Листья пляшут на ветру

      Сакура сама не понимает, почему так вышло. Она недоуменно хмурится, склоняет голову к плечу. И спрашивает осторожно.       — А можно?       Юки-сан улыбается, треплет ее по волосам и ободряюще кивает.       — Конечно можно! У тебя отличный контроль чакры! А у нас всегда не хватает рук.       Ну… ладно?       Если начальство разрешит, то…       Начальство разрешает.       Сакура остается в лагере, учится называть Юки-сан сенсеем и пыхтит, выполняя упражнения на моторику и отработку самых легких медицинских техник. Теория мешается с практикой, и вот уже сама Сакура пытливо вглядывается в процесс операции, быстро и четко выполняя указания, подавая инструменты. Да и вообще всю работу «принеси-подай».       Генма-семпай учит ее метко метать сенбоны. А Нацу Инузука — мастерски вскрывать консервы кунаем. У Сакуры получается плохо — не хватает мастерства, но это пока что.       Зато скальпель чакры выходит выше всяких похвал. И штопка ран тоже неплоха.       — Эй, Вишенка!       — А? — Сакура моргает, отвлекаясь от упражнения на контроль чакры, и поворачивается в сторону семпая.       — Держи, — ей в руку суют небольшую шоколадку в потертой обертке, потрепав по голове. Сакура смотрит на сладость с каким-то ошеломительным непониманием. Но возвращать подарок — дело бесполезное.       А шоколадка вкусная. И, наверное, как говорил Киба-кун, жесть какая дорогая.

***

      Сакуру называют маленьким гением, на что сама Харуно пожимает плечами. Крови она уже давно не боится. Трупов тоже. А после операции и постоянного нахождения в палатках первой помощи и походного госпиталя ей даже мертвые не страшны. Главное, чтобы они действительно были мертвыми и не оживали «внезапно». Живые мертвые — это, пожалуй, страшно.       Многие смотрят на нее с симпатией. Многие с неодобрением. Но Сакура уже давно научилась игнорировать такие взгляды.       И в Коноху она возвращаться не хочет. Стоит ей туда попасть, как ее тут же отправят на какое-нибудь другое задание. А тут у нее есть сенсей, доступ к практике и теории, а также много-много тех, на ком можно тренироваться.       Девочка стаскивает с куноичи ботинки, набрасывает плед, вставая на самые носочки в попытках дотянуться, чтобы укрыть Юки-сенсей получше, и автоматически набирает воду в стакан, ставя недалеко от кровати. Когда сенсей проснется, ее будет мучать жажда.       Сакуре девять лет. Бои в последнее время идут все более жестокие, и зачастую приходится собирать раненых по кускам. И сейчас, очередной раз переев чакро-пилюлей, сенсей просто вырубилась и будет не в силах проснуться еще несколько часов.       — Где Юки-сан? — Сакура заинтересованно прислушивается к разговору, автоматически раскладывая медицинские инструменты, сгребает в кучу окровавленные бинты, которые позже сожжет какой-нибудь Учиха своим катоном, и высовывается к соседям.       — Она сейчас не сможет оказать вам помощь, Какаши-сан.       — А кто может?       — Все медики сейчас заняты… О! Сакура! Эй, Вишенка, дуй сюда!       — А? — откликается Сакура, заинтересованно и настороженно косясь на этого жутковатого шиноби из-под кривой серо-розовой челки. Волосы у Сакуры всегда росли очень медленно, поэтому на кончиках еще оставалась несрезанная краска. — Сейчас?       Хатаке-сан смотрит на нее серым взглядом, нагоняя страху, но руки у Сакуры не дрожат, когда она ловко зашивает рану и проходится сверху светящейся зеленой рукой, сращивая края. Теперь точно не разойдется, а швы рассосутся сами.       Рана на самом деле не смертельная, но неприятная. Такую лучше сразу зашить и подлечить, чтоб не мешала.       — Не за это я сражался, — внезапно говорит низким голосом шиноби, заставляя Сакуру вздрогнуть и непонимающе моргнуть, обернувшись к одному из самых эффективных бойцов Конохи.       Тот смотрит на нее каким-то странным взглядом, вся поза выражает напряжение, опасность и даже злобу, вызывая у Сакуры приступ паники.       Буйные шиноби ей уже встречались. Она замирает на месте испуганным зайцем, готовясь в любой момент рвануть на выход. Но, вопреки всему, чувствует на макушке пропахшую кровью, гарью и чем-то уже приевшимся, широкую грубую ладонь.       Генма-семпай треплет ее по голове легко. Юки-сенсей — ласково. Инузука, чтобы растрепать и так лохматые волосы. А этот странный и пугающий шиноби касается тяжело, тягуче, и Сакура настороженно косится одним глазом, думая о том, что шею он ей в любой момент может свернуть, как куренку.       Рука, горячая, шершавая, усыпанная шрамами, лежит на макушке, словно камень. Надежно, но при этом опасно. Такая упадет неосторожно на голову, и смерть от черепно-мозговой будет совсем не удивительным исходом.       Сакура думала, что Какаши Хатаке ее ненавидит. Но, видимо, это не так.       Взрослых понять сложно. Поэтому Сакура лишь зябко ведет плечами, обливает себя водой из таза, умывая лицо в бане, которую, как оказалось, поставил шиноби с мокутоном, и возвращается в палатку к Юки-сан.       А ночью начинается Ад.       Слухи о том, что война вот-вот закончится, уже давно ходили. Но враги так просто сдаваться не хотели и решили напасть, ударив по самому незащищенному. Медики и раненые.       Подлость.       Юки-сенсей давит ей на макушку, пригибая к земле, и толчком ноги заталкивает Сакуру под лавку, накидывая сверху свой плед.       — Сиди здесь!       Она пытается дышать неслышно. Отгибает край ткани, выглядывает осторожно и наблюдает, как куноичи одним движением распарывает вражескому шиноби живот, выпуская наружу кишки.       Где-то что-то полыхает. Слышны крики и звуки боя.       Сакура медик, и она должна оказывать помощь. Поэтому… ползком, ползком, тихо выбирается из-под лавки и, шустро работая локтями и коленями, стремится покинуть зону боевых действий.       — Ублюдок из Конохи.       Ой.       Ноги вражеского шиноби прямо перед ее носом.       Нехорошо…       На пальцах вспыхивает скальпель чакры, и Сакура рывком наносит удар, перерезая сухожилия. И едва успевает увернуться от взвывшего от боли врага.       Плохо дело.       Она широко раскрытыми глазами смотрит на то, как в нее летит лезвие катаны, и ни о чем не думает.       А потом сквозь фоновый шум битвы и криков прорывается пронзительный треск и вспышка молний пронзает тело шиноби. Брызги крови летят во все стороны, в том числе дождем осыпая Сакуру.       «Не жилец», — отмечает тормозящий мозг Харуно.       — Жива?       — А…       Какаши Хатаке подхватывает ее, зажимая подмышкой, как какую-то ненужную вещь. Мир смазывается перед глазами, а после ее куда-то швыряют, из-за чего она аж кувыркается в воздухе и оказывается в руках ниндзя-медика.       — Вишенка! — облегченно выдыхает Сора-сан.       — Не теряйте, а то подохнет, — от голоса этого страшного шиноби Сакура невольно вцепляется в одежду знакомого ирьенина. По-хорошему, как хорошая девочка, она должна его поблагодарить за спасение, но…       «Похеру», как говорит Нацу-сан.       Утро застает ее всю перемазанную в чужой крови. Раненых много.       — Сора-сан, а Юки-сенсей где? — вспоминает внезапно Сакура между операциями.       — Сакура, — старший товарищ, уставший и такой же измазанный в крови, натянуто улыбается. — Понимаешь…       Сакура понимает.       Юки-сенсей мертва.

