наше время истекает

два будущих дизайнера поднимались по ступеням наверх к главному входу, здание высокое, окна длинные, а внутри светло. оба с художественными инструментами в сумках и неизвестно почему у обоих запястье выкручивает по ощущениям до кости, дробит ударами каждый миллиметр — сжимают намертво ладошки и не подают вида. навстречу им летит вихрь концентрированной энергии, состоящий из двух смеющихся людей — у одного в глазах написано «рядом и в печали и радости», у другого не понять — сплошная смоляная капля на глазу и ни одного точного определения. — так вы с третьего курса? такие серьёзные, я видел ваши фотографии на доске почёта, — выдаёт тот самый неоднозначный персонаж и сонхва он напрягает не хуже наведённого курка в висок. запястье пульсирует тревогой по венам и вживляется шипами во все органы: кажется, там цветут розы, всё кровоточит внутри, раздувается мольбой сбежать подальше от странной парочки. не нужное наваждение сонхва пытается стряхнуть, помотав головой слишком резко. хонджун косится на него и отвечает сам: — да, а вы первокурсники? я ким хонджун, а он — мой пак сонхва. «мой» — внутри сворачивается в клубок душа и утробно мурчит. сонхва в нетерпении хочет спрятать хонджуна от любопытных взглядов новеньких и целоватьцеловатьцеловать до потери пульса, нежить в объятиях, покупать сладкие булочки и откормить своего худющего истинного. — я чон уён, а это уже мой чхве сан, — лисьи глаза прищуриваются. кто поймёт этих первокурсников: они только высунули свой нос с дверей школы и уже играют во взрослую жизнь на равных со всеми, им так приходится. вдруг запах гнилых яблок заполонил ноздри, прошёлся отталкивающим смрадом вокруг и словно врезался удушьем в горло. эхом от стен и мраморного пола отдавался хриплый кашель сонхва, алые струйки потекли по подбородку вниз, разбиваясь о кремовые плитки. хонджуну кажется, что он услышал смешок позади, но разбираться в этом совсем не важном звуке чужого ему человека он не собирался, подхватив обмякшее тело старшего. в кабинете медсестры пахло кварцем и сладковатыми лекарствами; хонджун вместе с новым знакомым чхве донесли парня до кушетки. тот сразу же ретировался, хонджун остался рядом, пока женщина средних лет осматривала бессознательное тело. случайно задёргивает рукав тонкой кофты и он видит: имя хонджуна, выведенное аккуратным почерком сонхва карминное и уже не светится мягким желтоватым светом. медсестра поражённо охает, хлопает вмиг округлившимися глазами, растягивая слова, словно осознание не до конца пришло: — я так понимаю, вы соулмейты? кивок. — значит, вы как-то изменили своему предназначенному, — на выдохе. — что? — запоздало спрашивает он. в голове крутится тысяча и одна шестерёнка, но главный компьютер постоянно выдаёт ошибку. — я же ничего не делал. — если посмотреть вашу карточку, то у вас патология в связи. это может много значить, но я не квалифицированный врач, извини. хонджун переваривает данную информацию денно и нощно, но вывод никак не хочет быть выведенным даже уже в понимающей всё голове. "значит у меня и правда второй соулмейт… почему же сонхва стало плохо, а не мне". втягивает в лёгкие побольше вечернего воздуха, солнце давно расплавилось багряными полосами на горизонте, уступая место темневшему синему полотну неба. на стуженую лавочку рядом опускается сонхва, тянется за купленной неподалёку пачкой сигарет. выуживает одну, щёлкает зажигалка. серебристый дым послушно летит за ветром и хонджун не смеет прерывать, но руки чешутся, сердце просит: бьётся глупое об рёбра, готовое выпрыгнуть прямиком в руки старшего. он знает, его сердце давно у него, и смысла в сохранении невиданной никогда гордости нет. хонджун, как бутон лилии тянется к источнику тепло и нисколько не стыдится своей тяги к слабости рядом с старшим. — мне сказали — это временное, как предупреждение об опасности, знаешь? — сигарета тлеет между зажатых губ почти до самого фильтра, только тогда оказывается в мусорке. севший голос эхом в абсолютно пустой голове — правда, читает мысли и чувства, как открытую книгу: — думаешь, мы его встретили? — это кто-то из двоих новеньких, мне в тот момент стало плохо, — выкладывает очевидное, берёт до этого не замеченный пакет и достаёт оттуда душистые булочки с воздушным карамельным кремом, младший сразу сияет и хватает пальчиками, завёрнутую в салфетку булочку. сбоку посмеиваются над голодным соулмейтом, но ничего не говорят: слышен хруст свежеиспечённого теста, блаженно прикрытые глаза от карамельной сладости, перекатывающейся по языку. — ты такой невероятный, — хонджун, уже доев свою порцию и запив стаканом чая, чмокает липкими губами в щёку и притягивает за талию ближе к себе. вдвоём намного теплее, проще в непростые периоды жизни, они защищают спины друг друга от нападок потенциальных врагов. только будут ли готовы к подкрадывающейся в спину ситуации? она дышит ледяным, мёртвым дыханием в затылок, отчего вздрагивают и мурашки рассыпаются боязливыми бусинами.

