Мне почему-то неловко

Киса шел к ангару очень зло, чуть не подпрыгивал на каждом шагу и периодически глотал энергетик, потому что на банку пива в этот раз не хватило. Ему не хотелось признаваться в том, что опять виноват был он. «Это он первый ударил, мудила, я не буду извиняться, » — думал парень и шипел, когда кислая жидкость заливала разбитую губу. Ваня, к сожалению, не был пьян и не закинулся, его просто колотило от бешенства, поэтому все так качалось перед глазами. Пока было трудно определиться хочет он лежать и морально разлагаться или набивать боксёрскую грушу, но все сомнения снесло, как только Кислов заметил отсутствие замка на ангарной двери. Дёрнув ржавое полотно с такой силой и ненавистью, что тому впору бы отвалиться, парень залетел в помещение. В глазах все размылось — набить он сможет только его лицо. Под тихое и жалкое «Киса?..», у ни в чем не повинного стула отвалилась ножка, когда тот врезался в стену после недолгого полета. — Какого… Ты что здесь забыл?! — Ваня почувствовал жжение в переносице и не обнаружил банку энергетика в руках. И ее он тоже куда-то бросил. Глупость. Перед ним на старом диване сидел очень напряжённый Хэнк. Выглядел он так, будто хотел вскочить, но почему-то остался на месте в неестественной позе. Наверное неудобно. — Чё молчишь, Хэнкалина? — Прости, — кивает Боря и действительно не знает, что сказать. Он пришел в ангар с час назад, проветрить голову и придумать, как извиняться перед Кисой. Потому что этот придурок первый — никогда. Вот если поорать, поскандалить, всю желчь вылить — всегда пожалуйста, но доброго слова от него не дождешься. С ним всегда тяжело. Да и Боря не придумал ничего стоящего, поэтому не двигается, хмурит брови и смотрит исподлобья. Он видит, что Киса бесится, и обычно это заканчивается погромом. Сегодня с погрома все началось — можно расходиться. — Да-а блять! — Киса швыряет сумку и падает на кресло прямо перед Борей. Они со стороны, наверное, выглядят карикатурно. — Кто ж знал, что ты сюда припрешься, — Боря откинулся назад, захватил бутылку и допил остатки пива. Противно. Пора собираться. — Да я бы знал! Видеть тебя не могу, — порывисто вдохнув, Ваня увидел лишь как закатились глаза Хэнка. Боря медленно встал, небрежно бросил на плечо куртку и пошел к выходу. А где оскорбления, а кулак у носа? Меж бровей, вот, все жжёт и жжёт… — Стой! — ну, нет. Боря не остановится, он устал постоянно Кисе потакать. Как будто только ему надо. Вот он уйдет (пусть Киса знает) и не вернётся в этот раз. Это всегда неприятно — мириться. Потому что Киса всегда выебывается, королева, блять. А Борино терпение не резиновое. — Эй! Ваню затрясло, когда Хэнк не обернулся, захотелось чем-нибудь швырнуть, чтоб он остановился. Он уже к двери подходит. Почему он не реагирует? И переносицу жжёт сильнее… Это что, слезы? Ну, вспылил он в этот раз. Да, сказал лишнего и про мента-отца, и про мозги отравленные, но он всегда так говорит… Когда они ссорятся. Подерутся — помирятся, что не так сейчас? Боря тихо открывает дверь, он весь спокойный, но спиной чувствует, как Кису колотит. Это даже чем-то льстит, пока его не догоняют в проходе, и громким эхом не раздается: «Да, стой ты, блять!». Киса разворачивает его к себе. И глаза у него что-то красные. И щеки что-то бледные. «Опять налакался…» — выдыхает устало Боря, осознавая, что ещё натерпится, но вслух лишь грубо кивает: — Что? А Ваня с ужасом понимает, что не знает «что». «Просто не уходи, я просто хотел сказать…» Что? Он отнимает дрожащие пальцы от плеч, опасливо отодвигается, опирается на косяк. Боря тоже опёрся и смотрит. У Кисы глаза бегают по полу. — Ничего. Иди, — Ваня отворачивается, прячет за спину руки и снова шагает в серый ангар. Хэнк вслед цокает и от этого очень обидно. Он что, не понимает? Это же унизительно — признаваться. Вот зачем он побежал? Глаза только щиплет. — Что с тобой? — Боря не знает, что происходит. Киса какой-то неправильный, дерганый и почему-то не говорит. — Ничего, иди, куда шел, — шипит Ваня и рукой по