Без права на отказ

Все это абсурд, но они все ненормальные и полубезумные, ступившие на тропу войны, чтобы через кровь и боль добиться справедливости и свободы, чтобы затем лишиться ее и возвращать по крупицам, довольствуясь тем, что им если не дозволено, то хотя бы доступно. И король их тоже сумасшедший, потому что каждую ночь ждёт своего бывшего капитана, а стоит тому заявиться в его покои через окно (это не слишком изящно и удобно, но заходить через дверь небезопасно), тащит его в постель, не задавая лишних вопросов. В нем ураганом кольцуется даже не желание избежать свадьбы с кем-то из северных, в нем, срывая внутренние петли, буйствует упрямство, велящее хоть здесь решать самому. И Назар каждый раз думает, что дурость все это, ведь даже исход такой произошёл по чужой воле, но Марк упивается тем, что выбор был сделан им самим, и мешать ему наслаждаться призрачной привилегией диктовать правила кажется жестоким. Назар и не мешает. Он удивляется. Тот мальчишка, что просил его об услуге в Денире, исчез, его нет больше. Он был робким и ласковым, в нем не было ни знания, ни решимости, когда дошло до дела, только ослиное упрямство и необузданное желание. Сейчас Марк совсем другой. Опыта больше у него не стало, но прыти и влечения — с лихвой. Он пожаром горит каждый раз, бесцеремонно и нагло срывая с бывшего капитана его плащ, и, кажется, пытается сжечь их обоих до тла. Однажды Назар ловит себя на мысли, что не был бы против сгореть ко всем чертям, и пугается мысли, что вообще что-то думает об этом всем. Но сегодня Марк другой. Он не реагирует на появление своего гостя, даже головы не поворачивает, сидя на кровати, продолжает смотреть в потолок, будто там есть что-то интересное. Назар на всякий случай вскидывает взгляд, но не видит ничего, что могло бы вызвать любопытство. Однако возникает оно все равно, только по другому поводу. — Ваше Величество? — он скидывает плащ, вешает его на спинку стула. Надолго он тут не задержится, всегда ведь уходит сразу после. Вряд ли что-то изменится на этот раз, — Все в порядке? Марк ничего не отвечает, он так и молчит, и это начинает беспокоить. Впрочем, Назар с лёгкостью сохраняет самообладание, подходит ближе и присаживается на край кровати, отодвинув в сторону одеяло, смотрит на Марка. Хватает взгляда, чтобы понять, в чем дело. — Я правильно понимаю, что… Не договорив, Назар замолкает и прищуривается. Не ошибся ли? Но Марк, наконец, смотрит на него, облизывает пересохшие губы, вздыхает прерывисто и кивает. — Я считал по календарю, — говорит он, — Думал, что через пару дней, но… Наверное, все эти волнения как-то сказались, и все случилось раньше. Так бывает. Назар кивает в ответ. Так и правда бывает. Это значит, что сегодня выше шансы, но это же и значит, что сегодня не получится действовать по отработанной схеме. Нет, в теории получится, даже с таким же успехом, что и прежде, вот только впечатление, что нужно иначе. Не тем вихрем, не тем пожаром. Спокойнее. Размереннее. Умеет ли так Назар? Крайне маловероятно. Но, как известно, с ним не работает статистика, и он может переступить через любые собственноручно созданные стены. Переступит и на этот раз, если попросят. Но Марк просит о другом. — Останься до утра, — он опускает голову, пряча глаза, и это впервые, когда он обратился на «ты», несмотря на то, что они тут занимаются не самыми благочестивыми вещами на протяжении почти двух недель, — Пожалуйста. Вот оно. Перед Назаром снова тот мальчишка, бастард и солдат, не умеющий требовать, жаждущий получить хоть что-то, что ему пока ещё можно. И он вызывает не жалость и даже не сочувствие, а странное чувство, растекающееся в груди патокой. Назар втягивает воздух через нос, даёт себе на раздумья буквально пару секунд, а когда они проходят, подаётся вперёд, ловит лицо Марка в свои ладони и целует. Раньше — почти никогда, было всего раз, все там же в Денире, но более не приходилось. И вот теперь, когда Марк вздрагивает от неожиданности и не отвечает поначалу, но, опомнившись мигом, складывает свои руки на чужих плечах. Он горит в буквальном смысле, от тела его тянется жар, и Назару думается, что в этот раз он точно может сгореть. Они оба. И в этот раз, кажется, он правда не против. Он отстраняется, тянет полы чужой рубахи вверх, сбрасывая ее на пол, туда же летит и его собственная, вместе с сапогами и, чего уж греха таить, припрятанным кинжалом. Марк чуть не хнычет, оставшись без чужого тепла, но Назар толкает его в грудь, вынуждая лечь, и нависает сверху. Может, король и отдает приказы, не принимая отказов, но на этой территории власть не в его руках и тон задает не он. Он давно уже умеет играть по чужим правилам, которые делают ему хуже. Пусть теперь учится играть по тем, которые приносят удовольствие. Правда Назару бы самому было неплохо знать, как давать что-то помимо боли, но откуда-то оно в нем все же есть. Он потому и не торопится, не надвигается, как торнадо, не настигает, словно засуха. Он целует Марка снова и снова, спускается к тонкой шее и касается ее губами, ощущая, как руки того обнимают за спину. Скользящее движение ладоней до поясницы, и Назар чувствует себя так, будто происходящее какого-то черта даже можно назвать правильным. Впрочем, эта мысль исчезает быстро, он не позволяет ей остаться в голове надолго и снова сползает вниз. Родинки на королевском теле складываются в созвездия, Назар считает их пальцами и языком от груди до живота, кидает взгляд исподлобья и видит, как Марк распахивает рот в немом стоне. Как он втягивает воздух, шумно и резко, и зажмуривается, словно готовится впервые выпустить стрелу. Хотя, возможно, что-то сейчас действительно происходит впервые, но Назар отказывается думать об этом, потому что не хочет знать, чем это обернется потом. Он не умеет жить моментом (умеет только выживать), но раз уж требует порою невозможного от других, обязан соответствовать сам. Потому и выпускает на волю все то, что хранит взаперти, буквально вытряхивает Марка из штанов и обхватывает кулаком его член. Назар