Без права на отказ

Хоть раз повстречав на своем пути старуху с косой и отдав ей то, что было дорого, прежним, должно быть, остаться сложно. Внешне скорее всего не изменится ничего, только если в пылу битвы не отсечет кто руку, ногу или что-то другое, внутри же определенно что-то надломится. Заживёт или не заживёт, вопрос спорный, да и задаваться им с течением времени становится глупо. Тем более, если потерь было немало. Тем более, если они не прекращаются. Итог, конечно, всегда разный, не предугадать, как оно сложится потом, но одно останется прежним — прежним не остаться. Утрата всегда забирает с собой не только ближнего, но и часть души (если, разумеется, она существовала ранее), и пустота эта затем разрастается до небывалых размеров, затягивая в себя все, до чего доберется. Назар это знает. Он схоронил достаточно народу, чтобы понимать, как работает смерть, и думать, что сам бы, возможно, смотрелся в могиле не так уж и плохо, да вот только его она зачем-то обходит стороной. Вся его жизнь — это безостановочная борьба, из которой он вроде как выходит победителем и чувствует себя при этом безнадежно проигравшим. Потому что год за годом теряет все больше и больше, провожает кого бы то ни было в последний путь все чаще и чаще и вместе с тем отдает зачем-то себя. Скорбеть по-настоящему, так, чтобы от молитвы трескались пересохшие в агонии губы, Назар разучился. Но отсекать каждый раз крупицу чего-то глубинного, личного и своего — почему-то нет. Как и брать извне он почему-то так и не смог, потому к хроническому провалу где-то там, где должно быть что-то живое, яркое и неугомонное, привык. И, надо быть честными, его такой расклад вполне устраивал. В нем, возможно, что-то ещё осталось, благодаря чему он пока ещё не сложил оружие и не сдался смерти добровольно, но назвать это самое что-то чем-то полноценным и нетронутым у него не поворачивался язык. Да и ни у кого не повернулся бы. Не то, чтобы это было нормально. Не то, чтобы этим стоило гордиться. Однако сам Назар не жаловался никогда и довольствовался тем, что есть. Ему было достаточно того, что он не лишился хотя бы рассудка, милосердия и понимания. А все остальное ему не было нужно по той лишь причине, что ему это самое остальное уже было недоступно. И не будет никогда. Такова плата за все совершенное и невыполненное. Во всяком случае так Назар думал до этого дня. Однако когда он оказывается в тронном зале, заполненном разношёрстной толпой эльфов разных народов, когда в нос ему бьёт запах мирра и елея, забивающий все поры, когда все присутствующие внезапно затихают, наблюдая за проведением обряда, он вдруг чувствует что-то странное. Будто наползающая волна настигает постепенно, баюкая своей песней, подбирается все ближе и ближе и не несёт за собой на первый взгляд никакой угрозы. Только обещание — все тревоги уйдут когда-то. Тогда, когда эта самая волна, наконец, настигнет и получит позволение укрыть своим водным одеялом. Назар не понимает, что это. И даже если бы его попросили объяснить, ему бы не хватило ни слов, ни сил на это. Потому что все, что он может, это стоять среди толпы, смотреть, как Влади читает молитву, склонившись над на удивление смирно лежащей в руках Игоря Надей, и дышать через раз. Нормально не получается, воздух, пропитанный сплетением запахов, не достигает лёгких, не успевает и покидает тело то раньше, то позднее, чем надо. Назар уже даже не контролирует это, он смотрит и смотрит, как завороженный, взглядом цепляется за дочь и не двигается с места, не зная, что с ним такое. Даже когда Игорь эхом вторит словам Влади, даже когда Марк говорит что-то, что полагается говорить, даже когда Надю окунают в купель, Назар ничего не предпринимает. Ему ведь и не нужно, черт, он всего лишь сторонний зритель, но впечатление такое, будто он потерял контроль над своим разумом и телом. В голове нет ни единой мысли, ноги приковываются к одному месту, и только в груди сердце почему-то бьётся быстрее, чем должно. Будто оно пропускает через себя не просто кровь, а кровь, смешанную со странным благоговением, доселе незнакомым или все же знакомым, но утерянным давно. И эта иллюзия, это наваждение не отпускает ровно до момента, пока Надя не всхлипывает жалобно на весь тронный зал. Лишь тогда Назар избавляется от тумана в разуме, вздрагивает, готовый хоть сейчас сорваться к дочери, и озирается по сторонам. Он ловит почему-то взгляд Марка, тот награждает его непрочной улыбкой, смотрит в глаза, будто намекает, что да, есть оно, вот это неуловимое и необъяснимое, заложенное с рождения, но спрятанное под сотню замков, смотрит в глаза и вселяет немного покоя. Даже не покоя — протрезвления, и Назар ему благодарен искренне за это, потому терпеливо дожидается конца обряда. А заканчивается он тем же, с чего и начинался — тихими, но слышными каждому словами Влади, застывшему у алтаря между Игорем с Надей и Марком. — Облачается дитя Творца, Надежда, в ризу правды и истины, и оберегается ныне и до скончания времён отцом духовным, Игорем, и благословляется на путь земной под всевидящим оком Творца нашего. Аминь. — Аминь, — в один голос повторяет весь тронный зал. Надю, наконец, передают Марку, тот заботливо укутывает ее в сухое одеяло и вручает няне, что уходит тут же прочь, чтобы переодеть и накормить дитя. Назар провожает их взглядом, вздыхает и, отстранившись от внешнего гомона, отступает в тень. Ещё довольно рано, едва прошла утренняя трапеза, праздник наверняка будет вечером, потому пока ещё можно заняться своими делами. Потом уже не получится, потом снова следить за порядком и контролировать ситуацию, но не сейчас, и в этом есть свои плюсы. Как и в присутствии Димы — вот он то уж как раз сможет подменить и не подвести при этом, потому, наверное, Назар хотя бы сегодня не будет до ночи наблюдать за гостями, чтобы не натворили чего. Сегодня он, возможно, даже в покоях своих окажется раньше, чем обычно. К обеду приходят вести из Нижнего Города. Гонец у стражи просит почему-то сопроводить его к Назару, когда просьбу его выполняют, он вручает сразу три письма и объявляет, что все они от господина Федора Логвинова, но предназначены разным получателям. — Вот это он просил отдать Его Величеству, — объясняет гонец, тыча пальцем на конверт с печатью Нижнего Города, затем поочередно указывает на два других, — Это он велел передать вам лично в руки, а вот это — своему супругу, господину Андрею Логвинову. Мне было приказано, чтобы эти два письма дошли именно до вас. — Спасибо, — сухо отзывается Назар, пряча их с Андреем письма себе за пазуху, королевское же оставляет в руках, — Ты прибыл прямиком из Нижнего Города, не так ли? — Да, господин Логвинов отправил меня из Далоруса до Пальмиры. — Из Далоруса? Федор был в столице Нижнего Города? — Уже как несколько дней там. И, полагаю, никуда пока ещё не уехал. Назар теряется. Если Федор в Далорусе, значит ли это, что обстановка уже не столь напряжённая, как они все думают? Он бы не стал отправляться в столицу, если бы в стране были масштабные беспорядки, он бы не позволил себе этого. Выходит, что все не столь плохо, либо же есть какая-то причина, по которой Федор не ездит пока по всему Нижнему Городу. Нужно скорее прочитать его послание. Гонец, будто услышав мысли Назара, осторожно говорит. — Мятежи в Нижнем Городе начали стихать. После объявления трёхдневного траура народ решил сложить оружие. Пока ещё происходят вспышки недовольств, но прежнего сопротивления уже нет. Я сам лично видел это. — Не дурно, — вздыхает Назар, поворачивается к страже, — Сопроводите его на кухню, пускай накормят и дадут место, чтобы отдохнул. Лошадь отдайте конюху. Стража молчаливо кивает, гонец же отвешивает поклон в знак благодарности и позволяет увести себя в указанном направлении. Назар направляется к себе, заходит в покои, запирает дверь и в первую очередь достает письмо, предназначенное ему. Читает. «Все детали узнаешь из письма Его Величеству, но тебе я скажу, что обстановка стала намного спокойнее после объявления траура. Это было правильное решение. Дворяне впоследствии даже обратились к народу с призывом сложить оружие, но о результатах пока сказать ничего не могу. В твоём присутствии сейчас необходимости как таковой нет, однако если ты сможешь приехать, чтобы помочь вывести армию, мы с Дарио были бы тебе признательны. Ты ещё спрашивал про Лазина, одного из своих солдат. Так вот, он жив и сейчас находится в Хорусе, постепенно созывает все отряды из близлежащих городов и готовится выполнять дальнейшие поручения. Если тебе нужна характеристика, то я скажу тебе, что он неплох. Об остальном позже. Не уверен, что Его Величеству стоит сейчас приезжать, но, если понадобится, мы, разумеется, обеспечим ему безопасность. Без сопровождения отпускать не смей, я не могу утверждать, что встретят его спокойно. Можешь забрать часть моих солдат из тюрьмы, они любую задачу выполнят хорошо. И пока ты в Пальмире, будь так добр, пригляди за Андреем и Гришей. Их жизни я всецело доверяю тебе. Ф.Л.» Пробежавшись глазами по написанному ещё раз, Назар складывается письмо обратно в конверт и сжигает. Что ж, все действительно не столь плохо, как они считали, и не так хорошо, как они хотели. Траур же и впрямь оказался верным решением, он неплохо повлиял на настрой темных, раз уж даже знать обратилась к народу с призывом отступить. Ещё и Лазин выжил, вот уж и правда добрые вести. Значит, и его навыками можно будет воспользоваться во благо. А что, он темный, солдат из него получился сносный, все поручения он выполнил. Вряд ли уж он откажется стать со временем капитаном, ему это тоже принесет пользу. Все пока складывается более менее удачно. Назар на удачу полагаться не привык, дрянной реализм стал частью естества, но Федор бы ему не солгал. А он прямо сказал — обстановка стала спокойнее. С этим все же можно работать. Не все потеряно. Письмо, отправленное Андрею, Назар по понятным причинам не вскрывает, потому сам доходит до покоев адресата, но на месте не застает. Решив не отдавать личное послание слугам, он направляется в сторону тронного зала, ожидая, что там и найдет всех, кого надо, однако снова ошибается. Зато по пути наталкивается на Мирона, объясняет тому, что пришли вести из Нижнего Города, и просит созвать всех членов Парламента для обсуждения. Мирон, вскинув брови в удивлении, спрашивает. — И что говорит Федор? — Я не читал, — пожимает плечами Назар, — Гонец сказал, чтобы письмо было передано лично в руки Его Величеству. Так что только он сможет поведать нам, о чем же говорит Федор. — Я тебя понял, — кивает Мирон, — В таком случае не будем терять ни минуты. Иди в переговорную, я сейчас же всех соберу. Он не обманывает, в переговорной и впрямь спустя четверть часа собираются все причастные. Первыми заявляются Охра и Лия, новоиспеченная маркиза говорит, что не задержится надолго, ей лишь нужно кое-что уточнить у Его Величества, после чего она сразу же уйдет. Вслед за ними приходит Мамай, чуть позднее — Мирон. Последним к ним присоединяется и сам Марк, он недолго беседует о чем-то с Лией в стороне, хмурится, слушая ее внимательно, улыбается, затем и вовсе смеётся и, наконец, отпускает ее. Когда за ней закрывается дверь, Назар протягивает письмо. — Это от Федора, — объясняет он, — Велено было передать лично в руки. — Благодарю, капитан, — кивает Марк, опустившись на соседний стул, берет конверт в руки и вскрывает печать, — Что ж, посмотрим, чем порадуют вести. Читает он молча, то и дело кусает нижнюю губу, трёт подбородок и сводит брови на переносице, отчего складывается впечатление, будто вести вот совсем не радуют. Закончив, он отдает пергамент Назару, тот принимает его и быстро изучает его содержимое. «Дабы не тратить свое и ваше время, буду краток. На данный момент нахожусь в Далорусе вместе с господином Виейрой. После казни Савченко народ внезапно перестал оказывать сопротивление, многие из мятежников сдались добровольно взамен на сохранение жизни. Знать и дворяне признали поражение и призвали граждан отступить. Нижний Город держит траур, объявленный вами, Ваше Величество. Не могу назвать обстановку стабильной, но она уже многим лучше, чем была до. По вашему приказу мы с Дарио начали созывать отряды со всех концов страны, солдаты стекаются по точкам распределения и ждут дальнейших указаний. Мы ждём тоже. Как и зерно, оно сейчас нужнее всего остального, потому просим как можно скорее начать поставки. Легион готов сопровождать купцов и обеспечивать их безопасность, если того понадобится. Основная угроза силами армии устранена. Ваше присутствие в Нижнем Городе сейчас необязательно, однако если вы считаете это необходимым, я лично встречу вас и сопровожу до Далоруса. Иных прошений и вопросов нет, ждём новых поручений. Ф.