Первая гроза: Оттепель

Жить Беляеву было всегда тревожно. И пусть он состоял в браке с сильным человеком, который не боялся никого и ничего, внутреннее состояние Сергея частенько напоминало лёгкий морской шторм. Если когда-то его тревога касалась чего-то конкретного: страх перед НКВД, страх перед большим скоплением народа, страх перед сверстниками, то со временем всё это трансформировалось в тревожное состояние, не имеющее какого-то конкретного объекта. Беляев будто бы просто боялся будущего, предпочитая не особенно в этом копаться, потому что он прекрасно знал, куда может завести изматывающий самоанализ. Видимо, где-то на корке его подсознания надёжно засела уверенность в том, что его странное счастье не будет вечным. Сергей не мог обрушиться на Дмитрия со всеми своими переживаниями, потому что мужчина не любил беспочвенные треволнения в своём партнёре. Он считал, что Беляев просто накручивает сам себя, выдумает то, чего нет, и сам же настраивается на некий негативный исход. И вот теперь, лёжа на больничной койке, с высоченной температурой и дикой слабостью, Сергей подумал о том, что, возможно, их с Демидовым история могла закончиться только так. Вряд ли Дмитрий бы позволил ему быть с кем-то другим, даже если бы решил развестись. Из принципа бы не дал строить новые отношения. А он сам, Беляев, разве смог бы полюбить кого-то ещё? Нет. Демидов затмил для него весь мир. Они срослись так сильно, что без чекиста Сергей бы точно не выжил. Он пришёл к этому пару лет назад, и ему стало легче. Состояние Беляева оставляло желать лучшего. Его лихорадило, он то и дело падал в беспамятство, а когда приходил в себя, бредил. Ему виделась бабушка. Та, улыбчивая, стояла у окна в своём любимом платье из сиреневого бархата и тянула к нему руки. — Идём, Серёжа… Тут всё спокойно. Тут хорошо… Беляев звал её, указывал пальцем на окно и бормотал: «Бабушка, куда ты меня зовёшь? Куда?». Дмитрий был мрачнее тучи и чернее самой густой тьмы. Он старался как можно больше времени проводить возле Сергея, и постоянно дёргал медперсонал, требуя от него то одного, то другого. Генерал, казалось, был близок к тому, чтобы вынуть оружие из кобуры, и расстрелять каждого, кто окажется поблизости. — Дима, — тихо позвал Сергей, в очередной раз выбираясь из пучины небытия. И снова ощущая, что настал конец их дивной истории… — Что? — мужчина резко подался вперёд. Халат сполз с его плеч, оголяя гордые погоны. — Если я умру, ты… — Прекрати! — изменившись в лице, несдержанно выкрикнул Демидов. Это было совсем не похоже на его обычное поведение. В груди у Беляева потеплело. Он вовсе не хотел давить на жалость и играть на чувствах мужа. Он просто чувствовал, как с каждым днём силы покидают его, словно какая-то холодная тьма тихо высасывает из его тела энергию. Выпивает кровь. — Дима, прошу тебя, выслушай меня, — слова давались Беляеву с большим трудом. Подняв руку, он положил бледную ладонь на колено супруга. — Если так случится, что меня не станет, похорони меня рядом с бабушкой. Можно напротив… Но поближе. Хорошо? — губы Сергея были голубоватыми, веки, словно накрашенные, имели фиолетовый оттенок. На щеках проступили ниточки капилляров. На торсе, скрытом бинтами, синели гематомы. Ночью у Беляева началось очередное кровотечение. И остановить его пока не удавалось. — Ты. Не. Умрёшь, — со злостью прошипел Демидов сквозь зубы. Его карие глаза блестели, словно