ТикТок 2.0

      — Пристегнись, — буркнул водитель, захлопывая за Даней дверь. Пока он обходил машину, чтобы сесть, Митрохин успел спрятать красную раскладушку в носок. Это немного успокоило. Хотя, если бы у него с собой был свой телефон, было бы проще — найдя смартфон, бандиты бы успокоились. А так, остается надеяться, что они при обыске ограничатся карманами.       — А… куда мы едем? — машина вырулила на перекресток и Даня нервно сжал кулаки.       — Так, — водитель говорил буднично, как-то меланхолично и без особых эмоций, из-за чего его слова пробирали до самых костей, — рот закрыть, глаза опустить, делать, что сказали. Я бы на твоем месте радовался, что тебя везут в машине на заднем сидении. Как человека, а не как груз.       — Спасибо, я понял, — одними губами ответил Даня, опуская глаза. Как груз. Водитель говорил таким тоном, как будто ему действительно было не привыкать возить подобные грузы. И не факт, что они дышали.       «Сам себя накручиваешь…» — выругал он себя. Если представить себе, что это просто такси, и тот редкий случай, когда водитель молчит…       Ехали минут сорок. Из них первые пятнадцать Даня честно боялся, потом как-то подустал и сам не заметил, как начал глазеть в окно. Они выехали из города, проехали старое заброшенное кладбище («О, удобно… Как раз по дороге…» — иронично подумал Митрохин), парочку автобусных остановок по названию проезжаемых сел, потом свернули на грунтовку и покатили вдоль лесополосы. Даня снова занервничал.       Место напоминало то ли старое хозяйство, то ли ферму, то ли еще что. Машина проехала проржавевшие сетчатые ворота с остатками вывески: "... ино... йство... цово", покрутила туда-сюда вдоль строений, и остановилась. Сейчас тут было людно, по пути им встречались рабочие в каких-то спецовках, что-то где-то визгливо гудело и бухало.       — Вылезай, — велел водитель, хлопая дверцей и снова доставая сигареты. На Даню нахлынули воспоминания, а точнее, запахи. Мокрых листьев, свежеспиленного дерева, терпкого дыма и еще чего-то сладковато-незнакомого, деревенского.       Под ногами шуршал желтый песок, Митрохин пугливо осмотрелся. Они стояли перед низким, выкрашенным красновато-оранжевой краской зданием. Окна были почему-то аж под потолком, на дверях крупно было написано: «Не курить!». Как раз под восклицательным знаком кто-то заботливо подставил побитую жизнью урну, полную окурков.       Водитель с удовольствием затушил окурок о кругляшок восклицательного знака (судя по всему, так делал не он один), выкинул бычок в урну и со знакомым звуком распахнул железную дверь.       — Заходи.       Даня узнал помещение по звукам, по эху, холодному сквозняку от каменного пола, по ощущению пустоты. Кажется, это когда-то было что-то вроде гаража или барака, сейчас пустого, разделенного на две четкие, неравные части. С одной стороны был верстак, какие-то железяки, инструменты, обрывки кожи, непонятный агрегат, смахивающий на доисторические кузнечные меха, другая сторона явно предназначалась для отдыха. Допотопный холодильник «Кристалл», стол, на крючках, вбитых в стену, висели спецовки, куртки и одна подряпанная жизнью каска. Даня подозрительно покосился на стол, не исключая, что уже знаком с ним. Сейчас на столе была веселенькая клееночка в ромашку, липкая даже на вид. У верстака сидел носатый дядька с бровями-щеточками и деловито ковырялся отвёрткой в какой-то железяке.       — Здоров, — лениво махнул ему водитель, — а где шеф? Я ему тут «подарочек» привез.       Дядька недовольно пошевелил щеточками, смерил Даню насмешливым взглядом и снисходительно пробасил:       — Уехал шеф. Арапу мозги вправлять. А то что-то тот стал борзеть и на наших ребят кидаться. Сказал, к обеду вернется.       Митрохин нервно поежился — с одной стороны снова ждать, а с другой, может восстановив свою жажду крови на этом таинственном Арапе, «крестный отец» будет снисходительнее? А то, может, Дане и повезет. И в этих бандитских разборках победителем выйдет Арап?       — Ясно, а с этим что?       Носатый хмыкнул.       — Шеф сказал Чапе отдать, хоть польза какая будет.       