Л.» Письмо дальше идёт по рукам, с ним ознакамливаются по очереди Мирон, Мамай и Охра, когда все заканчивают с прочтением и видом своим выражают готовность к обсуждению, Марк вздыхает, сцепляет пальцы в замок и кивает самому себе. — Что ж, господа. Вы сами все видели, так что решение мое остаётся в силе. Через три дня мы отправляемся в Нижний Город. — Уже? — удивляется Мамай, — Почему так скоро? — Будь моя воля, я бы уехал уже сегодня, — усмехается Марк, — Но ответ до Федора и зерно не дойдут так быстро, потому придется обождать. Как только начнутся полноценные поставки, мы сразу же выдвигаемся в путь. Солдаты в сопровождение ведь найдутся, капитан? — Разумеется, — вздыхает Назар, понимая прекрасно, что те уже нашлись и просто ждут, пока им прикажут ехать, — Я займусь этим вопросом. — Я все ещё не уверен, что это хорошая затея, — качает головой Мирон, — Однако перечить не намерен. Каковы наши дальнейшие действия, Ваше Величество? Дать приказ купцам начинать отправку зерна? — Именно, — подтверждает Марк, — И отправить письмо Федору. Предупредите его, что мы скоро прибудем, он должен знать. И ещё один момент. Господин Игорь Незборецкий спрашивал у меня позволения поехать со мной, если вдруг я приму такое решение. Я не стал ему отказывать. Скорее всего его супруга и мать останутся при дворе, потому прошу в мое отсутствие приглядеть за нашими дорогими гостями. Охра, поручаю это вам с маркизой Янсонс. — Будет сделано, Ваше Величество — отзывается Охра, все же предпринимает ещё одну попытку вразумить, — Вы точно уверены, что вам необходимо ехать? Быть может, имеет смысл немного переждать. — Ни в коем случае, — улыбается Марк, — Раз уж по словам Федора обстановка стала стабильнее, нам нельзя упускать такую возможность. Я выйду к народу и тем самым окончательно зарою этот топор войны. К тому же я уже дал приказ начать освобождать заключённых, так что мое присутствие необходимо. Если у кого-то есть весомые возражения, я готов выслушать. Да какие уж тут возражения, думается Назару, но вслух он, разумеется, ничего не говорит. Он вдруг понимает, что Марк спланировал все буквально до мелочей. Нужно угодить северными и показать свою власть? Вот и казнь Савченко и Тимарцева. Нужно сгладить острые углы после суда? Вот и зерно, и освобождение заключённых, и траур по всем жертвам войны. Нужно оставить на кого-то дочь? Вот и просьба к Незборецким, чтобы помогли в столь непростое время. Нужно как-то задобрить темных, чтобы те не бросались на королевского бастарда? Вот и больница от северных, одним из которых является отец этого самого бастарда. Каждый шаг просчитан, каждое решение взвешено и обдумано. Может, это просто удача, везение или воля судьба, но в такое Назар не верит. Верит он тому, что видит, а видит он то, что Марк из всего извлекает пользу. Как бы ему не было тяжело, как бы ему не было страшно, он упрямо шагает вперед, шагает напролом и не собирается отступать. Он говорил, что раньше, во время войны, Назар вел его за собой, потому он и шел. Сейчас смена ролей: это Марк прокладывает им дорогу и тащит, тащит, тащит всех следом, надрываясь и жертвуя своими интересами ради всеобщего блага. И как теперь можно быть против? Назар в былые то времена не был, значит, не будет и впредь. Не потому что клялся, обещал и давал слово (хоть и это имеет значение), а потому что должен. Потому что снова тот же вопрос: если не он, то кто? Это не значит, что он такой единственный, вовсе нет. Но оказанное доверие он подводить не станет. Хотя бы ради того, чтобы оставаться тем, на кого Марк в любых обстоятельствах может положиться. Весомых возражений ни у кого не находится, потому они повторно обсуждают все детали предстоящей поездки и вскоре расходятся. Назар решает поговорить с Марком лично чуть позже и во второй раз направляется в покои Андрея. Фортуна поворачивается лицом, и тот обнаруживается на месте, увлеченно беседующий о чем-то с лежащим в люльке Гришей. Последний при виде Назара издает приветственный звук. Впервые, должно быть, на памяти всех присутствующих. — Ты посмотри, а он начал привыкать к тебе, — усмехается Андрей, качая люльку и тепло глядя на сына, вскидывает голову и спрашивает, — Ты по делу? — Можно и так сказать, — отвечает Назар, доставая письмо из-под пояса, — Это тебе от Федора. Я заходил, но тебя не было, поэтому отдаю только сейчас. Он просил, чтобы лично в руки. Андрей меняется в лице, берет в руки конверт, кивает как-то рассеянно и поднимается на ноги. Он зачем-то отходит к окну, Гриша, оставленный без его внимания, морщит нос, и Назар, опасаясь детского плача, сам принимается качать люльку. Грише, к счастью, этого хватает, чтобы не пуститься в слезы. Но не хватает Андрею. Он спустя несколько минут комкает письмо в ладони, устремляет взгляд в окно и тихо, едва слышно всхлипывает, тут же утирая нос второй рукой. Его реакция на секунду пугает Назара (мало ли, о чем Федор умолчал в других своих посланиях), потому он внимательно осматривает Андрея и выдыхает с облегчением, когда замечает, что тот ещё и улыбается. Творец, растрогался что ли? Глупость какая-то. — Все в порядке? — Да, — поспешно кивает Андрей, поворачиваясь лицом, — Все замечательно. Федор сказал, что дела пошли в гору, поэтому он, возможно, вскоре вернётся. Ты не представляешь, как я рад таким вестям. — Как раз я представляю, — хмыкает Назар, — Марк дал приказ готовиться к отъезду, через три дня мы отправляемся в Нижний Город. Если там все окажется действительно не так плохо, как говорит Федор, то я отпущу его в Пальмиру вместе с остальными. — Ты же помнишь, что обещал мне вернуться через месяц? — Разумеется. Как минимум обряд мы точно проведем. А дальше уже будем исходить из ситуации. На удивление Андрей не артачится и не спорит, как это бывало раньше, снова оказывается рядом, встаёт у люльки и, обхватив свои плечи руками, о чем-то думает. Причем думает громко — Назар, не имея навыка читать мысли, кожей чувствует, как они зарождаются в чужой голове, стремительно сменяя друг друга. Он ждёт, пока любая из них будет озвучена, не прекращая качать Гришу, и вскидывает взгляд, когда Андрей, наконец, вновь подаёт голос. — Тебе нужно быть в Пальмире, — тихо заявляет он, — Я понимаю, что в нынешних обстоятельствах это не так просто, но ты не должен уезжать надолго. Твое присутствие здесь необходимо. — Почему ты так считаешь? — Потому что я тоже отец, — усмехается Андрей, — Потому что второй отец моего ребенка тоже вечно где-то пропадает. Такое не проходит бесследно. Твое постоянное отсутствие скажется на Наде, я уверен в этом. Пусть официально ты не являешься ее отцом, пусть она об этом никогда не узнает. Но она нуждается в тебе. Она все чувствует, и ты должен быть рядом с ней хотя бы иногда. Постарайся не уезжать надолго или хотя бы возвращаться почаще. Это правда важно. — Ты беспокоишься не за Надю, — качает головой Назар, — Ты беспокоишься за Марка. Он почти уверен в своих словах и, быть может, даже не нуждается в подтверждении или опровержении. Андрей, конечно, тоже познал всю прелесть отцовства при условиях постоянного отсутствия мужа, но его положение совсем другое. Он родил сына в законном браке, и в воспитании Гриши участие могут принимать оба его родителя. С Надей так не получится. Официально она является дочерью Марка и Кирилла, потому Назару подступать к ней ближе никак нельзя. Сейчас, пока она ничего не понимает и ничего не запомнит, можно, но потом, когда она начнет познавать мир и окружающую обстановку, когда начнет мыслить и говорить, Назар обязан будет отстраниться. Он не няня, чтобы возиться с королевским бастардом, тем более девочкой, он не учитель и не воспитатель. У него нет прав быть подле нее, если только она не вступит в ряды Легиона, но этого он сам не допустит. Никогда. Никогда это светлое дитя не возьмёт в руки оружие, никогда не будет знать той жизни, в которой ей необходимо будет уметь убивать врагов. Следовательно, никогда Назар не сможет стать тем, кто будет опекать ее. Ему жаль отчасти, однако так будет правильно. Так Надя уцелеет, так ей ничего не будет угрожать. Это тоже способ защитить, хоть и на первый взгляд кажется иначе. Потому ей и не нужен Назар в том плане, о котором говорит Андрей. Он нужен ей, как опора, как тот, кто будет верен и будет беречь от всех невзгод, и это реализовать вполне возможно. Но вот быть настоящим, полноправным отцом — извините, недостаточно полномочий. И все знали об этом с самого начала. Но Андрей, видите ли, уверен в обратном, хотя на деле просто пытается лукавить. Он просит быть не рядом с Надей, он просит хотя бы через Надю быть рядом с Марком. Спрашивать, на кой черт, бессмысленно, все и без того ясно. Только вот есть один нюанс — и этого тоже Назар не может дать. Не только из-за забот, Легиона, дел в Нижнем Городе и прочего. Ещё и из-за того, что Марк вынужден будет когда-то вступить в брак и тем самым прекратить все то, что было до. Пока ещё он цепляется за былое, пока ещё он не готов отпускать привычные и стабильные вещи, но ему придется. И чем быстрее, тем, наверное, лучше. Он примет то, что не осмеливается принять, и пойдет дальше своей дорогой. Назар, конечно, пойдет следом, но не в той роли, в которой шел все это время. Он вернётся к прежней — верный соратник и глава армии. Он вернётся к точке отсчёта без допущения каких-то безрассудных дополнений. Потому он убежден — он не нужен Марку так, как думает Андрей. Или, быть может, нужен, но не имеет на то права, или не будет иметь в дальнейшем, не столь важно. Истина заключается в том, что Назар обрубит эту связь собственными руками, ведь таков расклад. Это не значит, что он исчезнет. Это не значит, что он перестанет поддерживать. Это значит, что он уйдет в тень, что всегда будет где-то поблизости, но никогда не будет заявлять о себе. Потому что так можно. Иные варианты даже не рассматриваются. — Даже если так, то я не вижу ничего дурного в том, чтобы ты был подле него, — вздыхает Андрей, — Ты ведь видишь, как ему непросто. Не бросай его одного со всеми невзгодами, будь рядом с ним. В конце концов, ты же клялся стоять за своих солдат до конца. А Марк всегда будет твоим солдатом, даже если на его голове сидит корона. — Я не отрекаюсь от своих слов, — возражает Назар, — Я до конца своих дней буду верен королю, даже если он мой бывший солдат. Но не путай одно с другим. Я буду тем, кто поддержит Марка при любых обстоятельствах, тем, кто будет на его стороне безоговорочно. Но я не могу дать ему того, о чем говоришь ты. — С чего ты это взял? — Он король, Андрей. А я глава его армии. Вот и все, что нужно знать. Андрей поджимает губы в немой досаде, впервые, должно быть, отступив, а не продолжив отстаивать свое мнение. Он наклоняется к люльке и берет Гришу на руки, осторожно тычет подушечкой указательного пальца ему в нос, улыбаясь, и вроде бы не выражает желания продолжать беседу. Назар, подумав, решает уйти, потому встаёт, сухо кивает и уже было добирается до двери, как в спину ему летят слова, сказанные Андреем так же тихо, но настойчиво. — Федор тоже глава армии, — напоминает он, — Но от этого он не перестает быть отцом и мужем. Ты мужем не стал, но не смей отрекаться от Нади. Она твоя дочь, а Марк как раз тот, кто подарил ее тебе. Хотя бы поэтому ты не имеешь права бросать их. — Я не бросаю, — не оборачиваясь, отвечает Назар, — И не брошу. Я просто останусь тем, кем должен. — Ты и сам не понимаешь, кем ты должен быть, — хмыкает Андрей, — Ты глубоко зарыл в себе это. Я не осуждаю, только потому что сам выпил достаточно этой горькой воды. Но я прошу тебя — не трусь. Времена изменились, и ты больше не тот, кем был прежде. — Дело не в этом. Я не трус, и ты это знаешь. — Знаю. Но не смей убеждать меня, будто в тебе нет страха. Назар тяжело вздыхает, хватаясь за ручку двери. Нет у него того страха, о котором идёт речь. Ему непозволительно его иметь, он от него избавился несколько жизней назад. Сжёг и рассеял прах на ветру. Не ради себя. Ради других. — Больше нет. — Тогда ты знаешь, как на самом деле будет правильно поступить. Сжав плотнее челюсти, Назар выходит в коридор, так ничего и не ответив, и направляется в сторону выхода из дворца. Он знает, что значит правильно поступить по мнению Андрея. Жаль лишь, что это самое правильно никому в конечном итоге не принесет ни утешения, ни блага.