***

      Через три дня после смерти Юки-сенсей объявляют конец войны. Конечно, это еще громко сказано, на самом деле, но для Сакуры это решающий момент. Генма-семпай передает ее в руки какого-то шиноби, привычно треплет по волосам и отпускает пару своих, не совсем понятных, взрослых шуточек.       — Ну, не вешай нос, Вишенка. Ты, в конце концов, домой возвращаешься. В Коноху.       Сакура уныло водит подошвой своего ботинка по земле и насупленно молчит.       Плевать ей на Коноху. Там ее никто уже не ждет. Губы кривятся от воспоминаний, но она мужественно сдерживает слезоразлив. Шиноби не плачут.       А хочется.       Коноха для Сакуры выглядит странно. И как-то незнакомо, что ли. Девочка хмурится, пытаясь вспомнить, в какой стороне был приют, а после заставляет себя слушать Хокаге.       — Так что, Сакура-чан, пойдешь в Академию?       А? Сакура моргает.       — Зачем?       — Твое обучение было неполным, и… — Старик Третий добродушно улыбается, продолжая что-то говорить. — Война закончилась.       Девочка растерянно кивает.       — А можно в госпиталь?       — После уроков в Академии — можно. А теперь сдай повязку.       — Зачем? — Сакура хватается за свою повязку, как утопающий за спасительную соломинку.       — Не бойся, Сакура-чан. Это временно. Ты вновь ее получишь по окончании Академии.       Как говорил Нацу-сан…       Заебись.       Ей говорят, что ей надо социализироваться. Психолог, к которому она приставлена в госпитале, нудно рассказывает о том, что такое Посттравматическое стрессовое расстройство, коротко — ПТСР. Говорит, что война на нее сильно повлияла, и вообще.       — Ты единственная выжившая из всего вашего класса, — роняет эта женщина с фальшивой улыбкой.       Сакура механически кивает.       Ну да. Юки-сан взяла ее в личные ученицы и тем самым не дала отправить обратно в Коноху выполнять задания. Так бы и сама Сакура скопытилась следом.       Сакура, кто бы что ни говорил про детский возраст, совсем не дура.       Социализироваться ей совсем не хочется. Вот вообще.       Учить историю — тоже.       Решение задач по типу «как бросить кунай» кажется бессмысленным и тупым. Нахрена, если ее Генма-семпай научил метать их с закрытыми глазами. Она и без расчетов знает, как, куда, в кого, когда и из какого положения железом бросить.       Наруто Узумаки ноет о том, что война закончилась и он не успел совершить подвигов.       Саске Учиха молчаливо поддерживает этого идиота.       Ино вздыхает по Саске.       Киба морщит нос и говорит, что от Сакуры воняет так же противно, как от дяди Нацу.       Сакура находит старое дерево с дуплом, где когда-то давно спрятала свои «сокровища», и вынимает стеклянную банку, с трудом открывая проржавевшую крышку. Горстка монеток, яркая ленточка для волос, мамин гребешок. Папина цепочка. И мятые рисунки Сайто, где изображена она сама.       Сакуре почти десять.       И она решительно не желает социализироваться.