крылатые кружки

Просторный аэропорт встречает их взбудораженными толпами людей, торопливо складывающими лакомства и магнитики, купленные в ближайшем киоске, в массивные рюкзаки. Возле посадки яблоку негде было упасть, настолько люди стремились не пропустить возможности пораздражать других и попасть первыми, разнося повсюду топот каблуков и шарканье чемоданов вместе с недовольными причитаниями под нос. Кроули эта толчея совсем не приглянулась и он, утягивая ангела к краю толпы, уверенно идёт напролом — всё расступаются перед ними, неловко сталкиваясь плечами, наступая на обувь друг друга — или враг врага. Демону было совершенно всё равно, его комфорт не должен нарушаться глупыми людьми, которые стараются впихнуть свои огромные сумки поближе ко входу — это не имеет малейшего смысла, успеют сесть абсолютно все. Но разве объяснишь им такую логичную истину? Они располагаются в самолёте на месте бизнес класса с отдельными креслами, укрытыми от посторонних глаз. Когда самолёт начинает набирать скорость, Азирафаэль ещё долго вжимается в мягкую обивку и тарабанит пальцами по подлокотнику; затем нервно перебирает рукой колечко в виде золотых крыльев — неприятное воспоминание про Метатрона касается его головы словно лёгкое перо пролетает мимо, и он снова вспоминает то, что так долго откладывал. Даже самолёт, набравший высоту в бесконечности плотных дымных облаках не мешает ему погрузиться в очередной анализ всего происходящего. Но, как это иногда бывает, его прерывает настойчивый голос Кроули и аппетитный запах еды откуда-то сбоку, где Кроули восседает с подогнутыми ногами и неизменно попивает горячий кофе. — Ангел, поешь, предстоит дальняя дорога, неужели хочешь беспокоиться потом об этом? — Кроули снимает очки свободной рукой, запихивает их уменьшенные куда подальше в кармашек пиджака и берёт телефон, разблокировав одним нажатием на кнопку сбоку. — Ты как всегда прав, дорогой. Кроули на это лишь хмыкает, забавно моргает пару раз золотистыми глазами, разглядывая неловкого Азирафаэля недоуменно, будто спрашивая без единого воспроизведённого звука: что случилось? Наверное на лице Азирафаэля всё отражается слишком явно, поэтому он сразу же реагирует на этот взгляд и выкладывает то, что его беспокоит: — Ну, Кроули, видишь ли… Мы толком не поговорили про то, что случилось со мной пару дней назад с Метатроном. Ты даже не спросил и я подумал, что тебе всё равно?.. — ангел сам не ожидал, что этот вопрос возникнет у него, но вот он — лежит на поверхности и сверкает обиженным боком, призывая хозяина выразить обиду сполна. Потому что Кроули всегда заботило, когда ангел неожиданно пропадал или изредка посещал Рай — буквально не спускал незримого демонического глаза и искрил насыщенным цветом, отблеском самых драгоценных даров королей, мудростью пройденных веков. Но сейчас его демон держит молчание и абсолютно не показывает даже малейшего беспокойства — и это ранит сильнее, чем половинное падение некогда его примера во всём — могущественного Метатрона. Ведь его Кроули никогда так не поступит, не бросит его на произвол судьбы. Так что происходит сейчас? На заданный вопрос Кроули привычно тянется за очками, протяжно вздыхает, собираясь с мыслями и отводит поднятую руку на плечо ангела, смотря прямо в небесное зеркало глаз напротив. Видит Богиня, насколько ему тяжело всё объяснить. — Нет, ангел, я принял решение не тревожить тебя. Всё-таки потеря близкого человека и последующее разочарование в нём ранит тебя сильнее, чем можно представить, и ты должен восстановиться, тем более Высший почти пал у тебя на глазах, — Кроули обдумывает, стоит ли произносить следующие мысли, проносящиеся неистовым потоком в его голове, прикусывает клыком губу и продолжает. — Но ты вместо того, чтобы беспокоиться о судьбе Рая и пойти на предложенный статус, спрашиваешь меня, почему я не беспокоюсь? Меня удивляет лишь то, почему ты остался со мной, ангел? Это не ты должен меня спрашивать, почему я не беспокоюсь, а я задавать вопросы о том, почему ты не пошёл за Раем. Рай всегда был тебе важнее, чем я. Ты всегда хотел спасти его бренность и искрящуюся тленность. Азиарафаэль на эту исповедь подрагивает от прошедших по всей спине мурашек: Кроули всё же заботится о нём, как и всегда, волнуется, что ангел бросит его как ненужную вещицу. Проблема была в том, что в вечной жизни Азирафаэля не было глупых и бесполезных вещей, даже если и существовали такие — Кроули никак не подходит под это описание. Но откуда он знает о случившемся на Небесах? Азиарфаэль постукивает пальцем по нижней губе, задумываясь. Он не хочет прямо сейчас в этой нелепой обстановке признаваться в настолько сокровенных чувствах — да и не готов он достаточно, не готов к поспешному отказу демона, поэтому отвечает расплывчато, обходя прямые формулировки: — Не буду спрашивать, откуда ты осведомлён о том, что произошло. Но дальнейшая судьба Рая заботит меня, конечно, но не настолько, чтобы я покинул нашу с тобой сторону. Если нам придётся сражаться — мы победим, если нас попытаются разлучить — я не позволю данное. Тем более Гавриил и