Прощение

Противный дым сочится по лёгким, пока я стою у входа в павильон и думаю идти ли? Может бросить всё, купить билеты и свалить в один конец, никого не предупредив? В моей голове звучит заманчиво. Прохладный ветер колит лицо, пока я оглядываю последствия недавней зимы. Противная слякоть, лужи и грязные тающие сугробы — не тот вид, о котором я мечтал. А потом взгляд падает на место, где недавно стояла та злополучная машина. Сейчас это место пустует, но в моей голове отлично проносится то, как милая Тина без сомнений запрыгнула в дорогую тачку с каким-то высоким мужиком. Не знаю, ревность ли это, или злость на свою глупую наивность, но бедная пачка в моём кулаке под напором сжимается до боли в коже, ломая сигареты, пока табак быстро сыпется на мокрый асфальт. Она мне ничего не должна и я ей ничего не должен. С такими понятиями я шёл по жизни, тогда почему сейчас внутри так паршиво? Вообще перестал понимать, что происходит со мной последние несколько месяцев. Перестал узнавать себя, и лишь усталое отражение в зеркале напоминает о старом Балане. Иду по знакомому коридору, с видом умирающего лебедя, контрастируя с бешеной суетой вокруг. Она же не могла быть параллельно с кем-то ещё? Господи, это не выходит из моей головы. Ну она же и вправду мне никто. Чёрт возьми! Да, Балан, вы с ней чужие люди, она ясно дала понять. Грёбанные вопросы загоняют меня в тупик. Я не знаю ответ ни на один, но как на зло, с каждой минутой их становится всё больше. Знаю лишь одно, для меня она не чужая. Сколько бы раз я не пытался заставить думать себя, что это не так, сколько бы раз она не обжигала бесконечными точками, я всё также глупо верю, что наша история ещё не закончена. Я честно не хочу иметь с ней ничего общего, не хочу видеть её, наконец забыть эту отвратительную женщину, но знаю, что стоит ей позвонить, я тут же сорвусь и приеду в любую жопу, где бы она не была. Буду готов воспользоваться любой возможностью, чтобы сорвать с неё одежду, выслушивать всё, что накопилось на душе и верить в любую брехню, которую она будет сочинять на ходу. От очевидного осознания становится только противнее, чувствую себя беспомощным, загнанным в угол выдуманными чувствами. В конце концов я не настолько поехал крышей и пока ещё не превратился в девочку, которая накручивает себя небылицами. Прекрасно понимаю, с ней мог быть кто угодно, и существует тысяча причин, из-за которых она возвращалась домой не на своей машине. Но проклятое седьмое чувство маячит на окраине разума и заставляет представлять самый худший сюжет. Конечно же худший он только для меня. Прохожу в зал, через три дня здесь снова воцарит шоу, светодиоды будут резать глаза и громкая музыка бить по перепонкам, а пока здесь невзрачно, и только суета рабочих и тихие разговоры присутствующих разбавляют эту непривычную тоску. Я сразу замечаю своих коллег у кресел и с какой-то мнимой лёгкостью подхожу к ним, уверенно и чересчур напыщенно жму мужчинам руки, а потом подхожу к Тине, и маска, которая не так давно была врождённым выражением моего лица, спадает. Она будто видит насквозь, видит, что я не в порядке, и что теперь мне приходится притворяться, а не быть. — Привет. — здороваюсь как-то безразлично, будто мне всё равно, и все личности в моей голове начинают смеяться с этой отвратительной актерской игры. — Привет. — она звучит гораздо эмоциональней, с пугающими меня заботой и волнением. — Дан, у тебя всё в порядке? Выглядишь не очень. — Ну спасибо. — усмехаюсь, меня до чёртиков умиляет формулировка её высказываний, которые она умудряется до конца не додумать. — Нет, не подумай ничего такого, просто выглядишь измотанным. — а она выглядит как всегда отлично, и даже вечно красная помада никогда не сделает её образ примитивным. Весёлая шляпа, обтягивающая чёрная майка и высокие каблуки — в этом вся Тина Кароль. — У меня всё отлично, Тина, но мне приятно, что ты волнуешься. — чувствую, как уже родная, настоящая лукавая улыбка Дана Балана лезет наружу и уверенность начинает расти сама по себе, будто воскресая меня старого. А девочка усмехается и закатывает глаза. Вторю её усмешке, пока внимание на себя не привлекает бородатый продюссерешка, живущий в мире своих сценарных сказок. — О, Дан, ты на месте, отлично, тогда можем начинать. — от его якобы профессиональных интонаций, которые он неумело мешает с доброжелательностью, хочется блевать. — Давайте, ребята, за работу! Чем раньше начнём, тем раньше закончим! — я быстро