — Что ты тут делаешь? — Захотел рассчитать по карте звёзд, под каким знаком родятся дети, — отзывается Марк, — А ты? — Пришел взять Роме что-нибудь почитать, — отвечает Назар, — Все старые сказки он уже слышал, нужно что-то новое. — Понятно, — кивает Марк, а затем, вскинув взгляд, спрашивает, — Ты, наверное, торопишься? — Не особо. А в чем дело? Стекло окна, о которое Марк чуть не ударился спиной, вздрагивает, но не разбивается, только вот он и на это не обращает внимания, все продолжая жарко дышать прямо в рот и прижимать к себе руками так, что трещат позвонки. Назар, наделённый чуть больше благоразумием, подсовывает одну ладонь ему под затылок, вторую опускает на бедро и целует в ответ, потому что знает, что если не ответит, его все равно заставят. Не напрямую, конечно, исподволь, напоминанием о детях, об обещаниях, о связи, но все же заставят. Не желая в который раз начинать торги с совестью, Назар последнюю с недавних пор просто игнорирует, потому и позволяет себе не самые пристойные вещи там, где стоит быть осмотрительнее. Правда осторожность выигрывает у инстинктов, он отстраняется, вовремя поняв, что здесь точно нельзя, и делает шаг назад. — Иди к себе, — даже не просит, а велит Назар, потому что это уже ни в какие ворота, вот честное слово, — И тубус свой не забудь, звездочёт несчастный. — Уже бегу, — тихо смеётся Марк, опускаясь на пол с подоконника и одергивая полы своей рубахи, — Приходи, как уложишь Рому. Будем вместе изучать звёздные карты. Махнув на него рукой, Назар отворачивается обратно к окну, мысленно вопрошая, где ж его мозги то на старости лет, и убеждается, что их нет, когда слышит тихое и очень знакомое «черт». Резко крутанувшись на пятках, он видит перед собой Анну, озирающуюся по сторонам, и теряется. Дело начинает пахнуть жареным. — Анна, это… — Назар сбивается, не зная, а как ему объяснить происходящее, и уже было собирается соврать хоть что-нибудь, но Анна его опережает. — Неважно, что это, главное, что с этим делать, — объявляет она, стремительно приближаясь, — Заранее извини, но так нужно. Не дав ему вставить и слова, она кладет большой палец ему на губы и целует его, фактически никак не касаясь. Назар, дернувшись от удивления, пытается отстраниться, но Анна ощутимо наступает ему на ногу, намекая не двигаться, и опускает одну ладонь ему на плечо. Не понимая, какого черта происходит, он кидает беглый взгляд за ее спину и все осознает, когда видит трёх придворных дам, спешащих к выходу. Утром дворец разорвется от сплетен, сомнений нет. Когда дверь библиотеки хлопает ещё раз, Анна, наконец, отстраняется, вытирает рот тыльной стороной ладони и кидает на Назара насмешливый взгляд. — Вы бы ещё в коридоре встали, чего уж там, — фыркает она, — Вот вроде глава армии, а ведёшь себя, как глупый мальчишка. Даже Рома на твоём фоне кажется разумнее. — Было бы славно, если бы ты объяснила, что все это значит, — отзывается Назар, мозгами пребывая все ещё где-то не здесь, — Какого черта ты вообще накинулась на меня? — Я вообще-то шкуру твою спасала! — вспыхивает Анна, глядя теперь уже с возмущением, — Прикрыла тебя, как смогла, а ты ещё и недоволен чем-то. Как дала бы! Она в довесок все же отвешивает ему подзатыльник, Назар смотрит на нее с долей непонимания, а затем все осознает. — Твою ж мать, — не выбирая выражений, ругается он, — Если эти курицы видели что-то, то… — Ничего они не видели, — перебивает его Анна, — Они вошли уже после меня, заметили, как Его Величество покидает библиотеку, и захотели узнать, с кем он тут был, как я поняла из их разговора. Я сочла, что застану здесь герцога Залмансона, но нашла тебя и… В общем я решила, что пусть они лучше думают, будто ты крутишь шашни с няней своего сына, чем считают, что ты фаворит короля. — Я не фаворит короля. — Тогда я слепая и глупая, раз… — Так, хватит, — обрывает ее Назар, — Здесь мы это точно обсуждать не будем. Пошли. Вместе с Анной, благо, не встретив никого по пути кроме слуг, они добираются до его покоев, поскольку Рома уже спит, закрывают дверь и, усевшись по разные стороны стола, смотрят друг на друга так, будто им обоим нечего сказать. Назар не выдерживает первый. — Спасибо, что прикрыла, — благодарит он. Он знает, что сам оплошал, и может признать тот факт, что помощь подоспела вовремя, — Я не хотел ставить тебя в неудобное положение, извини. Впредь не повторится. — Ерунда, — отмахивается Анна, — Друзьям принято помогать. Ты мне объяснишь, почему вы устроили непонятно что прямо в библиотеке, или снова пошлёшь к черту? Нет, в целом от Его Величества в силу возраста подобного можно было ожидать, но от тебя… — А я великовозрастной идиот, — усмехается Назар, протерев лицо ладонью, — Так что и от меня, судя по всему, подобного стоило ожидать. Анна кивает, будто эти слова ей что-то дали, награждает его внимательным взглядом и, подавшись вперёд, очень тихо спрашивает, словно боясь, что их кто-то