Инструкция по сборке для Ли Донхёка

      Конец спокойной донхёковой жизни был ознаменован бульканьем телефона, оповещающего о новом сообщении в групповом чате.       «Хей», — писал Ренджун, — «Как дела?»       Если Ренджун вдруг ни с того, ни с сего начинал интересоваться их «делами», то это могло означать только одно: ему было что-то надо. Вытерев пальцы в соленых чипсовых крошках о старые домашние спортивки, Донхёк лениво открыл чат, чтобы скинуть в ответ мем — ему было страшно, ну просто неприлично скучно. И он согласился бы, пожалуй, на что угодно, чтобы отвлечься.       «Помоги», — пиликнуло в личные сообщения минуту спустя. Донхёк уставился с нетерпением на мигающее «Ренджун печатает сообщение», и с каждой секундой его беспокойство росло — оно схлопнулось облегчением и раздражением, когда на экране высветилось:       «Кровать собрать».       Честно признаться, Донхёк в гробу видал все эти инженерные изыскания в своё утро воскресенья, но это ведь был Ренджун — его лучший друг со времён школы, тот самый Ренджун, с которым одинаково хорошо было играть в Овервотч и вести беседы о духовном, а ещё спать, разделив одно одеяло, оставаясь с ночёвкой, чтобы обнимать поперек узкой грудной клетки и губами тыкаться в шею — сонный Ренджун не отбивался, и тихонько сопел. В общем, Ренджун был особенным другом — Донхёк эту особенность объяснял себе их крайней похожестью и вместе с тем полярной различностью, потому что ни с кем из их небольшой компании не чувствовал себя так… особенно.       Дружеские штуки, ну вы понимаете.       Надавив двойку на быстром наборе, Донхёк долго вслушался в гудки — они оборвались, и на том конце провода знакомый голос выпалил:       — Так ты приедешь? — звучал он запыхавшимся и чуточку взвинченным, и Донхёк уселся на постели.       — Чё за кровать? — глубокомысленно изрёк он, и схватил джинсы, висящие на стуле рядом.       — Сто восемьдесят на двести. С матрасом из кокосового волокна, — на фоне слышалось какое-то шуршание, будто орудовал гигантский хомяк, и Ренджун выругался едва слышно.       — Ты купил кровать? — тупо переспросил Донхёк, будто наяву представляя, как Ренджун закатывает глаза.       — Приезжай и я всё расскажу. И возьми с собой отвёртку, — попросил он и отключился, и Донхёк сдернул с себя шорты, чтобы, наконец, переодеться.       Ехать в метро с отвёрткой в руках было плохой идеей — понял Донхёк, когда сидящая напротив старушка посмотрела на него со скандальным видом. Он попытался ей дружелюбно улыбнуться, но только усугубил ситуацию: женщина пересела подальше, и Донхёку пришлось выйти на две остановки раньше, чтобы её не нервировать.       — Ты что, так и шёл?       Ренджун окинул его фирменным «ты-что-двинутый» взглядом, и Донхёк, сконфуженный и возмущенный, скинул кеды, оставив один в одном углу чужой прихожей, а другой в другом. Ничего. Он был страшно обижен, и имел право.       — Вот так ты лучшего друга встречаешь, который бежал к тебе с другого конца города, чтобы помочь, — он надул губы, и Ренджун, ловко пнув один кед к другому, улыбнулся вдруг, ухватился пальцами за щёку:       — Не ворчи, Солнце. У меня есть для тебя сладкое.       Сердце внутри дзынькнуло, обрываясь — Ренджун так редко был мягок с ним, предпочитая дразнить, и Донхёк даже не нашелся, что ответить, вместо этого кивнул и прошел в комнату.       Там царил первобытный хаос — старая кровать была оттеснена к стене, повсюду стояли коробки с деталями, и над всем этим белоснежной альпийской громадой возвышался матрас. Для чего Ренджуну нужна была новая кровать, и тем более таких размеров, можно было только догадываться — Донхёк сунул отвёртку в карман, а лучше бы в рот, потому что тот сообщил невозмутимым тоном хозяину приобретения:       — Вот это траходром! Составил уже список тех, кто здесь приземлится?       