Несмотря на то, что в помещении было прохладно, Даня почувствовал, как взмокла спина. Неведомый Чапа со своим восточным акцентом пугал его почти также, как и сам главарь мафиози.       — Нет, не надо! — вылетело изо рта прежде, чем он успел удержать язык. Оба мужчины обернулись к нему с таким видом, как будто их удивил сам факт, что Митрохин рискнул открыть рот. Даня решил, что терять уже нечего и взмолился, — пожалуйста! Я тут тихонько посижу в уголочке.       Носатый в ответ крякнул, а водила угрожающе свел брови:       — Помнишь, что я тебе сказал в машине? — Даня робко кивнул. — Что? Повтори.       — Рот закрыть, глаза опустить, делать, что говорят, — перечислил Митрохин.       — Вот и делай, что сказано. Рот закрыл и пошли, — водитель кинул связку с ключами на стол и решительно направился через все помещение к противоположной части. Дане ничего не оставалось, как идти за ним. Они вышли на задний двор, прошли между какими-то баками, канистрами и поставленными одну на одну бочками, а затем, поплутав еще немного, вышли на открытое место.       Незнакомый сладковатый запах усилился. Справа был еще один барак точь-в-точь походивший на тот, в котором они только что были. Только ворота были открыты, рядом, штабелями лежали срубленные деревья. Внутри визгливо гудела электропила. Несколько мужчин в спецовках деловито передавали друг другу и укладывали в кузов ярко-зеленого ЗИЛа аккуратно распиленные чурбачки дров.       Водитель мимоходом кивнул работающим, спросил: «Чапу не видели?», получил направление куда-то влево, но едва они обошли грузовик как наткнулись на мелкого, но широкоплечего, крепко сбитого не то таджика, не то армянина, не то кавказца. По тому, как вспыхнули узнаванием его глаза, Даня понял, что это Чапа и есть. И даже удивился немного — при дневном свете Чапа был совсем не страшным. Шестерка шестеркой.       — О! А я как раз тебя и ищу! — обрадовался водила, — Шеф сказал, пацана тебе отдать, пока не вернется.       Таджико-армянин посмотрел на Даню кисло, без восторга. Видимо, ему тоже не улыбалось работать нянькой.       — И на кой хрен он мне сдался? — абсолютно без акцента спросил тот. Даня, забыв про приказ смотреть вниз, удивленно вытаращился на него. Если бы не голос, он бы ни за что не поверил, что это и есть Чапа.       — Пристрой куда-нибудь, чтобы не свинтил раньше времени, — пожал плечами водитель.       Чапа брезгливо скривился, а потом поймал Данин взгляд и нехорошо улыбнулся.       — Нэ свинтит! Он тэпэр у нас послющный, так? — знакомым блатноватым голосом сказал он. Митрохин вздрогнул, но тот, видимо, этого и добивался. Чапа по-хозяйски цапнул Даню за капюшон и, довольный произведенным эффектом, подтолкнул за угол, — ведра видишь? Бери. Стой, рукавицы вон еще. Надевай.       Даня послушно натянул на руки рифленые рабочие рукавицы. Он таких никогда и не видел: из какой-то плотной и грубой ткани, а с внутренней стороны были пупырышки, как на презервативах. Чапа кивнул на два пластиковых пятнадцатилитровых ведра из-под краски, а затем распахнул боковую дверь, откуда тут же визгливо отозвалась пила.       — Опилки видишь? — этот гараж тоже был визуально разделен на две половины. На дальней, ближе к выходу, визгливый диск электропилы распиливал огромный ствол. Мужики с хеканьем закидывали дерево на железную поверхность станка, толкали его на пилу, а потом уже вручную ловко разбивали на компактные чурбачки, которые тут же передавались по цепочке в ЗИЛ, — вечерняя смена работала, не убрали за собой. Вон лопата, набираешь опилки в ведра… Ну, что стоишь? Набирай!       Даня заметался, потом увидел прислоненную к стене лопату, взял ее наперевес и едва не уронил. Чапа выругался и принес ему широкий железный совок. Совком собирать было проще.       — Теперь за мной, — скомандовал Чапа, когда ведра были полные. Даня, едва не отрывая руки, послушно потащил опилки следом.       