Без права на отказ

Пробуждение для Назара выходит непростым. Он просыпается резко, внезапно для самого себя, рывком садится на кровати и по привычке, вынуждающей защищаться, тянется рукой к поясу, на котором меча, разумеется, не оказывается. На то, чтобы понять, что происходит, уходит несколько минут, по истечении которых Назар успокаивает поток скачущих мыслей, бешено стучащее сердце и дрожь в пальцах. У него даже получается окончательно избавиться от наваждения, вот только свербящее, ноющее чувство в груди не покидает его на протяжении всего дня, с каким бы упорством он его не игнорировал. Более того он каким-то образом умудряется себя выдать, потому, наверное, Марк всю дорогу до дома милосердия баронессы Гырдымовой то и дело кидает настороженные и вопросительные взгляды, почему-то не рискуя ничего спрашивать вслух. На его лице так и читается беспокойство, потому Назар, когда они уже оказываются на месте и слезают с лошадей, бесшумно подходит сзади и коротко объясняется. — Плохо спал. — Я так и подумал, — кивает Марк, — Дурной сон? — Ерунда, — отмахивается Назар, — Причин беспокоиться нет. По Марку становится заметно, что он не согласен с подобным убеждением, но вслух он не спорит, лишь задумывается над чем-то, а после и вовсе отходит к Алексееву, чтобы вместе с ним зайти в дом милосердия. Назар тенью следует за ними, осматривая открывшееся взору здание. Ничего примечательного в нем нет: темное дерево, два этажа, некоторые окна заколочены, у части выбиты стекла. Раньше на его месте была та самая швейная мастерская, но что стало с ее хозяйкой, теперь уже неизвестно. Назар подобными вопросами и не задаётся, он вообще старается не думать лишнего и не воскрешать снова то, что едва угомонил в себе. Перед ним просто здание, в котором просто знатная эльфийка открыла просто дом милосердия. Никакой подоплёки. Никаких воспоминаний. Ограждать разум от прошлого необходимо ради того, чтобы не отнимать у себя настоящее. На невысоком крыльце гостей встречает темноволосая молодая женщина, на вид которой не больше двадцати пяти лет. У ног ее топчется мальчишка лет трех, цепляющийся за ее зеленое платье руками и поглядывающий на новоприбывших с некоторой опаской. Марк, подойдя ближе, улыбается ему, на что тот отворачивается, пряча лицо в складках ткани. Назар едва слышно усмехается. — День добрый, Ваше Величество, — эльфийка отвешивает поклон, поглаживая мальчика одной рукой по черным, как ночь, волосам, выпрямившись, кивает всем остальным остальным — Господа. Рада приветствовать вас в Летуме. — Добрый день, баронесса Гырдымова, — Марк протягивает ей руку, берет ее свободную ладонь в нее и, хоть так и не положено, оставляет поцелуй на тыльной части, — Рады быть здесь. Это ваш сын? — Да, сын, — несколько растерянно отзывается Гырдымова, обращается к мальчишке у своих ног, — Влад, поздоровайся с нашими гостями. Влад отнимает лицо от ее юбки, внимательно смотрит ей в глаза, будто желая увидеть там что-то приободряющее, затем неуверенно делает шаг вперёд и протягивает свою маленькую ладонь Марку. Тот, наклонившись, заводит одну руку за спину, второй же отвечает на приветствие и улыбается ещё шире, чем до. — Рад познакомиться с вами, баронет Гырдымов. Ничего не ответив, Влад прерывает рукопожатие и снова заискивающе глядит на свою мать, будто ожидая от нее каких-то указаний. Та одаривает его мягкой улыбкой, вновь треплет по волосам, а после обращается к Марку. — Прошу его просить, он очень стеснителен, — говорит она, — Может, пройдем внутрь? У вас наверняка немало дел, я бы не хотела вас задерживать. — Мы никуда не спешим, — качает головой Марк, — Так что я с удовольствием побеседую с вами и обсужу все дела насущные. Они, наконец, заканчивают с обменом любезностями и все вместе следуют внутрь. Назар, хоть и участвовать в беседе активно не намерен, все равно идёт рядом, поскольку понимает, что ему наверняка придется задать пару вопросов касательно сирот, однако забывает об этом своем стремлении, когда оказывается на первом этаже здания. Здесь оказываются установлены кровати и пару столов у стен, всюду снуют дети и женщины разных возрастов, от совсем юных до действительно старых. Они все как-то разом затихают при появлении Марка, неожиданно кланяются вразнобой, а затем так же внезапно принимаются шептаться. Баронесса Гырдымова спешит объясниться. — Здесь живут не только дети, но и женщины, нуждающиеся в крыше над головой, — она оглядывает постояльцев, вздыхает, — Не всех я могу разместить, поскольку возможности мои ограничены, но тех, кому это действительно нужно, я никогда не прогоню. — Дети какого возраста живут здесь? — уточняет Марк, озираясь по сторонам, — Мне показалось, или они все примерно пяти лет и старше? — На первом этаже размещены некоторые женщины и сироты постарше, — отвечает баронесса Гырдымова, — От трёх до тринадцати лет. Но у нас есть и совсем малютки. Они живут на втором этаже, за ними присматривают постояльцы. Они же готовят еду на кухне и занимаются всеми детьми. — От трёх до тринадцати, значит, — задумчиво тянет Марк, кивает чему-то своему и обращается к Назару, — Капитан, с какого возраста дети могут вступить в ряды Легиона? — Минимум девять, — отзывается тот, подумав, добавляет, — Лучше, конечно, постарше. Но в крайнем случае дети и более юного возраста подойдут. — Прошу прощения, — баронесса Гырдымова смотрит на них с лёгким испугом и едва заметно хмурится, от чего между ее бровей возникает складка, — Вы намерены забрать детей в армию, Ваше Величество? Но разве война не подошла к концу? Назар вздыхает. Такая реакция ему вполне ясна. Баронесса Гырдымова так же, как и Анна, мать, она потерял мужа на войне и теперь пытается содействовать восстановлению мира, потому вести о том, что сирот будут забирать в Легион, наталкивают ее на не самые приятные мысли. Вполне вероятно, что она думает, будто детей отправят на поле боя, однако это совсем не так, и донести до нее тот факт, что армия станет не погибелью, а шансом на выживание, действительно необходимо. К счастью, Марк это понимает. — Не беспокойтесь, война действительно подошла к концу, — кивает он, — И мы не намерены отправлять детей в армию, чтобы навредить им. Но вы должны понимать, что не всех сирот получится пристроить в приютах, домах милосердия и у родственников, а оставлять их на произвол судьбы по-настоящему жестоко. Потому мы приняли решение, что большую часть тех детей, которым нужна крыша над головой, мы возьмём на воспитание в Легион. Конечно, это касается преимущественно мальчиков и только тех, кого не заберут семьи. Это делается для их же блага. Задумавшись над услышанным, баронесса Гырдымова закусывает нижнюю губу и снова осматривает помещение. По ней заметно, что она всерьез размышляет над услышанным словами, и Назар почему-то не сомневается, что эта действительно мудрая и далеко не глупая эльфийка осознает, для чего все это затевается. Так оно и происходит, лицо баронессы Гырдымовой спустя пару мгновений разглаживается, и на нем читается понимание и даже некоторое воодушевление. — Это разумное решение, — заключает она с непрочной улыбкой, коснувшейся одних уголков губ, — Я об этом как-то не подумала, прошу прощения. В таком случае мы можем подготовить детей к отъезду, если того требуется. Правда некоторые из них слабы здоровьем, потому я сомневаюсь, стоит ли рассматривать их в качестве новобранцев в армию. — Думаю, нам стоит обсудить этот вопрос прямо сейчас, — решает Марк. Они перемещаются на второй этаж, где баронесса Гырдымова заводит их в маленькую комнатушку с одним столом, двумя стульями, небольшим шкафом и заколоченным окном. Она объясняет, что здесь ведёт все записи по поступившим к ней детям и женщинам, а также по расходам на содержание и иным делам дома милосердия. Сверяясь с бумагами, становится ясно, что детей здесь в общей сложности пристроено сто восемьдесят девять, из них трети нет даже трёх лет, а ещё треть — это девочки разных возрастов. Услышав это, Марк снова обращается к Назару. — Ведётся ли набор девочек в отряды, капитан? — любопытствует он, — Помнится раньше было не столь важно, девушка или юноша выступает в качестве новобранца. Главное, чтобы хватало физических сил. — Я бы не хотел набирать девочек, — качает головой Назар, и даже объяснять нет желания, почему. Это вовсе не пренебрежительное отношение к женщинам в рядах армии, это его личное стремление оградить их от всего, что связано с разрушениями. Конечно, Легион — не только про силу уничтожения, да и в свое время у Назара в отрядах было немало девчонок, что проявляли себя отлично, но нынче все иначе. Тогда им нужно было наращивать мощь любыми путями, потому брали они всех без разбору. Сейчас все по-другому. И сейчас действительно стоит попытаться дать шанс тем, кто приносит новые жизни на свет, быть подальше от грубых механизмов, — Для них может быть уготовано что-то получше. — А если девочек постарше? — не сдается Марк, — Скажем, лет одиннадцати. Многим из них ведь тоже некуда податься, и что с ними будет в таком случае, мне страшно думать. Я бы хотел приложить все усилия, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. — Я думаю, многие девушки, у которых действительно нет иных вариантов, сами не будут против вступить в Легион, — подаёт голос Алексеев, — Необязательно ведь забирать их насильно. Но если они захотят того сами, то почему нет? К тому же женщины действительно были в армии и раньше. Значит, воспитать из них солдат вполне возможно. — Тринадцать и старше, — отрезает Назар, понимая, что в этой баталии ему не выиграть, но продолжая отстаивать свое хотя бы частично, — И только по личному желанию. Марк удовлетворенно улыбается, баронесса Гырдымова ему вторит, после чего предлагает им всем разделиться. Она говорит, что Назар вместе с Алексеевым и ее помощницей могут спуститься обратно вниз и там уже отобрать тех детей, которые в дальнейшем будут отправлены в Далорус, пока она сама с Марком обсудит иные дела и осмотрит дом милосердия целиком. Назар не спорит и соглашается, поскольку в этом есть доля логики, но двух солдат рядом с королем все же оставляет. Конечно, вряд ли на него попытаются напасть в доме милосердия, но быть начеку не помешает. Судьба порою все же преподносит не самые приятные сюрпризы. Отдельно друг от друга дела и правда идут эффективнее. Пока Марк с баронессой Гырдымовой рассматривают варианты расширения и улучшения деятельности данного заведения, Назар занимает себя тем, что вместе с помощницей по имени Милана и Алексеевым говорит с постояльцами и оценивает для каждого ребенка старше девяти лет перспективу вступления в Легион. Некоторые из них оказываются тут с матерями, потому принимается решение не рассматривать их на роль будущих новобранцев, как и тех, кто слаб здоровьем. Предпочтение отдается крепким мальчикам, у которых нет никаких родственников, и отчасти девочкам, что в ходе беседы выражают робкое согласие стать солдатами. Конечно, среди них находятся и по-настоящему бойкие барышни, что, даже не дослушав, спешно кивают и заверяют, что хотят попасть в армию. Назар на такой энтузиазм лишь усмехается, но обвинять, глумиться или высмеивать он не собирается. Он все же тоже кое-что видел и знает в этой жизни. Несколько неудобно ему становится от внимательных, а то и осуждающих взглядов некоторых женщин, но их он успешно игнорирует. В данном случае он тоже все прекрасно понимает: для многих он палач и убийца, тот, кто вел за собой войско, что уничтожало народ тёмных эльфов и сеяло хаос. Разумеется, неоднозначное, а то и негативное отношение к нему оправдано, Назар не имеет никаких претензий. Ему лишь хочется помочь детям, а уж что будут думать другие, не столь важно. К тому же ему везёт — Милана, приставленная к нему баронессой Гырдымовой, оказывается рассудительной и спокойной, новость о том, что сирот заберут на воспитание в армию, она встречает с одобрением, потому и помогает организовать процесс. Алексеев тоже не остаётся в стороне, беседует он преимущественно с мальчишками помладше, пока Назару остаётся разбираться с юношами постарше. С ними даже легче — они на лету схватывают то, что до них пытаются донести, долго не думают и соглашаются почти сразу же, как слышат о возможности обучиться воинскому делу. Это даже несколько воодушевляет Назара, заставляя убедиться, что затея была правильной. В конечном итоге они отбирают восемьдесят три ребенка, которых решают отправить в Далорус вместе с отрядом солдат, что остановился в Тенебрисе и вскоре поедет в столицу. Под конец всего действа Алексеев подходит к Назару и, улыбнувшись, предлагает вполне неплохую идею. — Сирот в Летуме куда больше, чем кажется, — говорит он, — Здесь устроено очень мало детей, многие из них так и предоставлены самим себе. Как вы смотрите на то, чтобы ваши солдаты разыскивали их по улицам и приводили сюда? Мы могли бы назначить ответственного, который решал бы, кого оставить в доме милосердия, а кого отправить на воспитание в армию. Я бы даже был не прочь контролировать процесс сам, если это понадобится. — Это хорошая мысль, — кивает Назар, — Я переговорю с Его Величеством. Думаю, он не будет против. Из Тенебриса сегодня вечером прибудет отряд, кого-то из солдат я могу оставить здесь на регулярной основе. Так действительно будет проще и быстрее. И ваша помощь придется кстати. — В таком случае будем ждать указаний Его Величества, — отзывается Алексеев, добавляет внезапно, — Благодарю вас, господин Вотяков. Разумеется, я верю, что Его Величество желает помочь Нижнему Городу встать с колен, но я так же уверен, что инициатива пристроить детей в Легионе принадлежит вам. Мне это о многом говорит. И как управляющему Летумы, и как отцу. — Я всего лишь делаю то, что должен. — Важно не это. Важно то, как именно вы это делаете. Не дав ничего сказать в ответ, Алексеев разворачивается и уходит побеседовать ещё раз с кем-то из постояльцев. Назар провожает его долгим взглядом, вздыхает, а затем направляется к лестнице, чтобы оповестить Марка о полученном предложении и сразу обсудить данный вопрос. Оказавшись на втором этаже, он было следует к той комнате, где они говорили с баронессой Гырдымовой, но замирает на половине пути, обнаружив, что одна из дверей в коридоре открыта. Предполагая, что Марк может быть там, Назар заходит внутрь и замирает, когда видит несколько люлек, поставленных вдоль стен. Мысли его невольно возвращаются к Наде, потому он, поддавшись странному порыву, подбирается ближе и осматривается. Увиденная картина заставляет почему-то сердце болезненно сжаться. Ничего страшного взору не открывается: просто маленькие дети, лежащие в люльках, ничего особенного. Но вот осознание, что эти малыши, оставшиеся без семьи, будут вынуждены расти среди чужих эльфов без шанса обрести дом до того, как вырастут, несколько удручает. И если раньше Назар относился к этому многим проще, поскольку сам существовал не в лучших условиях, то теперь в нем преобладает сочувствие. Он представляет себе, что было бы с Надей, если бы она вдруг лишилась его защиты и защиты Марка, если бы вдруг она была брошена на произвол судьбы, и от этой мысли ему становится немного не по себе. Самую малость, ничтожную долю, что глушится мигом, уступая место все тому же дрянному реализму. Пусть это сироты, но они хотя бы уцелели и, возможно, сумеют построить свою жизнь так, как того будут хотеть они сами. Пока они повзрослеют, для них появится немало перспектив, а самое главное, у них будет право выбора, которого все предшествующие поколения были лишены. Назар, к примеру, пережил две войны на этом свете (и примерно с тысячу где-то внутри, где должна быть его душа) и не помнит того себя, что знал о покое. У этих детей все сложится иначе, потому что их не коснется эпоха разрушений. Для них будет воздвигнут мир на костях хаоса, и пусть цена этому маневру оказалась слишком высокой, она уже была заплачена. И теперь есть хоть какая-то надежда на то, что все изменится. Что хоть кто-то будет жить, а не выживать в вечной гонке со смертью. Вздохнув, Назар уже было собирается покинуть комнату, но останавливается, заметив мальчишку в люльке у окна, что сидит и смотрит на него взглядом двух знакомых до боли глаз. Он застывает, словно оглушенный, сглатывает сухое перекати поле во рту и чувствует, как сердце, едва начавшее стучать в прежнем ритме, вновь сбивается с него и то замедляет свой ход, то ускоряет, творя в груди суматоху. И это словно наваждение, словно мираж, бред, что настиг в горячке, он не отступает, не ослабляет хватку, а погружает куда-то в пучину давно позабытого отчаяния. Не целиком, однако Назару кажется, будто на мгновение он вновь стал тем, кем являлся когда-то. Убийцей, потерявшим все самое ценное в один миг. Иллюзию, к счастью, разбивает подоспевшая Милана. — Господин Вотяков, — окликает она его, войдя в комнату, — Вы кого-то ищете? Не дождавшись ответа, она прослеживает за его взглядом, отчего-то расплывается в улыбке и качает головой. — Снова ты один не спишь, когда положено? — с напускным возмущением спрашивает она у мальчишки, подходя ближе к нему, — И что мы будем с тобой делать? Никак не научу тебя укладываться днём. Пока она воркует над люлькой, Назар смаргивает несколько раз, делает глубокий и возвращает себе самообладание. Успокоив мысли, он снова глядит на мальчишку, о чем-то говорящем на своем детском языке с Миланой, и рассматривает его внимательнее. Наверное, если бы Назар столько лет не был во главе армии, если бы он не начал свой путь с наёмника, он бы счёл, что это влияние сна искажает реальность, но правда оказывается куда более суровой. Мальчишка мало того, что темный, и глаза его такого же оттенка, так ещё и черты лица схожи. Крохотный нос, пухлая верхняя губа и, словно главное подтверждение, родинка на виске. Однако сомнение все равно подкрадывается и не даёт покоя. Чей это ребенок? Если уж все эльфийки, что могли бы в теории быть его матерью, мертвы, то кто тогда его родил? Не исключено, что это просто совпадение. Да, так оно скорее всего и есть. Уже было убедив себя, что он ошибся, Назар собирается уйти, но до слуха его долетают слова Миланы, что подтверждают ненароком его догадки. — Рома, тебе бы пора уже самому ходить начать, — причитающе цокает она языком, беря мальчишку на руки, — Вон какой вымахал, а все никак. Ленишься, голубчик. Рома, значит. Назар плотнее смыкает челюсти. Творец, этого не может быть, это исключено. Валерия мертва, как и ее родители, ее дочь и вся ее семья. Это не может быть ее сын, поскольку с момента ее смерти прошло довольно много лет, это не может быть ее внук или ее брат. Но кто это тогда? Неужели… Назар честно не хочет задавать вопросов, поскольку есть риск, что придется отвечать на встречные, но Милана по непонятной ему причине зачем-то принимается говорить сама, будто в этом существует потребность. — У мальчика такая тяжёлая судьба, — с горечью в голосе сообщает она, убирая со лба Ромы прядь черных волос, — Его мать много лет скиталась по землям Нижнего Города, потому что её кто-то преследовал и хотел убить. Я не знаю, кто именно, она так и не рассказала, но говорили, будто это был какой-то знатный эльф, которому она чем-то не угодила. Два года назад судьба свела ее с мужчиной, бежавшим из тюрьмы. Она понесла от него сына, а он умер во время войны. Баронесса Гырдымова нашла ее случайно, когда мы своими силами собирали сирот по всей Летуме. У бедняжки были тяжёлые роды, после которых она так и не смогла оправиться. Мы едва успели привести ее вместе с Ромой сюда и вызвать целителя, как она в тот же день скончалась. Мы до сих пор не знаем, есть ли у Ромы кто-то из родственников, кто бы смог забрать его к себе. Ни одна чужая семья его не примет, к сожалению, а оставлять его здесь так печально. — Даже так, — едва слышно шепчет Назар, никак не выдавая своего замешательства, — Кто его родители? Как их звали? — Я не знаю, — пожимает плечами Милана, — Во всяком случае имя его отца мне неизвестно. А его мать звали Ульяной. Она была не так уж и молода для первенца. Наверное, поэтому она не смогла оправиться после родов. Недостающая деталь в голове Назара со скрипом встаёт на место. Значит, Ульяна все же выжила и скрывалась все эти годы, опасаясь, что за ней придут те, кто убил Валерию с Зоей. Как же ей удалось сбежать? И как ей удалось спрятаться не только от баронета Маскурова, но и от Назара? Он же долгое время искал ее по всему Нижнему Городу в надежде, что она цела и он ещё в состоянии хоть чем-то помочь ей, но так и не добился результата. А она, оказывается, все это время была где-то рядом, раз уж даже к закату своих дней вернулась в город, в котором все и началось. Как же он упустил ее? Наверное, он приложил недостаточно усилий, чтобы добраться до нее, потому все так и вышло. Да и Ульяна наверняка избегала и его тоже, потому что по его вине она в один миг лишилась всего. Ее можно понять. Назар во всяком случае может. — Почему вы сказали, что ни одна семья не примет мальчика к себе? — уточняет он, — Слишком мал? — Напротив, — качает головой Милана, — Маленьких детей забирают чаще, поскольку их проще воспитывать, как своих. Но Рома незаконнорожденный, к тому же его отец бывший заключённый и поддержал сторону Савченко во время войны. У мальчика нет даже малейшего шанса быть пристроенным в семью из-за дурной родословной, хоть он и не обязан отвечать за грехи своих предков. — Если детей его возраста забирают в семьи, почему бы вам просто не умалчивать историю его родителей? — любопытствует Назар, в самом деле не понимая такой странной логики, — Он ни в чем не виноват, чтобы нести ответственность за чужие поступки. Значит, не так уж и страшно будет несколько изменить его историю для других. — Это исключено, — вздыхает Милана, — Все в Летуме знают, чей Рома сын и как он попал в дом милосердия. Даже если его захотят забрать жители из другого города, до них все равно дойдут слухи, и правда всплывет наружу. Конечно, я ещё надеюсь, что кто-нибудь будет милосерднее и не станет винить ребенка в грехах его родителей, но вера эта скорее слепая, чем закреплённая чем-либо. Мы живём в жестоком мире, господин Вотяков. И кара Творца многих пугает больше, чем