Вельзевул, ну, немножко сдружились и это пойдёт на пользу всему миру, — Азирафаэль лукаво улыбается, подмигивая и ставит точку в разговоре: хватается за особенно пухлое и кремовое пирожное и откусывает его, наслаждаясь нежнейшим вкусом клубничного джема внутри. Иначе же он сболтнёт лишнего и будет жалеть, тем более произносить вслух настолько интимные вещи не в его стиле и характере, но Кроули так смотрит на него, будто ангел мог бы согласиться на этот пост и бросить мир: книжный магазинчик, вкусную еду, планы на мальчишку Мага, эти до боли родные путешествия рядом с его чудесным демоном — таким трогательным в своём беспокойстве, тщательно скрываемым за раздражением и вспыльчивостью. Кроули же старался не погружать себя в беспричинные мыслительные дебри и лишь посмеивался на любовь к сладкому, но если покопаться поглубже в причинах такого пристрастия становится не особо смешно: возможно, по предположениям, таким образом Азирафаэль пытается, подобно брошенному на сушу якорю, удержать своё эфирное тело в сознании — это словно мигающий маячок вдали, чтобы не заплутать в непроглядной тьме и не обезуметь от того, что человеческое тело пытается сдержать ангельскую сущность. Кроули же давно умеет сдерживать чернильную кровь и не впадать в крылатое состояние, или змеиное. Поэтому Кроули всегда старается потакать ангелу и самостоятельно подталкивать его не упасть снова в состояние тысячи глаз и непомерно сверхъестественное сияние вокруг — уловимое кончиками пальцев, слишком явное и заметное даже для человеческих глаз. Кроули часто наблюдает за такими «падениями», когда ангел читает книгу или слишком погружается в размышления и анализ. И всегда его вытягивает демон. Иссиня-чёрными руками, ласковыми словами, усмешкой — чем угодно. Это вошло в привычку — ему не сложно. Вот что действительно непросто, так это понять все неоднозначные действия ангела и рассудить правильно и не приукрашивать действительность, что слишком сложно для рвано бьющегося от волнения сердца — безусловно оно трепещет от Азирафаэля. Его нежного и милого Азирафаэля, который доедает уже пятое пирожное и все с разными вкусами и кремами; неуклюже стирает пальцем упавший на штанину крем и слизывает с пальцев этот чёртов сладкий наполнитель с таким сожалением, что не был бы Кроули так взволнован пухлыми губами, ловким языком, мягкими округлыми бёдрами, он бы смог разделить его чувства и сдуть чудом это цветное пятнышко. Но — слишком. Потому что Кроули помнит, каким пылким и отдающим всего себя без остатка бывает ангел. Он знает и — скорбит, что прямо сейчас готов вознести сумеречные цветы Богине — покаяться и попросить вернуть Азирафаэлю то утерянное, что она нагло и своевольно присвоила себе. Демон не сможет с ней биться — это же ведь его почти что мама,— только лишь шёпотом просить — и она обязательно исполнит, Кроули знает, его тонкое чувство будущего никогда не подводит, правда отношения к себе будучи ангелом он никогда не простит, даже если и был когда-то любимчиком. Зачем вспоминать прошлое, думает Кроули. Это глупо и не к месту, сейчас он — демон, искушающий себя видом невинного ангела, который делает все эти небольшие вещи, притягивающие змеиный взгляд всё больше и больше, чтобы вобрать в себя как можно больше картинок — под веками отпечатком, всемирным поклонением перед его хорошим серафимом. Существом, стоящим на страже Восточных врат — он держит пылающий меч, а в другой осторожно защищает трепещущие шелковистые цветы — те увядали от знойной палящей во всю жары, и ангел не смог пройти мимо хрупких лепестков, по краям иссыхающих от недостатка влаги. И сейчас этот самый из непостижимых отчаивается так сильно над кремовым пятном его брюк и умоляюще смотрит на Кроули — тот тает от этого небесного взгляда, готовый расцеловать веки с покрасневшими грустными линиями, изучить губами лицо, всего его такого вот — Такого. Тело демона как по наитию склоняется к коленям Азирафаэля, легонько сдувает нелепый кругляш от крема. И ангел тут же расцветает в самой из лучших его улыбок: широко, показывая белые зубы, проявляются небольшие морщинки — солнечный, лучистый, такой, каким и не задумывался быть изначально, он намного лучше. Кроули отчётливо помнит, как Азирафаэля угнетали за его характер и называли недостойным, но слова — ничего не значащая пыль, он один из Высших и это припечатывало все слухи на корню. Они глупые, несведущие ангелы не понимают всей его мощи, всей силы, собранной в руках предрассветным оранжевым заревом — по венам и распахнутым трём парам крыльев и нимбу и — Наверное Кроули что-то упустил из виду: он до сих пор двусмысленно замер над коленями, задумавшись, прямо у привлекательных бёдер, и смотрел на растворившийся крем, от которого — цветной фантом в воздухе. Азирафаэль, не переставая улыбаться, кашляет. И Кроули не может не распознать этот маленький сигнал неловкости: откидывается обратно на кресло, нацепив обратно очки и разблокировав мобильный. Ну, чтобы проверить все помещённые в заметки статьи про то, как же понять знаки внимания, когда в тебя влюбились. Или ненавидят.

