Отец-одиночка

Выхлебав уже четвёртую, а то и пятую, чашку кофе за час, Майский только после этого понял, что целый час с удовольствием наблюдал, как его трёхлетний сын ползал по полу с машинкой, марая колготки. Жизнь Серёжа себе не упрощал – одевал ребёнка не на скорую руку, всегда спрашивал, удобно ли Сашке, хорошо ли… Каждый день не забывал на работу целый карман машинок, которые по очереди протягивал ему сынок. Он не высыпался и выглядел явно хуже, чем те же две недели назад. Заспанный, несобранный был, другой стал, что ли… - Серёж, точно всё хорошо? – заботливо спросила у Майского Антонова, тронув закимарившего опера за плечо, тем самым встрепенув. – Мне кажется, ты совсем не в порядке. - А? Нет, Валя, всё нормально, - наконец, поняв суть вопроса, ответил сонный Майский. Нет, он был не в порядке. Ближайшие четыре ночи он не сомкнул глаз, а с ребёнком сложностей было тоже немало, но Сергей даже не представлял, что было бы с девочкой. А этот мелкий оборванец только и делал, что наворачивал круги по переговорной и клянчил у Петровича пистолет, который тот, если и давал, то обязательно вынимал магазин или заряжал холостыми, если рядом был отец и они были вне зоны риска. Иногда, если нужно было только порыться в чьей-то квартире, то Саша ездил с ними, постоянно что-то весело напевая под нос. Он в свои три даже умел хулигански присвистывать, чем очень удивил и рассмешил Майского. Он мог часами наблюдать за бессмысленными играми сына. Он никогда не просил помощи и развлекал себя сам, а потому единственное, что требовалось от отца-недоучки – одевать, кормить и водить в туалет. Однажды он застал в лаборатории весьма странную картину. Тихонов сидел за компьютером, что-то изучая, а рядом, сидя на кресле, с чем-то на столе возился сын Майского. Он еле дотягивался до белой поверхности, и поэтому иногда вставал в шаткое кресло. Тихонов продолжал возиться со своим детищем – программой для вычисления взломщиков, и корпел над последними строками кода, будто те могли испортить всё. Подойдя чуть ближе, Сергей смог рассмотреть, чем же таким увлекательным занят его ребёнок. Тот возился с уликой – водил по кожаной перчатке ватной палочкой, издавая задорные смешки и улыбаясь. Иногда он утирал лицо рукавом жёлтого свитера, но большее количество времени возился с перчаткой. - Вот, дядя Ваня, - ни капли не запинаясь, произнёс Саша и протянул маленькой ручкой ватную палочку Тихонову. Майский так и не понял, как тому удалось обучить трёхлетнего ребёнка снимать потожировые следы с улик и как всучил ему ватную палочку на длинной ручке, при этом не угробив половину их запаса зондов. Ребёнок стоял неподвижно, пока Ваня, не глядя, не выхватил у него зонд и не убрал в пробирку, всучив ребёнку в руки ещё один и вывернув перчатку. - Так держать, фраер! Теперь тут, Саш, - и он указал на внутреннюю сторону перчатки. Мальчик с полным спокойствием продолжил водить ватной палочкой по шершавой поверхности ткани. - Тихонов! – воскликнул Майский с усмешкой, - Ты что тут детей к работе в лаборатории присучаешь? - Серёжа, ты что, не видишь? У тебя тут великий лаборант-биолог растёт! – произнёс Тихонов, и, усмехнувшись, сгрёб ребёнка на колени. Тот не сопротивлялся, сидел молча, будто кукла, задумчивыми голубыми глазами вглядываясь в экран компьютера. Цвет глаз – одно единственное, что ребёнок взял от матери, а не от отца. Майскому оставалось только удивляться его спокойствию. Однако Сергей убрал ребёнка с коленей Тихонова в кресло, тронув за кончик носа, и прижал Тихонова к прохладному стеклу стены. Запястья были зажаты немного выше головы, по бокам. Поцелуй длился долго, безмолвным эхом звучал в глазах Майского, полных вызова. Он так давно ждал этого момента, когда, наконец, снова сможет поцеловать этого ёжика, любящего ревность. Он любит когда его ревнуют? Он получит это в полной мере. Поцелуй длился долго, и какие-то слова тонули в нём. Слух уже отказывался слышать постороннее, а глаза – видеть что-то кроме его глаз. Потом они отстранились друг от друга, и, не сговариваясь вспомнили о первом поцелуе. Мальчик, как с цепи сорвавшись, понёсся куда-то по коридору. Майский отцепился от Вани и помчался за мальчиком, проведя Тихонову ладонью