страдания невинных. Договорив, она было собирается уложить мальчишку обратно в люльку, но тот вдруг начинает сопротивляться. Он брыкается, не желая возвращаться на свое место, что-то недовольно бормочет, потому Милана, улыбнувшись, осторожно опускает его на пол. Такой поворот событий Рому, кажется, более, чем устраивает, он расплывается в улыбке и, найдя опору в виде двух женских рук, неловко встаёт на ноги, после чего делает пару шагов. Несколько раз он спотыкается, но не падает, продолжая идти вперёд, пока не решает остановиться. Он вскидывает взгляд на Назара, смотрит ему прямо в глаза, а затем, будто что-то почувствовав, ускоряется и довольно быстро добирается до него, пока Милана едва поспевает следом. Назар же вдруг мигом теряет самообладание, застывает, словно каменное изваяние, и едва заметно вздрагивает, когда Рома неожиданно хватается за его ногу, оторвавшись от своей сопровождающей. Сердце в груди снова предательски екает. — Кажется, вы ему понравились, — мягко усмехается Милана, пытаясь оторвать прицепившегося к чужой ноге мальчишку, что оказывает сопротивление и отказывается отпускать, — Рома, перестань. Сейчас же иди ко мне. Рома вновь издает нечленораздельный звук, намекающий на то, что подчиняться он не намерен. Вернув себе самоконтроль, Назар вздыхает и присаживается на колени, протягивая мальчишке руку для опоры. Тот хватается было за нее, но равновесие все же теряет, потому чуть было не падает, однако Назар успевает подхватить его и придать ему вновь вертикальное положение. — Мальчик здоров? — зачем-то уточняет он, хотя ему эта информация, как мертвому припарка. Все равно взять его в Легион не выйдет, да и пристроить в семью не получится тоже. Но знать будто бы зачем-то надо. — Удивительно, но да, — подтверждает Милана, больше не предпринимая попыток вернуть Рому в люльку, — Мы ожидали, что у него найдут недуги, но целитель сказал, что он абсолютно здоров. Ещё и крепкий для своего возраста, хоть я и подозреваю, что жил он после рождения не в самых лучших условиях. — А сколько ему? — Почти год. Если быть точнее, десять месяцев. — Десять месяцев, значит, — едва слышно вторит ее словам Назар, рассматривая мальчишку, что с интересом рассматривает его в ответ, и снова задаёт вопрос, — Кто его отец, вы так и не выяснили, верно? Милана коротко качает головой в знак отрицания, и Назар задумывается. Раз уж у Ромы нет шанса попасть в чужую семью или в Легион, то можно попытаться узнать что-нибудь про его отца. Вдруг у того остались какие-нибудь родственники, которые согласятся забрать мальчишку к себе. Когда-то давно Назар не сумел помочь его матери и сделал достаточно, чтобы разрушить ее судьбу. Так пусть хоть сына ее ждёт куда более светлое будущее, что было уготовано волей других ей самой. Это даже не искупление грехов (такие грехи, увы, не искупить). Это всего лишь попытка принести что-то помимо горя и страданий. Кивнув самому себе, Назар снова встречается взглядами с Ромой, в очередной раз поражаясь схожести как с Ульяной, так и с Валерией, и непрочно улыбается. — Не слушаешься воспитателей, малец? — обращается он к мальчишке, продолжая держать его за плечи, — А зря. Давай-ка ты пойдешь обратно в свою кровать. Рома не подчиняется. Услышав о том, что его хотят снова уложить, он выворачивается из чужих рук и пытается добраться до двери, но, к сожалению, спотыкается и падает. Однако энтузиазма в нем меньше не становится, он встаёт, снова неровно шагает вперёд, а когда опять валится с ног, ползет на четвереньках в нужном направлении, игнорируя слова Миланы, просящей его остановиться. Назар на такое упорство только усмехается (и узнает в нем Валерию, что тоже временами была упрямой) и, выпрямившись, быстро доходит до Ромы, после чего подхватывает его на руки. Тот снова брыкается. — Все дети, как дети, а этому вечно не сидится на одном месте, — причитает Милана, — Мне кажется, будь его воля, он бы не возвращался с прогулок обратно и жил на улице. Извините, господин Вотяков. Давайте его мне. Назар уже было протягивает ей мальчишку, но тот вдруг цепляется за его шею, прячет лицо в его плече и напрочь отказывается отпускать. Милана удивленно хлопает глазами, не понимая, чем вызвана такая реакция, пока сам Назар устало вздыхает. Это, наверное, тоже следствие некоторой схожести. Ульяна в свое время, будучи десятилетней девчонкой, всякий раз при встрече висла на нем и не хотела разрывать объятий, пока Валерия не отводила ее в сторону. Чуть более осторожна была Зоя в силу возраста, но со временем и она привыкла к нему, потому Назар, наверное, и научился немного ладить с детьми. Потом, спустя много лет ему это пригодилось, когда он стал капитаном и начал лепить из мелюзги солдат. Не то, чтобы он был хорошим наставником или воспитателем, но проблем в общении с новобранцами у него никогда не было, сколько бы им ни было лет. Странно, но факт: тот, кто отрёкся обзаводиться потомством, с младшими поколениями общий язык находил. Не всегда успешно, всякое случалось, но впоследствии всегда эффективно. И пусть по доброй воле дети к нему не тянулись, они и не пытались никогда избежать коммуникации с ним. Такой вот расклад. — Похоже, вы ему очень понравились, — немного растерянно смеётся Милана, — Странно, он не ко всем идёт на руки. Наверное, ему не хватает мужского внимания. Здесь у нас живут только женщины и дети, а мальчики постарше редко проводят время с малютками, потому что работают и помогают со всеми обязанностями взрослым. — Могу понять, — хмыкает Назар, осторожно дёргает плечом, чтобы Рома поднял голову, и говорит, — Раз уж воспитателя своего ты не слушаешь, то послушай хотя бы меня. Надо лечь, слышишь? Если сделаешь так, как велят, я попрошу, чтобы тебе дали погулять подольше. Слово «погулять», судя по всему, действует, как ничто другое, потому Рома расплывется в улыбке, активно кивает, будто намереваясь прямо сейчас выйти на улицу, и ослабляет хватку рук на чужих плечах. Пользуясь этим, Назар отдает мальчишку Милане и, не давая очередной слабости взять вверх, покидает комнату ещё до того, как Рому укладывают обратно в люльку. Внутри отчего-то становится тоскливо. Отгоняя от себя эту беспричинную печаль, Назар спускается обратно вниз, чтобы найти Алексеева. Он вдруг понимает, почему Ульяна все эти годы скрывалась, и дело тут не в выдуманных страхах. Вероятно, она видела, как убили ее сестру и племянницу, каким-то образом смогла сбежать, а потом скиталась по всему Нижнему Городу, опасаясь, что ее найдут и лишат жизни. Баронет Маскуров наверняка искал ее, чтобы закончить начатое, да и ему не было выгодно, чтобы в живых остался хоть один свидетель. Если бы Ульяна каким-то образом заручилась поддержкой кого-то из знати или иных влиятельных лиц, Маскурова могли и казнить за содеянное. Потому он и хотел добраться до нее. Потому что Назару, приди он в суд, не поверили бы никогда, ведь он сам был наемником и не самым законопослушным гражданином, а вот Ульяне с некоторой долей вероятности — да. Из-за этого она бежала. Из-за того, что только так могла защитить себя. Только так могла выжить. Но ее нет, остался только ее сын, и уж хотя бы ему Назар попытается помочь. Не потому что должен, обязан или таким образом загладит вину. Потому что может и считает это правильным, только и всего. Раз уж в прошлом он приложил недостаточно усилий, впредь он будет настырнее. И хотя бы последнему члену этой семьи принесет что-то хорошее вместо бесконечных испытаний и страха нового дня.

***

Они задерживаются в Летуме ещё на несколько дней, чтобы, во-первых, дождаться отряд, движущийся из Тенебриса, а во-вторых, заглянуть в ещё пару мест и между делом начать собирать сирот. Идею Алексеева отправлять тех по мере возможности в Далорус, Марк поддерживает с особым энтузиазмом и решает, что так должно быть не только здесь, но и во всех других городах. Назару эта мысль тоже кажется разумной: бегать по улицам в поисках беспризорников самостоятельно довольно затратно и по силам, и по времени, которого у них не так много, потому назначить ответственных и частично делегировать обязанности на них поможет ускорить процесс. Конечно, это не значит, что сам Назар или Федор при этом ничего делать не будут, но рабочие руки лишними, особенно в таких вопросах, не бывают. И Марк это понимает прекрасно. К исходу третьего дня он, когда в Летуму прибывают солдаты, что увозят вместе с собой всех отобранных детей в столицу, наконец, соглашается покинуть город и отправиться в Тенебрис. В пути Назар старается быть внимателен, несмотря на то, что их сопровождает несколько эльфов, однако некоторая растерянность все равно присутствует, потому он невольно зарывается глубоко в свои мысли. Про отца Ромы узнать так ничего и не удалось. Алексеев сказал, что видел его мельком всего пару раз, что он был старше Ульяны и приехал вместе с ней откуда-то с севера страны. Другие граждане Летумы, которых Назар стал осторожно расспрашивать обо всем, тоже понятия не имели, кто этот эльф, а информация, полученная от постояльцев дома милосердия, сильно разнилась. Одни говорили, что мужчина родом из Гавиры и под стражу он попал за то, что во время пьяной драки убил своего друга. Иные твердили, что он фальшивомонетчик из Хоруса, который бежал из тюрьмы, заплатив охране все теми же ненастоящими деньгами. Ещё существовала легенда, будто он на самом деле вообще не местный, попал в Нижний Город случайно, а посадили его за то, что во время переворота он поддержал сверженного короля. В общем до истины было не докопаться, и сколько бы Назар не пытался, он так и не смог узнать правду. Одно он понял: Ульяна скорее всего выбрала именно этого мужчину, поскольку он был почти в таком же положении, что и она, потому не боялась, что он сдаст ее. Почему она решила родить дитя в столь беспокойные как для нее, так и для страны времена, Назар не в курсе, но это не кажется ему важным. Важным для него остаётся стремление хоть как-то помочь мальчишке, которому сбыться, увы, пока не суждено. — Капитан, с вами все в порядке? Марк рядом оказывается неожиданно, он сравнивает свою лошадь с чужой, давая безмолвно приказ нескольким солдатам держаться позади, и с ожиданием смотрит на Назара. Тот смаргивает, приходя в себя, отводит взгляд в сторону и сухо кивает. — Более чем. Разумеется, он не стал говорить Марку ни обо всех новых открытиях, ни о старых событиях, потому что не видел в этом смысла, но вот скрыть от него свое состояние целиком так и не смог. Оно не то, чтобы выдавало, просто Назар в последние дни был ещё более задумчивым и молчаливым, чем обычно. Сам он отнекивался, повторяя, что устал и плохо спит, но было видно, что Марк ему не верил. Не верит и сейчас. — Что с вами происходит? — спрашивает он, — Вас будто что-то беспокоит, но вы молчите. Не поделитесь? — Положение страны, — почти честно отвечает Назар и ведь не врет. Обстановка в Нижнем Городе действительно оставляет желать лучшего, и это не может не удручать, — И состояние Легиона. Мне писал Федор, он сказал, что Лазин отправился в Далорус. Пока он согласен временно быть командующим, но если вдруг его свадьба с Голубиным не состоится, он вполне вероятно попытается уехать в Пальмиру. Держать силой я его не собираюсь, однако других кандидатов у меня тоже нет. Это несколько заботит. — Если Лазин посмеет ослушаться приказа, то вы имеете право наказать его по всей строгости закона, как дезертира, — твердо заявляет Марк, — Он солдат, и он давал присягу. Его долг служить Легиону до тех пор, пока он не умрет или ему не будет дана вольная вами или Федором. Пусть не забывает об этом. Назар не сразу находится с ответом. И откуда в Марке, в этом вчерашнем юнце, что меч то толком держать не умел, столько жёсткости? Ещё и по отношению к тому, кто верой и правдой служил ему все то время, что шла война. К тому, кто просто хочет получить что-то для себя, не предавая при этом ни своего короля, ни свою страну. Лазин ведь действительно имеет право отбыть в Пальмиру и отказаться от статуса капитана, поскольку это все должно быть на добровольной основе. Если в нем не будет желания возиться с новобранцами, то из последних ничего путного не выйдет. Нет, можно заставить, приказать и заковать обязательствами, но это не сработает все равно. Даже если Лазин примет выдвинутые ему условия, он не будет отдаваться этому делу так, как нужно. А нужно с душой, с энтузиазмом, нужно с готовностью добиться результата. В нем пока это есть, однако достаточно лишить его мотивации в виде свадьбы с Голубиным, и все старания пойдут коту под хвост. Назар это понимает и чувствует, что должен донести это и до Марка тоже. — Если Лазин откажется быть командующим, это не будет дезертирством, — объясняет он, — Потому что по закону он имеет право отказаться от статуса и всех регалий и остаться обычным солдатом. Конечно, я могу в качестве наказания приказать ему быть в составе армии Нижнего Города, но проблему этот приказ не решит. Потому что он все равно найдет выход из ситуации, но не так, как мы это себе представляем. Поэтому я бы хотел, чтобы у него была возможность сыграть свадьбу с Голубиным. Это станет хорошей мотивацией для Лазина. В нем есть необходимые для капитана навыки, но их очень просто подавить, если лишить его желаемого. Этого делать не стоит. Ломать своего солдата ради блага страны я не позволю, потому что так мы ничего не добьемся. — Мы все чем-то жертвуем ради всеобщего блага, — отзывается Марк, — И в случае Лазина эта цена будет не так высока, как у других. Если он единственный подходящий кандидат, он должен понимать, что это не выбор, а данность. И ему придется принять тот факт, что не всегда мы получаем то, что хотим. Иногда приходится отказываться от желаемого, потому что наши желания имеют меньшее значение, нежели процветание всего народа. — В вас, Ваше Величество, говорит собственная горечь, а не разум, — тихо говорит Назар, — Я не спорю с тем, что все мы чем-то жертвуем. Но некоторых жертв можно избежать, и тогда результат будет в разы лучше. Лазин, может, и без свадьбы согласится стать капитаном, потому что мы не предоставим ему выбора. Но хорошим капитаном он в таком случае не будет точно, потому что мы лишим его того, благодаря чему он идёт дальше. Вы, Ваше Величество, должны понимать это, как никто другой. Не так ли? Он поворачивается к Марку лицом, чтобы через взгляд сказать то, что вслух произносить при свидетелях опасно. Король, может, хороший актер и придуривается крайне достоверно, демонстрируя горечь от утраты, но Назар знает правду. Назар знает, что Марк частично добился желаемого и сам сделал свой выбор, когда дело коснулось заведения потомства. Да, ему пришлось прибегнуть к такому шагу, никто не отрицает, однако он сумел вывернуть все в свою пользу. И его жертва в итоге стала его приобретением. Разумеется, многие другие его желания всеми успешно игнорируются, но такова реальность. Чем выше статус, тем больше ответственность и тем больше лишений. Назару это знакомо, он от многих вещей был вынужден отказаться. Только вот он не считает, что так должно быть у всех. Это у него такой путь, который он выбрал себе сам, другим пусть повезет немного больше. И Марку тоже: хоть сейчас он и думает, будто он не получает ничего для себя, в дальнейшем все обязательно изменится. Нужно всего лишь приложить некоторые усилия. Ничего нового, впрочем. Раньше было так же. Взгляд Марка после прозвучавших слов становится мягче, из него пропадает прежняя жесткость, и выражение его лица из серьезного превращается в задумчиво-растерянное. Будто он понял то, что до него пытались донести, будто он сопоставил свою и чужую ситуации. Да черт его знает, что там творится в королевской голове, но Марк действительно перестает твердить одно и то же и кивает. — В таком случае нам стоит прийти к чему-то общему с Голубиным, — заявляет он уверенно, — Раз уж от его решения зависит, будет ли Лазин исполнять обязанности командующего, я постараюсь этому поспособствовать, чтобы не прибавлять Легиону забот. — Разумное решение, — беззлобно усмехается Назар, — Я верю в ваш успех, но тем не менее ищу запасные пути отступления. Если вдруг Лазин откажется, то я заберу одного солдата из Пальмиры сюда. У него намного меньше опыта, но есть некоторые необходимые качества. Во всяком случае это лучше, чем ничего. — О ком мы говорим? Пока они скачут, Назар рассказывает о Худякове, который с недавних пор помогал ему в штабе проводить тренировки с младшими отрядами. Посвящать всецело Марка во все дела армии все ещё не кажется такой уж необходимостью, но некоторые вопросы Назар все же поднимает, поскольку король, как ни крути, должен быть осведомлен. За разговором путь пролетает незаметно, в Тенебрис они прибывают к вечеру, и уже на въезде Назар вдруг понимает, что в последний раз здесь был во время войны, а до этого как раз в тот день, когда убил Басаева. Это воспоминание невольно тревожит душу, потому от него приходится отмахнуться, как от назойливой мухи, и затолкать так глубоко, как только можно. К счастью, Назар давно научился ограждать себя от ненужных мыслей, потому без особого труда перенаправляет свое внимание на то, что извне, вместо того, что внутри, и вместе с Марком скачет до дома городского управляющего Дмитрия Кузнецова. Все происходит так же, как и в прошлые разы: их встречают у ворот, проводят внутрь и размещают по покоям, подготовленным специально для них. К вечерней трапезе их всех собирают в столовой, где помимо Марка, Назара, пары солдат, что были с ними в сопровождении, и самого Кузнецова присутствует ещё и его жена Алина. Ее лицо отчего-то кажется знакомым, а когда она что-то говорит кому-то из слуг, голос ее тоже будто бы узнается. Назар хмурится. Он не принимает особо участия в беседе, лишь когда речь заходит о сиротах и возможности пристроить их в Легион, объясняет, как и в прошлый раз, зачем, для чего и как это будет реализовано, после чего молчит и слушает беседу Марка и Кузнецова. Последний ведёт себя спокойно и крайне непринужденно, будто перед ним не король, а обычный гражданин, которого он принял в гости в своем доме. Нет никакого пренебрежения или неуважения, однако чувствуется, что Кузнецов не станет стелиться перед Марком, как это делал Долматов, и не будет с готовностью встречать всякую идею, как это было с Алексеевым. Назар на секунду задумывается, почему так, и ответ не заставляет себя долго ждать. — Как давно вы занимаете должность управляющего, господин Кузнецов? — интересуется Марк будто невзначай, — Я так понимаю, вы не первый год в этом статусе, не так ли? — Месяц, — коротко отвечает Кузнецов, — Я был назначен господином Виейрой, поскольку предыдущий управляющий погиб во время мятежа. До того момента я воевал, защищая вашу власть и ваше право на трон от сторонников Савченко. Точно так же, как когда вы впервые пошли войной на своего отца. Это признание расставляет все по своим местам. Значит, Кузнецов не из знатных, он такой же обычный эльф, как и любой житель этого города, потому интересы своих граждан он будет отстаивать несколько иначе. Потому что он видел, что такое война, видел, что происходит на поле боя воочию и, несмотря на то, что времена наступили беспокойные, все равно согласился стать управляющим Тенебриса. Следовательно, ему действительно важно благополучие народа, и он наверняка будет выдвигать какие-то свои условия, чтобы это самое благополучие обеспечить. Признаться честно, Назара этот факт даже радует. Те, кто на своем опыте понял, какова может быть сила разрушений, сделают все, чтобы не допустить их больше. Да и простой эльф, не из знати и приближенных к власти, куда больше стремится помочь народу, поскольку знает, каково ему. Во всем этом определенно есть плюсы. Пока Кузнецов и Марк все продолжают говорить о планах по благоустройству Тенебриса, Назар незаметно рассматривает Алину, что сидит под боком у мужа и время от времени высказывает свое мнение касательно то одного, то другого. Чувство, будто она чем-то знакома, никак не отступает, словно где-то они уже раньше встречались, но оба не помнят, где именно. Или же не помнит только Назар, ведь сколько бы он не изучал эту темную эльфийку взглядом, он так и не может осознать, когда их пути могли пересечься. Так и не найдя ответа, он после окончания трапезы покидает столовую, давая Марку побеседовать с Кузнецовым наедине, и выходит в коридор, оставив у дверей двух солдат. Едва он успевает отойти в сторону лестницы, чтобы вернуться в свои покои, его окликают, вынуждая задержаться. — Господин Вотяков, постойте! Он оборачивается, наблюдая за тем, как Алина стремительно сокращает расстояние между ними, как она встаёт напротив, а затем, оглянувшись и убедившись, что никого рядом нет, неожиданно замахивается. Ударить правда она не успевает, Назар перехватывает ее запястье, отбрасывает ее руку в сторону и делает шаг назад. Что происходит? — Понятия не имею, чем я успел вам насолить, но советую не распускать руки, — предупреждает он холодным тоном, — Я не бью женщин, но это не значит, что я позволю бить себя, госпожа Кузнецова. Будьте благоразумнее. — Благоразумнее? — возмущенно переспрашивает Алина, глядя на него совсем уж бесновато, — Ты, гад такой, саботировал меня на тот заказ, а потом выслал денег, написал, что все отменяется, и как сквозь землю провалился! Кому из нас нужно быть благоразумнее? Я долгие годы думала, что тебя убили и письмо написано чужой рукой, а ты, оказывается, просто струсил. И ведь даже знать о себе не давал, пока не началась война, паршивец! Да я… Не договорив, она вновь наступает на него, намереваясь все же отвесить пару тумаков, Назар с лёгкостью уклоняется, хватает ее за плечи, разворачивает к себе спиной и легонько толкает ее вперёд, чтобы угомонилась. Прозвучавшие слова, наконец, помогают понять, почему она кажется ему знакомой. Да, было у него одно дело, к которому он привлек ее, как одну из лучших лазутчиц, но в итоге все сорвалось, и ее услуги ему не понадобились. Деньги Назар выслал, потому что все же потратил ее время, а исчезнуть решил, потому что так было безопаснее. И вроде ей должно было быть все равно, что там с ним, а она, оказывается, беспокоилась и наверняка пыталась выйти