***

Египет — земля древних чудес и мистической привлекательности. Он раскинулся на своих территориях среди горячих золотистых песков Сахары, около величественной реки Нил, которая приносит жизнь и процветание всему окружающему. Это страна с многовековой историей, окутанной тайной, которую невозможно не ощутить в каждом ее уголке. Именно поэтому Кроули и решил туда отправиться: им с ангелом нравилось впитывать в себя эту мудрость и познавать нечто новое или забытое старое — например, египетские пирамиды, мягко отточенные пустынным сухим ветром; острые пики давно превратились в смотровые площадки, а лик Фараона потрескался. Всё же время ничего не щадит. Они опять заселяются в дорогущий отель, обедают, отдыхая от тяжёлого перелета, особенно для нервного ангела, который изрядно измотал себя мыслями о Метатроне и Рафаиле, навязчивой грёзой нависающего над всем его естеством — и не выкинешь даже воспоминания так же ловко, как это делала Богиня с ним огромное количество лет. Кроули же, видя его суетливое состояние, приглашает в кошачье кафе только потому, что ангелу непременно понравятся пушистые комки мурлыканья и мягких лапок, а вдобавок шло вкусное какао и овсяное печенье — чем не счастье. И он не прогадал, вальяжно толкая стеклянную дверь заведения: Азирафаэль, проносясь мимо барной стойки, сразу же быстрым шагом направляется к широким малахитовым диванчикам с сидящими на них разными видами кошек. Одни совершенно лысые, с неестественно большими ушами и хмурые, другие же пушистые и с маленькими пятнистыми лапками. У Кроули в глазах начало рябить от обилия пятен, когтей, ушей и не прекращающегося тарахтения на фоне, но ради ангела он готов потерпеть и не такое. Заказывая для ангела зефир и овсяное печенье, он берёт себе тройной экспрессо и заваливается на одинокое кресло, не занятое горкой кошаков — те облепили Азирафаэля со всех сторон, требуя внимания и ласковых поглаживаний ангельской руки. В чём-то он был согласен с этими домашними созданиями: получить удовольствие от рук Азирафаэля хочется везде и всегда, особенно когда однажды вкусил этот запретный плод и больше не можешь отказаться от искушения. Так было и с руками ангела: ему хотелось, чтобы тот так же его погладил, обнял, приласкал, прошёлся кончиками пальцев по скулам, шее, спускаясь на грудь — где сердце неистовое и болезненное бьётся лишь для него, существует с одной целью — любить ангела и не требовать ничего взамен. Жадно поглощать каждую уже наизусть знакомую черту характера и тела. Любоваться простодушием и всепрощением ангела. Быть для ангела спасением, когда ему угрожает опасность, стать прочным куполом из чернильных крыльев и любви, затмевающий весь мир. Его не помнит Азирафаэль в ангельском обличье, так стоит ли пытаться ему напомнить?.. Нужно ли давать себе слабую надежду на взаимность? Кроули не знает, поэтому плывёт по течению. Азирафаэль гладит каждого кота, смахивает рукавом пиджака несуществующий пот, словно его утомило общество домашних животных и пододвигается ближе к креслу и развалившемуся в нём демону. — Ты специально меня сюда привёл, да, дорогой? — Азирафаэль взмахивает рукой и стая голодных до ласки котов моментально теряет интерес к ангелу, возвращаясь на свои излюбленные места — на верхние этажи кошачьих домиков, на каждый из мягких подлокотников и обязательно некоторые самые деловые гордо возвышаются на дубовых столах. — Ты же знаешь, как я отвлекаюсь на животных и забываю обо всём. Азирафаэль не перестаёт улыбаться, поправляет свой жилет, даже не взглянув на купленные сладости — он смотрел лишь на Кроули, наугад схватив откуда-то взявшуюся чашечку лавандового латте и понял, что оно совершенно не в его вкусе. — Что не в твоём вкусе? Ты смотришь сейчас на меня, ангел, — бровь Кроули красиво