На одной стороне

When the whole world is sleeping, I still lie up in my bed. As I came round to thinking, That I don't want nobody else. I want to be with you.

Когда весь мир спит, Я все еще лежу в постели. И, размышляя, прихожу к мысли,

Что я не хочу никого другого. Я хочу быть с тобой.

Wolf Gang — Back to Back

      Стоя на углу ломбарда, которым владел потный мужик с залысиной, Наруто нервничал. Не потому, что этот самый мужик, если увидит ошивающегося рядом Узумаки, кинет в него первой попавшейся под руку застарелой вещицей — нет; просто какого-то черта Саске не появлялся уже добрые десять минут. Не он ли позвонил и сказал, чтобы Наруто сел на, цитата: «…ржавую рухлядь. Ты действительно думаешь, что это можно назвать велосипедом?» — и приехал на их привычное место встречи как можно быстрее? Вздохнув, Наруто посмотрел на железного коня с двумя колесами и обиженно подумал: «Главное, что ездит».       Ничего не предвещало беды. Школьная эпопея подходила к концу, сегодняшний экзамен они оба сдали на отлично, а гопота, которая теперь обходила их стороной, — на глаза даже не попадалась. Да и… был май? Пятница? Что может быть лучше?       Затем они вместе дошли до этого самого угла ломбарда и распрощались, наметив примерный план на вечернюю гулянку по городу. Однако Саске вынудил его сорваться из дома на два часа раньше запланированного. Так какого черта произошло?       На этот вопрос все-таки было суждено ответить бегущему через дорогу Учихе.       Светофор, бесконечно мигающий красным, над ним потешался и, вероятно, мстил без разбора каждому, потому что чинить такую бесполезную штуку, как регулятор движения на дорогах, в такой дыре было некому.       — Учиха! — с облегчением, но раздраженно, крикнул издалека Наруто.       Однако долго у него злиться не вышло. По мере приближения Саске, на чьем лице наливался синим фингал, внутри, на месте возмущения, разрасталось беспокойство.       — Не ори! — в ответ прогорланил тот, а когда спустя долгие секунды бега наконец добрался до Наруто, то, часто дыша и упираясь руками в колени, добавил: — Я и так сюда тащился… изо всех сил.       — Кто? — без церемоний спросил Узумаки, хмуро смотря на выглядывающую из-за черной челки синь.       — Догадайся, — сказал с усмешкой Учиха, подняв на него взгляд.       — Его же за драку на две недели закрыли…       — Да, но выпустили спустя два дня. Мой отец, видимо, достал всех и там, — Саске, не выпрямляясь, вздохнул. — Он, как всегда, набухался, а я же вообще его терпеть не могу, ты знаешь.       Наруто, дернув его за плечо вверх, возмущенно посмотрел в глаза:       — В другой раз не фингалом отделаешься.       — Не впервой, — усмехнулся Учиха в загорелое лицо. — Не переживай, усуратонкачи. В этот «другой раз»… я ему не только нос вправлю.       Наруто вскинул брови, а затем, поняв, в какие проблемы с отцом в очередной раз впутался Саске, сокрушенно сказал:       — У меня переночуешь.       Тот глубоко вздохнул, в последний раз попытавшись наладить дыхание, поднял руку и, потрепав безбожно мягкие светлые волосы, с теплом произнес:       — Лучше давай подальше отсюда. Ненавижу этот город.       От привычно скользнувшей в волосы руки Узумаки расплылся в мягкой улыбке, а затем, кивнув с пониманием и хлопнув по плечу, без слов опустился на потрепанную сидушку велосипеда.       Учиха, чуть пошатнувшийся от такого жеста, тихо выругался, но на багажник сзади уселся.       Задница, предвкушающая прыжки на каждой кочке, заныла, а следом за ней и глаз, ощутимо опухший. Чувствовал себя Саске настоящим придурком. Отвечать на пьяный бред отца, который только-только выбрался из-за решетки, пропахшей местными алкашами, бомжами и, чего уж таить, сидящими недалеко от камеры заплывшими копами, — не стоило. Но как же ему нравилось стебать Фугаку, которого он искренне презирал. Тот злился, пил больше обычного и подтверждал статус дерьмового отца года. А где-то на югах мать пряталась с любовником, звонки которой он, Саске, упрямо игнорировал.       А что еще делать парню, чей возраст подкрадывался к совершеннолетию? Его бросил даже старший брат, заверивший парочку лет назад, что он в эту провинцию вернется и заберет Саске с собой, как только найдет жилье и работу. Сейчас же он даже не пытался связаться с младшим братом хоть как-то.       