отражали мерцание фонариков. — Если вдруг… Пообещай… Прошу тебя… — уже почти неслышно говорил Сергей, не находя в себе сил произнести это громче. Рука медленно соскользнула с колена Демидова. Тот осторожно взял её и положил на живот мужа. Кожа Серёжи была истончённой и ледяной, его — горячей, сухой, смуглой. — Когда ты умрёшь — тебя похоронят рядом с ней. Но это будет не скоро. — Спасибо, — слабо улыбнулся Беляев, прикрывая глаза. — Я очень… тебя люблю… А потом он уснул. Демидов долго сидел на стуле. Словно статуя, с до боли напряжённой спиной, он наблюдал за тем, как Сергей спит. Ему хотелось дотронуться до мужа, может быть, даже уткнуться в него, как в спасение, но генерал не посмел бы разбудить любимого. Когда прошло больше часа, мужчина вышел в просторный светлый коридор, и направился в сторону буфета, стаскивая с плеч халат и комкая его. Есть Демидов не собирался, он ограничился лишь чашкой кофе, и купил Беляеву булочек с повидлом: вдруг захочет. Ел Сергей катастрофически мало и редко. Прежде, чем вернуться в палату Серёжи, генерал позвонил на службу и сообщил, что сегодня его не будет. Беляев проснулся посреди ночи. Что-то бездумно бормоча, он смотрел в потолок и мотал влажной головой. Демидов видел, как тому тяжело, как больно. И он до слепой ярости хотел забрать эту боль себе. Он справится с ней, он со всем справится. А Сергей не должен так мучиться. — Серёжа, — позвал он, нависая над койкой мужа. — Серёжа, ты меня слышишь? Тот с трудом сфокусировался на лице генерала. Сморгнул. — Я сейчас позову медсестру. Потерпи, — Дмитрий коснулся кончиками пальцев щеки Беляева. — Скажи мне, что у тебя болит? — Дима… — раздался тихий хрип. — Что? — Дима, отпусти меня, пожалуйста… — блестя мутными глазами, сипло прошептал Сергей. — Отпусти… Я очень устал… — К-куда? — голос Демидова дрогнул. Он знал ответ. — Туда, — шепнул Беляев. — Пожалуйста, отпусти… Генерал резко выпрямился и, ничего более не говоря, вышел из палаты, чтобы позвать медиков. Его лицо было страшным. Спустя несколько часов, стоило только холодному розоватому рассвету забрезжить над столицей, Дмитрий уже заходил в кабинет Владимира Олеговича Трофимова, министра иностранных дел СССР. Видит Бог, Демидов никогда в жизни бы не обратился к нему, даже под угрозой расстрела. Но сейчас ситуация складывалась таким образом, что можно было наступить сапогом на горло гордости. Она не имела значения. Когда Дмитрий закончил рассказ, Трофимов сморгнул и снял очки. Помассировав двумя пальцами переносицу, он негромко произнёс: — Твои заслуги перед отчизной слишком велики, Дмитрий Николаевич. Я не посмею отказать тебе в твоей просьбе. Ответ был скуп: — Спасибо. Ни один мускул не дрогнул на уставшем лице генерала. Трофимов поднял трубку одного из телефонных аппаратов, что величаво стояли на его столе, и набрал три цифры. Когда на том конце ответили, он кратко и сухо сказал всего несколько слов. Обычно именно так и отдавались самые судьбоносные приказы. Когда Владимир Олегович вернул трубку на место, его лицо слегка смягчилось. — Что ж, Дмитрий Николаевич, препарат будет завтра. Доставят спецрейсом из Лондона. — Благодарю. Демидов выходил из кабинета Трофимова, плотно поджимая губы. И в его голове не было даже отблеска мыслей о том, что он пал, пришёл за помощью, просил её. Он думал только о Сергее и о том, чтобы завтра самолёт с импортным препаратом пришёл вовремя.

