наше время истекает

порой люди не замечают очевидного у себя под носом, не принимают чувства в себе, отталкивая родных. щёлкают замками, закрывают все доступные для общения створки и существуют в своей коробке одиноко. некому пожаловаться на проблемы; не с кем развеяться и поспорить на глупые темы — нет ничего, что бы приносило поистине взрывающиеся восхитительными искорками внутри чувства. бесследно ускользают из рук года и проносятся вихрем сожалений. зачем жить? почему я так повёл себя? только — поздно, неуловимые моменты, как скоростная машина, секунда — клубы пыли и горелый запах шин. сонхва искренне старался открыться миру, получилось — хонджуну, — достаточно, чтобы чувствовать лелеющее их счастье. трудное, порой выбивающее из привычной колеи — зато под боком друг у друга, — в молитве. он не верующий, но иногда становился коленями на ледяной пол узкого балкона и одними губами мантрой повторял: «спаси его — хонджуна. хонджунхонджунхонджун. спаси его». небо тогда — чистое, лишённое пушистых облаков — сверкало млечным путём лиловых горизонтов и отражалось россыпью в смоляных глазах. родителей — живых и здоровых, не интересовали занятия сына, они жили ради успешных старших братьев, а он оказался позабыт в пыльном уголку бескрайнего дома и разума единственных близких людей. он своими силами выбирался из пучины трудностей, накопил на машину и купил — ради поездок за город с хонджуном — тем, кто следует по пятам и прикрывает спину. хонджун одинок: воспитали в детском доме, но никому не было дела до увлечений, мечт; он в подлунном мире разговаривал с мерцающими точками, необъятным полотном неба — оно всегда составляло компанию, хоть и молчало, но это и к лучшему — он говорит за двоих. двое одиноких душ встретились, потянувшись за одной книгой в библиотеке по разные стороны. неловко обсудили план действий: она осталась одна, поэтому сначала прочитаешь ты, затем я. обменялись номерами и в тот же вечер болтали без умолку. забавно и просто — как у них и бывает. кино сплошное — изредка.

***

взбалмошная парочка первокурсников с криками восклицания встречает торопящихся на первую пару третьекурсников. — эй, ну вы чего? — обиженно растягивает слова, потупив взгляд в пол уён. — пойдём, не видишь, спешат. попозже подойдём, — черноволосый мальчик — сан — берёт ладошку парня с яркими, что режет глаза своей ядерностью, малиновыми волосами. такие же, как и хозяин — ураган, поток бессмысленных слов и запутанных размышлений. сонхва приглянулся более рассудительный, чем его друг, чхве с не по годам осмысленным взглядом и невинной влюблённостью в одну неприятность и занозу. сам по себе тихий и скромный сан оживляется рядом с уёном: мягкосердечная натура плавится под вниманием возлюбленного и превращается в безразмерную лужу. пнуть — завоет счастливо и глупо. даже влюблённость не смыла опыт, накопленный за спиной грузом ответственности за своих родных — за чона. сонхва видит и уважает это, впервые проклёвывается желание сблизиться с другим человеком и попытаться стать друзьями, но такой роскоши он себе не позволит, его один человек, идущий рука об руку дороже; остальное приложится. на паре живописи они рисовали лики друг друга в цветах. сонхва: как хонджун тянется к камелиям, мерно покачивающихся на прозрачной глади озера, раскинувшегося зеркалом под ступнями; он касался алых лепестков и сонхва думал, что именно он их ему подарил, как признак любви настоящей, стоящей каждый миг — бесценной. хонджун: как на запястьях возлюбленного переплетаются ломкие стебельки золотистых фиалок, марая пыльцой оголённые плечи и острые ключицы; загадывает — моё земное счастье, и передаёт через бумагу всю сущность своих чувств. они любят такие задания, где тайные послания значением цветов молча, многозначительным взглядом.