Идти пришлось долго — минут пять. Митрохин мысленно попрощался с руками, от тяжести ему казалось, что они сейчас выпадут из плечевых суставов. Они вышли на открытое пространство и уткнулись в небольшой стадион, огороженный почему-то деревянным забором. Вместо песка или травы он был засыпан опилками. Судя по характерным полоскам, опилки после ровняли граблями. С противоположного конца в стадион упирался еще один низкий баракогараж.       — Высыпай, — велел Чапа, ткнув пальцем в нужную точку. Там уже набралась приличная куча, — что стоишь, глазами лупаешь?! Иди за следующей партией. Учти, будешь филонить или где-то потеряешься по дороге, я тебя сам в этих опилках и прикопаю. Понял?       — Понял, — буркнул Даня. Опирающийся на грабли и без акцента, Чапа уже его не пугал. Он подхватил ведра и потащился назад.       Естественно, в одиночку он бы таскал эти опилки как минимум до вечера. Однако, когда он досыпал уже второе ведро, снова появился Чапа, на этот раз с небольшой одноколесной тачкой. Даня смотрел, как он ловко засыпает лопатой опилки в тачку и мысленно позавидовал: еще бы, тачку толкать — это не тридцать килограмм на себе тащить! Впрочем, тут Чапа приметил, что он глазеет вместо того, чтобы работать, стянул с руки рукавицу и отвесил Митрохину такой подзатыльник, что тот едва не улетел в противоположную стену. Рабочие у станка заржали — они уже допилили ствол и теперь заканчивали с ветками. Ветки, в среднем толщиной с мужское предплечье, пила распиливала за секунды, сопровождая это дело короткими взвизгами.       Четыре тачки и восемь ведер спустя, Чапа выудил откуда-то потрепанный жизнью веник и вручил вконец замордованному работой Дане:       — На, отдохни, а я перекурю пока. Вот отсюда и до той стены чтоб ни одной соринки не было. И из-под станка хорошо вымети. Там не меньше полведра наберется.       Даня с убитым видом посмотрел на веник и пошел «отдыхать». Рабочие со своей стороны уже закончили и, выключив пилу, курили за воротами. На пожарную безопасность, видимо, тут всем было плевать с высокой колокольни. В какой-то момент, Митрохин и сам не понял, как остался один. Понимая, что такого шанса может больше и не представится, он вытащил из носка изрядно натершую ногу раскладушку и, путаясь в идиотской системе набора (по нескольку раз на одну и ту же кнопку тыкать, чтобы набрать одну букву — и как предки с ума не сходили?), написал Славке смску, что с ним пока все хорошо, он находится не то на лесопилке, не то еще где в нескольких остановках за городом.       Чапа вернулся минут через пять, недовольно осмотрел фронт работ, не нашел к чему придраться и, вручив Дане пустую тачку с ведрами, совком и лопатой (тем самым доказав, что таскать полную тачку опилок, не так-то и просто, если даже полупустую фиг дотолкаешь) направился к тому самому зданию за «стадионом». И вот тогда Даня, потомственный городской житель, наконец понял, что за сладковатый незнакомый запах преследовал его все это время. Навоз.       Это была конюшня. Длинная, полутемная, в которой кто-то дышал, фыркал, переступал с ноги на ногу и недовольно чесался о стенку.       — Фу, убрал морду! А ты чего выперся? Опять все бока себе счесал? — грубовато ворчал Чапа безцеремонно отпихивая любопытную лошадиную морду, которая тут же высунулась в проход. За его грубостью чувствовалась еле заметная ласка, становилось понятно, что лошадей он любит и они отвечают ему взаимностью. Очарованный Даня, прежде видевший лошадей только на экране или на картинках, шел следом, заглядывая в денники. Животные казались ему огромными, — куда руки суешь? Без пальцев решил остаться?!       От очередного подзатыльника Митрохин увернулся рефлекторно, но подскользнулся на соломе и грохнулся в проход.       — Я хотел погладить!       — Я тебе поглажу! Я сейчас тебя так поглажу, что опять неделю помнить будешь! — ярился Чапа, хотя в прошлый раз «гладил» не он, он только держал, — Это ж Цыган! Он тебе пальцы отгрызет и не заметит! Вставай! Разлегся! Бери лопату и тачку и дуй сюда!       Он словно морковку из грядки выдернул Митрохина с пола, придал ускорение в нужном направлении, и направился к самому дальнему деннику. Грохнула щеколда.              