выгибается, у него всегда была чудесно подвижная мимика, поэтому огромный вопрос вырисовывается на его лице; он отпивает уже из пустого стакана экспрессо на нервах, понимая чуть позже, что внутри пусто. Наверное Азирафаэль произнёс вслух свои возмущения на неудавшийся эксперимент с лавандовым латте: — Кроули, ты как всегда никогда не отвечаешь на мои вопросы, это некультурно. Но я всё же отвечу: не в моём вкусе этот странный латте, он пахнет мылом! — Азирафаэль тыкает пальцем в кружку, принюхиваясь к тонкому запаху напитка, так напоминающему бескрайние поля Шотландии, посреди которых Азирафаэль потерпел неудачу в общении с демоном, а мгновением позже вспомнил неприятные факты из прошлого. Кроули, услышав возмущения над ничем неповинным латте, весь расслабляется, его плечи мягко расправляются и весь он, снова раскидывая конечности по всем углам кресла, облегчённо улыбается — ангел не про него! Это всего лишь кофе! Азирафаэль пододвигается ближе к диванчику, собираясь что-то спросить и дотрагивается до коленки Кроули прямо там, где самый глубокая полоса перечёркивает почти всю ногу страшным единственным и до сих пор незаживающим шрамом, который он не может излечить сам — не достаёт навыков. Демон болезненно морщится, резко одёргивая ногу от ангельской тёплой руки, безвольно опадающей вниз — ну что за день такой! Азирафаэль же принимает нахмуренное лицо, излучающее отвращение на свой счёт: он заходит слишком далеко, непозволительно много касается, совершает глупые вещи по сближению, взять ту же избитую сцену из людских мелодрам про неожиданное пробуждение и утренние случайные объятия. Ну как же нелепо! — Ангел, что ты хотел? — не опускай свой взгляд от меня, ангел. И опять их разделяет пропасть недопонимания и переворачивания ситуация не в свою пользу, Азирафаэль поджимает губы, подтягивая руку ближе к сердцу, словно ему жизненно необходимо защитить это место. Но там лишь откалывается крошечный кусочек, растворяясь в жгучей ненависти к себе ещё больше. Он слишком долго не думал про загадочного и противного Рафаила, смеющего показываться на Небесах и помогать ему — буквально спасти от лап безумца; про всю ситуацию с Кроули, держащего дистанцию близких друзей — теперь это ясно, как день, но отчего-то солнце не ласкает кожу, а больно обжигает нутро, сжигает нежную ангельскую любовь — лишь серое туманное пепелище и сизый дым вокруг. Азирафаэль что-то брякает, не подумав, и трусливо, неожиданно сбегает: не показывать слёзы, не казаться настолько уязвимым и разбитым перед его проницательным другом. Ну зачем он такой чувствительный? Почему Она создала такого миролюбивого и слезливого ангела, сотканного из чувств от и до. Почему не дают покоя всплывающие образы архангела с букетом красивых рук — даже подумать страшно, Азирафаэль настолько слаб, что думает о ком-то кроме Кроули. И это можно считать предательством тщательно оберегаемой им любви к его демону. Это и есть предательство намного больнее, чем согласиться на пост Высшего. И серафим не может принять эту действительность, загоняя эфирное тело в замкнутый круг. Мимо него проносятся мигающие вывески, украшенные гирляндами лестницы, бесчисленное количество миниатюрных садов, но ангел идёт всё дальше, словно его ведут чужие руки, а вокруг нарастает давящее раздражение — не его эмоции, чьи-то чужие. Азирафаэль цепляется за любую возможность не появляться в отеле и как можно дольше не встречаться с Кроули, чтобы не признаться ему в ту же секунду во всём: и в треклятых порочных чувствах и в мыслях о Рафаиле и о желаниях на будущее и — О чём-нибудь ещё, только бы в объятьях Кроули, пожалуйста. Рядом с ним, позабыв о туманном прошлом. И возможность отвлечься приходит сама с собой, будто невидимые руки подталкивают идти дальше: туристов почти что без