может услышать. — Можно я задам тебе один вопрос? — Я даже знаю, какой, — вздыхает Назар, вслед за ней понизив тон голоса, — Но задавай, чего уж там. — Принцесса Надежда очевидно твоя дочь, — уверенно заявляет Анна, — Ты бы не стал носить ее портрет у сердца, если бы это было не так. Но вот касательно ребенка, которого Его Величество носит под сердцем, у меня все же есть сомнения. Его отец ты или герцог Залмансон? Лгать — бессмысленно, признаваться — чревато, Назар понимает это и чувствует себя загнанным в угол. Когда он говорил правду Андрею и Федору, было проще, все же они изначально знали всю ситуацию и не осуждали никого из тех, кто был в ней замешан. Сейчас же кидать карты на стол сложнее, потому что риск, потому увиливать не получается, потому что все и так предельно ясно, и что вообще делать, одному Творцу, наверное, и известно. Но Назар берет себя в руки, вспоминает, что Анна духовная мать его сына и его друг, что на нее можно положиться, и выпаливает. — Это мои дети. — Я знала, — улыбается Анна и повторяет, — Я так и знала. У меня появились сомнения, ещё когда ты перестал вообще спать в своих покоях, а теперь все встало на свои места. Мои догадки оказались правдивы. — Главное, чтобы эта правда осталась при тебе, — с нажимом подмечает Назар, — Я, разумеется, благодарен за помощь и доверяю тебе, однако настоятельно рекомендую не разбрасываться такой информацией. Она — залог стабильности в стране и хорошей репутации Ма… Его Величества, а потому ее необходимо держать в секрете. Думаю, ты и сама это понимаешь. — Само собой, — Анна делает вид, будто закрывает свой рот на замок и прячет невидимый ключ в карман платья, — Я унесу ваш секрет за собой в могилу, можешь не волноваться. — Вот и славно. — А можно все же ещё один вопрос? Назар тяжело вздыхает и, заведомо зная, что одним вопросом ничего не закончится, сам все рассказывает, пусть и вкратце. Про северных и попытки избежать свадьбы, про отравление Идана в Легасе, про нежеланный брак, про выкидыш, про вынужденную связь, чтобы зачать наследников. Он не скупится не слова, хоть и умалчивает многие детали, и под конец чувствует себя не просто выговорившимся, а пустым. Он будто бутылка, из которой вылили весь эль, и теперь в нем много места, которое можно чем-то заполнить. Удивительно, как он умудрялся не замечать все это время, насколько много тайн он хранит внутри себя. — Развода Его Величество не стал просить, чтобы не вызвать общественный резонанс, а Идан согласился остаться в статусе его мужа, потому что посчитал, что так будет лучше, — завершает свой монолог Назар, — Вот и вся история. Ещё вопросы? — Никогда бы не подумала, что все настолько запутанно, — ошарашенно тянет Анна, — Конечно, я всегда знала, что при дворе каждый второй плетет интриги, но чтобы настолько… Уму непостижимо. — У Его Величества не было иного выбора, кроме как обратиться ко мне, поэтому это не столько интриги, сколько вынужденный шаг. — Ты правда в это веришь? — Что, прости? — хмурится Назар, — Верю ли я в это? Да я своими глазами видел все, о чем вообще речь. — Ты вроде взрослый эльф, а не понимаешь такие очевидные вещи, — улыбается Анна, — Конечно, когда вы придумали план, как обмануть Хинтера, у Его Величества фактически не было выбора, но он ведь мог попросить не тебя. С таким же успехом он мог понести дитя от Незборецкого или от любого придворного, потому что в сущности было неважно, кто это будет. Главным было, чтобы Его Величество забеременел, а уж от кого… Но он обратился именно к тебе. Ты действительно не догадываешься, почему? — Потому что он доверился мне, — пожимает плечами Назар, — И потому что он знал, что я смогу как обеспечить ему конфиденциальность, так и защитить ребенка в случае необходимости. Он выбирал исходя из уверенности в надёжности кандидата, и потому остановился на мне. Я был его капитаном, он знал, что я умею оберегать. Вот и все. Никаких двойных смыслов тут не было и нет. — Он доверял Мирону? — Мирон не про ту силу, которая была нужна. — Допустим, — кивает Анна, — Но был ещё герцог Залмансон. Даже если он бы не смог обеспечить безопасность, смог бы ты. Тебя бы точно поставили в известность, кто именно стал отцом ребенка, и ты бы сделал все, чтобы сохранить его личность в тайне и защитить как Его Величество, так и его дитя. Да тот же Кирилл Незборецкий отлично подошёл бы, в случае с ним и врать бы не пришлось, кто ж во всем виноват. Просить стать отцом тебя было необязательно, потому что ты при любом раскладе помог бы. — Я думаю, что попросили все же меня, потому что я… Когда-то уже выполнял просьбу такого толка. Всего раз, можно сказать, что из искреннего желания помочь. Со мной была уверенность, что я не причиню боли. — Это только все подтверждает. — Что подтверждает? — устало вздыхает Назар. Он уже успел утомиться от этого разговора и страшно хочешь его завершить, — Что мне доверились дважды? Да, такое