Голубое Неоновое Сердце

«Никогда не оставляй меня одного ночью Я думаю, что я боюсь Я не знаю почему Просто оставь свет включенным и закрой жалюзи»

На съемке для журнала, который был запланирован уж давно, Тецуя долго не мог отделаться от назойливого, подобного мухе, ощущения, что он не на своем месте, и каждый раз после хлопка затвора камеры в его голове появлялся вопрос, звучащий его же голосом: «Зачем я здесь?». Конечно, съемка обязывала, но он думал дальше, для чего он вообще всем этим занимается, куда стремится дойти и зачем. Зачем. Зачем. Зачем. Ведь все не имеет абсолютно никакого смысла. Раньше такие мысли не завладевали его умом, но лишь потому, что он забыл на время о том, что его кинули все, кто был ему небесно дорог, родители, команда, то Чудо, ставшее наконец Чудом из Чудес, но не его чудом. И, наверное, было эгоистично жаловаться, имея огромное количество денег на счету, прекрасную квартиру, одежду, известность, а, может, иногда и славу, но все это не делало его счастливым что раньше, в самом начале карьеры три года назад, когда команда только сформировалась и его взяли в нее так смешно легко, что сейчас. Если он спросит, зачем он этим занимается, то, наверное, единственное, что придет ему на ум сейчас будет вялой эгоистичной мыслей о том, что он хочет, наконец, быть любим, прекратить скитаться отрешенно по пустыне одиночества, хочет оставить после себя что-то, остаться в памяти людей. Но за что его любить? За все проигрыши, в которых он сам и виноват, ибо не дожал, не приложил достаточно усилий и напорства? Или, быть может, за его богатство? Но за это никогда не любили, этим только пользовались. И он, соглашаясь вступить в группу в прошлом, быть может, самолично обрек себя на учесть быть снова тем, кем будут пользоваться. В этом дорогом черно-синем костюме, в лакированных туфлях, на которые так дорого виднелся блик отраженного света, он чувствовал себя лишь оболочкой, на которую повесили все это. Если бы тогда, три года назад, на него надели все тоже самое, также опубликовали потом эти фотографии в известный журнал, вызвал бы он то восхищение у людей, купивших этот журнал и смотрящего на него в нем, или же вызвал лишь раздражение, которое, видимо, только и умеет вызывать на самом деле. Даже фотограф, этот мужчина в расстегнутой белой рубашке и брюках, казался раздраженным на него поначалу. А все потому, что Тецуя не мог собраться и начать наконец положено работать как профессионал, оправдывая себя. За что ему платят, в коне концов, такие суммы, если не за профессионализм? Но он не он. Он все еще слаб в вокале, он все еще не слишком грациозен в движениях, и он никогда не модель, потому что его лицо всегда было слишком неживым, как у фарфоровой куклы. И такой, какой есть, он никому не нужен. Даже девушка, эта худая прекрасная полураздетая девушка на его коленях, быстро перестала питать к нему интерес, даже если и сказала, что безумна рада встретиться. Ей понравился, как и всем, тот безумный, живой, энергичный образ с экрана телевизора или смартфона. Но Тецу лишь севшая до нуля батарейка. — Нда, — убрав дорогую камеру от лица, смаковал мужчина, обдумывая, что можно сделать, смотря на мертвую модель, которую ему прислали для вдохновения. Какое тут вдохновение, если имеешь дело с трупом? Таким хочется на насыщаться, лицезреть без отвода взгляда, такого хочется застрелить, как загнанную в угол лошадь, из груди которой торчит стрела, дабы не мучилась. Мужчина приказал девушке уйти, и та, быстро и легко поднявшись на ноги, ушла, цокая каблуками по полу этого сада, локации для съемки для журнала, в направлении двери, за которой была импровизированная гримерка для нее. Куроко виновато опустил взгляд, а мягкие, прямые и уложенные нежно-голубые