Черный Кот с холма Монмартр

      К вечеру дождь перестал. Из-за туч вынырнуло, виновато улыбаясь, яркое осеннее солнце. И, хотя до заката было ещё далеко, залило Париж, классные комнаты и коридоры печальным рыжим светом затухающего дня. Влажные желтеющие листья парковых деревьев вспыхнули миллионом брильянтов. Пламенными озёрами раскинулись лужи под ногами отдыхающих на перерыве учеников.       Распелись птицы, пытаясь наверстать упущенное за день.       После затянувшейся мокряди воздух казался холодным, чистым и свежим.       Казалось, что солнце светит для всех Парижан. Но, как показал последний на сегодня урок — не для Хлои Буржуа.       Ребята, кто самостоятельно, а кто в сопровождении кураторов, вернулись в классы. Усталые, но преисполненные энтузиазма от перспектив скорого освобождения. Сейчас последний урок, а там останется перетерпеть длинное «завтра», и — ура! — среда! Выходной.       Сдержанное ликование читалось и на лицах Адриановых одноклассников.       Последним занятием им выпало Социальное Воспитание.       — Ты главное помалкивай, — наставлял его Лахифф, который после Иностранного Языка слегка потеплел к Адриану душой.       Ребята пробирались по уже знакомой Агресту тесноте коридора второго этажа. Внизу слева, за толстым стеклом окон, светился в лучах вечернего солнца спортивный зал.       — Дюваль она, знаешь… такого не любит. Только дёрнись, и в классе уже нарисуется виско.       Агрест зазевался, и налетел на троицу рослых лицеистов. Он сумел проскочить между парней, но те нечаянно зажали его рюкзак, и Адриана течением повлекло в обратную сторону.       — Опаздывать тоже нельзя, — сказал Нино, выдёргивая Агреста из ловушки.       — Что такое «виско»? — спросил Адриан.       Лахифф разом посмурнел.       — Ля висколер. «Ви-ско», «ви-скол», сечёшь?       Они взобрались по крутой лестнице.       — «Школьная жизнь»? — перевёл Агрест, преодолевая последнюю ступень. — Прости, я так и не понял. Что за жизнь?       — О. Сам скоро поймёшь, что за жизнь. Спойлер: фиговая.       На повороте он столкнулся боком с Сезар. Та, оказывается, всю дорогу шла позади. Вместе с Маринетт.       — Это дисциплинарный отряд, — пояснила креолка тоном, будто с самого начала участвовала в беседе, — бо-о-о-льшие друзья нашего Нино. Теперь и твои, судя по всему.       — Очень смешно, Сезар, — буркнул Лахифф.       — Так я разве смеюсь? Я плачу по вам горючими слезами. По вам и вашей судьбе — посмотрите на себя, такие юные, а уже пошли по наклонной. На крючке у виско на второй день учёбы. Ах-ах…       — Крокодильи слёзки-то.       — Ой, ну и хам же ты, Лахифф! — фыркнула Сезар, надменно вздёргивая нос. — Жалко мне ту, которая тебя полюбит! Несчастная дурочка.       — Бе-бе-бе. Себя пожалей.       Адри обратил внимание, как разговоры и смешки одноклассников мало-помалу превращаются в едва слышные шепотки. Но даже они стихли, когда ученики тонкой струйкой просочились в аудиторию.       Класс выглядел как старший брат кабинета, закреплённого за Бюстьё: те же великанские ступени, с расположенными на них рядами парт. Те же стеклянные стены: высокие, ясные окна, смотрящие на дождливую улицу. И матовые окошки, отделяющие класс от коридора.       Даже доска и расположение учительского стола выглядело точь-в-точь, как у Бюстье.       Но этот смотрелся строже. Выкрашенные тёмно-синей краской стены давили с порога, как бы намекая: не расслабляйся. С высоты на входящих учеников смотрели портреты незнакомых Адриану людей, под стеклом рамок висели распечатанные ноты. Чёрно-белые фотографии какой-то красивой женщины. А в углу, левее учительского трона, на полке пылилось чучело совы.       Последнее смотрелось захватывающе, неуместно и оттого волшебно.       Преподаватель не вошла — матеарелизовалась в классе ровно в тот момент, когда ученики расселись по местам. И только тихонько хлопнувшая дверь, ведущая в личный кабинет, предала эффектный фокус.       