было, потому что я зарекомендовал себя как того, на кого можно положиться. Война вообще раскрывает на многое глаза и показывает, кто есть кто. Я — гарант безопасности. И все в моем отряде это знают. — В том и дело, что ты — гарант безопасности, — заявляет Анна, — И ты обеспечил бы ее вне зависимости от того, стал бы ты отцом ребенка или нет, потому что ты всегда был и будешь на стороне Его Величества. Но он попросил тебя, потому что для него это стало шансом хотя бы так быть с тобой. Пусть незаконно, но лучше, чем вообще никак. Он выбрал тебя, потому что изначально хотел выбрать именно тебя. И подтвердил это, когда снова пришел к тебе. Прикрыв глаза, Назар думает лишь о том, что зря, наверное, он вообще начал этот разговор. Не то, чтобы он услышал что-то новое или неприятное, скорее что-то, о чем он знал всегда, но так старательно отрицал, что аж сам поверил в свои же убеждения. Почему, он догадывается, и Анна, судя по всему, догадывается тоже. — Ты заставил себя поверить в то, что это не так, потому что боялся, — продолжает она, — Боялся, что с Его Величеством что-то случится, ведь был вынужден похоронить всех, кого ты любил и кто любил тебя. Тебе было проще убедить себя, что он просто тебе доверяет, чем признать, что у него есть какие-то чувства к тебе. Ты можешь отрицать, я не буду спорить, но спроси самого себя: было ли тебе когда-то так же хорошо и спокойно, как сейчас? — В детстве, — отстраненно отзывается Назар, глядя в потолок, — Когда были живы отец и мать, мне было шесть, и мы вместе ездили на ярмарку в Тимор. — В этом и суть, — вздыхает Анна, — Ты был счастлив с семьей, и сейчас ты тоже счастлив с семьей. И, как видишь, это счастье не влечет за собой никаких бед, как бы ты не убеждал себя, что ты — вестник хаоса и смерти. — К чему все это? Анна долго молчит. Действительно долго, Назар даже успевает подумать, что она уснула, но она, снова шумно вздохнув, даёт понять, что не спит, садится прямо и, спрятав взгляд, пожимает плечами. — Ты как-то сказал мне, что твое проклятье в том, что все, кого ты любишь, обязательно умрут, — тихо говорит она, — Но, как видишь, это не так. Я бы хотела, чтобы ты тоже верил, что тебе дозволено любить. Без всяких там опасений, что это повлечет за собой беду. — За все в этой жизни приходится платить, — невесело усмехается Назар, вспоминая о тех словах, что были написаны для него в доме мертвой Валерии, — И я однажды за все поплачусь. Дай Творец, чтобы ценой не стали те, кого я посмел полюбить, как это происходит всегда. Анна хочет было ему возразить, но он поднимает ладонь вверх, намекая на то, что продолжать разговор не собирается, встаёт со своего места и, задвинув за со собой стул, ожидающе смотрит на свою собеседницу. Та, помедлив, все же выпрямляется и, пожелав доброй ночи, исчезает за дверью. Какое-то время Назар смотрит ей вслед, думая о том, что, наверное, она действительно стала первой, кто сказал вслух о том, что выбор Марка был продиктован не только лишь желанием обеспечить себе безопасность. В королевских покоях он в итоге оказывается многим позже, чем ожидал, и застаёт их хозяина спящим за столом прямо на звездной карте. Усмехнувшись, Назар осторожно отодвигает стул назад, а после, стараясь не разбудить, подхватывает его на руки. Марк не просыпается, но машинально опускает голову ему на плечо и едва заметно морщится, когда его укладывают в постель. В кровати он тут же ложится на бок и точь-в-точь, как Надя, прячет одну руку под подушкой, вызывая у Назара улыбку. Мысль о том, что надо бы осторожно рассказать о случившемся в библиотеке и всех последствиях, посещает его голову, когда он уже сам отходит ко сну. Утром она никуда не девается, потому, по привычке очнувшись на рассвете от того, что Марк навалился на него всем телом, он прочищает горло и хрипло спрашивает. — Ты ещё спишь? — Нет, — качает головой Марк, — Я не понимаю, как мне лечь, чтобы было удобно. Подожди секунду. Он перекатывается обратно на спину, затем снова ложится на бок, опускает голову на чужую грудь и удовлетворённо вздыхает. Назар ему вторит. — Мне нужно с тобой поговорить, — объявляет он, заранее найдя руку Марка своей, — Постарайся выслушать меня, не перебивая. — Когда ты говоришь, что тебе нужно со мной поговорить, это всегда очень плохо заканчивается, — ворчит Марк, — Но я обещаю постараться не грозиться тебе тюрьмой. Вымученно улыбнувшись, Назар набирает побольше воздуха в грудь и принимается говорить. Он не утаивает почти ничего, потому Марк узнает многое: и про то, как Анна случайно узнала про ночные отлучки, и про то, как она увидела медальон, и про то, как вчера в библиотеке она возникла будто из ниоткуда и попыталась предотвратить распространение слухов путем того, что дала пищу для других сплетен. На этом моменте Марк хмурится, поднимает взгляд и, сведя брови на переносице, спрашивает. — А что произошло в библиотеке? — Из-за того, что мы