крылатые кружки

Азирафаэль теряется от резкого запаха страха вперемешку с неверием: как так, каким образом он мог сделать это? Ведь он серафим — высший чин, сосредоточие праведности и любви, быть может содеянное не было грехом? Он не пал, а его крылья блестят снежной красой до сих пор и ослепляют даже Князя Вельзевул — настолько чиста энергия благодати, не запятнанной грехами и низшими желаниями. И уже пейзаж не кажется чудесным, а дымка облаков рассеивается, фантомные всполохи солнца проходят и за ними — тьма, без звёзд и серебреного света луны. Его слегка потрясывает и приходится опустить на колени, пачкая бежевые брюки в травяном соке — не отстирается, печально. Внутри — кипящий котёл, пока на глазах выступают слёзы неверия вперемешку с концентрированным ощущением неправильности. У Азирафаэля щемит тревожно сердце от слишком неожиданного потрясения, словно голову встряхнули в шейкере для его любимых клубничных коктейлей и выбросили подыхать на песчаном, пустынном клочке земли без капли спасительной воды. Как же больно, тревожно. Боль душит не хуже крепких узлов человеческой плетёной верёвки в попытке оборвать самостоятельно хрупкую, истлевшую жизнь, словно хотят украсть власть у самой Смерти, доказывая всем своё бесстрашие, ещё больше — бессилие, не способность бороться. И Азирафаэль понимает, всегда понимает и готов сотворить отдельный уголок для таких потерянных душ. Но одно дело — люди, другое дело — найти у себя в мыслях пугающее острое осознание, словно он предал своего трепетного волнующегося Кроули ещё задолго до их знакомства. Нереально. Ложь. Как же мучительно. «Перед взором Азирафаэля всплывает яблочная трава райского сада, на которой расположился он сам, а неподалёку размытый силуэт архангела и его звёздный ощутимый флёр — до самого сердца, приятный и мудрый; кудрявые волосы ангела волной струятся по точечным плечам, а позади распахнувшиеся крылья возвышаются церковными сводами из других миров — разрушенных, уничтоженных Богиней; кое-где торчат неаккуратно перья и Азирафаэль стремится поправить выбившийся пушок. В груди разливается приятная истома трепета и благоговейной нежности к сидящему рядом существу, который смеётся заливисто и искрит на ладони собственноручно созданными звёздами - и это знание вышибает последние колёсики, отказываясь крутится дальше и соображать хоть капельку. Ну, что ж… Позади них — высокий поток неземного золотого света, уходящего в никуда и утопающего в фантомной дымке божественности и молочной туманности, оседающей на ступнях вязкими благословенными каплями, опадающей на килевидную Арку, имеющую заострённое завершение, она также четырёхцентровая, так как образована четырьмя окружностями, вытянутыми белёсыми блестящими кругами, потому что — Рай, нечто не помещающееся в человеческом сознании. Азирафаэль видит себя и архангела, имеющего власть над звёздами, планетами и самой Вселенной — он её создал умелыми множествами рук, покрытых антрацитовыми отметинами длинных полос от пальцев до самых плеч, вобравших в себя струяющуюся материю космоса — завораживает, приковывает взгляд ангела. Ему нужно рассмотреть каждую чёрточку, запечатлеть поцелуем это таинственное открытие, ведь его архангел необыкновенен. И он прикасается не в силах терпеть, покрывает руки дорожками мокрых поцелуев, куда может только дотянуться, смахивает мешавшие волосы за спину и нежно-нежно, томно подтягивается ближе: находит сухими губами чужие мягкие и податливые. Шёпотом твердит: «Рафаил, Рафаил, Рафаил», слизывая сорвавшийся гулкий стон, не способный оторваться от пылкого поцелуя, млея от языка архангела, который раскрывает губы Азирафаэля и скользит глубже. В голове: ещё-ещё-ещё, моя милый мальчик. Так хорошо и чудно. Им было всё равно, заметят ли другие и донесут до Метатрона, Богини, да кого угодно — плевать! Эфирные существа, сотканные из любви достойны вкусить саму эту любовь не только ко всему созданному Её рукой для земли, но и для такого же равного существа — ангела, если быть точнее. Мне с тобой свободно. Мне с тобой — полёт. Мне с тобой — немыслимое счастье. Чувственное «Рафаил» тает на губах после поцелуя заглушенным стоном в плечо: он утыкается в его основание и рвано дышит, щекоча тонкую кожу и чернильные полосы, искрящие энергией далёких рукавов и галактик. Напротив раздаётся тихий смех, отдающий вибрацией по телу — правильно, нужно, важно. Ты мой — на выдохе, под веками — чёткий