Это прозвучало не просто обидно, а жестоко: Донхёк знал, что после болезненного расставания с Джехеном у Ренджуна никого не было, а случайные связи он никогда не рассматривал. Он хотел любви, хотел особенного человека, и Донхёк не мог забыть о той горькой ночи, когда он сжимал в объятиях Ренджуна — пьяного, разбитого, зашедшегося в истерике.       «Скажи, со мной что-то не так?»       И сейчас, глядя на то, как Ренджун вздрагивает, и поджимает губы, Донхёку захотелось отвёртку эту себе в ухо вкрутить. Его чёртов язык был совершенно без костей.       — Здесь я приземлюсь. И твоя злобная задница, — выдохнул Ренджун, отворачиваясь. Плечи его поникли. — Но вот в последнем я уже начал сомневаться: ты пришёл пять минут назад и только и делаешь, что несёшь всякую чушь. А обещал помочь.       Он принялся распаковывать ближайшую коробку, вооружившись канцелярским ножом, и Донхёк, наблюдая за чужой сгорбленной спиной, ощутил, как ледяной спазм стиснул внутренности. Он опустился рядом на колени, зацепил ренджунову футболку:       — Прости, — но тот лишь покачал головой. — Я и правда несу всякую чушь.       — Иди лучше раскрути старую кровать. Мы вынесем её в коридор: я уже договорился с Джисоном, его приятель хочет забрать её к себе в общагу.       Ломать было не строить — разрушать у Донхёка получалось отлично, так что он весь свой пыл вины и огорчения вложил в силу, с которой сжимал рукоятку инструмента. Шурупы поддавались легко, и Донхёк, бездумно сжав пальцы на лакированном дереве, с ностальгией подумал вдруг о том, сколько кровать эта повидала. Она несла на себе груз радостных и грустных воспоминаний, счастливых случайностей, нечаянных ошибок и тонны тихих часов, проведенных в забытьи сна. Донхёк тоже спал здесь когда-то с Ренджуном вместе: тогда ещё в этой крохотной однушке не было ничего, кроме вот этой кровати, и когда он оставался с ночёвкой, они были вынуждены ютиться на узком матрасе вдвоём. Это позже Ренджун купил раскладное кресло, и уговорить его на сон в тесноте стало намного сложнее — но Донхёку всё равно это порой удавалось, и можно было уложить голову на чужое острое плечо и уткнуться носом в местечко за ухом, где волосы вились. Мысль об этом была горькой и сладкой, как перечная конфетка — в глазах защипало, и Донхёк сморгнул нечаянную влагу.       Новая кровать была манифестом новой ренджуновой жизни, и он вдруг испугался, что ему в ней может не оказаться места. Зачем Ренджуну большая, широкая кровать? Неужели и правда для того, чтобы спать на ней в одиночестве? Донхёк вздохнул, и отложил в сторону отвёртку.       — Хей, — мягко позвал он, оборачиваясь, — может, ты начал с кем-то встречаться, и не говоришь мне потому, что я такой идиот? Прости, наверное, я был плохим другом. Вечно болтаю что ни попадя.       Отвлекшись от изучения инструкции по сборке, Ренджун вскинул голову, уронил на пол карандаш, которым делал пометки. Удивление было написано в его лице:       — Ты чего вдруг? — спросил он, хмурясь. — Я просто увидел акцию в мебельном: тридцать процентов скидки, если берёшь с матрасом. Всё равно отпуск в этом году накрылся, так хоть как нормальный человек посплю. Да и ты если захочешь прийти с ночёвкой, не будешь больше оставаться на раскладном кресле: я устал слушать, как у тебя спина от него ноет. У меня после этого голова болит. Так что кровать здесь из-за тебя, моральный террорист, — он улыбнулся нежно и насмешливо, и снова схватился за карандаш.       