крылатые кружки

Пробуждение далось с трудом, всё-таки ангел предпочитал не спать, отдавая предпочтение занимательной книге ночью. Он вдохнул терпкий мускусный запах совсем рядом, поёрзав кончиком носа по чему-то слегка влажному и тёплому, похожему на гладкий столичный шёлк под слепящими лучами солнца. Нежно улыбнувшись, Азирафаэль заскользил по простыне немножко ближе, обхватывая большую мягкую подушку поперёк, когда только он стащил её у изголовья кровати? И тут безостановочный ливень мыслей рухнул на его расслабленную голову — то, что было вчера, осыпалось калейдоскопом воспоминаний. Ангел отчётливо понимает, что прижимает так близко к себе никого иного, как Кроули. Он предполагал, что будет не так сильно волноваться и стесняться, но предательский румянец окрашивает некрасивыми пятнами щёки, шею, добирается и до ушей. Веки подрагивают и он открывает глаза, видя шокированные расширенные зрачки напротив: они во сне немного сдвинули и теперь ангел нос к носу был рядом с Кроули — и это немножко невыносимо, честно говоря. Потому что хотелось поцеловать трогательный острый нос, расцеловать каждую часть лица: губы, щёки, лоб. Дотронуться до груди, огладить талию, напряжённые мышцы и почувствовать их движение, когда Кроули — всего лишь в мечтах — коснётся в ответ, поцелует до потери счёта времени и ощущения себя как полноценного, только лишь — одно целое, соединённое в этом миге интимной близости. Азирафаэль желает всего Кроули без остатка и не страшится этого, как раньше, отрицая очевидные реакции и мысли, неподдельный интерес к невозможному не-человеку. По венам течёт концентрат небесного благоговения, уничтожая на своём пути сомнения и тревоги. Поцеловать, ему хочется ощутить, распробовать каждый миллиметр губ, теряясь в томном наслаждении, и забыться. Не помнить и дальше своё прошлое при создании Вселенной, ведь ему и так хорошо — без вины, съедающей противными могильными червяками нутро, без ощущения слежения начальства и самое главное — без предыдущих опасений и отталкивании демона. Кроули о нём всегда заботился, разве это не повод надеяться на взаимность?.. Ему хочется рассмеяться: такой не похожий на себя в прошлом, скрывающий очевидные чувства как на ладони, он думает о поцелуе и не считает данное грехом, как раньше постоянно твердил. Что есть грех, а что — благословение? Разве есть эта чётка граница, разделяющая добро и зло на две противоположные стороны? Такое противоречие невозможно, каждый из них — сочетание, смешение разных оттенков огромного спектра. Они не белые, черные, серые, они — огромная совокупность волнующего скопления эмоций и действий, точно блуждающие звёзды, которые ищут истинный путь — как вселенная, как неминуемая судьба. Они люди, они существа — с самого сотворения мира, от самого первого вдоха пустого чернильного пространства, когда планеты — лишь далёкий план. Это перекликается с ним, созданным из материи космоса и любви, очеловеченного в будущем обликом из плоти и крови. И сейчас ангел как никогда чувствует эту кровь в своей голове, слышит тревожную смущённую пульсацию на запястьях и у висков. Единственное, что он может вымолвить, короткое: — Привет? — Хм, ангел… — Кроули прокашливается, хриплым ото сна голосом пытаясь сформулировать хоть что-то внятное. Отодвигается, в конечном итоге приподымаясь к высокому изголовью. — Ох, извини, я вчера так морально устал, что уснул. Прогулка вышла слегка выматывающей, — Азирафаэль посмеивается, натягивая пушистый плед до подбородка в подобии внешней защиты. — На счёт вчера, ты… — Всё хорошо, я тебе потом расскажу, — Азирафаэль не даёт договорить Кроули, тихонечко вздыхая в торчащие кисточки нитей. Никто с ним не спорит и не пытается выпытать подробней, как и всегда. Кроули слишком понимающий и добрый к ангелу, чтобы лезть не в своё дело, если это не касалось возникших из ниоткуда проблем. Теперь проблема была у Кроули, но никто не спешил спасать ничтожную душонку из цепких лап беспокойства и страха — снова, каждый раз по кругу. Ещё и это неожиданное пробуждение совсем близко-близко, отчего дыхание перехватывает, сердце падает куда-то вниз, на начищенный пол, и отказывается воспринимать происходящее за нормальность. — Тогда пойдём спустимся вниз, нужно поесть.