с тобой слишком увлеклись, мы не заметили, как туда вошли три дамы, — обтекаемо объясняет Назар, — Очень… Болтливые дамы, я бы сказал. Они заметили, как ты в не самом надлежащем виде выходил в коридор, и решили проверить, с кем это ты… Разговаривал. Как ты понимаешь, если бы они увидели меня в том состоянии, в котором я был, они бы очень быстро сложили два и два, потому Анне пришлось… Разыграть сцену для отведения подозрений. — Она прикинулась, что это с ней ты стоял в библиотеке, — догадывается Марк, — И поэтому те дамы подумали, что ты крутишь с ней роман, а про то, что там был ещё и я, они на этом фоне благополучно забыли. Я ведь прав? — Да. — Что именно сделала Анна? Назар упрямо поджимает губы. Ему ничего не стоит сказать правду, справедливости ради, ее логичнее будет все же озвучить, но он все ещё прекрасно помнит реакцию Марка на решение сделать Анну духовной матерью Ромы и сомневается, что на этот раз все пройдет спокойнее. Конечно, сцен, истерик и драм не было, но было обиженное молчание, был спрятанный взгляд и демонстративный побег, было показное равнодушие, был сигнал — «мне не нравится происходящее, но я ничего не могу поделать». В нынешнем положении Марк едва ли примет новости сдержаннее, напротив, теперь он наверняка выйдет из себя и, что самое абсурдное, отчасти будет иметь на то право. Назар ему что-то да должен всё-таки, и пусть никаких клятв он не давал, но обещание воспитать шестерых детей что-то да значит. К чему-то да обязывает, как ни крути, потому рассчитывать на смиренное принятие некоторых событий можно едва ли. Назар не боится, только лишь опасается, однако все ещё выбирает быть тем, кто не станет лгать, а потому во всем сознается. — Она сделала вид, что поцеловала меня, чтобы эти дамы увидели это и не подумали, будто это я был с тобой. Фактически своими действиями она создала алиби для нас обоих, так что ее нельзя ни в чем обвинять. — И зачем она это сделала? — не унимается Марк, — Какую цель она преследовала? — Прикрыть тебя и меня, — пожимает плечами Назар, — Видишь ли, в чем дело. Анна — далеко не глупая женщина. Когда она увидела тебя выходящего из библиотеки, а после там же наткнулась на меня, для нее не составило труда сложить одно с другим и все понять. Она знает, что я не сплю в своих покоях, и давно уже догадывается, что у меня есть связь с кем-то из придворных. Вчера она ненароком узнала правду и решила любой ценой сохранить ее в тайне от других. Ей, знаешь ли, тоже придется несладко, когда поползут слухи о том, что она якобы крутит шашни со мной, но даже это лучше, чем если кто-то выяснит, что король, будучи в браке, близок с главой Легиона не в том смысле, в котором принято. Ситуация вышла неприятная, я не спорю, но мы вылезли из нее малой кровью не без помощи Анны. И за это ее стоит как минимум поблагодарить. — Я должен благодарить ее за то, что она поцеловала тебя? После этого вопроса повисает молчание, Марк резко садится на кровати и, отвернувшись в сторону, складывает руки на груди. Его недовольство, разумеется, можно понять, но оно настолько не оправдано в контексте всей ситуации, что Назар усилием воли подавляет внутри себя вспышку раздражения и делает глубокий вдох. Быстрый анализ помогает осознать, что единственное, при помощи чего можно будет успокоить Марка, это демонстрация плюсов от такого исхода, потому Назар ещё раз хорошенько взвешивает все в своей голове, после чего сам присаживается на постели и кладет подбородок на чужое плечо. К счастью, его не отпихивают. — Вообще Анна может стать отличным прикрытием для меня, — осторожно говорит он, пальцами одной руки заползая под полы рубахи Марка, — Сам посуди, вокруг и так много толков о том, что я мало того, что не женат, так ещё и взял ребенка на воспитание. Многие считают это как минимум неправильным, но если все будут думать, будто у меня связь с Анной, вопросов ко мне станет в разы меньше. Жениться я на ней не могу, потому что она держит траур, а когда он подойдёт к концу, все уже и забудут о том, что я когда-то там был близок с ней. Да и сейчас ни одна собака не посмеет вякнуть о том, что я нарушаю закон, потому что мой авторитет работает за меня. А вот тебя такой расклад обезопасит, потому что никто даже думать не станет, будто между нами что-то есть, пока я якобы занят Анной. Из любой ситуации можно получить выгоду, и из этой — тоже. Просто взгляни на все под нужным углом. — Но твоя репутация может пострадать, — возражает Марк, все же позволяя погладить себя по спине, — О тебе теперь будут говорить, как о распутном, и я не вижу в этом ничего хорошего. Подумай хотя бы о Роме. Когда он вырастет, он узнает, что ты крутил шашни с его духовной матерью, и по меньшей мере разочаруется. Ты действительно считаешь, что выбрал меньшее из зол? — Я глава Легиона, Марк, — напоминает Назар, касаясь губами его шеи, — Меня уже ненавидят за одно мое существование. А ещё меня