в курсе, чья потребность на данный момент важнее и сильнее, потому не даёт прервать себя или остановить. У него, в принципе, есть четкая цель, но она как-то размывается, становится песочным замком, унесённым с берега волной. На ее месте возникает желание — даже не для себя, для другого. И пусть союзники всегда ищут прежде всего остального личную выгоду, сейчас Назар может себе позволить преследовать не ее. В первый раз. Возможно, не в последний. Марк, наверное, чувствует это. Марк, наверное, жаждет этого так же сильно, либо же просто теряет голову в привычной манере, но он не сопротивляется вовсе. Он скрещивает лодыжки на пояснице Назара, подаваясь навстречу ласкающей руке, срывается на тихий, высокий стон и, пытаясь не издать и звука, до побеления прикусывает нижнюю губу. Назар знает более приятные методы сохранить молчание, потому целует опять, разрешая Марку вцепиться в свои плечи с такой силой, с какой голодный пёс накидывается на кость. Ладонь же ослабляет хватку, ныряет ниже, и пальцы, не встретив сопротивления, встречают горячее и тесное нутро. Внутри будто все пульсирует и бьётся, или это Марк дрожит, Назар не разбирает. Он прокручивает запястье дважды, улавливая каждую реакцию на свои действия, и ощущает, как с дикой скоростью разгоняется по сосудам кровь. Так и самому недолго с ума сойти, но он пока ещё сохраняет хотя бы подобие контроля над ситуацией, помня о том, о чем Марк уже даже не думает. Да и явно не в его состоянии пытаться в благоразумие, он трясется весь, выдыхает с жаром в чужой рот и на мгновение распахивает глаза. И взгляд его затуманенный, с темной поволокой, осоловелый, бесноватый даже, он не приказывает, не требует и не просит. Он молит, и мольбе этой Назар отказать не может, не потому что она исходит от короля. А потому что трогает за то, что сидит где-то глубоко под рёбрами, там, где давно уже ничего не должно было остаться, но осталось ведь какого-то черта и вырывается на волю. Ищет свободы. И находит. Вместе с штанами исчезает последний барьер. Назар подтаскивает Марка ближе к себе, входит осторожно и медленно, но сразу до конца, почти до упора. Не встречает преград и сам не сдерживает шумного вздоха, когда Марк ахает от неожиданности. Его снова трясет всего, но он беззвучно выражает готовность, и Назар все же начинает двигаться, убеждая самого себя не спешить. Сорваться за грань просто им обоим, и Марк норовит сделать это, когда из него вырывается стон. И, черт, их обязательно кто-то услышит, если так пойдет дальше, потому Назар наклоняется вплотную, прижимается лбом к чужому лбу, оперевшись одной рукой о кровать, и велит. — Тише. Разумеется, Марк ничего не отвечает. Он жмурится и пытается спрятать лицо в ладонях, но Назар их отнимает и кладёт себе на плечи. Он не хочет быть пойманным с поличным (за прелюбодеяние с королем его могут и казнить, но это уже просто-напросто смешно), но больше он не хочет подавлять все эти искренние порывы. Он может направить их в другое русло, потому увлекает Марка в поцелуй, и тот отвечает моментально, будто только того ему и надо было. Будто только того он и ждал все эти две недели или даже дольше, сейчас уже у Назара нет ответа. Он отчего-то задумывается, точно ли было то, что произошло в Денире, всего лишь попыткой отхватить свободы, но предположения все разлетаются, как стая птиц, когда Марк зарывается дрожащей ладонью в его волосы на затылке, откидывая голову назад. Не пересилив себя, Назар снова припадает губами к его шее и чувствует под ними пульс. Бешеный. Выходящий за все пределы нормы. Да и все то, что они тут творят, не вписывается ни в какие рамки, противоречит морали, совести и даже закону. Но Марку очевидно все равно на это, он отдается целиком, полностью, принимая с нескрываемым обожанием то, что Назар готов (а, может, даже хочет) давать. И тому становится плевать следом на то, что однажды он об этом всем обязательно пожалеет. Он здесь, в данную минуту не капитан и даже не воин, и если вдруг все это ошибка, платить ему придется лишь своей головой. Возможно, головой Марка, но покуда на ней корона, многого можно будет избежать. И многого, разумеется, лишиться. Но Назар думает не об этом. Назар сцеловывает прерывистый вздох и входит до конца, заполняя, черт, до краев. В нем самом, на удивление, не беснуется уже ничего, из него комьями валит что-то другое, что-то требующее коснуться до кожного зуда, до лихорадки, до зубного скрежета. Достать до мездр, до основания, но не чтобы подчинить или сломать (с Марком он бы так не смог в любом случае), а чтобы прочувствовать полностью самому и дать того же другому. Это не сочувствие, не помощь, не приказ. Это что-то глубокое. Что-то не поддающееся законам логики и разуму. Инстинктивное. Необузданное. И в этом встречном движении, в этом воздухе на двоих, в этом столкновении языка с языком есть что-то такое. Иррациональное и в то же время правильное. Греховное. Настоящее. Марк скребёт короткими ногтями по затылку и спине, замирает и, вздохнув, доходит до пика. Внезапно и резко — он цепенеет весь, его пробивает на крупную дрожь, и он прижимается ближе, будто пытается разделить этот момент на двоих. Назар тут же останавливается, ему почему-то хочется, чтобы на этот раз Марк прочувствовал все, и ждёт. Мгновение или вечность, он не знает, но когда время истекает, и он сам обессиленно наваливается сверху, потеряв опору, у него складывается впечатление, будто он не просто стар. Он ветхий, как этот мир, и прикосновение к чужой юности вдруг даёт понять это ещё более отчётливо, чем раньше. Если говорить честно, Назару нет дела до разницы в возрасте, ему нет дела до возраста в принципе, потому что он давно перестал исчислять свой собственный годами, но почему-то вот сейчас он думает, что Марку, возможно, стоило найти кого-то другого. Кого-то такого же, как он сам, чтобы хотя бы этот выбор был точно без сожалений. Марк же, кажется, считает совсем иначе. Придя в себя, он увлекает в поцелуй сам. Снова ни намека на ту робость, что была когда-то, и ощущение, будто