***

Дни пролетают в суматохе: Марк отдает приказ начать поставки зерна и освободить всех заключённых, с последующим отправлением их на земли темных, пишет Федору, чтобы тот встретил их у границы и распределил по городам, и сам активно готовится к отъезду. Назар готовится тоже — он формирует отряд, который будет сопровождать их всех до Далоруса, даёт Роме задание проводить тренировки с младшими отрядами на время его отсутствия и ещё раз беседует с Димой, чтобы тот понимал, какова его задача. Темные же так и вовсе пребывают в приподнятом духе, ожидая, когда, наконец, смогут вернуться домой, и даже становятся куда более терпимыми. Возможно, предполагают, что из всего затеянного выйдет что-то сносное. Первыми из Пальмиры уезжают северные, остаются лишь Незборецкие, остальные же покидают Верхний Город, благодаря за теплый прием. В честь их отъезда в тронном зале устраивают прощальный ужин, на котором Назару, к его счастью, позволяют не присутствовать. На следующий день он даже просыпается, поняв, что смог поспать дольше, чем несколько часов, и напоследок ещё раз заглядывает в штаб. Завтра он отбывает в Нижний Город, нужно убедиться, что, пока его не будет, здесь не произойдет ничего дурного, а для того нужно лично всё проконтролировать. Это не паранойя. Это предусмотрительность. Обратно во дворец он возвращается к позднему вечеру вместе с отрядом из пятнадцати солдат, помогает им разместиться, а сам следует к покоям Марка. Им нужно ещё раз обсудить все детали, а также решить, кто и чем будет заниматься в дальнейшем. Это Назар знает, какова его задача, остальным же необходимо найти какое-то дело. Раз уж едут, то должна же быть польза, не так ли? В противном случае вся эта затея окажется не больше, чем фарсом и торговлей лицом. К счастью, Марк считает так же. — Полагаю, вы с Федором будете постепенно созывать солдат и выводить войско с земель темных, — задумчиво говорит он, пока ходит из стороны в сторону и покачивает Надю на руках, — Мирон скорее всего будет заниматься развозом зерна по стране, Дарио я хочу поручить задачу распределить освобожденных из заключения по городам, где произошло больше всего разрушений. Конечно, это не значит, что все будут заняты сугубо своим делом, если понадобится помощь, никто никому не откажет. Однако я предпочту, чтобы все знали, каково их приоритетное задание. Так будет проще. — А ты? — уточняет Назар, откинувшись на спинке стула, — Что намерены делать вы с Игорем? — Для начала я хочу выйти к гражданам Далоруса, — отзывается Марк, — Встретиться с ними лицом к лицу и объявить, что война окончена. Думаю, сделать официальное объявление не будет лишним, все мои подданные заслужили того, чтобы увидеть меня. Потом я намерен посетить некоторые города, чтобы понять, какова обстановка. Разумеется, вместе с Игорем мы также съездим в Нарг, там ведь будет построена больница. Но это не главное. Я хочу показаться своему народу и выслушать их. Если они увидят мое участие, у них будет хоть какая-то надежда, что все однажды наладится. Договорив, он отворачивается к окну, будто не желает слышать ответа, Назар же хмыкает себе под нос и не спешит ничего сказать. Есть ли у него опасения? Само собой, черт побери, потому что он знает, что риск пока ещё существует, и все затеянное чревато последствиями разного рода паршивости. Есть ли у него предложения? Да, как минимум одно, чтобы Марк сразу же после того, как они с Игорем побывают в Нарге, уехал обратно в Пальмиру и не совался в Нижний Город до тех пор, пока не будет установлен хоть какой-то порядок. Есть ли у него возражения? Много. Непозволительно много. Настолько, что озвучить их за один раз невозможно. Но Назар не станет ничего говорить сейчас, только потому что не хочет сбивать настрой. Пусть уж лучше Марк отправится в Далорус с искренним стремлением сделать что-то полезное для своего народа, а уже там, оказавшись перед гражданами, сам поймет, что к чему. Ведь нельзя сказать, что все его предложения ошибочны, нельзя утверждать, что все его планы априори провальны. Просто он не осознает, каково их положение на самом деле по той лишь причине, что не видел собственными глазами происходящего в Нижнем Городе. И не осознает с чужих слов, потому что ему необходимо во всем убедиться самому. Назар решает предоставить ему такую возможность, думая про себя, что ни на шаг не отойдет, чтобы не допустить непоправимого. Либо же Федора попросит приглядеть, тот точно не подведёт. И как только Марк утолит эту неясно откуда взявшуюся потребность показаться своим подданным и оценить нанесенный стране ущерб, Назар сразу же отправит его обратно во дворец. Обратно к их дочери. А сам он разберётся со всеми заботами, ему это под силу. — Пусть так и будет, — вздыхает он, — У меня только одно условие: с тобой всегда должны быть либо я, либо Федор. Все остальное исключительно так, как ты считаешь нужным. — В самом деле? — удивляется Марк, повернувшись снова лицом, — Даже не станешь снова говорить о том, что все это неразумно и опасно? — А тебе это нужно? — усмехается Назар, — Я думаю, что нет. Ты уже услышал мое мнение, повторять дважды я не намерен. Переубедить тебя я не могу, запереть во дворце тоже. Потому все, о чем я прошу, быть всегда в моем сопровождении или сопровождении Федора. Большего от тебя я требовать не буду. Наградив его нечитаемым взглядом, Марк смотрит на Надю, что даже не думает спать, а беззаботно вертит в своих руках завязки отцовской рубахи. Одну она даже тащит в рот, будто хочет понять, съедобно или нет, но ей, увы, не позволяют, отчего она недовольно фыркает и предпринимает ещё одну попытку. Та оказывается провальной, потому Надя теперь уже пищит, требуя дать ей желаемое, и взмахивает своим крохотным кулачком в воздухе. Назар не сдерживает улыбки. — Ее кормили? — спрашивает он. — С час назад, — отзывается Марк, в очередной раз отбирая у дочери предмет ее интереса, обращается к ней ласковым тоном, — Душа моя, это нельзя есть. А даже если бы было можно, тебе бы все равно не понравилось. И вообще тебе пора спать, ты так не думаешь? Надя явно думает иначе, потому снова тянется к завязкам, снова натыкается на отказ и открывает было рот, чтобы по-своему выразить свое возмущение, но Назар оказывается быстрее. Меньше всего накануне отъезда он хочет опять наблюдать за тем, как его дочь заливается слезами, потому встаёт, забирает ее у Марка и прижимает ее к своей груди, придерживая за шею. Надя отчего-то не сопротивляется, кладет ему меж ключиц свою голову, ещё не умея держать ее прямо, и замолкает. Назар кожей чувствует ее теплое дыхание и неожиданно для самого себя расслабляется. И почему все так? — Тебя она явно любит больше, — качает головой Марк, даже не скрывая улыбки, — Творец свидетель, ты ее разбалуешь, и мы все будем плясать под ее дудку в будущем. Помяни мое слово. — Не неси ерунды, — тихо усмехается Назар, — Разбаловать ее я не смогу ни при каких раскладах. Даже если бы она когда-то попала в ряды моих солдат, я бы гонял ее, как и всех остальных. Если не больше. — Я подумаю об этом. Может, не будет лишним научить ее хотя бы защищаться. Назар замирает, думая, не послышалось ли, косится на Марка и с трудом сдерживает все слова, что стремятся вырваться наружу. Он делает глубокий вдох, крепче перехватывает Надю, чтобы ей было удобнее, и говорит. — Я не возьму ее в Легион. — Это всего лишь… — Нет, — отрезает Назар, не дав Марку закончить, — Никогда, слышишь? Наша дочь никогда не возьмёт в руки оружие, я тебе не позволю. Даже если это будет твой приказ, я в любом случае найду способ нарушить его. И ты меня не переубедишь. Марк будто бы теряется, смотрит с примесью удивления и непонимания, распахивает было рот, но мигом закрывает его обратно и опускается на стул, не стирая с лица этого глубоко задумчивого выражения. Назар не дает ему никаких объяснений, считая глупым в принципе что-либо объяснять, и прижимается щекой к светлой макушке Нади. Он убежден — его дочь не будет вынуждена учиться защищать себя через силу и кровь. Ее жизнь будет иной, не такой, как у него, его товарищей и солдат. Даже не такой, как у Марка. Желательно, чтобы не такой, как у Марка. Нет, Надю ждёт другое будущее, светлое, полное надежд, которые не страшно возлагать. Неомраченное войной, голодом и нуждой. Назар не допустит, чтобы она познала смерть раньше, чем придет ее время. И пойдет остатками своего авторитета в этом вопросе даже против короля, если того потребуется. Не побоится уж точно. — Разве ты не считаешь нужным хотя бы научить ее бороться? — осторожно спрашивает Марк, — Я не говорю о том, чтобы она стала солдатом. Но уметь дать отпор она должна. — Она и без этого отлично борется, — отвечает Назар, — Она родилась во время войны и в первые же дни чуть не погибла. Хватит с нее. Оружие ей в руки я не позволю дать даже потехи ради. Я не буду учить ее убивать. И никому другому не разрешу помышлять таким. Марк не спорит вслух, хоть и становится заметно, что у него есть возражения. Он приглядывается к Назару внимательнее, будто хочет увидеть что-то, что ранее ускользнуло от его внимания, а затем вдруг встаёт и подходит ближе. Застыв напротив, он улыбается широко и качает головой. — Если вдруг Надя когда-то захочет сама обучиться всему, ты не сможешь ее остановить, — внезапно заявляет Марк, кивая на дочь, — Потому что она уже получает все даже после стольких отказов. Назар хмурится, не понимая, к чему это было сказано, смотрит на Надю и вздыхает. Угомонилась она, как же. Нет, всего лишь добилась желаемого без разрешения, вот и жует теперь беззаботно своим беззубым ртом завязку на его рубахе. И как только умудрилась не выдать себя? Обманщица. — Это у нее от тебя, — абсолютно искренне говорит Назар, осторожно отбирая у Нади предмет ее тайных желаний, — Добиваться своего несмотря ни на что. — Не неси ерунды, — повторяет его слова Марк, — У нее явно получается лучше. Молча пожав плечами, Назар решает, что не будет спорить. Да и чего ради? Он же видит прекрасно, как Марк виртуозно водит за нос собственную судьбу, как извлекает выгоду даже из того, в чем изначально не было никакого намека на пользу, как во всякой игре, затеваемой им самим или кем-то ещё, на ходу меняет правила под себя. Назар не в курсе, откуда такие навыки, понятия не имеет, к чему все это приведет, но в одном он уверен точно — Марк достигнет желаемого рано или поздно. Он сумеет завоевать доверие и признание своих подданных без проявления грубой силы, а с помощью других механизмов. Ему бы только не оступаться, не позволять себе опрометчивости и безрассудства, и тогда все обязательно получится. Пока в нем горит этот огонь решимости, все можно исправить, починить и подлатать. Все можно изменить в лучшую сторону. — Назар, — тихо зовёт его Марк, заглядывая в глаза, — Спасибо. Я понимаю, что тебе наверняка не нравятся некоторые мои решения, но я правда благодарен тебе за то, что ты поддерживаешь меня. Я не знаю, что бы я делал, если бы и ты был против. — Правильно понимаешь, — кивает Назар, — Не все из того, что ты делаешь, меня устраивает. Но я не хочу идти против твоей воли. Это твоя страна и твои подданные, это твой народ. И трон тоже твой, потому что тебе он достался по праву, потому что ты сам его себе завоевал. После такого глупо как-то оспаривать твои решения и ставить под удар твою власть. Раз уж ты хочешь стать признанным через мир королем, пусть будет так. Я могу только встать на твою сторону и помочь всем, что мне под силу. С остальным тебе придется разбираться самому. Надеюсь, ты готов к этому. — Готов, — подтверждает Марк, и Назар снова видит того мальчишку, что пришел в Легион с пылающим взглядом. Разница, конечно, очевидна, теперь уже перед ним не бастард, а король, но некоторые вещи остаются прежними. Например, этот блеск в глазах, требующий немедленно действовать. Засмотреться можно, — Но один я вряд ли справлюсь. Поэтому я правда благодарен тебе, что ты не идёшь против меня. И я бы хотел, чтобы так было и дальше. — Если это просьба о помощи, то избавь меня от необходимости повторять одно и то же. Я с тобой, Марк. И ты это знаешь. Марк кивает. Разумеется, он это знает. А вот Назар не знает, зачем они снова завели этот разговор, но