согласия затаскивают в туристические автобусы по городу, колеся в самых популярных точках Каира, оставив величественные чудеса пирамид на самое последнее посещаемое место, подкрепляя энтузиазм только что прибывших в город любопытных людей. В автобусе без перебоев работает кондиционер, милая дамочка в цветастой шляпе рассказывает про достопримечательности и их историю, взывая всех покинуть свои нагретые сидения и прогуляться по современной улице, наполненной высотками и бесконечной полосой изумрудных деревьев. Ближе к вечеру они пересекают старую часть города к гладким волнам золотистого песка и высоким пирамидам. Алое солнце стремится спрятаться за линией горизонта и становится прохладнее, ветер обдувает нагретые за день тела своими сухими порывами вперемешку с песчинками. Никто не задерживается надолго, даже не заходит внутрь. Лишь ангел чудом отмахивается от женщины экскурсовода и водителя. Никто не охраняет культурное достояние египтян и он заходит внутрь, ведомый лишь научным любопытством: за день ангел сумел немного успокоиться и занять все тревожные мысли лишь фактами о древнейшей цивилизации и их истории, даже инородное раздражение извне не мешало ему. Вот и сейчас Азирафаэль восхищается, осторожно ступая вглубь пирамиды. Повсюду позолоченные кубки, искусные вазы с узорами, от пола и острого потолка светящиеся полосы ведут к одному лишь месту — центру, где расположился выступающий круг, весь покрытый странной вязью рун. Круг светится голубым глубоким сиянием, похожим на прилив пенистого далёкого моря, ласкающего босые ступни. Ангела снова подталкивают и он решает, что раз уж сама судьба привела сюда, то стоит немножко сунуть свой нос и попытаться расшифровать древние руны, пополнив свой багаж знаний ещё на один уровень выше — хотя куда уж больше. Азирафаэль словно погружается в транс, будто вся его поездка была лишь чьим-то навязчивым планом, который погрузили в голову без его воли. Ну что за нелепость — разве он не присутствовал на создании этих пирамид самолично вместе с Кроули, почему ему так интересно то, о чём ангел осведомлён уже очень и очень давно? С ним точно кто-то ненавязчиво играется, дергая за кукольные ниточки сверху. И понимает это он ясно только когда, наступив на выступающий круг, он не начинает неистово светиться, будто внутри пробуждается демоническая сила. И проваливается вниз, успевая только распахнуть крылья для смягчения падения в пропасть.

***

Богиня издалека наблюдает за глупой парочкой, бегающей друг от друга туда сюда и не умеющей нормально пользоваться дарованным им языком — ну что за нелепость! Они древние существа, а ведут себя, как только-только влюблённые малолетние подростки, вкусившие влюблённость впервые в своей жизни. Отчасти она была права, но смотреть десять тысяч лет за побегушками уже стало невыносимо. Память Азирафаэля всё никак не возвращалась, появляясь в голове странными урывками и Богиня сетовала на свой же план, с треском проваливающийся всё больше с каждым пролетевшим мимо веком. Она задумчиво смотрит на серафима, спешно убегающего из кафе и тяжело вздыхает, закатив почти до самого Неба глаза. Ну это совершенно невозможно! Поэтому женщина выходит следом, наколдовав стойкую атмосферу негодования вокруг ангела, она была уверена, что ангел остановится и прислушается к этим ощущениям вокруг. Но он всё шёл, погружаясь в своё сознание больше и больше — вокруг небесными полосами начали проявляться тысячи глаз и Богиня решила действовать: толкнула невидимыми руками ангела ближе к туристической кучке любопытных людей, помещая в голову навязчивую мысль про удачную поездку. Пускай отвлечётся старый дурак и приедет прям в её божественные лапы, ну или руки. Богиня шикает на прохожих и растворяется в толпе, предвкушающе потирая ладони.