он переключает свои состояния вполне осознанно, но Назар старается не размышлять о том, что тут идёт какая-то игра, правила которой ему неизвестны. Он целует в ответ, вжимая Марка в кровать, ведёт руками от плеч до бедер и касается живота. Вспоминается внезапно, что у них осталось мало времени, и если к истечению оставшегося срока Творец не пошлет дитя, придётся соглашаться на условия северных. Это осознание возвращает с небес на землю, и Назар едва заметно хмурится. Черта с два, он позволит этому случиться. Они успеют. У них нет иных вариантов. Марк отстраняется сам, потягивается, словно кот на солнце, ложится на живот. И эти его трогательно торчащие лопатки напоминают отрезанные крылья птицы, что уже не может летать, но так мечтает о свободе, что готова разбиваться снова и снова, лишь бы вспорхнуть. Назару чудится, что его кандидатура была выбрана, ещё и потому что он волен делать то, что пожелает, и это так или иначе привлекает — прикоснуться к недоступному через другого. Изощрённо и странно, но иначе никак. Марк иначе не может. Он и смотрит так — спокойно, открыто, но где-то там, в глубине его глаз сидит тоска. Назару она, что кость в горле, гляди и давись, давись тем, что помочь не можешь, потому он не глядит. Он приподнимается на локте и целует Марка между лопаток, туда, где остался шрам от стрелы. И в этом жесте куда больше, чем он может сказать. В этом жесте прямое и честное — «я не могу избавить тебя от твоих оков, но могу защитить». Марк крупно вздрагивает всем телом, и в этом весь его ответ. «Можешь попробовать». Этой ночью Назар, как и обещал, остаётся до утра.

***

— Мне пришло письмо от Хинтера, — объявляет Мирон, едва переступив порог штаба Легиона и не удосужившись даже постучать в дверь, — Он требует рассмотреть кандидатов на следующей неделе. На стол летит конверт с печатью Хинтера, Назар даже не думает прикасаться к нему, лишь кривит губы в пренебрежении и, закинув лук за спину, спрашивает. — И чего ты хочешь от меня? — От тебя? От тебя ничего, — притворно спокойным тоном отвечает Мирон, — Но я очень хочу понять, когда мы начнем воплощать твой гениальный план. Марк так и не сказал мне, кого он выбрал в качестве… Союзника. Может, ты что-то знаешь об этом? — Нет. Назар даже ухом не ведёт, ложь легко срывается с его губ. Не потому что он не доверяет Мирону, они все же в плывут в одной лодке, а потому что Марк сам о том попросил. Так и сказал в первую же ночь — «я не хочу, чтобы кто-либо знал об этом». Почему? Черт его знает. Назару нет дела, почему все происходящее они скрывают даже от тех, кому врать нет нужды. Назар относится к этому многим проще — надо молчать, он будет молчать. Приказ короля. Но Мирон, похоже, о чем-то догадывается. — Уверен? — не сдается он, — У нас сейчас не самые спокойные времена, чтобы скрывать что-то друг от друга. Мы должны решать все вместе. — Если тебя беспокоит этот вопрос, спроси у Его Величества, — отзывается Назар, — Я больше не имею над ним ни власти, ни контроля. Если он что-то решил, то решил сам. И только он один об этом может что-то знать. Мирон долго молчит. Он смотрит Назару в глаза, будто пытается найти там ответы на свои вопросы, хмурится и, наткнувшись на абсолютное безразличие, все же сдается. — Я поговорю с Марком, — решает он, — Но что бы он не предпринял, нам придется рассмотреть кандидатов Хинтера. Для отведения подозрений. — То есть? — уточняет Назар. Вот такие вести ему уже не по душе. — Даже если Марк уже носит дитя под сердцем, об этом нельзя объявлять сразу, — терпеливо объясняет Мирон, — Северные поймут, что мы так и планировали, и ответ от них последует быстро. Нужно сделать все… Осторожнее. Мы рассмотрим их кандидатов, выберем кого-нибудь из них, начнем подготовку к свадьбе, а потом случайно выясним, что король не может пойти под венец. Это будет выглядеть более естественно, чем если мы сразу объявим о нынешнем раскладе вещей. Без потерь не получится, но можно значительно снизить их. Назар в целом понимает, о чем идёт речь, но во всех этих интригах, хитросплетениях и двойных играх он, признаться честно, не столь хорош. Он неплохой стратег и знает немало о маневрировании и уклонениях, но немного в другой форме, однако сейчас его это не смущает. У них ведь есть Мирон, и вот уж он точно справится с тем, чтобы обвести вокруг пальца всех северных и Хинтера в том числе, а Назару останется просто поддержать его и обеспечить безопасность Марку. И, конечно, выполнить свою задачу, но об этом лучше не говорить вслух. Так, наверное, будет лучше. — А что с зерном? — вспоминает он вдруг, — У нас есть запасной план на тот случай, если после отмены свадьбы Хинтер устроит забастовку? — Есть, — подтверждает Мирон, и весь сияет аж вместе со следующими словами, — Я связывался с Дарио. Западные земли Нижнего Города, благодаря усилиям фермеров, начали приносить плоды. Возможно, совсем скоро мы сможем кормить всю страну сами. — Конкретнее? — Не могу сказать. Думаю, через три месяца. Это в корне меняет дело. Три месяца поддерживать связь с Хинтером, лишь бы тот не соскочил, более, чем реально. Даже если он вдруг примет решение прекратить поставки, того, что уже было отправлено по всей стране, хватит на какое-то время. Назар не отрицает, что, возможно, у северных их же зерно придется отбирать силой, но его это не пугает. Легион с этой задачей справится, пусть это и не слишком справедливо, только вот они все живут в мире, где справедливости этой нет вовсе. И не будет, пока последний эльф не отправится к Творцу. — Тогда будем работать с тем, что есть, — заключает Назар, проходя мимо Мирона. У него по плану тренировка и откладывать он ее не намерен, потому что к ночи ему снова нужно будет прибыть во дворец, — Советую известить Его Величество о предстоящих смотринах. Чтобы не сильно удивлялся. — Сообщу, — кивает Мирон, спрашивает все же снова, — Ты точно ничего не знаешь об его решении? — Точно. Уже выходя из штаба, Назар ловит себя на том, что какого-то черта растягивает губы в едва заметной улыбке.

