Прощение

Не яркий свет, разбросанные вещи, гул за стеной и моё растерянное лицо, ещё больше угнетает эту отчаянную картину. Там за дверью моя мучащая реальность, которую я безотказно принимаю. Как мазохист извожу себя гребанным цирком, в котором я занимаю место главного клоуна. Отвратительно наблюдать, что я единственный, кто так и не смог влиться в театральную показуху, хожу как отчужденный и ловлю призренные взгляды. Моё потерянное отражение вводит в тоску. Не знаю, что я пытаюсь разглядеть, возможно собственную никчёмность или нового себя? Такого непонятного и глупого, загнанного в угол и совершенно мне незнакомого. И винить в этом кого-то я уже не вижу смысла. Моя потаённая слабость и чуждое доверие на ура показали свои способности, сыграв со мной злую шутку, от которой отойти не так уж просто. А порой кажется, что вообще невозможно. Я выгнал всех, мне нужно подготовить себя к трёхчасовому аду. Точно знаю, не выдержу, если около меня сейчас будет кто-то крутится. Взорвусь. На ощупь хватаю пачку со столика, бездумно и совершенно наплевательски на все возможные последствия подкуриваю долгожданную сигарету и уже по привычке втягиваюсь так, будто ядовитый дым способен заполнить всего меня. И до сих пор блять думаю, что я здесь делаю? Что было в моей конченной бошке, когда я на всё это соглашался? Класть я хотел на ебаный контракт, он меня совершенно не волнует. Только люди. Раз уж начал, то должен довести до конца. Не могу позволить себе бросить своих подопечных. Людей, чья судьба зависит от этого шоу, и непосредственно от меня. Знаю, как это важно, знаю сколько могу им дать и как помочь. Это главное. Это блять единственная положительная мысль за последние сутки. Уже решено, в следующем сезоне, на участие в котором меня так старательно уговаривает Завадюк, меня точно не будет. И где был мой мозг, когда я задумывался, что стоит попробовать себя в чём-то подобном? Мне честно нравится наблюдать за незрелыми исполнителями, за крышесносными талантами, за рождением чего-то чистого и по праву волшебного. Пока из меня не сделали куклу, на чувствах которой можно играть по унизительному сценарию. Я слишком поздно опомнился, настолько поздно, что окунулся в омут с головой, да так, что теперь тону, не имея малейшего шанса на спасение. Всё зашло слишком далеко. Настолько, что игра кукловода превратилась в жизнь, и мной теперь управляет его вторая марионетка. Я же разбивался однажды. Я всё это проходил. Потом страдал и пошёл по гулящему пути, к которому сейчас вряд ли смогу вернуться. Хотя время от времени так хочется. Но это уже не мне решать, за меня уже всё решили. В моём возрасте это должно быть правильно, не плыть же мне всю жизнь по течению. Если бы конечно причиной всего этого не была украинская поп-дива. Не имею малейшего понятия, как из всего этого выбираться. Ничего не получается, не клеится, и все возможные старания всегда приводят к одному, всегда возвращают нас в точку невозврата. Я молил, мечтал, было бы всё чуточку проще, но с ней просто не бывает. Никогда. Она, как стихия, неумолимая и непреклонная, подчинить которую, у меня никак не выходит. Да я и перестал пытаться. Во всём этом для меня нет выгоды, всё идёт по накатанной — против меня. Я устал возвращаться домой, терпя внутри только горечь, устал биться об стену, стараясь понять, что сделал не так. Устал каждый чёртов раз наслаждаться, утопая в ней, а потом страдать в три раза больше. Я люблю нашу сладкую жестокость, люблю наши адские грани, за которые мы заходим каждый раз, стоит нам остаться наедине. Но не могу больше сталкиваться с гигантскими