***

Ангел приподнимает зажатое в низком проёме крыло, стараясь сильно не шевелить им, чтобы потревоженные ударом маховые перья не оцарапались от не огранённой стены, словно это наспех сделанная пещера. Он помнит, что при проектировании у египтян не было никакого загадочного круга с рунами и подземного хода под ним, так некачественно сделанного в отличии от богато обставленного убранства самой пирамиды. Сбивало с толку недавнее ощущение вторжение в его разум и фантомное ощущение инородных чувств поблизости. Азирафаэлю стало интересно, к чему его приведёт и страшно от того, что его ждёт, стоит пройти узкий коридор, угрожающе скалящийся острыми пиками землянистых камней. Но деваться было некуда, всё же некий азарт, подкреплённый недавними ощущениями незримого контроля над его разумом сбивали с толку и будоражили ангельскую кровь. Крылья рассыпаются светлой энергией, спрятавшись за неосязаемой невидимостью и ангел ползком проходит дальше, пачкая всю бежевую одежду в грязи и неясной скользкой жидкости, не различимой в кромешной темноте: он мог бы сотворить чудо, но видеть под собой нечто жуткое не хотелось, лучше оставаться в неведении до самого конца. Длинный коридор, похожий на тоннель, тянулся прямой линией вдаль; Азирафаэль глубоко поцарапал руки и ноги от своей неуклюжести и излишней округлости человеческого тела, но времени на исцеление не было — нужно пройти дальше и узнать, что же ему там уготовано, всё же он серафим и защитить себя в любом случае сможет, поэтому страх бесследно испарился, оставалось только лишь безумное любопытство. Кто же осмелился бесстрашно коснуться его разума? Наконец-то длинный проход закончился, показался яркий бирюзовый свет под сводами выстроенного внутри храма; повсюду причудливыми узорами бликовали разноцветными пятнами витражи ложных окон, выходящих за пещеру: они танцевали торопливый танец в полутьме помещения, неестественно помещённого внутри подземной влажной пещеры. В самом верху, по подобию гуляющих по стенам бликов от витражей, танцевали непостижимый танец два ангела: один с медными кудрями и тысячей рук сзади, тянущихся к свету из ярко-фиолетовой наэлектризованной разорванной материи в воздухе, сплетается в объятии с серафимом, держащим три пары крыльев позади и с белыми непослушными кудряшками. Азирафаэль неотрывно смотрит на купол и захлёбывается этими ощущениями нежности, заметной в каждом движении двух влюблённых — он точно уверен — ангелов. Следующая фреска расположилась ниже, на стене, искусно разворачивая целомудренный поцелуй двух существ и ангел совсем теряется — неужели этот храм, церковь является воплощением тревожащих мыслей? Что это значит? Азирафаэль сглатывает вязкую слюну, разворачивается назад, глазами прочерчивая весь путь рассыпанных до следующей фрески серебряных цветов на стене — они сверкают лунным отблеском, освещая безликих женщин, расположившихся на клиросе. Женщины в белых хламидах, не имеющих своего уникального лица, безликие создания, хранят молчание, словно выжидают подходящего для этого момента. Ангел зажмуривается, прогоняет пробежавшую по позвоночнику мурашками жуть. Он открывает глаза точно в направлении следующей фрески, на которой — жестокость, трепет безвольно опавших крыльев, пронзённых мечом Михаила. К подножию трона Богини стекает алая кровь, подобно развеянным по ветру лепесткам ядовитых скорбных паучьих лилий, раненого архангела, ознаменовавшего падение. Порочное, мерзкое, потому что битва ангелов с ангелами — бред воспалённого мозга. А на самой верхушке этого безумия восседает Она и шепчет одному лишь Азирафаэлю: «так надо, это всё не зря, ты будешь счастлив, без этого вам не видать любви». От переполняющих мозг воспоминаний и чересчур реалистичных фресок ангел хватается за голову, истерично сжимает кудри. Зачем ему всё это? Для чего Богиня так играется с ним и терзает без того в клочья израненное, чувствительное сердце — оно истекает ангельской светлой кровью и не надеется на любовь и что-то возвышенное, как отчаянно требовало раньше. Словно решив добить растерянного ангела, с двух сторон от алтаря начинают петь тонкие голоса безликих женщин. У ангела перехватывает дыхание от печального мотива песни десяток тонких голосов, он цепляется взглядом за отсутствующие черты лица и отступает дальше — от того, что появляется на алтаре ослепляющей вспышкой света. От абсолютно одинаковых женщин, они протяжно ласково пели и старались окружить отдающимся от стен эхом эфирное тело серафима, раскрывающегося — призывом к действию, резонирующим с отзвуком песни. Они напевают одним лишь звуком о неизреченной сентиментальной любви между небесными существами и её наглядных последствиях, изображённых на ярких фресках — о забытом прошлом, которое