Голубое Неоновое Сердце

Его надежды были тонкими и слабыми цветами, сорванными с лужайки, которая только недавно, после долгого и кропотливо труда Вина стала зарастать отпрысками природы: молодой травой и колокольчиками и незабудками. Но вот… когтистые лапы тигра с красным отливом на шерсти вновь затоптали целый мир на траве, пакостно наследив после себя, и эти следы было единственным, что осталось после ухода тигра на красивой лужайке. Конечно, Вину, как воображаемому садовнику сада, было неимоверно жалко лицезреть на следующий день свой обессмысленный труд. Куроко выглядел так, словно его переехали пару раз бульдозером, без лишних преувеличений — мертво, даже более мертво, чем обычно, когда позволяет себе надеть маску своего образа. И, прекрасно зная, что сам впустил бешенного тигра, Вин ощутил укол вины меж ребер, где-то в районе сердца, пускай у него оно давно очерствело, а сам он давно потратил все свои ресурсы, чтобы мочь разделить и поделиться ими с кем-то еще, например, с той же страдающей сейчас душой. Печаль. Тоска. И тлен. Вот все, что читалось в отрешенном взгляде участника группы, что лежал на полу, не шевелясь, словно бы и взаправду был застрелен и убит. Убит. Звучит так привлекательно для Тецу. Он смотрел уже больше часа, ибо столько прошло как он проснулся, на серые облака, что медленно плыли небось куда и зачем. Это небо оттенка зефира как в кружке какао больше не завораживало, не симпатизировало как прежде, но и не вызывало отвержения или агрессии, пускай злость и была, когда Куроко только проснулся, внутри него. Разрушающая злость, что быстро захлестнула с головой и утопила, намериваясь убить на месте тише и эффективнее ядовитого паучьего укуса. Он всегда боялся пауков, считая их маленькими убийцами, даже тех, кто не был обладателем смертельного яда, но сейчас, лежа на мягком ковре как на шкуре убитого кролика, на куче шкур убитых кроликов, которых убить ничего не стоит, Куроко бы отдал все свои имеющиеся сбережения, коих было достаточно велико, лишь бы кто дал ему в руки опасного паука, готового его укусить немедленно. Хотелось умереть и быстро. Но сил сделать этого самому не было. И ничего не оставалось кроме как лежать и не ощущать ничего кроме мук, что мурашками ползли по коже волнообразно снова и снова. Эта боль была во сто крат жгучее, чем физическая. Если болит тело, то ты можешь с этим хотя бы что-то сделать, помазать место ранения или принять таблетки, ампутировать, в конце концов, конечность, что не дает покоя, но если болит душа, то ее ничем не смажешь, не заглушишь. Только время может это исправить. Единственная возможная пилюля в таком случае. Время. Куроко ощущал себя запертым в своем теле. Оно было мясисто-скелетной тюрьмой, в которой он, обреченный уже на смерть, мог разве что ждать своего смертного часа, который лучше бы был скоро. Зима, стоявший с минуту в дверях, считая, что Куроко первым скажет что-то, что обозначало бы, что не все так плохо, как оно выглядит, и что Вин может не корить себя так сильно за вчерашний обман, оставшийся не раскрытым, все-таки не дождался помилования и сделал шаг первым. Уже было почти половина десятого, остальная часть ребят ушла на тренировку, а Вин обещал им вскоре догнать их с Призраком, но, видя его таким, понял, что может никуда не торопиться, Тецу все равно сейчас практически (а может и совсем) недееспособный. Он даже не отреагировал на то, что Зима лег возле него, будучи отключенным от своих рецепторов. И только очень заторможено, когда Вин уже что-то спросил, чего не было услышано Куроко вовремя, и чуть разбуженный от дремы наяву, призрачный игрок ощутил знакомый кокосово-миндальный аромат и