не рискует лезть глубже и искать какие-то сакральные смыслы. Он принимает как данность тот факт, что Марку порою необходимо слышать то, что без того ясно, и переводит взгляд на Надю. Та, потеряв всякий интерес к несчастным завязкам на его рубахе, медленно засыпает, распахнув рот. Глаза ее закрываются под тяжестью век, она резко открывает их, сопротивляясь усталости, а затем снова проваливается в дремоту. Так повторятся несколько раз, Назар удобнее перехватывает Надю, чтобы уж точно не очнулась, покачивает ее на своих руках и в странном жесте угловатой нежности зарывается носом в ее макушку. Пахнет молоком, совсем немного розовым маслом и чем-то неуловимо сладким, знакомым и неведомым одновременно. Пахнет невинностью, пахнет чистотой, которой все взрослые, а порою и дети тоже, лишены напрочь. Назар втягивает полные лёгкие этого запаха и укореняет в своей голове мысль, что его дочь никогда не испачкает руки в крови. Ничто на свете не заставит ее столкнуться со смертью до того момента, пока дни ее не будут сочтены. Ничто на свете не вынудит ее встать на сторону разрушений. Назар этого не допустит, а если понадобится, возьмёт любой грех на себя. Ему уже нечего боятся, он столько всего натворил в жизни, столько всего сломал, что ни одна молитва, ни одно покаяние не спасут его от праведной кары. Потому он уже ничем не рискует. Абсолютно ничем. И, возможно, будь у него такое право, будь все чуточку проще, он бы попытался стать для Нади настоящим отцом. Хотя бы ради того, чтобы защитить ее не только от внешних врагов, но и от тех, что таятся внутри любого. Тот факт, что он будет стараться оберегать ее от любых опасностей, не означает, что опасность не возникнет никогда. Когда-то Надя столкнется с тем, что допустимым для нее станет грех, и было бы неплохо объяснить ей, почему допустим он лишь иллюзорно, на деле же лучше не позволять ему брать верх. Назар не моралист, вот совсем, и подобные стремления кажутся даже ему самому глупыми, но он думает об этом всём в немного другом ключе. Он бы хотел сохранить в Наде чистоту для того, чтобы она не познала разрушений. И тех, что творятся в мире, и тех, что происходят в душе. Он бы хотел оставить Наде целостность ее духа, чтобы она не познала, каково это — нести хаос и быть в эпицентре этого хаоса. Он бы хотел показать ей, как надо, не потому что сам наделён подобными, а как раз потому что в курсе, как не надо. И, возможно, он бы смог показать ей другой путь, куда более чистый и правильный, потому что сам всегда шел по грязному и ложному. Но, увы, это невозможно. У Назара есть желание и нет права, и второе в данной ситуации выигрывает всухую. Разгромно. Безоговорочно. Он ее отец, но это ничего не меняет, потому что информация эта была и будет в строжайшем секрете до скончания времён. Не исключено, что, если бы Надя была его законной дочерью, все было бы несколько проще, но подобное где-то за гранью реального, потому и нечего размышлять впустую. Назару жаль лишь отчасти, однако в нем есть надежда, что Марк справится не хуже, а то и лучше него. В Марке ведь тоже мало грязи, куда меньше, чем в ком-либо ещё. И у него обязательно получится воспитать их дочь правильно. Назар же всегда будет подле них как тот, на кого они могут положиться. Это безопасный расклад. Им стоит довольствоваться. Надя вскоре действительно засыпает, во сне причмокивая губами, дыхание ее становится ровным, совсем тихим. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Назар укладывает ее в люльку и накрывает одеялом, наблюдая за тем, как она копошится и быстро стихает. Мысль о том, что, возможно, он часто не будет видеть ее, несколько тревожит, но он отгоняет ее от себя и отходит в сторону. У него есть обязанности, есть неотложные задачи, есть свое дело. И всем этим он не может пренебречь ради того, чтобы быть рядом с дочерью, которую дочерью то ему называть запрещено. Здесь нет выбора и нет его иллюзии. Дрянной реализм твердит, что все слишком очевидно. Назар устало вздыхает. Он отворачивается от люльки, замечает, что Марк снова сидит за столом и разбирается с каким-то бумагами. Его бы тоже спать уложить, все же им рано выдвигаться в путь, преодолеть который будет стоить немалых сил. Да вот только не заставишь же, взрослый, как-никак. Сам принимает решения. Сам несёт за них ответственность. Сам платит цену каждой ошибки. Бремя короны. Или упрямства, тут как посмотреть. — Ты бы спать ложился, — все же говорит Назар, бесшумно приближаясь, становится сзади, — Нам скоро отбывать уже. — Да, да, сейчас, — кивает Марк, не отвлекаясь от своего занятия, пишет что-то мелким и не особо разборчивым почерком, — Только закончу одно дело. Надя уже уснула? — Уснула. Тебе нужна моя помощь? — Нет, я справлюсь. Ты ложись, я скоро. Назар хмыкает себе под нос. Откуда только такая уверенность, что он останется на ночь? Сегодня как раз ему следует вернуться в свои покои, потому что покинуть королевские утром будет не так просто. Во дворце целый отряд внимательных солдат, от них сложно будет что-то скрыть. Особенно, если это солдаты Федора. Особенно, если они с первыми рассветным лучами начнут готовиться к отъезду. Марку, конечно, дела до этого нет, он вообще мало задумывается о том, что существует риск быть пойманным. Иногда Назару кажется, что король был бы даже не прочь, чтобы их заметили. Не с целью опорочить репутацию, а с целью перестать скрываться. Разумеется, это предположение не совсем правдиво. Абсурдно в какой-то степени, но этого самого абсурда в Марке порой много. Хорошо хоть, что он умеет не давать ему брать верх. Уже было собираясь озвучить, что он уходит, Назар останавливает самого себя. Это ведь последняя ночь в Пальмире. Неясно, когда он вернётся обратно. Неясно, сколько он будет отсутствовать в общей сложности. И, наверное, сегодня будет правильным остаться, потому что потом уже это будет невозможно. По-настоящему невозможно, ведь они вновь начнут держать дистанцию, поскольку того будут требовать обстоятельства. Следовательно, Назару стоит задержаться до утра, чтобы провести таким образом черту между тем, что было, и тем, что будет. Марк же должен будет принять это, ведь все пути отступления постепенно исчезнут один за другим. Они уже исчезают, чего уж там. Сомневаться в этом почему-то не приходится. Вздохнув, Назар отходит обратно к кровати, снимает с себя сапоги и прямо в одежде ложится в постель, накрыв глаза сгибом локтя. Он недостаточно утомлен, чтобы сразу же провалиться в сон, к тому же мысли жужжат в голове, но все пустое. Завтра будет непростой день, а все последующие, наверное, будут ещё сложнее. Однако есть в грядущих событиях и кое-что хорошее — начало восстановления мира. Пройдет немало дней, месяцев, а то и лет, прежде чем будущее перестанет пугать народ, но когда-то это обязательно произойдет. Назар же всего лишь поспособствует этому, потому что у него, насколько он знает, есть цель. Вполне достижимая, если он приложит усилия. А он приложит. Уже было засыпая, он скорее чувствует, нежели видит, как гаснет свет, как Марк осторожно ложится рядом и опускает голову ему на плечо. Он обнимает за живот, щекочет дыханием шею, прижимается крепче, будто умоляя не оставлять его одного, и Назар машинально кладет руку ему на спину. Он ничего не обещает. Он ни в чем не клянётся сейчас. Всего лишь позволяет этому быть в последнюю ночь в Пальмире. И, как ни странно, пока ещё ни о чем не жалеет.

***

Провожать короля в дальний путь почему-то выходит почти весь двор. Дворяне и знать стекаются к главным воротам дворца, где Марк поочередно беседует с Мамаем, что на время его отсутствия должен держать порядок в стране, затем с Влади, а после уже с Иданом. Происходящее навевает на Назара скуку все больше и больше с каждой минутой, но он все равно стоически терпит, ждёт окончания этого долгого прощания и одними глазами приказывает солдатам быть в полной готовности. Он не раздражен, вовсе нет, но ему все эти церемонии и формальности не доставляют большого удовольствия. Но какое его дело, верно? Раз уж так заведено, пускай так и будет. Торопиться ведь им определенно некуда. Он потому ничего не говорит, никого не подгоняет, а молча рассматривает ясное небо и держит свою лошадь за поводья, как бы намекая ей, что скоро ей отправляться в путь. Его несколько смешат эти ужасно траурные выражения лиц у некоторых придворных, будто они отпускают Марка в опасное путешествие совершенно одного, но многого от знати он и не ожидает. Немало почему-то ожидает от Елены и Веры, что решили не выходить на улицу, а сразу же, как им передали Надю, обратили все свое внимание на нее. Назар почему-то уверен, что они совместно с Андреем и Евгенией лучше всех на свете позаботятся о его дочери, и эта мысль несколько утешает его. Иметь в окружении тех, кому можно доверять, действительно большая роскошь. И он пока ещё живёт на широкую ногу. От размышлений его отвлекает Андрей, он как-то внезапно оказывается рядом, окликает по имени и, оглянувшись по сторонам, без каких-либо объяснений протягивает конверт. Насколько секунд Назар смотрит с долей непонимания, затем догадывается, в чем дело, берет в руки письмо, которое ему теперь необходимо будет доставить, и прячет его за пояс штанов. Андрей улыбается. — Спасибо, — говорит он, — Ещё передай Фёдору, что мы с Гришей очень ждём его. Конечно, я написал об этом, но ему иногда нужно повторять несколько раз, чтобы точно понял. — Передам, — кивает Назар, — И если получится, то отпущу в Пальмиру при первой же возможности. — Я говорил с Марком, — внезапно заявляет Андрей, — Он сказал мне, что ты обещал ему побеседовать с Федором на тему того, чтобы по очереди отбывать в Нижний Город. Ты ведь не лгал? Поджав губы, Назар отводит взгляд в сторону. Он умеет отвечать за свои поступки и сдерживать свои обещания, но не понимает, зачем дал слово на этот раз. Ради Нади? Ради Марка? Ради того, чтобы они были спокойны? В чем таится причина? Вот это уже настоящая загадка. Но размышлять на эту тему сил нет, Назар едва заметно качает головой — Не лгал. — Слава Творцу, — вздыхает Андрей, — Если тебе важно мое мнение, а в данном вопросе оно важно, то я не буду против того, чтобы вы с Федором сменяли друг друга. Конечно, я был бы рад видеть его как можно чаще, но меня устроит, если он будет рядом со мной хотя бы половину всего времени. Возможно, ты не понимаешь очевидных вещей, но ты правда нужен здесь. Даже больше, чем тебе кажется. — Я все прекрасно понимаю, — хмыкает Назар, — Это скорее вы закрываете глаза на явные последствия. Но у меня нет желания спорить сейчас, поэтому я ни в чем не буду тебя убеждать. — Порою ты невыносим, — закатив глаза, фыркает Андрей, — Но я прощаю тебе это, потому что у тебя есть другие преимущества. Постарайся не пострадать в Нижнем Городе. Ты нам всем пока ещё нужен. — Я услышал заботу в твоём голосе? — Мечтай побольше. Обменявшись насмешливыми взглядами, они синхронно усмехаются. Андрей первый все же делает шаг навстречу, коротко обнимает, Назар хлопает его по плечу и отстраняется. Так было всегда: новый заказ, быстрое прощание, простая просьба — «вернись целым». И встречная — «береги себя». Никаких обещаний, заверений, клятв. Только мантра, застывшая между губ — «выживи и на этот раз». У Назара получалось. Получится и на этот раз. Он озирается, замечает, что Марк заканчивает разговор, и, поправив лук за спиной, взбирается на лошадь. Та реагирует бодро, желая, наконец, сорваться с места, Назар дёргает за поводья, приказывая стоять. Андрей растворяется где-то в толпе, ничего не сказав напоследок, толпа же почему-то принимается шуметь, когда Мирон и Марк отбиваются от нее. Они седлают уже своих лошадей (идею ехать в карете почему-то никто не поддержал, ну да и черт с ним) и выражают готовность выдвигаться. Назар вздыхает, даёт сигнал своим солдатам и, возглавив колонну, первый покидает двор. За ним тянутся темные, Марк с Мироном и весь его отряд, над головой ярко светит солнце, ветер волнует листья деревьев. Путь чист и зовёт в увлекательное путешествие. Назар выпрямляет спину и, пересилив себя, принимается читать молитву. Не за себя, конечно. Но ради благополучия дочери он готов переступить через собственные убеждения.