лицу елозит. Черт, если эта жижа соленая по щекам потечёт, он себе глаза выцарапает. А у самого плечи уже подрагивают. — Кис? — Боре что-то не нравится, когда Киса ведёт себя так. Уходить вдруг расхотелось, и Кису оставлять (бросать) тоже. Ваня часто моргает и спиной чувствует тяжёлый взгляд. А лицо все горит, и носом уже течет. Он рукавом сырость эту убирает и плечом сбрасывает руку Хэнка, когда тот почему-то подходит. — Уйди. — Кис, прости, — Боря проглатывает ком в горле. Как в мелодраме: не ситуация - сюр! — Давай поговорим? Киса бешено разворачивается. И снова эта подачка! Как Хэнк всегда делает. Не будет Ваня разговаривать. Ему говорить нечего, потому что правда сейчас точно не поможет! — Да к херам твои разговоры! Чё ты хочешь, чтоб я извинился? Или опять мне тебя слушать, и понимать, что я мудак конченный?! Но ты меня послушай сейчас, да, — он пытается толкнуть в грудь это огромное бесчувственное безобразие, а Хэнк лишь брови вскидывает и в пол смотрит, как-будто на полоумного глаза стыдно поднять. — Если меня, наркошу, тебе терпеть западло, может, к черту? Чё ты за мной ходишь? Извиняешься вечно, типа тебе больше всех надо. А я, знаешь, тоже на нервах! Мне это твое «прости» не помогает нихера. Чё я счастливее от этого буду? Ты мне на мозги хуже любой телки капаешь! Как же ты меня достал! Киса все орет и носится из стороны в сторону. Боря руки на груди сложил и глаза закрыл. Дышать старается ровнее, чтоб (не дай бог) снова не занести кулак. — Ты меня слышишь вообще?! Стоишь, хуев в рот напихал! Обдолбыш, да? Нарик тупой? Не нужен я тебе такой? Я не держу — вали! И извинения свои пидорские с собой забирай! — Что сразу пидорские, а? — Хэнк грузно выдыхает, руки в карманы убирает, чтоб не видно было как трясутся. Медленно к дивану возвращается, чтоб Кису не провоцировать, садится и смотрит в глаза. Остро, с большой обидой. — Ты весь понос свой вылил? Мне сказать дашь? — А чё, попиздеть захотелось? Давай, объявляю вечер откровений! — Ваня падает обратно в кресло. Логики в его манифесте мало было, это чувствуется. Но если ноги пошире расставить, руки подальше разложить — уверенность должна появиться. Боря цокает и снова глаза закатывает. Этот придурошный его доканает. — Хорошо. Тогда расскажу тебе сюжетку — закачаешься! Помнишь что было в прошлую пятницу? — А чё было? — Мы пили. Здесь. Вы с Генычем закидывались, Мелу ещё пихали. — И ты меня сегодня за это мутузил, да? Что сам торчу и Мела соблазняю? Ты еблан? Я вообще… — Да не в этом дело, блять! Вот ничего не помнишь? Совсем? Что сделал, что сказал, нет? В голове картинок не рисуется? Киса хмурится своими черными бровями, кудри с лица смахивает, затылок чешет. А что он должен помнить? Ну, пили они. Ну, да, закинулись. Что ему теперь каждую тусовку помнить в деталях? Ваня носом шмыгает, вспоминает, как пару минут назад слезы вытирал, и ненависть в груди снова поднимается. — Не рисуется, блять. И славно, мозг отдыхает! Тебе бы, знаешь, не помешало седативного. Расслабишься, может морали читать перестанешь. — Да какие морали! Я вообще, блин… Не об этом я, — Боря вздыхает. Пора. Надо просто рассказать и закончить эти кошки-мышки. — Вот я тебе сейчас расскажу, что в ту пятницу было и ты решай, нужны тебе морали, нет… Короче. Вот мы сидели у аэрохоккея, да, который не работает. Вы там с Геной закинулись чем-то. Подебаширили, подрались. Мы с Мелом за жизнь говорили там всякое, любовь неразделенная, там. А ты как услышал и давай, — тут Ваня напрягся и брови сильнее нахмурил, и шнурки от штанов в руках теребить стал нервно. Он не помнит, что он там «давай», но знает, что точно ему тогда говорить нельзя было. — Чё я «давай»? — а про себя молится, чтоб что-нибудь про Анжелку, про училку эту литературы, да хоть про Пушкина, блять. — Да чё! Про сердце разбитое затирать стал. Про всякое уходящее, не важно. Короче, запизделся ты конкретно. В твоей брехне мало что понятно было, но по парням с их проблемами ты проехался знатно. — Ну, на дуэль меня не звали? — смешливо кивнул