***

Поесть на языке Кроули означало спуститься не на завтрак в шикарную столовую с традиционными блюдами за кругленьким стольким в отдалении, накрытым бархатной скатертью, а взять в массивную корзинку всяких лакомств, шотландские закуски, ягоды и отправиться на пикник. — Ангел, не смотря на твоё молчания мы остаёмся друзьями… — это слово горчит на языке, отчего он морщится — ну почему, мама? — …и продолжаем наш маленький старческий отпуск. Кроули ухмыляется, прищёлкивая пальцами навязчивый мотив песни, пока Азирафаэль оскорблённо надувается и невнятно говорит: — Не такие уж мы и старые, дорогой. Нужно продолжать как раньше, забыв о глупом Рафаиле и его кудрях, как у Кроули — наверное его вкус не изменился с тех пор, и ангела воротит об одном только мысленном упоминании об этом. Ему тошно, плохо, тянет вывернуть наизнанку тело, развоплотиться и навечно запереть себя на какой-нибудь звезде, чтобы не причинять никому боль, не доставлять проблем своим странным нравом. Но пока с ним живой Кроули, он не позволит себе утонуть в этом мрачном смрадном омуте самоубийственности. Они проходят мимо торговых лавок, уютных мигающих неоновыми гирляндами магазинчиков, пока вымощенная каменной плиткой дорога не заканчивается, а впереди лишь переплетение тропинок к широким лугам, словно покрытым пушистым покрывалом из сочной травы и мелких полянок цветов; пока по бокам возвышаются холмы, создающие мягкие и изящные изгибы. Останавливаются они в отдалении от небольшого городка, объятого вокруг властью природы, на маленькой полянке под ласковыми не жалящими лучами солнца. Азирафаэль позволяет себе снять обувь и носки, погружая голые ступни во влажную траву, пахнущую приторностью лета и жара воздуха вокруг: они сразу намокают, кое-где прилипают листочки, которые слегка щекочут тонкую чувствительную кожу. Он смотрит на Кроули выжидающе, как бы намекая на то, чтобы он тоже насладился прохладой травы, но демон лишь поджимает губы и отворачивается к корзинке на пледе, на котором расположились и они, достаёт в контейнерах свежую еду и передаёт Азирафаэлю, чтобы тот отвлёкся и больше не пытался уговорить взглядом снять обувь. Потому что под лакированными туфлями, под высокими чёрными гольфами покоятся страшные, непривлекательные ожоги после церкви. Под тканью изуродованная красная кожа, которая часто зудит и жалит, когда Кроули спускается в Ад — как напоминание, вечная пытка — знай своё место и то, кем ты стал, кем по-настоящему являешься. И Кроули не смел спорить, каждый раз втирая в истончившуюся кожу человеческие восстанавливающие и охлаждающие мази. Чтобы было немножко легче, чтобы на время позабыть о страшных шрамах и красных отметинах, как клеймо выжигающих кожу до боли, добираясь до самых колен и лишь слега цепляющих кожу выше. Азирафаэлю видеть эти уродливые шрамы не обязательно, Кроули не хочет различить в его глазах бесконечное сожаление, которое смешивается с этой ангельской натурой помочь. Кроули не хочет быть уязвимым, поэтому прячет всё страшное за длинными гольфами и широкими штанами, чтобы не так натирало кожу — благо в нынешнем веке это стало модным и популярным. А в это время ангел с удовольствием откладывает пустой контейнер, маленьким чудом исчезающий из реальности; снимает надоевший пиджак, расстёгивает верхние пуговицы рубашки и облегчённо выдыхает, вглядываясь в цветные пятна солнца — они не ранят ангельские глаза ни капли. Кроули украдкой вбирает в себя каждое движение, как жаждущий сокровищ вор, словно боится утерять хоть малейший миг и не увидеть, как ангел совершает обыденные вещи: наслаждается, ест вкусную пищу, расслабляется под теплом воздуха и приятным прохладным ветром, обдувающим тело. Если бы Кроули мог рисовать, он бы запечатлел светлый лик Азирафаэля, всю его добрую натуру передал в искусных мазках кистью, воздушно изображая белые волосы, спускающуюся вниз хламиду с блестящими звёздами к низу — обязательно вокруг бесчисленных облаков, плывущих по указанию ангела в даль, к розовому переливу разгорающегося во всей красе рассвета. — Кроули, какая чудесная погода, да? — Азирафаэль восхищается здешними красотами и не может не наслаждаться спокойным уютом, обволакивающим весь городок. Кроули лишь кивает, кидая нарезанные кусочки яблок пробегающим мимо барашкам. Один — самый пушистый и светлый, с смешными завихрениями на подобии чёлки у глаз, весь излишне кудрявый и весёлый, подбегает к ангелу и утыкается мокрым носом в расслабленно лежащую на пледе ладонь, будто выпрашивая лакомств. Азирафаэль заливисто смеётся — Кроули неизменно любуется. — Дорогой, подай что-нибудь этому милому созданию, — ангел нежно улыбается, поворачивая голову к Кроули и раскрывая другую ладонь. И он не может не смотреть на прекрасного, чудесного ангела, который заботится о каждом живом существе, забывая про себя, буквально отдаёт всё, а взамен?.. Он вкладывает в протянутую ладонь материализованную из пустоты кукурузу ангелу, который тут же протягивает её осмелевшему барашку. Азирафаэль поглаживает мягкую ухоженную шёрстку, наслаждается звонким, плавным переливом колокольчиков, перевязанных на шее животных. И Кроули — как и миг до этого, — любуется, создаёт фотоаппарат и незаметно для ангела фотографирует его такого трогательного, милого, похожего на божьих созданий кудряшками и слишком добрыми, понимающими глазами — они влажно чернеют восхищением среди голубого разлива радужки. Но от ангела не укрывается тихий щелчок кнопки и он оборачивается к Кроули, удивлённый. Точно не понимает, что это был за звук секунду назад. Кроули поднимает профессиональный аппарат выше, чтобы Азирафаэль смог разглядеть поближе неизвестную вещицу. — Ангел, это называется фотоаппаратом. Он удивительным образом сохраняет застывшую реальность к себе на карту памяти — такую маленькую квадратную штучку, — Кроули сейчас провалится сквозь землю за не умением нормально объяснять. И как он только был хорошей няней для Мага? На его разъяснение только понятливо кивают: — Да, я видел такую штучку у Мага, он, эм… фотографировал, кажется? Нас с тобой. Попросил мой номер телефона, но ты же знаешь, мне очень трудно привыкать ко всему новому. Ангел неловко перебирает руками штанину, сминая её. Кроули замечает эту нервозность, убирает почти съеденную кукурузину, прогоняет барашка, и пододвигается ближе, накрывая рукой ладонь ангела — как всегда, в знак успокоения и защиты. — Всё хорошо, ангел. Я тебя научу, когда мы поедем в более крупный и навороченный город. Не всё же тебе быть без связи, тем более так будет удобнее найти друг друга, а не прибегать постоянно к чуду и напрягать свои крылышки, — как всегда дарит покой одними лишь словами и ухмылкой, которая таит в себе не зло — всего лишь сокровенное обещание. Ангел и демон, слушая топот маленьких копыт, звон колокольчиков, сидят вплотную друг к другу, согревая через ткань горячущей кожей конечности. И Азирафаэль кладёт на заострённое плечо демона свою голову, всё ещё улыбаясь чему-то своему.