***

Если кто-то когда-то скажет, что нет ада на земле и что тот откроет врата свои только после смерти, гнать этого глупца надо будет в шею, а лучше показать ему, насколько он ошибался. Назару такие незнакомы, но если бы были, он бы за шкирку притащил их в Нижний Город и провел бы им занимательную экскурсию по грязным улицам и среди руин, что оставила после себя война. Они, конечно, существовали и раньше, но масштаб разрушений все равно стал больше, и отрицать это бессмысленно. Назар не пытается. Марк, к счастью, не пытается тоже. Они едва пересекают границу, как их встречает Федор с солдатами. Он не слезает с лошади, но приветствует всех новоприбывших и спрашивает, не нужен ли кому отдых. Его заверяют, что необходимости как таковой нет, потому они все продолжают путь до Далоруса и чем дальше скачут, тем больше убеждаются — работа предстоит немалая. Назар, признаться честно, даже несколько удивляется. Когда он покидал Нижний Город, все было несколько иначе, и либо темные после его отъезда взбунтовались ещё больше, либо память подводит, но обстановка в любом случае оказывается удручающей. Не такой страшной, как предполагалось изначально, война сгубила не все, однако и не такой, какой хотелось бы. Назара это не пугает. Но волнует Марка. — Творец, что тут происходило? — сравняв свою лошадь с чужой, спрашивает он, — Почему все настолько… — Разрушено? — помогает Назар, не дождавшись окончания мысли, — Тут была война. Она не несёт за собой ничего хорошего, как ты успел понять. Хотя, признаться честно, я тоже удивлен. Когда я уезжал, мне казалось, что все не так, как я вижу сейчас. — Я знаю, что несёт за собой война, — вздыхает Марк, — Но я не ожидал увидеть подобное. Что подразумевается под подобным, Назар решает не уточнять. Возможно, это относится к сожженным и перевернутым с ног на голову домам или к телам убитых граждан и солдат, сваленных в одну кучу и накрытых грязными тряпками. Возможно, речь идёт о тощих детях, что все норовят броситься под копыта лошадям, или о стариках, что тащатся по улицам в грязных одеждах, едва переставляя ноги. Не исключено, что Марк говорит о заколоченных окнах и бегающих то тут, то там крысах, что ищут себе пропитание и находят его в трупах. Или же о том, что народу на улицах городов, мимо которых они приезжают, почти нет. Наверное, обо всем и сразу, так и нет смысла обсуждать это сейчас. Им бы добраться до столицы спокойно и без потерь, а затем уже решать, как быть дальше. К счастью, у них это получается. Граждане своего короля не узнают, поскольку в глаза то его никогда не видели, потому путь не перегорождают и напасть не пытаются. Они замечают лишь солдат, но явно не думают, что те могут сопровождать Марка, потому лишь отводят взгляды и бормочут себе что-то под нос. Назар надеется, что не проклятия, но даже если и да, то осуждать не может. Эти эльфы пережили страшное и имеют теперь право говорить все, что у них на уме. В Далорусе они все оказываются ближе к вечеру, там у ворот резиденции их встречает Дарио. Он тепло приветствует их, отвешивает поклон, а затем удивленно ойкает, когда Марк обнимает его за плечи. Конечно, не слишком то это тактично в высшем свете, но кому какое дело? Они же друзья, бок о бок шли не один год, войну выиграли вместе. Назару вот дела нет, и он шепчущимся между собой солдатам посылает взглядом предупреждение язык держать за зубами и помалкивать. Те сразу затихают. Дарио провожает их внутрь, просит слуг помочь новоприбывшим разместиться, а после показать, где находится столовая. По коллективному согласию обсуждение всех дел переносят на время после вечерней трапезы, потому Назар в первую очередь направляется за Федором, что уверенно ведёт его за собой в свои покои. Когда они остаются одни, наружу лезет сентиментальная часть естества. Крепкое объятие, неозвученное никем из них «слава Творцу, живой», бьющееся в голове, и тяжёлый вздох. Все, как раньше. Все, как всегда. Федор отстраняется первый, протирает лицо ладонью и падает на край кровати. Вскинув голову, он улыбается как-то вымученно, и хлопает ладонью по месту возле себя. — Рассказывай, — просит он, — Как у вас дела? Что нового произошло в Пальмире в мое отсутствие? — Больше, чем ты можешь себе представить, — отзывается Назар, опускаясь рядом, — Я думаю, тебе уже известно, что на дворец напали. Мы задержали Савченко и Тимарцева, они были допрошены и совсем недавно казнены. Суд переносился дважды. Сначала мы ждали темных, потом северных, но, в конце концов, приговор был приведен в исполнение. Сейчас в Верхнем Городе довольно спокойно. Народ поддерживает своего короля и ни в чем не нуждается. Проблема с зерном устранена, светлые сами выращивают его. Хотя и это ты уже знаешь. Не так давно был проведен обряд имянаречения для Нади. Ее духовным отцом стал Игорь Незборецкий, отец Кирилла. Ты видел его сегодня, он прибыл вместе с нами. — Да, видел, — кивает Федор, — Но я не понял, на кой черт он приехал с вами. И как Старейшины согласились на обряд? Мне казалось, незаконнорожденных детей не посвящают в таинство. — Игорь изъявил желание присутствовать, — объясняет Назар, — В качестве благодарности за честь стать духовным отцом Нади он выделил средства на постройку больницы в Нарге. Управление ею потом передадут Азарину, это один из целителей, который прибыл в Пальмиру с делегацией темных. Что же касательно обряда — Андрей по моей просьбе нашел некоторые рычаги давления на Влади. Ничего излишнего, всего лишь выгодное сотрудничество между Старейшинами и Его Величеством. Так будет лучше для всех. Нахмурившись, Федор обдумывает услышанное и пока ещё больше ничего не спрашивает. Он даже не просит дополнительных объяснений ни касательно обряда, ни касательно причин визита Игоря. Ему явно хватает ума самому понять все причинно-следственные связи, потому лицо его разглаживается, во взгляде проскальзывает осознание. Помолчав ещё немного, Федор вновь подаёт голос. — Недурно, — говорит он, — Вы хорошо разыграли карты. Освободить всех заключённых и отправить зерно вперёд себя было правильным решением. Как и взять Незборецкого с собой. Темные начнут относиться к королевской дочери куда терпимее, если увидят, что северные тоже стремятся им помочь. Парламент удивляет своей разумностью. — А Парламент тут почти не причем, — хмыкает Назар, — Это все дело рук Марка. Он настоял на казни Савченко и Тимарцева и поездке сюда. Его пытались отговорить, но он остался непреклонен, поэтому мы здесь. Парламент все ещё имеет право голоса, но теперь король принимает все решения. Он внезапно начал прибирать власть к своим рукам. Я не знаю, что из этого выйдет, но пока лишь надеюсь, что все пройдет гладко. — Недурно, — повторяет Федор, ничуть не удивившись услышанному, — Я все ждал, когда это произойдет. Мне думалось, что Его Величество не решится взять все на себя в период войны, но он оказался куда смелее. Хотя после того, как он собственными руками убил прежнего короля, подобного от него можно было ожидать. Назар косится на Федора непонимающим взглядом, тот лишь пожимает плечами и абсолютно спокойно продолжает. — В нем есть все необходимое, чтобы стать хорошим королем, — терпеливо поясняет он, — Как минимум природное упрямство и как максимум стремление сделать жизнь своих подданных лучше. Просто раньше он не мог, поскольку носил дитя под сердцем, да и времена были беспокойные. А сейчас у него появились возможности, которыми он активно пользуется. Да и раньше пользовался тоже, если так посудить. Менее очевидно и не столь масштабно, однако крайне талантливо. Мальчишка хитёр и дальновиден, хоть и долгое время сидел в шкуре овечки. Помяни мое слово, он добьется своего, и мы, возможно, даже доживём до момента, когда в стране будет порядок. — Даже не хочу спрашивать, откуда у тебя возникли такие мысли, — вздыхает Назар, — Впрочем, все это не столь важно. Мы здесь, и нам надо решать, как быть дальше. Я дал слово Андрею, что через месяц мы с тобой оба будем в Пальмире, чтобы провести обряд имянаречения для вашего сына. Мне бы не хотелось обманывать его надежд. — Как они там? — проигнорировав последние слова Назара, уточняет Федор, — С ними все хорошо? — Более чем, но они оба ужасно тоскуют по тебе и очень ждут тебя как можно скорее. И, кстати. Замолкнув, Назар достает из-под пояса помятый конверт, протягивает его Федору. Тот принимает его с растерянным видом, крутит в руках, но открыть не спешит. Наверное, хочет прочитать, когда будет один. Вместо этого снова спрашивает. — Значит, через месяц мы должны быть в Пальмире? — Да, — подтверждает Назар, — Между прочим, я все ещё жду твоих объяснений. Разумеется, я не против стать духовным отцом Гриши, но ты бы мог и сам сказать мне об этом. Андрей буквально поставил меня перед фактом, даже не дав возможности отказаться. Не то, чтобы я хотел, однако я ожидал, что ты как минимум поговоришь со мной. — Не строй из себя оскорбленную барышню, — фыркает Федор, — Ты же прекрасно понимал, что никого другого на роль духовного отца нашего с Андреем сына мы и не рассматриваем. Этот вопрос был решен ещё тогда, когда только стало известно, что мы будем родителями. Если не ты, то никто. Жизнь своего сына я больше никому не доверю. В такой ситуации, наверное, нужно сказать «я польщён» или «спасибо за доверие», возможно, «я не подведу», но Назар молчит. Да и что тут говорить то? Нет, он не думал о том, что станет духовным отцом Гриши, даже не предполагал, но он видит логику в словах Федора. Они пережили вместе худшие годы в Нижнем Городе, войну, дворцовый переворот, мятежи, ещё одну войну, потому вопросов здесь нет и быть не может. Будь у Назара право выбора, он бы попросил Федора или Андрея стать духовным отцом Нади без лишних раздумий, но, увы, все решено и уже сделано. Не то, чтобы это расстраивает. Не то, чтобы это заставляет пожалеть обо всем, что произошло. Вовсе нет. Таков расклад, и чего зря теперь думать о том, что невозможно. Назар и не будет. — Есть ещё один вопрос, который я хотел бы обсудить, — говорит он, — Это касается Легиона в первую очередь. Если обстановка и впрямь понемногу стабилизируется, то пора бы выводить армию из стен Нижнего Города, но не целиком. Мне кажется важным сейчас начать новый отбор будущих солдат. После войны осталось много сирот, их необходимо пристроить, а Легион подойдёт для этих целей идеально. К тому же нас это избавит от лишней головной боли с поиском желающих вступить в ряды армии. Конечно, мы не можем с тобой оба находиться здесь постоянно, но зато мы можем назначить капитаном кого-нибудь ещё. Ты говорил, что Лазин выжил. Как он тебе? — Смекалистый, рассудительный, ответственный, — отвечает Федор, задумчиво потирая пальцами подбородок, — Крайне исполнительный, мне он нравится. Есть у него полезные навыки. Хочешь назначить его командующим? — Было бы неплохо, — кивает Назар, — Лазин один из немногих, в ком есть хоть какие-то зачатки капитана. Мы можем помочь ему с формированием отрядов и подразделений, дальше, я думаю, он и сам справится. Если, конечно, не будет против самой затеи. Заставлять его я не хочу, но и искать кого-то другого у меня нет желания. Он неплохая кандидатура. — Боюсь, есть риск, что он откажется. У него есть веская причина вернуться в Пальмиру. — Какая? — Возлюбленный. Назар поджимает губы, пытаясь скрыть таким образом досаду. Черт, он как-то не подумал об этом. Нет, подобное стоило предполагать, все же солдаты живые и чувствующие, желают вступить в брак и создать семью, это нормально. Никто не имеет права запрещать им, по закону они могут жениться и выходить замуж. Да и Назар никогда не утверждал обратного, он даже во время войны не пресекал никаких романтических порывов у себя в отряде. Потому Гриша почти безнаказанно бегал за Робертом, Дима кружился вокруг Марии, а Лия то и дело поглядывала на Охру. Время, конечно, было неподходящее, но разве возможно остановить то, что естественно по своей природе? Назар считал и до сих пор считает, что нельзя. Потому он понимает, что Лазина в случае чего не удержит в Нижнем Городе против его воли даже при наличии долга. Как-то слишком жестоко это, да и молодость диктует свои правила. Но выход все равно есть. — И кто он? — Тебе не понравится мой ответ, — усмехается Федор, — Виконт Голубин. Младший, разумеется. Старший отошёл в мир иной около года назад, так что сын его теперь заправляет всеми делами в Пальмире. Он изготавливает ткани и торгует ими по всей стране. Вполне успешно, насколько мне известно. — Дела, — вздыхает Назар, — И как Лазина угораздило? Он ведь нетитулованный, разрешения на брак бы все равно не получил. Да и вряд ли получит, несмотря на все свои заслуги. — Голубин был готов отказаться от своего титула. — Разве так можно? Он ведь виконт по праву рождения. Нельзя перестать