на него. Наверное, переживала, что и до нее доберутся несуществующие враги. Хотя Назар ее не осуждает — он бы тоже напрягся, если бы его сообщник внезапно обрубил все связи. Он поэтому только работал всегда либо один, либо с Федором. Конечно, были исключения, но так случалось довольно редко. И вот Алина этим исключением как раз являлась, потому что только с ее помощью можно было достигнуть поставленной цели. К слову, она сильно изменилась. Стала старше и даже строже на вид, перестала быть такой худой, немного раздалась в бедрах и отрастила волосы. Раньше они были подстрижены по плечи, поскольку ей так было удобнее, сейчас, видимо, в удобстве этом необходимость пропала. Зато в ее светло-серых глазах остался прежний запал, требующий битвы прямо сейчас. Назар не сдерживает улыбки. И как он мог ее забыть? — Не поверишь, но я не сразу узнал тебя, — честно признается он, припав плечом к резной периле лестницы, — Наверное, это из-за того, что мы виделись с тобой всего трижды. Твой образ будто стёрся из моей головы, но тем не менее я всю трапезу пытался понять, почему ты кажешься мне знакомой. Теперь понял. Как поживаешь, Алина? — А по мне не видно? — усмехается она, бросив попытки добраться до него, — Ушла от дел, пережила войну и вышла замуж. Дочь вот родила год назад. А потом бросила ее, чтобы опять пережить войну, и снова встретила тебя, гада такого. Ты хоть понимаешь, что я чуть с ума не сошла, пока думала, что тебя вычислили и убили? Я искала тебя по всему Нижнему Городу, но ты будто исчез, а потом вдруг внезапно появился во главе Легиона и стал борцом за справедливость, чтоб тебя черти драли. Так не поступают с теми, с кем ведут дела, Назар. Это было крайне эгоистично. — Разве? — ухмыляется Назар, — Как по мне я мало того, что избавил тебя от необходимости ввязываться в дурную историю, так ещё и заплатил тебе за потраченное время. Мне кажется, что я поступил благородно, а не эгоистично. Ты так не считаешь? Лицо Алины вытягивается в возмущении, она сжимает кулаки и спустя какое-то мгновение вновь налетает на Назара, колоча его по плечам и спине. И все, как прежде — сил физических ей недостает, но ловкости в ней навалом, потому она уворачивается от всех чужих маневров, пока Назар не отталкивает ее в сторону, тихо смеясь такой прыти. Алина же будто успокаивается после того, как получила возможность выпустить свой гнев, сдувает со лба прядь упавших туда волос, дышит тяжело и качает головой. — Какой же ты паршивец всё-таки, — улыбаясь, насмешливо тянет она, — В благодетели он заделался, ты посмотри. Что-то не видно было эту твою натуру, когда ты заказы брал и за деньги кромсал народ. А сейчас глава армии, уважаемый эльф. Лицемер несчастный. — Так и ты раньше не была примерной женой и матерью, — парирует Назар, — И тоже за деньги делала всякое. Где же пряталась все это время твоя натура добропорядочной гражданки? — Черт с тобой, — машет рукой Алина, — Горбатого могила исправит. Но я все ещё обижена на тебя за то, что ты так внезапно исчез тогда. Мне, конечно, было все равно, чего ты там удумал и почему решил уйти, но хотя бы встретиться со мной ты мог, чтобы я не строила теорий. — Это было небезопасно, — пожимает плечами Назар, — Да и уже неважно, почему я ушел тогда. Просто того требовали обстоятельства. Главное, что мы оба целы и никто не пострадал. — Это да, — соглашается Алина, — Хорошо, что уцелели. Ты давно от дел отошёл? Я так понимаю, что Федоров каким-то образом убедил тебя помочь ему, раз уж ты оказался во главе Легиона. — Как раз незадолго до его предложения. А ты? — Тоже до войны. Последний заказ оказался не самым удачным, пришлось залечь на дно. А потом вы вышли из тени, и я примкнула к стороне Его Величества. Назар кивает. Что ж, все не так плохо, как это бывает обычно. Из всех, с кем его сталкивало раньше по делу, в живых не осталось почти никого, кроме Андрея с Федором, а тут, оказывается, и Алина умудрилась не только выжить, но и начать жить. Да, война многое исказила и наверняка немало отняла, однако все лучше, чем быть вне закона. Теперь она жена и мать, и прошлое больше не имеет для нее значения. Этому, наверное, стоит порадоваться, о чем Назар и говорит. — Я рад, что с тобой все порядке, — на закатанные глаза собеседницы он лишь разводит руками, — Это правда. Почти никто из тех, кто занимался тем же, что и мы, не выжил, а у тебя получилось. Это радует. — Я решила оставить прошлое в прошлом, — отзывается Алина, а затем куда тише добавляет, — И хотела бы, чтобы оно осталось там навсегда. Понимаешь? — Понимаю, — кивает Назар, — Но тебе необязательно говорить об этом вслух. Я все же не настолько глуп. Алина неопределенно пожимает плечами, мол я всего лишь хочу убедиться и перестраховаться, Назар едва слышно хмыкает себе под нос. Разумеется, она не хочет, чтобы правда о ее прошлых деяниях всплыла наружу, ведь это может испортить ее едва налаженную жизнь. Неясно, знает ли ее муж о том, чем она помышляла раньше, но это не имеет значения. Назар в любом случае будет молчать и притворяться, будто видит ее впервые, потому что это выгодно и ему тоже. Хоть он и отошёл от дел давным-давно, он все равно не будет выдавать своих некогда сообщников. В их кругах так было не положено, а за оплошность можно было и получить сполна. Сейчас, конечно, никому не хватит смелости навредить Назару, однако он все равно будет придерживаться той же позиции, что и раньше: своих не подставлять. Даже если эти самые свои своими стали ненадолго и вынужденно. — Слушай, — вновь подаёт голос Алина, — Ты сказал во время трапезы, что вы намерены собирать сирот, чтобы пристроить их в Легионе. Но я ведь правильно поняла, что в Тенебрисе вы ненадолго? — Все так, — подтверждает Назар, — Думаю, мы отправим в Далорус какую-то часть сирот сейчас, а остальных будем собирать по мере возможностей. Его Величество должен договориться с твоим мужем, чтобы он назначил ответственного. В Тенебрисе останутся солдаты, они помогут с этим делом и будут сопровождать детей в столицу. Во всяком случае в Летуме мы решили поступить именно так. — Вот оно как, — вздыхает Алина, молчит пару мгновений, а затем, будто набравшись смелости, спрашивает, — Ты можешь попросить за меня? Мне ужасно не нравится сидеть на одном месте, но пока я вынуждена бездействовать, и неясно, когда для меня найдется дело. А тут такая возможность. Ты же знаешь, что я не подведу и организую все в лучшем виде. Уж что-что, а искать у меня всегда получалось неплохо. Задумавшись, Назар награждает ее внимательным взглядом и приходит к выводу, что, в принципе, она права. С ее набором навыков для нее не будет проблемой найти всех беспризорников в Тенебрисе и либо устроить их в приюте, либо отправить в Далорус вместе с солдатами. Вот только позволит ли ей муж заниматься подобным? С учётом того, что Алина не так давно родила, он может быть против, чтобы она тратила свое время на что-то помимо их дочери. Тут стоит быть осторожнее. — Я попробую поговорить с Его Величеством, — решает Назар, — Но ничего не обещаю. Если они с Кузнецовым решат, что есть кандидатура получше, я вряд ли смогу их переубедить. Однако я попробую. — Благодарю, — отзывается Алина, — Даже если из этого ничего не получится, лучше хотя бы попытаться, чем сидеть сложа руки. — Соглашусь. — Пожалуй, я пойду. Была рада поговорить с тобой. Доброй ночи. Она снова кивает, разворачивается и уходит, но почему-то задерживается, будто передумав, стоит так пару мгновений, а затем бросает через плечо напоследок пару слов, от которых Назар дёргает уголками рта вверх в подобии улыбки. — Знаешь, а ты как был невыносимым снобом, так и остался. И я рада, что хоть какие-то вещи не меняются. Когда ее силуэт скрывается в тени коридора, Назар хватается рукой за перилу лестницы и поднимается наверх, думая о том, что судьба та ещё проказница. У себя он надолго не задерживается, лишь умывает лицо в уборной, после чего следует к покоям Марка, чтобы дождаться того и обсудить план на предстоящие дни, которые они проведут здесь. Поскольку Федор передвигается по стране навстречу им, вполне возможно, что скоро Назар оставит с ним короля и сам поедет в немного другом направлении. Времени у них все меньше, отведенный месяц скоро будет на исходе, и хоть успеть все за столь короткий срок невозможно, попытаться сделать хоть что-то стоит. Потом, когда Марк будет в Пальмире, когда обряд имянаречения для Гриши уже будет проведен, Назар снова вернётся в Нижний Город и продолжит свое дело. Уйдет немало месяцев, прежде чем полный отбор в Легион закончится, потому лучше не откладывать. Да и Лазину на первых порах понадобится помощь, оставлять его одного с новоиспеченными солдатами не стоит, чтобы не растерялся. К тому же после свадьбы ему, наверное, понадобится время, чтобы обустроиться вместе с мужем в Далорусе. Вряд ли, конечно, Голубину понравится идея жить в гарнизоне среди темных, но смириться ему придется. Раз уж выбрал себе такого жениха, так пускай принимает все то, что является частью его долга. Впрочем, по поводу Лазина беспокойств почти нет, что бы Назар не говорил Марку. На деле волнует другое, но это другое настолько нерешаемое, что даже тоскливо становится. Этот мальчишка из дома милосердия в Летуме никак не выходит из головы. Сочувствие к нему почему-то другого толка, но это потому что Назар знает не только его историю, но и причины, по которым его судьба сложилась именно так. Не будь того заказа на младшего Маскурова, не будь той опасной связи с Валерией, не будь того убийства Басаева, все было бы иначе. И Рома, возможно, родился бы при других обстоятельствах и не остался бы сиротой, будучи совсем ещё маленьким. У него был бы шанс прожить нормальную жизнь, был бы шанс расти и воспитываться в семье, а не среди чужих эльфов, что видят в нем одну только порочность, которой нет и быть не может. Подумаешь, черт, незаконнорожденный, это ведь такая мелочь. Надя тоже появилась на свет не в браке, но плохой, грешной или падшей она не стала. Да и как вообще невинное дитя, не сотворившее никакого зла, может быть нечестивым? Назар искренне считает, что никак. Но народ считает иначе, и это не может не удручать. Если Наде ещё хоть сколько-то повезло, поскольку ее отец — король, и светлые с северными приняли ее, благодаря стараниям все того же отца, то положение Ромы куда более сложное. Родственников у него нет, в семью его не возьмут, для Легиона он мал, а расти в доме милосердия, не зная родительской любви и заботы, не самое простое испытание. Да, из него сделают законопослушного гражданина, его обучат какому-нибудь ремеслу и отпустят в свободное плавание, но то, что в него вложат, в итоге и будет направлять его на тот или иной путь. А что в него вложат там, где главной задачей остаётся дать крышу над головой и пропитание? Разумеется, баронесса Гырдымова и все постояльцы ее дома милосердия взяли в свои руки непростую задачу и прилагают немало усилий, чтобы помочь детям, при это не ожидая ничего взамен, но они не всесильны. И дать сиротам то, что дают в семьях, они в полной мере не смогут, как бы не старались. Назар убежден в этом, потому что встречал тех, кто рос в приютах. Эти эльфы не были плохими, но у многих из них внутри, там, где должно было быть зерно родительской любви, была пустота, которую потом приходилось чем-то заполнять. К сожалению, не всегда удачно. Потому и хочется для Ромы иной судьбы. Именно для этого мальчишки, потому что его судьба сложилась так отчасти и по вине Назара, и хоть ее не загладить, стоит попытаться принести хоть что-то хорошее в жизнь того, кто начал ее с большого испытания. Возможно, стремление помочь вызвано ещё и тем, что Назар где-то в глубине души все ещё теплит образ Валерии, и все, что так или иначе связано с ней, старается оберегать. А поскольку в мире осталось очень мало вещей, что связаны с ней, ее племянник — это последнее, что ещё можно сберечь. Не только от голода и смерти, но и от порицаний, чужой злобы и пустоты. Пустоты, из-за которой Валерия пошла на отчаянный шаг и сблизилась с тем, с кем не стоило. Пустоты, из-за которой Назар совершил огромную ошибку и сгубил тех, кем дорожил. И будь его воля, он бы сделал немало, чтобы хотя бы Рому оградить от того, от чего иных оградить не вышло. Раньше ведь ни разу не получалось: и Валерия с Зоей умерли от чужих рук, и Ульяна всю жизнь прожила в скитаниях, и Гриша погиб, и Идан был отравлен. Никого из них Назар защитить не сумел, он не справился тогда, но, быть может, справится сейчас. Ему бы только придумать, как именно и каким методом, чтобы это было и законно, и правильно в рамках морали, а за всем остальным дело не станет. Только вот идей, разумных и верных, у него нет. Во всяком случае пока. От этих размышлений его отвлекает осторожное касание чужих пальцев к своему плечу. — С вами все в порядке, капитан? — в очередной раз спрашивает Марк, одергивая ладонь, — Вы хотели поговорить? — Хотел, — подтверждает Назар, — Пройдёмте в покои, Ваше Величество. Ничего не ответив, Марк первый заходит внутрь, Назар же плетется следом, закрывает дверь и, повернувшись лицом, сразу же переходит к делу. — Какой у нас план? — Утром едем в приют, его держит госпожа Химченко, — отзывается Марк, опустившись на край кровати, — Осмотримся там, ты сможешь сразу отобрать тех детей, которые поедут в Далорус. Потом нужно будет посетить фабрику по обработке дерева и съездить на лесоповал. Кузнецов настаивает на том, что в Тенебрисе необходимо открыть новую больницу, потому что старая не справляется. Он также требует построить по меньшей мере две школы и фабрику по производству стекла. Оказывается, здесь неподалеку протекает река, в которой можно добывать песок. Кузнецов считает, что все ресурсы нужно использовать во благо. — Прямо-таки требует? — Назар вопросительно изгибает бровь, присаживаясь рядом, — Он ведь понимает, что все это не так просто, как кажется? Казна почти пуста, и у страны не так много денег, чтобы выделять их столько на один только Тенебрис. — Я не совсем верно выразился. Он настоятельно рекомендует поступить именно так, — насмешливо тянет Марк, добавляет куда серьезнее, — Но я могу его понять. Его мысли неплохие, и открытие стекольной фабрики кажется мне хорошей затеей. Но нам действительно нужно найти на все это деньги, потому что воздуха они не возьмутся. Я попробую поговорить с местной знатью, вдруг кто-то из них захочет вложиться. Если не выйдет, то мне придется брать средства из казны Верхнего Города. Возможно, это не понравится светлым, но выбора особо нет. Пока в стране не будет стабильной обстановки, нам всем не видать покоя, а я меньше всего хочу возвращаться к тому, с чего мы начали. Когда он замолкает, Назар вздыхает и устало прикрывает глаза. Проблема пустой казны и разрушенной после войны страны оказалась куда более масштабной, чем они предполагали. Не то, чтобы это было неожиданно, но все же верилось, будто положение дел не такое паршивое. Только вот реальность отличается от надежд, и с этим, пожалуй, тоже стоит примириться. Не для того, чтобы ничего не предпринимать, а для того, чтобы не обманываться и смотреть правде в глаза. Предстоит огромная работа, что затянется на долгие годы, и одному Творцу известно, справятся ли они. Впрочем, у Назара нет особо сомнений. Он уверен — Марк осилит эту задачу, которую самолично возложил на свои плечи при должном уровне поддержки. Главное, чтобы ему было откуда брать её, а остальное уже решаемо. В нестабильной обстановке нестабильному королю нужно что-то устойчивое. Назар, конечно, умеет сохранять равновесие, однако надеется, что источником постоянства будет все же не он, в то же время понимая, что других кандидатов пока нет. Только вот понимание это не упрощает положение, напротив, некоторая единичность в данном вопросе тяготит. Назару с каждым днём всё больше хочется оградиться, при этом с каждым днём он все больше убеждается, что сейчас нельзя. И он честно не знает, когда эта борьба между необходимым и безопасным прекратится, потому старается вообще не думать об этом. Один только факт, что у него вообще есть мысли по этому поводу, его несколько расстраивает, потому он и гонит их от себя. Не для того, чтобы не печалиться. Для того, чтобы не искать очередную истину, в которой не будет ни утешения, ни блага. — Думаю, нам стоит поговорить со знатью, — говорит Назар, — Не только в Тенебрисе, но и в других городах. Наверняка найдутся эльфы, которые захотят помочь взамен на какие-нибудь регалии. Те же титулы или что-то ещё. Либо же ты действительно можешь взять часть денег из казны Верхнего Города. Потом, когда всё немного устаканится, мы придумаем, как вернуть средства в Пальмиру. Возможно, к тому времени появятся иные перспективы для производства и торговли. — Скорее всего так и будет, — кивает Марк, — Жаль, что у меня не так много времени, но я постараюсь сделать все, что смогу. Покидать Пальмиру надолго мне нельзя, потому сейчас я должен приложить все усилия, чтобы помочь своим подданным. — У тебя уже неплохо получается. — Быть может. Повисает молчание, которое никто из них не спешить прервать. Назар думает, что, пожалуй, ему пора уходить, поскольку впереди снова дни, наполненные событиями, но он почему-то остаётся сидеть рядом с нестабильным королем ищущим стабильности. Что с ним будет, когда он вновь окажется в Пальмире, но уже без того, в чем находил опору? Справится ли он сам или начнет искать устойчивость в ком-то другом? Впрочем, последнее даже в мыслях звучит не так уж и плохо. Если Марк приобретет уверенность благодаря кому-то другому, это будет даже хорошо. Это подведёт черту и остановит то, что случаться не должно было в принципе, но случилось, потому что у судьбы свои планы. С ней Назар не спорит давно, он ее меняет, но в один момент у него не оказалось оружия против нее, вот он и допустил то, чего допускать не стоило. Теперь он будто бы пожинает плоды этого выбора, и даже сказать не может, горькие они или нет. Он может только признать, что конец настанет, но не сейчас. Ведь если уйдет так скоро, обязательно что-то разрушит. Если останется, разрушит тоже, однако масштаб потерь будет отличаться. Назар просто выбирает меньшее из зол, потому сидит и не спешит вернуться в свои покои. — Как ты себя чувствуешь? — Честно? Я немного устал, — отвечает Марк, — А ещё ужасно соскучился по Наде. Она мне снится который день подряд и всегда улыбается во сне. Надеюсь, с ней все в порядке. Не представляю себе, как взяться за дела в Пальмире после возвращения. Мне кажется, что первые пару дней я просто буду сидеть с Надей и никуда не выходить из своих покоев. Как думаешь, я могу так сделать? Наверное, королю не положено, но я чувствую, что во дворце мне будет все равно на правила. — Я не думаю, что существуют правила, по которым тебе вдруг станет не положено проводить время с дочерью, — отзывается Назар, — Конечно, пару дней сидеть взаперти ты не сможешь, но сразу после прибытия тебя вряд ли побеспокоят. Это я могу тебе гарантировать. — Ты уедешь обратно после обряда, верно? — спрашивает Марк, а получив короткий кивок, вздыхает, — Ясно. И как скоро Федор сменит тебя? — Думаю, через месяц. — И как долго это будет продолжаться? — А вот этого я тебе сказать не могу. Марк ничего не отвечает, он отводит взгляд себе под ноги и задумчиво закусывает губу, будто размышляет над чем-то действительно сложным. Назару кажется, будто он эти мысли слышит, но упорно игнорирует любые догадки, что все равно лезут в голову. Складывается впечатление, будто Марк всеми силами хочет удержать его в Пальмире, но не может, потому что даже у короля нет таких прав. Конечно, он может попросить, может отдать приказ, однако сам понимает, что это бесполезно и не возымеет должного эффекта. Потому Назар — глава Легиона, и армия — его основная задача, а что до остального, это как-нибудь без него. Желательно, чтобы без него. Но Марк хочет иначе. И так упрямо молчит об этом, что Назар в этом молчании слышит все неозвученное. Вздыхает. Идёт на очередную глупость. Он наклоняется к Марку, обхватывает его худые плечи и прижимает к себе, зарываясь носом в его светлую макушку. Без слов, без объяснений, без каких-либо обещаний и заверений. Назар просто делает то, что сейчас необходимо, просто считается с чужой потребностью, потому обнимает крепче и прикрывает глаза. Марк же несколько секунд не двигается вовсе, лишь потом оплетает его своими руками и едва слышно вздыхает. Будто бы с облегчением. Будто бы с осознанием, что он не один. Назар не знает точно. Да и узнавать не хочет тоже. — Я знаю, что ты устал, — тихо говорит он, — Но потерпи ещё немного. Ты нужен нам всем сейчас. Ты нужен Наде, нужен стране. Без тебя нам не справиться. — А тебе? — шепотом спрашивает Марк, не поднимая головы, — Тебе я нужен? Это тот вопрос, которого Назар надеялся избежать. Нужен ли ему Марк? Как король однозначно, потому что никакой другой не станет заботиться о всех своих народах, невзирая на то, кровь светлых течет в жилах его подданных или темная. Как отец его дочери нужен тоже, потому сам сам Назар не сможет воспитать ее должным образом, а Марк обязательно справится за них двоих, потому что знает, как именно вложить в Надю все то, чего многим недостает. И ответ в таком случае вроде положительный, потому что нет тех раскладов, при которых Марк вдруг спустя столько лет станет не нужен, но он спрашивает по-другому. Он спрашивает про другое, на что Назару нечего сказать. Он потому молчит, мучительно думая о том, как ему поступить, и приходит к выводу, что говорить ничего нельзя. Это обязательно приведет к беде, а бед им хватило, и не надо, черт, плодить боль все больше и больше. То, что она их всех до сих пор не загубила, чудо. Потому не следует давать ей даже малейшего шанса на то, чтобы уничтожить все вокруг. Назар и не даёт. Он отодвигает Марка от себя, кладет ладонь ему на щеку, наклоняется и целует его в губы. Он уходит от ответа не для того, чтобы не солгать. Он уходит от ответа для того, чтобы не сказать правду, от которой лучше не станет никому из них. Потому что убежден — в этой самой правде нет утешения. Так и нечего его там искать, чтобы не найти что-то куда более страшное и губительное.