боятся. Ты не мог не заметить, как Гаспаров спрятал сына от меня, и как в Нижнем Городе даже знатные эльфийки пугались, думая, что я заберу их детей в армию. Моя репутация уже не из лучших, и тот факт, что все будут думать, будто я вступил во внебрачную связь, вряд ли сделает хуже. Да, кто-то поворчит, кто-то назовет меня грешником, а Анну — падшей женщиной, но в конечном итоге никто не посмеет ничего сделать ни мне, ни ей. Зато у меня будет стабильное и крайне очевидное прикрытие, а тебя никогда не заподозрят в измене мужу, даже если кто-то заметит, что я иногда бываю в твоих покоях. Мы вылезем сухими из воды, если правильно воспользуемся сложившейся ситуацией. Понимаешь? Наверное, Марк понимает. А, может, он уже ничего и не понимает вовсе, потому что вместо ответа он удобнее подставляет шею под касания чужих губ и шумно вздыхает, когда Назар поглаживает его по рёбрам. Тот только усмехается на подобную реакцию, прекрасно зная, чем она вызвана, и, помня о словах Евгении, останавливается, чтобы не довести дело до греха. Марк, недовольно сморщив нос, наконец, поворачивается к нему, принимает куда более спокойное выражение лица и, немного подумав, все же кивает. — Доля логики в твоих доводах все же есть, — соглашается он, — Поэтому Творец с тобой. Но постарайся быть осторожнее, я бы не хотел, чтобы все вокруг осуждали и называли тебя бездуховным наглецом. И никаких переходов за грань допустимого. Даже если Анна будет твоим прикрытием, не смей выставлять напоказ свою выдуманную связь с ней. Это будет некрасиво и заставит слухи гулять ещё долгое время. Сжав губы, лишь бы не рассмеяться, Назар кивает в знак согласия и отводит взгляд в сторону. В «это будет некрасиво» отчётливо читается «это будет неприятно для меня», и пусть у мальчишки нет прав диктовать свои условия на этом поприще, он все равно упрямо пытается, не зная наверняка, сможет ли. Будь Назар чуть больше ублюдком и козлом, он бы запросто опустил его с небес на землю и напомнил о том, что ничем не обязан, однако у него есть совесть и мозги, чтобы не поступать подобным образом. В конце концов, никто не тащил его силой в койку, на все он согласился сам, потому и ответственности за чужие чувства, которые ненароком может ранить, избегать не станет. Марк все же родил ему дочь и носит ещё двоих его детей под сердцем, и как минимум этого достаточно, чтобы считаться с ним, его мнением и его желаниями. — Обещаю, что я всего лишь не стану ничего отрицать, чтобы все вокруг думали то, что им захочется думать, — говорит Назар, — А уже потом все уляжется само по себе, потому что появятся новые поводы для сплетен. Через некоторое время никто даже не вспомнит о моей якобы связи с Анной, вот увидишь. — В крайнем случае я придумаю, как всех заставить забыть об этом, — уверенно заявляет Марк, — Все же жизнь короля всегда в разы интереснее для обсуждений, чем что-либо ещё. Замолкнув, он не даёт ничего сказать в ответ и наваливается с поцелуем, роняя Назара обратно на кровать. Тот, в который раз поняв, что сопротивляться в любом случае бесполезно, прикрывает глаза и думает лишь о том, чтобы нынешнее спокойствие Марка никуда не делось потом. Но оно девается, ведь за завтраком в столовой придворные активно что-то обсуждают, косясь постоянно на Назара, пока тот упрямо игнорирует все взгляды в свою сторону и жует кашу. Кого у него не получается проигнорировать, так это Андрея, что, сев рядом, в первую очередь отвешивает ему подзатыльник. — Ты совсем с ума сошел? — удивляется Назар, — Что ты руки то распускаешь? — А чтобы тебе неповадно было с кем попало шашни крутить, — отбрыкивается Андрей, — Я, конечно, понимаю, что все это вероятнее всего твой очередной гениальный план, но можно было придумать что-то поизящнее. Теперь весь дворец обсуждает твой роман с Анной, которой от всех этих слухов наверняка придется ой как несладко. Назар было открывает рот, чтобы все объяснить, но возникший с другой стороны Федор награждает его вторым подзатыльником, опускается рядом и, не дав вставить и слова, говорит. — Девиз Легиона помнишь? — спрашивает он, — «Верность, честь и смелость». Единственное, что есть у тебя, это смелость. И то я бы скорее назвал это «слабоумие и отвага», ведь для того, чтобы встрять в такую историю, нужно избавиться от мозгов и стать совсем безбашенным. У тебя, друг мой, это получилось шикарно. Поздравляю. — Так, — хлопнув ладонями по столу, Назар сипло втягивает воздух и на выдохе цедит сквозь зубы, — Все далеко не так, как вы думаете. Если бы вы дали мне объясниться, вы бы поняли, в чем дело, а раз вы мне не дали, то закройте рты и прекратите бить меня. Захотите узнать, что произошло, спросите, но руки распускать я вам не позволю. — Напугал, — фыркает Андрей, наливая себе воды в бокал, — Знаем мы, что все не так, как кажется. Но, черт тебя побери, Назар, можно же было придумать другой план. Ты беднягу такими выкрутасами доведешь, и