быть дворянином по собственному желанию. — Он намеревался подкупить судей, чтобы те лишили его права называться дворянином, а все свои средства оставить своему кузену. Из услышанного Назар может сделать только один вывод — дурость все это. Взятки судьям, позорный отказ от титула и всех средств, что повлечет за собой сплошную неопределенность, и все ради чего? Ради свадьбы с обычным солдатом, чье имя никому ни о чем не говорит. С другой стороны, осуждать ведь тоже глупо. Раз Голубин готов пойти на такой смелый шаг, это значит, что Лазин ему действительно небезразличен, и деньги, статусы и прочее не играют здесь никакой роли. Этим даже можно восхититься в какой-то степени. Смело? Не то слово. И крайне, крайне безрассудно, но определенно искренне, а подобное нынче на вес золота. Назару самому не понять, с ним бы такое никогда не случилось. Но частью чего-то иррационального он все же понять может. Не разумом, не холодным умом. А чем-то, что в нем было почти умерщвлено им самим. Чем-то, что иногда все же рвется наружу. — Не подумай, что Лазин этот план одобрил, — продолжает Федор, — Он признался мне, когда мы коротали ночь под Хорусом, что ему не нравится эта затея. И что он не допустит, чтобы Голубин лишился всего, что его семья зарабатывала честным трудом. Но они серьезно настроены пожениться любым законным путем. Только вот пока не придумали, каким именно. — Есть у меня одна мысль, — вздыхает Назар, — Но тут я уже не уверен, что это будет правильно. Возможно, нам стоит отпустить Лазина в Пальмиру к Голубину, раз уж они оба так серьезно настроены. Разлучать их после того, как на моих глазах разорвалась помолвка Идана, у меня рука не поднимется. — Что за мысль? — Даровать титул Лазину, поженить его и вместе с Голубиным оставить здесь. Но я не уверен, что они оба на это согласятся. Склонив голову вбок, Федор размышляет над выдвинутым предложением, бродит взглядом по полу, стенам и потолку, затем переводит его на Назара и, улыбнувшись чему-то, чуть ли не смеётся. — Голубин был готов с позором лишиться титула, лишь бы ему позволили пожениться с Лазиным, — говорит он, — Ты правда думаешь, что он не согласится перебраться в Нижний Город, если это будет подразумевать законный брак и сохранение всех средств? Да он первый побежит к королю с прошением дать Лазину титул, если узнает о такой возможности. Скорее стоит вопрос, окажет ли такую честь Марк. И кто будет вести дела Голубина в Пальмире, если он уедет. — Он ведь богат, не так ли? — спрашивает Назар, — Если да, то ему достаточно проявить участие в восстановлении страны, и тогда Марк точно не откажется даровать титул Лазину. Если, скажем, Голубин проявит инициативу и предложит на личные средства построить приют или дом милосердия, то вряд ли Марк поскупиться ответит той же монетой. Выгоду из этого извлекут все. — А это мысль, — кивает Федор, — Лазин получит титул, заключит брак и останется здесь в качестве капитана, у Голубина тоже будет свое дело. Возможно, со временем у него получится развить торговлю тканями в Нижнем Городе, а пока ему будет, чем заняться. И так он хотя бы не потеряет свои средства, ещё и поженится с тем, с кем хочет. Мы выйдем без потерь. — Тогда я обсужу этот вопрос с Марком. — Мне вот интересно, с каких пор нас с тобой беспокоит чужое семейное счастье? Неужели к нам подкрадывается старость? — Федор, она давно уже не подкрадывается, а дышит прямо в затылок. Прекращай молодиться, ты такой же древний, как первый камень в Далорусе. Возмутившись такой характеристике, Федор пытается отвесить оплеуху, но промахивается, поскольку Назар ловко уворачивается и сам, не прикладывая особых усилий, пихает его в спину. Между ними на пару минут завязывается абсолютно несерьёзная и глупая борьба, больше походящая на детскую возню, но они довольно быстро успокаиваются и прекращают донимать друг друга. Главы армии, как же. Увидит их кто из солдат, авторитет бы испарился, будто его и не бывало. Стоит быть серьезнее. Федор будто думает о том же, потому возвращается к обсуждению дел. — Ты считаешь, что за месяц мы управимся? — любопытствует он, — Мне кажется, что понадобится куда больше времени, чтобы провести хотя бы первый отбор. Сам же знаешь, насколько это утомительное и долгое занятие. — Знаю, — вздыхает Назар, — И месяца нам не хватит точно. Но я и не говорю, что мы все успеем за этот срок. Просто я дал слово Андрею, что к этому времени мы с тобой вернёмся и проведем обряд для Гриши, а что будет потом, нам как раз и нужно решить. На самом деле я пообещал поговорить с тобой об этом, чтобы мы смогли прийти хоть к какой-то договоренности. Я пойму, если ты откажешь, и найду другой выход. Уж с этой задачей я справлюсь. — О чем речь? — Лазину в первое время нужна будет помощь, — объясняет Назар, — Он смекалистый, но ему может не хватить опыта, надо поднатаскать его. Однако и в Верхнем Городе кто-то должен заниматься армией, нельзя бросать это дело сейчас. Было бы разумно, если бы один из нас был тут, а другой в Пальмире, но… Не договорив, Назар сбивается и замолкает. Как ему обрисовать ситуацию, чтобы это не выглядело отлыниванием от обязанностей? Федор ведь явно устал, явно хочет вернуться к семье, и заставлять его месяц через месяц ездить в Нижний Город как-то слишком жестоко. Ему бы покоя немного, чтобы была возможность уделить внимание сыну и мужу, а не постоянная нервотрепка с Легионом, новобранцами и беспорядками. Назар это понимает, но не понимает, как одновременно сдержать данное слово и не оторвать Федора от Гриши с Андреем. Тупик, однако. И где тот хваленый ум или холодный рассудок? Возможно, ничего из этого не было подавно. Кто ж знает. — Но ни ты, ни я не можем вечно отсутствовать, — продолжает вместо Назара Федор, — В таком случае, я думаю, мы можем ездить в Нижний Город по очереди. Пока ты будешь заниматься армией здесь, я буду следить за ней в Пальмире. А когда ты вернёшься в Верхний Город, я уеду сюда. Ты это хотел сказать? — Вроде того. — Ты будто сам не свой, — подмечает Федор, — Послушай, я не нуждаюсь в объяснениях, мне все и так понятно. У тебя есть веская причина чаще бывать в столице, у меня она тоже имеется. Мы оба не можем пренебречь своими обязанностями, но мы в состоянии сделать так, чтобы наше отсутствие было не столь заметным. Конечно, придется убедить Андрея, что так будет правильно, но он, мне кажется, примет что угодно, лишь бы я хоть иногда был рядом с ним и Гришей. Да и тебе нужно хоть иногда бывать с дочерью и Марком. Так что подобный расклад уместен. Я лично согласен с ним. — Я тоже согласен, — отзывается Назар, — И Андрея он устроил, он мне сам сказал перед отъездом, что не будет против. К тому же в Пальмире я нашел нам помощника. Помнишь Худякова? — Темный и всюду таскается с Кармой? Помню, конечно. А что с ним? — Он неплохо проявляет себя, я подумал, что из него тоже получится сносный капитан. Что скажешь? — Если он не собирается жениться на какой-нибудь дворянке… Обсуждение дел помогает Назару немного прийти в себя. Он не знает, с чего вдруг не смог высказать вслух простую истину, звучащую как «я должен быть рядом дочерью», ещё и тому, кому доверяет безоговорочно. Нет, он понятия не имеет, откуда в нем этот внутренний барьер, но старается не зацикливаться на этом и продолжает говорить о Худякове и армии в целом. Федора, к счастью, выбранная кандидатура устраивает, как и дальнейший план действий, он лишь задает уточняющие вопросы, выдвигает предложения, как упростить и ускорить процесс формирования отрядов, а затем спрашивает совсем о другом. — Как Надя? С ней все в порядке? — С ней все в порядке, — эхом отзывается Назар, — Она довольно капризна и уже заставляет плясать под свою дудку няню с кормилицей, Андрея, Евгению, Марка и даже меня. Ещё немного, и весь двор будет бегать вокруг нее, чтобы исполнить ее прихоти. Принцесса одним словом. — Знает себе цену, — мягко усмехается Федор, — Тебя то признает? Или ты как последний чурбан даже не подходишь к ней? — В последнее время она засыпала только на моих руках. Лицо Федора вытягивается в удивлении, он смотрит несколько ошарашенно, распахивает было рот, но так ничего и не говорит. Его реакция Назара несколько забавит, хоть она и была ожидаема, потому он, поддавшись странному порыву, продолжает. — Я не знаю, с чем это связано, — признается он, — Мне всегда казалось, что я совершенно не умею обращаться с детьми ее возраста. На самом деле я и не умею, но, наверное, некоторые навыки у меня все же остались. Да и Надя, она ведь не требует многого. Что вообще может быть нужно младенцу? Ей достаточно еды, безопасности и внимания. Поэтому, возможно, она не против моего общества. Хотя Марк убежден, будто она любит меня больше, чем его, но я не считаю, что это так. Надя просто привыкла ко мне, потому что знает меня с первых дней своей жизни. Сейчас она на попечительстве у жены и матери Игоря. Уверен, когда мы вернёмся, она будет привязана к Незборецким не меньше, чем к Марку. — Позволь уточнить, — неуверенно тянет Федор, — Ты намерен принимать участие в ее воспитании? Слова эти почему-то жалят между ребер. Не особо сильно, скорее как спазм после длительного бега, что скоро отпустит, однако ощутимо. Назар морщится, вздыхает и, отведя взгляд в сторону, намеренно медлит с ответом. Он никогда не собирался стать отцом, с того дня, как примерил на себя роль убийцы, поклялся даже не пытаться. Потому что дитя головореза — это всегда мишень, всегда слабое место, а тому, кто за деньги отсекает головы, нельзя быть уязвимым. Да и ставить под угрозу собственного ребенка не то, что глупо, а крайне эгоистично, потому Назар и сказал себе, что потомством не обзаведется никогда. Многое изменилось с тех пор, он превратился из наемника в главу армии, но желания завести в семью в нем не возникло. Потому что надо смотреть правде в глаза, какой из него муж и родитель? Постоянно отсутствующий? Влачащий за собой грязь прошлого? Абсолютно неприспособленный к нормальной жизни? Никакой, одним словом. И Назара это понимание никогда особо не волновало, не говоря уже о каком-то расстройстве, потому что он свой выбор сделал. Легион — вот его семья, его долг, его призвание. Ничего другого ему не надо. Ничего другого ему уже и не достанется. В сущности неплохой расклад, вполне уместный. Назар ни о чем не жалел. А теперь у него есть дочь. Его родная дочь, в жилах которой течет его кровь, под ухом которой такая же родинка, как у его отца. Его продолжение, его потомство. Он не стремился к этому, но получил, потому что так сложились обстоятельства, и он снова ни о чем не жалеет. Тот факт, что у него не было стремления заводить детей, не означает, что он не рад рождению Нади. Назар рад, разумеется. Но он прекрасно понимает, что отцом, настоящим и правильным, не будет никогда. Тому сотня причин, объяснять каждую глупо, да и нет в этом нужды. Правда не изменится, с какой стороны на нее не посмотри, она останется такой же. Надя его дочь, но официально не его вовсе. Потому ему к ней приближаться в дальнейшем уже будет нельзя. Возможно, будь она законным ребенком, будь она рождена в браке, Назар бы нашел способ, как в сплетении дел и задач уделять время и ей, однако реальность диктует иные правила. И реальность эта такова, что Надя — принцесса, а родители ее — Марк и покойный Кирилл. Глава Легиона никакого отношения не имеет. Глава Легиона всего лишь воин и слуга короля. Не отец. Не воспитатель. Абсолютно никто. Назар подобное не обижает. Он изначально знал, что так оно и будет, так что нечего теперь жаловаться на судьбу или возмущаться. Он и не станет. Однако это не значит, что ему не жаль. Будь его воля, он бы дал Наде то, что не получил когда-то сам. Но воли его недостаточно. Следовательно, не в его положении сетовать и вздыхать. Он будет защищать ее, он будет восстанавливать мир ради того, чтобы она жила и не ведала горя. Это предел его возможностей. Выше головы прыгнуть у него не выйдет. — Не намерен, — наконец, отвечает Назар, добавляет твердо, — И мы не будем обсуждать, почему. Я убеждён, что это правильное решение. Советы мне не нужны. — Как скажешь, — соглашается Федор, — Но если вдруг твое мнение изменится, я поддержу тебя. Назару кажется, что это не согласие вовсе, а временное и вынужденное отступление, но он слишком устал, чтобы искать потаённые смыслы. У него слишком много забот, слишком много дел, и им он предпочтет отдать себя, пока он здесь, в аду на земле. Что будет дальше, знает, наверное один только Творец, так и нечего портить ему планы так сразу. Назар немного позже, когда будет понимать, каково их положение, испоганит судьбе все ее замыслы во благо страны. Во благо тех, о ком обещал заботиться. А пока он будет направлять силы на то, что нуждается в решении. Иных вариантов он не видит.