пряди волос спали ему на лоб, задевая ресницы. Единственное, чему был рад Тецу, так это тому, что все эти часы он держался и не расплакался, так по-детски и совсем непрофессионально, перед съемочной командой. Фотограф отпустил и помощников, сказав им приготовить следующий образ, последний и наиболее важный, и отдохнуть немного. Парень и две девушки были рады этому предложению, а скорее приказу, ибо стояли на ногах уже несколько часов и действительно вымотались, пускай и делая не более, чем просто что-то поднося по просьбе или держа реквизит. — Получились ли хотя бы несколько кадров? — негромко спросил Тецу, стараясь звучать не слишком жалко. Ему было обидно не за себя и свое потраченное время, за других и их время, что они уделили ему напрасно. Фотограф вздохнул и вытащил из кармана портсигар. Забрал из него одну черную никотиновую палочку, перехватив ее между пальцев, а с сумки, что лежала на подоконнике, достал зажигалку и что-то еще небольшое, на что Тецу не обратил внимания, будучи слишком уставшим. — Ты не против, если я сделаю пару затяжек? — спросил на английском мужчина, а потом поджег сигарету и, как и обещал, сделал лишь пару затяжек, после убрав сигарету от рта и, подойдя к мусорке, затушив ее об нее и бросив в нее, отмахиваясь от дыма. Тецу сидел на выступе стены, который походил на бетонную лавочку белого цвета под цвет стены, а за его спиной было витражное стекло, которое завораживающе горело блеском красок, ибо прямо за ним стояли яркие осветительные приборы, включенные и сейчас. В основном, кроме этих приборов за стеклом и тех фотобоксов впереди света в помещение не было, и потому создавалась атмосфера таинства и спокойствия, меланхолии. Куроко не знал, сколько сейчас времени, окна были плотно завешаны черной тканью, не пропуская свет с улицы, так что было не понять, был заход солнца за горизонт или нет. Но, за ним еще никто не приехал, а значит, что у них еще достаточно времени для съемки. Он надеялся только на то, что не вся ночь, ибо он уже хотел спать. Он хотел спать с того момента как проснулся и понял, что его убили, разодрав сердце на куски. Мужчина взял легкий стул и пододвинул его к модели, к вокалисту, к бывшему баскетболисту, так много кем мог назвать себя Куроко, но ничего из этого не отзывалось в нем всплеском узнаваемого влечения. В нем не было никакой страсти. И это ощущал не только он, потому что фотограф наклонился к нему, спрашивая, понизив голос: — Я вижу, что тебе плохо, ты никакой, — оповестил он о фактах и так известных. — Но я знаю, как тебе можно помочь. Куроко нахмурился, а потом поднял на мужчину взгляд, перебирая в своей голове, каким только образом ему могут помочь чувствовать себя лучше. Время. Он знал только об этом способе. Но есть другой, которым он может воспользоваться прямо сейчас? Его голубые глаза загорелись на миг надеждой на спасение. — Как? — спросил Тецу. Мужчина улыбнулся, а потом вытащил из кармана что-то небольшое, что, как понял скоро Тецу, было пакетиком с таким же небольшим содержимым. И Тецуя снов нахмурился. — Что это? Я таким не занимаюсь. Конечно, он понимал, что это были не таблетки от головной боли, а запрещенные вещества, правда, он не знал, какие именно, так как никогда не был увлечен темой наркотиков, а среди участников их группы никого с такой зависимостью нет, иначе, если бы был, другие это поняли и настучали, и участника бы быстро выперли из группы, взвесив на чаше весов опасность потерять репутацию лейбла и ценность этого непутевого члена «семьи». Еще одно подтверждение тому, что они лишь инструмент, которым пользуются и на котором играют те, кому это выгодно. — Я понимаю, — сказал со странным металлическим блеском в глазах мужчина, — но и ты пойми, я прилетел сюда через океан