Первая гроза: Оттепель

Хотелось просидеть в одной позе целую вечность, потому что удар реальности был слишком жестоким. Сергей словно находился в каком-то вакууме. Да, он знал, что бабушка за последние полгода сильно ослабла, «сдала». Врачи говорили, что в её возрасте операция — дело рискованное, но и не попробовать было нельзя. Да и диагноз был распространён — панкреатит. Казалось, всё должно пройти хорошо… И вот это жуткое известие. Беляев, с трудом собрав волю в кулак, встал и, взяв портфель, вышел из кабинета. К нему тут же подлетел режиссёр новогоднего балетного спектакля «Щелкунчик» Архипов. Тряся какими-то бумажками, он с энтузиазмом говорил: — Сергей Алексеевич, я считаю, мы должны дважды отыграть «Марш» Чайковского. Это будет интересный ход. Открытые и закрытие спектакля под «Марш». Как считаете? — Да-да, хорошо, — пробормотал Беляев, остановился и рассеянно посмотрел на режиссёра. — Игорь, мне нужно отлучиться. Найди, пожалуйста, Булдакова, и скажи, что я буду только завтра. Со всеми вопросами к нему. — Хорошо, конечно. Кивнув, Сергей пошёл дальше. Архипов проводил его заинтересованным взглядом и направился на поиски его заместителя Яна Булдакова.

***

Беляев вышел из Большого и пошёл по тому же пути, что и вчера, когда столкнулся с Зотовым. Благо, долго ждать автобус не пришлось, и вскоре Сергей уже сидел в тёплом салоне. За окнами искрился серебристый снегопад. Всё вокруг было очаровано новогодней сказкой, которая всегда начиналась ещё до самого празднества. За витринами магазинов, изящно разрисованными морозом, зеленели нарядные ёлки, таинственно подмигивали разноцветные гирлянды, москвичи спешили, смеялись, толкались в очередях — каждый хотел заранее подготовить подарки, купить дефицитные и при этом долго хранящиеся товары к столу. Когда Серёжа был маленьким, каждый год, двадцать восьмого числа, они с бабушкой шли на праздничную ёлку, где мальчик, в числе прочих, получал сундучок со сладостями и фруктами. Незабываемое ощущение счастья, что всегда сопровождало Беляева во время зимних праздников, никуда не делось и в более старшем возрасте. Всё изменилось позже, лет в двадцать. Сейчас Сергей уже не мог точно сказать, когда именно Новый год перестал так сильно впечатлять его и окрылять, как то было в детстве и юношестве. Беляев смотрел в окно невидящим взглядом. На коленях лежал блестящий новенький портфель, сверху — меховая шапка. Волосы слегка прилипли ко лбу, в горле стоял ком. Серёжа не верил в то, что скоро окажется рядом с умершей бабушкой, увидит её бездыханное тело, и тогда окончательно поймёт, что время безбожно утекает сквозь пальцы, что прошлое остаётся только на страницах воспоминаний, что ему уже никогда не будет восемнадцать или двадцать. Видимо, только смерть способна напоминать о ценности времени. Зотов заказал кофе, Беляев — чай. Сергей смотрел на бывшего друга, и с удивлением думал, до чего же далёкими они стали. Когда-то Серёжа считал, что Юрка — самый близкий для него человека, а что теперь? Неловкость, прохлада, попытка склеить разговор. — Ты где работаешь? — тихо спросил Юра, прикладывая к губам салфетку. — В Министерстве культуры СССР, а ты? — Сергей сделал глоток чая. — Здорово. А я искусствовед в военном институте, там есть небольшой музей… Вот. — Вы до сих пор с Сёмой вместе? — как бы между прочим спросил Беляев, ставя чашку на блюдце. — Давно расстались, — ухмыльнулся Зотов. — Правда? Что так? — с холодком поинтересовался Серёжа. — Характерами не сошлись, — пожал плечами Юра. — В последний раз виделись шесть лет назад. Он тогда был переведён на работу в Алматы. Больше ничего о нём не слышал. Спрашивать у Сергея, всё ещё ли он с Демидовым, было излишне, поскольку