будем мы потом все пожинать плоды твоей опрометчивости. Никакой осторожности, право слово. — О чем ты вообще? — не понимает Назар, — Кого я доведу? — Да кого не надо, того и доведешь как раз, — вздыхает Федор, пихая его в бок, — А сейчас этого ой как нельзя допускать. Посмотрев в том направлении, куда было указано, Назар поджимает губы, заметив, что Марк, сидя рядом с Иданом и Вячеславом, уныло роется в своей тарелке с таким лицом, будто он познал всю скорбь мира. И не нужно быть гением, чтобы понять, что именно его так расстроило, вот только Назара все равно ничего не может поделать. Он не в силах остановить слухи, те уже поползли по всему дворцу, и, признаться честно, они не так страшны, как гипотетическое раскрытие тайны, однако Марка, судя по всему, это не приободряет вовсе. Он в какой-то момент, так и не прикоснувшись к еде, что-то шепчет на ухо Идану и в его же компании вскоре покидает столовую. Назар вздыхает. — Я уже все обсудил с ним, но, видимо, этого было недостаточно, — говорит он, тоже внезапно потеряв всякий аппетит, — Придется во второй раз объяснять, почему такой выход из ситуации был самым лучшим. — Из какой ситуации? — нахмурившись, уточняет Андрей, — Что ты успел натворить? — Не здесь, — отмахивается Назар, — Не хочу, чтобы весь дворец к обеду знал всю правду. Весь дворец правду, разумеется, не узнает, зато ее узнают Андрей и Федор спустя каких-то полчаса, когда они втроём собираются в покоях Назара, где последний, параллельно сидя над письмом для Лазина, рассказывает обо всем, что произошло прошлым вечером и незадолго до него. — Ничего себе, — удивленно тянет Федор, когда Назар замолкает, — А Анна быстро сориентировалась. Не зря я ещё тогда, когда увидел ее впервые, сказал, что она умная женщина. Выкрутилась она красиво. — И не говори, — поддакивает Андрей, сев на кровать, — К ней вообще никаких вопросов, она молодец. Но ты, Назар. Чем ты думал, пока сидел с Марком в библиотеке? Неужели твою голову не посетила мысль, что это может быть небезопасно? — Я с вами со всеми скоро свихнусь, — бессильно стонет Назар, бросая перо, так и не дописав, — Что я мог сделать? Марк с ума сходит из-за беременности, ему то плохо, то хорошо, ещё и Евгения выдвинула список требований, а разбираться со всем этим в итоге мне. И с истериками, и с обидами на пустом месте, и с чужими потребностями. А у меня работы поле не пахано, новобранцев половину Легиона и граница, которую стеречь надо, как зеницу ока. Меня не может хватить на все, понимаете? Поэтому мое безумие вполне оправдано, потому что с таким количеством требований ко мне я действительно скоро перестану мыслить разумно. Договорив, он с нажимом трёт лицо, опирается локтями о стол, опустив плечи, и тяжело вздыхает. Кажется, все его мысли о том, что он стар, как мир, не так уж и далеки от реальности, потому что в данную секунду он и правда чувствует себя самым дряхлым эльфом на земле, созданным Творцом одним из первых. И на деле то это ощущение ложное, просто забот навалилось так много, что едва ли хватает сил на все. Когда-то их было столько, что море по колено и горы по плечо, но все имеет свойство истощаться, и выдержка Назара тоже на пределе. Это не значит, что он сложит оружие так скоро, но вполне вероятно, что его дальнейшая эффективность станет чуть ниже, если он не придумает, как ему оставаться в строю и дальше. Придумывает, что неудивительно, вместо него Андрей. — Тебе нужен отдых, — уверенно заявляет он, — Ты такими темпами и правда с ума сойдёшь, а нам тебя совершенно точно не на кого заменить. Так что сейчас ты откладываешь все свои дела и идёшь гулять с Ромой. Собрание с командованием вместо тебя проведет Федор. — Я обещал Илье помочь устроиться в Пальмире, — говорит Назар, — И в Родарик нужно съездить, посмотреть, как у них идут дела на границе. Некогда мне отдыхать. — Съездишь позже, — решает Федор, — А с Ильёй я разберусь сам. Не думаю, что он будет сильно против, если ему буду помогать я, а не ты. — И даже не думай спорить, — Андрей, заметив, что Назар снова открыл рот, предупреждающе вытягивает указательный палец в воздухе и с нажимом добавляет, — Если ты не согласишься по доброй воле, то я подговорю Евгению, чтобы она всем сказала, будто ты болен, и мы запрем тебя в одиночестве на неделю. — Вы в курсе, что вы те ещё козлы? — любопытствует Назар, взглянув на друзей с долей насмешки, — Я вам говорю, что у меня забот полон рот, а вы меня отправляете в отставку. — Это не отставка, а увольнительная, — поправляет его Федор, — Все солдаты Легиона имеют право брать её раз в год. Ты у нас уходил на отдых в последний раз лет десять назад, так что пора наверстывать. И без возражений. Конечно, без возражений не обходится. Назар поначалу бастует, напоминает, что у него есть обязанности и что он несёт ответственность за Легион, даже ругается в голос, но, в конце концов, под натиском двух самых настоящих козлов