к тебе… А ты так меня подставляешь. Это не так страшно, как ты думаешь. Я пользуюсь этим. Другие пользуются. И что, посмотри на меня, что-то случилось страшное? Это просто лекарство от боли. Куроко сжал губы, задумавшись. И змейка сомнения ползла вокруг его горла, не зная, задушить его или же спуститься на его плечи. Да. Нет. А чего, собственно, он хочет? Наверное, правда, ничего. Но в данный момент небольшое желание все же перевешивает это «ничего», он хочет хорошо справиться с работой, не за тем, чтобы получить похвалу и восхищение, а просто чтобы не подставлять других, чтобы не быть грузом, который кому-то нужно тащить. — Но я никогда не пробовал. Я не знаю, как это работает. Если мне станет плохо? Я не хочу доставлять никому проблем… — Ш-ш, — положив увесистую руку на его хрупкое плечо, прошипел мужчина, словно успокаивает встревоженного после землетрясения кота. — Я же тут. Доверься мне. И он открыл пакетик, высыпав на ладонь вещества, отдав ему, как надеялся Тецу, случайно смертельную дозу. Но, видимо, нет. Потому что через некоторое время, которое фотограф ходил по комнате, что-то настраивая и разговаривая с кем-то по телефону на родном языке, смеясь, Куроко успел ощутить теплый прилив. И быстрое успокоение. Словно все противоположности мира, его противоречии и конфликты, создающие все трудности и скорби, растаяли и слились воедино.* Сжимающая его сердце рука разжалась и энергия, подобно крови, зациркулировала вместе с ней, обогащая жизнью и нирваной каждую клеточку, разгоняя тину в этом зацветшем болоте мыслей. Фотограф позвал ребят обратно, что-то шепнув на ухо, и те кивнули, а потом Куроко увели переодеваться для другого образа. И он пытался справиться с головокружением, но у него не получалось и в итоге он плюнул на эти попытки и просто отдался чувству тревожного всеобъемлющего расслабления. Голова была такая пустая, а в памяти стерлись причины, по которым он вообще загонялся минутами ранее. В другой локации, которая была рестораном, вернее частью его, фотограф попросил Куроко переместиться к бильярдному столу, который был увесистый и внушающего размера, как положено бирюзово-зеленого покрытия сверху, темного венгре снизу. Та девушка, что ранее ушла в гримерку, вернулась тоже в новой одежде, в красивом черном пиджаке, единственное, что было на ней из одежды кроме бикини, сделанного из золотых ниток и цепей, мелодично тихо бренчащих при ее походке. Она улыбнулась, а Куроко приобнял ее, касаясь носом волос, так вкусно пахнущих чем-то сладким и дорогим. — Не холодно? — спросил он томно, сам не замечая этого. Девушка расцвела от внимания и, словно бы узнав того, в кого влюбилась, стала пытаться показать себя во всей красе, дабы понраивиться и запомниться, даже если для Куроко это было невозможно, поскольку он уже потерял себя, расплывшись в воздухе и став кем-то другим, таким похожим на того, кто поет людям со сцены. — Ну, что, закончим феерично это шоу? Я хочу, чтобы… И он стал озвучить концепцию, а Тецу слышал лишь какие-то обрывки, все также покачиваясь и слыша слова словно вдалеке, взамен им заиграла какая-то развязная мелодичная песня, которая вряд ли бы была их, он ее не узнавал, и Куроко стал двигаться под свою же мелодию, что слышал только он, заигрывая с девушкой, которая никогда не была в его вкусе, слишком милая, женственная, ненастоящая. Но сейчас ему плевать на все. На душе просто было так приятно пусто и весело. И фотограф подливал масло в огонь, хваля и восхищаясь удачными кадрами, которые он только успевал поймать через объектив. «Я громко кричу, чтобы убедиться, что я жив. Я думаю, что мне страшно. Я не знаю почему Так что оставьте свет включенным Я останусь внутри». Но ничто не может длиться вечно, и вот было сделано более, чем