на пальце бывшего друга всё так же поблёскивало обручальное кольцо. — Чем живёшь? — чтобы хоть как-то поддержать разговор, спросил Беляев. — Да чем? Работа, дом, работа. Всё. Изредка удаётся выбраться в театр или кино. — Понятно. На какое-то время воцарилось молчание. Каждый смотрел в свою чашку. Первым заговорил Зотов. Его голос слегка подрагивал от переизбытка эмоций. — Серёжа, я понимаю, что тогда… некрасиво вышло. Ты вправе сердиться на меня. Я просто хотел бы извиниться. — Всё это было так давно, что не имеет никакого значения, — как можно равнодушнее ответил Беляев и слегка пожал плечами. Он поймал себя на том, что видит в извинениях Юры подтекст. Мол, тот хочет помириться, чтобы что-нибудь вытянуть у него, успешного. Ведь серьёзные связи всегда пригодятся. А с учётом, что у Сергея такой всесильный муж, дружить с ним, откровенно говоря, очень выгодно. — Ты уверен, что не имеет? — внимательно глядя в лицо бывшего друга, спросил Зотов. — Конечно, — сдержанно улыбнулся Серёжа одними губами. — Ты извини, мне пора. Было приятно повидаться. Когда Беляев уже встал и взял шапку с портфелем, Юра вдруг сказал: — А ты изменился. Сергей задержался взглядом на глазах Зотова, в которых было столько близкого и понятно. Чего-то из прошлой жизни. Чего-то, о чём он давно забыл. — Ты тоже, — ответил Беляев. — Пока. — Пока. Беляев не помнил, как добрался до больницы. Впоследствии, прокручивая в голове тот тягостный день, Сергей мог вспомнить лишь состояние удушливой скорби, белёсые автобусные окна и снегопад. Весь город был запорошен свежим снегом, словно был белой розой, положенной на мёрзлую могилу. Врач позволил Беляеву попрощаться с Ксенией Александровной. Тот куда-то дел шапку и портфель, и сел на стул рядом с койкой, на которой так и лежала бабушка. Она умерла не мучаясь — во сне. На её красивом лице отразилось умиротворение. Сергею даже показалось, что бабушка помолодела. Коснувшись её холодной руки, Беляев шумно сглотнул. Глаза застилали слёзы, в голове было так много мыслей, но Серёжа будто онемел. Он просто смотрел на Ксению Александровну, понимая, что теперь у него совсем никого нет. Никого. Кроме, конечно же, Демидова. Думая об этом, Беляев почувствовал себя бесконечно одиноким. Ему хотелось разрыдаться, словно это могло хотя бы частично снять ту боль, что засела в душе, но слёзы стояли в глазах, почему-то не торопясь стекать. Вместе с бабушкой уходила эпоха беспечной молодости, когда тебе, заплутавшему в паутине жизненных трудностей, как в московских закоулках, было, к кому прийти даже посреди ночи. И там тебя бы приняли любым: трезвым, пьяным, добрым, злым, больным и здоровым. Всё, дальше придётся как-то справляться самому. Бабушкины пироги, рассказы о её дореволюционной юности, мягкие руки, пахнущие кремом, тихое поскрипывание патефона — всё ушло вместе с ней. И Сергей чувствовал себя обворованным. Он в полной мере чувствовал, что потерял нечто очень важное. Судорожно выдохнув, Серёжа крепко зажмурился, держа руку бабушки в своей ладони, и по его щеке скатилась одинокая слеза. Когда Беляев вышел из палаты, его уже ждал Демидов. Как выяснится позже, ему тоже позвонили из больницы. Ничего не говоря, Дмитрий обнял мужа. Тот, стоя с безвольно опущенными плечами, сглотнул и на мгновение прикрыл глаза. Обратно ехали в тишине. Водитель Демидова был бы лишним свидетелем личного разговора. Беляев давно привык к тому, что в машине мужа нельзя было говорить о чём-то важном. К слову, он и вовсе старался молчать во время пути. За окнами темнела Москва, серебрился волшебный снежок. Вальс снежинок — танец из сказок. Сергей смотрел на него и чувствовал, как предательски дрожат губы. В окнах зажигались