Первая гроза: Оттепель

Демидов остановил машину и насмешливо посмотрел на однотипные белые строения, тянущиеся слева от дороги. Вокруг было тихо, не был заметен даже случайный прохожий. Только солнце, покатываясь в небе, точно мяч, припекало макушки, обрамляло своим светом зелень листвы, ткало светотень, ситцевым платком ползущую по земле. В общем, вокруг всё жило предвкушением лета. Беляев волновался так, что у него, как говорится, тряслись поджилки, а ладони были влажными всю дорогу до места назначения. Убогие постройки, тянущиеся слева, являлись самыми обычными бараками, которые можно было сыскать в любом городе СССР, даже Москве и Ленинграде. Жили в них обычно малоимущие граждане, едва сводящие концы с концами. Сидельцы, отмотавшие какой-либо срок, тоже чаще всего после освобождения заселялись именно в бараки. — Выходи, — скомандовал генерал. Сергей вылез из автомобиля, тщедушно промокая лицо платком. Ему казалось, что ещё немного, и он точно грохнется в обморок. Его ждала встреча с отцом, с человеком, из-за которого его судьба сложилась именно так, а не иначе. Если бы Стеклов не был осуждён, Серёжа бы не считался родственником врага народа, и их пути с Демидовым никогда бы не пересеклись. И сейчас он, возможно, жил бы именно так, как желал не только втайне от супруга, но даже втайне от самого себя. Беляев шёл за Дмитрием, который направился в один из подъездов самого крайнего здания. Внутри было сыро и пахло плесенью; Сергея впечатлили и низкие потолки. Всё было куце и маломерно, к чему, живший в просторе Сергей, совсем не привык. Демидов трижды постучал в одну из обшарпанных дверей. Открыли не сразу. Тучная женщина с длинными седыми волосами исподлобья посмотрела на гостей. Её коричневый домашний халат местами был заляпан, и требовал стирки. — Вам кого? — басом спросила она. — Алексей Стеклов дома? — бесстрастно отозвался Дмитрий. — Проходите, — ещё раз смерив мужчин тяжёлым взглядом, она посторонилась. Уходя на кухню, небрежно махнула рукой в сторону двери, на которой был наклеен календарь текущего года, а яркая иллюстрация изображала широко улыбающуюся колхозницу, держащую в руках капусту и букет морковок — «Коллективное хозяйство — будущее!». К огромному удивлению Сергея, Демидов не стал заходить. Оставшись стоять у стены, к которой были прибиты полки, хранящие пыльные банки и бутылки, он закурил. — Ну, смелее, — сказал, ухмыльнувшись. Беляев сглотнул и, сунув в карман платок, постучал в дверь. — Кто? — раздался приглушённый голос. Сергей вошёл. То, что он увидел, оказалось ещё более убогим зрелищем, нежели коридор, неровно оклеенный коричневыми пошарканными обоями. Небольшая комнатка с низким потолком, в которой царила жуткая духота, была завалена каким-то барахлом. Бутылки стояли не только на столе, но и на подоконнике. Вместо кровати — матрас. На нём — рваные газеты. За маленьким столом, жуя гречневую кашу, сидел отец Сергея, Алексей Стеклов. Рядом с тарелкой стояли гранёный стакан и начатая бутылка водки. При виде родителя у мужчины засаднило сердце. Мужчина как-то странно смотрел на пришедшего, слегка щурясь. — Папа? — только и смог вымолвить Серёжа. Стеклов поднёс кулак ко рту и икнул. — Так ты… мой сын? — отстранённо спросил нетрезвый мужчина. — Д-да… — Садись, — Алексей кивнул на табуретку, стоящую у стола. Щетина, плывущий серо-голубой, как у Сергея, взгляд, несвежая белая майка и синие трико — помятый образ постоянно пьющего человека говорил о Стеклове куда больше, чем сухие буквы протоколов, которые недавно читал Беляев. — Ты откуда нарисовался такой? — схватив бутылку, Алексей плеснул в два стакана и сунул один Сергею. — Ну, за встречу. Выпил один. Беляев вернул водку на стол, не в силах отвести взгляд от мужчины. Он испытал безумное разочарование. Летя сюда на крыльях, в волнении желая увидеть родного человека, сейчас он сидел рядом с опустившимся почти на самое дно пьяницей, которому было плевать, кто перед ним. — Папа, я читал, за что тебя отправили в лагерь… Мне очень жаль, что так получилось… Ты ведь не был виноват, правда? — почти шёпотом спросил Беляев. Стеклов, помешивая