Покинутый всеми. Сирота при живых родителях. С Узумаки они в этом плане были сильно похожи, но за одним исключением — у того родителей не было вовсе. Был только опекун — старик Хирузен, кутящий в центральном баре вместе с Фугаку. Спасибо ему можно было сказать только за то, что не махался на Наруто и просто-напросто позволил ему жить своей жизнью. Что касаемо Саске, — ох! — им отец пытался даже руководить, вдалбливал горячечный бред в голову и с важным видом за барной стойкой рассказывал собутыльникам байки о том, как жестко он воспитывает сына. Черта с два, псих ты конченый… Саске давно отбился от рук.       Семьей, как ни странно, являлся Наруто. Они и дружили с детства, и понимали с полуслова, и, что важнее всего — были друг за друга горой. Сомнений у Саске насчет Наруто никогда не возникало, что работало и в обратном порядке. Можно было, вот как сегодня, получить помощь в любое время, и Учиха это ценил бесконечно.       А зачем ему весь этот далеко не самый приятный мир, когда под боком Узумаки, являющийся единственным источником чего-то хорошего? Тот, с кем душа не мечется, пытаясь вырваться наружу из бренного тела, а успокаивается и даже наполняется приятным покалывающим теплом. От него не хотелось убежать и спрятаться. Забывать его в отличие от других не хотелось тоже.       …Узумаки тем временем уже тронулся с места, и Саске по инерции потянуло назад. Он, вырванный из раздумий, выпалил ругательство и спешно схватился за сидушку, чтобы не свалиться.       Злиться он перестал так же быстро, как и начал, потому что Наруто с него по-доброму рассмеялся. Хрипловато, с легким фырком по окончании и мягкой издевкой в голосе: «Где ты витаешь, придурок?».       — Сам ты придурок, — повернув голову в сторону проезжаемых домов, немного растерянно сказал Саске, а затем, получив в ответ только смешок, закатил глаза: и долго еще этот идиот будет давить лыбу?       — Заскочим сначала ко мне, — между тем сказал Наруто. — Надо взять какие-нибудь вещи.       — Ты снова потащишь меня валяться в траве? — насмешливо спросил Учиха.       — А ты знаешь другие места вне города? — прозвучало в ответ ехидно.       — Да нет, давай туда. Мне там нравится, — неожиданно признался Саске. — Только быстрее, не хочу за этими сборами случайно встретить Фугаку с пеной у рта.       Наруто улыбнулся:       — По-любому в его животе уже плавает половина бочки пива, так что, если и встретимся с ним, он нам не помешает.       Дул сильный ветер и Наруто начинал ускоряться; Саске поморщился.       — Чего? — не расслышал он.       Наруто скосил на него свои васильковые глаза, в которых вспыхивали игривые искорки жизнелюбия, и вновь улыбнулся.       — Забей на Фугаку, говорю!       Учиха, подавшись вперед, прижался щекой к плечу в белой, застиранной каким-то лавандовым порошком, футболке и, заглянув в лицо друга, сказал:       — Забить? Его? Гвоздями?       Они рассмеялись.       Прекращать контакт не хотелось. Было приятно и тепло, но Саске отстранился: затекала все больше шея.       К дому Наруто они подъехали спустя несколько минут. Велосипед бросили, не удосужившись выставить подножку, и зашли в открытую нараспашку дверь, стекло на которой было треснуто.       — Снова этот маразматик дверь не закрыл… — пробубнил Узумаки, а когда прошел к лестнице мимо арки в гостиную и заметил сидящего в кресле Хирузена, то, постояв пару секунд и понаблюдав за лицом спящего старика, крикнул:       — Какого у нас снова открыта дверь?!       Тот вздрогнул и распахнул глаза, с паникой, свойственной вырванным из сна людям, смотря по сторонам.       Но, завидев Наруто, вздохнул, пригладил островок лысины и заплетающимся языком заядлого алкоголика сказал:       — Конохамару прибегал, я его колбасой накормил…       Саске за спиной Наруто прыснул, а сам Узумаки закатил глаза:       — Я приклею на дверь напоминание о том, что ее нужно закрывать!       Конохамару звали какого-то беспризорного пса, который частенько прибегал к их дому. Назван он был именем внука Хирузена, с которым тот не виделся уже долгие десять лет. Из-за алкоголизма от старика отказался собственный сын и, чтобы не видеть пьяную морду от слова совсем, — махнул в город подальше от них. Забрал он с собой и жену, и пятилетнего ребенка — единственного, кто мог спасти печень этого пьянчуги.       Однако на плечах уже был груз в лице Наруто, и именно он не дал Хирузену загнуться раньше положенного. Мальчишке тогда было уже семь лет, и грустил он по уехавшим не меньше своего опекуна.       