понял, что Winter, должно быть, лежит рядом с ним. Голова Тецу медленно повернулась вбок, и Зима увидел красные глаза, которые теперь уже были сухи, ибо, наверное, все слезы закончились немного ранее его прихода. Что-то тревожно притягательное есть в том, чтобы быть единственным из тех, кому Куроко позволяет видеть себя в таком виде. Каждый вдох обжигал болью. Куроко снова захотелось разрыдаться, как когда он понял, что уже следующий день, а Кагами Тайга не позвонил. И, быть может, были какие-то причины, почему он этого не сделал, смутно думал Куроко, успокаивая сам себя, но так ничтожно жалки были эти оправдания. Он видел Тайгу, у того был его номер и время, если не в шесть, то позже, хотя бы в полночь, позвонить. Целый набор возможностей был его в руках. Но звонка так и не случилось. Куроко проверил утром пропущенные и автоответчик, спросил участников группы, не слышали ли они громкого треля телефонной трубки ночью, но все по нулям. Все, что говорил ему вчера Тайга, было еще одной ложью, на которую он повелся так наивно и глупо. И так больно от мысли о том, что все закончится вот так… Он увидел Кагами вживую спустя три года после того, как видел его только лишь по телевизору, но не успел запомнить его изменившегося, а может и нет, лица, слишком темно позавчера было в переулке. И их диалог был так короток, так пуст, и мозг Куроко уже сам начал усердно работать над идеями, каким образом можно попробовать увидеться с Кагами снова… словно не беря во внимание то, что тот окончательно попрощался, что желание увидеться снова — больше не актуально и его нужно затоптать, сравнять с землей, последовав заразительному примеру Тайги. Сначала Куроко думал, когда только проснулся, что все еще спит, что все это неправда, но чем больше минут проходило, тем труднее ему становилось дышать, тем быстрее силы покидали его, заставив в итоге просто упасть на пол как тряпичная кукла без костей. И, может, это не первое его «расставание» и отказ, но в этот раз было не легче. Ничему его жизнь не учит. Благодаря опыту он знал умом, что все это пройдет, и что жизнь не кончилась и не зациклилась на одном лишь человеке, Куроко даже успел приказать себе не распадаться и взять себя в руки, но, как итог, все пошло кубарем, а критичность отключилась. Все равно он рассыпался как пазл, который некто криворукий выронил из рук. И собрать себя обратно может только он сам. Но где найти на это силы? Винтер, который был склонен вспоминать свое расставание слишком часто и вновь переживать его как вживую, понимал, что, должно быть, испытывает Тецуи, и потому не говорил много, не спрашивал. И старался лишь быть рядом, пока боль от самого болезненного первого удара не пройдет. Зима взял холодную бледную руку в свою, чуть сжав ее, притворно делая вид, что не виноват. Он громко твердил себе, что не виноват. И потому поверил в это сам. И потому играть невиновную овцу было так легко. Хитрый лис с острыми клыками. Только Куроко этого не знал, не видел. — Все будет хорошо, — сказал негромко Вин, не зная, что еще может предложить. Тот ответил с заминкой. Голос Тецуи был сипл и так тих, что Зиме пришлось навострить свой музыкальный слух, чтобы уловить и разобрать слова человека, чье сердце безжалостно разбили. — Не хочу. Я хочу обратно во вчера… Зима вздохнул и приподнялся на локте, отчего бело-седые волосы спали ему на одну сторону плеча. — Мне очень жаль, что так получилось, но ничего уже не исправишь. Не думай о нем. Вычеркни из памяти… как он вычеркнул тебя. Это самое лучшее решение. Это будет честно, верно? Но слова поддержки подействовали на Куроко противоположно, и он вновь стал задыхаться от волны захлестнувших