Когда Даня с тачкой добрался до конца конюшни, Чапа уже закончил возиться с поводом, выводя в проход тоненькую, совсем еще молоденькую, кобылицу. Почему-то Митрохин сразу понял, что это девочка, возможно что-то такое было в ее глазах, словно подведенных тушью, возможно в чем-то еще. Чапа подошел к бочонку у стены, вытащил оттуда жменю каменных сухарей и сунул Дане в руку.       — На… На открытой ладони давай, придурок!       Даня, замирая от непонятной робости, послушно протянул угощение лошади. Ладони тепло, почти невесомо коснулись мягкие губы, обдали дыханием, деликатно сняли угощение и деловито захрустели. Лошадь косила на Даню выпуклым глазом, как будто прикидывая на внутренних весах, что он за человек, а потом неожиданно сделала шаг, буквально впечатав его боком в кормушку. Чапа радостно заржал, одобрительно хлопнув кобылку по шее. Из ближайшего денника ему кто-то даже ревниво отозвался.       — Так его, Рада! А то стоит, панымаш, зеньками лупает! Бэри лопату, выгребай солому!       На этом все трогательно-милое закончилось. Пока Чапа выводил лошадь из денника и зачем-то наворачивал с ней несколько кругов по «стадиону», Даня выгребал лопатой навоз и грязную солому, грузил в тачку и вывозил за конюшню. Если сначала Митрохину еще и подмывало переступить через гордость и попроситься хоть кружок прокатиться, то уже через полчаса он устал от работы настолько, что начинал думать, что быть «прикопанным» где-нибудь в опилках не такой уж и плохой сценарий.       Предпоследним Чапа выводил Цыгана, того самого коня, который едва не закусил Даниными пальцами. Это был грузный рыже-коричневый жеребец с черным хвостом и гривой. Увидев его, Даня сам убрался с дороги, понимая, что если тот, как и Рада, припрет его к стене, то его просто размажет по грубо оштукатуренной поверхности.       — Та ёпт! Опять перевернул, ну что ты будешь делать! На, подержи! — Чапа сунул Дане в руку повод, сунулся в денник и чем-то там загрохотал.       Даня и жеребец несколько секунд смотрели на повод, потом друг на друга, потом на морде у Цыгана появилось самое что ни есть ехидное выражение и он на пробу сделал шаг. Потом еще один. И еще.       — Э-э-э! Стой! — понимая, что даже если упрется двумя ногами, для коня это не аргумент, завопил Даня, — стой-стой-стой! Хорошая лошадка, послушная лошадка-а-а-а! Чаа-а-апа-а-а!       Пытаясь за что-то схватиться, удержаться, он вцепился в какую-то железяку, однако она неожиданно поддалась, и Даня вместе с решеткой уехал в сторону. Из открытого им случайно денника раздалось победное ржание и из него тут же выскочил кто-то тяжелый, неповоротливый и, отпихнув в сторону Цыгана, вылетел из конюшни.       — Держи! Ах, ты падла! Голову оторву! — взвыл Чапа (правда, непонятно в чей адрес были комплимент и угроза), выскочил из денника, схватил какие-то кожанные хрени с крючка и рванул догонять беглеца.       Цыган в ответ недовольно заржал, шагнул было к выходу, однако передумал и полез в чужой денник. Даня ошарашенно моргал, глядя на то, как он деловито инспектирует содержимое чужой кормушки. Вряд ли овес там как-то особо отличался от его собственного, но Цыган, видимо, придерживался принципа — в чужой тарелке всегда вкуснее. Митрохин заметался, понимая, что когда Чапа вернется, беглеца надо будет завести назад, а денник-то занят! Он несколько раз бессмысленно подергал за повод, а потом его осенило и он бросился к бочонку с сухарями.       — Смотри! Смотри, что у меня есть! — искушал он, предусмотрительно положив сухарь на открытую ладонь. Цыган оторвался от кормушки и заинтересованно вытянул шею. Даня поспешно сделал шаг назад.       «Думаешь, я идиот и попадусь на такую уловку?» — снисходительно посмотрел на Митрохина конь и… потянулся за сухарем. Шаг, еще шаг… Даня скормил сухарь и достал следующий. Цыган, не будь дурак, увидел, откуда он достал угощение, и потянулся мордой к карману. Опасаясь возвращать коня в его денник (там было тесно и Даня не исключал, что не сможет выбраться, если конь припрет его к стене), Митрохин вывел Цыгана из конюшни, скормил последний сухарь и, пока тот жевал, поспешно привязал повод к какой-то деревяшке. Тут жеребец всхрапнул, и Даня, запоздало испугавшись, отскочил едва ли не на полтора метра. Цыган, довольный, что прогнал этого глупого двуного, победно заржал.       — Ты куда его привязал, идиота кусок? — издали заорал Чапа, тянущий грязно-серого мерина, — как я Сахарка заведу, они ж сцепятся! Отвязывай и веди за заграждение!       Даня сделал было шаг вперед, но тут Цыган предупреждающе заржал, и он снова отступил.       — Я не могу, я его боюсь! — жалобно крикнул он в ответ. Слова, которыми Чапа ему ответил, я приводить не буду, потому что все равно придется запикивать звездочками.       Продолжая ругаться на Даню, Чапа привязал Сахарка к загородке и яростно щелкая вожжами по ладони направился к воротам. Митрохин думал, что он сейчас будет отвязывать Цыгана, и предусмотрительно сделал несколько шагов в сторону, но он ошибся. Чапа сцапал его за ухо и смачно приложил вожжами пониже спины.       — Боится он! Головой думать надо, а не жопой! Я же сказал — «держи»!       — Я держал! — взвыл Даня, пытаясь увернуться. Даже через джинсы вожжи жалили очень больно, вдобавок частично попадало и по спине, — он сам!       — Сам! Конечно сам! И решетку Сахарка тоже сам открыл! — перехватывая Даню за капюшон пайты, гаркнул Чапа. Это было удобнее, чем за ухо. Вожжи снова свистнули. Даня, который попытался прикрыться руками, заорал, — сам вышел и сам привязался! На, мать его, бантик!       Довольный тем, что вожжами лупят не его, Цыган подбадривающе заржал и это немного отрезвило Чапу.       — Что встал, шуруй за лопатой! Это же надо было додуматься! Надо было прибить тебя еще в прошлый раз, нет же, пожалели на свою голову! А ты чего вылупился, морда дурная! Ща тоже влетит! Шэвэлис!       Даня, пользуясь передышкой, поспешно рванул в сторону. Умом он понимал, что для хладнокровного убийцы Чапа слишком громко орет. И раз уж его послали за лопатой, то вряд ли собираются воплощать угрозу в жизнь. Безжалостно эксплуатировать Митрохина, как выяснилось, куда экономически выгоднее.       Десять минут спустя, порядок был худо-бедно восстановлен: подстилку сменили, Цыгана и Сахарка по очереди загнали в денники. Почти успокоившийся Чапа обнаружил, что Даня в спешке забыл закрыть бочонок с сухарями и Рада, непостижимым образом вывернув шею, потихоньку подъедала их сверху.       Митрохин, оценив направленный на него взгляд, поспешно отскочил подальше, выставив перед собой как копье лопату, которой загребал навоз. Пальцы, по которым попало вожжами, покраснели и немилосердно пекли. Задницу, к счастью, частично спасли джинсы, но она все равно время от времени напоминала о себе.       — Не надо! Я не виноват! — поспешно выкрикнул он, задом пятясь к выходу из конюшни.       Вожжи уже давно были убраны на место, но Чапа ловко сдернул с крючка амуничника какую-то штуку: не то хлыст, не то кнут — Даня не разбирался в терминах, и не спеша двинулся в его сторону.       — «Оно само»? — вкрадчиво передразнил он.       — Я спешил! И… и вообще! Это вы виноваты! Я раньше лошадей в глаза не видел! Это ваша работа! — торопливо ответил Даня, с каждой секундой ощущая себя все глупее и глупее. Лопата слегка его перевешивала.       — Ты посмотри, еще и огрызается! — непонятно чему восхитился Чапа, — лопату опустил и сюда подошел! Ну!       Митрохин замер, мучимый противоречиями. С одной стороны, бросаться на Чапу с лопатой наперевес он определенно не будет. Тот легко отобьется, еще и разозлится. Медленно, убеждая себя, он опустил лопату, прислонив ее к стене. Чапа насмешливо фыркнул.       — Давай-давай, герой!       Даня обиженно закусил губу, глядя на него исподлобья. Он устал, был весь взмокший, от него несло потом, лошадьми и навозом. Перетруженные руки ныли, а на ладонях вздулись и уже полопались водянки. То, что угрозы так и останутся угрозами, он уже понял. А то, что снова отлупят… Ну, отлупят и что? Он уже было сделал шаг по направлению к Чапе, но тут на плечо легла сухая ладонь, и знакомый, бархатный голос, от которого по спине побежала ледяная змейка, вкрадчиво спросил:       — Я смотрю, вы уже тут подружились?