***

Дворец стоит на ушах, когда целая делегация северных эльфов прибывает в Пальмиру, притащив с собой всю знать, слуг и, кажется, даже музыкантов. Назару все эти приемы и мероприятия не по душе совсем, но отсидеться в штабе не позволяет вездесущий Мирон, требующий главу Легиона присутствовать обязательно. Так и говорит: «они сочтут за дерзость твое отсутствие». Добавляет: «безопасность — все ещё твоя задача». И Назар сдается. Все в том же тронном зале он чувствует себя лишним, но не уходит никуда, незаметно наблюдая за Марком. Тот говорит о чем-то с Мироном и Хинтером, на голове его красуется корона, и почему-то теперь нет впечатления, будто она ему жмёт. Кажется, будто она к месту, будто Марк с нею и был рождён, будто ему одному она и предназначалась испокон веков. Назар думает, что сам уже начал дуреть со всем этим абсурдом, и отворачивается, чтобы никто не заметил его наблюдений. Придворные очень внимательные создания, они видят даже то, чего нет, а это нынче недопустимо. Один неправильный взгляд, один неправильный жест, и все тайны перестанут быть таковыми. И усмирить этот шторм из сплетен будет невозможно. Проще не давать ему возникать. Потому Назар в привычной манере посылает глазами сигнал Лие, беззвучно приказывая «присмотри», та в ответ кивает, отвечая «так точно». И нет сомнений, что она сделает плохо, потому он со спокойной душой уходит в тень, ожидая конца всего этого балагана. Но тот не близится от слова совсем. Марк, будто стараясь отыграть как можно убедительнее, знакомится с кандидатами для брака и даже снисходит до того, что с каждым из них беседует лично. С одним (кажется, Кириллом Незборецким, сыном небезызвестного целителя) даже пьет вино и обсуждает что-то достаточно долго, не прекращая улыбаться. И Назару не должно быть до этого дела, вот совсем, но он следит за происходящим и плотнее сжимает челюсти. Может, они все ошиблись, и Марк не так уж и против связать себя узами брака? Может, имеет смысл перестать творить безнравственные вещи, и сделать все по уму и закону? И черт с ним, что Хинтер подберётся близко к трону и династии, на него Парламент найдет рычаги давления при необходимости. Но зато они все с этого выиграют: северные получат желаемое и продолжат поставлять зерно, Марк не обречет свое дитя на судьбу бастарда, Мирон избавится от головной боли в виде всех этих планов и сложных схем, а Назар… А что Назар? Ему тоже будет проще, если его ночные визиты (все чаще перетекающие в утренние пробуждения в королевском ложе) прекратятся. Это выгодно всем. Это почти так, как они все заслужили. Чисто, правильно и ценно. Без попыток в подобие. Марк вдруг отвлекается от своего разговора, вскидывает голову и встречается взглядами с Назаром. И в глазах его что-то странное, какой-то ребяческий азарт, будто они снова в лесу на очередной тренировке. Словно он бросает вызов, мол погляди, как я могу, а что сделаешь ты? Но Назар не ведётся на эти игры. Он едва заметно пожимает плечами, невыразительно и крайне равнодушно, а затем тут же отворачивается к подошедшему Охре. Тот отчего-то взволнован. — Я хотел спросить, — начинает было он, но Назар перебивает его. — Приданого у нее нет, она сирота. Но если тебя это не беспокоит, то я дам добро, — объявляет он. Его несколько забавит мысль, что этот вопрос решался так долго, но он не собирается опускаться до шуток. Вместо этого добавляет, — И если она сама того захочет. Против ее воли я пойти не посмею. Девчонка заслужила выбирать. — Откуда… — Охра осекается, так и не задав слишком глупый вопрос, вздыхает, — Я тебя понял. На приданое мне все равно. Мне нужно благословение. — Мое? — Назар иронично вздергивает бровь, усмехается, — Я уже сказал — я не пойду против, если она сама того захочет. Поэтому реши все с ней для начала. И не забудь оповестить Мирона о своих планах. — А он то тут причем? — Если ты забыл, то все вопросы такого характера решаются только через него. Не советую устраивать ему сюрпризы и делать что-либо в тайне от него. Охра поджимает губы, но не спорит, лишь кивает, после чего уходит прочь, направляясь в сторону Лии. Назар провожает его задумчивым взглядом, наблюдает, как эти двое о чем-то говорят между собой, и тяжело вздыхает. Вот и она уже под венец идёт, хотя, казалось бы, вчера ещё была желторотым птенцом, что попала к нему в отряд. Дима с Марией давно уж обетованы, Гриша с Бертом тоже успели связать себя узами брака и перебрались в Янору. Федор с Андреем ждут дитя, Идан готовится к помолвке, и получается, что один только Марк остался один. Это будто в очередной раз доказывает, что лишён он того, что доступно другим. Не имеет он даже шанса на то, что другие могут, хоть и призрачная власть в руках его есть. Однако во всех этих хитросплетениях судьбы Марк все же сумел найти выгоду для себя дважды. Он сделал первый выбор сам и повторил его спустя время, потому что уже был уверен, что не откажут. Был уверен, что так будет лучше. Что хотя бы это решает он, а не другие. Весь этот балаган заканчивается лишь спустя несколько часов, к концу Мирон, Хинтер и Мамай удаляются поговорить наедине, Назар вслед за ними покидает тронный зал, но не присоединяется к обсуждению, а направляется на улицу. Светских приемов с него на сегодня хватит, его ждут его новобранцы и ещё одна внеплановая тренировка. Отчего-то внутри закипает жужжащее назойливой