он все же сдается и признает свое поражение. Только про себя, потому что вслух он продолжает спорить ровно до тех пор, пока его не выгоняют на улицу, всучив ему в руки Рому, занятие с учителем у которого запланировано лишь через час. Уже в саду Назар, приняв тот факт, что ему не отстоять свое право на решение поставленных перед ним задач, прекращает сопротивление и соглашается провести время с сыном, пока есть такая возможность. Он до вечера так и занимает ровным счётом ничем. Гуляет с Ромой, после, передав его в руки учителя, заглядывает к Косте, Гавриилу и Тимофею, чтобы удостовериться, что у них все в порядке, а затем идёт к Евгении, просто потому что не знает, куда себя деть. Она встречает его в своем кабинете, одетая в длинный фартук, и хмурится. — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает она, — Нужна моя помощь? — Федор с Андреем временно отстранили меня от всех дел, и теперь я ищу, чем мне заняться, — честно признается Назар, — Ты не против, если я посижу у тебя? Не хочу попадаться на глаза придворным после вчерашнего. — Ничего себе, — удивляется Евгения, — Да, конечно, проходи. Мне как раз нужен кто-то, с кем я смогу поговорить, пока буду готовить настойку из крапивы. Пока она в самом деле возится с пополнением запасов, Назар сидит на подоконнике, чтобы не путаться под ногами, наблюдает за тем, как Евгения засыпает сахаром и дрожжами листья крапивы, и думает, что все это какой-то бред. Вот какой ему отдых, когда надо усилять охрану границ и готовить разведчиков для визита на земли северных и серых? Это он ещё ничего не говорит про Нижний Город, куда тоже следовало бы наведаться, и про вторую волну отбора солдат в Легион, ведь если бы говорил, то явно не сидел бы здесь. Но он сидит, потому что Федор и Андрей победили численностью, и разглядывает потолок. От этого не самого увлекательного занятия его отвлекает Евгения. — Я все хотела спросить, но никак не могла поймать тебя утром, — осторожно начинает она, — То, что говорят про тебя и Анну — это правда? Не подумай, что я верю сплетням, но весь дворец прямо гудит от этой новости сегодня, вот я и подумала… — Это ложь, — перебивает ее Назар, — Вернее, для всех это правда, но на самом деле между мной и Анной ничего нет. Нам просто пришлось прикинуться любовниками, чтобы отвести подозрения, и все поверили в это. — Отвести подозрения? — переспрашивает Евгения, — Но зачем? — Затем, что твои запреты не очень благотворно влияют на Марка, он сходит с ума, а я следом теряю все остатки благоразумия, — вздыхает Назар, — Не подумай, что я тебя в чем-то обвиняю, ты всего лишь делаешь то, что должна, но Марк… Он будто с цепи сорвался вчера в библиотеке. Я не смог его остановить, и из-за этого нас чуть не заметили, а Анна вовремя оказалась рядом и помогла преподнести все так, будто это с ней я кручу роман. Вышло не очень изящно, однако выбирать не приходится. Лучше уж так, чем если все начнут обвинять короля в прелюбодеянии. — О, — пораженно произносит Евгения, — Да, этого я как-то не учла, когда просила Марка беречь себя. Прости, что так вышло, я и не думала, что он окажется настолько… Несдержанным. Надеюсь, тебе из-за всего случившегося не добавится проблем? — Да кто мне посмеет что-то сделать, — усмехается Назар, — Посудачат да забудут, мелочи. Но вот Марк… Вместо того, чтобы продолжить, он пожимает плечами, мол, ты и сама все знаешь, и Евгения кивает, будто и впрямь понимает, о чем идёт речь. Возможно, она в силу своей внимательности была в курсе этой связи давно, ещё до плана родить ребенка с целью отмены свадьбы, потому и сейчас ведёт себя так, будто истина ей доступна целиком. Хотя не исключено, что и доступна, Марк все же доверяет ей, потому мог рассказать ей обо всем, что происходило ещё во время войны. И, судя по всему, правда рассказал. — Он очень боится тебя потерять, — тихо говорит Евгения, принимаясь помешивать готовящуюся настойку в котле, — С учётом того, как непросто было вернуться к тому, с чего вы начали, Марк правда опасается, что однажды ты снова уйдешь. Он сам сказал мне ещё до свадьбы, что никогда не станет тебя держать, однако глупо отрицать, что он нуждается в тебе. Думаю, именно поэтому он так остро реагирует на сплетни о тебе и Анне. Потому что считает, что рискует опять потерять тебя. — Я ушел, потому что так было нужно, — негромко отзывается Назар, — И он сам понимал это, потому что был обязан вступить в брак. С самого начала было ясно, что исход будет именно таким. — Но все изменилось, — подмечает Евгения, вскинув взгляд, — Да, не самым приятным путем, но теперь тебе нет нужды уходить, и ты знаешь это. И Марк знает, однако все равно боится потерять тебя. Он столького лишился за свою недолгую жизнь, что едва ли верит, что ему суждено будет что-то сохранить. Поэтому он переживает. Что все принесенные жертвы в конечном итоге будут напрасны. — Но они не напрасны. — Я знаю. А вот Марк