по щеке. А ещё он шепнул: «Я люблю тебя, но теперь у меня сын». Всё произошло так быстро, что Ваня и моргнуть не успел, а Майского уже не было. - Что-то ты сегодня не собранный какой-то, - произнесла Валя заботливым тоном, когда вошла в переговорную, где сидел Майский, подперев голову рукой. Он явно не выспался и постоянно тёр глаза, однако не оставлял чуткого контроля над сыном. Он ползал где-то у стола, гоняя по полу очередную машинку. – Кофе принести? - Валя, спасибо, не надо, - зевнув, говорит Майский, - Я уже литра так четыре выпил. - Что, устал? - Да… У Сашки ночью температура была, я не спал, всё возле него бродил, градусник проверял да водой поил, - он тянется и вновь зевает, потом благодарно глядит на Валю. – Но, знаешь, это ведь не ваши проблемы. Это не должно вас интересовать, так почему же вы обо мне волнуетесь? – говорит он, следя за сыном и устало улыбается. - Ну знаешь. Это ребёнок, мы волнуемся, что не выдержишь с ним, тяжело будет. Тем более, ты не в лаборатории сидишь, а ездишь по местам. Да даже не в морге, как я, работаешь. - Ой, Валя, - глянув на часы, просит Майский, - Я уехал. Попроси кого-нибудь посмотреть за Сашкой, пожалуйста, - Валя в ответ утвердительно кивает и берёт Сашу на руки, улыбаясь. Ваня бежал к Лисицыну. Тот был в переговорной, сегодня он не на выездах, а просто, где помогает, где в лаборатории, где с баллистиками. Носит Галине Николаевне документы, разбирается с очередной дракой стажёров. В здания врывался тёплый майский ветер, чуть развевая бумаги на столах. В переговорной, рядом с Лисицыным, на полу сидел Майский-младший, перебирая какие-то бумажки в перчатках, которые ему явно кто-то из стажёров напялил. Ваня усмехнулся. В последнее время, когда у Майского сын появился, все стали с ним возиться. И даже непреклонная Рогозина меняла гнев на милость, когда неразговорчивый малыш совал перед ней на стол какую-нибудь игрушку, издавая смешные писки. Лисицын вышел, когда Ваня ему шепнул, что надо пойти. В объятиях кружилась голова и в ширинке закипало, чего озвучить Ваня не осмеливался, а вот от поцелуев мысли мутились и глаза сами закрывались, будто от усталости. Водил рукой по щеке опера, после на спину спускался. Тот жадно впивался в губы программиста и тоже за спину обнимал, руками гладил. Вышли из каморки скоро – туалет не пригоден уже был для поцелуев, после того, как там камеры поставили, поэтому они всё теперь делали в подсобке два на два, где хранились разные швабры, тряпки, хлорки, пятновыводители, что-то ещё. Там сильно пахло затхлостью. От того, что у Майского появился сын, тот вечно не высыпался. Да и бытовые проблемы не обходили стороной – ударился, заплакал, замарался, порезался, сломал игрушку, не наелся. Приходилось мыть, переодевать, кормить заново, и в этом диком темпе времени на сон и не оставалось, покой ему только снился. Мальчик хотел играть, бегать, скакать, а уставший Сергей не мог с ним побегать, за что чувствовал себя виноватым перед ребёнком. Да и кормить его зачастую было непросто – ложку держит сам, вилку тоже, а вот готовить что-то, что будет есть трёхлетний сын не так просто. Он не будет есть то, чем Майский обычно питался в последнее время – зачастили бутерброды, энергетики, что-то наспех зажаренное, кофе. А ребёнка нужно было кормить молочкой, творогом, йогуртами, давать фрукты. Нужно было дать это ему так, чтобы он дотянулся, понял, как это есть. А ещё его нужно было учить больше говорить. Дома, с отцом, он говорил часто, но вот как только они заходили в контору, ребёнок утихал, будто воды в рот набрал. Молчал, только изредка что-то вскрикивая. Но развлекать его не нужно было – он и сам умудрялся найти себе развлечение по душе. Но больше всего он любил отчего-то снимать потожировые с улик. Этим занимались или Ваня, или Амелина, или Холодов, или Белая. И поэтому ребёнок часто сидел в лаборатории, водя ватной палочкой по предметам – перчатка, ручка, смятая бутылка, телефон, гладкий железный жест, пакет. Ему иногда давали посмотреть в компьютер Тихонова, где он что-то изучал, проводил экспертизы. А у мальчика от вида всего этого загорались глаза. - Так, Саша, сейчас есть будем, - говорит Майский, доставая еду из рюкзака. Ребёнок всё