образ». Образ, который расплывается и рябит нечёткими линиями. Азирафаэль, опешив, не сразу понимает, что вокруг сотни, тысячи — многим больше, глаз, сияющих синим в подступающей ночной тьме. Проступающих на коже беспокойным дрожанием, раскрывающихся эфирным облачным наэлектризованным гудением, слишком громким для пустоши, в которой он находится, — и мерцают, пылают в сумраке. Невыплаканные ангельские слёзы застывают в тысячах глаз морозными кристаликами в их уголках, пока одна самая главная пара на лице не краснеет, а затем из них падают слёзы — нескончаемым потоком отчаяния и неотвратимости, неправильности растворившегося вмиг воспоминания, украденного у самого себя из подсознания, вразрез противоположного от его чувств во вспышке узнавания. Ангел не плакал веками, а сейчас он, ослабленный ярким событием, не может сдержаться. Это не в его власти. Его впервые так трясёт, он исступленно хватается пальцами за торчащие корявые корешки, пытаясь выдрать из-под земли и швырнуть то ли в себя, то ли в свою создательницу, которая допустила это и так насмешливо стёрла каждое упоминание о некогда любимом архангеле, напрочь позабыв о своей роли матери. Она поступила грубо и Азирафаэль понимает, что ненавидит за такую жестокую выходку. Испепелить его память дотла и заменить другими, нагло подкидывая демона Кроули. Любимого, слегка безумного и нервного Кроули. Для чего? Чтобы полюбил? Что из его чувств было правдой? Те, далёкие, истлевшие и раскрошившиеся за века небытия казались насмешкой и очередным занимательным экспериментом, чтобы сполна насладиться терпким вкусом любви могущественного серафима и почти равного ему архангела. Азирафаэль убеждает себя — почти уверен, что нынешняя глубокая привязанность не сравнится с прежней, ведь это его милый Кроули. Хороший Кроули, потрясающий Кроули, добрый Кроули, заботливый Кроули… И этого Кроули он не сберёг, упустил его образ среди других, не нашёл его ещё там, в других разрушенных мирах, словно их специально разделили порознь. Азирафаэля посещала эта мысль задолго до этого поворотного момента, что ещё в моменте создания первого неудавшегося мира они могли встретиться. Демон не говорил, кем он был до падения, но Азирафаэль был уверен, что в его руках была неизведанная сила, возможно даже жутковатая — в его стиле. Где он так провалился, раз не нашёл его. Куда смотрели тысячи зорких глаз. Почему он такой? Он плачет. Истерит так сильно, насколько позволяют голосовые связки: кричит по-ангельски — точно рокочет в небе подступающая молния, — от безысходности, обхватывает руками дрожащее в агонии тело и раскачивается из стороны в сторону, убаюкивая себя как младенца. Ему больно, правда больно, жжёт в груди неимоверно, в него будто бросили шмат не отмывающейся грязи и тыкают пальцами, истерично смеясь: «глупый серафим заслужил! да он даже ничего не умеет! он жалкая пародия на великих нас!». Это бьёт сильнее чем предполагалось, когда он вспоминает такие тёмные факты о прогнившем, чернильном Рае, которого он прощал и заново стремился попасть в сады и коридоры. Всепрощение его стезя, не так ли? Но это всепрощение не всегда работает и это ему доказал именно Кроули — неотвратимую правду. Если бы не было Кроули, он бы навечно застрял в гнетущем одиночестве, подчиняясь гордому начальству, распушившему свой петушиный хвост. Так бы и не увидел истину в каждом существе, растворился в сожалении. Наверное, так должно было быть изначально: они встретились на стене Эдема шесть тысяч лет назад, наполненные безутешным горем и желанием жить. После всего, что с ними произошло. Просто начать с начала. И они начали. Как же глупо! Несмотря на попытки убедить себя в том, что их встреча именно в тот момент не случайна, поверить не получается. Азирафаэль понимает это так чётко и ясно, как его мириады глаз наблюдают за деятельностью людей и пристально следят за порядком, что он предал Кроули этим прошлым и не сможет прямо посмотреть в глаза и признаться. После всего — точно нет. Эта жалкая вспышка пронеслась и поспешила исчезнуть навечно, маленькая мелочь — воспоминание, разворошившее полностью мысли. И это всего лишь, чёрт побери, какой-то смутный огрызок! А что будет, когда он по-настоящему вспомнит. Неужели он отверг Кроули ради этого чёртового Рафаила, наверняка сгинувшего в адском огне очищения от нечистых и не соглашающихся? А что если Кроули видел это всё и до сих пор помнит? Ему приятно быть