***

Все это абсурд, безрассудство, цирк и большая, огромная просто глупость, допускать которую нельзя вот совсем, но они все какого-то черта допускают ее и делают вид, будто всё идёт так, как нужно. Или почти все — Назар не прекращает говорить о том, что задуманное пахнет жареным, однако его умело игнорируют, потому он сжимает кулаки, смыкает челюсти и глаз не сводит с Марка. Тот непринужденно улыбается ему в ответ. Обсуждение дел прошлым вечером привело почему-то к странному итогу — король в первую очередь должен выйти к гражданам Далоруса. Зачем, почему, для чего было обговорено сотню раз, но от количества качества не прибавилось, и все аргументы как были идиотскими, так и остались. Только вот Марк упёрся — надо ему встретиться со своими подданными, и все тут. Будто эти самые подданные не могут причинить ему вред, будто не было случая в Шаригане и стрелы между лопаток, будто логика в подобных размышлениях есть хоть какая-то. Нет ее. И не было. Назар убеждал поначалу спокойно, затем спорил, после уже и вовсе сказал, что не позволит, но его не послушали. Марк просто отдал приказ, отметив, что возражений не принимает, после чего распустил собрание и ушел побеседовать с Дарио с глазу на глаз. Вот так просто — плевать он хотел на безопасность, на разумность, на то, что нельзя так рисковать. Словно голова ему нужна лишь для того, чтобы носить корону. Несносный мальчишка. Разумеется, Назар не сдался так быстро. Он дождался, пока Марк окажется один, довольно бесцеремонно ворвался в его покои и повторил, что не допустит запланированного на завтра. Так и сказал — костьми ляжет, но не даст поступить опрометчиво. Марк притворился, что послушал его, покивал, как баран, вздохнул тяжело и последующими своими словами вынудил согласиться на совершенно идиотскую затею. — Ты обещал, что будешь поддерживать меня в любом случае. Это как раз он. Поэтому, пожалуйста, просто будь на моей стороне. Пока я прошу об этом, но если ты не услышишь мою просьбу, она быстро станет приказом. И я не шучу. Назар едва подавил в себе желание взять и встряхнуть хорошенько упрямца, поджал губы и, осознав, что ничего не добьется, кивнул и ушел. Он за ночь глаз почти не сомкнул, в нем сидело мрачное предчувствие беды, и вот сейчас, когда они все стоят перед толпой темных на главной площади Далоруса, оно становится все ощутимее. Творец, это все закончится плохо. Сомнений почему-то нет. Дарио, насколько может, успокаивает народ, просит тишины и внимания, тот замолкает нехотя, и в воздухе повисает ожидание. Назар оглядывается, чтобы убедиться, что все под контролем, сжимает ладонь на рукояти меча. Марк стоит прямо перед толпой, с одной стороны от него расположился Дарио, с другой — Мирон и Игорь. Делегация темных, что прибыла вместе с ними из Пальмиры, позади короля, солдаты на своих позициях, Федор на два шага впереди. Если вдруг сейчас граждане сорвутся и попытаются устроить беспорядок, то можно будет предотвратить непоправимое. Возможно. Назар хочет в это верить. Первый слово берет Дарио. Он говорит, что война окончена, что Савченко и Тимарцев казнены и с этого дня начинается вывод войск из стен Нижнего Города. Его пылкую речь граждане встречают криками и свистом, потому уже Мирон предпринимает попытку призвать к благоразумию и миру. Что он там городит, Назар не слушает, ему плевать, черт, потому что у него есть задача поважнее. А именно не выпускать Марка из поля зрения, что с каждой секундой становится все задумчивее и задумчивее, и ничего хорошего это не сулит. Напротив, безрассудный король стремится вляпаться в какую-то историю, Назар чувствует это. Потому пробирается ближе к своей цели, расталкивает Азарина и Круппова и застывает прямо за спиной у Марка. Тот, придя к какому-то выводу, вдруг срывается с места, не дав Мирону закончить говорить, уверенно идёт вперёд и уничтожает то малое, безопасное расстояние между собой и толпой. Встаёт чуть ли не лицом к лицу, эльф, что кричал больше остальных, оказывается в двух шагах от него, не больше. Назар чертыхается себе под нос, хочет было сделать шаг, но Марк позволяет себе ещё одну дурость. Он взмахом руки даёт приказ никому не приближаться, расправляет плечи и, набрав воздуха в грудь, принимается говорить. — Мое имя Марк Маркул, — громко объявляет он, будто собравшиеся не знают, кто он такой, — Я правящий король Верхнего и Нижнего Города, и сегодня я вышел к вам, чтобы принести свои извинения за все минувшие события и покаяться в своих деяниях. После дворцового переворота в стране были беспокойные времена, потому я позволил себе забыть о своем народе, о чем сейчас сожалею и искренне прошу у вас прощения. Моя вина в том, что я позволил войне развернуться на ваших землях и унести вслед за собой тысячи жизней ни в чем неповинных эльфов. Этот грех целиком на моей душе, поскольку каждый приказ исходил от меня и исполнялся от моего имени. Я признаю свою ошибку и готов принять ваш гнев. Я соболезную всем, кого коснулось это страшное горе, и беру всю ответственность за произошедшее на себя. На площади резко воцаряется мертвая тишина, абсолютно все присутствующие замирают, будто бы разучились управлять своими телами. Назар окидывает взглядом толпу, осторожно и очень медленно, чтобы никто не заметил, ступает вперёд. Все происходящее действует ему на нервы, слабоумная отвага Марка действует больше остального, и все так абсурдно, что хоть вой. Вот если сейчас хоть один из темных кинется на короля, тот же не уцелеет, а если и да, то пострадает больше, чем кто-либо ещё. Чем он думает? Считает, что если скажет пылкую речь, народ вдруг воспылает любовью к нему? Заблуждается ведь и будто бы не понимает этого. Не принимает этого. Ещё и продолжает. — Однако я вышел сегодня к вам не только для того, чтобы признать свою вину, — говорит он, — Я здесь, чтобы попросить вас дать мне ещё один шанс. Мое раскаяние не изменит последствий войны, не воскресит из мертвых ваших родных и близких, не починит ваши дома. Тем не менее я хочу исправить совершенную ошибку и восстановить Нижний Город, построить его заново, чтобы вы были уверены в завтрашнем дне. Я понимаю, что вы боитесь и не верите мне. Я понимаю, чем вызван ваш страх, ведь я тоже рос на этой земле и помню, какова была жизнь на этих улицах. Но, прошу вас, доверьтесь мне. Я клянусь, если вы сложите оружие и согласитесь заключить мир, армия будет выведена с ваших земель и мы начнем вместе трудиться во благо страны. Даю вам слово короля — ни одна капля крови больше не прольётся на этих землях, и я никогда не отрекусь от своего долга перед вами, как перед своими подданными. Неясно, почему, но никакой реакции на прозвучавшие слова поначалу не следует, толпа так и продолжает молчать. Марк же стоит перед ней, глядя с ожиданием и надеждой, не сдвигается со своего места, пока Назар бесшумно подкрадывается к нему сзади. Плевать он хотел на приказы, если сейчас начнется беспорядок, он схватит упрямого короля за шкирку и выведет отсюда от греха подальше. С этим намерением он и встаёт буквально в двух шагах, не убирая ладони с рукояти меча, вздыхает и замирает, ведь в следующую секунду все собравшиеся на площади разом начинают что-то говорить. Даже не говорить — кричать и требовать неясно чего, от того в воздухе повисает угроза. Назар кидает взгляд на того эльфа, что застыл напротив Марка, одними глазами предупреждает его не дергаться. Тот на него не смотрит, смотрит он на короля и вскрикивает. — Почему мы должны вам верить? — возмущенно спрашивает он, — Вы, светлые, убивали наш народ на протяжении многих веков, вы изводили его войной и голодом! С чего вдруг мы будем складывать оружие и сдаваться? Много ли стоит слово короля? Его слова толпа подхватывает, словно заразу, площадь заполняется недовольными голосами и гневными вопросами. Федор и все остальные солдаты как-то разом напрягаются, готовясь, судя по всему, увести Марка, но тот снова, черт побери, взмахивает рукой, приказывая стоять, и не даёт никому приблизиться. Сам он подходит ещё ближе к народу, настолько близко, что это уже непозволительно и поистине опасно, Назар тенью следует за ним, но ничего предпринять не успевает. Марк кладет руку себе на сердце и вскидывает подбородок вверх. — Я прямо перед вами, — говорит он, — Ваш король здесь. Я готов нести ответственность как за каждое свое деяние, так и за каждое свое обещание. Я вышел к вам без оружия, потому что я вам не враг, не противник и не соперник. Я ваш король, и я желаю принести в ваш дом мир и покой, потому клянусь — если вы поможете мне, я сделаю для народа темных эльфов все, что будет в моих силах. Однако если вы считаете, что я не заслужил вашего прощения и вашего доверия, то вы можете убить меня. Никто не посмеет вас остановить. Я даю вам право решить самим, по какому пути нам идти. И вверяю в ваши руки свою жизнь и дальнейшую судьбу Нижнего Города. Замолкнув, он опускает руки, расправляет плечи и застывает, будто бы показывая, что действительно готов принять смерть, если темные того захотят. У Назара от всего этого спектакля голова кругом идёт, но он самообладание не теряет, потому что знает — успеет. Если на Марка кто-то попытается напасть, предотвратить получится, но, черт, как же не хочется проверять. Вот зачем он устроил эту сцену? Может он хоть раз поступить умнее, подумать о безопасности и о последствиях? Видать, не дано. Стремление добиться желаемого сильнее разума, вот Марк и идёт на самые крайние меры, щекоча нервы всем вокруг. Наверное, себе даже в первую очередь. Он ведь и не выдает никак своего волнения, стоит прямо, едва заметно сжимает кулаки, вот только от Назара не скрывается очевидное — не скрывается взгляд. В нем полно решимости, в нем плещется ожидание, но там, за волнами отваги, таится страх. Крошечный, запертый под сотню замков, чтобы никто не прознал и не воспользовался, однако он есть, и от него никуда не деться. Иные его не чувствуют и, возможно, даже не видят, но Назар слишком долго пробыл капитаном, слишком много лет живёт, чтобы понимать, откуда он там. Чтобы ощущать его собственной кожей и сокращаться по дюйму расстояние между собой и Марком с одной только целью — не оставлять одного. Сейчас, когда все близится к взрыву, быть рядом, поймать, не дать упасть. Сберечь от того, от чего клялся защищать. Однако необходимости на удивление в этом нет. Тот темный, что замер напротив Марка, вдруг достает меч, что все это время покоился в ножнах, поднимает его вверх и бросает на землю. Даёт понять, что верит королю. Его примеру следуют все остальные, у кого есть при себе оружие, площадь наполняется звуком бьющегося о камни металла, Назар сглатывает и расслабляет пальцы, сжимающие рукоять меча. Разносятся крики. — Конец войне! — Свободу народу темных эльфов! — Пусть король держит данное нам слово! Народ бурлит, и Марк бурлит тоже. Когда он, наконец, удовлетворяет свою потребность в публичных выступлениях, когда ему, наконец, становится достаточно общения с гражданам Далоруса, когда его, наконец, выходит увезти обратно в резиденцию (а происходит это нескоро), он вдруг принимается снова собираться в путь. Однако Назар ему не позволяет, они на пару с Федором добиваются незапланированной аудиенции короля, заталкивают его в первое попавшееся помещение и сажают на стул. — Помолчи, — просит Назар, когда замечает, что Марк намеревается что-то сказать, — И слушай нас внимательно. Ещё одна такая выходка, и я лично привяжу тебя к себе, чтобы дальше, чем на пять ярдов не отходил. Это понятно? — Но… — Никаких но, — перебивает Марка Федор, — То, что произошло на площади, было верхом неблагоразумия. Народ пока ещё не успокоился, чтобы так просто выходить к нему и позволять делать с собой, что угодно. Темные озлоблены. Они ещё не оправились после войны, в Нижнем Городе голод, многие потеряли свои семьи. Для них король пока ещё враг, которого они готовы убить за то, что с ними произошло. Не надо так рисковать. — Но ведь все получилось, — говорит Марк, — Я понимаю, что это только начало, однако первый шаг мы сделали. Если граждане столицы сложат оружие, то дальше и все остальные согласятся положить войне конец. Тем более после траура. Я не спорю, это было рискованно, но оно того стоило. Народ услышал меня и примет