кашу ложкой, насмешливо посмотрел на сына. — Ну, что ты… Наша система самая справедливая, наш суд — самый гуманный. — Ты ведь сейчас работаешь на местной фабрике, да? — Ну и что? — Ты знаешь, я, быть может, смогу договориться, чтобы тебя перевели в Москву… — голос Сергея подрагивал. — В Москву? Ну ты загнул. Чего мне там делать? Не, мне хватило — проблем не ищу, — нехорошо ухмыльнулся Стеклов и заскользил злым взглядом по сыну. — А ты хорошо устроился, да? Вон, какой холёный… — Папа, ты… Ты понимаешь, кто я? Я — твой сын… Стеклов взял бутылку и наполнил свой стакан целиком: — Эх, парнишка, ты уже достаточно большой, чтобы тебя нянчить. А её я никогда не любил. Запомнил? Никогда. Сердце Беляева заскулило и болезненно сжалось. Слышать такое от своего отца было больно. Он молча наблюдал за тем, как Алексей, залив в себя водку, заталкивает в рот ложку с гречкой. — Не знаю, бля, откуда ты вообще такой нарисовался… — процедил Стеклов со злостью. — Шёл бы ты отсюда, рохля. Беляев судорожно провёл ладонью по лицу. Встав, молча направился к двери и вышел из комнаты. Ему казалось, что он полностью уничтожен. — Как ты? — спросил Демидов, когда они вышли на улицу. Он и сам видел, что муж далеко не в форме, но нужно же было как-то завязать разговор. — Я ему даром не нужен, — пробормотал Серёжа. — Ему вообще никто не нужен… — Я рад, что ты это понимаешь. — Ты знал? — влажный взгляд метнулся к строгому лицу супруга. — Знал. Как видишь, Сергей, у тебя есть только я. И Беляев не мог с этим спорить. Последняя надежда на то, что у него появится ещё кто-то родной и близкий, разбилась и разлетелась на множество кусков. Серёжа первым обнял Демидова и уткнулся лицом в его шею. Тёплый весенний воздух пробрался под лёгкую ткань его рубахи. — Я благодарен тебе… — прошептал Беляев. — За что? — Дмитрий медленно обнял мужа в ответ. — За то, что ты всегда рядом и никогда меня не бросишь. Углы губ Демидова дёрнулись. — Мне нравится, Серёженька, когда ты благодарен. — Он сказал… Сказал, что никогда не любил её… Зачем я ждал этой встречи? Зачем вспоминал об отце? Мы не были ему нужны, — Беляев сильнее вжался лицом в шею супруга. — Никогда… — Ну, ты ведь не знал. — Да. Я надеялся. Дмитрий какое-то время молчал, а потом вдруг выдал: — Если хочешь, пойдём в театр. Удивлённый Сергей отстранился от мужа и посмотрел в его бесстрастный карий взгляд. Демидов был одет в белую рубашку и чёрный костюм, его ботинки, как и всегда, были вычищены до блеска — наряд вполне соответствовал театральному. — Идём, — кивнул Серёжа, внутренне благодаря супруга за такое предложение. Беляев мягко сжал запястье Дмитрия, думая, что вопреки суровой воли того, вопреки частой грубости и почти постоянной холодной отстранённости, Сергей любит его, и никогда ни на кого не променяет. Они уже давно породнились и стали одним целым. Десять лет прошли, как десять недель — не больше. В конце концов, если бы не Демидов, был бы он сейчас жив? Кажется, этот человек дважды спас ему жизнь. В первый раз, не заводя на него уголовное дело. Второй — достав заморское редчайшее лекарство, чтобы купировать генетическое заболевание. Беляев испытал прилив сильной и чистой любви, и вовсе не к тому, к кому ехал. Остаток того дня они провели потрясающе. Демидов купил Сергею гематоген, затем супруги прогулялись по парку, ловя тёплые солнечные лучи гаснущего дня, после чего они поехали в театр. Сергей думал о том, что если бы таких прекрасных дней было больше, он был бы гораздо счастливее. Апрель, 1970 год. Демидов со злостью смотрел на своё отражение. У него не осталось ни одного тёмного волоска. Он и не думал, серебро окрасит его шевелюру так, вроде бы, скоро. Но тут же генерал вспоминал, сколько ему лет, и становилось тяжело. Мужчина всё ещё оставался в хорошей физической форме, но годы есть годы, и он прекрасно знал это. Больше всего на свете ему не хотелось стать дряхлым дедом, за которым нужен уход. Не хотелось быть слабым и нуждающимся — Дмитрий просто не мог себе этого позволить. Он всегда был одиноким злым волчарой, которому никто не нужен. Так может ли он допустить, что