Впрочем Агрест, бросив один только взгляд на учителя, решил что уместнее будет называть кабинет «покоями».       Мадам Дюваль полностью соответствовала помещению, в котором трудилась. Так, скорее всего, должны выглядеть королевы-регентши, чьи дети уже надели короны, взвалили на плечи груз феодальных забот, отправив матерей на заслуженный отдых.       Дюваль была высока. Быть может, даже выше отца. С завидно широкими плечами — они прекрасно сочетались с массивной, монументальной фигурой. Младший Агрест вспомнил, что уже встречал такие среди бесчисленного племени статуй, изображавших очередную родину.       К фигуре прилагался строгий костюм, вроде тех, что носила Натали, секретарь отца. Пиджак приталенного кроя, юбка сильно ниже колен. Разделяло их две вещи. Цвет: Дюваль предпочитала тёмно-синий, в то время как Сенкер — чёрный. И страсть к ушедшей эпохе: застёгнутую до последней пуговицы блузку украшал галстук с приколотой к нему антикварной камелией.       Это первое, что бросалось в глаза; второе, куда более шокирующее: очевидно, мадам Дюваль была стара. Но возраст выдавала только сеть морщинок на спокойном, остроносом лице. Да седина волос, которые мадам почему-то не думала даже красить.       Словом, Дюваль была из той породы женщин, способных вселить в мужчину восторг и ужас одновременно. Но, судя по лицам одноклассников, мужчин среди них ещё не выросло, а потому оставался только ужас.       — Дети. Добро пожаловать на урок социального воспитания, — голос учителя оказался на удивление мягким и нежным — росту её подошёл бы рёв труб, — рада видеть вас отдохнувшими и здоровыми.       Ученики глухо поприветствовали преподавателя. И замерли в молчаливом ожидании, боясь даже пошевелиться, пока Дюваль проверяла бумаги на столе.       Адриан, единственный из всего класса, отважился нервно поёрзать: атмосфера была жуть как похожа ну ту, что бывает перед страшной грозой. Вроде бы ещё не гремит, но уже потемнело небо и заткнулись птицы.       Это невинное телодвижение не укрылось от мадам. Женщина лишь на мгновение оторвала взгляд от бумаг: серые глаза из-под щётки седых бровей без труда обнаружили источник звука. Впрочем, заострять внимание на новичке она не стала, и вернулась к чтению.       Агрест же внезапно понял, что ему совсем, ну совсем расхотелось не только ёрзать, но и дышать.       «Слух у неё как у совы».       — Прежде чем начать урок, — произнесла Дюваль, продолжая рассматривать бумаги, — я хочу задать вопрос вам, мадемуазель Буржуа.       Хлоя испуганно вскинула голову. Но тут же сообразила, что на неё смотрит класс, и нашлась, нацепив прежнюю надменную мину.       — Я вся внимание, мадам Дюваль.       — Замечательно. Что с вашей блузкой?       Лица одноклассников, какие Адри мог рассмотреть, озарили ядовитые улыбочки.       — Я бретонка, — ответила Хлоя. — На моей блузке типично бретонские полоски. Это часть нашего национального костюма.       Мадам Дюваль медленно подняла на неё пронизывающий до костей взгляд. Но Хлою проняло не сильно: девушка только гордо вздёрнула носик. И, будто бы специально, развернула плечи, чтобы все могли видеть её национальность, и уж никогда больше не ошибались.       — Хорошо, — продолжила Дюваль, сверля ученицу взглядом, — вижу, вы заготовили ответ заранее. Осмелюсь поставить вопрос иначе. При таком декольте вы не боитесь простудить ваше доброе имя и девичью честь?       — Благодарю, мне не холодно.       Дюваль вальяжным жестом отодвинула в сторону бумаги. Неспешно поднялась над столом во всё величие роста.       — Мадемуазель, вы немедленно повяжете на шею шарфик, который закроет эту брешь в чувстве вкуса и меры. Иначе прямо сейчас мы отправимся к господину директору, куда вызовем и мадам Бюстье. Она, так же как и вы не боится холодных ветров. Это позволено ей как взрослой женщине родом из провинции, но не рекомендуется как педагогу. Для вас же, — она кивнула на понурившуюся Буржуа, — как четырнадцатилетней девочки это вовсе недопустимо.       