переглядываюсь с Тиной, и нам обоим становится смешно от этого маленького босса. Я помогаю малышке подняться на сцену, а затем слышу недовольное ворчание. — Кто этот бред вообще придумал? — смотрю на сцену, а затем на огромную букву V, которую должны поднять в воздух. — Что? Высоты боишься? — спрашиваю с нескрываемым стёбом, даже не надеясь услышать положительный ответ. — Боюсь. — Неужели, я думал Тина Кароль ничего не боится. — Неправильно думал. — Ладно тебе, не бойся, в любом случае я рядом, если что, поймаю. — на лице Тины вырастает смущенная ухмылка, которую она старательно пытается скрыть за закатанными глазами. Малышка на трясущихся ногах забирается на дурацкое сооружение и вскрикивает, когда оно начинает сильно качаться. — Дан, вся надежда на тебя. — я тепло ей улыбаюсь, пытаясь успокоить, и кажется это срабатывает. Раз за разом мы поём надоедливые строчки, словно проигрыватели, на которых заела старая пластинка – играем одну и ту же мелодию. Чувствую, как с каждой секундой начинаю закипать всё больше и больше. Я устал чертовски сильно и моё раздражение отражается на лицах других поющих. Я поглядываю на Тину, вижу, что она напряжена ещё больше, поёт, сидя на этой чертовой конструкции, которая висит на соплях, и мешает внутри страх и своё бешенство, но всё равно продолжает петь. И когда репетиция заканчивается, мы все с облегчением выдыхаем. — Вот видишь, не всё так страшно. — Ага, дай бог не грохнуться вместе с ней в прямом эфире. — меня по-доброму смешит то, как она неумело использует сарказм и показывает своё недовольство. Мы выходим на финишную прямую, и вот через пару дней эта очередная маленькая история моей жизни подойдёт к концу. Я иду с Тиной по вечно тёмному коридору и даже не знаю с чего начать. И стоит ли начинать вообще? Имеет ли это теперь смысл? С самого начала, всё, что между нами было не имело этого конченного смысла. Я до последнего надеялся, что это не так, но Тина заставила меня так думать, словно зерно, посадила мне в голову, которое с каждой минутой разрасталось всё больше и больше. Я подаю ей руку, когда на нашем пути вырастает лестница. Метафорично, все наши взаимодействия – это лестница, и Тина стоит на вершине, а я каждый раз падаю и скатываюсь вниз. Вот только не знаю, стоит ли она на верхушке одна, или с кем-то ещё. Она переступает последнюю ступеньку и выпускает свою руку из моей, а я слишком зол сейчас и внутри бурлит всё то, что долгое время просится наружу. Я привык так, привык не держать в себе, привык импульсивно действовать, привык не думать о последствиях. — Постой. — Тина оборачивается, стоит и озадаченно выжидает, — Ответь мне прямо сейчас, у тебя кто-то есть? — Что? — её явно ошарашивает мой вопрос, брови ползут наверх, а зрачки округляются. — Ты слышала, что я сказал. — мои интонации меняются сразу же, я звучу грубо, раздражённо, но пиздец, как серьёзно. — Нашёл место где спрашивать. А почему не на сцене, при всех в микрофон? — она злиться, терпеть не может, когда кто-то позволяет разговаривать с ней так. Её взгляд сразу меняется на тот, который я буду помнить всегда, который показывает всю ненависть, что она испытывает – холодный и презренный. Она быстро разворачивается на высоких каблуках и пытается уйти, а я с силой хватаю тонкую руку и дёргаю на себя. — Мне плевать, пусть слушают. Отвечай. — выпускаю сквозь зубы, приказной тон пугает девочку, но грёбанное эго возвращает её на место, чтобы она не забывала показывать всю свою наглость и возвышенность. — Нет у меня никого, вообще никого. — последнии два слова она поизносит гораздо громче, растягивает, будто пробует каждую букву на вкус, показывая мне, что я для неё тоже никто и всё, что между нами было, для Тины Кароль не больше, чем случайный секс по пьяне. Используя всю силу, что у неё есть, она выдергивает руку из хвата, а я даже не противлюсь и просто смотрю, как маленькая фигурка быстро покидает мою компанию, и звон каблуков с болью отбивает по перепонкам, в такт пульсации крови в моих мозгах. Продолжаю стоять на том же месте, кулаки сжимаются до боли в костях, не долго думая я широкими шагами сокращаю расстояние до тининой гримерки и без стука влетаю в неё. Мрачное помещение, освещаемое единственной жалкой лампой, её фирменный запах в перемешку с запахами новой одежды и старой древесины ежесекундно бьют в голову, действуя неприятным головокружением. В полумраке с трудом разглядываю диван, на котором неаккуратно раскиданы вещи, столик, с