***

ночью хонджун беспокойно вертится, сердце отбивало ритм волнением и дрожащими руками. шаг — в пропасть, невыносимая, скребущая боль в голове расщепляется безмолвным криком — без воздуха, открывая и закрывая рот, он оседает беспомощной куклой возле кровати. всё внутри охватывает ужасом понимания происходящего, он хватается за одеяло и стягивает, в попытках разбудить, подать сигнал о помощи: перед взором плывёт помещение, а в груди до сих пор ни капли воздуха. задыхается, загибается — весь красный от бесполезных попыток вдохнуть долгожданную долю; глазные капилляры лопаются, сознание теряет очертания кровати. невозможно почувствовать своё слабое биение сердца, оно как с под толщи воды доносится до ослабленного тела. внутренности обжигает раскалённым огнём, выталкивая ценный воздух из лёгких. кровь стынет в жилах, всё нутро выворачивается наружу тугим комком в груди. не прошептать, не дотронуться кончиками пальцев до кожи. сонхва... только тогда сонхва вскакивает испуганным зверем, во сне почувствовав невыносимую тревогу, и сразу же перелезает через кровать, падает на колени перед возлюбленным испуганно и не знает, что делать дальше. в мыслях лишь страх за жизнь хонджуна и ни одной здравой мысли: он сгребает в объятья, жмурится так, что становится физически больно. соулмейт может выдернуть другого из лап самой смерти, только прикоснись и подумай о своей всепоглощающей любви вперемешку со счастливыми моментами вместе. шумный, свистящий вдох, как волшебное спасение от госпожи смерти. хонджун повисает на сонхва, абсолютно ничего не смыслящий. он плачет навзрыд, испугавшись, что чуть не оставил своего сонхва навсегда; что секунды промедления могли бы закончиться жалкой смертью, так и не встретившись снова взглядом с соулмейтом; что его сонхва остался бы без него и точно страдал, каждую минуту жизни виня себя за смерть: не заметил вовремя, поздно проснулся. он не может прекратить думать о том, если бы милый, добрый сонхва забыл его, как несбыточную сказку прошлого, фантомные проблески любви и освободился окончательно от парня. наверное, это эгоистично — размышлять таким образом, но он не может не представить изнутри светящиеся любовью глаза сонхва, направленные не на него: в чужие, абсолютно другие, не похожие на его, глаза. другой человек: девушка, парень ли — не близкий, но для него хотелось жить и ослеплять светом чувств, всегда быть рядом. скорее всего, там, на небе, хонджун умер бы дважды, захлёбываясь в собственных слезах отчаяния со вкусом горькой полыни. ""словно никогда не помнил заливистого смеха человека, обмазанного в муке по неосторожности; поедающего испечённые блинчики с утра, как дар богов свыше; глядящим на него — единственная, неповторимая душа, нашедшая утешение в другой — идентичной."" хонджун слышал успокаивающие слова на ухо, но сам был в своих мыслях, пропитанных поганой желчью накручивания любой ситуации. всё его естество тянулось к сонхва, пока мысли отплясывали с чертями вокруг костра ритуальные танцы. поддаваться — проще; хонджун отталкивает «проще» и жмётся побитым котёнком ближе. — тебе лучше, когда я рядом? — я боюсь, что этого не хватит в следующий раз — он будет, знаю. — пожалуйста, останься со мной, мне страшно представить, что ты без меня, а я без тебя. не хочу гнить в сырой земле — хочу с тобой жить рядом, сонхва. хочу варить тебе кофе и готовить вечно пригорающие блинчики, учиться готовить ради тебя изысканные блюда, творить рядом с тобой впечатляющие людей картины. веришь? мне больно не верить, хва, — всхлип едва различимый — на грани истерики. — хонджун, я всегда на твоей стороне, где бы ты ни оказался и что бы с тобой ни случилось. мы шестой год вместе, представляешь? ни на миг я не сомневался в своих чувствах к тебе и готов доказать любыми доступными способами, добраться до звёзд и подарить тебе одно светило — моя жизнь без тебя ничто. буду рядом, сколько потребуется, не отпущу, — в горле давящий комок; по миллиметру правда дурманит разум, а мозг соображает с ускоренным режимом. — хва, ты такой… такой, — нереальныйволшебныйчудесный, — мой. сонхва смеётся осторожно, поглаживая крупно дрожащую спину и закрывает глаза, убаюкивая сразу двоих успокаивающим пением.