достаточно, отличных кадров, и съемка завершилась, а на улице было уже совсем темно и холодно, и Куроко, переодевшись не без помощи, попрощался со всеми и вышел на улицу, замечая, что снаружи нет машины, которая бы ждала его, и это было странно, потому что обычно водитель чудесным образом угадывал, когда нужно приехать, и ждал уже заранее, либо же ждал с приездом, не уезжая изначально. Возможно, в этот раз возникла какая-то накладка, но… Тецу не знал, что ему делать, потому что телефона у него не было. Он все время забывал сказать о том, что утопил свой ранее, и потому остался сейчас в некой изоляции, в темноте, и снова одиночество протянуло к нему свои холодные руки, а по спине прошли мурашки от ветерка, вызванного дыханием одной из сестер смерти, меланхолии. Куроко покрутился раз вокруг своей оси, чуть не спотыкаясь в этом процессе. На свежем воздухе он немного протрезвел, но голова все также кружилась и ему казалось, что он стоит не на твердой земле, а на палубе корабля, что плывет, минуя высокие волны, качающие корабль. Его даже укачало и стало тошно, но не настолько, чтобы действительно согнуться в рвотном позыве. — Ладно, — обидчиво цыкнул Тецу, делая шаг в сторону улицы, по памяти вспоминая дорогу, которой они приехали. За три года он успел выучить основные улицы и районы и, надеется, что память, подобно мышечной, его не подведет и он придет туда, куда нужно, а если нет, то, в крайнем случае, сядет в такси, которые никогда не любил. С такими мыслями он пошел по улице, которая была на удивление пуста. Возможно, просто было уже слишком поздно. Во всяком случае у него не было часов, чтобы взглянуть на время. Он шел, а с каждым пройденным домом, уходя куда-то все далее от высоток и мест хорошо освещенных, ощущал, как становится все дурнее: как начинают труситься руки, вибрировать изнутри тело, качать все сильнее, а картинка перед глазами не такая четкая. Но все это пустяк в сравнении с тем, что его сердце забилось резко так быстро и громко, что он даже поднял руки к груди, пытаясь спрятать его за ладонями, дабы никто не услышал этого стучащего, как колесики электрички по рельсам, стука сердца за его ребрами. Вместе с сердцем стало трудно дышать. Он делал вдохи как обычно, но отчего-то не мог ощутить, что кислород обогащает его организм. Все это, вместе с тем, что он совсем не узнавал места, в котором оказался, не помня как, пугало до ступора и онемения в мышцах. Куроко присел на корточки, боясь, что если не сделает этого, то упадет и падение с позы стоя будет куда более болезненным, чем с такого. Но лучше не стало. Он все также потерялся в непонятной резкой тревоге, затмившей ему свет и погрузившую во тьму. И в этот момент громкий звук, словно кто-то разбил цветочный горшок или тарелку об асфальтную плитку, заставил его вздрогнуть и открыть глаза, поднимая взгляд вперед, откуда шел звук. Он стал слышать лучше, и мысли стали более приземленными. Тецу стал понимать, что нужно было не соглашаться на то «лекарство» от боли, потому что сейчас, когда оно перестало действовать, ему было в десяток раз хуже, чем было до. Все тело ломило, а душа трещала по швам. А самое неприятное, что ему стало жутко страшно без причины, вместе с тем, все было также больно. И все тело сжалось и задрожало как лист на ветру. Но какой-то черно-серый кот, уронивший и, правда, уличный керамический горшок у чей-то лавки, подошел к нему, ласкаясь боком о голень, а потом звонко мяукая. Куроко смотрел, тяжело дыша, на бездомного кота возле себя, пытаясь переключиться на него. Этот кот, выпрыгнувший словно из портала другого мира, напоминал Тецу его самого. — Что ты здесь делаешь один? — заговорил он с животным, протягивая к нему руку. — У тебя хозяин есть? И он попытался рассмотреть