мухой раздражение, когда Назар снова видит рядом с Марком Кирилла, но он не придает этому значения и уходит в штаб. Своих солдат в этот день он гоняет до седьмого пота. В привычной манере: пригнись, прикрой голову, целься выше, бери мишень, используй корпус, найди опору. Только сухие и четкие команды, только беспрекословное выполнение их. И никаких игр с правилами, меняющимися на ходу. Никаких мыслей о том, что правильно, а что давно уже перестало быть таковым или не было вовсе. Именно этой ночью Назар не хочет являться к Марку, но он с легкостью пересиливает свое невесть откуда взявшееся нежелание и, невзирая на дождь, направляется во дворец. В королевские покои он все так же попадает через окно мокрый насквозь и застывает на своем месте, когда видит Марка в одних штанах. Неужели ждал? — Капитан, — кивает он, даже не думая одеться, вновь возвращается к привычному «вы» и спрашивает, — Замёрзли? Может, дать вам что-нибудь из сухой одежды? Назар плотнее сжимает челюсти. Он всякий раз раздевает Марка, а тот вдруг пытается его одеть, и все это какой-то абсурд, им наполнен, переполнен даже воздух, и от ощущения, будто об этом они оба обязательно пожалеют, отделаться не выходит никак. Назара пугает мысль, что он вообще допускает возможность сожаления в дальнейшем, но он усмиряет это беспокойство и принимает безразличное выражение лица. Сегодня он ни за что не останется до утра. Хватит. — Не стоит, — коротко бросает он вслух, снимая с себя мокрый плащ, бросает его на спинку стула, спрашивает все же, — Как прошли смотрины? Приглянулся кто-то из кандидатов? — Было пару достойных, — лениво отзывается Марк, падая на кровать и раскидывая свои тонкие руки в стороны, — Возможно, я бы даже согласился на брак, если бы не вся эта ситуация с Хинтером и зерном. — Вот как, — усмехается Назар. Убеждается в очередной раз — будь осторожен со своими предположениями, они имеют свойство становиться реальностью, — В таком случае ещё не поздно принять предложение северных и согласиться на свадьбу. Думаю, с Хинтером Парламент как-то разберётся, а проблема с зерном решится со временем силами Нижнего Города. Его Величеству достаточно отдать приказ, и никто не посмеет перечить. — Вы можете считать меня беспечным и зазнавшимся, но не нужно делать из меня глупца, — Марк приподнимается на локтях, смотрит в упор, — Я прекрасно понимаю, что подпускать северных к трону нельзя, даже если король лишён власти. Сам факт приближения к престолу уже создаёт риски. Ни одно из моих желаний не стоит того, чтобы ставить под угрозу династию и страну. Не отводя взгляда, Назар лишь безразлично пожимает плечами. Он в эти закулисные игры ни в зуб ногой, но он достаточно смыслит, чтобы понимать, что Хинтеру нельзя развязывать руки настолько. Он, безусловно, немало сделал для победы в этой кровопролитной войне, только вот ясно, как день, что он не боролся за справедливость, а искал личную выгоду. Высока вероятность того, что северные просто хотят прибрать к рукам всю страну, а чтобы не прилагать лишние усилия и не тратить собственные ресурсы, сделать это намереваются через других. В первую очередь через свадьбу с королем. Однако сейчас Назару плевать на Хинтера и северных, его больше интересует, действительно ли Марк хочет вступить в брак. Если это так, то на кой черт он согласился на весь этот план, заведомо зная, что ни о каком обете речи и быть не может? Что им двигало? Отсутствие выбора? Принятие своих оков? У Назара нет ответа. И сил думать об этом почему-то тоже. — Я не считаю тебя ни глупцом, ни беспечным, — говорит он абсолютно искренне, потому что факт — король их давно уже не тот мальчишка, что был раньше, — Но тем не менее я убежден, что ты имеешь право на законный брак с кем-то, кто придется тебе по душе. — Законный брак мне не светит, — качает головой Марк, — Тем более с тем, кто мне по душе. Но я уже свыкся с этой мыслью, так что не нуждаюсь в вашем утешении. — Я не пытаюсь тебя утешить, — усмехается Назар, — Да и вряд ли у меня бы вышло сделать это. Он вдруг внезапно понимает, в чем дело и что вообще все это значило и значит. Молодой король не может изменить своего положения, а если и да, то не обойдется без потерь, потому он и ищет хоть какие-то ходы, сделав которые, сможет почувствовать, будто волен что-то решать. Он пытается вызвать реакцию своими заявлениями и своим поведением, ищет острые грани, чтобы обязательно напороться на них. Вот только ошибка все это — Назар не из тех, кто ему эту реакцию даст. Посочувствует? Ох, это вряд ли. Мысленно, в своей голове, возможно, но вслух ничего такого не скажет. Потому что сам учил Марка — борись до конца, стиснув зубы, если хочешь чего-то добиться. Поддержит? Только если делом, своей преданностью и готовностью служить королю и Легиону до последнего вздоха (собачья верность не всегда была его приоритетом, но с годами она стала сильнее), но точно не через слова. Приревнует? Об этом даже думать смешно. Но что Назар действительно может сделать, это выполнить просьбу. Как раньше — без эмоций, без порицаний. Чтобы стать инструментом сохранения свободы и права выбора. Лицемерно? Вовсе нет. Назар знал, на что шел, давая согласие. Обманутым или использованным он себя вовсе не чувствует. Это не значит, что его устраивает происходящее. Это не значит, что он считает, будто Марку суждено только так. Это