другом такого скверного серафима? Азирафаэль, бледная тень себя, ослабевает от потраченной впустую силы, конечности тяжелеют, словно он придавлен чем-то тяжёлым — не выбраться, тянет на дно. Чтобы упасть, принять. Обессиленное тело падает на траву и в этот момент, словно Небеса способны плакать вместе с ним, обрушивается ливень: он бьёт тугими каплями по сухой земле, придавливает мелкие жёлтые цветы, отпрыгивает от неподвижно лежащего тела на самой вершине Кэрн-Горм, словно пытаясь привести в чувство, но всё так бесполезно. В нём могут крутиться только странные, глупые мысли, не свойственные для него. Недостоин любви. Он грешен, он сумел предать Кроули, а как — не так уж и важно. Азирафаэль хранил сокровенные чувства с самого Эдема, теперь оказывается было что-то прежде этой точки невозврата, поглощающей двоих в нескончаемый бушующий поток. Только и может шептать: — Как я мог? Ответа не последовало и ангел, полностью разбитый, находит в себе волю подняться — его ждёт демон, который будет беспокоиться; весь мокрый и грязный, он с трудом облетает острые пики деревьев, грозные свинцовые тучи, надвигающиеся на отдаляющиеся млечные пути штурмом, и спустя долгие облёты и падения заваливается в окно спальни, проехавшись спиной по деревянному паркету. Крыло неудачно подгинается, ударяясь об стекло и толстую оконную раму: скорее всего обойдётся мелкими ушибами и парочкой обломанных перьев. Ангел шипит, расстроенный. Кроули тут же подрывается с кровати, отрываясь от печатания в телефоне и слишком громко реагирует: — Азирафаэль, что с тобой? Ох, ты как умудрился так удачно вписаться в землю и дерево одновременно? Я уже хотел за тобой обратно лететь. Ангел, что ты молчишь?! Кроули буквально закипает от негодования и беспокойства, невольно срываясь на потухшем, печальном ангеле, неудачно вписавшемся крылом в окно. И дальнейшее действие добивает окончательно: ангел чудом создаёт тёмные очки, нацепляя перед своими необыкновенными синими глазами! Кроули чуть не падает в обморок от этого совершенно нелепого, разбитого вида. Что, твою мать, произошло? — Со мной подралась стая волков, я неудачно задел крылом дерево, ну и… — Азирафаэлю совершенно не хочется врать, но корявая, нелепая ложь слетает с языка как родная. Кроули молчит и он, обойдя растерянного демона, скрывается в ванне. Срывается единственное внятное слово: — Fuck.

***

Азирафаэль выходит с ванной распаренный, полностью закутанный в меховой халат, согревающий продрогшее тело — он не любил излишний холод и тянулся к тёплым не жарким местечкам. Глаза до сих пор слезились, покрасневшие от долгих беззвучных рыданий, вдобавок опухли нос и веки — совсем уж замечательно. Он тихой поступью подходит к кровати на которой уже видел десятые сны Кроули и ложится рядом, примостившись у тёплого бока. В горячей ванне мысли обрели относительный порядок, пришло неожиданное понимание: нужно отпустить прошлое и помнить лишь о Кроули; никто никого не предавал, всё хорошо. Но почему-то тело шмыгает, тоскливо сопит в подушку и снова норовит подкатить тугой комок к горлу — чтобы не дышать, задохнуться от стыда и гнева за себя, раствориться пылью и понести по ветру свои остатки. Чувствительного, обидчивого ангела легко было задеть, а когда он сам творит нечто непонятное и, по его же словам, отвратительное и неправильное — это катастрофа, никто не сумеет успокоить его истерику. Такое удавалось Кроули единожды, но об этом даже самому неловко и страшно вспоминать. Азирафаэль поворачивается лицом к развалившемуся звёздочкой на спине Кроули и пододвигается ближе, выдыхая облачка белёсого пара — слегка перегрелся. Миллиметр за миллиметром и бац — нос утыкает в грудь, согреваемый теплом чужой чуть влажной кожи. Азирафаэль успокаивается, начиная размеренно и спокойно дышать, этот несносный демон всегда так на него влияет, аккуратно перестраивая привычный уклад жизни, меняя принципы: и это не плохо, ведь ангел поступает так же и с ним. У них, так сказать, союз. Не нуждающийся во сне, ангел ёрзает, пытаясь всё же уснуть — утром неожиданное их положение можно будет списать на удивительную ошибку и случайность: они же спят на одной кровати, всякое может случиться. Ну, понадеяться стоило. Ему уже давно нужно делать эти маленькие шажки навстречу, ведь недавние слова Кроули — не пустой звук? Он укрывает их призрачным невидимым крылом, словно пуховым одеялом — в жесте защиты и безоговорочного доверия.