так и не хочет соединяться во что-то более понятное и связное, словно мысли рассыпаются под ступнями колкими сиреневыми кристаллами, неизменно пахнущими тошнотворным металлическим привкусом крови, царапающими белоснежную кожу. Голоса словно молятся и призывают серафима вспомнить, оглушающим набатом погружают его в подсознание. Рафаил, Рафаил, Рафаил, поют хором, но на самом деле они не произносят ничего, кроме одного лишь звука. Эти женщины лишь сосуды, не имеющие личности — они напевают давно забытую мелодию призыва древнейшего серафима, у них нет глаз, чтобы застать могущество и рассыпаться пеплом от его волны. Они не думают, не мечтают, не лицезреют серафима, лишь исполняют маленькую никчёмную роль. Их песнь, горькая и зловещая, вибрирует в воздухе, будто отголосок прошлых тысячелетий Азирафаэля, наполненных горем и тайнами, счастьем и лаской. Голоса сливаются в одно цельное звучание, шепчут о древних обетах и клятвах — но на самом деле это не так, ангелу чудятся все эти странные звуки, фразы, обещания. Совсем как недавно нахмуренное лицо ангела озаряет вспышка света над алтарём. Существо, так напоминающее Её, одето в сумрачную мантию, а голова увенчана цветочной короной — нежная, спокойная, точно кропотливо вырезанная античная статуя. Хор стихает, трепыхание бликов от витражей останавливается. Представление заканчивается. — Тебе понравилось? — её глубокий голос звучит как горный ручей — так же спокойно и звонко. Серафиму не понравилось, всё смешалось в абсолютно неясную мешанину с женщинами, песнью, какой-то египетской — или не очень — богиней, воспоминаниями. Ему просто хочется в объятья Кроули, к чему этот спектакль? — Нет, ему не понравилось. И что за чертовщина здесь происходит вообще? Мы выжили с ума? Попали в иной Ад? Ангел! Азирафаэль готов расплакаться, услышав до боли знакомый возмущённый голос Кроули, а ощутив прикосновение горячих ладоней к плечам и лёгкую тряску — засветился от счастья и облегчения. — Кроули, это правда что-то непонятное! Я готов тебе рассказать всё, что меня тревожит, только найди способ покинуть эту… церковь. Умоляю, дорогой. Наверное на демона подействовали слезящиеся голубые глаза, а может он просто не может сопротивляться просьбам ангела, но не смотря на причину, он бесстрашно разворачивается к улыбающемуся существу — предположительно падшая египетская Богиня с внешностью святого лика. — Слышала? Заканчивай этот цирк, мы пошли, — Кроули цепко хватает за предплечье Азирафаэля и тянет к выходу из разворачивающегося перед ним безумия, но двери, ведущей к длинному тоннелю, больше нет. — Может хватит этих фокусов? — Ну-ну, мои хорошие, разве нам есть куда торопиться? Что есть минута в бессмертной жизни из миллиардов лет? Добро или зло — вечная жизнь? — Заканчивай с этими странностями и выпускай нас. — Иначе что ты сделаешь, глупенький? Кроули раздражённо выступает вперёд, прямо к самому лицу красивой женщины, от которой — бирюзовое мерцание и звёзды, непослушно выбивающиеся из-под цветочной короны. Демон отчётливо осознаёт, кто перед ним и это выводит ещё больше из себя. Цирк собственной персоной взамен на минутное развлечение бессмертной, но для неё это значило куда больше, чего Кроули никогда не поймёт и не примет. Она хочет для них лишь самого лучшего. — Не зря же он серафим, да? Ты же его создавала с целью превзойти тебя, разве нет? Не ты ли мне об этом говорила, мама? Мы с лёгкостью уйдём отсюда и ты не будешь нам помехой. Никогда, — Кроули буквально шипит ей это в лицо, открывая вид на острые клыки. Ему страшно, больно — до холодящих спину мурашек, скребущих когтями призраков прошлого, так и не нашедших выход из его стремительно чернеющей души. Даже подступившие слёзы не будут покаянием и тоской. Пока их матерь бездумно насылала проклятия и казнь, они разочаровывались в ней всё больше и больше. И не будет скорбных цветов подле её ног, как и не будет вознесённых молитв от ушедших и покинутых. Кроули знает какого в Аду, когда надежда полностью стирается и остаётся лишь отточенная временем подёрнутая тонкой корочкой рана — тронь и снова разорвётся, так и не найдя успокоение и защиту. — Мы можем легко отсюда выйти и не тебе ставить условия! — Кроули хочется ударить улыбающееся лицо, так схожее с его. Он может лишь толкнуть её, отходя обратно к Азирафаэлю, демон заводит ангела за свою спину. Пшеничные кудри Богини от неожиданного толчка распадаются из хитросплетённой косы, а сама она отходит, поражаясь жгучей кипящей злости внутри Кроули — звериная ненависть, расползающаяся по густой крови смрадным ядом; не остановить её смертоносное течение, как и не объяснить Кроули весь её замысел. Она уже не прячется, хотя по плану всё должно выйти совершенно не так! Всё идёт куда