Опекунство это, к слову, было подобно сосульке, падающей с крыши и пробивающей череп. В то время Хирузен был не так стар, потому работал в местной больнице уборщиком. Однажды заглянув со шваброй наперевес в родильное крыло, в одной из палат он встретил Кушину — жену сына его давнишнего друга. Был этим сыном, конечно же, Минато, и залетел он в палату в точности тот же момент, что и Хирузен. Переглянулись, кивнули, — все как положено! — но что-то было не так. Ах, ну да! — Кушина рожала.       На них кричали врачи, которые попутно кричали друг на друга; Минато стоял в шоке, а Хирузен не знал, мыть ему пол сейчас или чуть позже.       А затем все подуспокоились. Минато держал за руку горячо любимую будущую маму, а Хирузен, скрывшись за дверью, за ней же и замер с волнением. То, что ворвался в палату, — простили, потому что Минато сказал, что он не чужой, и это, честно говоря, тронуло старика за самую душу.       Простили ему и его некомпетентность, но на следующий день сделали выговор, чтобы впредь путешествий по операционным не происходило.       Но все хорошее заканчивается, и после того как на свет показался очаровательный малыш, Кушина, дав имя и отмучавшись еще час, скончалась. Кровотечение никак не могли остановить, испробовали в таком захолустье все возможные средства, но у Судьбы на жизни людей свои планы.       Ребенка, греющегося в объятиях остывающей матери, унесли, а Минато, как гласили слухи, сидел у тела жены несколько часов.       Шел первый день, второй, пятый, а мальчика из больницы никто не спешил забирать. Говорили, что Минато запил по-черному. Хирузен беспокоился, не находил места, но, все-таки решившись, наведался в бар, в котором, как и ожидалось, нашелся посеревший мужчина.       Тогда Минато сказал, что хочет, чтобы Хирузен забрал Наруто к себе на несколько дней. Дал денег, а затем, прогулявшись до дома, и вещи, которые они вместе с женой купили еще несколько месяцев назад. Старик согласился, на следующий день после разговора под руководством Минато забрал ребенка и, дождавшись, когда тот намилуется с сыном, скрылся за дверью своего жилья.       Утром наступившего следом дня по городку прокатилась волна шепотков: молодой отец покончил жизнь самоубийством.       А потом к Хирузену пришла опека с целью забрать ребенка в детский дом, но старик сказал, что будет его воспитывать. Посыпались на голову бумаги, проверки, но ему все одобрили, потому что тогда его алкоголизм был только в зародыше, и позиционировал он себя как добряка, к которому дети бегали за конфетами.       Пусть ему и выплачивали декретный отпуск, денег все равно не хватало, потому он начал работать на дому. Выпекал какие-то булочки и печенье, и весь город покупал эту стряпню, стремящийся помочь человеку, который при взрослом уже сыне завел себе еще одного спиногрыза.       За семнадцать лет жизни Наруто он, конечно, сильно постарел. На это повлияло множество разных событий; они были хорошими, чаще всего плохими, так как пить он начал с появлением Узумаки, но они прошли этот путь вместе, и уже ни о каких обидах не могло идти речи.       Наруто это понимал и был благодарен старику, пусть и ставшему со временем раздолбаем. В любом случае спасение от жестокого мира мальчишка нашел в черноглазом одногодке, с которым в пять лет довелось познакомиться на причале. Сначала они строили из себя взрослых и неподступных, дрались и ухмылялись, а потом разговоров стало так же много, как и синяков на теле.       Когда они пошли в школу, то Наруто сразу же невзлюбили. Его обзывали и с отвращением напоминали, что он сирота. С чего-то детям нравилось его за это ненавидеть.       Саске кидался на каждого его обидчика, говорил, как сильно всех ненавидит он, а после учебы провожал до дома, чтобы убедиться, что его друга никакие ублюдки не караулят для продолжения.       Узумаки, не привыкший к заботе, защите, да и вообще, к доброте с чьей-то стороны, с тщательно скрываемыми, но наворачивающимися на глазах слезами благодарности, просил у Саске прощения и говорил, что в следующий раз постоит за себя сам. Ему было стыдно и неловко, Саске же был собой горд и очень доволен, что не дал друга в обиду, потому ругал Наруто за сопли, а потом хватал за руку и улыбался ободряюще:       — Мы им всем надерем зад!       Лет в десять, когда Фугаку впервые поднял на сына руку, настала очередь Узумаки лечить покалеченную душу. Саске тогда приплелся к нему, сбежав через окно своей спальни, и зашел без стука. Поднялся по лестнице, завалился в комнату Наруто и, не смотря на удивленного друга на кровати, упал головой к нему на колени. Тот молчал, гладил черные волосы и с замираниями сердца улавливал тихие всхлипы.       — Я же ему ничего не сделал, — сказал тогда Саске, вцепившись в смуглые острые коленки.       А Наруто, потянув за руку на себя, заключил его в теплые объятия. Они сидели так, теряя счет времени, а после, перекрестив и ноги, уснули. Поутру было ясно одно — человека ближе уже не будет.       Что касаемо настоящего времени, сейчас они поднимались по той же лестнице, в ту же комнату. Хирузен, оставшийся на кресле внизу, размышлял, поможет ли ему эта записка на двери, и понемногу проваливался в очередной сон, с совершенно спокойной душой позволяя парням заниматься своими делами.       Наруто тем временем схватил Саске за руку, усадил на кровать, прошел к тумбочке и достал из нее небольшую стеклянную баночку. Открыв ее, под насмешливым взглядом Учихи к нему же и подошел.       — Будешь мазать меня этой хренью? — Саске заглянул в лицо Узумаки, усмехаясь.       — Только попробуй дернуться, — ответил ему тот и, дунув на лезущую в глаза челку, нанес на чужой синяк консистенцию с приятным травяным запахом.       Наруто, боясь сделать больнее, размазывал мазь с мягкостью и заботой, смотрел внимательно и хмурил брови, потому что в мыслях крутились только гневные ругательства, обращенные к отцу Учихи.       А Саске спокойным взглядом изучал его сосредоточенное лицо, млел от того, как приятно от контакта с кожей согревается лекарство, и хотел, чтобы Наруто улыбался, потому что улыбка его лечила лучше всяких медикаментов.       Закончив, Узумаки закрыл баночку и бросил ее на чужие колени.       — Заберешь с собой.       Саске, взяв в руку мазь, фыркнул:       — Так точно, сэр.       А затем он за футболку потянул Наруто ближе и уткнулся макушкой в его живот.       Смотря на длинные пряди, Узумаки вертел на языке только одно:       — Тебе можно заплетать косички.       — А ты умеешь? — приглушенно хохотнул Учиха.       Голубые глаза посмотрели в потолок, брови вновь сошлись на переносице, и Наруто все-таки выдал свою мысль:       — Это, наверное, делается по принципу плетения веревки, поэтому умею.       Саске поднял голову и с иронией в голосе сказал:       — Заплетешь?       — Нет. Поднимай зад.       Наруто взял его за запястья и потянул вверх, на что Саске раздраженно цыкнул и все-таки встал на ноги, после чего затих и, спустя долгие секунды, шагнул ближе. На мгновение соприкоснулись тазовые косточки, глаза закрылись и Саске сказал на ухо, прижавшись щекой к щеке:       — Разрешишь?       Даже в жару кожа Саске ощущалась прохладной, уж по сравнению с кипящей внутри Наруто кровью контраст был особо заметен.       Замерев на секунду, Узумаки дал согласие и большими пальцами мягким касанием погладил костяшки ранее взятых в плен рук. Так он показывал, что все хорошо и переживать лишние эмоции Саске не стоит.       Учиха тем временем, заглянув из-под ресниц в спокойные глаза, ткнулся губами в губы. Неспешно, но и без какой-то там романтической мнительности.       Контакт тонкой чувствительной кожи губ, неторопливое по ним движение. Саске случайно обнаружил в себе такой способ успокоения.       Каждый раз был словно первым. Он забывался и расслаблялся всем телом; в долгие секунды касания его интересовало только ощущение легкой щекотки на губах, которую, если чуть крепче прижаться, можно было смягчить и сгладить, а после, чуть отстранившись, ощутить ее вновь.       Саске умел целоваться. Он знал, как делать это с девушкой, как движениями языка заставить ее вздрогнуть и томно вздохнуть.       С Наруто же все было иначе, все было чище, куда важнее — доверительнее. Да и не имел он цели довести его до истомы. Все эти поцелуи лечили. Ну или… временно обезболивали.       Саске прижался чуть крепче к губам и слегка отстранился, тихо выдохнув воздух носом.       Конечно, он понимал, что все это не совсем правильно. Да что уж там, порой это становилось долгим ночным размышлением, мешающим спать. Но оправданием всех этих побуждений раз за разом становилось только одно — они с Наруто в принципе не самые нормальные, и признавать это было не стыдно. Просто так уж сложилось, что они были продолжением друг друга и подобное… не могло ничего испортить и сломать. Не лишний раз подтверждалась крепкая связь и крайняя степень доверия.       Губы смокнулись на губах вновь.       И наконец окончательно разомкнулись.       Голова Саске упала обратно на плечо Наруто, тот его крепко обнял.       Увы, касаемо невозможности «испортить и сломать», Саске просчитался.       Кое-что уже трещало по швам.