огни, и Беляеву казалось, что они чувствуют его горе, что этот свет горит только для него. В квартире было тепло. Из стёкол лился серебристый блеск, исходящий от снега и уличных фонарей. Наверное, время не было поздним — зимой всегда темнеет рано. Сергею даже в голову не приходило посмотреть на свои наручные часы. Он сел в коридоре в кресло, снял один ботинок, затем второй. Всё тело было будто налито свинцом. Ему вдруг вспомнился один давний зимний вечер. За окнами играла вьюга. Он, четырёхлетний мальчик с алыми щеками, только пришёл с мороза. В шубке с капюшоном, шапке, с плотно завязанным шарфом, в одной руке он сжимал синюю лопатку, в другой варежку, ту, что на резинке. — Серёженька, сейчас мы снимем валенки, поедим кашу, и будем спать, — с любовью сказала бабушка, поспешно снимая с головы шаль и вешая её на крючок. Совсем ещё молодая. Присаживается на корточки и осторожно стягивает с него, напоминающего не двигающийся шар, валенок. Один, затем второй, потом ударяет их друг о друга, и на пол летит снег. Почему-то когда тебе всего четыре и ты так плотно, по-зимнему одет, и только что самолично поднимался по лестнице, медленно, еле-еле, держа в руке пальцы взрослого, зайдя в дом, тебе совершенно не хочется двигаться. И щёки твои — литые яблоки. — Как ты? Негромкий голос Демидова заставил Сергея медленно поднять голову. Тот стоял у стены, пристально глядя на супруга. Генеральская форма, в которую был облачён мужчина, подчёркивала его стать. В тёмных глазах не было волнения, они оставались спокойными и цепкими. Серёжа давно привык к ним. — Плохо, — искренне ответил он. Вчера, когда Сергей вернулся домой, Демидов язвительно спросил: «Как прошла встреча со старым другом?». И Беляев, как обычно, рассказал ему обо всём. Он знал, что за ним денно и нощно следят. И лишь в последние пару лет Серёжа перестал переживать по этому поводу. Одно время он даже считал, что ему нужно лечь в больницу — паранойя, что невидимый агент следует за ним всегда и везде, увеличивала природную тревожность Беляева. От Демидова нельзя было ничего скрыть. Абсолютно. И если со слежкой всё было более-менее очевидно, то в быту это выглядело весьма странно. Дмитрий так хорошо знал своего благоверного, что был в курсе всех мыслей, что сидели в его голове. Иногда Серёже казалось, что тот знает, что он собирается делать в следующую секунду. С одной стороны, это вывело их отношения на тот уровень близости, когда нельзя утаить ничего. Даже какого-то глупого желания. С другой, Сергей иногда испытывал дискомфорт, поскольку чувствовал себя совершенно голым. Вот и сейчас, спрашивая о самочувствии супруга, Дмитрий знает, что тому паршиво. Прошло очень много времени прежде, чем Беляев стал глубже понимать Демидова. Он чувствовал, когда тот собирается «уйти в себя», и это перестало приносить ему острую боль, хотя временами и «накатывало». Порой Дмитрий делался таким холодным и отстранённым, что Сергею становилось больно, тогда он плевал на то, что учил себя быть готовым к подобному. Самое главное понимание, к которому пришёл Серёжа в этих отношениях — Демидов волк-одиночка, которому неприятны привязанности. Поэтому, проявляя мудрость, Беляев не лез тому в душу, не пытался выведать, о чём тот думает, сохраняя недельный обет молчания. В общем, он ответил генералу взаимностью, принимая его целиком. Но иногда вся мудрость ускользала, словно тёплый июньский дождь, стекающий по стёклам. И он снова становился взволнованным студентом, который боится каждого сурового взгляда Дмитрия, и, что самое ужасное, страшно его ревнует. Да, с годами ревность Серёжи стала только больше, и порой он начинал изводить Демидова подозрениями на тему «Я знаю, о чём ты