Take me home

      Ришелье проспал. Самонадеянно было верить, что ему удастся встать в семь после всех приключений последних дней. Слуги побоялись его будить, несмотря на четкие указания. Герцог, окна в спальне которого всегда были закрыты шторами, продолжал спать, пока не раздался стук в дверь и следом не зашел посетитель.              — Так и верь в пунктуальность аристократов.              На пороге стоял Тревиль. Капитан бесцеремонно прошел внутрь и занял кресло напротив кровати. Он бросил беглый взгляд по комнате, заметил свой пистолет на тумбе и повернулся к герцогу, который протирал глаза.              — Что вы здесь делаете? — сонно пробормотал Ришелье, глядя на гостя.              — Вы сами просили меня явиться, — напомнил Тревиль.              Герцог ничего не ответил. Он понятия не имел, который был час, так же, как и не имел понятия, сколько его прождал Тревиль. Единственное хорошее, что удалось вычленить из этой ситуации, так это было то, что Тревиль все-таки пришел.              — Который час?              — Двенадцать, — непринужденно ответил Тревиль. — Я прибыл в девять. В какой-то момент мне надоело ждать. Надеюсь, вы меня простите.              Герцог снова промолчал. Он думал о том, что кому-то из прислуги сильно достанется. Ришелье ненавидел, когда что-то выбивалось из временного графика. Нет, он без проблем мог потратить несколько часов за незанимательной беседой о смысле бытия, но вечером. Беспорядок в его жизни начинался именно тогда, когда он просыпался поздно.              — Я правильно понимаю, что для вас это неожиданность? — поинтересовался Тревиль. — Кстати, что вы думаете о моем подарке?              — Подарке? — Ришелье прокрутил в голове события последних дней и понял, что речь о злосчастном пистолете. — Я так и не понял, что вы хотели этим сказать. То, что поддерживаете меня? Быть может то, что намерены идти за мной?              — И то, что я собираюсь идти до конца, — кивнул капитан. — Считайте это дружеским жестом.              Герцог соврал, что не понял, для чего Тревиль сделал этот жест. Ришелье прекрасно знал, что генерал имел ввиду — он не хотел лишаться компании Ришелье до того, как Рошфор будет свергнут с французского престола. Это играло герцогу на руку. По многочисленным рассказам своих знакомых он знал, что Тревиль сдержит любое свое обещание, даже молчаливое.              Ришелье попросил своего гостя покинуть комнату, пока он приведет себя в порядок, и спустится вниз, чтобы присоединиться к завтраку, медленно перетекшему в обед. Тревиль выполнил просьбу. В его голове пронеслась мысль, что знай он о том, что Ришелье проспит, он сначала бы нанес визит чете дю Пейре. Более капитан не знал, чем можно было заняться в Париже, где он застрял надолго: его корабль отплыл с самого утра. Это навевало тоску, в конце концов, он провел в море десять лет, поэтому ощущения от прибытия в Париж больше походили на ощущения рыбы, выброшенной на берег, чем человека, ждавшего возможности вернуться. Но Тревиль и не ждал: он до последнего верил, что все то, что случилось в Париже, в Париже и останется, и больше его не найдет. Однако жизнь его была ироничной штукой. Он сам пришел обратно.              Спустя пятнадцать минут в столовую спустился Ришелье. Он увидел, что гость ждал его, опиравшись на стену у входа. Герцог пригласил Тревиля за стол и сам занял место.              — У меня проблемы со сном, — посчитал нужным сообщить Ришелье, чтобы хоть как-то и в своих, и в глазах капитана оправдать себя. — Могу не спать больше трех дней, а потом столько же отсыпаюсь.              — Вам не стоит оправдываться, герцог, — спокойно заметил Тревиль. — Вы не делали ничего предосудительного.              — Да, действительно, — ответил герцог, вспоминая сцену, которую он застал во дворце. — Как прошла ваша ночь, граф де Клермон?              — Вполне сносно, — дружелюбно сказал Тревиль, осознав, что ему придется привыкать к своей новой выдуманной фамилии. — Я выспался, несмотря на то, что ночные размышления грозили занять меня и не дать мне заснуть.              — О чем же вы думали? — с неподдельным интересом спросил Ришелье, приступая к еде.              — О нашем младшем друге. Портосе. — сознался Тревиль. — Вчера вы предложили ему задержаться в Париже. Он намерен воспользоваться вашим советом. Можно узнать, почему вы решили так поступить?              — Да, конечно, — согласился герцог. Он понизил голос и начал рассказ: — Я знаю о вашем участии в его судьбе. Вы в пятнадцать подружились с Белгаром и де Фуа, которым было по двадцать. Что Белгар попросил вас сделать? Деть куда-нибудь его внебрачного сына и любовницу, иначе он клялся их убить. Вы были молоды и ничего не оставалось, как отвести их во двор чудес, а спустя некоторое время забрать. Вы не думаете, что мальчику будет интересно во всех подробностях узнать эту историю?              — Мне больше интересно, откуда вы об этом знаете. — раздраженно спросил Тревиль. Ему не нравилась вся эта история, непосредственным виновником которой он был. И он точно не желал выслушивать о своих проступках от Ришелье, который, как показалось капитану, уже начинал насмехаться над ним в своей привычной манере. Да, Тревиль был виноват, считал себя таковым, но не приведешь же в пятнадцать домой двадцатилетнюю темнокожую девушку с ребенком на руках и не позволишь же им умереть.              — Де Фуа. Он сознался во всем моему брату, а тот, понимая, что сам не сможет помочь, привлек меня. Как я мог отказать двум людям, которых скоро ждала смерть? Де Фуа исповедался, написал завещание в пользу Портоса, выразил надежду о спасении своей грешной души и попросил при возможности найти мальчишку и ему помочь. — пояснил Ришелье. — Скажу вам честно, друг мой, не собирался я ничего из этого делать. Мне было тридцать, а мои перспективы были просто отвратительными: мало того, что наше семейство попало в опалу, так я мог остаться без наследства, а мои братья без головы. Я не собирался даже тогда протестовать. Я понимал, что было рано. Они были глупцами и поплатились.              — В некоторых ситуациях нельзя молчать, даже если придется за это поплатится, — посчитал нужным заметить Тревиль. — Вы все говорите о своих братьях, о вашей семье, но я никогда не слышал вашу фамилию до событий трехдневной давности, а я, поверьте, слышал их много.              — Конечно, вы ее не слышали, — хмыкнул Ришелье. Ему не очень нравилось, что разговор зашел в это русло, но изворачиваться и врать он не хотел: человеку, который согласился за ним пойти, надо было подарить хотя бы уверенность в правдивости союзника. — Это девичья фамилия моей бабки. Я решил изменить ее после того, как старшего повесили, чтобы меньше ассоциировали меня с моими братьями. Мне это было не на руку. Тем более, тогда я затаил обиду на короля за брата. Пусть я не понимал их, бесчувственным сухарем меня это не делало. Мы окончательно поссорились со средним и не разговаривали все пять лет до его убийства. О том, как он поживает, я узнавал через его жену. Не поймите меня неправильно. Мне было тридцать на тот момент. Казалось бы, уже пора обзавестись мозгами, но что-то не сложилось. Судьбе пришлось меня подтолкнуть.              — Какая ваша настоящая фамилия? — решил узнать Тревиль, пока подвернулась возможность.              — Меня зовут Арман Жан герцог де Ришелье. Остальное не имеет значение.              Тревиль и Ришелье закончили трапезу молча. Они встали из-за стола, когда часы показали половину первого. Тревиль в течение этого времени прокручивал все, что он когда-либо слышал о рошфоровской Франции в голове. Он не соврал, когда сказал, что не слышал фамилию Ришелье в отношении древнего семейства, однако кое-что он все-таки знал.              — Года три назад я спускался на берег, — завязал новый разговор Тревиль. — И слышал одну занимательную историю. День одураченных, кажется.              Ришелье усмехнулся. Его новый знакомый не переставал поражать. Именно такой человек был ему нужен для осуществления плана. Тревиль был храбр, умен, хорошо воспитан, чувствовал тонкую грань, которую нельзя было переходить. В голове Ришелье промелькнула мысль о том, что Тревиль помнил, чем они занимались в Марселе пять лет назад, и прекрасно знал, что помог бежать ему аббат дю Плесси, тот самый старший брат герцога, однако тактично об этом умалчивал, чтобы не ставить никого в неловкое положение.              — Да, я причастен к этому происшествию, — рассмеялся Ришелье. — Вы про то, как Мария Медичи собиралась избавиться и от своего одного сынка в пользу другого, и от меня под предлогом, что мы позорим католическую Францию, идя на соглашение с протестантами, она и ее компания начали уже праздновать победу и оказались кто где: в Компьене или на виселице. Потому что я причастен именно к этому.              — Да, я об этом. Мне удалось поговорить с принцессой на корабле. Она утверждает, что Мария Медичи живет в Испании на содержание испанской короны. Они верят, что еще смогут ее использовать. Что вы об этом думаете?              — Я бы на их месте не тешил себя ложными надеждами. Мария Медичи даже со всей испанской армией, которой у нее не будет никогда, не сможет вернуть себе престол. Я даже не знаю, кто хуже — она или ее сын. В любом случае, я считаю невозможным ее возвращение. Тем более, я посетил ее, когда был в Мадриде. До меня дошли те же слухи, что и до вас. Могу заверить, что она живет в абсолютной нищете, вряд ли в ее положении волнует французский трон. Мне кажется, что ей недолго осталось.              Ришелье и Тревиль в скором времени покинули особняк. Они заняли места напротив друг друга в карете. Тревиль занялся созерцанием парижских пейзажей из окна, а герцог все также смотрел на спутника. В этот раз ему больше надо было устремить взгляд хоть в какую-то точку, чем целенаправленно смотреть на нового знакомого. Ришелье думал о принцессе. Его интересовало, как Анна устроилась во дворце, ходил ли к ней уже Рошфор и насколько она подавлена переездом. Испанка была важным связующим в схеме герцога, поэтому о ней забывать не стоило. Тем более, что он дал обещание, а обещание значили для него очень много в последнее время. Иногда наступают такие жизненные периоды, что только на слово и можешь полагаться, причем не всегда знакомое слово, как вышло с Тревилем.              — Ни одной новой постройки за все то время, что мы едем, — заметил Тревиль.              — Вы правы, — согласился Ришелье и поджал губы. — Совсем ничего. Сначала Рошфор начал активное строительство собора, но он так и не был достроен. Его очень задело, что жена переспала с главным архитектором.              — Женщинам тоже хочется внимания. Что с ней сделали?              — Четвертовали, — безэмоционально ответил герцог. — Благо у них не было детей.              — Господи.              — Королев казнили и за меньшее.              — И ни одного короля за подобное.              Ришелье заинтересованно посмотрел на собеседника.              — К женщинам относятся несправедливо, — посчитал нужным объяснить свою реплику Тревиль. — А ведь они очень умны. Если бы мы хотя бы чуть-чуть расширили их права, то могли бы достигнуть колоссальных результатов в разных сферах.              — Соглашусь. Наше общество не дает развиваться даже четверти их потенциала. Но прав в рошфоровской Франции нет даже у мужчин.              — Вы сказали, что у них не было детей. — перевел тему генерал.              — Да. Анна должна стать четвертой женой Рошфора. Первую четвертовали за связь с архитектором, вторую повесили за то, что королю не понравились ее ласки, третью постригли в монахини после пятилетнего бездетного брака, а ночью в монастыре удушили. У Рошфора так и не появился наследник. Поэтому он и искал себе новую жену. Но мне, честно скажу, начинает казаться, что дело в нем и проблемы со здоровьем у него. Пятнадцать лет и ничего.              — Значит девочке грозит смертельная опасность? — сердце Тревиля сжалось. Он видел много убитых и искалеченных судеб. Ему не хотелось, чтобы это коснулось этого маленького создания.              — Нет, если мы будем рядом. Мы поможем девочке.              Тревиль хотел что-то сказать, но инстинктивно повернулся к окну и увидел быстро мчащуюся карету сзади, он выругнулся на спешащего вельможу, но увидел, что на дороге стоял мальчик и собирал рассыпанные продукты. Тревилю было некогда думать о всех последствиях, он открыл дверь кареты и выпрыгнул, прокатился по земле, плечом наткнулся на камень, который оставил порез, зашипел от боли, но оттолкнул мальчишку с дороги и сам откатился в сторону, когда послышался слишком близкий топот лошадей и в нескольких сантиметрах проехали колеса кареты. Тревиль тяжело выдохнул, прижимая рыжего мальчика к себе. До слуха капитана стали доноситься удивленные возгласы зевак, которые нарекли его сумасшедшим. Это было неважно. Тревиль посмотрел вперед, откуда к ним бежала рыжеволосая девушка.              — Вы спасли моего брата! — воскликнула девушка. Мальчик выполз из-под руки Тревиля, отряхнулся и бросился сестре на шею. Девушка с трудом перевернула Тревиля, чтобы получше разглядеть ранение, но тот начал сопротивляться и попытался сесть.              — Пустяки, — отмахнулся Тревиль.              Возле них остановилась карета Ришелье, из которой вылез герцог, чтобы наблюдать действо с первых мест, а не сквозь толпу зевак.              — Здравствуй, Адель, — поприветствовал Ришелье свою давнюю знакомую. — И угораздило же вас, Клермон, броситься под карету.              Герцог помог своему другу подняться, подставив руку. Более успешно Тревиль уже сам залез в карету. Он не издал ни одного звука, хотя царапина от камня была глубокая.              Оказалось, что брат Адель сбежал от матери, пока та расплачивалась за продукты, но рассыпал фрукты по дороге и был вынужден их собирать, боясь прогневать мать, за этим делом он даже не услышал карету. Ришелье вручил матери Адель, подоспевшей к месту происшествия, деньги на новые фрукты, а Адель предложил прокатиться с ними.              — Сильно больно? — неуверенно спросила девушка. Она понимала, что было больно, но нужно было разрядить обстановку, если это можно было так назвать.              — Поверьте, бывало и хуже, — вымученно улыбнулся Тревиль, прижимая оторванный с каретных занавесок кусок ткани к ране. — Не хотите познакомить нас, герцог?              — Конечно, — кивнул Ришелье и указал на сидящую рядом с ним Адель. — Начну с того, что людям в этой карете можно доверять, поэтому вам двоим не стоит умалчивать о чем-либо, о чем хотелось бы сказать. Это Адель. Помните, Тревиль, я говорил о своей сети шпионов? Адель одна из них. Шесть лет назад она имела дерзость запрыгнуть ко мне в карету и умолять о деньгах.              — В Париже несколько месяцев был голод, цены на хлеб постоянно росли. Моей работы проституткой не хватало, чтобы прокормить своих мать и брата, да и себя тоже. Я решилась на крайние меры и наткнулась на Армана.              — Да, — согласился Ришелье. — С тех пор семья Адель получает от меня ежемесячное жалование, за что Адель вытаскивает из своих клиентов важные сведения. Это очень эффективный способ: кто задумается стесняться в выражениях при проститутке? Зато я получаю важную информацию о всех крысах, зовущих себя парижской знатью.              — Они сами виноваты, что не могут быть верны женам, — произнес Тревиль, полностью оправдывая все услышанное.              — Вы правы, Тревиль. И невестам. Вчера я застал Адель с самим королем.              — Не лучшее воспоминание, — заметила Адель, вспоминая скучную ночь с Рошфором. — Зато эффективное. Рошфор планирует окружить принцессу француженками, чтобы не допустить к ней испанцев. В последнее время он слишком часто видит везде заговор против себя. Ощущение, что он скоро свихнется. А тот факт, что первый министр скончался в муках, пока ты странствовал, Арман, не грозит ничем хорошим. Потому что ему некому предложить это место…              — Кроме меня, — задумался герцог. — Это играет нам на руку. Мой тебе совет, Адель, поработать с королем лучше. В твоих интересах, чтобы ты была одной из счастливиц, которых приставят к будущей королеве. Сейчас это первостепенная задача.              — Я согласен, — вмешался Тревиль.              — Еще бы, Тревиль, — хмыкнул Ришелье.              — Так мне не показалось, — девушка не спрашивала, а утверждала. — Предыдущие два раза я думала, что мне послышалось, но это не так. Вы действительно тот самый генерал?              — А я популярен у молодого поколения, — усмехнулся генерал.              — Безумно, — согласился герцог. — Да, он тот самый, но я советую тебе держать рот на замке.              — Конечно. Тем более, — она пронзительно посмотрела на Тревиля. — Я благодарна вам, месье. Я у вас в долгу.              Адель приказала остановить карету и вышла из нее. Тревиль и Ришелье ехали еще не долго. Герцог прекрасно знал, что братом портного был лекарь, отчего не наводил панику раньше времени, хотя вид крови в восторг его не приводил. Ришелье сделал заказ и теперь сидел в гостиной, ждал, когда придут Лемэй и Тревиль. Герцог сидел в напряженной позе. Он не понимал, как можно было выпрыгнуть из движущейся на скорости карете, чтобы спасти чужого ребенка. Его мозг называл это идиотизмом, его сердце — героизмом. Ришелье был склонен к таким идеалам, как самопожертвование, но способен на это не был. А он еще смеялся с Леона… Сам ведь трус, каких поискать можно.              Тревиль не заставил себя долго ждать. Он был благодарным пациентом: не кричал, не дергался. Царапина, появившаяся вследствие рассечения камнем кожи на скорости, была глубокой, но зашивать ее Лемэю не пришлось. Лекарь перевязал рану и отпустил Тревиля снимать мерки.              — Можем выдвигаться назад? — спросил Ришелье, когда Тревиль зашел в гостиную. — С вас сняли мерки?              — Да, все в порядке.              — Чудно.              Ришелье ничего больше не сказал. Он был зол из-за этого поступка Тревиля, потому что ненавидел, когда что-то выписывалось из его мерок общепринятого. Герцог посмотрел на своего спутника и его осенило. Дело было не в спасении кого-либо, дело было в ребенке. Тревиль до сих пор чувствовал вину за то, как они с де Фуа поступили с Портосом, бросили в одном из дворов чудес. Генерал не стал отрицать, когда Ришелье выразил свою точку зрения вслух. Тревиль только добавил, что в виду впечатлительной натуры и без этого не мог смотреть, когда с детьми происходило что-то плохое.              — Поражаюсь вашей тонкой душевной организации. Как вы до генерала дослужились?              — Вы уже спрашивали, — напомнил Тревиль. — Но я всегда сражался честно и не убил ни одного ребенка, ни одну женщину, ни одного старика и ни одного мирного мужчину. И я горжусь этим. Но сейчас нам не до этого, — Тревиль наклонился ближе к собеседнику. — Что дальше, Ваша Светлость?              — А дальше, Тревиль, — интригующе начал герцог. — Завтрашний бал. Вам нужно определиться, где вы будете ночевать. Я думаю, что будет лучше, если ваш выбор падет на мой дом.               — И все же, — Тревиль отказался. — Я планирую остановиться у четы дю Пейре. Сомневаюсь, что за ними до сих пор ведется присмотр. А я не видел их десять лет.       Ришелье хотел возразить, но не решился. Ему было бы спокойнее, находись Тревиль под боком. Так бы он знал, что его новый знакомый не попал в неприятности. Но препятствовать герцог Тревилю не собирался.              Тревиля высадили у особняка дю Пейре. Ришелье пообещал утром прислать костюм для бала и уехал. Тревиль уже поверил, что он находился в Париже, а Париж перестал казаться чем-то чужим. Оставалось только поверить в то, что он собирался перешагнуть порог дома деда и бабки, где провел половину детства. Генерал громко постучал во входную дверь. Очень быстро она открылась и из-за нее показался старый слепой слуга, который в свое время учил мальчишку драться на шпагах, вспоминая солдатскую молодость.              — Господин Жан? — удивленно спросил слепой.              — Как вы узнали, Ренард? — слуга стал терять зрение немногим до ареста Тревиля, поэтому генерала удивило, что его смогли узнать.              — Легко, — усмехнулся старик, протягивая руку к гостю. — Вы, господин Жан, всегда характерно стучали в эту дверь. Громко и нетерпеливо. Вы и ребенком не терпели ожидать чего-либо. Характерный стук, — повторил Ренард с собственной забывчивостью. — Проходите.              Тревиль пришел в недоумение от того, что слуга ни разу не обмолвился, что генерал считался покойным уже десять лет как. Стоило ему об этом подумать, как старик озвучил:              — Простите, сегодня к ужину не стоит ждать утку. Сами понимаете, мы считали вас давно почившим. Не знали, что вы сегодня прибудете и не готовились.              Тревиль усмехнулся тому, что в этом доме до сих пор помнили про утку, а потом и сам вспомнил, что все пошло от Ренарда, с которым он впервые охотился и подстрелил ту самую утку. Старик повел его в гостиную. В особняке за десять лет ничего не изменилось, кроме того, что в некоторых углах появилась паутина. Чета дю Пейре находились в гостиной. Месье дю Пейре лежал на диване и скучающе наблюдал за огоньками в камине, мадам дю Пейре сидела в кресле и читала книгу. Этих людей давно ничего не интересовало, так проходил каждый их вечер. Они потеряли любимую дочку, такого же любимого зятя, внука, неоднократно были подвергнуты допросам, отлучены от церкви, когда пытались организовать отпевание самоубийце. В этом мире их держало только то, что они все это время были рядом друг с другом и не позволяли друг другу наворотить дел. А еще они верили в то, что когда-нибудь в газетах, которые они читали каждое утро, увидят новость о смерти короля.              — Месье и мадам дю Пейре, — учтиво обратился к ним слуга. — Прибыл ваш внук.              Старики подорвались со своих мест, сперва подумав, что слуга обезумел и ему срочно нужна помощь, но на пороге комнаты появился изменившийся с их последней встречи, но все-таки Тревиль.              — Это невозможно, — одновременно произнесли дю Пейре, хватаясь за сердце. — Смерть пришла за нами.              — Нет, еще нет, — добродушно улыбнулся Тревиль и подошел ближе, протягивая им свои руки. — Попробуйте, я абсолютно точно из плоти и крови. Ваш смертный час еще не настал, за это я могу поручиться.              Пожилая пара пересели на диван и долго переглядывались. Не сразу они решили заключить внука в объятия, но как решили, так уже не могли отпустить. Тревиль почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. На душе его стало спокойно, все сомнения сразу же пропали.              — Но как это возможно, Жан, дорогой? — взволнованно спросила мадам дю Пейре.              — Это долгая история, мадам.              Тревиль пересказал все, что он рассказывал Роберу, про то, как ему удалось сбежать и где он побывал за это время в компании пиратов. Дю Пейре слушали его очень внимательно, как и Ренард, который из любопытства спрятался за углом и ловил каждое слово.              — Это так необычно, милый, — сознался месье дю Пейре. — Ты так стал похож на своего отца. Уникальный был человек. Он позволил нашей дочери не умереть не замужней, а нас не лишил возможности понянчить внуков. Пусть ты не внук нам по крови, Жан…              — Но мы любим тебя даже больше, чем любили бы родного. Ты не представляешь, как смог оживить наши старые сердца одним своим появлением.              Тревиль тоже чувствовал себя живым. Он и дю Пейре вместе отужинали, где обсудили еще раз все произошедшее, начали вспоминать детство Тревиля, его стремительные взлет и падение. Дю Пейре рассказали о том, что знали о махинации отца Тревиля касательно женитьбы с самого начала, то есть знали, что ему нужна была болезненная девушка, которая почти не выходила из дома, чтобы приписать ей материнство ребенка от горничной; они были изначально согласны на эти условия, боясь за репутацию собственной дочери, которая в двадцать не была замужем. Но их дочь умерла, зато у них остался зять, который поддерживал их до конца своей жизни и названный внук, сильнее которого они никого не любили.              После сытного для Тревиля ужина — что принципиальное замечание, ведь для аристократов такой ужин был очень скромный, многие из них бы возмутились такому малому количеству блюд, в то время как для Тревиля, привыкшего к скудной еде, это был целый пир — хозяева дома выделили для гостя его старую комнату и ушли спать. Мужчина сел на кровать и провел в этом положении всю ночь, не сомкнув глаз. Чтобы не заснуть, он раз за разом пытался фокусировать взгляд на любом из предметов в комнате. Голова была тяжелая, тело ломило от усталости, но Тревиль принял решение не позволять себе спать. Он понимал, что Париж странно на него действовал, и, если в море его сон ничего не тревожило, то этот треклятый город разбудил бы его кошмарами. Тревиль был храбрым человеком, но он боялся. Боялся еще раз услышать о том, что его отец застрелился, увидеть казнь аббата, присутствовать на процессах по обвинению в антикоролевской деятельности, на которых он был и обычным свидетелем, и подсудимым. Боялся еще раз оказаться в пыточной и услышать крики других заключенных. Он не был трусом, но все это пугало его. Пусть Тревиль и знал, что это будет лишь плодом его воображения. Он имел неосторожность задремать во время их поездки с Ришелье к портному и начать наблюдать кошмары, благо, вовремя проснулся, когда карета качнулась на камнях.              Тревиль подскочил с места сразу же, как небо стало немного светлее, и начал ходить по комнате кругами. Лучшим вариантом ему показалось пойти в сад к Ренарду. Насколько помнил Тревиль, Ренард просыпался очень рано и до пробуждения хозяев сидел в саду, наблюдая за розами. Наблюдая, конечно, метафорически, он их мог только представлять. Да, привычки имеют свойство меняться, но он был уверен, что найдет слугу на месте. Так и случилось. Ренард, кажется, ждал его.              — Господин Тревиль, — поприветствовал слуга. — Не спится?              — Нет, сна ни в одном глазу.              Ренард усмехнулся. Он предложил Тревилю сыграть партию в шахматы, во что когда-то учил его играть. Тогда шахматы еще не были распространены при королевском дворе. Тревиль охотно согласился. Ему надоело думать о кошмарах, нужно было занять мозг чем-то другим. Он мало представлял, как слепой слуга собирался играть, но Ренард поспешил его заверить, что сможет играть и без двух рук, и что он не настолько слепой и видит очень смутные очертания объектов. Они начали играть и просидели над шахматной доской больше часа.              — Не могу поверить, как вы могли победить? — искренне удивился Ренард, осознавая, что проиграл. — Вы всегда преждевременно использовали ферзя.              — Я играл с итальянцами, — прояснил Тревиль. — Итальянцы и испанцы в шахматах были гораздо лучше, чем французы и англичане. Спасибо за игру.              Ренард поклонился гостю. Он обратил внимание на окна второго этажа, почувствовав, что оттуда за ними наблюдали дю Пейре. Слуга откланялся и поспешил в дом, чтобы приступить к собственным обязанностям. Тревиль точно решил, что не хочет оставаться на завтрак. Мужчина протер глаза. Он надеялся, что вскоре прибудет человек Ришелье с костюмом и ему удастся уехать, Тревиль оказался прав в своих догадках. Генерал еще сидел в саду, когда прибыл посланец от герцога. Тревиль попрощался с дю Пейре и Ренардом и с удовольствием покинул этот дом. Он был счастлив их увидеть, но ему не нужны были чужие сочувствия или сожаления, он прибыл в Париж не за этим. Ему хотелось поговорить с кем-то, кто мог хоть немного его понять или хотя бы не портить ему настроение лишними воспоминаниями, поэтому и ждал встречи с Ришелье.              Желая извиниться за то, что вчера он проспал и поставил их двоих в неловкое положение, Ришелье отправил к Тревилю слугу в восемь утра. Герцог предчувствовал, что его новому знакомому не захочется оставаться в доме дю Пейре, и следом за костюмом послал карету. Перед отъездом Тревиль сменил повязку на руке, что было не очень удобно сделать левой рукой, будучи правшой. Просить помочь кого-либо он не стал, чтобы не слушать причитания. Тревиль сел в карету. Сначала он пытался смотреть в окна, но потом это занятие ему быстро надоело. Горожане бегали по улицам, как тараканы, кто-то кричал, гвардейцы кому-то угрожали, а кто-то попрошайничал. С завидной периодичностью эта картина повторялась и наскучила ему. Один из домов герцога находился на приличном расстоянии от родового имения дю Пейре, так еще и большое количество карет в это время затрудняли путь, не говоря уже о камнях под колесами. Тревиль заснул, чего так боялся. Его поглотили события десятилетней давности. Во сне он стоял посреди площади с натянутым на голову капюшоном так, чтобы не было видно лица. Огромное количество людей стекались к эшафоту, чтобы поглазеть на казнь заключенных. Тревиля всегда интересовало, насколько у парижан скучная жизнь, что они развлекались, глядя на казни. В поле зрения появилась группа гвардейцев, которые вели заключенных к эшафоту. Виселицы было четыре, заключенных три. Тревиль сглотнул ком, подкативший к горлу от осознания, что четвертая предназначалась ему. Первых двух несчастных он не знал, третьим был аббат, который задержал стражников, когда генерал позорно сбегал. Все-таки ему стоило застрелиться, когда гвардейцы только заявились в его дом, чтобы арестовать. Эта смерть была бы достойной как для офицера, так и для человека. Но жажда жизни с ним сыграла злую шутку. Теперь он должен был своей жизнью минимум шестерым. Заключенным накинули петли на шеи и зачитали приговор. Все они обвинялись в государственной измене, лишались всех титулов, привилегий и наград. Палач осуществил приговор под ликование толпы и потянул рычаг. У осужденных пол ушел из-под ног, веревка натянулась и сломала шейные позвонки. Смерть была быстрой и более гуманной, нежели, если бы палач накинул им петлю на шею и столкнул с какого-нибудь ящика. Это было бы еще мучительнее, чем просто быть повешенным за правду. По приказу короля трупы оставили висеть на площади. Люди стали расходиться, понимая, что смотреть больше не на что. Сильный ветер покачивал тела осужденных, из стороны в сторону металась пустая веревка. Тревиль не мог поверить в произошедшее. Он видел смерть не единожды, но эта привела его в ужас. Отныне это была не его Франция. Он еще раз посмотрел на умиротворенное лицо аббата, который не показал свой страх перед лицом смерти. Тревиль вытащил из-под плаща кулон, отданный дю Плесси. Навсегда с ним осталось только это воспоминание о Париже.              Тревиль очнулся ото сна в холодном поту. Его била по лицу Адель, пытаясь разбудить. Рыжая бестия с облегчением вздохнула, когда увидела открывшиеся глаза.              — Хвала Господу, вы меня очень напугали, — причитала Адель.              — Что вы здесь делаете, мадмуазель Адель? — не придя в себя до конца, спросил Тревиль, внимательно всматриваясь в ее лицо.              — Что-что. С вами еду к Ришелье. Увидела карету с гербом герцога и решила, что смогу ему рассказать кое-что интересное. Махнула кучеру, и он остановил, а тут вы в бреду.              — Что в бреду, то правда, — горько усмехнулся Тревиль. У него тряслись руки, но в остальном он внешне выражал абсолютное спокойствие, чего нельзя было сказать о его внутреннем состоянии. Он был в ужасе. — Что же такое вы занимательное хотите рассказать герцогу?              — Сиди на вашем месте тот же Леон, я бы промолчала. Но вы ведь сами личность очень интересная и осужденная десять лет назад. Тем более, мне показалось, что Ришелье вам верит. Черт с вами, расскажу, хотя вы все равно ничего не поймете. Мне довелось вчера заиметь любопытное знакомство с капитаном гвардии. В жизни таких идиотов не видела. Судя по его словам, в гвардии и у гвардии тоже дела обстоят не очень, а губернатор... Мне кажется, что есть смысл его проверить на связи с испанскими шпионами.              — Мне кажется, что сейчас каждый второй испанский шпион.              — Что вы. Вы вряд ли являетесь таковым, а я шпионю в пользу француза. Уже не каждый второй. Не так удручающе.              — Знаете, Адель, — начал Тревиль. — Мой вам совет: рвите со своей деятельностью при первой возможности. Ришелье вам этого не скажет, потому что ему выгодно такое положение дел. Но поверьте мне, я бывал знаком с владелицей борделя, это самая тяжкая участь, которая может достаться человеку. Вы этого не заслуживаете.              Адель сразу не ответила Тревилю. Она и сама знала, что так продолжаться не могло бесконечно. Ее лицо и тело начали терять свою привлекательность. Еще сильнее их портили синяки и ссадины, оставлять которые так любили эти аристократы. Чувствовала она себя также неважно в последнее время. Но для нее это был единственный способ заработка, тем более, платили ей вдвойне — клиенты за услуги и Ришелье за информацию. Девушкам, таким как она, оставалось только уповать на будущее, что когда-нибудь у них будет какой-то другой вариант спастись от нищеты и не идти продаваться.              — Я знаю, — повременила Адель. — Поверьте, я воспользуюсь вашим советом при возможности, но сейчас ее нет.              