***

Приют госпожи Химченко оказывается довольно пристойным, невзирая на то, что снаружи выглядит он довольно мрачно. Она сама, встретив их на пороге, объясняет это тем, что некогда светлое дерево пришлось закрасить на период войны, чтобы здание не привлекало лишнего внимания, после чего провожает их внутрь, попутно объясняя, как здесь все устроено. Как и в Летуме они решают разделить обязанности, потому Марк уходит с госпожой Химченко переговорить наедине, пока Назар и Алина (которую Кузнецов, что удивительно, с лёгкостью отпустил в сопровождение им) не без помощи воспитателей знакомятся с детьми и отбирают из них тех, что в теории могут стать солдатами. Тактики придерживаются прежней: только здоровые мальчики старше девяти лет и девочки старше тринадцати, что хотят сами вступить в ряды армии. Дело, как ни странно, идёт легко и быстро, потому довольно скоро они начинают формировать список сирот, которых солдаты со дня на день должны будут сопроводить до Далоруса, что насчитывает в себе свыше ста имён. Назар такому исходу даже немного удивляется. И он как раз беседует с девчонкой лет пятнадцати, рьяно упрашивающей взять в армию не только ее саму, но и ее десятилетнюю сестру, когда его неожиданно окликает знакомый голос. — Господин Вотяков! Прервав разговор, он оборачивается и видит перед собой Анну, что, казалось бы, ещё не так давно во дворце умоляла его освободить ее мужа. — Добрый день, — приветствует его она, протягивая ладонь, — Не знала, что вы прибыли в Тенебрис. Как ваши дела? — Добрый день, — Назар отвечает на рукопожатие и пожимает плечами, — Я сопровождаю Его Величество, поэтому сейчас здесь. На дела не жалуюсь, хоть их порой действительно много. А как ваша жизнь? Ваш муж вернулся домой? — О, у меня все замечательно, — бодро отзывается Анна, — Отец, наконец, пришел в себя и взялся за восстановление таверны, мать ему помогает. Арсения отпустили домой, он прибыл буквально пару дней назад. Насколько мне известно, он будет трудиться над восстановлением города в качестве наказания, но я считаю, что это не наказание вовсе, а спасение, за что я вам искренне благодарна. Если бы не вы, я бы лишились мужа, а мой сын — отца. И если я могу что-то сделать для вас, то только попросите. Я обязана вам благополучием моей семьи и готова оказать вам любую услугу. — Благодарности ни к чему, — качает головой Назар, — Решение отпустить всех заключённых для восстановления Нижнего Города было принято Его Величеством, я тут не причем. Но я рад, что у вас все хорошо. Думаю, после всех невзгод вы действительно этого заслужили. Анна было открывает рот, чтобы что-то сказать, но внезапно, откуда не возьмись, на нее с восторженным визгом налетает какая девчонка лет семи, что крепко обнимает ее за талию, будто боясь отпустить. — Госпожа Несатая, мы вас так ждали! — Тише, Лизонька, ты сейчас снесешь меня с ног, — смеется Анна, поглаживая девочку по волосам, — А где ты потеряла Никиту? Я думала, что на этот раз он первый подойдёт поздороваться. — Никиту забирают, — отвечает Лиза с обидой в голосе, так и не разрывая объятий, — Его увезут в армию, чтобы он стал солдатом. Я тоже хотела, но мне сказали, что я еще слишком маленькая. А я ведь всего на два года младше Никиты! И выше его на несколько дюймов. Это все так несправедливо! Рука Анны в чужих волосах останавливается, она вскидывает испуганный взгляд на Назара, поджимает губы, а после тихим голосом просит девочку подождать ее в другом месте. — Иди пока к остальным, я скоро подойду, — говорит она, осторожно отодвигая Лизу от себя, — Мне нужно кое-что обсудить с вот этим господином. Лиза не особо возражает, она торопливо кивает и уносится куда-то прочь. Когда ее силуэт скрывается из виду, Анна прочищает горло, привлекая в себе внимание, и хмурится. — Вы забираете детей в армию? — несколько встревоженно спрашивает она, — Но зачем? Разве война не окончена? В очередной раз убедившись, что в нем зачастую видят исключительно грубую силу и несущего за собой одни только разрушения, Назар устало вздыхает и принимается объяснять, для чего все это делается. Он говорит о том, что мест на всех в приютах не хватит, а для того, чтобы дети не были предоставлены самим себе, их необходимо где-то пристроить. Поскольку Легион потерял немало солдат, воспитать новых из сирот — вполне разумная мысль, ведь это пойдет на пользу как им самим, так и армии, ряды которой пополнять нужно однозначно. Анна слушает всю речь внимательно, и с каждой секундой выражение ее лица из неодобрительного становится удивленно-задумчивым. Под конец этого вымученного монолога она и вовсе расплывается в виноватой улыбке. — Прошу прощения за такую реакцию, — лепечет она, отводя взгляд себе под ноги, — Я действительно подумала не о том. Просто тот факт, что вы решили забрать детей в армию, меня несколько встревожил. Теперь я понимаю, что для них это станет спасением. Вы делаете благое дело. — Всего лишь то, что должен, — пожимает плечами Назар, — А вы здесь какими судьбами? — Я иногда заглядываю, чтобы провести время с детьми, — отвечает Анна, — Привожу с собой сына, чтобы он поиграл с ребятишками, сама помогаю сиделкам, чем могу. Большую часть времени я работаю в таверне отца, но в свободные дни прихожу сюда. Госпожа Химченко никогда не бывает против, потому мне здесь даже рады. — Судя по всему, некоторые дети успели привязаться к вам, — подмечает Назар, намекая на ту девочку, что так восторженно приветствовала гостью, — Вы определенно умеете находить с ними общий язык. Анна мелко вздрагивает, будто от удара, обнимает себя за плечи и становится крайне задумчивой. Не понимая, чем была вызвана подобная реакция, Назар хмурится и прокручивает в голове сказанные им слова. Он ведь не ляпнул ничего лишнего, так почему тогда Анна вдруг поникла? Что-то здесь не так. Оказывается прав. — В последнее время я часто думаю о том, чтобы забрать Лизу на воспитание к себе, — признается она, — Так уж вышло, что мои первые роды были слишком сложными, и понести дитя снова я вряд ли смогу. А она такая хорошая и воспитанная, что у меня каждый раз сердце кровью обливается, когда нужно уходить. Мой сын тоже успел с ней сдружиться и часто спрашивает меня, почему не можем взять ее с собой. У меня для него, к сожалению, нет ответа. — Если вы хотите забрать ее, то почему не заберёте? — уточняет Назар, — Раз уж даже ваш сын с ней ладит, то я не вижу никакой проблемы. Или ваш муж против? — Скорее мой отец, — вздыхает Анна, — Он узнал о моем желании и сказал, что не допустит этого. Лиза незаконнорожденная, ее родители умерли друг за другом от какого-то недуга, когда ей было всего два года. Насколько мне известно, они просто не успели заключить брак, хоть и были помолвлены. Других родственников у Лизы нет, потому она и попала в приют. Меня не смущает тот факт, что она родилась не в законном браке. В этом нет ее вины. Но мой отец считает, что такой ребенок в нашей семье не нужен и одного сына нам с Арсением вполне достаточно. Его родители, к сожалению, думают так же. Потому я ничего не могу сделать и вынуждена каждый раз оставлять Лизу здесь и молчать, когда мой сын задает мне вопросы. Замолкнув, она всхлипывает и, не сдержав слез, накрывает лицо руками. Назар, порывшись в кармане, достает из него чистый платок и протягивает его Анне, мучительно думая о том, что все эти предубеждения касательно незаконнорожденных детей только портят жизнь всем вокруг. Он понятия не имеет, кем были родители этой Лизы, но более, чем уверен, что она абсолютно нормальный ребенок, невзирая на то, что появилась на свет подобным образом. Да и что в ней может быть не так, право слово? Обычное дитя, активное и любознательное, как и положено для такого возраста, вполне хорошее. И почему вдруг взять ее в семью нельзя из-за одного только факта, что ее мать и отец не были женаты? Это ведь такой бред. Назар чувствует, как в нем закипает раздражение. — Попробуйте поговорить с вашим мужем, — советует он, наблюдая за тем, как Анна стирает платком слезы со своего лица, — Если он не будет против забрать девочку, то вам необязательно слушать мнение вашего отца. Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы принимать решение самостоятельно. Если это то, чего вы действительно хотите, то никто не посмеет препятствовать вашей воле. Закон будет на вашей стороне. — Насколько мне известно, взять ребенка из приюта может любой гражданин, если только нет веских причин отказать ему в этом, — говорит Анна, — А для отказа мне этих причин не существует. Мой муж помилован, мы женаты, у нас есть свой дом и мы сможем обеспечить Лизе будущее. Но, боюсь, пойти против воли своих родителей мне не хватит смелости. — Конечно, я не имею права ни в чем убеждать вас, но хорошо подумайте, какой выбор будет правильным, — отзывается Назар, — Либо повиноваться воле своего отца и оставить девочку в приюте среди чужих эльфов, либо настоять на своем и сделать счастливым ребенка, оставшегося сиротой. Подарить ему семью, которой он лишился. Решение за вами, госпожа Несатая, но на мой скромный взгляд здесь все очевидно. Замерев, Анна сжимает в пальцах платок, устремляет взгляд куда-то в сторону и становится ещё более задумчивой, чем до. По ней заметно, что она не знает, как именно следует поступить, и ее одолевают сомнения, поселенные в ней другими. Назар следит за ее беззвучными метаниями, не особо ожидая ответа, но все же надеется, что исход будет положительным. Возможно, он таким образом пытается заместить свое бессилие в ситуации с Ромой и сделать все, чтобы хотя бы другой ребенок обрел семью, но даже если это и так, то ничего дурного в этом нет. Раз уж мальчишка не попадет в добрые руки, пускай хоть у Лизы будет такой шанс. Да и Анна кажется хорошей матерью и женой, наверняка она сумеет правильно воспитать девочку и вложить в нее всю свою любовь. Раз уж она приехала в Пальмиру ради того, чтобы просить помиловать ее мужа, то и для детей своих она сделает немало. Ей бы только решится, а все остальное со временем уляжется. Она сама, судя по всему, считает так же. — Наверное, мне действительно стоит поговорить с Арсением, — кивает она, — Если он не будет против, то мы обязательно заберём Лизу себе. То, что мой отец считает, будто она какая-то не такая, не означает, что я считаю так же. Раз уж даже у короля есть незаконная дочь, которую народ принял, то и мою Лизу моя семья примет тоже. — Смелый шаг, — хмыкает Назар, беззвучно радуясь такому настрою, — Пусть Творец поможет вам и вашей семье. — Благодарю вас. Вскоре они расходятся в разные стороны, Анна идет к детям, что ждут ее, как выяснилось, уже не первый день, Назар же отыскивает Алину и вместе с ней пускается на поиски уже Марка. На сегодня здесь с делами покончено, можно ехать дальше и посещать те места, где короля ждут. Забот полно, и совсем неясно, когда их станет меньше, но сейчас Назара такой расклад вполне устраивает. Если он может принести что-то хорошее для других, то он не станет препятствовать этому и бездействовать. Достаточно с него разрушений и хаоса. Пришло время порядка и мира.

***

Все их дни смешиваются в одно большое сплетение событий, в которых они постоянно что-то предпринимают, с кем-то говорят, что-то осматривают и берут на себя то, что иные взять не могут. Справедливости ради, все это не оказывается безрезультатным, потому у Марка даже получается получить от некоторых знатных семей деньги как на постройку стекольной фабрики в Тенебрисе, так и на открытие больницы в Летуме. На все остальное средства решают взять из казны Верхнего Города, не отметая при этом вариант склонять темных дворян к финансированию. Тому, как Марк умело строит с ними диалог, Назар лишь удивляется, но палок в колеса не пихает и в каждом городе тенью следует за ним, выполняя свою главную обязанность, заключающуюся в обеспечении безопасности. А потом вдруг, когда они прибывают в Кэус и сталкиваются там с Федором, выясняется, что обязанность эту вполне можно переложить на него, и этот факт почему-то не вызывает у Назар ожидаемого облегчения. Будто его желание оградиться не то, чтобы исчерпало себя, а несколько изменилось в силу обстоятельств, но он так не хочет об этом думать, что с готовностью соглашается заняться выводом войск с запада страны, пока Марка будет сопровождать Федор. От последнего это не скрывается. — Ты уверен, что хочешь поехать в Интеритус? — спрашивает он, когда они оказываются одни, — Я могу продолжить собирать отряды сам, если ты того попросишь. Назар вздыхает, окидывая взглядом свои покои. На этот раз они почему-то остановились не у городского управляющего, а у маркиза Мельникова, радушно принявшего гостей в своем доме. И вот как раз сейчас он и развлекает Марка разговорами, пока Федор, будь он неладен, донимает вопросами, на которые нет у Назара однозначного ответа. Но признаваться в этом у последнего нет никаких сил. — Уверен, — кивает он, не давая себе шанса передумать, — Не все же тебе одному шерстить страну, пора и мне делом заняться. Да и в Пальмиру отбывать скоро, так что по-хорошему стоит поторопиться. Времени осталось не так много. — Я ведь правильно понимаю, что после обряда имянаречения ты вернёшься сюда? — уточняет Федор, — Просто меня одолевают сомнения, что Андрей так быстро отпустит меня после моего долгого отсутствия. Как бы не привязал к столу, с его вспыльчивостью возможно и такое. — Я бы не хотел проверять, — усмехается Назар, — Поэтому я уеду первый. Через месяц или около того ты сможешь сменить меня, но только тогда, когда Андрей успокоится. Без твоего присутствия он становится невыносимым, и это заметил не только я. — Врешь ведь. — Вру. Но нервы он мне помотал знатно, когда я сказал, что должен буду уехать. Усмехнувшись, Федор качает головой, присаживается рядом на кровати и устало трет лицо. По нему видно, что он утомился в этом потоке дел, которых с каждым днём, а то и часом становится все больше. Сказывается ещё и то, что он, наверное, тоскует по Андрею и по сыну, но вернуться сейчас не представляется возможным. Назар безмолвно эту тоску с ним разделяет. Его положение, конечно, иное, но он тоже успел соскучиться по Наде. Утешает лишь, что она сейчас в надёжных руках, в противном случае уехать бы не вышло, а так хотя бы есть уверенность, что за ней присмотрят так, как нужно. Незборецкие, какое бы первое впечатление о них не сложилось, разумные и ответственные. К тому же судьба Нади им не безразлична, потому нет причин думать, будто они не могут о ней позаботиться. Как раз они могут. Да и Евгения с Андреем при дворе, вот они уж точно не допустят чего-то непоправимого. Хорошо, однако, иметь тех, на кого можно положиться. Немыслимая роскошь в столь неспокойные времена. — Я хотел задать вопрос, — вновь подаёт голос Федор, с очевидной осторожностью подбирая слова, — Касательно Нади. Ты ведь не изменил своего решения, верно? — Верно, — подтверждает Назар, — И не изменю, так что не трать силы в пустую. Это недопустимо. — Зря ты так, — неодобрительно качает головой Федор, проигнорировав предупреждение, — Она все же твоя дочь. Возможно, твой единственный ребенок, потому что я совсем не уверен, что ты решишься обзавестись другими детьми. И невзирая на это, ты все равно отстраняешься от нее. Я понимаю, что ты пытаешься избежать слухов и домыслов, но ничего плохого не случится, если ты будешь присутствовать в ее жизни. Она все же не заслужила, чтобы собственный отец избегал ее. А чего она тогда заслужила, думает про себя Назар, не спеша ответить. Пересудов со стороны придворных, что могут возникнуть из-за того, что глава Легиона крутится подле нее? Сомнений касательно того, чья она дочь на самом деле? Грязи и разрушений, которые Назар ненароком может принести в ее жизнь? Нет же. Она как раз заслужила всего того, к чему он чаще всего никакого отношения почему-то не имеет. Покоя, безопасности и защиты. Света, тепла и заботы. Чистоты. Любви. Всего того, что Назар дать ей не может, как бы не хотел, потому что не сумеет он поделится тем, чего в нем самом толком и нет. Сберечь, возможно, у него и получится, потому что уже сейчас он предпринимает некоторые попытки, но все остальное — это не к нему. И снова не из-за отсутствия желания. Из-за отсутствия прав и ресурсов. Официально она не его дочь, и воспитывать ее не может, потому что со стороны это будет выглядеть как минимум странно. Быть может, родись она мальчиком, со временем Назар бы забрал ее в Легион, но природу не обманешь, и что сделано, то сделано. Надя — принцесса, дитя Его Величества и покойного Кирилла Незборецкого. Растить ее будут, как члена королевской семьи, несмотря на то, что она незаконнорожденная, и воспитанием ее будут заниматься Марк, няня и учителя. Назара в этом списке нет и быть не может, потому что он обязан быть где-то за скобками. Не взятым в учёт, но присутствующим где-то вне: он, само собой, будет оберегать ее, наблюдать за нею и помогать ей тем, чем сможет, однако на все остальные наложено табу. Нарушить, значит, привести все к беде. Уж чего, а этого допускать нельзя однозначно. Разумеется, Назар хочет быть ближе. Не для того, чтобы потешить свое эго через Надю (в нем нет столько честолюбия) или заявить о своей причастности, а для того, чтобы дать ей все необходимое. Взрастить в ней милосердие и справедливость, сохранить в ней чистоту души, потому что как раз этого ему всю жизнь и не хватало, но он не может. Будь она его законной дочерью, он бы попытался, а так приходится довольствоваться тем, что есть. А ещё надеяться — Марк обязательно справится за них двоих. Только вот объяснять все это у Назара нет сил, потому он лишь невыразительно пожимает плечами и устремляет взгляд в потолок. — Официально она не моя дочь, — говорит он, — И находится рядом с ней мне нельзя. Особенно, когда она станет старше и начнет понимать, что происходит вокруг. Будет лучше для нее самой, если я останусь в тени. Что бы ты не говорил, у тебя не выйдет переубедить меня. Поэтому, прошу, давай не будем обсуждать. — Ты так сильно убежден в своих словах, что не слышишь не то, что меня, а голос разума, — качает головой Федор, — Неважно, является ли Надя официально твоей дочерью или нет. Ты в любом случае можешь быть подле нее в качестве приближенного короля, и никто не будет выдумывать лишнего. Не знаю, почему ты до сих пор отрицаешь это, но твой страх давно уже не имеет оснований. А если уж честно, то не имел никогда. — Во мне не осталось больше никаких страхов, — возражает Назар, — Я их всех похоронил. Все, чего я хочу, это покоя для своей дочери. И если для этого нужно отойти в тень, я так и поступлю. — Значит, к Грише ты тоже приближаться не будешь? А вот этот вопрос уже вгоняет в ступор, Назар хмурится, переводит взгляд на Федора и удивленно гнет бровь. — С чего ты это взял? — уточняет он, не дождавшись ответа, добавляет, — Гриша будет моим духовным сыном. Конечно, я буду уделять ему свои время и внимание, когда буду при дворе. Если ты попросишь, то в будущем я могу пристроить его в Легион и обучить воинскому делу. В случае с ним никто не станет думать лишнего, так что я ничем не рискую. — Выходит, для него ты не опасен, — задумчиво произносит Федор, — И подле него ты можешь быть, а подле собственной дочери — нет. И как это работает по-твоему? Гриша такой же ребёнок, как и Надя. Он тоже в своем роде беззащитен и уязвим. Но уделять ему свое внимание ты намерен, а вот Надю собираешься лишить этого. Где же тут логика? — Прямо перед твоим носом, — вздыхает Назар, весь этого разговор его страшно утомляет, но он решает все же закончить его должным образом, — Гриша — мой духовный сын, и никто не станет плодить слухи, если я буду проводить с ним время. Потому что все по закону. Надя в глазах других для меня никто, и быть рядом с ней, значит, наталкивать всех на различные мысли. Стоит отметить, что в большинстве своем небезопасные. Будь она официально моей дочерью, я бы не отстранился, но расклад иной, и с этим не поспоришь. Я знал заранее, на что иду, потому не вижу смысла негодовать или жаловаться. И уж тем более что-то менять. Так что, пожалуйста, просто прими это, как приняли другие, и прекрати твердить одно и то же. Больше я тебе ничего не скажу. Замолкнув, он поднимается с кровати, подхватывает меч, что покоился все это время у окна, и прицепляет его к своему поясу. В нем нет раздражения, обиды или злости на подобный исход, есть одно только сожаление, но проигнорировать его проще, чем кажется. Назару Творец послал ребенка, и глупо теперь просить о чем-то ещё, потому что для него дар этот — непозволительная роскошь. И дитя это нужно сберечь любыми способами, законными и не очень, потому если нужно уйти в тень, Назар уйдет без всяких раздумий. Все, что он может дать — это безопасность, и раз уж беречь нужно даже от себя, он не станет сопротивляться. Он сделает то, что обязан, а остальное как-нибудь без него. Но, разумеется, под его наблюдением. Уже было собираясь покинуть свои покои, Назар, так и не коснувшись ручки двери слышит, как Федор вновь принимается говорить. — Дело не в ее незаконности, — заявляет он, — И не в том, что ты можешь ей как-то навредить. Дело в том, что навредили как раз тебе и ты все ещё выбираешь бежать. Даже спустя столько лет, Назар. Мне казалось, что в тебе этого больше нет. — Значит, ты ошибся, — горько усмехается Назар, — И я вовсе не такой, каким ты себе меня представляешь. Но советую не обманываться. Сам знаешь, как дорого это может стоить. — Я тебе того же советую, — отзывается Федор, — Чем дольше ты будешь бегать, тем больше будешь терять. Не мертвых даже, а живых. И в конечном итоге потеряешь себя. Назар сглатывает, прикрывая глаза. Голод. Болезни. Война. Смерти. Он отдал все, что у него когда-то было, отдал невольно и вынужденно. Он лишился всего, чего только мог, и сейчас, неожиданно заполучив что-то ценное, не позволит себе вновь допустить ошибку. И раз уже для этого придется потерять себя, то он даже торговаться не станет. Это не жертва — это выгодная сделка, и ее Назар заключит без всяких сожалений. — Если мой так называемый побег гарантирует, что они будут живы, то я готов ускориться. Не дожидаясь ответа, он выходит в коридор, закрывает дверь и по привычке поправляет меч на поясе. В нем нет того страха, о котором твердят Федор и Андрей, потому что боятся давно уже нечего. Осталась только осторожность, и вот ею Назар пренебрегать не станет. Чтобы вновь не поплатиться за то, что посмел думать, будто имеет право давать себе шанс.