глыбами, высоченными стенами и ледяными осколками, спровоцированными её равнодушным нутром. И был бы хоть какой-то зелёный свет и я свернул бы горы, дал бы обещание со всем справится, но его нет. Нет её желания, есть только куча масок и безграничное количество стен, которые она воздвигает, чтобы не подпустить меня ближе. Я не хочу думать, что она мною пользовалась. Это до безумия сильно бьёт по моему достоинству. Но сколько бы раз я не искал в своей голове хоть какое-то объяснение наших американских горок, всё сводится к одному. Может она не готова к чему-то новому? Может я её не устраиваю? Не знаю. С нашей последней встречи прошло чуть больше трёх дней, но за это время я уже успел сожрать себя изнутри. Проклянуть её двадцать раз, возненавидеть всё, что с ней связано, потом искать какое-то оправдание, попытаться понять, что привело к такому исходу. Искал причину в себе, думал, что снова сделал что-то не так, что сказал что-то не то. Во мне не осталось сил даже думать. Но всё равно каким-то чудным образом она всплывает перед моими глазами. Делаю ещё одну огромную затяжку и насчитываю очередную морщинку на измотанном лице, пока прожигаю взглядом своё убитое отражение. И гробовую тишину разрезает ебучая пожарная сигнализация. От громкого звука моя голова начинает дико болеть, я тушу сигарету и отбрасываю бычок куда-то в сторону. Откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и жду когда эту хрень наконец-то заткнут. В гримерку залетает встревоженный Завадюк с кучкой каких-то рабочих. — Балан! Какого хрена? — его крики отдают пульсацией в висках, так, что кажется голова взорвется. Жмурюсь, в попытках прекратить это мучение, но кажется становится только хуже. — Ты что, курил здесь? — машет рукой, старается развеять густой дым, но у этого кретина ничего не выходит. — Ты можешь не орать? И так бошка раскалывается. — с трудом поднимаюсь со стула, к которому кажется успел прирасти и чуть ли не падаю. Хватаюсь за столик и смотрю на Вову, который честное слово в ахуе со всего, что творится. — И отключите уже эту хрень. — Её не пришлось бы отключать, если бы ты не нарушал правила. — начинает показывать свою раздраженность, от которой мне становится смешно. — Не кипятись, выглядишь, как моя мама. — подхожу ближе, хлопаю продюсера по плечу и выхожу из гримерки. — Ты куда? — Схожу прогуляюсь. — До эфира 15 минут, Дан! — но я ему уже ничего не отвечаю. Брожу по огромному павильону, натыкаюсь на кучу непонятных дверей, стараюсь не запнуться о длиннющие провода. Уже думаю идти обратно и не портить нервы Вовы, пока на повороте не врезаюсь в маленькую фигурку. — Ой, — звонкий женский голос заставляет оживиться, в нос моментально бьёт знакомый запах, который ежесекундно возрождает все рецепторы и я чувствую себя словно после реанимации. Жаль, всё снова пошло неправильно. Не в том месте. Не в то время. Она не знает, что мне сказать, после всего, что произошло. Не знает, как смотреть в глаза. А я не знаю, как долго она будет вести себя как школьница, которую поймали с сигаретой в руках. — Что? Даже не поздороваешься? — выплёвываю с какой-то болезненной усмешкой. Вся ситуация выводит из себя, Тина выводит меня из себя. Не знаю, как долго продержусь и вообще смогу ли. Недосказанность не делает легче, лишь угнетает, накаливает отношения между нами до невозможных температур. — Привет. — холодно и резко, с острым чужим взглядом. Тина, чёрт возьми сделает всё, наденет ещё тысячу масок, лишь бы я не заметил её неловкость. Но я вижу всё, подрагивающие зрачки, красные щёки, вижу, как она заламывает пальцы, как закусывает скулы, будто