***

уже после всех занятий хонджун ждёт в их излюбленном кафе сонхва, как в первый раз рассматривая светлый интерьер. небольшие кремовые диванчики с мягкими разноцветными подушками, аккуратные светильники, полочки с многочисленными книгами и элементами декора. на фоне играет ненавязчивая музыка, что дарит некое умиротворение и приводит мысли в относительный порядок; здесь пахнет свежей выпечкой и специями, что щекочут нос разнообразием своих видов: сладковатый, пряный с острыми душистыми нотками. во всю эту какофонию мелодичных звуков и запахов входит раскрасневшийся от жара улицы сонхва. он сразу замечает светлую макушку и как можно скорее присаживается к нему: растрёпанный, улыбающийся хонджуну и сверкающий радостью от встречи. — я тебя уже заждался, — хонджун невольно заражается настроением старшего, пододвигает подостывшие блюда ближе и не может насмотреться на то, с каким удовольствием сонхва пробует любимые блюда. в непринуждённой обстановке они болтают о всяких мелочах, будто ничего не случалось сегодня вечером; хонджун болтает ногами — слишком миниатюрный, со стороны хрупкий и требующий защиты, сонхва же наблюдает из-под отросшей чёлки за каждым действием возлюбленного и улыбается. хонджуну кажется, эта улыбка затмит солнце во всей его красе в один миг и не будет ничего важно, кроме неё.

***

дни пролетали незаметно, учёба шла своим чередом. только новые раны на нежном теле хонджуна не давали забывать, что в их жизни не всё так радужно, как хотели бы их сердца. врачи наперебой твердили о том, что они должны съехать как можно дальше от места второго соулмейта — уёна, они успели удостовериться в своих догадках. каждый страстный поцелуй в скрытых от лишних глаз тёмных углах влюблённой, окрылённой непривычными чувствами парочки проявлялся новыми порезами на тонкой молочной коже. тёмная кровь медленно струилась и создавала ненавистный сонхва контраст: хотелось стереть бордовые дорожки, залечить глубокие и слегка задевающие кожу полоски, чтобы ни одна душа не смогла причинить боль. хонджун давился слезами, пытаясь спрятать настоящие эмоции, но всегда притворная радость растворялась под тяжёлым, потемневшим взглядом старшего — и незначительная разница в возрасте словно увеличивалась от нахмуренных бровей, что создавали складку на переносице. он закусывал губу до крови, стоя на носочках и опираясь руками на грудь сонхва и сцеловывал эту серьёзность, отчего оставались багряные следы крови, а потом заботливо вытирал и улыбался уголками губ. сонхва молча притягивал младшего в надёжное кольцо рук и целовал, передавая все свои чувства через нежные и мягкие прикосновения, очерчивал языком контур губ и сжимал очередной пушистый свитер в ладонях. — хва, знаешь, я хочу построить дом… наш дом. представляешь, мы будем жить где-нибудь на поляне не так далеко от города. там будет наш личный утёс у бескрайнего моря, где мы будем любоваться на закат, а рассветы будут пробуждать нас от сна. всегда мечтал о жизни с тобой, у меня никого нет, кроме тебя. ты — самое важное в моей жизни событие, я не могу потерять тебя,— последние слова давались тяжело, но сбивчивая речь легко складывалась в предложения, лилась бесконечным потоком. — мы вместе построим его и будем жить там вечно, выезжать в город развлечься, но всегда возвращаться снова к своему дому, — нежность заполняет сердца, взрываясь разноцветными салютами перед глазами. любовь переполняла их до краёв и ревностно выталкивала воздух, когда они снова слились в поцелуе; столько эмоций — на двоих. жмутся ближе к друг другу, опаляя дыханием кожу, и в этот миг грозовые тучи проблем смущённо отступают, даря место долгожданной потаенной любви, мягкости, трепетной нежности. они рассматривают детали лиц друг друга, стараясь запомнить каждую родинку, невинный взмах полуопущенных ресниц, золотистые редкие веснушки, подаренные палящим солнцем.