***

Новость об отъезде Назара в Интеритус Марк воспринимает спокойно лишь на первый взгляд. Услышав, что дальше его будет сопровождать Федор, он не выдает никаких эмоций, лишь спрашивает, с чего вдруг было принято такое решение, а получив ответ о необходимости смены на постах, и вовсе равнодушно пожимает плечами. Только вот вечером, когда Назар перед отбытием заглядывает в чужие покои, чтобы удостовериться, что все в порядке, встречает его молчание. В этом молчании читается обида. Он вздыхает, опускаясь на стул. Ему хватает головной боли по многим другим вопросам, и все эти всплески и волнения лишь добавляют ему забот, потому не обращать бы на них внимания, но не получается. Потому что это Марк — если его не успокоить и не привести в чувство, то он натворит делов, и все их грандиозные планы пойдут коту под хвост, но что опаснее, ему самому может стать хуже, а оставлять его в таком подвешенном состоянии нельзя. Не только из-за того, что на его плечах большая ответственность, но и из-за того, что он заслужил хоть какой-то опоры в столь беспокойные времена. На прогулку над пропастью его подтолкнули другие, и Назар в том числе, потому неплохо было бы, чтобы эти другие его и удержали от падения, чтобы все не обернулось крахом. Но Назар не может. Ни объяснить себе, почему вдруг сейчас ему так остро хочется отстраниться, ни убедить иных, что это необходимо. Ни тем более остаться, потому что в этом уже его потребность. Он старается никогда не пренебрегать чужими, свои чаще игнорирует, только вот на этот раз ему нужно поступить иначе. Потому что даже при таком раскладе он снова выбирает не себя, хоть никто этого и не поймет. Возможно, другим и не стоит понимать. Достаточно будет того, чтобы они это приняли. У Федора вот вышло, теперь нужно подвести к этому Марка, и поскольку времени осталось мало, Назар решает, что откладывать не станет. — Я намерен посетить Интеритус, Морталис и Тимор, — ровным тоном объявляет он, — После направиться в Гену. Оттуда, думаю, я поеду в Далорус, и мы вместе вернемся в Пальмиру. Все это время рядом с тобой будет Федор, но если вдруг мое присутствие будет необходимо, отправь гонца. Я буду давать знать, где нахожусь. Договорились? — Зачем ты уезжаешь? — прямо спрашивает Марк. Удивительно, однако. Изначально казалось, что он молчать будет до упора, но, судя по всему, смиренное принятие ему опостылело. Хотя, возможно, это что-то другое, — Неужели нельзя было отправить Федора? Мы ведь неплохо справлялись с тобой. К чему вдруг эта смена? — К тому, что мы договорились изначально, что в какой-то момент Федор подменит меня, а я — его, — отвечает Назар, — Как видишь, он настал. Осталось совсем немного времени, и мы все вместе уедем в Пальмиру. Если ты боишься, что Федор не сумеет обеспечить тебе безопасность, то зря. Ты ведь знаешь, что ему можно довериться. Он не подведёт. Так что беспокоиться тебе не о чем. Наградив его нечитаемым взглядом, Марк пожимает плечами и отворачивается в сторону, давая понять, что продолжать разговор не намерен. И подобная реакция Назару, что очередная заноза в пальце, ведь вроде знает он причины такого поведения, знает причины своего решения, а все равно поступить иначе не может. Уйти так просто не может тоже, и от этой борьбы между безопасным и необходимым внутри снова становится тяжело. Снова возникает потребность утолить чужую. — Ты ведь понимаешь, что я должен делать свое дело, а не скидывать все на Федора? — уточняет Назар, поднимаясь со своего места, подходит к кровати и, замерев напротив, прячет руки за спиной, что почему-то стремятся коснуться, — И что ничего не изменится, если тебя какое-то время будет сопровождать он. После мы все равно встретимся и отправимся все вместе в Пальмиру, как и было решено изначально. — Я знаю, — кивает Марк, не глядя в глаза, — И я доверяю Федору, потому что он не давал повода усомниться в своих навыках или своей верности. Да и тебе правда нужно заниматься делом, но я думал, что… Не договорив, он поджимает губы, будто опасаясь того, что с них слетит признание. Впрочем, Назару не нужно слышать вслух, чтобы знать, о чем идёт речь и продолжить самому. «Думал, что какое-то время ты будешь рядом.» «Думал, что мне не придется отказываться от привычных вещей так скоро.» «Думал, что смогу отсрочить неизбежное.» «Думал, что отсрочил его, но правда оказалась совсем другой.» Думал, думал, думал… И вовсе ведь неважно, какой вариант верный и есть ли он вообще, либо же их несколько и они все в определенной степени лживы и правдивы. Значение имеет только то, что Марк действительно на что-то надеялся, потому его расстройство вызвано тем, что надежды эти не оправдались. И Назар вовсе не из-за жестокости разбивает их, а потому что так правильно и честно. Не исключено, что болезненно для одной из сторон, но иначе и не получится. Проще начать уже сейчас, чтобы потом не погрязнуть ещё больше в слепой вере и не разочароваться в собственных ожиданиях. Только вот Назар снова не может взять и обрубить все столь резко, потому что видит в глазах Марка невыносимую тоску и давится ею, как давится пониманием, что уйти вот так сил нет никаких. Это не слабость вовсе, упаси Творец, подобного внутри не осталось. Это ответственность за взятую на себя однажды роль, попрощаться с которой придется в любом случае. Однако есть разница, как именно это произойдет, потому Назар опускается на корточки, берет чужие холодные руки в свои и едва ощутимо сжимает их. — Это не побег, если ты подумал об этом, — говорит он, с трудом подбирая правильные слова. Не потому что их нет, а потому нельзя ни сказать правду, ни солгать. Выбор падает вновь на полутона, — Это всего лишь моя обязанность. После того, как я вернусь сюда из Пальмиры, мне будет необходимо понимать, как именно настроить процесс отбора солдат в Легион. Федора здесь не будет, потому я должен сейчас разобраться, что к чему. А для этого мне нужно самому поездить по стране и посмотреть, с чего и как стоит начать. То, что мы с тобой посещаем приюты, даёт мне самый минимум информации. К тому же разведать обстановку в других городах не будет лишним. У Федора такая возможность была. Теперь она перешла в мои руки. — Ты в самом деле хочешь просто сам разведать обстановку? — спустя длительную паузу любопытствует Марк, глядя теперь уже с долей недоверия, — Разве слов Федора и того, что ты успел увидеть, недостаточно? — А тебе достаточно того, что ты увидел? — вопросом на вопрос отвечает Назар, — Я думаю, что все же нет. Ты не смог объездить даже половину от всех земель за это время, но за тебя это можем сделать мы с Фёдором. Он доложит информацию о тех городах, где успел побывать, пока выводил армию. Я расскажу тебе о той части Нижнего Города, куда отправлюсь сейчас и потом. Это делается не только для Легиона, но и для страны в целом. Это делается для будущего твоего, как короля, и будущего Нади. Понимаешь? Возможно, тот факт, что Назар почти не врёт, а всего лишь умалчивает часть правды, помогает словам приобрести вес. Марк от того, наверное, не ввязывается в спор, не возмущается и даже не возражает. Он становится глубоко задумчивым, неосознанно, должно быть, обхватывает руками чужие кисти и проводит по ним пальцами. Довольно осторожно, словно проверяя реакцию и ожидая ответной, а затем вскидывает взгляд, пытливо рассматривает Назара несколько секунд и кивает. — Быть может, ты и прав, — вздыхает он, — Если мы сейчас получим всю достоверную информацию об обстановке в стране, мы сможем в дальнейшем использовать это во благо. Что-то доложат Мирон с Дарио, что-то я разузнаю сам. Но вы с Федором определенно будете осведомлены лучше всех. Да, пожалуй, твоя затея не такая плохая. Но ты ведь обещаешь вернуться в Пальмиру в назначенный срок? Андрей не простит тебя, если ты не явишься на обряд вовремя. — Я буду лично сопровождать тебя до Пальмиры на обратном пути, — усмехается Назар. Прикрывать собственную потребность в присутствии Андреем, конечно, умно, но не слишком правдоподобно. Впрочем, осуждать глупо, да и смысла нет. Все и без того ясно, — И ни в коем случае не стану обижать Андрея очередной отсрочкой. Даю слово. — Хорошо, — Марк улыбается непрочно, одними уголками губ, но искренне и без притворств, — В таком случае доброго тебе пути. Держи меня в курсе происходящего. — Постараюсь. — И не смей умирать, если не хочешь столкнуться с моим недовольством. Фыркнув, Назар гнет бровь в вопросе, склоняет голову в бок и любопытствует. — Это предупреждение или угроза? — Всего лишь совет, — с усмешкой отзывается Марк. Подавшись вперёд, он касается губами лба Назара, словно благословляя перед дорогой, помедлив пару мгновений, все же выпутывает свои руки из хватки и ловит в них лицо напротив. Столкновение взглядов, Марк мнется, а затем осторожно и будто бы даже опасливо целует, прижимаясь крепче. Назар едва слышно вздыхает прямо ему в рот, жмурится и все же отвечает, не в силах отстраниться. Сколько он себе уже обещал, что это в последний раз? Сколько он позволял этому произойти вновь? Сколько ещё позволит? Он понятия не имеет, если честно, потому старается просто не думать об этом и вместо разбора абсолютно ненужных мыслей обнимает Марка за спину, давая то, что тому действительно нужно. Вскоре уже Назар, попрощавшись с Федором, покидает Кэус и в сопровождении трёх солдат отправляется в Интеритус. Путь хоть и проходит преимущественно в полной темноте, приключений никаких не подкидывает, потому они оказываются в нужном городе почти на рассвете. Там солдаты прибиваются к отряду, которому было велено дождаться приезда главы Легиона, и уходят на отбой. Назар было хочет последовать за ними, поскольку не нуждается в размещении у городского управляющего и вполне обойдется койкой во временной казарме, но на главной площади, где он опрашивает караул касательно обстановки, его замечает какая-то старая эльфийка. Что удивительно, она ещё и узнает его. — Вы ли это, господин Вотяков? — уточняет она, прищурившись. — Угадали, — подтверждает он, — Вы что-то хотели, госпожа? Эльфийка рассматривает его с ног до головы, не спеша ответить на вопрос, поправляет шаль, накинутую на свои плечи, и молчит. От ее внимательного и проницательного взгляда Назару на мгновение становится не по себе, но он быстро берет себя в руки и приказывает себе не глупить. Эта женщина просто узнала его, поскольку о нем толкуют почти в каждом городе так же, как и о Марке, Мироне, Дарио и Федоре. И ей наверняка захотелось всего лишь увидеть его воочию, потому она и подошла, чтобы убедиться, что это он, а не кто-то ещё. Нет тут иных объяснений, да и не нужны они. Во всяком случае так считает Назар. Эльфийка же решает представиться. — Мое имя Пелагея, — сообщает она, протягивая сухую ладонь, — Я одна из Старейшин Нижнего Города и последняя Старейшина Интеритуса. — Рад знакомству, — отзывается Назар, отвечая на рукопожатие. Он, признаться честно, с трудом скрывает удивление. О том, что в Интеритусе остался кто-то из Старейшин, он знал, но представить себе не мог, что это женщина. В былые времена в этих краях Назар появлялся нечасто, а если и заглядывал, то мало интересовался делами и положением духовенства. Брак ему не был нужен, своих детей, чтобы посвящать их в таинство, у него не было, а духовным родителем он становиться не собирался до того момента, как Андрей не поставил его перед фактом. Потому о том, есть ли где-то на западе страны Старейшины, он и не думал. Впрочем, его это мало волнует и сейчас, поскольку его связь с Творцом давно ослабла. Это не значит, что он не верит вовсе. Это не значит, что он избежит наказания за все свои деяния. Это значит, что он не уповает на высшие силы, поскольку раньше (да и сейчас тоже) это не помогало. — Вы нашли, где остановиться? — интересуется Пелагея, вновь поправляя шаль на своих плечах, — Если нет, то я могу принять вас в своей обители. Предложение несколько сбивает Назара с толку, но он старательно не подает виду, что растерялся. С чего это вдруг его приглашают в дом? Явно уж не из-за того, что он глава Легиона и его расположения хотят добиться, Пелагее оно определенно ни к чему. Старейшины зачастую не зависят ни от армии, ни от короля, в глубине души не признают ничью власть, кроме той, которая безоговорочно принадлежит Творцу, и не гонятся за личной выгодой. Разумеется, исключения бывают, но это определенно не тот случай, от того Назар теряется все больше. Однако вопреки некоторым сомнениям он, подгоняемый любопытством, на ходу меняя планы, соглашается. — Было бы славно. Разумеется, если вас это не обременит. — Будьте спокойны, вы меня нисколько не потревожите, — заверяет его Пелагея, — Пойдёмте, тут недалеко. Без лишних возражений Назар берет лошадь за поводья и, отдав караульным распоряжение доложить солдатам, что он будет чуть позже, следует за своей спутницей. Она его не обманывает, и довольно скоро они оказываются у ворот ее небольшого дома, что стоит чуть дальше других домов на этой улице. Вместе они входят во двор, где Пелагея подсказывает, где можно устроить лошадь, а после заводит Назара в свою обитель. Оказавшись в незнакомом месте, он по привычке сжимает пальцы на рукояти меча и озирается по сторонам, ожидая, наверное, чего угодно, но встречает его лишь тишина. Что поразительнее, дом оказывается самым обычным, ничем непримечательным и даже простым. Не то, чтобы Назар часто бывал гостем жилищ Старейшин (не бывал вовсе), но ему отчего-то казалось, что внутреннее убранство несколько отличается от тех, что можно встретить в домах простых граждан. Однако правда оказывается иной — обитель Пелагеи крайне скромна, имеет тесную кухню, две комнаты и небольшую уборную. Все это хорошо просматривается даже с сеней, потому Назар разжимает пальцы и беззвучно хмыкает себе под нос. Угораздило же. — Вы голодны? — спрашивает Пелагея, дав ему осмотреться, — Если желаете, я могу разделить с вами трапезу. — Не откажусь, — беззлобно усмехается Назар. Она ведёт его за собой на кухню, усаживает за стол и принимается накладывать еду, так ничего и не говоря больше. Происходящее все больше напоминает абсурд, Назар пытается припомнить, когда в последний раз вообще вляпывался в нечто подобное, но ни к какому ответу не приходит. Тот у него есть, более того, он сейчас в Кэусе в сопровождении Федора посещает все важные места в городе, но это все же другое. В этом другом существовали необходимость и потребность, а тут ни первого, ни второго, потому возникает сомнение, точно ли Назар думает головой. Очевидно, что не всегда, но терять то ему ее нельзя. Тогда какого черта он сидит в доме Старейшины, которую видит впервые, и ждёт невесть чего? Он не знает. Но знает, кажется, Пелагея. — Надолго вы здесь? — интересуется она, поставив перед ним тарелку с мясной кашей и бокал ни то с вином, ни то элем, и опускается на соседний стул. — Благодарю, — кивает Назар, — Полагаю, что на пару дней. К чему вы спрашиваете? — Я ждала вас, — неожиданно заявляет Пелагея, — Было бы лучше, если бы вы прибыли с Его Величеством, но и вашего присутствия будет достаточно. Если, разумеется, вы поступите по уму. Так и не прикоснувшись к еде, Назар поднимает взгляд на собеседницу, на мгновение напрягшись от ее слов, и вопросительно гнет бровь. — В чем дело? — Ходят слухи, будто здравие Его Величества пошатнулось после всех испытаний, выпавших на его душу, — говорит Пелагея, — Я знаю, что это не так, и не считаю нужным верить тому, чего не видела своими глазами. Но народ считает иначе, а порой, даже когда знает правду, выдумывает всякое из-за страха. И вам, господин Вотяков, этот страх необходимо развеять. Назару немалых усилий стоит сдержать язык за зубами. Любит же народ обсудить то, чего нет, и сгустить краски в без того неспокойные времена. Хотя ясно, откуда растут ноги у этих слухов. В последний день пребывания в Винуме Марку во время посещения скотобойни стало дурно от вида забитых овец, потому ему пришлось ненадолго отлучиться на улицу, чтобы привести себя в порядок. Назар, разумеется, увязался следом, дабы проследить за его состоянием и отогнать зевак, но незамеченным этот инцидент все же не остался. Возможно, работяги со скотобойни приняли небольшое недомогание за что-то серьезное и разнесли эту весть дальше, добавив тех деталей, которых не было и в помине. Ведь уже спустя час Марку стало многим лучше, а на следующее утро он и вовсе чувствовал себя прекрасно и ни на что не жаловался, потому даже не стал обращаться к целителю. И, казалось бы, ничего такого не произошло, чтобы толковать об этом, но народ все равно подхватил новость и раздул из мухи слона. Впрочем, это не слишком удивительно. Для Назара во всяком случае точно. — Его Величество в добром здравии и продолжает ездить по городам Нижнего Города, — уверенно заявляет он, — Потому я не думаю, что есть повод для беспокойств и страха. Вскоре народ увидит, что с ним, слава Творцу, все хорошо и перестанет плодить слухи на пустом месте. Потому я сомневаюсь, что мне необходимо что-то предпринимать. — Народ не избавится от своих страхов, покуда Его Величество не принесет на свет законного наследника, — возражает ему Пелагея, — И будет бояться до тех пор, пока король столь уязвим в своей власти. Вы многого не видели и не слышали, господин Вотяков, чтобы убеждать меня в том, что поводов для беспокойства нет. Эльфы приходят ко мне с молитвами и горестями, и я знаю, о чем они думают сейчас. Не пренебрегайте моими словами, если не хотите, чтобы этот страх приобрел силу. — Что вы имеете ввиду? Не спеша ничего сказать, Пелагея указывает головой на остывающую кашу, и Назар нехотя принимается за еду, не имея к ней никакого интереса. Ему кажется куда более важным узнать, о чем вообще идёт речь, однако он не торопит свою собеседницу и терпеливо ждёт ее слов. Пелагея, к счастью, вскоре вновь подаёт голос. — Народ боится будущего, — тихо говорит она, — Боится вновь столкнуться с войной, что может начаться, если король умрет. Всем известно, что у него всего одна дочь, и та незаконнорожденная. Но то, что она бастард, вовсе не значит, что на нее не будут возлагать надежд. Как не значит, что ее не попытаются убрать с пути те, кому нужна власть. — Женщины по закону не имеют прав на трон, — качает головой Назар, хватаясь за бокал. Во рту от прозвучавших слов почему-то становится сухо, — И дочь Его Величества не исключение. — Ни один мужчина не имеет столько прав на трон, сколько имеет это дитя, — усмехается Пелагея, — В ней кровь законного короля, кровь темных и светлых эльфов. И пока не появится на свет другой наследник, она есть и будет единственной претенденткой на трон. Вы не можете этого отрицать. По спине Назара пробегается холодок, он делает глоток вина из бокала, ставит его обратно на стол и плотнее смыкает челюсти. Пелагея права — он не может отрицать того факт, что Надя в случае внезапной смерти Марка станет первой претенденткой на трон. И первой мишенью, подсказывает подсознание, потому что наверняка найдутся те, что захотят захватить власть и избавиться от всех гипотетических конкурентов. Думать об этом тошно и на данный момент нелогично, но не думать вовсе, наверное, в определенной степени опасно. Назар не знает наверняка, но теперь он понимает, что не зря пришел в этот дом. — Допустим. Но к чему вы клоните? — Народу все равно, на чью голову надеть корону, — неожиданно заявляет Пелагея, — Важнее, что эта голова сделает с данной ей властью. Сейчас власть Его Величества признают все, но он слишком уязвим, и любая, даже самая неправдоподобная весть вселяет в эльфов страх. Они не знают, что будет с ними, если король умрет. Не знают, кто будет править ими и на чью сторону им встать, если вдруг выбор все же придется делать. И чтобы они не думали, кого им поддержать, вам стоит дать понять всем, что преимущество на вашей стороне. — На моей? — На вашей, — подтверждает Пелагея, — Потому что вы глава армии. И сила всегда будет на вашей стороне. Хмыкнув себе под нос, Назар не спешит никак прокомментировать услышанное, понимая, к чему все идёт. Умно, однако. Разумеется, в том случае, если нагрянет очередная делёжка власти, армия пойдет прежде всего за ним, а не за членами Парламента или духовенством, потому что верна она прежде всего ему, а уже потом королю и всем остальным. И, конечно, преимущество будет на той стороне, на которую встанет Легион. Если быть вернее, на которую Назар поведет за собой Легион, а он поведет его в единственном направлении — к Наде. Ему не хочется думать в подобном ключе ни о Марке, ни о дочери, но он достаточно прожил, чтобы понимать, как это работает. И тем более ему не хочется даже предполагать, что по какому-то стечению обстоятельств Надя может стать игрушкой в чужих руках, однако как раз от этого ему и придется ее обезопасить, если вдруг судьба распорядится именно так. Он посадит при необходимости ее на трон не ради того, чтобы сделать королевой, не ради того, чтобы захватить власть. А ради того, чтобы спасти ее, ведь при любом другом раскладе ее уничтожат, как угрозу. Назар знает, почему он в теории может так поступить и почему выберет именно Надю. И Пелагея, судя по всему, знает тоже, однако трактует все по-своему. — Его Величество дал уверенность темным эльфам, что восстановит мир, — продолжает она, — И они ему верят, потому что устали от войны и горя. Но они не могут в один миг перестать взращивать в себе страхи, потому что слишком долго жили под их гнётом. Для того, чтобы хрупкое равновесие не пошатнулось сейчас, вы должны показать, что бояться нечего. Что война не нагрянет, потому что в ней не будет смысла. Если все будут видеть, что вы не только верны королю, но и готовы поддерживать принцессу, никто не рискнет покуситься на власть, опасаясь вашей силы. Силы Легиона и всех его солдат. И так должно продолжаться до тех пор, пока Его Величество не принесет на свет законного наследника. Лишь тогда хрупкий мир не пошатнется вновь и не превратит Нижний Город в ад на земле. Когда она замолкает, Назар вдруг ловит себя на мысли, что за такие разговоры их обоих могут отправить на плаху, и пусть этого не произойдёт, сам факт заставляет задуматься, не слишком ли опасные вещи они тут обсуждают. Однако ещё он понимает, что перед ним не преступница, что планирует дворцовый переворот и свержение короля, а обычная, черт, Старейшина, суждения которой складываются из ее жизненного опыта. Перед ним эльфийка, пережившая по меньшей мере две войны, наверняка вкусившая достаточно горя и боли, определенно лишённая покоя и умиротворения, поскольку принимает все печали и страхи жителей Интеритуса на свои плечи, как проводница к Творцу. Все ее слова — это не угроза, не предупреждение и даже не предложение, а всего лишь следствие осторожности. Пелагея не желает Марку смерти, она всего лишь хочет безопасности и уверенности в завтрашнем дне как для себя, так и для тех, чьи души она силится утешить изо дня в день. И в ее словах нет опасности, как нет заговора, в них есть только холодная логика и отчаяние иных, тех, кто окружает ее. И в них есть доля истины — если народ будет верить, что есть та сила, которая не допустит больше войн, он перестанет бояться. И сила эта, то ли к счастью, то ли к сожалению, сейчас в руках Назара. — Я вас услышал, — медленно кивает он, — Но, признаться честно, я не представляю себе, как выполнить то, о чем вы говорите. Бессмысленно заявлять во всеуслышание о том, что я поддерживаю как Его Величество, так и его дочь. Это лишь принесет больше тревог и сомнений в души темных эльфов. — Вам не нужно ни о чем говорить, — качает головой Пелагея, — Вам нужно показать это. Вы ведь знаете, как показать это, не так ли? Назар вновь кивает. Разумеется, он знает, черт, но от этого знания ему не легче. Чтобы все судачили о том, что глава Легиона расположен к гипотетической наследнице престола, этому самому главе Легиона необходимо просто побольше крутиться вокруг королевского бастарда. И, казалось бы, все более, чем разумно, но есть одна проблема — Назар не может. Это будет подозрительно, и слишком внимательные придворные могут догадаться, что дело тут не только в попытке удержать власть. Не то, чтобы Надя на него похожа, только вот мысли могут возникнуть разные. Потому риск не то, что не мал, а огромен, и поступать так, как говорит Пелагея, по меньшей мере не особо то и разумно, но Назар будет лжецом, если скажет, что в ее словах нет истины. Эта полярность его, признаться честно, даже душит. Он не прочь быть рядом с дочерью, в конце концов, он этого в какой-то степени хочет сам. Но он не может себе этого позволить по многим причинам, хотя отчасти обязан сделать все именно так. Это снова столкновение долга и разумных опасений, и выбирать кажется бессмысленным, только вот выбирать все равно придется. Пелагея права — если народ будет видеть, что наследница (пусть и незаконнорожденная девочка) оберегается главой армии, он будет уверен, что никакой борьбы за престол в случае смерти короля не начнется. Это на время успокоит его, а потом, когда Марк родит законного ребенка, все и вовсе перестанут в чем-либо сомневаться. Выбор на первый взгляд прост. Но Назар не может принять его так легко, как, возможно, стоило бы. — Я подумаю о ваших словах, — заверяет он собеседницу, — И попробую обсудить это с Его Величеством, когда вернусь в Пальмиру. — Вам не нужно думать о них, — хмыкает Пелагея, — Вам нужно претворить их в реальность, если вы не хотите, чтобы все то, что вы сейчас строите, разрушилось в один миг до основания. Назар, признаться честно, сбит с толку. Подобных речей он мог бы ожидать от Мирона, как от главного их стратега и главы Парламента, от Мамая или Охры, тоже знающих, как вести все эти закулисные игры, от Федора, понимающего механизмы войны, от Андрея, умеющего думать на перспективу, от Дарио, взявшего на себя роль управляющего Нижним Городом, да даже от самого Марка, но никак не от Пелагеи. Точно не от Старейшины, которой на все эти политические распри должно быть все равно, поскольку служит она не королю, не Парламенту, не армии, а одному только Творцу, что призывал испокон веков и призывает хранить мир и не сметь покушаться на дар жизни. Потому Назар не понимает, с какого перепугу именно она толкует о подобном и просит о том, о чем просить не должна точно. В чем заключаются ее мотивы? И почему она смыслит в том, в чем смыслят только те, кто имеют какую-то власть? Пелагея, будто услышав, о чем он думает, вновь подаёт голос. — Не стоит принимать меня за ту, что ищет выгоду, — просит она, — Потому что я не ищу вовсе. Я много лет живу на этих землях и видела достаточно, чтобы говорить с вами подобным образом. Я каждый день молюсь Творцу, чтобы он послал нам всем покоя и освобождения от тягостей, но я знаю, что порою необходимо не только его благословение. Что порою нужны действия тех, чей земной путь ещё не окончен и кто может установить порядок и принести свет в наши жизни. Король может тоже, я знаю, но пока он столь уязвим, кто-то должен его поддержать. Народ будет поддерживать тоже, но только тогда, когда перестанет бояться. В ваших руках есть та сила, что избавит темных эльфов от страхов. И раз уж вы умеете с ее помощью уничтожать, постарайтесь теперь благодаря ей что-то создать. Я хочу только этого. Уверенности для всех жителей Нижнего Города в завтрашнем дне и покоя. О большем я просить не намерена. — Вы ведь знаете, кто я на самом деле, — неожиданно даже для самого себя говорит Назар, — И каков мой земной путь. — Знаю, — подтверждает Пелагея, — Но не мне вас судить. За зло вас накажут там, где полагается, я же буду смотреть только на то добро, что вы несёте. Я слышала, что вы забираете детей в армию, чтобы дать им крышу над головой. Я видела, как шла эта война и что делали ваши солдаты, а что делали те, кто шел за Савченко. Вы загубили немало эльфов, но и спасли не меньше. Убийство не оправдывается причиной, и отнятые души останутся отнятыми душами на вашей совести. Однако тот свет, который вы поселите в других, может рассеять ту тьму, в которой вы когда-то погрязли. Этого будет достаточно, чтобы сберечь свою душу. Прощения Творца не нужно заслуживать. Его нужно всего лишь захотеть. «Нужно всего лишь захотеть». Назар криво ухмыляется. Ему не нужно прощение Творца и не нужно его благословение, ведь когда нужна была его помощь, она почему-то не подоспела. И те, кого он любил, отдали свои жизни ни за что, те, кем он дорожил, полегли от болезней, голода и чужой злобы. Те, кого он всеми силами пытался сберечь, все равно умирали и умирают до сих пор. И зачем ему тогда мудрость и любовь Творца, если в конечном итоге они не спасут то, что по-настоящему ценно? Правильно, незачем. Назар уже привык полагаться лишь на себя и на тех немногих, кому доверяет. Когда-то обязательно настанет день его суда, и в аду он будет гореть до скончания времен, но пока этого не случилось, он продолжит свой путь так, как умеет и может. С надеждой, что однажды он создаст тот мир, в котором ему не придется отдавать смерти тех, кого он старается защитить. Впрочем, Пелагея преследует ту же цель, но в гораздо большем масштабе, понимает Назар. И осуждать ее за это он не видит смысла. — Раз уж на все воля Творца, то пусть будет так, как вы просите. — Благодарю вас, — кивает Пелагея, добавляет неожиданно, — Я знала, что вы меня услышите. — Почему вы так решили? — Вы первый, кто, имея в своих руках такую силу, до сих пор не обратил ее в большое зло. Не желая больше ничего спрашивать, Назар уходит от разговора, отпивая из бокала ещё вина. Пелагея же награждает его внимательным взглядом, однако тоже не спешит вновь утянуть его в беседу, а после и вовсе объявляет, что он может отдохнуть с дороги, если того требуется. Назар не отказывает, снова благодарит за еду, к которой толком и не прикоснулся, и позволяет сопроводить себя до небольшой комнаты с одной кроватью. Там, оставшись один, он снимает сапоги, ложится в постель и прикрывает глаза сгибом локтя. Спать долго он не может, ему вскоре нужно встретиться с городским управляющим, заглянуть в казарму к солдатам и одних отправить в Далорус, других же оставить до следующего дня, чтобы сопроводили детей в столицу. Дел полно, забот ещё больше, и весь этот разговор с Пелагеей лишь сильнее запутал и поворошил то, что трогать не следовало, но все пустое. Назару есть, чем заняться, потому он не будет думать лишнего, пока не придет время, и вместо этого направит свои силы на то, что по-настоящему важно. Уже засыпая, он невольно прокручивает напоследок слова Пелагеи о Наде, чувствуя, будто упустил что-то важное, но, так и не добравшись до истины, проваливается в сон.