Донхёк не мог отвести взгляда. Это было несправедливо, и так по-ренджуновски: смущаться своей заботы, дарить её как бы мимоходом, как нечто не имеющее значения. Но для Донхёка она всегда была особенной, и он впитывал её с жадностью страждущего.       Сердце не помещалось в груди, и Донхёк шмыгнул носом:       — Я люблю тебя, — объявил он, на четвереньках подпозая ближе, чтобы влажно и громко чмокнуть чужую щёку.       Ренджун пискнул, втянул голову:       — Уймись! — и стал отбиваться.       Поцелуи всегда превращались в сеанс щекотки: они упали на пол, в ворох упаковочной пленки и пакетиков с фурнитурой и мелкими запчастями, и Донхёк, отрываясь от попыток зацеловать и защекотать лучшего друга, застыл. Ренджун был под ним: раскрасневшийся, со спутанными волосами, блестящий чёрными, смеющимися глазами, со сбитой на бок футболкой, обнажавшей плоский живот — такой красивый, что дыхание перехватывало.       — Ты чего? — шепнул он, сглатывая, приподнял тонкие, длинные ресницы, и Донхёк отстранился, выпуская неловкий смешок.       Сердце билось так часто, что грохотало в ушах, будто кто-то изо всех сил тряс коробочку с монпансье.       — У тебя в волосах паутина. Выглядишь, как дурак.       — Сам ты дурак, Ли Донхёк, — хмыкнул Ренджун. Он поднялся, всё ещё улыбаясь, и провел ладонью по волосам. — Больше нет? Тогда поднимай свою задницу: я хочу закончить сборку сегодня.       Собирать кровать оказалось гораздо сложнее, чем разбирать: Донхёк с раздражением отшвырнул в сторону успевшую стать ненавистной отвёртку и уставился в схему сборки. Кажется, не смотря на то, что со всякими сложными инструкциями у Ренджуна получалось неплохо ладить, его мечте закончить сегодня сбыться было не суждено: отсутствовало пару нужных винтиков, и без них вся конструкция не то, что развалилась бы, а просто не отвечала бы заданным эксплуатационным характеристикам. Донхёк представил, как по привычке с размаху садится на прекрасное лежбище, а оно под его задницей трескается и разваливается. Да Ренджун бы ему никогда подобного не простил, и припоминал бы до гробовой доски, а когда они оба умерли бы, то и на том свете покоя не дал.       — Нет, ну это уже ни в какие ворота, — вздёрнул бровь Ренджун, яростно пялясь. Пальцы его сжимались на карандаше до побеления, и Донхёк подумал, что Ренджун, должно быть…       — Ты злоголодный.       Вытянув перед собой ноги в запыленных на коленках штанах, Ренджун взъерошил собственные волосы:       — А ты вредный! — заявил он. — И вообще заканчивай этот театр, иначе я тебя придушу прямо здесь и сейчас, и до гробовой доски ждать не придется.       Он тоже был слегка на взводе, и толерантность к донхековому нытью приближалась к критически низкой отметке. Финишная прямая была уже видна, и за окном подкручивали настройки яркости сумерки. Последний раз перекусить удалось обещанным сладким — эклерами из кондитерской неподалеку, но для студенческих желудков это оказалось крайне скромным подношением. Спина у Донхёка предвещающе ныла, да и живот возмущённо урчал, что радости тоже не добавляло, и потому, деланно скуксившись, он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться по-настоящему театральной тирадой, но Ренджун его перебил:       — У меня в шкафу, вроде бы, оставались какие-то гвозди и шурупы. Давай посмотрим, — он распахнул дверцы, как вдруг телефон зазвонил, оповещая о прибытии курьера: Донхёк наныл на пиццу с двойным сыром, и Ренджун, как благодарный за помощь хозяин, не смог ему в этом отказать. Он бодро вскочил, подстегнутый перспективой плотного и вкусного ужина:       — Я сейчас. Не развали тут ничего.       