думаешь». Однажды Сергей так довёл мужчину, что тот ударил его, и довольно сильно. Правда, это остудило пыл Беляева. Вот только мысли «А вдруг он разлюбил» время от времени снова просыпались в душе. Но могло ли их не быть? Весь мир Сергея заключался в нём, всё его существование было сконцентрировано на этом человеке и этой квартире. У Беляева были только приятели с работы, с ними он встречался исключительно в присутствии Демидова. Больше никаких связей. Дмитрий добился того, чего хотел — заполнил собой весь мир Серёжи. И иногда, когда старые страхи возвращались, Беляев начинал изводить себя мыслью: «А если он уйдёт?». Сергей отдавал себе отчёт в том, что просто не сможет без него. Тогда-то не мог, когда впал в истерику, лёжа в больнице летом пятидесятого года, а что уж говорить теперь, когда за плечами были десять лет брака? — Я всегда знал, что они тебе не нужны, — холодно сказал генерал, когда Серёжа всё рассказал о встрече с Зотовым. — Сейчас не нужны, — задумчиво ответил Беляев, покручивая чайную ложку в пальцах. — Знаешь, что самое странное? Демидов изогнул бровь. — Я подумал, что он хочет помириться, чтобы в будущем я ему помог. Искал выгоду. — Возможно, так и есть. И я знаю, о чём ты думаешь. — Правда? — слегка улыбнулся Сергей и провёл ладонью во чёлке, придавая ей более прилежный вид. — О чём? — Ты не стал хуже, а просто стал мудрее, и понимаешь, что люди часто ищут выгоду. Такова их натура. Беляев мог бы продолжить размышления, но уже о том, что есть выгода, и не ищет ли её он сам, но Дмитрий сел рядом, обнял его за плечи и, грубовато прижав к себе, коснулся губами его виска, словно высасывая всю мысленную жвачку. А потом они отправились в спальню, но отнюдь не для сна. После соития Сергей обычно был не в состоянии думать. — Жизнь имеет свойство заканчиваться. Увы, — скупо сказал генерал. Он подошёл к супругу и взял его за руку. — Спасибо тебе за всё, что сделал для неё, — с комом в горле сказал Беляев и поднял взгляд. Демидов устроил Ксению Александровну в лучшую больницу, а восемь лет назад переселил её в отдельную квартиру. За всё это Серёжа был очень благодарен мужчине. Генерал ничего не ответил. Всё с тем же непроницаемым лицом он поднёс тёплую руку Сергея к губам и поцеловал тыльную сторону ладони. — Я всегда рядом. Был и буду, — весомо сказал Дмитрий. Серёжа восхищался тем, как этому мужчине удаётся сохранять бесстрастное лицо, что бы ни происходило. В этом было что-то совершенно мистическое. По крайней мере, для Сергея. За все десять лет совместной жизни Демидов ни разу не разрыдался, не впал в сентиментальное настроение, не стал вспоминать своих бывших пассий и отношений с близкими. Всё, что Серёжа вызнал у супруга, было буквально вытащено им «щипцами». Говоря о родителях, бывших спутниках жизни или друзьях, Дмитрий всегда говорил так, словно зачитывал протокол допроса. И пусть Беляев привык к этому, время от времени он ловил себя на том, что страстно хочет увидеть пылкие эмоции мужчины, увидеть движения его души, увидеть что-то, кроме спокойствия и злости. — У меня больше никого нет, — опустив голову, прошептал Сергей и тут же поспешно добавил: — То есть, ты есть, конечно, но нет ни одного родственника… — Да, я есть, — с неким упоением проговорил Дмитрий и провёл ладонью по волосам мужа. — И никто тебе больше не нужен. Никто. Кивнув, Беляев вдруг не выдержал и, прижавшись лицом к животу генерала, дал волю слезам. Точнее, те сами брызнули из его глаз на китель мужчины. Демидов продолжил мягко перебирать волосы Серёжи, который ревел так, как не ревел очень давно. Ему было стыдно, но голос Дмитрия убаюкивал, обволакивал спокойствием: — Поплачь, тебе станет легче. Поплачь, Серёженька.