ошейник, так как под длиной шерстью видел что-то блеснувшее на миг. Это оказалась цепочка, но не ошейник. И странно. Куроко, почувствовав себя чуть лучше, поставил кота на лапы перед собой, а тот послушно и встал, ласкаясь хвостом об коленку брошенного, как и он, человека. Пришлось повозиться с тем, чтобы распутать цепочку, не причинив боли коту, но в итоге у Тецу получилось, и он поднял цепочку, что блеснула серебряным блеском в тусклом свете далекого фонарного столба, слыша, как что-то звякнуло, упав рядом на асфальт. Кольцо. Куроко поднял его, рассматривая в своей ладони, пока кот мурчал рядом, действуя так седативно на слабую нервную систему человека. — Что за глупые шутки, — прошептал вслух Куроко, когда, не веря своим глазам, увидел знакомую гравировку. Это кольцо он знает. Оно принадлежит… — Эй! — чей-то голос напугал из-за спины, и Тецу, сжав кольцо с цепочкой, резко встал, отпугнув тем самым кота. Животное убежало и исчезло из виду, а неизвестный мужчина в теле подошел, начав возмущаться. И Тецу не понял причины. — Простите, — Куроко начал отступать назад, зачем-то извиняясь. — Я не знаю, о чем вы. Я не знаю. Я уже ухожу. — Куда пошел? Стой. Стой, ты не слышишь, что я тебе говорю? — Мужчина подошел, попытавшись схватить Тецу за руку, но тот сделал быстрее шаг назад, а затем развернулся и побежал, слыша страшные окрики позади: «Вернись! Вот я тебе дам! Вернись сейчас же, смерть!». Какой-то сумасшедший, решил Тецуя, убегая просто вперед, по темному узкому переулку, в который свернул, потом через какой-то небольшой парк. Сердце стучало: тук, тук, тук, тук! И он все боялся, что тот мужчина его схватит, догонит, даже если не было слышно, чтобы он побежал следом, да и выглядел он человеком медлительным, к бегу неспособным. Добежав до снова незнакомого места, впереди послышались голоса, и Куроко остановился, спешно осматриваясь и видя спуск вниз, под мост. Он спустился по бетонной аккуратной лестнице, сворачивая под мост, под которым был небольшой пешеходный туннель и, надеясь, что хотя бы там никого не будет. Все тело дрожало. Наверное, если кто-то его встретит, то подумает, что он наркоман и позовет полицию. И он снова создает проблемы людям, которые его окружают. Ведь разбираться потом с недостоверными новостями: «Участника группы «Акварель» застали в нетрезвом виде в общественном месте!» придется им, а не ему. Хотя, если его и поймают за руку, то будут правы, обвиняя в нетрезвости. Черт. Черт. Зачем он только согласился. Одна заваленная съемка ничего в сравнение с тем, что может быть, если кто-то увидит его в таком состоянии. Он разрушит карьеру не только себе, но и другим… Шаги Тецу раздавались эхом по тоннелю, который освещался лампочками под потолком, и желтый свет которых навеивал воспоминания о фильмах, в которых в подобных безлюдных местах обычно вечно кого-то убивают, грабят или насилуют. И Куроко, несмотря на свое периодически возникающее желание исчезнуть, не хотел бы умереть, как не хотел бы что-то из других вариантов. Тецу вытащил из кармана кольцо с цепочкой, которое все же было реально, из серебра, а не его галлюцинационной материи, и бережно, с болезненной влюбленностью продел цепочку через кольцо, собираясь защелкнуть застежку и замечая, что та сломана и сделать этого невозможно. Откуда… откуда оно только взялось здесь? И снова он начал думать о Кагами. Так погрузился в свои мысли, что не заметил, что впереди кто-то тоже зашел в туннель, прошел пару шагов, замечая чужое присутствие и останавливаясь. Куроко же шел навстречу этому человеку, пытаясь починить крошечную застежку, которая расхлябалась. И только на расстоянии вытянутой руки Тецу заметил впереди живую преграду и остановился. Испугался, потому что его всегда могут узнать. А