это предаст ей серьезности. — Привет. — я звучу гораздо тише, хочу сбавить её пыл. Она не боится, когда я заглядываю в незаконную глубину и кажется начинает таять, а я тонуть огромном океане из оттаявших ледников. В её взгляде читается гораздо больше, чем я предполагал. Она будто пытается мне что-то сказать, глазами рассказывает что-то важное, то о чём молчала так долго, но я не распознаю ни слова. — Нам пора. — отстраняется, когда терпеть, выходящий за границы её правил, контакт становится невыносимо. Наблюдаю, как взгляд резко падает и останавливаться в районе моей груди, кажется на женском лице виднеется слабая улыбка. Думает, размышляет, но уходить не торопится. Какая-то непонятная борьба ведётся в ней, пока я ощущаю жар на груди от её прожигающего взгляда. — Знаю. — Мне нужно тебе кое-что сказать. — еле слышная фраза из её уст моментально вводит в ступор. Во мраке разглядываю её идеальные черты и вспоминаю упрямый характер, пока она пытается подобрать слова. Это наверное самое дикое, ждать и гадать, скажет ли она наконец что-то вразумительное, возможно позволит себе объясниться или в очередной раз добьёт меня своими ядовитыми умозаключениями. — Хотя знаешь, давай потом. — оглядывается на меня, поправляет платье и устремляется вперёд. А я просто стараюсь не взорваться на месте при куче ничего не подозревающих людей. Какого хрена она позволяет себе так издеваться над моим терпением? Ей удаётся сделать несколько шагов, а мне сглотнуть напряжение, когда я хватаю её за руку и дёргаю на себя, беру за талию и прижимаю резко к себе. — Какого хрена ты себе позволяешь? — прижимаю девочку к себе ближе и грубее, в ответ на её колкости, и надеюсь найти хоть что-то похожее на тихое место, где она наконец позволит себе сказать хоть слово, пока случайные свидетели нашего нового сумасшествия приходят в шок. — На нас смотрят, Дан, остановись! — сворачиваю в какой-то коридор, под аккомпанемент воплей Тины. Замечаю, что здесь никого нет, яркий свет сменяется на полумрак, тащу злую девочку, вдавливая в себя, стараясь не обращать внимания на громкие маты. Резко и грубо вжимаю Тину в холодную стену, опираюсь двумя руками между её головы и два растерянных океана стреляют в меня недоумением. — Дай пройти! — сейчас она звучит иначе, гораздо громче и увереннее. Снова включился режим дерзкой и независимой Кароль, которая готова забрызгать всех своим ядом. Плевать я хотел на это и то, что до эфира остались жалкие минуты, я устал танцевать под дудки этих кукловодов. — Ты хотела что-то сказать? — произношу на выдохе, делая вид, что не слышу возмущений девочки. Всё внутри бурлит от раздражения, не знаю, как мне ещё удаётся держаться, и насколько меня вообще хватит, но уже чувствую, как всё внутри начинает сдавать. — Хватит прижимать меня к стене! — Я тебя даже не трогаю. — Позволь мне пройти. — И ты уйдёшь? — тяжёлый вздох слетает с женских губ и застывает где-то над нами. Она не смотрит, не поднимает взгляд, и пока я вдавливаю её в стену, она давит меня своим болезненным молчанием. Слышим шум из оживлённой части павильона, бьющиеся об холодный бетон капли с потолка, и гребанную ненавистную тишину, которая длится для меня неприлично долго. — Я хочу извиниться за то, что прогнала тебя тогда, — голубые зрачки поднимаются резко и стреляют в меня убивающей серьезностью. Она звучит уверенно, кажется даже искренне, и несмотря на всю ситуацию, Тина выглядит гораздо сильнее меня. — мне было тяжело. Если бы ты не ушёл, стало бы только хуже. — слова девочки, как острые ножи, режут меня глубоко, задевая самые чувствительные места. Теперь