***

Весь следующий день для Назара пролетает почти незаметно: назначить или переназначить командиров отрядов, выслать первую часть их в Далорус, оставив в Интеритусе один регулярный. После — объездить город вдоль и поперек, встретиться с управляющим Толмацким и разузнать, какова обстановка, с ним же посетить винодельческое хозяйство, на котором работают почти все местные жители. Оттуда они держат путь в больницу, которую после войны едва начали восстанавливать, и, наконец, в приют. Там Назара ждёт та же забота, что и прежде: объявить, объяснить, убедить. Когда новость о том, что сирот забирают в Легион, наконец, перестает восприниматься как опасный сигнал, ему позволяют отобрать детей, чтобы следующим утром отправить их в Далорус все с теми же отрядами. Как и в других городах, он договаривается с Толмацким и управляющей приютом госпожой Фаворской с помощью солдат собирать беспризорников на улице и определять их в дальнейшем либо в армию, либо в приют, после чего уже собирается было уехать в казарму к солдатам, как вдруг случайно слышит разговор двух сиделок за стеной о каком-то местном мальчишке. — Отец темный, а мать то светлая. И все равно светлым уродился, ты погляди. — Да как же мать светлая, если с наших она земель? Полукровка поди. — А вот не знаю, не знаю… Слова, обращённые даже не к Назару, заставляют его вспомнить одну маленькую деталь. Как там сказала Пелагея про Надю? «В ней кровь законного короля, кровь темных и светлых эльфов». Откуда она знает об этом? И с чего она вообще так решила, если все думают, будто вторым отцом является Незборецкий? Слишком много вопросов возникает, потому Назар, собравшись духом, снова едет в дом Старейшины, надеясь получить хоть какие-то ответы. Та встречает его на своей улице, где подкармливает кошку, крутящуюся у ее ног и выпрашивающую таким образом ласку. Завидев его, Пелагея отвлекается от своего занятия, выпрямляется и, сдержанно улыбнувшись, уточняет. — Вы решили остаться у меня, пока не придет время отбыть? — Если вы не против, — отзывается Назар. Пелагея невыразительно пожимает плечами, намекая на то, что для нее нет никакой разницы, проводит сухой ладонью по спине кошки ещё раз, после чего ступает в сторону своего дома. Назар молча идёт следом, не торопясь завести разговор, однако мысли не дают ему покоя. Откуда она узнала, что в Наде есть кровь темных и светлых? Она ведь живёт в Нижнем Городе, при дворе не была ни разу, принцессу не видела никогда, как и ее отца. Слухи о том, что Марк понес дитя не пойми от кого, конечно, были в одно время, но они быстро исчезли, когда северные признали, что это ребенок Незборецкого. Может, Пелагея не поверила в это? Но тогда почему она убеждена, что отцом Нади является кто-то из темных? Назар не знает. Но он чувствует, что должен узнать любой ценой, потому, когда они оказываются в доме, не отказывается даже от вечерней трапезы, хотя в еде на данный момент не заинтересован. Пелагея эту равнодушность подмечает. — Что вас так мучает? — спрашивает она, внимательно глядя на него, — У вас словно душа не на месте. Я могу как-то помочь вам? — Благодарю, но я вряд ли нуждаюсь в вашей помощи, — сдержанно отказывает Назар, подбирая верные слова для того, чтобы задать свой вопрос. Те почему-то не находятся, потому он как можно осторожнее говорит, — Однако есть то, что я бы хотел уточнить у вас. — Что же? — Вчера вы сказали мне, что Ее Высочество имеет больше всех остальных прав на престол, поскольку в ее жилах течет кровь законного короля, и с этим я не спорю. Но вы также сказали, что в ней есть кровь и темных, и светлых эльфов, однако, насколько мне известно, это не так. Ни один из ее отцов не является темным, покойный господин Незборецкий так и вовсе северный. Почему вы так сказали? — Потому что другого ее отца я знаю достаточно хорошо, чтобы так говорить, — ничуть не впечатленная его вопросом, пожимает плечами Пелагея, — Он рос на моих глазах. А я видела что-то в этой жизни, чтобы знать, кровь какого народа внутри любого из нас. На то, чтобы осознать услышанное, у Назара уходит несколько секунд, во время которых он лишь молчит и невидящим взглядом упирается в окно. Вот оно что. Значит, Мирон не лгал, когда говорил, что растил Марка на западе страны вдали от всех, пряча и оберегая его от остального мира. И выходит, что Пелагея знала будущего короля задолго до коронации и каким-то образом выяснила, что в нем есть кровь темных. Говоря о Наде, она не имела в виду то, что та родилась не от Кирилла. Она всего лишь намекала на то, что Марк не такой уж чистокровный светлый эльф, как все думают. Все проще, чем казалось. Оно и к лучшему, разумеется. Прочистив горло, Назар вновь подает голос. — Это многое объясняет. Значит, вы изначально знали, что он королевский бастард? — Догадывалась, — уклончиво отвечает Пелагея, — Во всяком случае до тех пор, пока господин Федоров сам не сказал мне об этом. Он был вынужден уехать из Интеритуса на несколько дней, но не мог забрать Марка с собой, и попросил меня приютить его у себя на время его отсутствия. Тогда он признался, что этот светлый мальчик — единственный выживший наследник престола. — И вы спокойно приняли это? — любопытствует Назар, — Даже не стали докладывать властям? Королевского бастарда ведь искали по всей стране. Почему вы решили не выдавать его? — Для меня это был не королевский бастард, а обычный мальчишка, — заявляет Пелагея, — И его жизнь тогда имела такую же цену, как и сейчас. Она была неприкосновенна, потому что была дарована ему Творцом, и только им одним могла быть отнята. Никем больше. Но мы почему-то забываем об этом и нередко позволяем себе то, на что не имеем права. Я не собиралась брать грех на душу и отдавать ни в чем неповинного ребенка на растерзание тем, кто боится за свою власть. — Этот самый ребенок после пошел войной на собственного отца и унес немало жизней. Даже не смутившись, Пелагея утвердительно кивает, чему Назар только усмехается. Вот тебе и две стороны медали. Сохраняя кому-то жизнь, не забывай, что этот кто-то может отнять чужую. Он сам, разумеется, не винит Марка, да и не ему говорить о чести и законопослушании (вне зависимости от того, что это за закон — земной или небесный), но Старейшины то должны проповедовать добро и порицать всех, кто посмел противиться воли Творца. Или их мнение меняется, если меняется власть? Назар не может сказать точно. За него об этом говорит Пелагея. — И он понесет за это наказание, когда придет его время, — объявляет она, — Но до тех пор он может и получить прощения Творца, если будет нести свет и добро, как и клялся перед своими подданными. Я не оправдываю ни войну, ни убийства невинных. Убийства виновных не оправдываю тоже и не вижу благодетели в пролитии крови. Но у меня есть голова на плечах, чтобы понимать, почему все это произошло. Король желал даровать эльфам, среди которых рос, свободу и мир, однако сделать этого без силы не мог. Потому его выбор был именно таким. Он отнял немало жизней, чтобы занять трон, но важно не только это. Важно то, сколько жизней он спасет, имея в своих руках такую власть. — Значит, цель оправдывает средства? — О жизни нельзя говорить, как о средстве, — вздыхает Пелагея, — Жизнь любого эльфа неприкосновенна и бесценна. Но ею нередко приходится платить во имя справедливости и мира. Его Величество эту цену знает, как никто другой. И цену своей власти тоже. — Что вы имеете ввиду? Назар на самом-то деле в курсе, о чем идёт речь. Более того он тоже прекрасно знает цену престола, потому что был одним из тех, кто посадил на него Марка. Свобода взамен на корону. Взамен на власть и уничтоженную войной страну. Платой стала не жизнь, а право выбирать, которое по небесному закону даже Творец отнять не может, а вот трон смог. Потому что Марк, как бы не старался, до конца своих дней заложник собственного статуса. Хотел ли он этого? Точно нет. Согласился ли он? Назар вздыхает. Пелагея ему почему-то вторит. — Король вынужден жертвовать всем, чтобы остаться королем, — говорит она, — Так повелось с давних пор. Но, даже не будучи королем, Его Величество отдавал немало, чтобы сохранить свою жизнь. Его часто обижали, когда он был мал. Темные мальчишки вымещали на нем собственную злобу на свою несвободу, только потому что он был единственным светлым среди них. Но это не столь страшно. Это не такая глубокая рана, и она может зажить. Есть вещи хуже обиды. — Например? — Боль, — просто отвечает Пелагея, — Та боль, которую в нем поселили все, кто оставил его. Я не говорю про его мать, я знаю, что она была больна и покинула этот мир по воле Творца. Но были и те, кто ушел по собственной воле, поселив в нем страх. Страх быть одному. Договорив, она встаёт со своего места, отходит куда-то в сторону, а после возвращается с бокалом, наполненным водой. Назар не спешит ничего сказать или спросить, подозревая, что ему все объяснят, если он подождёт, и так оно получается на самом деле. Пелагея, отпив, протирает губы ладонью и вскидывает взгляд к потолку, будто вознося молитву к Творцу. — Пятнадцать ему было тогда, — продолжает она, — Упрям он был, своенравен, к миру недоверчив. Господин Федоров не мог стать услышанным, потому как говорил не то. Марк и не слушал. С мальчишкой он одним повадился из дома сбегать. Сдружились они вроде, часто я их видела вместе. Мальчишку того Женей звали, он подворовывал бывало, а когда его за руку поймали, он чуть в суде не оказался. Но пронесло, король наш выгородил его как-то. С того момента и водились вместе. Не знаю, что произошло на самом деле. Может, Марк и сам рассказал, чей он сын, может, кто другой разузнал, но Женя выбор свой сделал быстро. Попытался он властям его сдать. Обманом чуть к городской полиции не привел, однако господин Федоров спохватился раньше. Он тайно увез Марка из Интеритуса и больше никогда не возвращался. А через несколько лет началась война. Впрочем, об этом вы и без меня знаете. Назар медленно кивает. Разумеется, он знает. Потому что примерно через год после рассказанных Пелагеей событий Мирон вышел на него и выдвинул ему предложение возглавить армию. Непонятно, на что он надеялся, когда говорил пылкую речь о свободе, справедливости и равенстве, Назара таким было не взять. Назар его чуть не убил на месте, потому что пахло все это дурно, но согласился в итоге, потому что узнал, кого именно нужно вести в Верхний Город. Увидел юнцов, у которых молоко то на губах толком не обсохло, представил себе, что с ними будет, если они окажутся перед королевскими солдатами, и сдался. Мирон счел, что это из-за личной выгоды, но той не было и в помине. Было понимание — помрут же все, даже не дойдя до поля боя, если ничему не научатся. Если не научить. Только поэтому Назар не отказал, в нем, надо же, сочувствие выиграло у бесчувствия. Но уже тогда он знал, на что обрекает ребятню. Уже тогда он осознавал, что сделает с ними со всеми. Но вот того, о чем рассказывает Пелагея, он не знал. Назар подмечает про себя, что она стала называть Марка по имени, будто разграничивая его жизнь, что после коронации поделилась на до и после, но особого значения этому не придает, в отличии от того, о чем она поведала. Выходит, его предали. И не абы кто, а тот, кому он, возможно, доверял. Что там было на самом деле, известно только Марку, однако это неважно. Не важен ход событий, причины, поводы, мотивы, важен только итог и последствия. Первый оказался закономерным — Мирон поступил по уму и увез будущего короля куда подальше, а вот вторые засели в этот самом короле глубоко. Не то, чтобы Назар не понимал раньше, откуда причины такой мнительности и жажды быть причастным, но теперь осознает чуть больше. И от этого ему, разумеется, не легче. — Этот Женя ведь тоже был ребенком, — задумчиво произносит он, — Его разум заточили под то, во что верили все. Что светлые деспоты портят жизнь всем темным, потому их нужно ненавидеть. А тут бастард. Я не удивлен, что все вышло именно так. — Об удивлении и я не говорю, — пожимает плечами Пелагея, — Но боли тут место было. И она, как правило, не проходит бесследно, будь это король или обычный эльф. К тому же множится она быстро, когда нечем ее утешить. Но Его Величество смог. Только поэтому я верю, что мир когда-то настанет, и все мы получим покоя на земле. Не придав поначалу ее словам никакого значения, Назар кивает, а затем вдруг понимает, какая тут связь. Попав в Легион, Марк нашел не только свое дело, он нашел тех, кому может доверять после того, как это самое доверие предали. И ясно теперь, почему он столь остро воспринял потерю статуса солдата, почему отобранные стрелы и лук стали для него ударом. Его лишили того, в чем он однажды отыскал утешение. Он принес в жертву свое место в армии, где чувствовал себя нужным, чтобы занять трон, которого, возможно, никогда и не хотел. Дело, оказывается, всегда было не только в жажде причастности, но и в безрезультатном поиске успокоения, который закончился известно чем. Марк не добивался того, чтобы его безоговорочно считали своим. Марк пытался не потерять то, благодаря чему он перестал быть чужим. Благодаря чему он устоял однажды, когда боль предательства отравила его душу. Открытие это почему-то отзывается в груди неприятным шевелением. Это вина копошится, возможно. За все сделанное и не совершенное, за все обещанное и не сказанное. Назару не разобрать. Впрочем, он и пытаться не станет, потому что смысла это уже не имеет никакого. Его выбор, каким бы тяжелым не был, пал на то, на что и должен был. И изменить его нельзя — слишком дорого это обойдется. Назар не обманывается больше. И никаких шансов себе не даёт. — Аминь. Закончив с трапезой и разговорами и поблагодарив Пелагею, он, как и этим утром, закрывает дверь в комнате и укладывается в выделенную ему кровать. Сон, разумеется, не идёт, потому что от отдыха тело отвыкло, но Назар все равно не встаёт с постели, заставляя свой рассудок плыть по волнам дремоты. Та в какой-то момент все же побеждает, заставляет мысли утихнуть и забирает с собой, обманчиво ласково обещая хотя бы недолгого покоя.