ему понадобится палочка, и, не дай Бог, утка? Ему-то, ловкому, прыткому бесстрастному убийце врагов трудового народа? Демидов давно выбрал этот день, обведя его карандашом в своём календаре. И у него уже было готово почти всё. Отвернувшись от зеркала, мужчина вышел из ванной. Достав из карман серых брюк серебряный портсигар и зажигалку с гравировкой «НКВД», он небрежно закурил. Комнаты щедро освещало лимонное апрельское солнце, за окнами плавно покачивалась зелень деревьев. Остановившись в своём кабинете возле застеклённого шкафа с книгами, Демидов полуулыбнулся. Взгляд приковал том в коричневом переплёте. Эту книгу он забрал у одних буржуинов, которых застрелил много лет назад, ещё в двадцатых. Он никогда не занимался воровством, но тогда не удержался, и прихватил с собой книгу. В ней были собраны лучшие работы немецкого философа Вернера. Дмитрий был единственным в своей семье, кто читал книги. С ранней юности он знал, что вырвется из деревенского, примитивного, на его взгляд, существования. Поэтому, мужчина никогда не стремился поддерживать связь с семьёй. Последние десять лет он и вовсе не связывался ни с кем из них, и понятия не имел, кто жив, а кто нет. Ему было это безразлично. Значение имел только Беляев. Накануне у них было страстное соитие, во время которого Демидов доставил мужу максимальное наслаждение. И сам получил его, дико трахая, словно вытрахивая саму душу, кусая плечи, лопатки и рыча: «Мой». Дмитрий всегда знал, что будет для Серёженьки первым и последним. В последние годы подозрительность мужчины достигла апогея: он считал, что Беляев, выходя в магазин, может ловить чьи-то заинтересованные взгляды. И пусть Сергей уже не был приятным и милым молодым человеком — он стал интересным, хорошо сложенным мужчиной. Возможное будущее виделось Дмитрию удручающим: он, прикованный к койке, поднимает дрожащую дряхлую руку и требует принести себе стакан воды. А Сергей, вспоминая «Онегина» Пушкина, думает: «Но, боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь, не отходя ни шагу прочь!». Это был для Демидова самый ужасный кошмар, который никак нельзя было допустить, и он сделал всё, чтобы это не произошло. Дмитрий достал из серванта два бокала и поставил их на стол, на котором уже стояла бутылка с красным полусладким вином. Наполнил фужеры. Достав из кармана небольшой пузырёк, Демидов несколько секунд подержал его в руке, затем добавил его в багровый алкоголь. Ровно пополам. — Я дома! — донеслось из коридора. В шестьдесят втором, сломившись под грузом депрессии от постоянного сидения дома, Беляев смог-таки упросить мужа позволить ему работать. Демидов сам нашёл супругу работу. Архив. Из коллег только две старушки. Никакого общения с людьми — только работа с документами. Сергей был счастлив, компромисс — найден. И всё равно Дмитрий болезненно ревновал, если благоверный вдруг где-то задерживался. Правда, такое случалось крайне редко. — Ты что тут делаешь? — спросил чуть запыхавшийся Беляев, появляясь в дверном проёме. На его лице, чуть тронутое морщинками, водил вальс лёгкий румянец. — Взял часть бумаг домой. Доработаю здесь, — добавил он. — Отлично, — Дмитрий медленно поднял бокалы и протянул один мужу. — Выпьем. — А повод? — улыбнулся Сергей, походя и принимая напиток. — День сегодня хороший. Солнечный. Сергею показалось это странным, ведь супруг всегда предпочитал мрачную погоду и никогда не был склонен к сантиментам. — Пить до дна, — приказал Демидов, и первым сделал глоток. Выпили, не чокаясь. Как-то странно улыбаясь, Дмитрий внимательно посмотрел в глаза мужа и вернул бокалы на стол. — Ты садись, я сейчас вернусь, — прошелестел он и вышел. Оказавшись в прохладном полутёмном коридоре, Демидов повернул ключ, находящийся в двери, и трижды повернул его, затем вернулся в гостиную. Беляев сидел на диване, расставив ноги и положив одну руку на спинку. — Что-то голова слегка закружилась, — пробормотал он, потирая лоб. — Сергей, а теперь выслушай меня, — Дмитрий грациозно опустился в кресло. Он был одет во всё черное: брюки, пиджак, рубашка. Он подготовился. Он слишком долго ждал этого дня.