виноватым чувствую себя я. И сколько бы раз в голове я не пытался это отрицать я помню, что так и не узнал причину её звонка, не узнал причину заплаканных глаз и чёрт возьми сам полез к ней в постель. Всё было как в тумане тогда. Помню, что был с ней грубым. Хотел сделать больно, хотел, чтобы она почувствовала, какого это, но в итоге с этим снова справилась она, выкинув меня из своего дома, словно я использованная ненужная вещь. — Ты жалеешь? — не хочу тратить наше коротенькое время на нелепые и ненужные извинения, нам они уже не помогут. Хочу узнать только одно, то, о чём думаю с нашей первой ночи. — Я должна жалеть. — я сразу меняюсь в лице. Одной фразой она сбивает меня с толку. Удивление меняется на смятение, я ожидал услышать всё, что угодно, всё, кроме этого. — Что за бред? Ты никому ничего не должна. — машу головой, пытаюсь не воспринимать её слова всерьез. Я вообще перестаю её понимать, будто разговариваю с человеком на незнакомом мне языке. — Скажи честно, дело во мне? — Ты здесь не причем. Дело только во мне. Но ты не можешь этого понять. — Так скажи мне, что я должен понять? — срываюсь на крик, под тяжёлый вздох девочки. Кажется, будто между нами невидимая прочная стена, до которой я способен дотронуться. А за ней она, кричит мне, рассказывает о всех страхах, о всех причинах моих и её душевных ран, просит о помощи, но я не слышу ни слова, не могу распознать по губам, вижу лишь её измученное уставшее лицо и то, как срываются её связки. — Пропусти. — отталкивает меня и уходит. Звон каблуков эхом отдаётся в голове, пока я в отчаянии слежу за уходящей фигуркой. Не думал, что это будет так больно, не думал, что с ней будет так больно. Как жаль, что я не умею читать мысли. Она будто надеется, что я их прочитаю и лишу её должных объяснений. Но я так не умею. Я слишком глуп и прост, чтобы быть с ней. Успеваю вернуться до начала под громкие недовольства Завадюка. Смотрю на Тину, на её безэмоциональное каменное лицо и стеклянный взгляд, который устремлён куда-то в пустоту. Замечаю, что сегодня я чернее тучи, и у всех кроме нас с Тиной отличный настрой. Мы словно выбиваемся из толпы, но стоит ей услышать «Выходим в эфир», как на её лице вырастает широкая фальшивя улыбка, и глаза начинают неестественно ярко гореть. Так профессионально и чётко, в одно мгновение она меняет облик, лишая чужих глаз её бывалого смятения. Под тяжёлым шквалом мыслей перестаю обращать внимание на глупые шутки Лёши и вообще вникать в разговоры тренеров, от чего в наушник одно за одним в ухо летят просьбы включиться и не портить шоу. Каждый раз на меня оборачивается Тина, ждёт какой-то реакции, но я отвечаю ей лишь усталой улыбкой. — Дан, да что с тобой? — шёпотом слышу голос малышки, как только начинают объявлять имя следующего участника и камера перестаёт ловить каждый наш шорох. Блять. Действительно. Она не понимает, что со мной? — Давай работать дальше, пожалуйста. — Я просто устал. — устал от этого внимания, устал от каждого произнесенного слова, которое обязательно поймают и запишут, чтобы потом перевернуть и выставить в совершенно другом контексте. От вечных сценарных наставлений Завадюка для его любимых рейтингов. Устал от наших нестабильных отношений с Тиной, которые то и дело бросаются из крайности в крайность. Она распознаёт мои слова ежесекундно, видит суть в глазах и понимающе кивает. Слышу, как объявляют моего участника, стараюсь отбросить все нелепые домыслы из своей головы. Проникаюсь и успокаиваюсь, вижу, что вся тяжёлая долгая работа не была проделана зря. Словно сбрасываю груз с плеч, когда слышу чистые ноты в