***

Интеритус Назар покидает через два дня, когда, наконец, заканчивает со всеми делами и отсылает в Далорус последний отряд вместе с сиротами, отобранными в армию. Он напоследок заглядывает к Пелагее, чтобы поблагодарить ее за все, но дома ее не застаёт. Уйти так просто не позволяет совесть (в наличии которой он сомневается), потому Назар пишет небольшое послание на куске пергамента и засовывает его в щель деревянных ворот, после чего, наконец, выдвигается в Морталис в сопровождении трёх солдат. Не то, чтобы они ему нужны, но перестраховка, безопасность и прочая ерунда диктуют свои правила. В конце концов, главе Легиона не следует быть беспечным и слишком самоуверенным, потому один Назар передвигаться по стране не намеревается. В Морталис он пребывает к позднему вечеру. Разместившись вместе с солдатами у их же сослуживцев, он как и прежде охватывает всего пару часов сна, после чего вновь приступает к делу. Все по той же схеме: один отряд отправить в Далорус, другой задержать в городе, ещё одному дать приказ сопроводить детей. В планы, как и раньше, вклинивается встреча с городским управляющим Ширяевым, который показывает фабрику, что изготавливает сахар, и плантации с сахарным тростником, что чудом, наверное, уцелели после всех событий. Уже там, осматривая трудовой процесс, Назар ловит себя на ощущении, будто за ним кто-то внимательно наблюдает, но отмахивается от него, поскольку времени на беспричинную паранойю у него нет. После посещения фабрики, Ширяев ведёт его в приют, жалуясь в пути, что больницы в Морталисе нет, потому жителям приходится либо ездить в Интеритус, либо обращаться к знахаркам, которые помимо прочего ещё и исполняют роль повитух. Назар берет этот факт на заметку, обещая, что донесет всю информацию до Его Величества, и расспрашивает Ширяева обо всем остальном, желая узнать подробнее, чем живёт город. Почему-то странное предчувствие никак не покидает его, словно кто-то взял его на прицел, и это, наверное, после стольких лет опыта наёмного убийцы, проигнорировать никак нельзя. Однако Назар игнорирует все равно: не потому что глуп, не потому что слишком занят, а потому что знает главное правило — если понимаешь, что за тобой следят, не подавай виду. Он и не подаёт. Ожидание ведь все равно себя оправдает. В приюте Морталиса обстановка оказывается плачевной — сирот слишком много, мест на всех не хватает, сиделки и управляющий говорят, что больше детей они принять не смогут, потому новость о том, что Легион может забрать их на воспитание к себе, воспринимают даже радостно. Процесс идёт по новой: опросить, отобрать, отослать. Назар не меняет ничего в уже привычных действиях, поскольку те работают так же сносно, как и ранее, и, пока возится с мелкотней, понимает, что за ним здесь не следит тот, кто преследовал его на пути из фабрики. Вероятно, этот скрытный незнакомец не рискнул приближаться настолько и просто пытается поймать удачный момент, потому Назар решает ему предоставить все условия для затеянного. Закончив свои дела в приюте и отдав все распоряжения солдатам, он в одиночестве направляется не в казарму, а в таверну, послушно исполняя роль предполагаемой жертвы. Разумеется, так светить лицом и своим присутствием в целом не особо то и разумно, но Назар слишком долго был в деле, чтобы понимать, какую выгоду из всего этого может извлечь он сам. Если он взят на прицел, значит, кто-то желает от него избавиться, кто-то его заказал, а чтобы узнать, кто именно это был, нужно схватить исполнителя. Схватить получится только в одном случае — в случае нападения, а вот оно уже произойдет только тогда, когда для него будут все условия. Какие это условия? О, здесь все просто. Назар всего лишь должен быть в том состоянии, в котором не сможет оказать сопротивление. Именно поэтому он и оказывается в таверне, где старательно делает вид, что напивается вусмерть совершенно один. Разумеется, он не пьет толком и даже не хмелеет, однако все тот же внимательный взгляд между своих лопаток чувствует все то время, что с фальшивым энтузиазмом хлещет эль. Его, к счастью, почти не узнают, лишь немногие обращают на него внимание, признав в нем главу Легиона, но подойти так никто и не рискует. А Назару это только на руку — пока он создаёт видимость свое численной и физической уязвимости, есть шанс поймать того, кто думает, что ловит его. Спустя две трети часа он расплачивается с хозяином, наигранно спотыкаясь о собственные ноги, следует к выходу и уже на улице, отойдя в темный закуток, сгибается пополам, делая вид, что ему внезапно стало дурно. Одной рукой Назар опирается о собственное колено, вторую же держит на поясе, зная, что с секунды на секунды меч может ему пригодиться. Про себя он начинает считать до пяти. На трёх он слышит за спиной шорох. Все происходит быстро и внезапно — кто-то пытается ударить его по затылку, он резко разворачивается, делает подсечку, однако промахивается и не сбивает противника с ног. Тот, поняв, наверное, что его надурили, предпринимает ещё одну попытку обезоружить и уложить на лопатки, но на этот раз Назар оказывается быстрее. В ходе непродолжительной возни он все же умудряется схватить своего невидимого неприятеля за шкирку, встряхнуть хорошенько и выдернуть из закутка обратно на улицу, где света от окон таверны хватает, чтобы рассмотреть хоть что-то. И какого же его удивление, когда он видит перед собой не взрослого мужчину, рискнувшего напасть на главу Легиона, а темного мальчишку лет пятнадцати. От шока Назар даже чуть не забывает, что его хотели убить, но вовремя возвращает себе самообладание и прижимает сопротивляющееся тело к стене. — У тебя есть два варианта, — говорит он ровным тоном, — Первый — ты говоришь мне, по чьему приказу действовал и где мне найти этого эльфа, после чего я тебя отпускаю. Второй — ты молчишь, и я отправляю тебя в суд, а после и в тюрьму за покушение на мою жизнь. Выбирай. — Отпустите меня! — недовольно восклицает мальчишка, — Я к вам с посланием! Заинтригованный, Назар не спешит выполнить просьбу, но и не напирает больше, а лишь ждёт дальнейших слов своего горе-убийцы. Тот, поняв, должно быть, что выбраться все равно не получится, прекращает свою бесславную возню и, сдавшись, признается. — Меня отправил Миша. — Миша? — переспрашивает Назар, — Кто это? И что ему от меня нужно? — Миша Паньшин, — повторяет мальчишка, — Он велел мне привести вас к нему любыми способами, но предупредил, что сами вы не пойдете. Пустите же! Ослабив хватку, Назар отступает на шаг назад и мрачно ухмыляется. Вот же гад, а. Не сгинул-таки в стенах Нижнего Города, не попал в руки правосудия, не перешёл дорогу тем, кому не надо. И выжил ведь, паршивец, ещё и послал мальца какого-то, которому поручить такую задачу равнозначно тому, чтобы приказать ребенку поймать птицу. Совсем не меняется, хотя прошло уже столько лет. Чтоб его. — Ну веди к своему Мише Паньшину, — усмехается Назар, — Посмотрим, чего он хочет. Кинув на него недоверчивый взгляд, мальчишка озирается по сторонам, а после отступает в тень, взмахом руки приказывая следовать за ним. Назар не противится и, поправив меч, идёт туда, куда его ведут по темным улицам Морталиса. Путь их оказывается недолгим, спустя всего четверть часа они приходят к какому-то дому, у которого Никита (так зовут мальчишку, он представился нехотя, но все же представился) замирает, снова оглядывается, а после коротко стучит четыре раза в дверь. Та распахивается буквально через несколько мгновений и открывает взору Назара знакомую рожу. — Здравствуй, друг. Ударить хочется сильно. За метод связаться, за все это представление, за неоправданный риск, за самодовольное выражение лица и широкую улыбку. Но ударить не получается, потому Назар кривит губы в напускном пренебрежении и фыркает себе под нос. — Ты мне не друг, Миша. Ты самая настоящая свинья. — Без тебя в курсе, — отмахивается тот, — Да не стойте вы там, заходите. Никита, смотревший все это время на них широко распахнутыми глазами, тут же исчезает за дверью, Назар же пару секунд медлит, но тоже входит в дом. Уже там Миша крепко хлопает его по плечу в знак приветствия и подталкивает в спину, намекая идти за ним. — Рад снова тебя видеть, — заявляет он, пока они преодолевают неосвещенный коридор, следуя в неизвестном для Назара направлении, — Извини, что отправил мальца. Больше некого было, старшие все разъехались, а самому вылезать было небезопасно. Надеюсь, ты его не сильно приложил? — И пальцем не тронул твоего мальца, — фыркает Назар, — Но если бы захотел, от него бы и мокрого места не осталось. Где ты его нашел? Мне казалось, ты всегда работаешь один и не терпишь возле себя помощников. — Я расскажу, — обещает Миша, — Мне много что нужно тебе поведать. Ты, кстати, осунулся. Что, при дворе кормят плохо? Или так гоняют, что кости одни оставить хотят от тебя? — Иди к черту. — Прошу прощения, господин глава Легиона. Не хотел обидеть вас. Едва успев увернуться от оплеухи, Миша принимается хохотать и заводит, наконец, Назара в небольшую комнату. Там оказывается два завешенных темной тканью окна, стол, стоящий по центру, на котором покоится довольно скромный ужин и пару бутылок эля, и с десяток стульев. Махнув рукой, Миша приглашает присесть на один из них и сам опускается напротив. Назар вопросительно гнет бровь. — И что все это значит? — А это значит, друг мой закадычный, что я тебя ждал, — нараспев тянет Миша, растягивая губы в ее более широкой улыбке, чем до, — Неужели ты не рад встрече со мной? А мы ведь не виделись с тобой шесть лет, голубчик. — Было бы хорошо, если бы не виделись ещё столько же, — усмехается Назар, — Так чего ты хотел? Миша отвечает ему не сразу. Он хватает одну из бутылок со стола, разливает по бокалам эль, постукивая левой ногой по полу, и будто специально испытывает терпение Назара. Но тот не поддается — да и какой ему резон? Раз притащили сюда, значит, все скажут. Нужно просто подождать, а так как спешить особо некуда, времени навалом. Как раз избыток этого самого времени заставляет вспомнить, с чего вообще у них завязалось знакомство. После убийства Валерии и Зои и исчезновения Ульяны Назар в первую очередь решил, что доберется до баронета Маскурова и вытащит его кишки, на которых потом и повесит его за все содеянное. Поскольку провернуть в одиночку подобное было почти невозможно, пришлось обратиться за помощью к Федору и Андрею, но что первый, что второй стали отговаривать от этой затеи, повторяя, как мантру, что ничем хорошим она не закончится. Однако Назар их не слышал — боль была громче голоса разума, потому он взялся за дело сам. Он лишь упросил Андрея попытаться хотя бы найти Ульяну, тот пообещал ему, что что-нибудь придумает, после чего их пути разминулись на неопределенный срок. Узнать, где живёт баронет Маскуров, оказалось задачей не из простых, поскольку тот имел в своих владениях несколько домов в разных частях страны, и где именно он бывает чаще всего, не был в курсе почти никто. К тому же Назара после убийства управляющего Тенебриса разыскивали, и ему приходилось скрываться, из-за чего взять все в свои руки он не мог. Потому он и вышел на Алину, поскольку добыть любую информацию для нее не было проблемой, и заплатил ей за ее услуги, предупредив, что она ему понадобится и потом. Делать из нее соучастницу он не намеревался, но ему нужен был кто-то, кто и в дальнейшем бы доносил до него вести, и Алина на эту роль подходила идеально. К тому же она сама не была особо против — тех денег, которые он предлагал ей, хватало, чтобы она продолжала помогать. На том и порешали. Когда Назару, наконец, стало известно, где на данный момент пребывает Маскуров, у него не осталось больше препятствий на пути к его не самой благородной цели. Он поехал в Цворик, собираясь прикончить ублюдка и восстановить справедливость, но в дороге настигла беда — его тоже кто-то собрался прикончить. Этим кем-то оказался как раз Миша Паньшин, которому Маскуров пообещал дать аж тридцать тысяч за голову Назара и помочь избежать суда за этот заказ. Конечно, абсурдно было думать, будто кто-то станет наказывать наёмника за убийство другого наёмника, когда они оба должны болтаться на виселице, но Мишу все это не особо то и смутило. Его интересовали деньги, а с последствиями, ровно как и Назар, он собирался разбираться позже. Они столкнулись в нескольких милях от Цворика и в самом деле чуть не убили друг друга. Когда встречаются беспомощная жертва и палач, итог предопределен, но среди них не было жертв, а было два палача. Или вернее сказать, два мастера своего дела, ни один из которых не намеревался сдаваться и умирать. Потому они долго пытались избавиться друг от друга, в процессе оба остались без оружия и перешли на рукопашный бой. Два взрослых мужчины возили друг друга по земле, как малые дети, борясь каждый за свою жизнь, и ни один не сдавал позиции, даже когда казалось, что сил уже нет. Назар, признаться честно, в тот момент думал, что все же отправится к Творцу, потому что Миша был немного сильнее только из-за того, что был чистокровным темным. И он правда в некоторые моменты превалировал и почти побеждал, но Назар, благодаря своей проворности, умудрялся увернуться от решающего удара и продолжить схватку. Под конец они настолько выдохлись, что, не сговариваясь, остановились и посмотрели друг другу в глаза. Первый голос подал Миша. Он объявил, что раз уж все равно убьет Назара (что было очень смело и глупо), то напоследок расскажет ему правду, и поведал о том, что заказ поступил от Маскурова, сын которого был убит на дороге, ведущей в Тенебрис. Миша объяснил, что ему нет дела, кто там кому и за что мстит, его задача просто принести голову, забрать деньги и залечь на дно до момента, пока не найдется другой богатый остолоп, готовый оплатить его услуги. Назар в свою очередь признался, что младшего Маскурова обезглавил он, а теперь вот пришел по душу старшего, потому что тот лишил жизни его жену и дочь. Разумеется, он немного приукрасил свой рассказ, но не для того, чтобы вызвать жалость, а для того, чтобы пустить пыли в глаза, однако этого не понадобилось. После его слов Миша внезапно побледнел, прочистил горло и затих. Было неясно, с чего вдруг последовала такая реакция, но Назар и не собирался разбираться. Он хотел улизнуть незаметно, потому что пачкать руки ещё больше ещё и кровью того, кто помышляет тем же, у него желания не было, но Миша не дал ему сбежать. Миша повел себя, как настоящий идиот, и предложил вместе избавиться от Маскурова, не объяснив, зачем ему это вдруг стало нужно. Назар думал отказаться поначалу, но понимание, что уйти так просто не выйдет, подтолкнуло его согласиться. Он был начеку, пока они скакали до Цворика, и не терял бдительности ни на секунду, опасаясь, что его ведут в ловушку, но правда оказалось иной. В городе они разместились в каком-то заброшенном доме, где стали разрабатывать план. Все это по-прежнему пахло горелым, но Миша не вел себя так, будто намеревался всадить кинжал в хребет, а вполне серьезно подходил к обсуждению и чертил схему дома Маскурова по памяти, поскольку дважды ему там довелось побывать. Назар все ещё был осторожен и мнителен и до последнего не верил, что все это не капкан, в который он забрел по доброй воле, но за ночь до планируемого убийства неожиданно для самого себя немного расслабился и спросил Мишу, почему тот решил поступить подобным образом. Ответ, разумеется, был печальным. Жену и двух детей Миши так же зарезали за то, что он перешел дорогу не тому эльфу, однако возмездия не произошло. Нет, он собирался, он искал, он планировал, но в последний момент передумал. Ему пришел сон, где его Светка, как он ее ласково называл, и двое мальчуганов бегали по полю ржи живые и свободные от всяких оков, что им приходилось нести на земле. Миша пытался увязаться за ними, но натыкался на невидимую стену, которую никак не мог пробить, пока она будто бы становилась все крепче и крепче. В конце концов, он завыл от бессилия и горя, и тогда его жена внезапно оказалась рядом, совсем близко, как и в последний раз, когда он видел ее перед собой. Она обняла его за плечи, утешая, погладила по спине и попросила не очернять душу ещё больше. Не мстить, не пачкать руки, не грешить, а искать покоя и освобождения, пока ещё есть на то шанс. Миша хотел ей возразить, хотел сказать хоть что-то, но он проснулся в своей постели совершенно один и только тогда понял, что все это был сон. В тот же момент он решил, что не станет убивать тех, кто лишил его семьи, и на какое-то время залёг на дно. Когда он рассказывал об этом Назару, у него дрожали губы. Он объяснял, что это была не трусость и даже не слабость, а следование последней воле его жены. Мол только поэтому он не стал мстить, потому что она того не хотела, а так от дел он не отошёл и по-прежнему несёт за собой смерть. И потому он не то, что не осуждает, а даже понимает Назара и его стремление восстановить справедливость. Мол только поэтому помогает, а так бы ни за что, улов то крупный. Лгал ли он? Да черт его знает. Неважно это было вовсе. Потому что Назар, выслушав его историю, поймал себя на мысли, что его Валерия тоже бы не одобрила подобный план. Она бы не позволила наказать виновных, потому что света ее души хватило бы на то, чтобы дать прощения всем, даже тем, кто его не заслуживает. Она была слишком чистой, и никакая грязь к ней не липла, просто судьбу свою она связала не с тем, с кем стоило бы, от того и отправилась так рано Творцу. И ей уже не было нужно возмездие, ей оно никогда не было нужно, это была потребность Назара. Это была его попытка утихомирить боль, которая не улеглась бы все равно, потому что недостаточно причинить ее кому-то другому, чтобы своя собственная исчезла. Уничтожая иных, себя не исцелить. Когда он осознал это, мир на мгновение рассыпался перед глазами. Цели больше не было — только смиренное принятие произошедшего. Миша заметил это изменение, не потому что Назар как-то выдал себя, а потому что тоже прошел через это. Он уточнил, есть ли что-то ещё, что нужно довести до конца, и получил утвердительный ответ. На следующий день, покинув по очереди Цворик, они стали разыскивать Ульяну. Алине Назар выслал денег и письмо, в котором предупредил, что все отменяется, просить ее присоединиться к поискам он не стал, потому что не хотел больше быть связанным с нею на долгий срок. Не исключено, что она могла помочь, но определенный риск существовал и для нее тоже. Губить девчонку, какой бы опытной она не была, он не хотел. Так их дороги и разошлись. С Мишей же их связало невольно на долгие годы. Не то, чтобы они стали близкими друзьями, но не чужими друг другу точно. Их встречи сводились к минимуму и происходили раз в месяц, а то и реже. Каждый раз, оказавшись в одном месте, они делились результатами поисков, и каждый раз приходили к выводу, что тех нет, как нет Ульяны. Она будто сквозь землю провалилась: ни Андрей, который через все свои каналы пытался зацепиться хоть за что-то, ни Миша, у которого был немалый опыт в таких делах, ни Федор, которого тоже втянули в это занятие, ни сам Назар не смогли до нее добраться. Последний вплоть до появления в его жизни Мирона продолжал искать, но так и не сумел добиться поставленной цели, о чем до сих пор сожалеет. О чем он не жалеет, так это о том, что судьба свела его с Мишей. Да, пусть связь их не столь крепка, как кажется на первый взгляд, однако они хотя бы сколько-то могут доверять друг другу. Это сейчас то непозволительная роскошь, а в те времена вообще было чем-то почти недосягаемым. Но у них вышло. Черт знает, каким образом, но в помощи, ночлеге или присутствии они друг другу никогда не отказывали. Плыли в одной лодке. Во всяком случае до того момента, пока Назар не согласился встать во главе армии. Миша протягивает ему бокал, призывая выпить с ним, они чокаются и делают по паре глотков, после чего он, вытерев рот тыльной стороной ладони, принимается, наконец, говорить. — Я слышал, что ты набираешь солдат в Легион. Это правда? — Правда, — подтверждает Назар, — Я езжу по стране и собираю сирот, чтобы пристроить их в армии. Вряд ли приюты смогут взять всех под свое крыло, а так у них будет хотя бы крыша над головой и какое-то дело. Все лучше, чем скитания по улицам. — Это верно, — соглашается Миша, крутя в руках свой бокал, вздыхает и продолжает, — Я тебя сюда позвал не просто так. У меня к тебе есть дело. Нет, даже не дело, а предложение. Но ты должен пообещать мне, что не откажешь, потому что я не знаю, к кому ещё могу обратиться. От прозвучавших слов Назару на мгновение становится не по себе. Если Миша, головорез такого толка, просит о чем-то подобным образом, то страшно представить, что вообще произошло. Может, его разыскивают, чтобы судить? Да вряд ли, он же такой же неуловимый, как Назар в свое время. Точно бы не попался властям после всего, что пришлось пережить. Тогда что случилось? Ему нужно покровительство? Поддержка? Деньги? Вариантов масса, но ни один из них не кажется правдоподобным, потому возникает потребность в подробностях. Чтобы получить их, Назар выполняет просьбу Миши — даёт ему слово. — Что бы это ни было, я постараюсь тебе помочь. — Хорошо, — кивает Миша, — Только потом не говори, что я тебя обманул. Дело вот в чем. Ты ведь помнишь, что я отказал Мирону, когда он пришел ко мне с предложением встать на их сторону? Назар кивает в ответ. Разумеется, он помнит. Когда Мирон со своими сподвижниками затеял пойти войной на Верхний Город, он искал поддержку среди тех, кто эту войну мог бы вести. Ему нужны были не только те эльфы, которые помогали бы деньгами, но и те, которые занимались бы армией, потому он и стал выходить на тех, кто точно бы справился с этой задачей. Первым в его списке стал Назар, что в последствии втянул в эту историю ещё и Федора с Андреем, затем уже Миша. Но последний отказал: вид юнцов, стремящихся изменить мир, не заставил в нем ничего содрогнуться. Идти на такую авантюру он не рискнул, но осуждать его за это было глупо. Надо быть честным — он имел право на такой выбор. Не всякому хотелось ставить на кон все. Мише не хотелось тоже. — Я тогда совершенно не хотел ввязываться в столь абсурдную кампанию, потому что голова моя мне была дорога, — продолжает он, подтверждая своими словами мысли Назара, — Но когда началась война, я все же поддержал Его Величество и встал на его сторону. И сейчас, когда Савченко задумал прибрать власть к рукам, я тоже не пошел против короля. И мои… Воспитанники приняли ту же позицию. — Воспитанники? — переспрашивает Назар, — У тебя есть воспитанники? Миша, ты за кого меня принимаешь? У тебя же принцип работать одному и ни с кем не водиться. — Был, — вздыхает Миша, — Раньше был такой принцип. Но после первой войны он каким-то магическим, черт, образом, пропал, и теперь под моим крылом девять мальчишек. Самому младшему из них четырнадцать. Ты видел его сегодня, его зовут Никита. Я взял его к себе, когда ему было всего десять. Не знаю, чем я думал, но рука не поднялась бросить его умирать на улице. Так и попал ко мне. Да и все они оказались у меня из-за войны. И что мне с ними делать теперь, я понятия не имею. — Погоди, — Назар хмурится, не понимая, о чем идёт речь, — Расскажи по порядку. Откуда у тебя эти мальчишки, и на кой черт они тебе нужны? Снова вздохнув, Миша осушает свой бокал до дна, наливает в него ещё эля и опять пьет. По нему заметно, что объяснять он ничего не хочет, но понимание, что без этого не обойтись, заставляет его все же признаться во всем. — Когда Его Величество вышел из Нижнего Города и пошел на своего отца, я временно