мою помощь. Назар тяжело вздыхает, Федор ему вторит. Они переглядываются, оба, должно быть, не зная, как объяснить, каков расклад на самом деле. Марк когда-то сам прошел войну, но прошел он ее на стороне победителей, прошел он ее как наследник престола и будущий король. Для тех же, кто боролся не за трон, а за свою жизнь, для обычных граждан все обстоит иначе. Они сломаны горем, они лишены покоя и мира, они переполнены страхами. Они не преследуют никаких высоких целей, а хотят всего лишь спасти себя и тех, кем дорожат. И врага они видят пока в одном эльфе — в короле. Возможно, ещё в членах Парламента, но те темные и вызывают меньше злобы, чем светлый правитель. Да и надо же на кого-то скинуть вину за все случившееся, и кто подойдёт лучше, чем тот, от чьего имени солдаты проливали кровь? Марк — пока ещё главная мишень. И донести это до него нужно обязательно. — Ты должен понимать, что граждане Далоруса не приравниваются ко всем твоим подданным, — терпеливо объясняет Назар, — И то, что ты увидел сегодня, вряд ли будет сопровождать тебя всюду. В каком-нибудь Нарге темные попытаются накинуться на тебя, как стая бродячих псов. Я удивлен, что этого не случилось сейчас, но я уверен, что может случиться потом. Не смей больше так рисковать. Это было безрассудно. — И не надо спорить, — подхватывает Федор, — Мы видели, что происходило на этих землях в последний год. Народ безумен, и в своем горе он способен на страшное. Ни к чему проверять, как далеко могут зайти темные. Потому от меня или Назара ни на шаг. И больше без таких спектаклей. — Господа, а вы ничего не путаете? — спрашивает Марк, поднимаясь на ноги, — Я ваш король, если вы забыли. И это была моя воля — выйти к своим подданным. Для вас существует всего один вариант: поддерживать меня и исполнять мои приказы. Если не устраивает, я запросто могу отстранить вас от дел. Не нужно испытывать мое терпение. Не закатить глаза Назару стоит огромных усилий, но он все сдерживает себя, прочищает горло и, повернувшись к Федору лицом, просит. — Оставь нас, пожалуйста. Тот прищуривается, будто желая разгадать, к чему все это, кивает, отвешивает Марку поклон приличия ради после всех нотаций и скрывается в коридоре. Когда за ним захлопывается дверь, Назар переводит взгляд на своего единственного оставшегося собеседника. — Я не знаю, чего ты добиваешься, но не в твоих интересах идти на конфликт с главами твоей армии, — говорит он, — Мы не враги тебе, потому не советую делать нас ими. У меня нет желания угрожать или вселять в тебя сомнения, однако помни, что солдаты в первую очередь пойдут за мной и за Федором. Потому что мы и есть Легион. Армия верна тебе, потому что тебе верны мы. И так будет до тех пор, пока мы не умрем. Однако ты не имеешь права не считаться с нашим мнением. Я знаю, что ты пережил достаточно. Ты достойно вынес все испытания. Но войну эту вели мы с Федором. И солдат на верную погибель вели мы. И граждан твоих усмиряли мы, пока они пытались убить и нас, и друг друга. Я уже сказал тебе, что я всегда буду на твоей стороне. Но услышь меня — ты не имеешь права поступать столь опрометчиво. Все решения за тобой, твое слово имеет самый большой вес. Только вот ничего не будет иметь значения, если тебя убьют. Я пытаюсь предотвратить только это. На все остальное твоя воля. — Я считаюсь с твоим мнением, — отвечает Марк, — Я всегда с ним считался. Но никого почему-то не волнует мое. В конце концов, ничего страшного ведь не произошло. Я уже сказал, я не отрицаю, что это был большой риск, но без риска ничего и не получится. Я не смогу доказать своим гражданам, что я готов нести ответственность, если буду прятаться от них и бояться их. Я должен… Не знаю. Показать им, что я с ними в эти непростые времена. Что я им не враг, а тот, кто принесёт мир в их дом. — Ты уже показываешь им, что ты с ними, — вздыхает Назар, — Ты отправил зерно, ты отпустил заключённых, ты объявил траур. Ты приехал сюда и делаешь то, что другой король бы не стал делать. Этого достаточно, чтобы темные поверили, что ты будешь восстанавливать их страну. Но ты должен дать им время на это. Твои публичные выступления не заставят их избавиться от страхов. Твои деяния — вот что важно. Отправься в Нарг вместе с Игорем, проверь, куда и сколько доставили зерна, посети приюты. Разузнай лично, что происходит, но не суйся в пекло. Смелый король — это хорошо. Только вот смелый очень часто становится мертвым, а это не то, что мы можем себе позволить. Не рискуй за зря. Мы все тебя поддержим. Я поддержу тебя во всем, а любого несогласного заставлю закрыть рот. Но не теряй головы, прошу тебя. В Пальмире тебя ждёт Надя. Упоминание дочери заставляет Марка мелко вздрогнуть. Он обхватывает свои плечи руками, ежится будто бы от холода, повернувшись спиной, опускает голову и вздыхает. Подобная реакция сбивает Назара с толку, он было собирается спросить, в чем дело, но Марк его опережает. — Это все и ради нее тоже, — тихо шепчет он, — Я… Наверное, я не вижу границ, ты прав, но я не могу иначе. Я готов пойти на любой риск, лишь бы с ней все было в порядке. Только когда темные успокоятся и увидят во мне законного короля, я перестану бояться за Надю. Когда они примут ее, как приняли светлые. А до того момента я буду позволять себе что угодно, лишь бы народ Нижнего Города не представлял для нее опасности. Понимание, наконец, настигает Назара. Вот оно что. Страх Марка там, на площади, был вызван не столько возможной реакцией народа, а сколько угрозой для Нади. Если бы темные вновь взбунтовались и пошли против короля, это бы означало, что они пошли и против его дочери. Марк боится не за себя, не за страну, а за свое потомство. Вот потому он и не думает головой, потому и позволяет себе опрометчивые проступки. Это попытка защитить, и осуждать за нее глупо. Назару подобное слишком знакомо, чтобы упрекать или читать нотации. Но молчать и допускать безрассудства он не имеет права. Тупик. Сделав шаг вперёд, он кладет ладонь на плечо Марка, разворачивается его к себе лицом и, не убирая руки, говорит. — Я понимаю, что именно тебя пугает и тревожит. Но тот метод, который ты выбрал, не поможет тебе. Дай темным прийти в себя после войны, дай им времени на панихиду и скорбь. Не пытайся так быстро сделать их верными себе и своей власти, у тебя все равно не выйдет. Что у тебя точно получится, это постепенно завоевать их признание и уважение. Для этого не нужно пылких речей и показательных выступлений. И уж тем более не нужно отдавать себя в чужое распоряжение. Все, что от тебя требуется, это восстанавливать Нижний Город по мере возможностей и не забывать о безопасности. Больше ничего. — Но что, если этого будет недостаточно? — спрашивает Марк, — У меня впечатление, что от меня требуется намного больше, чем то, что я делаю сейчас. Будто бы я должен приложить ещё усилий и… Сбившись на полуслове, он так и не договаривает, будто ловит себя на мысли, что звучит слишком неуверенно. Назар, признаться честно, это несколько забавит. Его, само собой, тревожат все эти волнения и эти сомнения тоже, которые он, похоже, не в состоянии развеять, но, черт, он ведь столько лет был капитаном Марка, что тому бояться какой-то не такой реакции должно быть глупо. Назар видел его, наверное, любым. Уставшим, обеспокоенным, близким к отчаянию, молчаливым и тихим, радостным и убитым горем, мечущимся между тем, что правильно, и тем, что хочется ему самому, самым обыкновенным, в конце концов. Не лицезрел, быть может, только поистине счастливым, но счастье по сути своей коварно и редко достижимо. Маячит где-то на горизонте, виляет хвостом, а потом юрко прячется вдалеке, оставив за собой одно воспоминание. Порою даже и не воспоминание, а так, какое-то послевкусие, что исчезает довольно скоро. И, наверное, это не слишком хороший итог, потому что цель Назара как раз заключалась в том, чтобы солдаты его были счастливы. В чем это должно выражаться, он не знает до сих пор, потому что для него самой большой роскошью является свобода, для них же она могла заключаться в ином. И тем ироничнее то, что Марк как раз несвободен, поскольку скован короной и статусом, от которых отказаться ему нельзя. И кто его к этому привел? Отчасти он сам себя. Но и Назар посодействовал тому, чтобы он занял престол. Назар сделал немало, чтобы он оказался на троне, и кинул к его ногам почти уничтоженную войной страну. Дважды. Странная и плохая закономерность. Пора бы что-то исправлять. И Назар исправляет так, как может. Он кладет ладонь Марку на лицо, заставляя посмотреть на себя, вторую же оставляет на плече и уверенно, но довольно спокойно говорит. — Ты делаешь достаточно, — он замолкает, чтобы установить зрительный контакт, затем продолжает, — Больше, чем кто-либо ещё, потому что именно ты принимаешь решения, благодаря которым мы начали восстановление Нижнего Города. Это ты убедил темных поддержать тебя, это ты добился расположения Игоря, чтобы он построил больницу. Это ты избавил страну от необходимости закупать зерно у серых и северных. Это ты отпустил заключённых домой, чтобы они работали на своих же землях. Все эти деяния не на счету Парламента, Легиона или Творец знает, чего ещё, а на твоём. И ты все делаешь правильно. Просто пойми, что всему свое время. Пройдет месяц, два, год, и многое изменится. Темные увидят твое участие, поверят, что ты на их стороне, и обязательно примут тебя и Надю. И никто больше не попытается загубить тебя или ее. А если и да, то я уничтожу их быстрее, чем они успеют дойти до Пальмиры. Ты ведь веришь мне? — Верю, — почти беззвучно отзывается Марк, не сводя с него глаз, — Тебе верю. — Если ты веришь мне, ты меня услышишь, — вздыхает Назар, — Я на твоей стороне. И я буду поддерживать тебя до тех пор, пока не придет мое время. От тебя я прошу только думать о своей безопасности. Когда-то наступит момент, когда защищаться не придется, но пока ещё он не наступил. Пока ещё нужно быть начеку. Выполни мою просьбу, и я выполню любую твою, как и обещал. — Любую? — Любую. Марк смаргивает, распахивает рот, а затем, оправдывая свою вечную порывистость, подается вперед и целует в губы. Назару не хватает сил отпрянуть, потому что он снова понимает, зачем это нужно. Нестабильному сейчас королю привычные вещи стабильность эту дают, и лишать его хотя бы такого успокоения жестоко, ведь в противном случае он обязательно сломается. У Назара нет желания проверять, так ли оно на самом деле, потому он отвечает на поцелуй, проводит ладонью по чужой щеке и осторожно отодвигает Марка от себя, как бы намекая, что их могут застукать. Тот не теряется, однако, обнимает за плечи, мажет губами по шее и, прижавшись всем телом, топит лицо в чужом плече. — Я тебя услышал. Назар едва слышно усмехается, тычется носом в волосы на виске, прикрывает глаза и думает лишь о том, что странно все складывается. Не то, чтобы он ожидал другого. Не то, чтобы он надеялся на такое. Пока в общем-то выводы делать рано, и им действительно нужно обождать. Не отложить все заботы, не забыть о них и жить как ни в чем не бывало, а просто не торопиться. Быть может, это касается не только проблем, вызванных войной, но и чего-то своего, однако Назар запрещает этим мыслям возникнуть. Их даже гнать не приходится, потому что у них права на существования нет. И не будет, наверное, никогда. Уж в этом решении сомневаться нельзя точно. Марк вскоре все же отстраняется, кивает чему-то своему и выражает готовность выйти и вернуться к своим обязанностям. Они на собрании решили, что после выступления перед гражданами проедутся по Далорусу и посмотрят, что там с зерном, а утром уже отправятся в Нарг, Летуму и все остальные города. Федор же проложит свой путь до Хоруса, чтобы встретиться там с Лазиным и начать собирать сирот, чтобы пристроить тех в приютах и Легионе. Потом они с Назаром поменяются. Подле короля ведь обязательно должен кто-то быть. Хотя было бы неплохо для начала поговорить с этим самым королем касательно того, чтобы присвоить Лазину титул, но Назар откладывает это на вечер. Не стоит все и сразу взваливать на эту светлую голову, иначе не выдержит. А им устоять надо — сколько бы не было разрушений, что-то должно остаться непоколебимым. И Назар искренне хочет, чтобы этим чем-то был Марк.