журналами явно не первой новизны. Зато легко глазами ловлю очертания привлекательного тела Тины, в планы которой входило переодеться. Она быстро натягивает наполовину снятую майку, как только дверь с грохотом захлопывается. — Стучаться не учили? — она вскрикивает от неожиданности, разворачивается и обдаёт всего меня ледяным, практически убивающим взглядом. — А смысл? Что я там не видел? — Выйди вон отсюда. — её бесит всё это, я бешу её, мои наглые высказывания, спокойная интонация, то, как я по-хозяйски располагаюсь в её гримерке. — Прекрати уже, я не ругаться сюда пришёл. — А зачем ты пришёл? Снова играть на моих нервах? Мусолить то, что мы уже давно прошли? Я просто не понимаю, Балан, всё же вроде наладилось, зачем ты снова всё портишь? — Я порчу? Это ты испортила мою жизнь своими непонятками в бошке, игралась со мной, как с куклой, а теперь говоришь, что всё наладилось? — делаю паузу, громкий тон голоса непроизвольно утихает, но не сменяет раздражённых нот. — Послушай, если я делаю вид, что всё в порядке для твоего грёбанного образа матери Терезы, это не значит, что со мной действительно всё в порядке. — Что ты здесь тогда делаешь? — Устал держать в себе. — подхожу почти вплотную, пытаюсь взять её руку, но девочка отдёргивает, смотрит недоверительно. — Дай мне руку, Тина. — снова приказываю, звучу слишком жёстко, не так, как хотел, а она пугается, расслабляет руку и я медленно, но решительно беру её в свою. — Я не понимаю, что я делаю не так… — Дан, дело не в тебе. — она перебивает, знает, как я это ненавижу и делает, а ещё больше я ненавижу, когда она пытается оправдать всё собой, но дело в нас обоих. — Дай мне закончить. — я выдыхаю и пытаюсь продолжить. — Послушай, я знаю, ты боишься, считаешь, что это неправильно, но почему бы не попробовать? Начни снова жить, Тина, мне больно смотреть на то, как ты себя истязаешь. — Я… — голос предательски надрывается. Она долго тянет, потом вздыхает, подбирает слова, хочет ответить, но обрывает себя, даже не начав, и отрицательно машет головой. — Я не готова. — звучит обречённо, устало и тоскливо, словно она ставит на себе крест, и от этого мне становится не по себе. Я сильнее сжимаю ладонь девочки. — Я на тебя не давлю. — почему-то начинаю говорить шёпотом, большим пальцем медленно поглаживаю холодную бархатную кожу. — Просто не отталкивай меня, большего я не прошу. Я ещё долго продолжаю смотреть в её глаза, при тусклом освящении они приобретают новый оттенок, который завораживает ежесекундно. Пытаюсь понять, что меня в них зацепило, что в их обладательнице такого особенного, что привязало меня и никак не отпускает. Чувствую, как неудержимое умиротворение разливается по всему помещению, как обычное молчание способно успокоить две неугомонные, разбитые души. И понимаю, как мало нужно было, чтобы распутать этот, как казалось безнадежный клубок. Родной запах снова действует на меня так, как и тогда, и мне ничего так сильно не хочется, как поцеловать её сейчас. Я медленно наклоняюсь к женскому лицу и замираю в паре сантиметров от манящих губ, заглядываю в голубые зрачки, пытаясь найти в них возражение, но не нахожу и со всей нежностью, что во мне есть, накрываю пухлые губы. Замираю. Чувствую, как все тело пробивает разряд, как немыслимое тепло обдаёт всего меня, постепенно превращаясь в жар, и от маленькой ладони, что я неистово продолжаю сжимать, исходит дрожь, которая на каком-то электрическом уровне проникает ко мне под кожу, заставляя пульсировать каждую клеточку. Мои губы медленно начинают двигаться, будто бояться спугнуть, будто изучают её вкус, который я итак знаю наизусть, и Тина отвечает, шатко и неуверенно, словно почувствовала сейчас тоже самое, что и я. Две маленькие ладошки решительно ложатся на мой торс, обжигая кожу, и медленно тянутся вверх, как два раскалённых угля, отпечатываются дорожками ожогов на груди, и останавливаются у меня на шее, прижимаясь ближе, совершенно уничтожив расстояние. Как же я скучал. Обхватываю хрупкую спину, прижимаю к себе как можно сильнее и будто чувствую своим, недавно ожившим сердцем, безумно бьющееся её. Языком осторожно касаюсь нижней губы малышки, провожу влажную дорожку, как бы спрашивая разрешения, и её рот предательски открывается мне навстречу. Горю, плавлюсь и тону в лаве из собственного самообладания, когда наши языки переплетаются, словно соединяя нас в единое целое, напоминая, как идеально мы подходим друг другу. Всё теряет смысл в одно мгновение, я