время проводил в ФЭС, но и тут не обходилось без быта – ребёнок оставался ребёнком и его надо было кормить вне зависимости от места пребывания. – Вот, держи творог, держи ложку, - и кладёт всё перед ребёнком, который сидит на стуле, обложенный диванными подушками. У Амелиной, сидящей напротив ребёнка, на лице появляется улыбка. Я справляюсь с ребёнком, но не с собой. Что делать? Майский и сам не прочь отдохнуть и поесть, но ему пора на очередной выезд, и уход за его сыном на ближайшие часы лежит на Амелиной с Тихоновым. Наверняка мальчик устал уже сидеть в машине с очередной игрушкой, и поэтому возить его, трёхлетнего ребёнка, в машине туда, где валяются трупы и рушить ему психику, вовсе не хотелось. Вернулся Майский с выезда поздно, уставший, и потому за рулём был Николай Петрович, боявшийся, что Майский устал и может убить машину ФЭС. Тот тёр глаза и вечно зевал. Петрович на светофорах окидывал его задумчивым взглядом, будто оценивая его состояние. - Серёг, ты поспал бы, может. Ехать ещё час, не меньше точно, - и глядит на него тревожно, заботливо как-то. Майский ему устало улыбается и уже через пару минут дремлет на соседнем сидении. Круглов вздыхает. У него никогда не было детей, но он примерно понимал, насколько это тяжело. По Серёже видно – не выспавшийся, но до жути счастливый, идёт за ручку с сыном, для чего ему приходится немного наклоняться с его ростом. Ещё и не такой как все. Он из-за своего пристрастия к мужчинам отказывал себе в любви, чтобы мальчишку не напугать и не воспитать таким же – а то как это – папа целуется с мальчиком? - Что, приехали? – спрашивает, проснувшись Сергей и мигом бежит в ФЭС, чтобы проверить как там сынок. Однако, вбежав, видит столь мирную картину, какой не видел давно. Обложившись какими-то картинками и карандашами, Амелина и Тихонов усадили Сашу на стол и всучили карандаш. Тот что-то вырисовывал на чистых листах и попеременно кидал взгляд то на Ваню, то на Оксану. Они улыбались и тоже что-то чертили на листках, иногда сходясь взглядами и смеясь. – Это вы что тут, следственный эксперимент устроили? – и улыбается, правда, уже менее устало. - О, Серёга! – бросается Тихонов на Майского с объятиями, но тут же переводит их в другое русло – одной рукой приобнимает его дружески за плечо, что-то болтает. Серёжа тоже хватает карандаш и рисует машину – конечно, более красиво, чем выходит у остальных. Потом незаметно зашла Рогозина, которую никто и не увидел, смотрит сзади на всю эту идиллию. Серёжа болтает с сыном, а потом усаживает на колени так, чтобы он не видел, что тот рисует. - Тётя Галя! – кричит он и тут же спрыгивает с коленей отца. С кем-с кем, а с Рогозиной он почему-то сошёлся сразу. Бежит к ней вприпрыжку и уже почти касается лицом пола в падении, однако тётя Галя успевает среагировать и хватает мальчишку. Наверняка ей было это странно, однако Сергею нравится, как она улыбается, придерживая мальчика на руках. И он тоже улыбается. Потом Галина Николаевна отдаёт сына мужчине и просит отойти на пару слов. - Что, Галина Николаевна? – недоуменно спрашивает он, держа уже засыпающего мальчика на руках. За окном уже глубокая ночь, и он наверняка давно хочет спать. - Знаешь, Серёжа, - вздохнув, говорит она, - Замучался ты с ребёнком. Вот, держи пропуск. Отпуск у тебя. - Но… Как? Зачем? Всё у меня нормально, - оправдывается он в недоумении и утирает заснувшему ребёнку слюни. Он спит без криков, лежит себе спокойно в одной позе, отца не будит. Иногда бывало, что температура поднималась от того, что последние два зуба резались, заполняя два маленьких пропуска в рядах белых зубок. – Можно хотя бы завтра вечером? У Саши завтра, вообще-то, день рождения! - Знаешь, я согласна, - улыбается та, - Завтра вечером, но чтобы потом я тебя на работе до конца недели не видела! Всё-таки праздник… В ФЭС всегда было такое правило – если праздник у одного, значит, празднуют все, как вот, например, десять, а то и больше, лет назад, праздновали со стажёрами покупку Майским машины. Потом были дни рождения всех по очереди, а в том числе и Майского, потом годовщины организации, дни рождения девочек Антоновой… Все праздники и не перечесть. Прошли полторы недели с того момента, как Майский