его чувств, которые были чернее ночи в безлуние. Чувства, делающие его слепым ко всему. Куроко закрыл глаза, когда из них непроизвольно и беззвучно вновь потекли прозрачные жидкие алмазы, ибо было стыдно, даже перед Зимой, представать таким слабым и жалким, не умеющим совладать с собой. Он такой сломанный… Зима знал Куроко достаточно хорошо. Он слишком часто видел его падения и то, как после них он подолгу пытается встать, но у него так и не получается без чужой помощи. Образ Куроко был собран из противоположностей. Дикий и колкий снаружи. А внутри… внутри был слишком хрупким. Как цветок, что растет в зимнем саду и требует обращаться с собой аккуратно, ведь иначе его легко можно сломать. Но, даже зная Куроко лучше всех, Вин все равно обошелся с ним так жестоко. Желчь от ненависти к самому себе поднялась к горлу Вина. Он сглотнул, хрипло говоря и надеясь, что тот, кто держит его на плаву в тяжелые времена, не услышит правды, что скрывается так умело белым лисом. — Пожалуйста, плачь, — Зима положил голову на грудь Тецуи, слыша его сердцебиение, — если тебе это поможет. — И Куроко громче заплакал, уже не думая о том, что кто-то может его услышать, все стало таким неважным и бессмысленным, хотелось лишь исчезнуть, прыгнуть в пропасть, дабы улететь от этой душераздирающей боли, которую причинил ему тот, чей образ все равно никогда не покинет его голову, а потому страдания будут вечны, как и вечны муки скитальцев в аду. — Я люблю его, — рыдал Тецу, позволяя словам вылетать из своего рта, — я не хочу, чтобы он уходил… я не хочу быть опять брошенным. Я не знаю, что делать. Я не знаю. Не хочу этого принимать. Вин сжал губы, закрыв глаза, в которых будто собрались слезы, но он не дал им потечь, потому что не желал позволять себе ощутить облегчение хотя бы в этом. Он жесток. И он должен страдать за это. Но Куроко… этот трогательный, искренний человек, который такой не испорченный и чистый, такой ангельский, несмотря на весь его не ангельский образ и боль, что живет в нем, он не должен страдать. Винтер отдал бы все, что у него есть, если бы знал, что это может помочь Тецуи сейчас. Так тяжело было смотреть на страдания дорого тебе человека. И чувства, эти противоположные чувства злости к себе и любви к Тецу, разрывали Вина изнутри. Но это было не его время. И он лишь терпел, ментально поддерживая своего хранителя в трудную для него минуту, лишь затем, чтобы тот позже не дал ему распасться самому. Эгоистично. Но Зима всегда был эгоистом, если верить словам других. — Стоит ли думать сейчас? Может, ты просто отключишь мозг на время, пока станет не так больно? А я побуду рядом… послежу, чтобы ты в спящем режиме ничего не сделал с этим прекрасным телом. Зима уперся рукой в пол, приподнимаясь и нависая над Тецуи, который убрал руки от лица, вытянув их мертво вдоль тела. Что-то было в голосе Вина такое, может, тембр или интонация, но Куроко хотелось слушаться его, правда отключить свой мозг, сердце, душу, все, что болит и просто остаться оболочкой, за которой Вин бы приглядел, пока Куроко не соизволит вернуться. Запах ореха и кокосовой стружки успокоили его, а честные глаза Вина заставили поверить в эти слова. Слабо кивнув, Куроко отключился, насколько только смог, ощущая некоторое успокоение, пускай сложно по своей воле отключить себя полностью, но он пытался — ибо, если бы он этого не сделал, то продолжил бы думать и страдать, а терпеть этих мерзких мыслей и чувств он больше не мог. Несколько минут потребовалось на то, чтобы перестать пускать одни и те же мысли по кругу, еще несколько минут на то, чтобы успокоить быстрое сердцебиение, минута или две на то, чтобы собрать себя заново из