Маленькая теплая птичка

Тут все как прежде. Как прежде пахнет свежей травой и старыми книгами, как прежде солнце ласкает грубый камень стен, как прежде слышатся счастливые голоса. Вот только это вранье. Ничего никогда не будет как прежде. Гермиона несмело (удивительно, как многое она, гриффиндорка, делала несмело), шагала по тропинке к Хогвартсу. Прикрывала глаза, щурясь от сентябрьского солнца, кутала в рукава мантии замерзающие руки, дышала и слушала жизнь вокруг. Казалось, все кипело – младшекурсники смеялись, старосты пытались собрать школьников в строй, профессор Макгонагалл рассказывала о распределении. Школьный двор, каким она его знала, каким она его помнила до войны. Новый учебный год. Как она могла не вернуться? Ни Рон, ни Гарри не смогли (или не захотели), но ей было плевать. После стольких переживаний, после боли потерь и счастья победы, она разучилась чувствовать. Ни ненависти, ни любви. Ничего, кроме желания продолжать жизнь на автомате. Ничего, кроме боли. Она – механизм. Сломанный, но почему-то продолжающий функционировать. С дырой вместо сердца. С солеными озерами вместо глаз. Вдох-выдох. Каменные ступени. Большой зал. Подняться и зайти. Увидеть столы, угощения, шляпу. Забыть про мертвые тела, которые лежали здесь пару месяцев назад. Узнать тех, кто смог вернуться. Не увидеть тех, кто вернуться не смог. Гермиона села за стол и оглянулась. Дин, Симус, Парвати и еще несколько человек с их курса. Седьмой (а точнее восьмой) курс Гриффиндора не отличался многочисленностью. Не лучше картина была за столами Когтеврана и Пуффендуя. На слизеринцев смотреть не хотелось. Вдох-выдох. Два укуса и тошнота в горле. У еды слишком яркий вкус. Хорошо, что все когда-то кончается. Значит, и этот ужин тоже когда-нибудь подойдет к концу. Вдох-выдох. Подъем. Пару сотен шагов до комнаты. Не оборачиваясь, не слыша шепот за спиной, не чувствуя, что чьи-то серые глаза поймали в ловушку ее сутулую худую спину. Спокойной ночи, Гермиона. Постарайся поспать. Первый раз за последние, кажется, сто лет.

***

Ему было чертовски жаль. Он пробовал это чувство на вкус. Впервые, с отвращением к миру, который заставил его сломаться, и к самому себе. Жаль – слово вязкое, как патока, и душное, как воздух в запертой комнате. Все, во что он когда-то «верил» погибло: уважение к отцу, ненависть к грязнокровкам, чувство собственного превосходства. Все это растворилось там, в подвалах Мэнора, где убивали сотнями. Оно растерзалось на полу их парадного зала вместе с криками Грейнджер. Оно разбилось вместе с Дамблдором о твердую земь волшебного мира. Ему было чертовски жаль. Жаль, что он выбрал не ТУ сторону. Жаль себя, прошедшего через все это дерьмо. Жаль других, погибших и пострадавших от рук сторонников Лорда. Жаль, что никто не верит ни в его раскаяние, ни в него самого. Первый пир в Большом зале. Такое ощущение, что война – это лишь страшный сон всех, кто старше семнадцати. Их легко можно найти в толпе черных мантий: тени под глазами, шрамы и слишком взрослый взгляд. Драко не хотел смотреть по сторонам. Из каждого угла чертово осуждение или, о боже, сочувствие. Не ему винить их, но это… напрягало. Вернулись немногие. Странно, но Поттера и Уизли не было за столом красно-золотых. А вот Грейнджер… Когда Малфой заметил ее лохматую макушку за столом Гриффиндора, сердце болезненно сжалось. Он не мог не замечать ее или ненавидеть, как прежде. Не мог, потому что в 17 лет увидел истерзанную девчонку на полу своего дома. Что-то окончательно сломалось в тот миг, ведь он не понимал – а за что? Она выглядела ужасно. Драко никогда не смотрел на нее специально, но в те недолгие минуты их перепалок, перед ним всегда был вздернутый веснушчатый нос, кудрявая голова и такие острые, тонкие губы. Он видел ее скорее, как образ, как ураган, который вызывал раздражение и гнев. Гордая зазнайка с прямым взглядом и дерзким языком. Такой он помнил ее. Такой она была до ночи на полу Мэнора, до нового шрама, до перелома. От нее будто ничего не осталось. Худое лицо, две впадины вместо глаз, бескровный рот. Он мог поклясться, что не видел прежде человека, который так сильно желал бы раствориться. Ссутулившаяся, тусклая, с сединой в волосах… Блять, какого черта. Какого черта он вообще смотрит на нее? Думает о ней. Чувствует это сраное чувство, ставшее таким родным. Ему снова жаль. Драко поднялся из-за стола. Плевать на удивленного Блейза – сейчас Малфою нужно поспать. Закрыть глаза и попытаться прожить еще одну ночь без кошмаров. Закрыть глаза, чтобы обмануть себя.