***

— Ты ведь понимаешь, что это не исследованное у нас лекарство? Завидев суровый взгляд сидящего напротив Дмитрия, Угрюмов тут же стушевался. — Я просто хочу сказать, что могут быть побочные эффекты, о которых мы не знаем. Только и всего. — Ты сам сказал, что это наш шанс. Три дня назад, — слова слетали с губ генерала тяжёлыми булыжниками. — Так и есть… — медик вжался в спинку стула. Он просто жутко боялся Демидова. Боялся его гнева в том случае, если Беляев умрёт. Ведь тогда… О, тогда будет то, о чём Угрюмову было даже боязно думать. — И неизвестно, когда бы ты достал это лекарство. От тебя дождёшься, — с презрением и пренебрежением заметил Демидов. Раньше он никогда не разговаривал так с приятелем. А теперь всё менялось. Взяв рюмку с коньяком, которая стояла на столе, генерал залпом выпил содержимое. Затем встал, одёрнул китель, и холодно взглянул на врача. — Завтра в восемь лекарство будет у тебя. — Хорошо… — поспешно отозвался мужчина и кивнул. Глянув на полупрозрачные дольки лимона, но даже не подумав закусить одной из них, генерал вышел из кабинета. И, пока Беляев спал, поехал домой. Он хотел взять свежее бельё Сергея и найти некоторые его документы, которые могут понадобиться в случае экстренной отправки Серёжи на Запад. Если это чудо-лекарство, которое не снилось обычным смертным и которое стоило в Великобритании баснословных денег, не поможет, Демидов повезёт супруга в Германию. Он уже всё продумал и даже выбрал самую лучшую клинику. Да, советская медицина самая сильная, но Дмитрий был не тем человеком, который жил, следуя лишь одному плану. Всегда нужен был запасной. Стоило Демидову оказаться в квартире, как знакомый запах заставил сердце хлюпать, как мартовская лужа. Всё же, это было их с Серёжей гнёздышко. И всё здесь пахло им, его славным мальчиком. В груди защемило, перемкнуло, а затем, перманентно овладевая всем телом генерала, по венам разлилась боль. Дмитрий стиснул зубы, порывисто снял шинель, расстегнул китель, и прошёл в гостиную. Его не было дома несколько дней, но запустение будто бы уже коснулось всего в этой квартире. Ёлка всё так же стояла в просторной комнате, источая приятный новогодний аромат. Праздник давно прошёл, а Сергей встретил его в беспамятстве, на больничной койке. Но об этом не стоило думать. Нужно было сохранять разум в стерильности даже в эти мрачные дни. Демидов не позволял себе расслабиться. Ни на минуту. Какое-то время он просто смотрел на красавицу-ёлку, а потом развернулся и направился в ванную. Тщательно вымыв руки, мужчина прошёл в свой кабинет. Форточка была открыта, и с улицы залетали ледяные потоки воздуха, смешанные с ароматом снега. Дмитрий медленно сел за свой стол и вытащил из верхнего ящика серую папку. Развязав верёвки, генерал посмотрел на фотографию ещё молодого мужчины. С неё и начиналось дело Стеклова Алексея Александровича. Демидов перевернул первую страницу. Он знал каждую строку в этих документах, как знал каждую родинку, каждую клеточку тела Беляева. Обычно Дмитрий никогда не менял своих решений, но сейчас кое-что изменилось. Он снова посмотрел на фотографию Стеклова, и медленно закурил. Да, он сделает это… Лишь бы Серёжа скорее поправился. Сам не заметил, как взял в руку перо и крепко сжал его, прижимая к чистому листку и протыкая его. Ему хотелось написать «Если Серёжа выживет, то…». Но он не позволил себе этого сделать, потому что не мог позволить себе даже допустить это «Если». Это как на войне с проклятым немцем: если не ты, то тебя. Вот он, фашист подлый, смотрит прямо на тебя, готов в любой момент выстрелить, или заколоть. Но ты должен быть проворнее и сильнее. А это «Если» — это слабость. Это неуверенность. Демидов шумно затянулся и выронил перо. То упало на порванный листок, как символ чего-то эпического и не успевшего произойти. Дмитрий курил напряжённо. Долго. А потом вдруг легко поднял перо, обмакнул его в чернилах и начал писать.

***

Ты со мной – и каждый миг мне дорог. Может, впереди у нас года, но придёт разлука, за которой не бывает встречи никогда. Только звёзды в чей–то час свиданья будут так же лить свой тихий свет. Где тогда в холодном мирозданье, милый друг, я отыщу твой след? (с) Пусть тот Серёжа, что лежал на койке и тяжело дышал, сопя, не очень походил на того Серёжу, который много лет назад в похожих стенал больницы кричал, срывая голос: «Я скучаю по тебе!», это был он. Его мальчик. Его Беляев. Человек, с которым генерал настолько забыл холостяцкую жизнь, что теперь с трудом без него мог найти свою старую рубашку или ножницы. Без Сергея их дом рухнет. Его просто не станет. На лице Беляева, болезненном и беспокойном, смешались три цвета: голубой, белый и фиолетовый. Вечером Серёжа снова пережил переливание крови. Он сдавал на глазах. И Демидов понимал, что морально супруг сдался. Он был готов уйти, именно поэтому просил отпустить. «Нет. Никогда», — резануло рассудок. И Дмитрий, протянув руку, коснулся кончиками пальцев холодной щеки мужа. На часах было девять утра, лекарство уже лежало в кабинете Угрюмова. Оставалось только ждать. Демидов медленно встал, стоило медикам войти в палату. Отвести взгляд он спящего Сергея оказалось очень тяжело. Генерал хотел быть рядом, когда его начнут пичкать заморским препаратом. «Что капиталисты, ещё и иностранные, могут сделать хорошего?», — злобно думал Демидов. Но и на этот раз приходилось отказаться от принципов. Это их шанс. И его нужно немедленно использовать. — Ему не будет больно? — хрипло спросил Дмитрий, переводя волчий взгляд на Угрюмова, надевающего перчатки. — Нет. Он будет находиться под наркозом, — мягко отозвался тот. «Я рядом, Серёжа. Я просто стою за дверью», — мысленно произнёс Демидов, в последний раз посмотрев на супруга. И вышел из палаты.