пепла. Как Феникс, возродившийся из пепла, Куроко ожил и сел, а Вин помог ему в этом, ибо после эмоционального дисбаланса Ghost всегда оказывался с севшей внутренней батарейкой, которую надо долго заряжать. — Хорошо, — спокойно сказал Вин, все еще держа его за руку, словно боясь, что, отпусти ее, Призрак исчезнет перед ним прямо в воздухе, как мираж. — Я тебя держу. Ты ведь со мной? Куроко слабо кивнул, хмурясь и ощущая, что болезненно опухли глаза, а еще тело онемело и замерзло от валяния на полу, а в затылке заныло то ли от позы, в которой он провел так долго, то ли от стресса, в котором, небось, геройственно погибло немалое число его нервных клеток. Такими темпами у него вскоре их совсем не останется. Еще раз, два… И он точно больше не выдержит. Так тяжело жить иногда. Так тяжело хотеть жить после подобного. Но рука Зимы, чье тепло Тецу приятно ощущает теперь, сосредоточившись более на своих тактильных ощущениях, нежели внутренних, не позволяет ему упасть в яму, в которую его безжалостно столкнул тигр. — Спасибо, — сказал Куроко без улыбки, ибо на это не было сил, все конечности казались налитыми свинцом. — Я… Мне лучше. Ты можешь идти. — Когда это мне требовалось твое разрешение на что-то? — сказал Winter, все же убрав свою руку, лишь чтобы взглянуть на часы на ней. — Тренировка уже все равно началась. И, если нас все еще не притащили за шкирку, значит, парни замолвили за нас словечко и можно не беспокоиться об этом. Считай, сегодня у тебя и меня выходной… И если сегодня выходной, то я собираюсь провести его с тобой. Куроко сухо усмехнулся, ощущая все-таки тепло внутри от понимания того, что есть кто-то, кто бескорыстно заботится о нем и не уйдет. По крайне мере в ближайшее время. Заглядывать слишком далеко теперь страшно. Будущее всегда преподносит ему какие-то крайне неприятные подарки, так лучше не забивать голову дурными мыслями о том, какой же подарок будет следующим у этой шутницы судьбы. Шутница Судьба. Звучит неплохо для песни. Тяжко вздохнув, Куроко принялся подниматься, но покачнулся, а Зима придержал его за локоть и помог сесть на кровать, которая была не так уж далеко. Наверное, придется правда взять выходной от тренировок. Но он не может пролежать целый день, делая вид, что болен, ибо на сегодня у него запланирована съемка для журнала. И он обязан поехать на нее, даже если будет при смерти. У востребованных фотографов все расписано по часам. И подставлять своих агентов, которым и так прилетает за них слишком часто, он не слишком хочет. Чувствовать еще негативные эмоции за них просто нет сил. Сейчас Куроко отчасти понимает рвение Зимы заниматься постоянным трудоголизмом, учитывая, что холодный участник группы имеет тенденцию постоянно переживать внутри себя потоки чувств, то от музыки, то от своих воспоминаний, то от мыслей о будущем. Когда внутри ураган и без того, то сделаешь по возможности все, чтобы не усугублять. — Спасибо за предложение, но в обед у меня съемка… Вин сморщился, хотя на его лице эмоции редко отражались достаточно ярко из-за его типажа и сдержанности, и отчего-то Куроко это рассмешило, это мило сморщенное бледное лицо, и он упал на спину, снова закрыв лицо руками и улыбаясь в них. — Ты похож на сову, — гулко из-за рук сказал весело Призрак. — Правда? Ну, совы благородные птицы, наверное, это неплохо? — улыбнулся Вин, стоя возле кровати. Куроко убрал руки и, взглянув все еще лежа из-под ресниц на Вина и ощутив прилив взявшейся непонятно откуда жизненной энергии, попросил, понижая голос. Может, не хотел, чтобы другие случайно услышали, хотя никого и не было, а может просто боялся просить громко, ибо просьба оголяла часть его