хуже. Богиня вздыхает: — Не тебе указывать, каким образом мне поступать. Хотите выйти? Этот храм — воплощение одного из вас, а может быть и сразу двоих. Вы видите этих влюблённых ангелов, воплощающих все свои тайные желания в жизнь? Видите, что они делают? Это поцелуй, который вы вдвоём должны исполнить, чтобы выйти, потому что таково желание одного из вас. И действительно не мне вас судить, мне хотелось сделать красиво и романтично, но ты как всегда всё портишь, Рафаил. И это имя как неожиданный росчерк молнии, неужели она действительно произнесла изначально данную кличку? Кроули готов рвать и метать, настолько он ощущает прогорклую покинутость — его терзает собственная небесная мама, безжалостно раскрыв все сокровенные чувства перед ангелом, который в эту секунду всё поймёт. Отвергнет, оттолкнёт и согласится на освобождённый пост Метатрона. Потому что для Азирафаэля они друзья. Во мгле тоски и угасания, демон сбрасывает с себя обычную легкость и насмешку, словно сняв маску, чтобы показать свою истинную уязвимость. Глаза, обычно искрящиеся насмешливым озорным огнем, теперь утратили свой блеск и померкли, как погасший факел, оставив взгляд наполненным колкой пустотой, ощущаемой в каждой клеточке тела. Он зашёл сюда без привычных очков и теперь вся его суть отражается пустынным зеркалом внутри, рассыпаясь при виде ангела. Кроули любит сильно и горько. Ему бы лишь за столько тысячелетий набраться смелости и признаться, но он всё ещё тот пугливый архангел, обратившийся вмиг в гнилого демона, не имеющего цели. Лишь свет Азирафаэля указывал ему правильный путь во мгле. — Кроули… — ну же, дорогой, скажи хоть что-нибудь. — Ты всегда издевалась надо мной, а теперь решаешь за меня, как и когда делать те или иные вещи. Я давно не твоя послушная кукла, противный демон Кроули никогда не простит ту, что отвернулась от нас и заперла все двери к отступлению. Мы учились жить заново, привыкать к проклятым поломанным крыльям, не перестающим болеть даже сейчас! Ты хоть знаешь, насколько твои «планы» никчёмны? Мы не людские куклы в руках маленьких детей, ты понимаешь это? Ты мне противна, — мне никогда не унять эту боль, не исцелиться; я тоскую, и это горькая правда на языке обжигает адским огнём. Он подходит к серафиму, неподвижно стоящему и нахмуренному, словно в его светлой голове рождаются галактики и взрываются огненные вулканы. Азирафаэль поднимает взгляд от каменного пола и смотрит точно в слезящуюся душу Кроули, напрочь разбитую. — Это всегда был ты… — Азирафаэль, избавь меня от жалости. Ангел касается тёплой ладонью щеки демона, поглаживает невесомо скулу и рассеянно улыбается, не находя причин плакать, ведь всё встало на свои места, одно созвездие расшифровало другое — то, что помнило прошлую жизнь в Раю. Теперь и серафим помнит. Отовсюду россыпью разноцветных фейерверков летят звёзды, подобно лепесткам полупрозрачных цветов латируса, укрывая две фигуры от храма и недопонимания, глубоко засевшего в их сердцах. В голубых глазах Азирафаэля отражается их мерцание, он улыбается Кроули, наконец-то расставив всё в своей голове по полочкам. — Это не жалость, дорогой, это называется любовь. Первое касание — лёгкое, как полёт кристальной бабочки, оно растворяется так же быстро и целомудренно. Их губы снова соединяются в поцелуе, в котором каждая маленькая дрожь и вибрация тел рассказывает историю глубоких, мучительных чувств. Столько эмоций — на двоих. Они жмутся ближе к друг другу, опаляя дыханием чувствительную кожу. Ангел опускает ладони на талию демона, прижимая ближе к себе, чтобы ощутить быстрое биение взволнованного сердца, тяжёлое дыхание демона, который всегда был с ним. И никогда не покидал. Рафаил, Кроули — всё одно. Азирафаэль думает, насколько он глуп был, убегая от его демона. И насколько гениальна Богиня, глупо приведшая их сюда, чтобы ткнуть в то, чего они боялись слишком долго для их умов. Мы навечно друг для друга, сказал однажды Рафаил. Мы создали нашу с тобой личную сторону, сказал Кроули. — Это ты, всегда был ты… Они отрываются друг от друга, оказываясь возле раскрытой двери — портала, ведущего к ним в отель. — Наверное она была права, Кроули, без неё мы бы не справились, — ангел заправляет выбившийся кудрявый локон за ухо, болезненно похожий на кудри Богини. — Она хотела как лучше. Кроули тянется ближе, оттаивая от долгожданной близости ангела, жизненно необходимой — так же сильно, как кристально чистый воздух. А Азирафаэль не способен оттолкнуть его, зарываясь ладонями в длинные волосы, и снова целует, цепляя верхнюю губу Кроули. Я бы отдал всё, чтобы повторить этот момент, пуская по переплетению бесконечности и множества вероятностей, сводящих к одному: крыло к крылу, губы к губам. Неизменно — сердце к сердцу.