не чувствую ни пространства, ни времени, ни пола под ногами, только всепоглощающая нежность, страсть, не имеющая ни капли пошлости, и тепло малышки, которое она излучает в сотни раз сильнее обычного — остаются материальными. Хочется провалиться в небытие, лишь бы нас снова не оторвали друг от друга, лишь бы суровость внешнего мира снова не расставила непроходимые преграды, но воздух предательски заканчивается, душа меня и все мои надежды. Она отстраняется первая, тяжело выдыхая, большие глаза распахиваются, стреляя в меня какой-то удовлетворённостью, я читаю эту собственность во взгляде, как бы говорящую «Балан, ты больше никуда не денешься», а потом она медленно облизывает опухшие губы и я прямо сейчас готов кончить от этой картины. Тина не прерывает зрительный контакт ни на секунду, и смотрит так чисто, доверительно и так глубоко, словно пронизывает всего меня, залезает в голову, без слов признаваясь во всём. Интуитивно, будто все наши желания совпадают, мы склоняем головы и соприкоснёмся лбами. Маленькая ручка тянется наверх к моему затылку, путается в волосах, массирует голову, и аккуратненький носик неторопливо начинает тереться об мой. Мы делим на двоих тяжёлый липкий воздух, но не смотря на это, по всему телу разливается неописуемая гармония от нашей близости. Мир, от которого меня отделяет лишь жалкая дверь, уже не кажется таким важным, всё перестаёт быть важным сейчас, рассыпается и опадает нам под ноги, и я хочу растянуть эту беззаботность до момента, пока моё сердце не сделает последний удар. Но тревога маячит на окраине разума, оставляя тоненькую нить между мной и реальностью, я так боюсь её отпускать. Я верю ей, по крайней мере сейчас, пока она в моих руках, каждое её действие, каждое слово кажутся мне искренними, но когда я отпущу, и чертова дверь захлопнется за мной, что будет тогда? Что будет с Тиной? Будет ли она также уверенна во мне? Или снова наденет маску и начнёт избегать меня и саму себя? Реальность загоняет её в рамки, которым она с лёгкостью повинуется, и каждое её действие, каждый шаг – это грёбанная лотерея. Слышу, как дверная ручка громко опускается и в ту же секунду Тина резко отталкивает меня, делает пару шагов назад, и такой нежеланный сейчас силуэт Орлова появляется из дверного проёма. — Тина, что за хрень, мы должны были уехать ещё двадцать минут назад. — Паша медленно поднимает голову, что пару секунд назад была полностью увлечена чем-то в телефоне, и обдаёт нас озадаченным взглядом. Смотрю на Орлова, который в недоумении изгибает бровь, а затем перевожу взгляд на Тину, которая явно сметена и не знает, что делать. Неловкость в помещении концентрируется также быстро, как и рождаются многочисленные вопросы в голове палача, и мне до чёртиков смешно с этой ситуации, так, что я с трудом сдерживаю смех. — Дан? Что ты здесь делаешь? — И тебе привет, Паш. — краем глаза поглядываю на Тину, что кажется застыла в оцепенении. Моя ядовитая улыбка ползёт сама по себе, ничего не могу с собой поделать, и я уж если быть честным, я хочу, чтобы Орлов знал про нас, но пока этого не захочет Тина, я ничего не скажу. — Да ничего особенного, обсуждали с Тиной некоторые рабочие моменты. — Понятно. — палач переводит неоднозначный взгляд на Тину, которая застыла и кажется проглотила язык. — Ладно, я пойду. — жму руку Паше и выхожу из гримерки. Поток свежего воздуха бьет в голову, в глазах резко темнеет, от яркого света я пошатываюсь и с трудом нахожу точку опоры в виде стены. Чувствую как постепенно возвращаюсь на землю, перед глазами всё те же голубые зрачки и все мысли только о ней. Не могу забыть её мокрые губы, так идеально сочетающейся с моими сухими. Внутри фейерверк радости и страх, кажется никогда ещё не чувствовал такого… Ни к кому не чувствовал такого… Больше не хочу быть пьяной слабостью, хочу просыпаться по утрам и видеть её улыбку, хочу без предупреждений приезжать домой, хочу быть частичкой её жизни. Да, старина Балан, неужели повзрослел. Иду по коридору с улыбкой чеширского кота и уже представляю как глупо выгляжу со стороны. Тяжело думать о будущем, не зная как снова нами распорядиться судьба. Не кинет ли Тина, выйдя из гримерной, мой номер в чёрный список? С появлением этой женщины я начал постоянно загонять себя в страшные мысли, хотя раньше меня совершенно не волновали подобные проблемы. Меня волнует она, и я действительно боюсь, что в пшеничной головке что-то перемкнёт и она снова начнёт считать меня своим врагом.