отошёл от дел, — сообщает он, — После войны заказов не было, да и народу было не до того. Я понимал, что это ненадолго и вскоре мои услуги вновь кому-то пригодятся, потому жил себе спокойно на накопленные средства и ждал, пока обстановка станет стабильнее. И в один из дней я ездил в Кэус, а там у главных врат сидел мальчишка. Грязный, неотёсанный, голодный. У меня, не поверишь, сердце сжалось, и я решил его хотя бы накормить, а он, пока ел, рассказал, что никого у него нет. Родители умерли во время войны, других родственников не осталось тоже, и вот он теперь один и понятия не имеет, что его ждёт завтра. Мальчишке, на секундочку, двенадцать было всего. Я не знаю, что на меня нашло, но я решил забрать его к себе. Не спрашивай, чем я думал. Я вообще не думал. Просто взял и увез его сюда, а потом помаленьку стал обучать обращаться с оружием. Он и без меня навыки некоторые имел, а так дело пошло даже лучше. В общем я воспитал себе… Преемника? Не знаю. Но Данила стал первым, кого я поселил тут из всех мальчишек. — Так, погоди, — Назар со стуком ставит бокал на стол и, поморщившись, уточняет, — Ты встретил сироту в Кэусе, забрал к себе и сделал из него такого же наёмника, как ты сам? Убийцу ещё одного воспитал? — А вот поменьше осуждения в голосе, пожалуйста, — осаждает его Миша недовольным тоном, — Я, знаешь ли, никогда законопослушным гражданином не был. Да и чему я ещё мог научить ребенка, если сам только то и умею, что убивать? Конечно, я бы познакомил его с другим ремеслом, да вот только сам им не владею. Пришлось передавать те навыки, которые были. И между прочим, я Даниле сразу говорил, что все это дурно закончится, но пример хороший подать ему не мог. Чем богаты. Он вообще-то сносный мальчуган, правда вымахал с меня ростом. Сейчас в Цворике как раз по одному делу. Но ты не боись, там не заказ. Так уж, ерунда какая-то. — Миш, давай конкретнее, — не выдержав, просит Назар, — Я обязательно послушаю, какой у тебя сносный мальчуган, если ты мне объяснишь, к чему все это. От меня тебе что надо то? Миша находится с ответом не сразу. Он вновь отпивает эля, задумчиво рассматривая одно из занавешенных окон, и на лице его отображается такая усталость, словно он не спал трое суток кряду, выполняя какой-то сложный заказ. Назар не торопит его, неожиданно поймав себя на мысли, что разговор этот будет куда сложнее, чем казалось изначально, и терпеливо ждёт. Тактическое отступление приносит свои плоды, и Миша, наконец, начинает всё объяснять. — После смерти моей жены и сыновей я дал себе слово, что никогда больше ни с кем себя не буду связывать никакими обязательствами, — признается он, все продолжая смотреть куда-то в сторону, — Не хотелось больше нести никому опасности и отвечать ни за чьи жизни, кроме своей. Думаю, ты понимаешь меня. И я правда избегал этого, но после войны…. Не знаю. Во мне будто что-то изменилось. Это не дух авантюризма или милосердие, я просто захотел помочь хоть кому-то, раз уж своей семье помочь не смог. Поэтому подобрал Данилу, а после стал забирать к себе других сирот, которых находил на улицах Нижнего Города. Я не был намерен обучать их своему не самому благородному делу, но рядом со мной они ничего другого не видели, и ничего другого я им дать не мог. Потому я воспитывал их под стать себе. Я не горжусь этим, вот нисколько. Но самими мальчишками я горжусь, потому что путь их труден и они справляются, даже когда происходят осечки. Прозвучавшие слова отзываются странным чувством в груди — чувством узнавания. История Назара ровно такая же: потеря самого ценного и вследствии потеря всяких моральных ориентиров, затем внезапное озарение и желание сделать жизнь тех, кому это ещё дано, чуточку лучше. Он хоть и встал во главе армии, солдат своих учил тому же, чему учил Миша своих мальчишек — убивать. И неважно, кого, врагов за идею или жертв за деньги. В сухом остатке тоже самое — смерть и хаос. Разрушение ради создания. Уничтожение ради выживания. Но круг все равно замыкается, и итог всегда один. Неутешительный и ожидаемый. Ещё больше потерь. — Многие из них уже выросли, но все ещё живут подле меня, — продолжает Миша, — Не то, чтобы я против, однако я бы хотел для них чего-то иного. То, чем они занимаются сейчас, не должно стать их главным путем, ведь король показал нам, что есть выбор. И есть шанс на свободу и исправление, нужно всего лишь им воспользоваться. Их шанс — это ты, Назар. И только тебе я могу доверить их дальнейшую судьбу, потому что сам вскоре уже не смогу приглядывать за ними. Смерив Мишу внимательным взглядом, Назар обдумывает прозвучавшие слова и неожиданно понимает, к чему все идёт. Здесь спрятана просьба. Вполне очевидная, не самая сложная. Можно даже сказать, что благородная, но о чести и достоинстве говорить глупо. Назар и не станет. — Ты хочешь, чтобы я забрал твоих мальчишек в армию? — уточняет он, — Чтобы они стали солдатами и пошли иным путем. Верно? — Ты всегда был догадлив, — усмехается Миша, — Именно этого я и хочу. Я понимаю, что у тебя есть свои опасения, но, поверь моему слову, мои мальчишки не монстры. Они не вредят невинным и не убивают всех на своем пути. Быть может, они такие же, как и мы когда-то. Такие же, как я и как ты. А раз уж ты смог научиться применять силу во благо, они смогут тоже. Только нужно показать им, что у них есть шанс. — Сколько лет твоим мальчишкам? — со вздохом спрашивает Назар, — Все ведь старше девяти, я надеюсь? Иначе я не смогу определить их ни в один отряд, даже в самый младший. Вскинув голову, Миша расплывается в улыбке, и, поняв, что его просьбу выполнят, как он того и хотел, принимается рассказывать о своих воспитанниках. Их всего девять: самому старшему из них, Даниле, уже восемнадцать, младшему, Никите, которого Назар сегодня видел, четырнадцать. Остальным мальчишкам от пятнадцати до семнадцати лет, все они сироты и никого из родных у них не осталось, но зато каждый из них владеет и луком, и мечом, и навыками ближнего боя, потому слюнтяями их назвать нельзя никак. Да и обучать ничему их даже не придется — дисциплину соблюдать они умеют, единственное, могут ставить под сомнение чей-либо авторитет, однако против Назара или Федора из-за их дурной и не очень славы пойти не посмеют. Тем более, если Миша им накажет придерживаться послушания. — Они готовые солдаты, — заверяет он Назара, — Хоть сейчас бери и бросай на поле боя, выживут все, даже Никита. Но на войну я бы отправлять их не хотел. А раз уж она закончилась, то в армию под твое крыло я могу отпустить их со спокойной душой. Лишь бы познали хоть что-то, кроме всей этой грязи. — А они сами то против не будут? — Назар гнет бровь в вопросе, — Они все же привыкли работать на самих себя и не ставить под удар свою свободу. А ты их в армию к солдатам засунуть удумал. Не взбунтуются? — Я с ними поговорю, — обещает Миша, — Меня они слушают и против моей воли пойти не посмеют, я для них как наставник. Конечно, нрав проявить они могут, но себя в руках держать они умеют. Беспорядка на натворят, даю слово. Зато пользы от них будет немало. И для них самих, чего уж там. — А где они сейчас? — Да кто где. Разъехались по делам некоторым, но завтра уже вернуться. Ты надолго в Морталисе? — Дня на три. Успеют приехать до моего отбытия? — Успеют. Назар пожимает плечами. Ему не то, чтобы не нравится затея брать относительно взрослых мальчишек в Легион, но стоит учитывать, что эти самые мальчишки не простые сироты, оказавшиеся на улице по воле случая. Они наёмники, и они умеют убивать. В них есть если не жестокость, то определенная холодность, и будет ли это во благо, а не во вред, пока неясно. Но Назар не рискует делать поспешных выводов: он многое видел в жизни и смеет предположить, что изменения могут и произойти. И воспитанники Миши из головорезов превратятся в сносных солдат, умеющих не только отнимать жизни, но и спасать. Им все же нужен шанс, а армия им этот шанс может дать. Если в них будет стремление уйти с пути крови на путь очищения, то из всего этого получится что-то приличное. Назар во всяком случае хочет в это верить. — Тогда я загляну к вам завтра вечером, — решает он, — Посмотрим на твоих мальчишек. Пока побудут при мне, потом я заберу их в Пальмиру. Вряд ли им стоит оставаться в Нижнем Городе, где они успели наворотить делов. А среди светлых они неизвестны, им это самим на руку. Смогут начать заново. — Да, так будет лучше для них, — соглашается Миша, вновь разливая и себе, и Назару эля, — Может, им и не понравится затея уезжать из Нижнего Города, но здесь им оставаться не следует. Да и не держит их ничего, так что пускай едут с миром. Под твоим началом у них хоть будет возможность изменить свою судьбу. — А ты? — любопытствует Назар, — Ты не хочешь изменить свою судьбу? Ещё не поздно вступить в Легион, я смогу тебя устроить. Не солдатом, разумеется. В Далорусе будут сформированы отряды, там один мальчишка командующим назначен. Ты можешь быть его наставником наравне со мной и Федором. Уж навыков тебе хватит точно, в этом я не сомневаюсь. Миша качает головой, будто предложение это абсурдно по своей сути, усмехается как-то невесело и отпивает из бокала. Неясно, чем вызваны его сомнения: то ли темным прошлым, то ли все тем же нежеланием становиться частью огромного механизма. Одно понятно — согласия он не даст. Но вот почему, Назару знать хочется, потому он вновь задает вопрос. — Что заставляет тебя отказаться? — Смысла не вижу, — просто отвечает Миша, — Мне в Легион путь заказан, да и командующим становиться я никогда не собирался. Но даже если бы и захотел, все равно бы не смог. У меня мало времени осталось, Назар. И я даже не знаю, встретимся ли мы с тобой снова. Осознание настигает внезапно. Вот в чем дело. Вот почему Миша просит забрать его мальчишек в армию, его самого скоро не станет, потому он пытается спасти хотя бы их, раз уж себя ему спасать поздно. Но что произошло? Он болен? Его ищут? Он все же нажил себе врагов, которые вот-вот доберутся до него? У Назара снова много вариантов, и ему снова требуется один правдивый. — Что с тобой случилось? — Яд, — объявляет Миша, он со стуком ставит бокал на стол и принимается заворачивать рукав своей рубахи, — Во время первой войны поймал по неосторожности стрелу, а та оказалась отправлена. Целитель сказал, что больше пяти лет я не проживу, но я протянул все шесть. И сейчас мое время почти на исходе. Замолкнув, он показывает Назару свое плечо, освещённое тусклым светом свечи, на котором чуть выше локтя красуется шрам. Небольшой и вовсе не смертельный, если бы он не был оставлен отравленной стрелой. С некоторой горечью Назар подмечает, что Идана ждёт такая же судьба, и сглатывает неожиданно возникшую сухость во рту. Все, кем он дорожит, умирают. Абсолютно все. И спасти он, наверное, все же никого не может. Здесь смерть победила. Но не его самого, а то, что для него по-своему ценно. — Если целитель сказал, что ты не проживёшь больше пяти лет, а ты протянул все шесть, то с чего ты взял, что вскоре умрёшь? — Потому что я чувствую это, — пожимает плечами Миша, раскатывая рукав обратно, — По ночам особенно. Меня временами мучает горячка, в некоторые дни я и вовсе бываю настолько ослаблен, что встать с кровати не могу. Я знаю, что смерть моя уже близко, и для этого мне не нужны слова целителя. Я прожил дольше, чем он говорил, и больше не смогу обманывать судьбу. Да и хватит мне от нее бегать. Раз пришло мое время, значит, так тому и бывать. Лишь бы мальчишки были пристроены, а все остальное уже не столь важно. — Господин Незборецкий в Нижнем Городе сейчас, — вспоминает Назар, — Он хороший целитель и вообще мастер своего дела. Давай я приглашу его сюда? Либо же отвезу тебя к нему. Вдруг он сможет чем-то помочь и продлить твои дни. Не сдавайся, пока не испробуешь все методы. Это не в твоём духе. — Не глупи, — поморщившись, просит Миша, — Не нужен мне никакой целитель. Я их стольких объездил, что не счесть. Один мне и так уже помог. Я два года назад по ночам бредить стал и лихорадить, мальчишки ко мне притащили его. А он меня отварами какими-то стал отпаивать, и, не поверишь, это сработало. Ещё немного протянул. Но целитель тот сразу предупредил, что надолго мне это не поможет, и оказался прав. Я близок к смерти, Назар. И это уже никак не изменить. Назар знает и понимает, что это так. Назар верит в это, но верить этому он не хочет. Как не хочет вновь отдавать в руки старухи с косой ещё одного эльфа, которого если и не клялся защищать до последнего вздоха, то точно не собирался терять подобным образом. Но с судьбой не поспоришь, и с ядом в крови не поспоришь тоже. Миша вот не спорит. Тогда и Назар, как бы ему не было тяжело, не будет тоже. — Если ты убежден, что помочь тебе уже нельзя никак, то я не стану тебя уговаривать, — тихо говорит он, — Но мальчишек твоих я заберу, как ты и просишь. Будь уверен, я их не брошу. — Знаю, — кивает Миша, — И я благодарен тебе за это. Но, если ты не забыл, то я сказал, что это предложение, а не просьба. Потому взамен на твою помощь я могу дать тебе кое-что другое. — Что же? Встав со стула, Миша неожиданно покидает комнату, исчезнув за дверью, но вскоре снова появляется с увесистыми на вид кожаным мешком в руках. Он кладет его на стол, от чего раздается двух бьющихся друг от друга монет, и самодовольно улыбается. — Как и всегда — заплатить за твою услугу, — заявляет он, вновь присаживаясь напротив, — Тут, конечно, больше, чем полагается за девять голов, но будем считать, что я просто невероятно щедр сегодня. — Миш, ты совсем сдурел? — устало спрашивает Назар, — Ты удумал мне платить за то, чтобы я взял к себе девять почти готовых солдат? Прекрати, Творца ради. Это смешно. — А ты не смейся, — осекает его Миша, — Это я не тебе плачу. Я слышал, что казна Далоруса почти пуста, а страну и армию содержать на что-то надо. Так что прекращай рожу кривить и бери. Иначе я поблагодарить тебя не могу, а так хотя бы сделаю благое дело. Куда эти деньги девать, ты сам решай, но отказываться не смей. Мне они все равно уже не нужны. Пусть хоть уйдут тем, кому чем-то помогут. Когда он замолкает, Назар задумывается. Казна в самом деле почти пуста, и деньги сейчас нужны, спору нет. Не только на содержание армии, но и на восстановление страны, на открытие школ, приютов, больниц, производств. Конечно, Верхний Город чем-то поможет, где-то участие примет знать, но и средства, полученные из других источников, не будут лишними. Умом Назар понимает, что взять надо и отдать туда, куда требуется, однако душой он почему-то против. Будто ему платят за то, что он бы и за спасибо сделал. Будто его награждают за то, за что награду требовать он бы ни за что не стал. Хотя глупость все это, конечно. Миша прав — отказываться не стоит. И Назар не отказывается. — Ладно, — соглашается он, так и не притрагиваясь к мешку, — Я возьму деньги для казны. Сколько там? Хитро улыбнувшись, Миша развязывает верёвку на мешке, лезет внутрь и достает оттуда кусок пергамента, который протягивает Назару. Тот берет в его руки, прищурившись, чтобы увидеть написанное в полумраке, приглядывается и не сдерживает своего удивления, тихо чертыхнувшись себе под нос. Миша, поймав его ошарашенный, должно быть, взгляд, самодовольно кивает. — Сами заработали, — объявляет он, — Тратить особо было некуда, вот и откладывали на случай, если пригодятся. И пригодились все же. — Ты же понимаешь, что этих средств хватит на то, чтобы полностью восстановить целый город? — любопытствует Назар, возвращая ему кусок пергамента, — Это баснословные деньги. Уверен, что хочешь отдать их? — А мне они на кой черт? — вопросом на вопрос отвечает Миша, — Для меня они никакой ценности уже не имеют, потому я лучше отдам их тебе, а ты ими распорядишься по уму. И всем так будет лучше. — Ты бы мог отдать их своим воспитанникам. На эти деньги они бы могли не то, что изменить свою жизнь, а начать новую. — Ерунда, — отмахивается Миша, вновь перевязывая мешок веревкой, — Деньги эти им счастья не принесут. Они не умеют жить так, как живут нормальные эльфы. Не приспособлены, понимаешь? А в армии, того гляди, научатся. И зарабатывать будут честным трудом. Так что бери и не думай спорить, иначе я тебя заставлю взять. Спор определенно не принесет результата, понимает Назар, потому он сдается и больше не возражает. Они с Мишей снова пьют, тот предлагает поесть, но на этот раз натыкается на монолитный отказ и больше не напирает. Как-то плавно их разговор перетекает с обсуждения нынешней обстановки в ночь воспоминаний о былом, и Назар сам не замечает, как расслабляется. Последний год был для него напряжённым и сложным, и эта встреча, признаться честно, несколько помогает ему на время позабыть о заботах и горестях. В нем даже возникает желание рассказать о внезапном открытии в лице сына Ульяны, но он себя сдерживает, не рискуя тревожить старую рану. Но она все равно начинает бредить, когда Миша, уже изрядно выпивший, пускается в откровения. — А ведь мальчишки эти мне как сыновья стали, — заявляет он, облокотившись о стол и подперев щеку рукой, — Знаешь, будто их мне и не хватало с тех пор, как я семью свою схоронил. Появились они в моей жизни, и дышать легче стало. Я потому им только добра желаю, хоть и сам их не лучшему делу научил. — Не жалеешь? — уточняет Назар, — Что вообще взял их к себе. Сам же сказал, что не хотел никаких связей, а тут дети. С ними ответственности не избежать. — В том и дело, — вздыхает Миша, — Не хотел, а все равно привязался. Но не жалею, нет. Я немало плохого сделал в этой жизни и прощения не ищу, но если им я принес что-то хорошее, то жил я не зря. Разрушать всегда проще, чем создавать. Вряд ли я создал что-то такое, чем бы следовало гордиться, однако создать могут они. И если я им в этом как-то помогу, то никакая ответственность мне не страшна. Моя участь предопределена. Пусть хоть у них все будет иначе. «Пусть хоть у них все будет иначе». Назар хмыкает себе под нос. Он с той же позицией нога в ногу вот уже шесть лет, пусть и через другую призму. Ему для себя ничего не надо, да и не получит он, потому что просить поздно и добиваться тоже, а вот они, эльфы нового поколения, ещё могут на что-то надеяться и во что-то верить. В их руках возможность изменить мир и увидеть его таким, каким они его себе представляли. И раз уж у них есть такой шанс, Назар предпочтет помочь. Не себе, так им. Это во всяком случае разумно. — Пусть будет. — А ты то чего? — вдруг оживляется Миша, — У тебя же вроде налаживаться должно всё. Армию ты возглавил, прошлое для тебя значения уже не имеет, а ты все с мелкотней возишься. Своих тебе надо, Назар. Неужели во всем Верхнем Городе нет эльфийки, на которой ты бы мог жениться? — Ни одной, — качает головой Назар, — Потому что муж и отец из меня будет никудышный. Легион моя семья, мой долг и мой путь. Другого мне уже не надо. Да и какой от этого прок? У меня столько забот, что обременять себя лишними я не хочу. Женитьба в мои планы никогда не входила, не входит и сейчас. Мне есть, чем заняться и куда направить свои силы. — Какой же ты сноб, — морщится Миша, даже в таком состоянии умудряясь увернуться от оплеухи, — Столько лет прошло, а ты не меняешься. Ладно, жениться не хочешь, но дети? Я слышал, что Федор с Андреем уже обзавелись потомством. Даже Его Величество, и тот дочь успел понести. А ты чего? Неужто армия важнее? — Важнее. Потому что два долга исполнять я не смогу. Миша на это только машет рукой, как бы намекая, что бред все это, доливает из бутылки эля себе в бокал и, отпив из него, качает головой. — Федор же может. — Федор в браке, — подмечает Назар, — И Андрей, знаешь ли, понимает, как все устроено, потому не возмущается и пока воспитывает сына сам. Другой или другая так не смогли бы. Присутствие необходимо, а я это присутствие дать не сумею. Таков расклад. — Ты преувеличиваешь, — возражает Миша, — Допустим, женитьбы ты избегаешь. Но преемник то тебе нужен, не так ли? Хотя бы для того, чтобы армию возглавил после тебя. Можно, конечно, его и среди солдат найти, но умнее будет воспитать самому. Чтобы с малых лет знал, к чему его готовят. Разве я не прав? — Я не хочу заводить ребенка, чтобы передавать ему по наследству свой долг. — А надо бы. Потому что тогда он этим делом жить будет, как живёшь ты. Да и армия после тебя будет в надежных руках, если преемника ты вырастишь, как своего сына. — Чтобы у меня был сын, надо по меньшей мере жениться. Я этого не хочу. — Разве надо? Сирот то много. И совсем малых детей среди них тоже. Удар Миши, сделанный наугад, почему-то попадает прямо в цель, и Назар невольно вспоминает о Роме. О том мальчишке, судьба которого была сломана и по его вине тоже, а чтобы починить ее, неясно, что необходимо предпринять. Он уже устроен в приюте, где и будет воспитываться, и с одной стороны, жизни его больше ничего не угрожает, но с другой, все могло бы быть иначе. Рома мог бы расти в семье, мог бы воспитываться родителями, мог бы обучиться какому-то делу и крепко встать на ноги, без страха глядя в будущее, но всего этого он лишён. То ли волей случая, то ли деяниями иных, важны не причины. Важен итог, а он в данном случае не кажется хоть сколько-то хорошим. Назара это по-странному тяготит, и он не может объяснить даже себе, почему именно. Ещё и слова Миши заставляют мысли шевелиться в голове, словно все это время они там были, но сидели, притаившись, и ждали своего часа. Только вот Назар не даёт ему наступить. Не может себе этого позволить. — Мне возвращаться бы уже, — бросает он вслух невпопад, — Время уже позднее. Завтра вечером зайду, покажешь своих мальчишек. Решим, куда их пристроить пока. — Остаться не хочешь? — уточняет Миша, получив отказ, пожимает плечами, — Ну дело твое. Ты приходи, как сможешь, мы тебя будем ждать. Как войти ведь знаешь? Четыре коротких стука подряд. Не перепутай, иначе пришибут. — Уж постараюсь, — усмехается Назар, поднимаясь с места. Девять, хоть и обученных чему-то, мальчишек ему не противники вовсе, но говорить он об этом не станет. Не повод это для гордости, — Ты, кстати, тоже не меняешься. Как был параноиком, так и остался. — На себя для начала посмотри. У тебя мнительность вместо второго имени. Посмеиваясь, Назар по памяти следует к выходу, пока Миша плетется за ним, едва волоча ноги. У двери они оба замирают, будто не зная, стоит ли им прощаться или отложить это на потом, смотрят друг на друга пару секунд и синхронно ухмыляются. Что-то, наверное, действительно осталось прежним, и вот это ощущение, что каждая встреча может стать последней, в том числе. Завтра они оба могут не проснуться по той или иной причине. Послезавтра их обоих могут убить по любому поводу и без него. Нет ничего постоянного и стабильного, только игра вероятности. Назар в ней каждый раз выигрывает. Миша же признает свое поражение. — Хорошего тебе пути, — говорит он так так же, как и годами ранее, когда их пути снова расходились, и протягивает мешок, — И спасибо. За все. — Рано благодарить, — вздыхает Назар, все же забирая деньги, — Я пока ещё ничего не сделал. — Ты дал слово. А твое слово дорого стоит. Хлопнув его по плечу, Миша открывает дверь и в привычной манере толкает его в спину, будто выгоняя. Возмутиться этой глупой шутке Назар не успевает, сзади раздается хлопок, и он, натянув на голову капюшон и спрятав под плащом свою ношу, выходит на пустую, темную улицу. Задрав голову, он рассматривает затянувшееся пеленой туч небо, за которыми не видно ни звёзд, ни луны, и складывает слова в беззвучную молитву. Не потому что верит, что это поможет. Потому что не знает, что же на самом деле сможет помочь.