перемешку с длительными стараниями и неугасаемой надеждой. Перевожу взгляд на Тину, я всегда так делаю, когда на сцену выходит мой участник. Мне всегда важно видеть её реакцию, знать, что она думает. И сейчас я вижу чистую улыбку, она не кажется мне фальшивой или наигранной, она вызывает восхищение. Она радует меня, будто поднимает с колен, освещая всё, делая пространство не таким мрачным. Словно пелена, застилающая её холодное отношение ко мне. Жрурюсь и допиваю остывший кофе, как только начинается реклама. Откидываюсь на спинку и закрываю глаза, стараясь хоть как-то привести мысли в порядок, найти где-то силы, чтобы не отключиться посреди эфира. Отдалённо слышу тихие аккуратные шаги, мне даже не нужно открывать глаза, чтобы понять кто надвигается, я распознаю сразу, по аромату, такому до боли знакомому мне. Он каждый раз звучит для меня по-разному, то до жути противным, выворачивающим на изнанку, вызывающим тошноту. То как божье благословение, окрыляет, вызывает привыкание, и я готов впитывать его каждой клеточкой себя. Зависит от того, насколько у нас с Тиной всё плохо. Но кажется он больше не будет для меня чем-то манящим. Я больше не хочу быть от чего-то зависимым. Слышу тихий всхлип где-то слева, и не открывая глаз произношу: — Кажется сейчас потоп будет. — совершенно не думаю о чём говорю, кажется такую способность, как «думать» я вообще растерял за последние пару месяцев. И в ответ слышу ещё более громкий всхлип, с надрывом, вызывающий негодование. Открываю глаза, вижу Тину, только что вернувшуюся от мальчика с которым спела свою песню. Она стоит боком к креслу, отвернувшись от сцены, пытается стереть руками солёную влагу. — Тин, ну ты чего? — удивляюсь тому, насколько быстро она способна растрогаться, и понимаю, что больше не могу сидеть на месте и просто смотреть как краснеет её кожа, от того, насколько она отчаянно трёт собственное лицо, дабы стереть непрекращающиеся слёзы. — Держи, — поднимаюсь с кресла, вытаскивая из кармана платок и протягиваю ей. Она не торопится его брать, лишь отворачивается от меня, пытаясь скрыть заплаканное лицо. — Ну чего ты такая сентиментальная? — не оборачиваясь на меня, она не глядя выхватывает кусок ткани из моих рук. — Ну почему ты такой? — резко устремляет холодный взгляд почти в самую душу и я поеживаюсь от ощутимого дискомфорта. Она смотрит с упрёком, будто я как-то ей насолил, будто это я выгнал её из дома после секса. — Где твои слова о ненависти? — смотрю на неё, такую глупую, и пытаюсь угомонить зарождающий шторм внутри в перемешку с дичайшим отвращением. Не понимаю, какой рычаг в её голове каждый раз опускается, чтобы растоптать и изничтожить любой наш путь к самому банальному примирению. Наконец-то замечаю как к нам подбегает запыхавшийся визажист Кароль и наконец прерывает это гнетущее, почти раскалённое молчание между нами и мой призренный взгляд. — Ну и где вы ходите? Мне уже показалось, что я её сейчас буду в порядок приводить. — срываюсь на ни в чем невиноватой девушке и перевожу взгляд на Тину. — А тебе советую подумать о замене своих кадров, старые уже не справляются. — под сопровождение четырех растерянных зрачков, я раздраженно падаю в своё кресло и снова закрываю глаза. Перевожу дыхание, в очередной раз пытаюсь уверить себя в том, что эта женщина несёт всё, что взбредёт ей в голову. Знал бы я сам ответ на её вопрос. Но разве не лучше сгладить углы в этой ситуации, вместо того, чтобы считать друг друга врагами? Я не собираюсь брызгать в разные стороны ядом, только потому что я Тину никак не интересую. Вероятно так поступила бы она, но не я. Мне было