души, показывая, какой на самом деле он слабый. Не может принять себя, быть настоящим перед другими, и только в образе, в своей демонической маске он может выйти на свет и сыграть в имитацию жизни. — Не рассказывай кому-то, пожалуйста, о том, что случилось… Не хочу, чтобы кто-то из группы знал. Зима цыкнул, скрестив руки на груди, а Куроко сел, ощущая, как небольшая часть сил вернулась к нему, даже если на время, даже если вечером он снова будет умирать беззвучно у себя к комнате. Надежда только на Вина, который будет рядом. — Я когда-то рассказывал другим того, о чем ты обычно не любишь распространяться? Ты меня обижаешь, Ghost, — Вин пнул игриво Тецу по стопе, вызвав небольшую улыбку. — Я знаю, как с тобой обращаться. Так что можешь успокоиться и даже не переживать по этому поводу. Тецу сдержано кивнул в знак благодарности. Внутри все еще было гулко больно, а руки подрагивали от накаленности нервов, но… благодаря Зиме он справится с этим. Все пройдет. Когда-нибудь должно пройти. Когда-нибудь он снова сможет вдохнуть так, чтобы этот вдох не приносил страдания. А пока что придется просто подождать. И, кажется, отвлечься хотя бы на съемку будет неплохо. Мысль о том, чтобы просидеть целый день просто в комнате, весь в своих мыслях, пугает. Ему нужно убежать от этого куда-то. Съемка звучит хорошо. Даже если он устал и у него нет желания менять выражение лица на камеру, переодеваться, говорить с фотографом, если тот, конечно, захочет. Последние фотографы говорили не с ним, а со своими помощниками, даже не замечая его, словно он никто. Хотя, может он и есть никто. Просто образ. Пустышка. — Съемка в обед, — начал Вин, вытащив его из мыслей, в которые он случайно вновь наступил. — Время еще есть. И я полагаю, что пока можно пойти поискать, чем тебя можно накормить… И даже не говори, что не хочешь. Яблоки прекрасны, но питаться ими несколько дней подряд это истязание своего организма. Ты хочешь упасть в обморок на съемке, чтобы потом бедный фотограф откачивал тебя? Куроко отрицательно покачал головой, соглашаясь на обед. Приносить кому-то дискомфорт и проблемы он ненавидит больше всего. Да и завтрак со всеми он и так пропустил, так пускай хотя бы обед его заменит. Поднимаясь с помощью Вина на ноги, Куроко вышел после Зимы, который убедился, что никого нет в квартире, из комнаты. На кухне они включили музыку, вытащили половину продуктов из холодильника, пытаясь решить, что с ними можно сделать, и все стало на какое-то время спокойно. Но жаль, что недолго продлилась гармония. В обед Куроко был вынужден привести себя в порядок, сделав вид, что не было ничего, и он пропустил тренировку лишь из-за легкой простуды, и после отправиться с одним из личных шоферов группы на съемку в гордом одиночестве, так как этот мини-проект был лишь для него в этот раз. Поблагодарив водителя и выйдя из машины, Куроко увидел название вывески студии впереди и пошел по узкой не такой большой улочке меж двух высоких домов-небоскребов к ней. Шаг. Шаг. Вот так. И он внутри, а белоснежная улыбка мужчины-европейца встречает его, и он отвечает любезно скромной улыбкой в ответ, пытаясь настроить себя на работу. И даже тогда, когда объектив направлен на него и Куроко не видно ничего из-за вспышек, перед глазами все равно стоит лицо Тайги. И раны на сердце снова начинают кровоточить, пачкая душу еще сильнее и делая ее все грязнее. ****** Несмотря на то, что писать незнакомому человеку, той японке из салона, столько сообщений в такой мало уважительной форме было критично нетипично для Тайги, привыкшему за три года вообще никому ничего не писать по смс, ибо для узнавания необходимой информации есть агенты, а для личных