значит, что он хотел бы, чтобы все было иначе, но он способен лишь стать союзником и не делать хуже без того патовую ситуацию. — Ты пробудешь до утра? — уточняет Марк, все так же не отводя взгляда, добавляет, — Осталось всего пару дней по моему календарю. — В этом есть необходимость? Марк неуверенно ведёт плечом, будто сам не знает, точно ли это нужно, или это просто его личное желание. В Назаре вновь выигрывает сочувствие, накладывающееся на бесчувствие. Возможно, Марк хочет действительно многого, но что он может получить? Самый минимум. Так почему бы не дать ему хоть что-то, раз уж они все равно упали до прелюбодеяний и безнравственности. С Назара не убудет. К тому же он обещал себе, что больше никогда не станет зарекаться. Это не первый раз, когда он делает то, что делать не должен был. И ничего он уже не теряет. — Если хочешь, я останусь. — Хочу, — кивает Марк. Взгляд его неуловимо меняется. И эта всепоглощающая тоска отступает, на ее месте возникает вполне очевидное желание. Марк снова не робкий, он обманчиво ласковый, и Назар вовсе не ведётся. Назар просто делает то, что делает всегда, стягивает с себя мокрую рубаху и подходит ближе, нависая сверху над ожидающим Марком. Последнее, о чем он успевает подумать, так это о том, что времени у них осталось совсем немного.

***

Марк играет. Нет, Марк выдумывает игру, в которую втягивает других, и тешится тем, что правила известны ему одному. Он соглашается на условия Хинтера и в качестве будущего супруга выбирает Кирилла Незборецкого. О помолвке не объявляют, поскольку Влади (наверное, впервые он вызывает у Назара подобие уважения) велит дождаться, пока не подойдёт к концу срок траура, прежде чем вся страна будет знать о предстоящей свадьбе. Мирон делает вид, будто всё идёт по плану, а Назар не подаёт виду, будто он является исполнителем этого самого плана. Дворец весь гудит, и хоть новости запрещено выносить дальше его стен, придворные все равно обсуждают предстоящие события. Назар старается не обращать на это внимания, и у него это получается вполне сносно. Легион спустя года так и остался его отдушиной. Но он не может не замечать того, что ему всеми силами пытаются показать. Марк, невзирая на все предупреждения и советы Мирона, со своим ненастоящим женихом проводит почти все свое время. В конюшне и в обеденном зале, в королевской библиотеке, в саду и у озера неподалеку. Назар бы даже не узнал об этом, он почти всегда находится в штабе, но, как известно, у него везде свои глаза и уши, и он не может игнорировать того, что происходит под носом. Он может игнорировать призрачное раздражение и желание прекратить весь этот цирк, но этого оказывается недостаточно. Потому что Марку определенно нужно больше. Они встречаются после обеда в дальней части сада. Совершенно случайно и абсолютно комично — Назар направляется к Федору, чтобы обсудить условия отбора следующего потока новобранцев, погружается глубоко в свои размышления и выплывает из них обратно в реальность целиком лишь тогда, когда слышит заливистый смех Марка. Тот обнаруживается в беседке вместе с Кириллом Незборецким (вот уж кто точно вызывает все больше раздражения), весёлым, излишне довольным жизнью, сияющим даже. И Назар честно пытается уйти незамеченным, но Марк успевает уловить его присутствие (не зря же столько лет был солдатом), и скрыться уже не представляется возможным. Приходится остаться. — Ваше Величество, — кивает Назар, о поклоне он снова забывает, а если уж честно, даже не помнит. — Капитан, — Марк растягивает губы в улыбке, прищуривается. Готовится сделать ход в своей игре, — Как ваши дела? Все хорошо? Сколько часов назад они разошлись? Пять? И к чему тогда все эти вопросы, если ответ на них очевиден? Назар знает и потакать этой дурости не желает, но свидетели мешают поступить по-своему. Выкручиваться приходится иначе. — Спасибо, не жалуюсь, — отвечает он. — Я рад, — Марк стреляет глазами, и это не сулит ничего хорошего, особенно когда он добавляет следующее, — Кстати, познакомьтесь. Это Назар Вотяков, глава Легиона и мой бывший капитан. — Незборецкий Кирилл, — представляется спутник Марка, будто Назар уже не знает этого, — Рад знакомству. Я… — Мой будущий муж, — обрывает его Марк и, кажется, даже привстает чуть ближе, прижимаясь своим плечом к чужому плечу. — Осведомлен, — тихо усмехается Назар. Ему бы добавить — «я будущий отец твоего ребенка», но это глупо и неоправданно. Да и не хочется позволять утягивать себя в этот театр одного актера. Чего ради? Раз уж Марку приспичило разыграть очередную сцену, пускай. Он все равно ничего этим не добьется. И он, кажется, понимает это сам. В глазах его плещется недовольство, недовольство отсутствием той реакции, которую он ждал. Марк только ногой не топает, но смотрит совсем уж бесновато. Назар пресекает на корню очередную глупость. — С вашего позволения я пойду, — говорит он, кивая головой, — Ещё нужно решить некоторые дела. Ваше Величество. В высшем свете уйти от короля, не дожидаясь его разрешения, считается дурным тоном. Назар дурным считает только самого короля, все происходящее и самую малость самого себя. За то, что напоследок все же оборачивается и видит, как Марк внимательно слушает Кирилла, улыбаясь ему своей лучистой улыбкой. И можно было бы поверить в искренность, если бы Назар не знал, как на королевском лице она обычно отражается.