пока ещё не уверен в этом. — И что ты мне предлагаешь? — устало спрашивает Назар, — Плясать вокруг него с бубном, лишь бы он не думал лишнего? Откровенно говоря, я все меньше понимаю, что ему нужно, потому что каждый раз все сводится к тому, что я должен сделать то, не знаю что. Я вовсе не жалуюсь, но все эти фантомные тревоги… Это утомляет. Даже больше, чем война, потому что на поле боя я хотя бы что-то умею. — Войной здесь ты ничего решишь, — усмехается Евгения, — Да и от тебя не требуется ничего сверхъестественного. Просто заставь его поверить, что он не потеряет тебя, и все будет в порядке. Марк умный, намного умнее, чем мы думаем, но сейчас он очень уязвим и нуждается в опоре. Как только он поймет, что у него она есть и будет всегда, он перестанет тревожиться на пустом месте. Во всяком случае мне так кажется. Умный Марк ещё и довольно молод, вспоминает неожиданно Назар, и это как-то помогает сгладить общее впечатление о довольно странных реакциях. Что он видел то, кроме войны, голода, одиночества и смерти? Кто его любил то до того, как он стал королем и построил новый мир? Да половину жизни никому он нужен не был и рос, как сорняк, пока его шпыняли, потому что светлый, и гнали взашей отовсюду. И откуда тогда взяться уверенности, что он ценен, если никто этого никогда не показывал? Ясно же, как день, что неоткуда, вот Марк и боится повторения того пути, через который уже прошел. Боится остаться ничьим, боится лишиться причастности. Боится того, что его уже когда-то ранило, и сам не знает, как со своим страхом справиться. И какого черта тогда Назар, проживший в два раза больше, сидит и обвиняет его в излишне острой реакции? У него то испытания были другого характера, и даже если весь мир шел на него войной, у него было как минимум двое эльфов, что всегда стояли позади и создавали опору. А у Марка до Легиона кто был? Никто. И сейчас его пугает, что он будет вынужден вернуться к точке с «никто» и снова бороться за одно только право на существование. Подумав об этом, Назар морщится, укол вины врезается ему между ребер, он сползает с подоконника и идёт к двери. Уже там, опомнившись, он оборачивается и непрочно улыбается. — Спасибо. — За что? — удивляется Евгения. — За все, — пожимает плечами Назар, — Без тебя мы тут все давно сгинули. Евгения качает головой, мол, ерунду несёшь, Назар же не говорит больше ничего и покидает ее кабинет, направляясь в сторону королевских покоев. Если он ничего не путает, Марк сейчас должен быть свободен, а значит, можно успеть застать его до обеда и успокоить. Не то, чтобы Назар нанимался сопли подтирать, но он все ещё помнит о своей ответственности и по-прежнему не избегает ее. Он уже набегался, так, может, и хватит давать деру каждый раз, когда собственные опасения и сомнения берут вверх. Может, хватит убеждать себя, что так будет лучше, потому что одному Творцу известно, как, а раз уж они все обычные эльфы, что живут по наитию, то и нет смысла решать за остальных и предполагать, не имея оснований для выводов. Во всяком случае именно к такому выводу Назар приходит сам и, застав все же Марка в покоях, сидящего за столом в ворохе бумаг, встаёт позади его стула, опускает руки на его плечи и, коснувшись губами его макушки, говорит. — Все, что обсуждают придворные, всего лишь сплетни, в которых нет ни капли правды, и ты это знаешь. Я прошу тебя, не принимай слухи близко к сердцу. Ни к чему хорошему это не приведёт. — О чем ты? — удивляется Марк, повернувшись к нему лицом, — Я прекрасно знаю, что это всего лишь слухи. Ты ведь все объяснил мне, поэтому я ни капли не удивился, когда услышал от Вячеслава новость дня. И уж тем более я не расстроился ей. — Разве? — вопросительно гнет бровь Назар, — За завтраком мне показалось, что ты чем-то расстроен. Ты даже не притронулся к своей тарелке. — А, так ты про это. Я просто был недоволен тем, что подали кашу, она не нравится мне в последнее время. Я сказал об этом Идану и пожаловался, что такими темпами останусь голодным, и он предложил мне сходить на кухню за чем-нибудь другим. Мы поэтому ушли раньше всех, мне страшно захотелось грушу. — Хочешь сказать, что ты расстроился каше? — Ну да, — пожимает плечами Марк, — А ты подумал, что это из-за слухов? — Вроде того, — растерянно кивает Назар, — Мне почему-то показалось, что именно это тебя расстроило. — Ой, много чести. Нет, если бы я не знал правду, я бы как минимум удивился, но поскольку я знаю правду, на меня эти новости никак не повлияли. Не хватало ещё реагировать на каждое слово, которое говорят о тебе. Вдобавок Марк самодовольно смеётся и показывает язык, мол, не дождешься, и Назар позволяет себе улыбку. Пожалуй, ему действительно пора прекращать додумывать и фантазировать, потому что такими темпами и король, и глава Легиона точно сойдут с ума, чего страна очевидно не переживет и сама погрузиться в безумие, удержать которое никому не будет под силу.