Киса. — Нет. Но ты главное сказал, что любовь неразделенная — больно всегда. С тобой все согласились. Что как кровь во виску больно. Как костяшки разбитые… — Боря вздохнул. — Как удушающий. Романтика бдсмшика, я подумал. А Мел что-то в словах услышал такое, видимо, (он же у нас лирик) и отвёл тебя в сторонку. Пытался что-то сказать, а ты смеялся как припадочный. Я даже испугался, может че с головой. — Ну ты меня будто при травке не видел, честное слово, как будто в первый раз… — нервно заулыбался Киса. — А ты помолчи, послушай, — Ване от этого тона поплохело. Он просто не мог. Даже в таком состоянии. Никогда ему не было настолько страшно за то, что он мог вытворить угашенным. — Я вот только догадываться могу, о чем вы с Мелом говорили, но он, когда вернулся, предложил идти по домам. Чтобы он Гену до подъезда отвёл, и я тебя до двери, если надо. А ты, обдолбыш, сидел на столе, ногами весело качал. — В таких деталях все помнишь, да? — у Вани уже губа задрожала от страха, а в карманах, в которые он залез за препаратами, как на зло ничего не было. Поэтому перебивал он нагло и все больше хотел увести тему. — Да как угодно, могу вообще без них! Они ушли — мы остались. Я тебя отвести хотел — ты уходить не хотел. Я тебя за руки потащить пытался, — Хэнк выдохнул очень грузно. — А ты меня обнимать стал. Шептал там всякое, не важно. Но тебе было бы стыдно услышать. Вот. И лизнул ещё. Всё. — Трагедия! — Ваня заржал истерически. — Обдолбаный друг посягал на личное пространство Бориса Хэнкина. Сори! Все, конфликт исчерпан? Боря подскочил, стал вдруг весь красными пятнами покрываться. Сделал два шага к Кисе, но только увидел его глаза поближе взвыл как раненная собака. — Да что я с тобой, вечно угашенным, разговариваю! Стоит вообще адекватной реакции ждать? Ты под веществами напиздишься, а я живу один с твоими признаниями в любви! — Что? — Что слышал! — Боря пнул банку энергетика, которая удачно оказалась прямо под ногами. И пошел в дальний угол. Подышит. Все пройдет, а этот наркоман завтра все забудет. И ладно, нормально. Иначе было бы слишком неловко. Какое-то время молчание продолжалось. Оно было каким-то злым и нервным, и Киса чувствовал, что в этот раз дракой ничего не решиться. Он не особо представлял, что делать. Можно было просто убежать и больше никогда с Хэнком глазами не встречаться. Плюнуть на чувства и жить себе счастливо. Вот надо ему было Хэнка останавливать в дверях?! Не жилось ему без откровенных разговоров! Дурак влюбленный. — Борь, — тихо шепнул Ваня, вместо исполнения самого рационального плана. — Ты поэтому разозлился, да? Что я как-будто пидор какой-то? Я, знаешь, тебя вообще-то, да, люблю, но как самого близкого друга. Ты меня не так понял, наверное. Эй! Ты чё ржёшь? — Вот, Кис, нихрена подобного! Там очень все однозначно было! Говорил, что я тебя не понимаю никогда, потому что думаю, что ты мне друг. И у меня любить тебя не получится. Поэтому ты в драки лезешь. Потому что только так меня касаться можешь. Ещё и лизнул, обдолбыш! — Так и говорил? — потупив взгляд, совершенно расстроенно спросил Ваня. — Так и говорил. Молчание могло продолжаться довольно долго. Но Хэнк поднял с пола какую-то стеклянную бутылку. И размахнувшись, с тяжёлым разочарованным вздохом бросил ее в ближайшую стену. Та не разбилась, но создала звенящий шум, в котором Ваня весь съежился. От прежней уверенной позы не осталось ничего: он поджал под себя ноги, руками себя обхватил и прерывисто дышал. «Прямо как котенок, » — подумалось Боре. — «Такой же слепой и глупый». — Не боись, Кис. Тебе вообще можно не париться. Ты ж налаканый, завтра не вспомнишь. Опять, — Боря подошёл и взлохматил черные кудри. Как-то по-свойски, но очень грустно. Киса поднял на него растерянный взгляд. — Нет, — тихо шепнул в ответ он. — Что нет? — Я не принял ничего ещё, — Хэнк на это очень гротескно посмеялся. — У тебя ещё есть время, — он хлопнул Ваню по плечу. — Дерзай! Что-то волну они общую совсем не ловят. Может пора словами через рот, а не