нашёл свидетельство о рождении мальчика. С того момента они сдружились. И вот главный момент дня – заспанный Саша входит на порог конторы, а там его все приветствуют – радостные, красиво наряженные, улыбаются и кричат в голос «С днём рождения!». Наряжаться сам пацанёнок отказался, как был в бордовой футболке так и остался, но никто и не удивлён – упёртый он. Наперебой хватают его, носят на руках, и Тихонов прибегает, натягивает на всех незаметно колпаки и Серёжа усмехается, глядя на всё это. Ребёнок бесконечно счастлив – смеётся, и даже разговаривать начал со всеми подряд. Снова клянчит у Круглова пистолет, а тот усмехается и протягивает ребёнку пустое оружие. Саша визжит и говорит что-то вроде «Пиу-пиу!». Ребёнку суют в руки сладости, а потом снова прибегает Тихонов. Ему ребёнок пришёлся особенно по душе, и поэтому мальчик получал от него и без праздников кучу подарков – от конфет, шоколадок и разной мелочёвки вплоть до игрушечных мечей и пистолетов, разных игрушек, коллекционных машинок, которые Сашка всегда носил в маленьком рюкзачке – впрочем, тоже подарке Тихонова. И вот сейчас он тоже примчался не с пустыми руками – держал коробку, казалось, больше самого ребёнка, хотя бы вдвое. Все пошли пить чай в переговорной, а Тихонов вручил отцу подарок для сына. Распаковали в переговорной, со всеми вместе, и отдали ребёнку синий блестящий железный спорт-кар на пульте управления. Сашка радостно смеялся и улыбался двумя неполными рядами зубов, а потом стал наворачивать круги по переговорной. Быстро разобравшись с управлением, сидел, гоняя синей машиной и нарезая дрифты по комнате. Все поздравляли ещё и отца, но он увлечённо следил за тем, как играется его ребёнок, а после попросил его оставить игры и поесть вместе с ними. Мальчишка не плакал, отрываясь от новой игрушки, вовсе нет. Спокойно отдал папе хрупкий пульт и сам уселся к нему на колени. Поудобней усадив сына, он поил его чаем и спокойно подтирал его слюни – уж что-что, а брезгливость у него пропала ещё в тот момент, когда впервые приехал на дело и понял что эта работа – его мечта. Спокойно общался со всеми, сидящими рядом и при этом умудрялся кормить ребёнка и видеть, что с ним происходит – этот навык тоже нужен был в его работе. Подвозя домой Тихонова на своей машине, Серёжа и не заметил, как сын на руках заснул. Он даже машину с ребёнком на руках водить научился. Девятнадцатое мая день рождения – красиво. Вот кто по-настоящему Майский – его сын Александр Майский. - Серёжа, может, зайдёшь? – спрашивает Тихонов и видит утвердительный Серёжин кивок – значит, сейчас всё будет окей. Выходят из машины, а мальчишку оставляют спать на заднем сидении, однако, потеряв отца из виду, тот начинает плакать. Тихонов закатывает глаза, но ждёт всё же Майского, который со всех ног понёсся к машине и взял в руки сына. Улыбается Саша красиво – глядит заспанными глазами на дядю Ваню, как его называет. Зашли в тёмную квартиру и Ваня включает свет, вздыхая. В последнее время контора стала ему явно роднее и ближе родной квартиры. Быстро разувшись, побежал к балкону, и открыл дверь настежь. Ветер поддувал, охлаждал разгорячённые духотой квартиры лица, и малыш вновь сонно засопел. Майский не успел и раздеться, как Сашка уснул у него на руках, замученный и изнурённый таким ярким днём. У Майского на лице появилась улыбка, и он шепнул Тихонову: - Вань, подержи пацана, - и протянул спящего мальчика Ване, а тот с улыбкой взял его на руки и тут же уложил на кровать, которая была в спальне напротив входа. Пока Серёжа раздевался, Ваня раздевал сына Серёжи. Нашего сына. Совсем не важно, что он Серёжин. Они обнимались до четырёх часов утра, когда у Серёжи начался отпуск. Ваня пошёл на работу к десяти, потому что после вчерашней вечеринки, до конца которой не досидели ребята из-за заснувшего Саши, мало кто, скорее всего, выжил. После ухода виновников торжества все продолжили пить, в общем, намечались все эти события часов до двух. Поцелуи топили в себе, не давали мыслить. Серёжу перестала душить ревность после ночи, проведённой вместе, потому что посреди ночи он признался, что Лисицын его бросил. Мой майор, не знаю, зачем я это делал. Не хочу вас обидеть снова. И они вновь