Хлоя поспешно полезла в сумочку, откуда с раздражением выдернула лёгкий газовый шарфик. Похоже, она предвидела такую атаку на нравы, и запаслась путём отхода.       — Настоящая парижанка, — произнесла Дюваль, придирчиво наблюдая, как Хлоя обматывает тонкую шею тканью, — никогда не наденет обувь на высоком каблуке. И не оголит грудь. Это неприемлемые для её гордого имени приёмчики. Оставьте их американским варварам, которые заменяют вкус блёстками. Женщина — не конфета, чьей обёрткой любуются с тем, чтобы потом развернуть. Такой подход унижает. Кое-кто сказал бы, что женщина — это будущая мать, которой нужно блюсти честь. Но это столь же варварский подход, который выдаёт недалёкого человека.       Она поморщилась.       — Женщина — это статус, данный по праву рождения, и чтобы подчеркнуть его вовсе необязательно… пытаться удивить окружающих тем, что они и так видят каждый день. Причём некоторые — в зеркале. Девочки, вы — парижанки. На вас с замиранием смотрит весь мир, ожидая чуда, и чем вы… занимаетесь, мадемуазель Кюбдель, позвольте спросить?       Ярковолосая Аликс, до этого рисовавшая что-то в блокноте и украдкой жующая резинку, подпрыгнула на месте. Смешно вытаращилась на преподавателя. После короткого обмена взглядами, с шумом проглотила жевачку.       — Великолепно, — вздохнула Дюваль, иронично приподнимая бровь, — что я скажу вашим родителям, если вы умрёте от этой гадости? К тому же на моём уроке?       Аликс молча опустила взгляд на ногти, которые сегодня были выкрашены в чёрный. Девочка быстро сжала пальцы в кулаки.       — Имейте виду, лежать в гробу с малиновыми волосами попросту неприлично! Над вами будут смеяться.       — Боюсь, профессор Дюваль, мне будет уже всё равно, — пробубнила Аликс.       — Вам-то да. А каково окружающим? Вы окончательно испортите им без того скверный день. Вообразите только, какой контраст эмоций! С одной стороны всем очень грустно от потери такого ангела, с другой — невероятно смешно.       Адриан не удержался — всё-таки улыбнулся. Каким-то чудом и это не ускользнуло от всевидящего ока профессора. Но и в этот раз пронесло. Внимание её мгновенно переключилось на Джулеку, которая стремилась догнать и перегнать Дюваль по росту так сильно, что при этом пожертвовала весом и осанкой.       Впрочем, отчитали её не за это. За яркий «готичный» макияж, фиалковую помаду и фиолетовую прядку на длинных, всклокоченных волосах. А также за кофточку, пытающуюся казаться китайским ципао.       — К чему вам так явно привлекать к себе внимание, дорогая? Вы и так растёте прекрасной, видной девушкой, на которую будут смотреть с завистью. За вами будут бегать фотографы. Вы думаете, им будет интересна грустная панда? Нет же! В лучшем случае вас попросят умыться, чтобы рассмотреть милое личико.       Соседка Джулеки, пухлая, милая блондинка, подняла к потолку руку.       «Роза», — вспомнил Адриан.       Имя ей очень шло. Самая, пожалуй, симпатичная девочка класса, обладала голубыми глазами такой величины и выразительности, что могла переглядеть даже Дюваль. Были у неё и другие достоинства, вроде милой круглой курносой мордашки и обезоруживающей улыбки. Но даже за день наблюдений Адриан убедился, что при этом девочка оказалась… простовата.       Вот и сейчас ей не хватило фантазии промолчать.       — Простите, мадам Дюваль, — сказала она, не опуская руки, — но Джулеке сегодня очень грустно. Когда ей грустно, она всегда наносит такой макияж! По-моему, это очень мило.       Профессор тепло улыбнулась девочке.        — Хлое жарко, Джулеке грустно, Аликс… гм… голодна. Простите, мадемуазель Роуз, что будет, если они захотят чего другого? Да к тому же в стенах коллежа. Мой предмет существует для того, чтобы вы нашли себя в обществе, не прибегая при этом к крику и истерикам. Пёстрота — это нестерпимые вопли о внимании. Уверена, в будущем вы захотите обнаружить рядом с собой элегантного молодого человека. Но как он станет элегантным, если ему не на кого равняться? Женщины идут впереди, а мужчины следом… это Франция. Роуз. Прошу. Вы уже можете опустить руку. Я вас услышала.       — Хорошо ж мы заживём, — под нос пробубнила Хлоя, указательным пальцем терзая давящий на горло шарф, — когда все женщины Парижа превратятся в бишибижишек.       — Вам, как дочери обременённого властью человека не помешало бы поучиться у би-ши-би-жи*. Наши дети — наши лица. Поверьте, никто из парижан не хочет видеть на месте лица мэра… дэкольте. Как будущий политик, вы должны понимать, что это особенно касается тех, кто мечтает одеть вас в паранджу.       Хлоя молча надулась.       Алья Сезар, до этого сидевшая тише воды, прыснула в кулак. Она, как и её подруга, похоже, были у профессора на хорошем счету, и потому Дюваль сделала вид, будто ничего не слышала.       — Адриан Агрест, — сказала Дюваль.       Адриан подпрыгнул, как и Аликс, минуту назад. Сработала привычка из Кентрберри: не вполне контролируя себя, он ладонью ощупал грудь — пальцы, ясное дело, наткнулись на ткань рубашки. Одна беда, он не помнил, на какую пуговицу она застёгнута. В пансионе ходить с расстёгнутым воротом можно было только в свободное от учёбы время.       Поджатые, тонкие губы профессора изогнулись в улыбке.       — Мсье, не утруждаёте себя, — сказала Дюваль, возвращая лицу бесстрастное выражение. — Маловероятно, что вы в ближайшее время найдёте у себя то, чем так гордится мадемуазель Буружа.       Адри, краснея, сложил руки на коленях. Затем передумал, и опустил их на парту, внимательно следя, чтобы локти не касались столешницы.       — К вам замечаний нет. Пока что. Вы отлично подготовились к переезду — выглядите, как и положено жителю столицы мира. «Нон шалон», прекрасно! Мальчики — учитесь.       Мальчики, за исключением Нино, обожгли новичка раздражёнными взглядами. Так солдаты смотрят на сослуживца, в котором давно уже подозревали предателя, и, вот оно, случилось. Он себя раскрыл. Лахифф же любовался партой, мечтая, видимо, чтобы профессор не разглядела нацепленные на колено наушники.       — Вы новый человек не только в классе, но и во Франции. Отчего можно сделать вывод — предмет, который я веду, необходим вам как воздух. Вы росли в UK, а Британия с этого лета больше не в Евросоюзе. Как ни печально для поданных Королевы. И это делает Социальное воспитание для вас ещё более значимой дисциплиной. Я читала ваш табель оценок, и уверена что проблем с другими не возникнет. Так что можете сосредоточить внимание на Социологии и Французском языке. Между тем как преподают зеркальные предметы в Англии и нашими методами огромная пропасть…       Адриан поймал себя на том, что нервно чешет за ухом. Он кивнул, поспешно убирая руку, куда ей полагается. Говоря по чести, пока большой разницей между муштрой в пансионе и социологией, которая отдувалась за все предметы разом, парень не увидел.       — …как это ни печально, вы ребёнок знаменитых родителей. Ваш отец имеет добрую славу, чуть меньшую, чем ваша мама.       Последнее слово она произнесла с неожиданной теплотой. Адриан, не веря ушам, осмелился посмотреть на учителя. Профессор улыбалась.       Дюваль расценила его недоумённый взгляд по-своему:       — О. Я вижу мы друг-друга поняли. Адриан, я последний человек на Земле, который стал бы вам завидовать. Нет, нет! Не возражайте. Я знаю, каково это расти в тени предков, когда от тебя ждут удивительных чудес. А чем мы можем удивить? Мы не легенды. Мы простые люди. Моя мама, как и ваша, была актрисой кино. Марта Дюваль, слышали?       Адриан мотнул головой так, что это могло означать противоположные вещи. Ни о какой Марте он, к своему огорчению, не слышал. Но профессору об этом знать не было никакой нужды. Проверенный способ сработал — Дюваль поняла кивок так, как хотелось ей. И улыбнулась ещё душевнее.       — О-о-о, — протянула Роза, складывая вместе ладошки, — мама Адриана — актриса? Она снимается в Британском кино? Никогда не слышала этой фамилии! А что за фильмы, профессор Дюваль? Было бы очень интересно посмотреть!       Произнесла она это востоженно-милым тоном. Таким, что прощает самую грубую бестактность — ему не хотелось ни обсуждать, ни развивать тему. Но Адриан это простил. Не простила Хлоя.       — Очень интересно узнать, как с такой пустой головой ты, Левилён, нашла дорогу в этот мир, — огрызнулась она. Раздражённо дёрнула шарфик, и с ненавистью посмотрела на преподавателя.       Алья не выдержала хамства и в этот раз:       — Если нечего сказать, молчи, мадемуазель Декольте. Мы, в подавляющем большинстве, не знаем этих фильмов. Из-за тебя рискуем не узнать!       Смешки, пронёсшиеся по кабинету, были обрублены одним только сухим покашливанием Дюваль. Однако, Хлою это не остановило:       — Да-да. Я допускаю, что мигрантки вроде тебя, Сезар, могут не знать французских обычаев. Здесь, в нашей стране, видишь ли, жёны редко берут фамилии мужей. Это нормально для Франции, и очень необычно для Мозамбика, или откуда ты там?.. Зимбабве?..       — Я француженка! И ты об этом прекрасно знаешь.       — Ах. Ну да. Извини. Меня смутил твой…       Деланно хлопая глазами, она очертила пальцем линию вокруг Сезар.       — …всё, что составляет тебя. Кстати, я допускаю, что у вас не смотрели кино с её участием. Всё-таки это французское кино. Давай проверим? У мамы Эдрикина двойная фамилия. Грем — д’Ван. Эмилия Грем. Ну как?..       Роуз восторженно пискнула.       — Правда-а? О боже-е! Боже, боже, боже!       Адриан спрятал лицо в ладонях.       «Начинается…»       — О-о-о!.. Я смотрела все-все её фильмы! Ну, Аля! Ну, мы глядели вместе! «Трое под дождём», помнишь, а?       Сезар в ответ только со вздохом закатила глаза и отвернулась к доске.       — Я поняла! Да! — продолжила восторженно щебетать Роуз. — Адриан и в самом деле на неё похож, как две капли! А я всё думала, кого он мне напоминает, а это… ой… извините, мадам профессор. Простите… но Адриан, как она поживает? Мы все ждём второго сезона «Шипов». Где она сейчас?       — Всё там же. Где и очутилась после ваших «Шипов», — сухо ответил Адри, отнимая руки от лица, — на кладбище.       — Ох… мне так жаль…       Личико Роуз выражало степень расстройства, сразу за которой начинаются слёзы. Адри с удивлением понял, что простил ей и это. Такого прежде с ним не случалось. Раньше скорбь фанатов виделась ему чем-то фальшивым, оскорбительным. Его выводили из себя рассуждения о том что «мир потерял важную часть», «он не станет прежним».       Рассуждения о вещах, которых они не понимали и понять не могли. Они потеряли всего-то актрису, привычное лицо, любимого персонажа. Он потерял мать. Они её не знали даже близко. Он знал её прекрасно. В его представлении это были несопоставимые понятия.       Потому, наверное, с того дня он всего раз посмотрел фильм с ней. Затем понял, что досмотреть до конца не хватает ни сил, ни мужества, и больше ошибок не повторял.       — Нам всем очень жаль, мсье Адриан, — печально произнесла Дюваль. — Дети, будет хорошо, если мы не станем развивать эту тему. А вам, Роуз, достанет такта не задавать… неуместные… то есть любые вопросы о вашем кумире. Кстати, говоря о этике и такте. Мадемуазель Буржуа. Вас ждут дополнительные часы с виско. Я отправлюсь к ним сразу после занятия.       — Она уже, — буркнула Алья.       — В самом деле? — безо всякого удивления произнесла Дюваль. — Что ж, их станет чуть больше. Вы, мадемуазель, очень быстро пришли в форму и грозите побить прошлогодний рекорд.       Буржуа надменно фыркнула.       — Наказываете меня, накажите и Сезар. Иначе это несправедливо.       — Вы правы. Но я позволю себе в первый с вами учебный день быть немножечко… пристрастной. А теперь мы повернём беседу в сторону знаний…