***

— Что это было? Марк машет рукой, мол, не спрашивай, я не знаю, а ты угадай сам. У короля Верхнего Города явно нет настроения вести разговор, хотя ещё днём он буквально напрашивался на словесную баталию. Назар фыркает себе под нос. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, в чем дело. Это не только возраст и опыт, это что-то интуитивное, что-то, что знает Марка даже лучше, чем он знает себя сам. Это что-то, что с лёгкостью объясняет если не все, то большую часть неясностей. Марк играет неспроста. Назар бы поверил, что это перестройки в его организме, если бы не был уверен, что ещё рано, поверил бы, что это черта характера, если бы не имел возможности видеть его хозяина другим, поверил бы во что угодно, если бы не знал правды. Простой и однозначной — Марк просто отчаянно хочет кому-то принадлежать. Так ведь было всегда. Бастард, от которого отрекся родной отец, беспризорник Нижнего Города, который никому и не был нужен до поры до времени. Он нашел свое место в Легионе, ведь там впервые почувствовал, что является частью целого. Там он обрел друзей, дело, цель, там он перестал быть одиноким и брошенным. Там он понял, что значит быть вместе, а не врозь. А потом вместе с колчаном и стрелами у него отобрали искомое — отобрали причастность. Ему дали корону, титул и страну впридачу, но отобрали помимо свободы ещё и роль шестерёнки в большом механизме. Условно она осталась, но совсем не такая, как раньше. И недостаток этот породил пустоту, от которой Марк всеми силами пытается сбежать. Он хочет принадлежать вновь, но зная, что принадлежать прежнему не сможет, ищет что-то иное, чему сможет отдаться. Где будет к месту, где будет важен, где его будут считать исключительно своим. Ищет и почему-то находит все это в Назаре. И если раньше это происходило в связке «капитан — солдат», то теперь Марк примеряет иное амплуя. Он вымогает реакцию и эмоции, вымогает притязания на самого себя, чтобы быть уверенным, что кому-то нужен. Что кто-то будет за него бороться не как за короля, а просто так, без условий и раздумий. Как за того, за кого стоит бороться. Назару все эти открытия, что головная боль. Потому что все это очередное лишение свободы, но уже добровольное, только лучше от этого не становится. У клетки этой без того немало прутьев, а Марк добавляет все новые и новые и ждёт чего-то в ответ от Назара. Что тот может дать помимо того, что уже даёт? Не слишком то и много. И на чужую потребность ему должно быть все равно, поскольку на дело она не влияет никак, но отчего-то отмахнуться не выходит. Это сочувствие? Нет же. Это уже как раз бесчувствие. Потому что если Назар предоставит Марку то, чего он так добивается, все действительно закончится плохо. В этом не было сомнений изначально, но теперь вероятность становится выше, и по-хорошему Назару нужно бы просто сделать вид, будто он ничего не понял, только вот он не может. Осознает вдруг: если оставит Марка с этой пустотой, не сможет себя простить. Королевские тягостные думы беспокоить его не должны, он не нанимался в слуги, чтобы отгонять всякую печаль, но тут дело в другом. Назар уверен: Марк без мысли о том, что кому-то принадлежит, окончательно сойдёт с ума. И обязательно что-то натворит. Быть капитаном, значит, нести ответственность за своих солдат. Марк давно не солдат, Назар уже не его капитан, но от прежних привычек не избавиться никогда. Потому он принимает смиренно свою участь. Это уже не задача — это необходимость. — Я не знаю, в какие игры ты играешь, но советую прекращать, — говорит он, приближаясь к кровати, — Я не имею права приказывать, только и терпеть подобное не стану. Имей ввиду — ещё одна такая сцена, и разговор наш будет совсем другим. — О чем вы? — безэмоционально уточняет Марк, и он слишком старается делать вид, будто его не интересует происходящее, но на дне его глаз вновь вспыхивает азарт, — Что я такого сделал, капитан? — Забыл, что никакой свадьбы не будет, — отвечает Назар, снимая плащ, — И что Незборецкий не будет твоим супругом ни при каких обстоятельствах. Я понимаю, что ты отчасти не хочешь вызвать подозрений, но сегодня ты переусердствовал. Впредь не позволяй себе подобного. — Почему? Назар тяжело вздыхает. Марк хочет слышать то, чего и выпрашивал всеми своими выходками эти дни, хочет слышать сейчас же, немедленно. Марк хочет слышать это от Назара, а если не услышит, снова начнет свою игру. Он не выйдет из нее победителем — он заведомо проиграл в тот день когда на голову его надели корону — но думает иначе. И пусть думает. Может, в этой иллюзии ему не так тошно. Может, в этой иллюзии ему будет хоть сколько-то проще. Назар клялся себе никогда не лгать ему. Чтобы не нарушать обещания, преподносит все в полутонах. — Потому что меня это не устраивает. Ты выбрал меня, и будь добр остаться верным этому выбору хотя бы на какой-то срок. Что удивительно, Марку этого хватает. Он открывает было рот, чтобы сказать что-то, но тут же закрывает его обратно, будто не подобрав верных слов, и увлекает Назара к себе. Целует совсем уж жадно, прыти в нем становится слишком много, он льнет всем телом, отдается целиком и безмолвно просит взять. В каждом движении так и читается — «мне нужно быть чьим-то». Назару быть этим кем-то не следует вот уж совсем. Но он не может отказать (дело не в королевском приказе — прикрываться этим совсем уж низко) и оставить Марка одного гореть в этом огне. Соглашается на совместную инквизицию. Головы не теряет, но благоразумие все же отчасти да. Потому и падает в омут, стягивая чужие штаны. Хорошо хоть, что не испытывает сожаления ещё и по этому поводу. Уже позже Марк лежит на его груди, рисуя пальцами на коже одному ему известные символы. Он ленивый и расслабленный, сонный, быть может, даже довольный, не успокоившийся — временно угомонившийся. Не говорит ничего, сохраняет молчание, и в молчании этом Назар внезапно чувствует вкус победы короля. Он, подумать только, все же имеет какие-то шансы против этой херовой судьбы, хотя бы потому что получает то, в чем так нуждается. Вполовину, лишь отчасти, кусками и осколками, но получает. И довольствуется этим, зная, что большего ему и не дано. Ценит то, что пока ещё может иметь. Марк потягивается, трётся щекой о чужое плечо и, проявив чудеса ловкости, с лёгкостью взбирается на Назара, наваливаясь на того целиком. И в этом юном теле слишком много сил и энергии, больше, чем можно истратить. И оно не особо считается с тем, что не все пышут молодостью. — Знаешь, почему я выбрал тебя? — чуть не мурлыча, спрашивает Марк, и тон его ласковый, даже смотрит он полюбовно. — Удиви. Назару казалось, что он знает причины. Назару казалось, что ответ очевиден, что все ясно и нечего задаваться такими вопросами. Но Марк все же умудряется поразить. — Потому что я тебе доверяю, — говорит он, добавляет чуть тише, — И если вдруг меня не станет, я знаю, что ты единственный сможешь защитить наше дитя. От всех. И от Парламента, и от северных, и от врагов в стенах Пальмиры тоже. А если понадобится, даже от самого себя. Вот оно. Вот о чем Назар рискует пожалеть, и Марк рискует тоже. Королевский бастард никогда не будет в безопасности, никогда не будет знать спокойной жизни. Что в Верхнем Городе, что в Нижнем его ждать будет одно и то же — постоянная борьба за право существования. Высока вероятность, что его попытаются погубить, и статистика не работает с Назаром, а с беззащитным дитя — более чем. И Марк делал свой выбор, исходя из того, сможет ли отец его ребенка стать щитом и опорой. Сможет ли он сохранить то, что все вокруг попытаются уничтожить. Расчётливый ход, ничего не скажешь. Марк с несвойственной ему хитростью подошёл к этому вопросу. Раз уж он не был волен выбирать, заводить дитя или нет, он постарался сделать все, чтобы обеспечить ему защиту. Знает ведь прекрасно, что Назар не отречется и не струсит, знает, что Назар не сможет предать. Знает, что Назар как никто другой умеет выживать и вытаскивать из ада вслед за собой. От этого понимания становится совсем уж не по себе. — Ты ведь обещаешь мне? — вполголоса спрашивает Марк, спрятав лицо в сгибе чужого плеча, невесомо касается губами шеи, — Я не знаю, кто ещё справится с этим. Я не знаю, кому я ещё могу довериться. Назар никогда не лжет ему. Это не значит, что он всегда говорит правду. Это значит, что иногда он ее умалчивает, но ни в коем случае не искажает. А сейчас не получится пройтись по верхам, не коснувшись глубин, не дорыв до ядра. Не выйдет в полутонах — обещание такого толка даётся полнокровно, либо же не даётся вовсе. Обещание такого толка Назар не имеет права давать, потому что сам не знает, что сулит новый день. — Обещаю. И все равно даёт, потому что если не даст он, не даст никто. Дело не в приказе — Марк не велит. Марк просит, и в просьбе его ни слова о нем самом. Только о своем продолжении, о крови от крови, о том, что защитить хочется страшно, но порою одного стремления недостаточно даже королю. Однако достаточно Назару — он не всесилен, вовсе нет. Но он умеет то, чего, возможно, не умеют другие. Беречь дар чужой жизни так, как свой. Марк отстраняется, заглядывает в глаза и кивает. Ответ его устраивает, он улыбается одними уголками губ, и руки его вполне произвольно ползут вниз. Переоценивают чужие возможности. Назар перехватывает это движение, сам ведёт ладонью от чужой груди до живота, касание сопровождается мелкой дрожью. Марк вздыхает, приспускает веки, и так он снова выглядит тем юным мальчишкой, что попал в Легион, не достигнув даже совершеннолетия. Назар отгоняет от себя этот образ — такие ассоциации сейчас совсем ни к месту — и целует в приоткрытые губы. Рука же обхватывает член — раз уж дитя это все равно рождено будет в грехе, то и не так уж стыдно извлечь из этого греха что-то помимо вечных страданий, кары Творца и бла-бла-бла. Назару не в первой нарушать закон, будь он даже неписанный и наказуемый не на земле. Марку же много времени и не нужно. Он заканчивает с тихим возгласом, пачкает себя, чужой живот и ладонь, зажмуривается и ослабевает, успокаивается, наконец. Назар молча (да и нечего говорить тут) лежит и ловит себя на том, что поглаживает худую спину с россыпью родинок. Излишне ласково, даже утешающе, и это определенно дурной знак. Но сил, чтобы встать и уйти не находится, да и Марк принимается ёрзать, вновь вскидывает голову и целует в губы. Лёгким касанием — не благодарность даже, скорее как факт. «Прими и это тоже». Назар прикрывает глаза. Третью жизнь подряд он что-то принимает безоговорочно, и, возможно, впервые это что-то не связано напрямую с болью и страданиями.