достаточно её извинений, чтобы понять, что точку нужно было поставить ещё в начале. А лучше было бы вообще ничего не начинать. Но к сожалению наши пьяные мозги в тот проклятый март так не считали. Стараюсь больше не отвлекаться ни на что, кроме голосов. Вообще не понимаю, как шоу талантов превратилось в жалкую пародию на Санту Барбару. И как я успел проглядеть тот факт, что из моей симпатии сделали сюжетный фарс? Как только наши взгляды Тиной пересекаются, замечаю как она виновато глядит на меня и быстро отводит взгляд, пряча его под аллой улыбкой. Это умиляет, и я уже хотел ей сказать, что всё нормально, пока меня не прерывает Юра, сообщая о том, что это выступление посвящено Дану и Тине. Перевожу взгляд на девочку, она уже не сдерживает себя и так заливисто смеётся, что я подхватываю это сразу же, встаю, и хлопаю всему, что творится на сцене. Эта импровизированная свадьба поднимает Тину с кресла и она даже не боится ко мне подойти, наоборот сама тянется меня обнять, завлекая в танец. Словно все стены, что выросли за этот месяц осыпаются под нашими ногами и я больше не чувствую наэлектризованного напряжения. Как дети смеёмся с шоу, что снова устроили без нашего ведома и это даже не напрягает, наоборот поднимает настроение после стольких падений. Смешу Тину ещё больше, показывая свои фирменные танцы и улыбка на её лице с каждым разом становится всё шире, а смех громче. Люблю наши такие моменты, мне их не хватало со слепых. Тогда ещё не казалось, что я размазан по стенке, да и жизнь была куда красочнее. Наконец выдыхаю, не чувствуя себя под прицелом десятка камер. Иду в своё логово с мыслями о том, что скоро вернусь домой и спокойно посплю, без камня на душе, что отзывал, то сон, то аппетит. На лестнице вижу знакомую фигурку в жёлтом, ускоряю шаг и подставляю руку. Она без сомнений вкладывает свою в мою, под звучание своего благодарного «Спасибо». — А Паша где? Почему не помогает? — У него дела, ещё и водителя с собой забрал. — отвечает с явным недовольством, а меня сейчас волнует, как она будет добираться домой. — Если хочешь, могу подбросить тебя до дома. — совершенно забываю о своих планах на долгожданный сон, только сейчас понимаю, что если повезу девочку, в лучшем случае вернусь часа через два. — О нет, Дан, не нужно. — Не подумай, я без задних мыслей, просто хочу помочь. — Спасибо, но не стоит, я сама. — Ладно. — я больше не в том положении, чтобы на чем-то настаивать, я и сам этого больше не хочу. Наконец переступаем последнюю ступеньку и Тина поворачивается лицом ко мне. — Извини за ту сцену, не знаю, что на меня нашло. — Ты слишком часто стала извиняться. — глупо шучу, ловя взгляд Тины, которая юмор совершенно не оценила, и мысленно даю себе пощечину. Видимо думать, перед тем, как говорить мы оба так и не научились. — Ничего, я всё понимаю. — она сдержанно кивает и уходит. Наконец покидаю злосчастный павильон, глубоко вдыхая свежий воздух. Слишком много всего произошло для обычных съёмок. Глазами выискиваю где оставил машину, пока случайно не натыкаюсь на картину. Чужой автомобиль. Тина обнимает какого-то мужика, целуя в щёку, звонко смеётся с пошлых шуток. Это не её водитель. Да и она ведёт себя с ним никак с обычным водителем. Жалко усмехаюсь самому себе, в голове выстраивая понятную картину. Даже не хочу думать об этом, забивать голову тем, что мне точно покоя не даст. Я всегда подозревал, что у неё кто-то есть. Но на каждое наше «ненавижу», надеялся, что тут не ввязан кто-то третий. И вот на меня падает новый камень, намного тяжелее, который не просто лишает сна и аппетита, он лишает воздуха.