полунамеками? — Борь, прости, пожалуйста! — у Кисы снова все в глазах размылось и нос покраснел. — Я вот нихера не помню, я не хотел, чтоб ты знал! Потому что вот так бы ты и отреагировал! Морду набил и все — занавес. Разошлись, как не знали друг друга. — Да с чего ты взял?! — Да я тебя как облупленного знаю! Так ведь и случилось! Хэнк даже зарычал и за голову схватился. — Заебал! Я тебе прямо скажу, чтоб ты, блять, понял! И ты мне так же прямо ответишь! — Борю замутило, когда он вслух это произнес. Он сейчас правду сказать собирается? Вот ту самую? Кисе? Обдолбышу, который его ни во что не ставит? Дебил. — Ты ведь всегда в голову ударенный, и классно, окей, могу понять, ты говорил. Но хуй его знает, когда ты правду говоришь, а когда в трипе хуйню пиздишь! Вот я тебе скажу, что ты мне нравишься, ты что скажешь? — Если ты меня так проверить хочешь… Боря цокнул, подошёл ближе и наклонился почти к самому лицу Вани: — Сформулирую по-другому, — тяжело вздохнул. — Киса, ты мне нравишься. В том самом смысле. То, что ты сказал в прошлую пятницу, было правдой? Киса шмыгнул носом. Плакать расхотелось. Это Хэнк ему сейчас во взаимности признался? Что он тоже? Или? Во все возможные «но» как-то не хотелось бы углубляться. Почему-то Киса почувствовал себя ребенком, которого отчитывают за украденные конфеты. Было в тоне Хэнкалины что-то наставительно-благоразумное. Прямо признаться в том что украл конфеты (любишь)? Чувства же не сладкое, с ними так прямо нельзя. Да? Он поднял глаза и уставился прямо на Борю. В упор. Если хоть толику притворства удастся рассмотреть в этих оленьих глазах, то все, что он может сделать дальше, будет полнейшей катастрофой. Ладно, не впервой. Тем более, что вдруг в груди родилось странное чувство безграничной смелости. Терпения на раздумья хватило на секунды три. Киса поднялся, заставляя Борю завалиться назад, но схватил его за плечи, не давая отодвинуться, последний раз пробежался взглядом по лицу напротив в поисках осуждения и, сморгнув последние слёзные сомнения, прошептал: — Да. Если в голове Бори были какие-то мысли по какому-либо поводу, то прижавшийся к его губам Киса стал кнопкой «delete». Секунда и вот он, тревожно втянув воздух носом, почувствовал, как Ваня отстраняется. Боря не знает, что искать в глазах напротив, да и не стремится. Все, что он может — опустить взгляд на разбитые губы, которые тянутся в довольной улыбочке. — Ты меня сейчас поцеловал? — Киса очень значительно кивнул. Тупейший вопрос, но ему же не мерещится? — И ты не под кайфом? — Даже не пьяный. И ты тоже, - шепчет с укоризной Ваня. - Поэтому если продолжишь стоять столбом, мне станет пиздец неловко. И тебе тоже. Боря тихо задрожал и положил руки на пояс другу. Ну, вот, теперь это звучит дерьмово. Бойфренду? Или, как там в парочках? Его котенку? Киса точно обидится, если Боря только попробует сказать это вслух. — Ты что делаешь? — шипяще спрашивает Ваня. — Обнимаю тебя, придурок. От того, как Хэнк это произнес, весь запал Кисы вдруг куда-то пропал. Все что ему осталось — уткнуться лбом в шею этого… Он придумает, как назвать Хэнкалину, чтоб это было мило и не кринжово. Вот «Киса» всегда мило звучит, повезло Боре. Ещё «котёнком» его называть можно. Даже прикольнее. И немного возбуждает, если представить. Он бы мог и лизаться, как в ту пятницу. Со слов Бори, естественно. — И мы типа теперь… Пара? — шепнул Хэнк, отрывая Кису от этих странных размышлений. — Типа, — коротко выдохнул Ваня, не придумав ответ. Он сам не знал, зато не удержался и провел языком где-то в районе челюсти. Тут же испугался сам себя и отшатнулся болванчиком. — Да ты прямо… — «котенок», хотел сказать Боря, но подумал, что пока это действительно слишком странно, поэтому вслух, в сопровождении теплой улыбки, прозвучало лишь, — придурошный, Кис… Ваня лучезарно улыбнулся и прижался обратно. Когда-нибудь это не будет так неловко, но пока они обнимаются, пытаясь контролировать ширину улыбки, нервно кусают губы и чуть-чуть переступают с ноги на ногу, теснее прижимаясь друг к другу.