***

Они только вечером возвращаются в отель, разморенные и счастливые. Усаживаются на диванчик с купленными демоном шоколадными кексами, политыми сгущёнкой, и горячим чаем. На фоне что-то вещает телевизор — огромная настенная плазма, пугающая своим массивным видом; в темноте сменяющиеся кадры падают разноцветными пятнами на всю комнату и сидящих мужчин. — Я тут подумал, нам нужно как-нибудь навестить Мага, думаю, ему нужна наша поддержка. Мы его так неожиданно бросили, — ангел весь словно ссутуливается, уменьшается от печали и грусти по славному мальчику, которого они воспитали смелым и умеющим постоять за себя. И тут неожиданно Кроули выдаёт: — Я с ним и не терял связь. Мне казалось это несправедливым, ведь мальчик тоже часть нашей истории и поэтому часто переписываюсь с ним и помогаю, чем могу, — Кроули отпивает разбавленный молоком чай и кривится — ну как такое пить. — Думаю в моих планах после Рождества слетать к нему, как думаешь? — Да-да, конечно, — ангел слегка волнуется, он больше не перевоплотится в садовника, представая перед мальчиком самим собой. И это волнительно — абсолютно всё: что скажет, как мальчик на него отреагирует, ведь боязливый ангел даже не общался с ним после расставания! Но, конечно, он наверстает упущенное время в живую и обязательно обучится этим шайтан машинам, в которых так любит засиживаться Кроули. — Всё будет хорошо, ангел мой.

***

Кроули давно уже перебрался головой на мягкие, словно воздушные, бёдра ангела. Они смотрели какой-то комедийный сериал про неудачников полицейских и тихо переговаривались, изредка комментирую происходящее на экране. Медные волосы перебирали нежные, ухоженные руки ангела, так славно массирующие кожу головы. На столе стояла новая порция сладостей, целой кучей возвышаясь на аккуратном цветастом подносе, на краю столика стояли пустые стеклянные кружки с недопитым чаем: бутоны сливочной камелии распустили свои лепестки полностью, выставив напоказ розовый хрупкий бутон. Пахнет сладким одеколоном и тонким ароматом цветов, на улице шумит гравий от парковавшихся машин, а в просторной комнате отеля покупают липкие пончики полицейские, чтобы было чем заесть волнение. Вокруг — атмосфера полного доверия и идиллии, ставшие часто заходить к ним поглядеть и коснуться сухими губами лба, осенняя от невзгод прошлого — укрыть фантомным куполом двоих безнадёжно влюблённых, посмотреть с обожанием и тихо уйти, так и не замеченной поглощёнными друг друга существами. Но, как это бывает в неудачных днях, их восхитительное времяпровождение прерывает резкий свет откуда-то сверху, заливающий комнату ослепительной белизной, на что Кроули шикает и стремится спрятаться подальше, подрываясь с нагретого места на диване и удивительных бёдер Азирафаэля. Азирафаэль смотрит на него удивлённо, его глаза бегают с испуганного лица Кроули наверх — там, где ослепительное свечение является проклятием, неожиданной неприятной новостью. Потому что ангел знает, что его ждёт. Его переносит магией в Рай, почти наивысшую точку — к Метатрону, прямо в его напыщенный, прямо как хозяин, и режущий глаза своей белизной кабинет. Метатрон приглашает присесть и ангел осторожно, маленькими шажочками, чтобы самому не дать испугаться и держать всё под контролем, подбирается к мягкому креслу и садится возле круглого кофейного стола — самое вычурное пятно во всём кабинете, стоящее как не естественная грязная палка в окружении фарфора. Этот безумный старик специально