разговоров видео-звонки, но баскетболист не мог поступить иначе. Его заведенное сердце зверски рычало, прося вдавить педаль в пол, позволяя догнать свою цель. Он не представлял себе варианта, в котором бы уехал, так и не извинившись перед Тецуи, что нашел в себе силы не убежать от него позавчера, только завидев. И нужно было поблагодарить хотя бы за это, сразу после прощения, прощения для другого, а не себя… потому что позавчера вечером, стоя там в темном переулке меж чуждых корейских домиков, он видел взгляд Тецуи, чувствовал тоску в нем и боль, которую он, Кагами, вызвал. Тецуи все еще любил его. Любил! Кагами в этом убедился. Но с этого не легче, ведь это знание не только дало окрыление ему на силы взлететь и чувствовать прилив жизни в себе, но и несильно ударило под дых, вынудив упасть на колени. К счастью, он никогда не позволял никому опускать себя на колени, и благодаря этой выработанной в себе силе, он смог встать и начать что-то делать. Нужно увидеться с Тецу лично, а потом слова найдутся сами. Но время! Его так мало… Завтра у них уже самолет, и если он улетит, так и не поставив точку над «i», то не знает, как сможет существовать дальше. Уже сейчас в его голове нет ничего, кроме мыслей о Тецу, уже сейчас он не может делать ничего, что не связано с его поиском, так что он будет способен делать, когда вернется в свою рутину, к баскетболу, тренировкам, что требуют сосредотачивать на себе все внимание? И… И даже, плевать, если он больше не сможет играть, а на тренировках будет двигаться лишь по инерции, но Тецу? Он ведь останется с мыслью о том, что его снова бросили. Насколько сильно это его ранит в этот раз? Кагами чувствует тревожное щекотание под ребрами, говорящие ему о том, что если он не исправит свои ошибки, то результат будет безрадостным для них обоих. И хотя бы в этот раз Кагами хочет проявить инициативу, показать, что он тоже что-то чувствует, и что за эти три года он понял это чувство и хочет дать ему цвести, а не зачахнуть… — Я все исправлю, — уверяет и себя, и невидимого ангела, оберегающего его за его плечом Тайга, сжимая в руках телефон. Ему удалось узнать, что тот номер, который дал ему Тецу, был общим номером группы для семейных звонков, и что никто кроме группы ответить не мог. И никто в группе не есть парень Тецу! Кагами был, почему-то, убежден, что японка из салона обладает достоверной информацией, что она права, ибо тогда разговор Куроко с ней был ничем иным, как дружеским, и Кагами знает, что Куроко рассказывает своим друзьям важное о себе, ведь с другими сокровенным никогда не делится, а любому человеку необходимо иногда избавляться от скопившейся информации. И если это все так, думает нервно Тайга, то это означает, что ему по какой-то причине соврали. Тот парень… участник группы, что взял трубку вместо Тецу, не дал им поговорить. И можно было бы подумать о причинах, но времени нет. Тик-так. Тик-так. Уже скоро вечер, время близится к семи, а самолет завтра в двенадцать дня. Все время, что у него еще есть, он не хочет растрачивать напрасно. И вот, стоя, наконец, в вестибюле высотки, в которой живут «Акварель», Тайга подходит к женщине, что уже косо смотрит на него со своего рабочего места у входа, повторяя себе слова, что передала сказать японочка из тату-салона. Еще одно доказательство того, что она подруга Куроко, и что ей можно верить. — Здравствуйте… — начинает на английском Тайга, улыбаясь, хотя и выходит жутко нервно, а может и страшно. Не более пяти минут обсуждения и выпытывания, правда ли все, что говорит Кагами, и девушка все же набирает номер, говорит на корейском с кем-то, все еще смотря на Тайгу не доверительно, и, видимо, получив