Вообще, шариться в чужих вещах было не хорошо, и Донхёк прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Но кровать уже была почти собрана, а ещё речь шла о Ренджуне, его лучшем друге, и потому сунул голову между висящей одежды, чтобы рассмотреть коробки, стоящие на дне шкафа. Ровными рядами там было уложено несколько коробок из-под обуви, и пара с елочными игрушками. В углу скромно стояла ещё одна, и Донхёк извлёк её на свет, чтобы прочесть «инструменты», и радостно сорвал крышку.       И, ох.       Это и правда были «инструменты», но вовсе не для ремонта: в объятиях белоснежного картона лежал нежно-лиловый вибратор небольшого размера, початая упаковка смазки и ещё какие-то бутылочки — очиститель для силикона, прозрачный гель. Всё нужное для того, чтобы отлично провести время в одиночестве. Донхёк вздрогнул, электрический разряд возбуждения прошёлся по нему молнией:       Ренджун на постели, с разведёнными в стороны ногами, игрушка, ритмично скрывающаяся в податливой тесноте его тела, те крохотные сладкие звуки, что покидают его разомкнутые губы.       Картинка шарахнула по лицу пощечиной, и Донхёк поспешно закрыл коробку, сунул её обратно в шкаф, ощущая, как яростно горят щёки и дыхание сбивается.       Чёрт. Это были инструменты для того, чтобы приносить удовольствие. Приносить удовольствие Ренджуну.       Мысль оказалась настолько яркой, что от неё стало почти физически больно: Донхёк вскочил, чтобы убежать в ванну, захлопнул за спиной дверь и сунул голову под струю ледяной воды.       В общем, да. Тогда-то его спокойная жизнь и подошла к концу.       Кровать в тот вечер они всё-таки собрали — шурупы оказались в маленькой баночке из-под сахарного печенья, лежащей на антресоли, — и вернулся домой Донхёк поздно, сразу завалился спать, не отвечая на расспросы Марка: тот был тактичным, и видя, в каком разрушенном состоянии вернулся друг, не стал донимать его расспросами. Чего нельзя сказать про Ченле, на первой же паре в понедельник наклонившегося для того, чтобы ехидно ухмыльнуться:       — Ну что, опробовали кровать?       Вопрос ударил Донхёка поддых. Ренджун на новой кровати. Пальцы в его тесной дырочке, льющаяся по бёдрам смазка, стоящий розовый член — в глазах потемнело, и Донхёк сжал зубы, с отчаянием ощущая, как стремительно твердеет в штанах.       — Ох, отвяжись, — буркнул Ренджун, кидая сумку на свое законное место рядом. — Мы все позы Камасутры перепробовали, пока её собирали. Не знаю, кто писал эту инструкцию по сборке, но она капитально оттрахала мою голову.       Слова «трахать» и «голову» никогда в этой жизни не должны были слетать с губ Ренджуна в одном предложении — Донхёк представил тут же, как чужой рот раскрывается, демонстрируя розовый язык, и Ренджун опускается на колени. Выглядел бы он невинно или самоуверенно? Дразнился бы, или позволил делать с собой всё, что хочется? Как звучали бы его стоны?       Видимо, с этой самой головой у Донхёка были большие проблемы. Он застонал, стукнулся лбом о стол, малодушно желая отключить эту странную заклинившую в мозгах кнопочку, перекручивающую каждую ренджунову фразу, жест и реакцию. Если была в этом мире инструкция по сборке донхёковой головы, то он желал видеть её немедленно, потому что предохранительные клапаны явно нуждались в замене.       