создал столик, принёс кофе и поставил прямо перед Азирафаэлем, смотря выжидающе — словно сейчас случится апокалипсис, зачинщиком которого будет серафим. Серафим лишь вздыхает и наблюдает за стаканчиком, в котором плещется нечто страшное, тёмное — точно демонический глаз, вырванный из глазницы одного из могущественных созданий. Он морщится и не решается отпить странную жижу, поднимая вопросительный взгляд к Высшему ангелу сонма. Здесь никто не будет церемониться и вести светские беседы: — Азирафаэль, не смотря на то, что ты стал никчёмным и потерянным ангелом, я всё ещё хочу восстановить твоё влияние. Всё же ты почти мне как сын, а для родителей важно, чтобы их дети шли по верному пути, — Метатрон лукаво улыбается, не сумев сдержать эмоций, смотрит как на глупого человеческого ребёнка, только-только учившегося ходить. — Я хотел предложить тебе мой пост. У нас взаимная выгода — ты очистишь своё имя, а я уйду в отпуск. Серафим задумчиво кусает губы, словно сомневается, но по-настоящему он решил всё для себя с первого мига появления белёсого света над ним. Он непокорный — таковым и останется навсегда, следуя лишь за одним важным существом в своей жизни. Его не страшит ни Ад, ни Рай — он разберётся с каждым, раскрывая три пары небесных крыл, раздавит одним сгибом локтя и даже не заметит. Азирафаэль молчит минуту. Три. Пять. Час. Метатрон стремительно теряет терпение от долгого ожидания, это видно по его напряжённым плечам, лёгкому золотистому сиянию, которое грозит разгореться ярким пламенем — сжигая дотла, уничтожая каждого непокорного, накрывая проклятыми крыльями обглоданные магическим огнём кости — непослушных, недостойных, непокорных. Сожжёт их сердца, выдернет из разума все светлые эмоции и воспоминания, затмевая своим могуществом всё. «Покайся!» — кричит в мыслях он, и его тело горит золотистым смрадным сиянием, от которого за версту несёт испорченными яблоками и перегнившей травой — не дары Рая, лишь смутные огрызки. Метатрон больше не тот вечно добрый и всепонимающий ангел — безумец, дорвавшийся до власти. Азирафаэль чувствует нутром этот безоговорочный трепет перед древним существом, словно он сейчас такой же, как раньше. Но серафим — наравне, он — такое же древнее создание Богини. Ничего не будет как раньше. Всё сгнило, кануло в стылую почву навеки — ни воспоминаний, ни знаний. Ни любви. Но этот безумец всё ещё пытается подчинить всех и вся себе, даже утратив самое главное ангельское качество. Он громко произносит, и его голос разносится гулким эхом: — Ты можешь спасти своего мерзкого демона Кроули и он станет ангелом! Разве ты не хочешь для него лучшего? Разве твоя любовь не заслуживает быть прощённой? Ты сможешь это сделать, но никогда не спуститься на Землю! Вы встретитесь в Раю и никогда не расстанетесь! Он выплевывает каждое слово — мерзко, гадко. Подымается к расширившимся сводам потолка, превратившимся в высокие резные арки — в высь, к мареву лунного света, мягко освещающего две фигуры. Один светится полностью золотым, весь в боевой готовности: — Серафим, если ты не послушаешься, я убью тебя! Другой же закатывает глаза, устало отрываясь от мягкого стула с явным сожалениям: его три пары крыльев распахиваются божественной волной перед ним, в руке — пылающий меч: — Ты ничего не знаешь о любви, глупец. Для тебя это ничтожное чувство, но мы ей созданы, мы — её величественное воплощение. Ты не смеешь мне указывать, потому что…

— Я давно выбрал свою сторону.