целовались, жадно пробуя на вкус в губы. Сашка разбудил Серёжу около четырёх часов утра. Он кричал, что-то лепетал, и, потрогав его лоб, Сергей сразу понял – с ним явно что-то не так. Он мог почти точно сказать, что у ребёнка температура поднялась до сорока – не меньше. Мальчишка лежал в дрожи, и Майский не нашёл ничего лучше, чем позвонить Антоновой. Идеи лучше в сонном состоянии вперемешку со спешкой в голове и правда не отыскалось, и поэтому он разбудил и Антонову. - Серёжа, что случилось? С Сашей что-то не так? – заспанно спросила Валя тревожным тоном, и тут же стало понятно – она уж точно знает характер Майского. Знала, когда нужно было успокоить и уравновесить, когда – выслушать, а когда дать совет и наставление. - Да. Температура под сорок, - зевнув, отвечает он, копошась где-то, - Что дать? - Дай ему парацетамола. И маленькую дозу снотворного разведи, - понимающе отвечает Антонова, и он осознаёт, что мало какой друг ответит в четыре утра и скажет, что дать температурящему сыну, а тут – сразу видно, хороший человек. - Спасибо большое, - говорит он и отключает звонок. Понимает, что в аптечке у него абсолютно ничего, просто полная пустота, и наспех одевается. На улице уже сереет, рассыпаются по тонкой полосочке горизонта золотые червонцы, пахнет уже летом. Накинув капюшон, в шортах и мастерке, он выходит из подъезда на сырость улицы и глубоко вдыхает. Давно он не видел зорь. Но, вспомнив о задании действительно особой важности, мчится до аптеки как, кажется, ещё никогда не бегал. Однако Ваня ещё дома, и он обязательно позаботится о сыне. Об их сыне. О ребёнке нечего беспокоиться. Недовольная кассирша в аптеке окидывает немного брезгливым взглядом Майского, и смотрит с явным отвращением и превосходством. Естественно – она вся чистая, стерильная, а у Сергея шорты краской умазаны ещё с прошлого лета, а тонкая мастерка, которой лет так десять, накинута на голое тело. Самому смешно, но времени особо наряжаться, тщательно подбирая наряд, у него не было. - Что? – спрашивает кассирша и недовольно смотрит на Майского сквозь очки, спущенные на кончик носа. - Мне парацетамол, - устало улыбаясь злой продавщице, говорит он, - И снотворного. Чтоб ребёнку дать можно было, - и тогда кассир смотрит на него с явным недоумением и даже виной – она так оскорбительно на него смотрела, а мужчина примчался ни свет ни заря за лекарством для ребёнка, даже толком не одевшись, по утренней сырости. И она поглядела ему в ноги и усмехнулась – на ногах были резиновые рваные тапки, тоже, видимо, наспех одел. - Держите, - тихо произнесла та, протягивая две пачки. На одной чётко значится «парацетамол», а вот другая украшена рисунками – мишки, месяц, звёзды. – Сто тридцать, - Майский бегом протягивает горсть мелочи и купюру в сто рублей, а после вновь улыбается, и срывается с места, положив всё в глубокий карман мастерки. Прибежав домой сделал всё так, как велела Антонова. Саша снова мирно засопел, только вот Серёжа уснуть вновь не смог – наблюдал за зарёй, щедро сыплющей свои медные и золотые червонцы на сырые крыши зданий и балконы, пуская их через окна, обжигая глаза. Задумчиво сидел, подперев кулаком подбородок, но встрепенулся, почувствовав прикосновение двух тёплых ладоней к плечам. От такой близости аж продёргивало. - А Саша чуть с кровати не упал, - заботливо и тихо говорит Ваня, потирая спину Майскому. Тоже задумчиво смотрит на зарю, расходящуюся погребальным рыжим огнём, полыхающую ярким завораживающим и пробирающим до костей светом. – И я вчера носки в ФЭС забыл, - усмехается Тихонов, выпалив первое, что пришло на ум и садится на колени к Майскому. Тот не сопротивляется, только придерживает его. Через несколько минут Ваня приносит на руках уже не спящего Майского-младшего, с удивлением заметив, что уже половина шестого утра. Идиллию эту уже ничто не нарушает – ни плач Сашки, ни похрапывание Тихонова, ни тревожные шаги Майского-старшего. Но эта идиллия заканчивается на вопросе ребёнка: - А почему вы с дядей Ваней целовались? Разъяснив ребёнку, чтобы ни в коем случае не повторял и никому не говорил, Сергей вновь усаживает Ваню вместе с, уже четырёхгодовалым сыном, на колени. И вот теперь эту идиллию не нарушает абсолютно ничто.