потом замер. И даже дыхание на пару секунд его застыло. Куроко сглотнул, открывая рот и желая что-то спросить или сказать, накричать, заплакать, обнять, оттолкнуть, но вместо всего этого он только закрыл рот обратно, сжав губы и протягивая цепочку с кольцом, висящим на нем, вперед, к Кагами, который, казалось, все еще решал, мираж ли он видит перед собой, или же это правда тот, кого он не нашел в фотостудии полчаса назад и посчитал, что опоздал. Кагами кольцо так и не взял, а потом Тецу подошел, взяв его руку и вложив в нее кольцо сам, говоря, наконец: — Оно тебе дорого. Так не давай всяким котам его красть. — голос Тецу дрожал, в нем была слышна обида и злость, но благодаря нему Тайга понял, что не спит. Он сделал шаг ближе, закрывая Тецу свои телом, смотря на него, такого дрожащего, словно на него вылили ведро холодной воды минуту назад, и, не совладав с порывом, положил руку на затылок, ощущая мягкие волосы, и притянул к себе, не желая отпускать, боясь, что это все же может быть сном, чарами или миражом. Куроко хотел было оттолкнуть Кагами, но потом, чувствуя его чуть потную одежду, этот знакомый запах геля для душа и одеколон, чувствуя тепло, ощущая себя безопасно в чужих руках, просто уткнулся носом в грудь баскетболиста, глубоко дыша так, дабы успокоиться и не заплакать хотя бы сейчас, хотя бы сейчас смочь быть сильным. — Я искал тебя весь день, — сказал хрипло баскетболист, опуская руку с затылка певца на его спину, обнимая нежно и трепетно, а вместе с тем крепко и властно. — Я звонил вчера, по тому номеру, что ты дал… Но белая змея, не помню имени, сказала не звонить больше сюда, он соврал, что твой парень и бросил. Я пробовал звонить снова, но телефон был недоступен всю ночь. И я не знал другого номера. Но у меня остался номер той татуировщицы… Я понял, что она твоя подруга, и рассказал, что мне нужно тебя найти. Я улетаю завтра. Я… я так боялся тебя не увидеть. Прости меня. Прости. Голос Кагами все звучал и звучал, и Тецуя слушал, наконец, просунув руку между боком баскетболиста и его рукой и обнимая, как тот его, отвечая и утопая в этом безмятежном чувстве покоя, хорошего мирного покоя. Как же он не хотел отпускать Кагами. Как же не хотел слушать его слова, которые могли бы ранить снова, скажи он, что хочет, чтобы его отпустили и забыли. Тецуя сжал ткань толстовки баскетболиста, говоря: — Мне плевать, мне плевать, почему ты не позвонил, — начал он как на духу, — но если это правда… пусть это будет правдой… я могу дать тебе еще один шанс. Последний шанс. — Мне этого достаточно, — тихо ответил Кагами. — Спасибо. Спасибо, что дал возможность увидеться. Объятия Тайги стали крепче, и Тецу ощутил, что теперь ему тяжело дышать. Улыбаясь, он улыбчиво сказал, ностальгируя о баскетболе: — Тебе спасибо… что не сдался, как я. Шанс на победу равен нулю только тогда, когда сдались обе команды. И, если бы сдались мы оба… сейчас бы мы не встретились. И я даже не хочу об этом думать. Так что, можно сказать, что в том, что мы сейчас вместе, виноват ты, Кагами. Баскетболист гулко рассмеялся, а Куроко наконец перестал дрожать. — Мяу. — Светло-серый кот мякнул, подкравшись как ниндзя к ним и ласкаясь об их ноги, оставляя на черных джинсах парнях свои молочные шерстинки. Куроко посмотрел на кота, говоря Кагами: «Только снова не отдавай коту свое кольцо, в этот раз возвращать его ты будешь сам». Кагами усмехнулся: «Конечно», кидая на невиновного зверя обвиняющий взгляд. И кажется, словно в тот момент желтый свет в тоннеле сменился с пугающего на просто чуть желтый, а монстры в темноте исчезли полностью, растворились без следа, как сахар в кружке чая.

«Я схожу с ума (я знаю) Но я думаю, что со мной все будет в порядке. Просто возьми меня за руки, и ты увидишь»