Метатрон свирепеет от брошенных на волю слов — он никогда не сможет уяснить, каково это быть любимом и оберегаемым, он никогда не почувствует сладкий трепет внутри от касаний, ему не суждено взглянуть вглубь собственного подсознания. Он не способен на это так же, как Азирафаэль не способен покинуть Кроули, ведь все прошедшие года стоили той секунды не покаяния перед кем-то, кто возомнил себя всем, на деле являясь лишь пустышкой. Неудавшейся пустышкой. И Азирафаэль должен покончить с этим. На полях вечности, где сверкающие звезды танцуют свой бесконечный вальс, два ангела смотрят друг на друга — и никто из них не поймёт в полной мере мысли каждого. Небеса зажигаются огнем и светом от их колкого напряжения, даже само время словно замедляет свой бег, расплываясь в водовороте ледяных комет тонкими нитями, тронь — и время понесётся с новой силой. Метатрон злится на это молчание, его глаза наливаются насыщенным золотом с багровыми отвратительными пятнами по краю, словно в них отплясывают черти, заливая всю радужку адским огнём. Он рывком приближается к серафиму, но тот успевает вовремя отскочить. И руки, невесомо раскрываясь из разорванного силой пространства иссиня-фиолетовым бутоном сзади — космическим, потрясающим мерцанием, — хватают за золотистое крыло Высшего. Столкновение становится непомерно мощным. Меч и крылья звенят, оставляя следы ярких лучей в воздухе. Азирафаэль умело уклоняется от молниеносных атак Метатрона, парируя каждое движение своим огненным мечом. Небеса оглушительно трепещут, вибрируют от этого непревзойденного поединка. Но всё же Высший за всё время потерял сноровку и былую силу, утопая в чернильном озере тщеславия и гордыни, поэтому Азирафаэль знал — он победит. Только вот когда руки, покрытые космическим узором и антрацитовыми полосами, приглаживают выбившиеся из стройного ряда перья на нижних крыльях, Азиарфаэль их замечает и сбивается с ритма. Он застывает безвольной куклой, точно зная, кому они принадлежат. Ему становится дурно, эти руки — часть Рафаила. Некогда им любимого Рафаила. Нежного Рафаила. Страстного Рафаила. Исчезнувшего Рафаила. Он ничего не понимает, как же так? Кто этот ангел и почему так дорог? Пока серафим не вовремя погружается в собственный рой мыслей, три руки, высовываясь окончательно из разрезанного в клочья пространства, хватают меч и пронзают крыло Высшего так просто, словно нарезают хлеб в людской столовой — одним изящным движением, мягким поворотом кисти доведя некогда могущественного существа до слабости, до брызнувшей от вырванных перьев крови. Разве Рафаил всё ещё жив? Это он сейчас его незримая поддержка? Одна из рук невесомо касается растрепавшихся кудрей, и Азирафаэль вырывается из ступора, видит: Метатрон, давно погасивший своё сияние, трогает поломанное крыло, чернеющее аляпистыми пятнами в местах ран от меча. Он заслуживает это наполовину неудавшееся падение. И Азиарфаэль надеется, что больше никогда не потревожит его. Серафим всё ещё ничего не понимает, но тут его выдёргивает из пространства, возвращая к Кроули, отчего-то ярко улыбающемуся и счастливому. Демон, не дожидаясь, пока ангел хоть что-нибудь сообразит, подталкивает поднос с кексами и печеньками-рыбками в белом шоколаде. Азирафаэль тут же тянется к единственному сейчас успокоению и сметает угощения за пару минут явно на стрессе. Всё произошедшее слишком непонятно и странно — невероятный водоворот хаоса и быстрых перемещений. — Что это было? — в пустоту спрашивает он. — Не знаю, ангел, а на что похоже? — Не поясничай, мне сейчас предложили пост главного, но я отказался, — всё же даже привлекательная мысль сделать Кроули ангелом не находит в нём отдачи — он принимает его любым, а сущность не так уж и важна, разве только сам он не захочет вернуться. — Я даже не сомневался, — Кроули улыбается уголком губ, тянется рукой к губам Азирафаэль, чтобы стряхнуть крошки от кекса. Ангел смущается, но всё же пододвигается ближе. Кроули включает поставленный на паузу фильм или сериал — уже никто и не помнит. А обо всём случившемся Азирафаэль подумает как-нибудь позже, когда мысли примут приличный вид и улягутся в правильном порядке. — Мы поедем в Египет, ангел, готовься. Их накрывает ангельское незримое крыло, пахнущее благодатью и возвышенной радостью, в котором так приятно утонуть всем телом. И Кроули позволяет быть чуточку эгоистом.