Это было неправильно, ненормально — хотеть своего лучшего друга, но Донхёк хотел, и ничего не мог с собой сделать. Ему вспомнилось вдруг, как он лежал с Ренджуном рядом на узкой постели, и как пахли его волосы, и мягкую хлопковую пижаму с муми-троллями, которую тот страшно любил. Хотелось ему потрогать оттого, что ткань была нежной, или виной всему был тот факт, что скрывала она ренджунову кожу? Всё внутри перемешивалось, и Донхёк то и дело принимался представлять, как он эту самую пижаму задирает, чтобы пощекотать Ренджуна — только теперь он не останавливался на том, чтобы довести друга до сбитого дыхания и смеха: он мазал губами по его шее, прихватывая кожу, лизал вдоль груди, языком очерчивая бусинки сосков, спускался ниже, чтобы пальцами и ртом замучить удовольствием. Он думал, как здорово прижиматься к Ренджуну близко, и как спокойно быть рядом, а потом снова и снова срывался, с отчаянием обреченного на смерть припоминал сладкий жар, исходящий от его тела, и шелковистую кожу над воротом его футболки, которой касался ртом.       Чёрт, Донхёк должен был понять раньше, что с ним что-то не так: ненормально было страшно злиться и ревновать, когда Ренджун начал встречаться с Джехеном, ненормально постоянно желать быть рядом, целовать и касаться.       Кто-нибудь, пожалуйста! Дайте эту чёртову инструкцию по сборке, а то Донхёк уже не вывозил.       Похоже, всё в этом мире было против Донхёка. Он успешно бегал от Ренджуна неделю, проведя её в отрицании внезапных нехороших и неприличных мыслей относительно него, но вот настала пятница, и Ренджун ухватился за него своей маленькой твёрдой ладошкой:       — Ты идёшь со мной, — безапелляционно заявил он. — Я хочу смотреть второй сезон «Пентхауса», пить пиво и есть чипсы. С тобой, — и Донхёку не оставалось ничего иного, кроме как согласиться.       И вот, он оказался там, где мечтал и боялся быть — на этой широкой кровати, с Ренджуном под боком. Сердце билось в глотке. Донхёк, нервно сжимая в ладони банку, выпил ещё и ещё, тщетно пытаясь протолкнуть его обратно в грудь, и не пялиться на Ренджуна так откровенно — он провалился сотый раз за вечер, но Ренджун ничего, казалось, не замечал. Он сунул в рот чипсину и нахмурился, глядя на экран, и Донхёк застрял взглядом на его испачканных крошками губах.       Что будет, если он поцелует его прямо сейчас?       Ренджуновы мягкие розовые губы, его гибкий язык и острые зубы — Донхёк хотел почувствовать их на себе, поймать волнительную дрожь чужого тела, восторг близости. Каким Ренджун был бы на вкус? Как он звучал бы? Его тепло, и сладость дыхания, и запах…       До того, как Донхёк успел осознать, что делает, он наклонился, накрыл чувственный рот своим. Он проглотил сдавленный звук удивления, пальцы вплетая в спутанные волосы, и жадно толкнулся языком глубже, оглаживая ряд ровных зубов. Сердце взорвалось внутри, и внутренности пробило насквозь рикошетом. Было сладко, и влажно, и на вкус Ренджун был как острые чипсы и пиво — Донхёк простонал, целуя глубже, настойчивее, коснулся влажного, гибкого языка, и Ренджун всхлипнул, судорожно вздохнул. Пакет с чипсами выпал из его рук.       Казалось, прошла вечность — мелькнула, словно вспышка огненной кометы. Донхёк отстранился, чтобы встретиться с Ренджуном глазами, и реальность ударила его многотонным поездом:       он, Ли Донхёк, нарушил главное правило дружбы.       Больше ничего не будет так, как раньше. Совместные ночёвки, общие игры по сети, поделенный надвоих энергетик, списанная домашка, вечерние посиделки и долгие разговоры — Донхёк скомкал годы их дружбы одним махом, и только сейчас понял, как много значит для него Ренджун.       Понял, когда потерял его.       Ренджун открыл рот, потом закрыл. Лицо его наливалось медленно румянцем, и пальцы взлетели вверх, закрыли блестящие от донхёковой слюны губы. Избегая смотреть ему в глаза, Ренджун встал с кровати и вышел, и сердце, подвешенное внутри на тонкой нити, окончательно оборвалось. Донхёк медленно выскользнул в коридор и оделся, а потом тихо закрыл за собой дверь, падая в непроглядную темноту весеннего вечера, словно в оставленный с завтрака недопитый, горький чай.