разрешение, просит пройти, пропуская его к лифту, в котором тихий мужчина, которого Кагами не сразу и замечает, нажимает за него необходимую кнопку последнего этажа. Веря, что сейчас снова увидит живого Тецу, сердце Кагами начинает быстро биться, а ладони намокают от пота, и Тайга вытирает их быстро об штанины своих джинсов. Лифт добирается до небесного этажа неимоверно быстро, и золотые блестящие двери открываются, выпуская зверя из этой дорогой клетки. Тайга идет по белому коридору, где горит достаточно ярко свет, и ощущает себя словно попал в рай, но от этого не спокойнее. Никого нет. Он уже было обернулся к лифту, проверить, нет ли возле него человека, который бы ему показал, куда нужно идти, где ждет его Призрак, Фантом, но вот дверь, что сливается со стеной, впереди открывается, и Кагами видит человека перед собой. Не Тецуи. — Какой же ты доставучий, — недовольный и раздражений голос Вина эхом раздается в шикарном коридоре. И Кагами быстро понимает, вспоминая этот голос. — Ты! Это ты ответил вчера мне, ведь так? — говорит он на английском, так как не уверен, знает ли собеседник японского, а корейского не знает Тайга. — Да, — отвечает шипливо, словно белая змея, Winter, и Кагами чувствует, что сегодня ему еще предстоит побороться. Сжимая-разжимая кулаки и все-таки совладая с собой, Кагами делает несколько уверенных шагов, подходя к белоликому парню, что ростом не выше его маленького Тецу. Но Вин улыбается, хлопая его по плечу, а затем тихо говорит: — Камера за тобой. Сделай вид, что мы приятели, иначе тебя быстро выпроводят охранники… Но мне бы хотелось, чтобы ты ушел самостоятельно. Кагами очень мелко кивает, а затем Зима спрашивает: — И что ты хотел? Разве я не дал тебе понять, что Тецу не хочет тебя видеть? — Это он сказал? — с упором спрашивает Кагами. И, ожидаемо, видит заминку, выдавшую ложь собеседника. — Да. — Зима переступает на другую ногу, отводя взгляд. Возле этой шпалы с весом под, должно быть, девяносто, чувствуешь себя шибком неуверенно. Вин почему-то вспомнил вдруг свои школьные годы, что остались далеко позади, окунувшись в эмоциональный флешбек и растеряв из-за него все свое хладнокровие. — Ты врешь, — наклоняется к его лицу Тайга, а потом, как и просили, дружески хлопает по плечу, но сильнее, чем было бы необходимо. Вин чуть вздрагивает. — Где Тецу? И бледные губы Зимы мнутся в ответе. Он думает, не зная, что сказать, и потом, треснувши, все же честно отвечает: — У него съемка, его нет сейчас, ты зря пришел. Но вместо разочарования от ответа, Тайга кивает и спрашивает снова: «Где?». Вин смотрит на него, в глаза, и, словно что-то в них увидев, резко выдыхает и качает головой, называя студию и ее адрес. — Спасибо, — в порыве радости снова хлопает по плечу Вина Кагами, но тот качает головой, отворачиваясь и открывая дверь, хватаясь за нее, дабы не упасть от внезапного головокружения. Кагами уже уходит, а Вин, трепещущий перед тем, что будет, сильно моргает, делая глубокий вдох, и входит в квартиру. Внутри Рэд кидает на него взгляд, спрашивая: — Кто это был? — Знакомый по работе, — врет Вин, говоря и не слыша собственного голоса, потому что звенит в ушах. Не слыша, были ли еще вопросы, он скользит по коридору в свою комнату, заходя, закрывая дверь и скатываясь по ней спиной, а следом падая на пол на бок и обнимая себя. Он все испортил. Куроко узнает и будет ненавидеть его. Он уйдет. Его снова бросят. Одиночество. Пустота. Это огромное заснеженное пространство, в котором он останется один, и его, наконец, засыплет достаточным слоем снега для того, чтобы он больше не мог достать до кого-нибудь нанеся вред тому, кто осмелился протянуть ему свою руку.