Остаток пути прошел в болтовне Адель. Пустой и бессмысленной в глазах Тревиля. Он прослушал лишь часть, когда она рассказывала про брата. Тревиль любил детей и ему все еще было стыдно за то, как он поступил с Портосом. От дальнейших благодарностей Тревиль абстрагировался, не понимая, почему люди имеют такую привычку, как благодарить несколько раз, тем более, за пустяки. Но эти благодарности были единственным, что вытаскивало его из воспоминаний о сне. Руки все еще тряслись, он попытался вытащить из-под ворота уже в реальности кулон аббата и с трудом его раскрыл. Тревиль никогда не открывал его до этого дня, хотя уже десять лет хранил у себя. Внутри был герб дю Плесси и три имени. Альфонс, Анри, Арман Жан. Последнее имя Тревиль произнес вслух, на что поспешила отреагировать Адель:              — Всегда удивлялась, как может настолько везти одним и не везти другим, генерал.              — Не понимаю, о чем вы, мадмуазель Адель, — бесстрастно ответил Тревиль.              — Я, конечно, благодарна герцогу от всей души, но вам не кажется все это несправедливым? Разделение мира? Мало того, что я урезана в правах только потому, что являюсь женщиной, так я урезана в правах и потому, что не родилась в семье, восходящей к Карлу Мудрому. Я знаю, что вам пришлось выгрызать зубами свое место, а он? Эта дворянская напыщенность так и сквозит из него. Даже из имени. Подумать только! Знаете, в честь кого он назван? Двух маршалов, которые его крестили. Один из них, барон де Бирон, отдал жизнь за отца короля, а другой, д'Омон, прослужил шести королям. Я не имею ничего против Ришелье, но иногда меня удивляет искренне социальное неравенство.              — Вам стоит об этом поменьше говорить, если вы, мадмуазель Адель, не хотите оказаться на костре, — заметил Тревиль. В этот момент он говорил так же, как Ришелье во время беседы с Анной, когда предлагал ей замолчать. Тревиль разделял взгляды Адель, но понимал, что выражение их подобным образом никого не приведет к добру. Особенно девушку. И слушать про Ришелье ему не хотелось. Особенно теперь, когда он точно был уверен, что обязан брату герцога Альфонсу своей жизнью. Люди имели свойство обсуждать и осуждать даже своих добродетелей, что только подтвердила Адель; он таким быть не хотел. Тревиль спрятал кулон обратно.              Карета подъехала к огромному особняку. Первый этаж был сплошным большим залом, где и должен был состояться бал, на втором же находились кабинет и несколько спальных комнат. Ришелье не жил здесь, приезжал раз в год, чтобы справить бал. Герцог не любил это место и это было видно во всем. По крайней мере, это видел во всем Тревиль.              Ришелье ждал их у порога. Сначала герцог пожелал говорить с Адель, отчего они ушли в кабинет и оставили Тревиля внизу. Генерал сделал одно занимательное наблюдение: в комнате было много цветов, но ни одной лилии. Это было точно не случайно, учитывая, что Рошфора не пригласили не празднество. Нет, в этом был подтекст. Унизительный для короля и забавный для герцога.              — Иль-де-Франс или Бургундия, месье?              Вопрос застал Тревиля врасплох. Поступил он от слуги. Спрашивали о вине.              — В Бургундии находятся виноградники короля?              — Да, месье.              — Тогда Иль-де-Франс. Определенно Иль-де-Франс.              — Я тоже об этом подумал, — раздался голос Ришелье.              Герцог быстрым шагом преодолел расстояние от входа в залу до Тревиля, он учтиво кивнул гостю и жестом показал, что слуга может убираться.              — Я поражен, генерал. Вот уж не ожидал.              — Не имею понятия, о чем вы говорите, Ваша Светлость.              — Знаете, как можно много о себе узнать, если послать к кому-либо проститутку и передать ей правильные вопросы?              — Полагаю, что много, Ваша Светлость, — Тревиль нахмурился, понимая, к чему ведет герцог.              — Правильно полагаете, генерал. И я благодарен вам, что вы умеете держать язык за зубами. Это важное качество, которое вам в свое время не удалось оценить по заслугам. Считайте, что вы прошли проверку, — Ришелье ухмыльнулся, глядя на безэмоциональное лицо Тревиля. Люди всегда старались делать каменные лица, когда их в чем-то уличали, но разница была в том, что Тревиля уличить не получилось и внутри у него тоже не было никаких эмоций. Его голова была абсолютно пуста. — Иль-де-Франс замечательный выбор. Вы любите вино?              — Нет, Ваша Светлость, я не люблю алкоголь вообще. От него мутнится разум и в таком состоянии можно сделать что-то безрассудное.              — Вы правы, генерал, впрочем, как и всегда. Я рад, что вы прибыли, пусть еще и рано. Не хотите ознакомиться со списком гостей?              — Пожалуй.              Ришелье прошелся по личности парижского губернатора, заявив о том, что считает его испанским шпионом; по личности капитана гвардейцев — дурачка, каких не видели; по личности королевского прокурора, но отметил, что больше с ним имеет дел де Пардью; по личностям еще полсотни человек; и, наконец, по личности Белгара, о нем герцог не сказал ничего хорошего, что уже значило много, зато сказал много плохого. Тревилю показалось, что Ришелье презирал маркиза еще больше, чем это делал он сам. После произошел разговор об остальных членах Совета, которые также были приглашены. Говорили Ришелье и Тревиль долго, но не по существу, чувствовалась какая-то недосказанность из-за того, что оба теперь были уверены в своей связи из-за аббата, но обсуждать это не начинали.              — Так значит вас назвали в честь Армана де Гонто, барона де Бирона и Жана д’Омона, барона д’Эстрабонн, графа де Шатору? — насмешливо поинтересовался Тревиль. — Герои, каких поискать нужно, особенно первый. Знаете, ваша таинственная фамилия многое объяснила, Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье. Дю Плесси действительно один из старейших родов Франции, который породил многих известных и честных французов. Благородные люди, которые всегда заслуживали так называться. Я понял, что Ришелье не фамилия вашего рода, еще до того, как вы это сказали. Но меня терзали смутные сомнения.              Герцог быстро вздохнул, пытаясь вернуть прежнее безразличное выражение лица, но это получилось у него плохо. На уровне инстинктов Ришелье сорвался с места, преодолел небольшое расстояние между ними и схватил Тревиля за ворот. Герцог резким движением вырвал из-под одежды своего гостя еще один злосчастный кулон и раскрыл его, потянул за цепь, из-за чего притянул Тревиля еще ближе к себе, отчего почувствовал на себе обжигающее дыхание генерала, который не ожидал этого маневра.              — Зато я знаю о вас все меньше, Тревиль. На этом кулоне мое имя. Где вы его раздобыли? — повышая тон, нетерпеливо спросил Ришелье.              — Ваш добрый брат отдал его мне, — тяжело ответил Тревиль, в шею которого больно впивалась цепь от кулона.              — Мой добрый брат глупец. Оба, — более спокойно сказал Ришелье, но за кулон он схватился еще крепче, натягивая его.              — Бросьте немедленно, — предупредил Тревиль. — Иначе я выверну вам руку.              Ришелье поверил в угрозу и решил не испытывать судьбу, он выпустил из руки кулон и отпустил Тревиля. Генерал выглядел именно так, будто бы мог вывернуть ему руку, а чего хуже так и сломать. Герцог открыл рот, чтобы что-то сказать, но в комнату ворвался слуга.              — Ваша Светлость, вас ждет карета, — сообщил он.              — Карета? — спросил Ришелье, ни на секунду не отрывая взгляд от Тревиля, даже не поворачиваясь к слуге. — Какая карета? Я не просил.              — Собрание Совета, Ваша Светлость, — пояснил слуга. — Сегодня пятница, Ваша Светлость.              — Как пятница?              Ришелье наконец-то оторвал взгляд от Тревиля и отошел на некоторое расстояние. Герцог думал, что был четверг, а потом вспомнил, что вчерашний день можно было считать выпавшим из жизни, он о нем забыл почти полностью, кроме моментов, связанных с генералом, и не брал в расчет.              — Черт, — выругался герцог, срываясь с места. — Поверить не могу, я никогда не выбивался из графика. Черт, — герцог выдохнул, приходя в себя. — Тревиль, вашей задачей является только дождаться мою невестку. Она со всем разберется.              Стоило Ришелье это сказать, как в залу вбежал другой слуга и сообщил о прибытии герцогини дю Плесси. В конечном итоге, они все равно разминулись с герцогом, но его невестка приехала не за этим. Ее задачей было составить компанию Тревилю, чтобы ему не было скучно. Герцогиня была тридцати шестилетней женщиной, но внешне об этом нельзя было судить, в этом плане она могла сравниться с любой тридцатилетней. Несмотря на все трудности, которые были в ее жизни, к примеру, как убийство ее мужа и смерть в младенчестве двух сыновей, на ее лице остался отпечаток умиротворенности и открытости. После смерти мужа она начала отдавать предпочтения более простым силуэтам в нарядах, но от этого они не стали меньше подчеркивать привлекательность ее фигуры. Зеленые глаза, как показалось мужчине, показывали большой ум этой женщины.              — Герцогиня, — Тревиль учтиво поклонился и поцеловал руку женщины.              — Генерал Тревиль.              Тревиль и герцогиня обменялись любезностями.              — Прошу, зовите меня Констанцией. Герцогиня звучит слишком официально, учитывая, сколько нам еще придется пересекаться.              — Тогда вы зовите меня Жан.              — С превеликим удовольствием.              Герцогиня не отвела взгляд от Тревиля, когда он улыбнулся ей исключительно из вежливости. Констанция не знала, что ему говорить, и молчала, потому что не получила никаких указаний от Ришелье и боялась оступиться, что в их условиях могло стать роковой ошибкой. Тревиль также молчал. В воздухе повисла неловкость, молчание затянулось на десять минут. В то время, как Тревиль пытался смотреть по сторонам, Констанция не отводила от него изучающих глаз.              — Если вы хотите что-то спросить, то сделайте это напрямую, будьте добры. — попросил Тревиль. — Вы смотрите на меня как на какой-то экспонат из частной коллекции. Прошу вас перестать.              Взгляд герцогини в точности был таким же, как взгляд Ришелье. Это приводило Тревиля в раздраженное состояние, потому что в такие моменты он начинал себе казаться диковинной обезьянкой. Еще на минуту затянулось молчание.              — Великодушно прошу меня простить, месье.              — Нет, простите вы меня, я погорячился.              Тревиль все еще не мог до конца совладать с собой, недосып провоцировал в нем заторможенность в действиях и словах. Констанция все поняла без слов, поэтому и сама больше ничего не сказала по этому поводу. Женщины, как она считала, в плане чувств всегда были прозорливее мужчин.              — Не хотите выпить? — неожиданно спросила она. — У моего деверя всегда в запасе есть бутылочка замечательного вина из Бордо. Он, правда, его не пьет, предпочитает абсент, но его пью я и могу ручаться, что вам понравится.              — Охотно верю, но я предпочту отказаться, — Тревиль разговаривал с дамами получше дипломата. В их отношении он никогда не позволял себе сказать лишнего или оскорбить даму, также, как и не позволял другим делать это в его присутствии. За это они, дамы, его и любили. — Мадам, я боюсь, что не простою на ногах до вечера, если сейчас выпью с вами. Не держите на меня зла.              — Что вы, — махнула рукой Констанция. — Тогда я, пожалуй, выпью сама, — она подозвала слугу и попросила бокал. — Тревиль, вы чего-нибудь хотите?              — Кофе, если можно.              — Что это такое?              И слуга, и Констанция недоуменно посмотрели на Тревиля, что несколько его смутило. За последние десять лет он успел постранствовать и побывать на Востоке, где познакомился с этим чудесным напитком, но обычные французы не были о нем осведомлены.              — Это восточный напиток. Я вовсе позабыл о том, что он не водится во Франции. Тогда можно чаю?              — Да, конечно, слуги моего деверя умеют делать превосходный чай. Вы слышали, чего желает наш гость, — кивнула Констанция слуге и тот, тоже кивнув, удалился.              Герцогиня предложила перебраться в гостиную на втором этаже, где можно было хотя бы присесть. Тревиль не стал сопротивляться и последовал за ней. Он отметил про себя, что особняк был старинным и совершенно нежилым. В гостиной их ждал беспорядок: на полу были разбросаны какие-то листы из книжек, на диване лежали сорвавшиеся с карнизов старые шторы, а картины на стенах были перекошены. Констанция ловко переступила преграды, скинула шторы с дивана, но позже подхватила, чтобы укрыться, потому что в этой комнате было особенно холодно, и села на диван.              — Прошу вас, Тревиль, садитесь. Не обращайте внимание на беспорядок. Во-первых, в эту комнату никто не заходил со времен смерти, наверное, бабки Ришелье, фамилию которой он взял, во-вторых, у моего деверя все, кроме документов, хранится в жутком беспорядке, который олицетворяет все то, что творится у него в голове — полный кавардак, никому не понятный. Привыкайте.              Тревиль ничего не ответил и занял место рядом с герцогиней. В следующую минуту слуга принес чашку чая для генерала и открытую бутылку вина и бокал для герцогини и удалился. Тревиль налил женщине вина в бокал, в ответ получив легкую улыбку. Констанция отпила и завела разговор:              — Зря вы отказались. Может все-таки попросить для вас бокал?              — Нет, благодарю вас, Констанция, все еще не требуется.              — Все еще зря, — рассмеялась герцогиня. — Жан, как ваше плечо?              — А что с ним? — с неподдельным удивлением спросил Тревиль.              — Ну как же, вы вчера распороли себе плечо камнем после того, как выпрыгнули из кареты.              — А, вы об этом? — Тревиль последовал примеру герцогини и залез на диван с ногами. — Пустяки, не стоящие вашего внимания. У меня были ранения гораздо хуже. Некоторые из них остались со мной и по сегодняшний день. Так что царапина, полученная вчера, не носит даже косметического дефекта.              — И все же. Есть разница, где получать шрамы. Спасая ребенка или в пыточной короля…              — Спасая Францию. — продолжил за нее Тревиль. — Такая уж у меня судьба. Хуже шрамов только лилия, которую оставили у меня на плече. Чудо, что ранил я противоположное, и лекарь Лемэй ее не видел. Это было бы неловко.              — Умоляю вас, — закатила глаза Констанция. — Вы еще не видели моего отца. Впрочем, и не увидите. Он был весь в татуировках.              — Как так получилось?              — О, занимательная история, о которой Его Светлость, герцог дю Плесси, не знал, когда женил на мне своего среднего сына. Мой отец был уникальным человеком, Богом клянусь. Бонасье, вы должны это знать, один из самых старых родов Франции, хоть и не такой старый как дю Плесси или дю Пейре. Отца решили женить, когда он окончательно достал всех своими выходками, и убил порядка десяти человек на дуэлях. Все спокойно вздохнули, когда он женился, но долго он сидеть на месте не смог. Когда мне исполнилось шесть, он пришел к матушке и сказал: «Я ухожу к любимой женщине, потому что с ней я могу быть свободным», — развернулся и действительно ушел к своей любовнице. Но через два месяца он вернулся. Нет, он не сожалел о содеянном, он… вспомнил, что купил в гостиную очень дорогие диван и кресла. Так я узнала, что свобода стоит пару сотен ливров. Это был один из немногих жизненных уроков, которые преподал мне отец. После этой ситуации некоторое время длилось подобие затишья. Он был жутким картежником и все время играл. Спустя семь лет очередная дуэль с тем, кого он обыграл. Его должны были судить, но он по характеристике на имя своего брата попал на королевский корабль, где достал команду и его высадили на ближайшем острове. Он переключился на коренное население острова и начал учить их фехтовать. Они его и зататуировали, чтобы он выздоровел, потому что он умудрился там заболеть. О событиях на острове он не говорил. По его возвращению все его выходки так надоели матери, что она заказала его за сто ливров у его же любовницы. Эта достопочтенная дама убила отца в ванной. Так мой отец преподал мне последний свой урок: жизнь стоит сто ливров. Не больше уж точно. Люди готовы убивать просто так, поэтому нужно тщательно выбирать тех, кто активно участвует в твоем жизненном пути.              — Занимательная история, — только и сказал зачарованный рассказом Тревиль.              — Знаю. Налейте, пожалуйста, — вовремя рассказа Констанция выпила бокала три вина, которые ей подливал Тревиль. — Это будет последний, Жан, иначе я не смогу танцевать. Кстати говоря о танцах. Вы соизволите быть моим партнером?              — Я почту за честь, Констанция, танцевать с вами, если вы того желаете.              — Желаю, — глаза герцогини блестели странным огоньком. — Я вот уже пять лет со смерти мужа танцевала на балах только с герцогом. О нас ходит множество слухов. И скажу вам, что мне, как женщине честной, даже обидно. Знаете, для женщины очень оскорбительно, когда о ней ходят слухи, что она является любовницей брата покойного мужа, а это даже не является правдой.              — Вы так говорите, будто это вас хоть на минуту заботит, — усмехнулся Тревиль, ставя на пол свою чашку.              — Ни минуты, — в ответ усмехнулась Констанция. — Это должно волновать Его Светлость, потому что параллельно о нем ходят противоположные слухи о том, что он мужеложец.              — И насколько правдивы эти слухи?              — Настолько, что, являясь слухами, они являются и фактами. И это никто не отрицает. Но поверьте мне, что это имело бы вес в отношении любого другого человека, но не Ришелье. Главной страстью моего деверя являются интересы Франции, а также собственная власть. Остальное занимает второстепенное место, а значит через него можно спокойно переступить. Впрочем, — прервала свои рассуждения герцогиня. — Что мы о нем рассуждаем? Он портит нам разговор, находясь на приличном расстоянии отсюда. Вернемся к танцам. Как вы танцуете?              — Я полагаю, что сносно, мадам. Однако я должен сказать, что никогда не бывал на балах. За короткие пять лет, что я не был государственным изменником, мне не довелось посетить подобные мероприятия. Я совершенно не знаю, что мне необходимо делать. Может моя мать и относилась к одному из древнейших родов Франции, но мой отец — простой человек, который заработал имя и уважение к этому имени своим трудом и стал сеньором, купив поместье. Я надеюсь, что для вас не составит трудности меня направлять.              — Вы точно умеете танцевать? — недоверчиво поинтересовалась Констанция.              Тревиль не ответил. Он ловко слез с дивана и протянул даме руку, которую та незамедлительно приняла. Тревиль помог Констанции встать и, приобнимая герцогиню дю Плесси за талию, закружил ее в танце. Женщина с огромным удовольствием положила потом ему голову на плечо. Все казалось таким тихим и размеренным, успокаивало бурные сердца.              — Не ожидала, — выпалила герцогиня, когда они завершили танец. — Вы страшно лгали, когда говорили, что танцуете сносно. Жан, вы танцуете превосходно.              — Благодарю вас.              — Не хотите поделиться вашим секретом? Если вы никогда не были на балах, то как вы так танцуете? Кто вас учил?              — Вы не поверите, — Тревиль широко улыбнулся. — Три месяца мне как-то пришлось жить в борделе. Меня приютила его хозяйка. Она и учила меня танцевать. Непревзойденная ума и талантов женщина, очень жаль, что они вынуждены коротать так свою жизнь.              — При Рошфоре количество борделей только увеличилось, — зло бросила Констанция. — Жутко. Париж стал похож на большой публичный дом. Что можно говорить о стране, где у женщины стоит выбор между умереть или стать проституткой, а у мужчины — умереть или воровать, подаваться в пираты и протестовать? Это уже далеко не та Франция, которую вы помните. Но я искренне надеюсь, что это можно изменить.              — Вы не поверите, как сильно этого хочу я, Констанция. Пусть наши желания сбудутся. Аминь.              Констанция взглянула на часы на стене, которые — удивительно как — до сих пор работали. Она поспешила поменять тему, чтобы не удручать друг друга разговорами о политике и Франции. Оставшиеся четыре часа герцогиня рассказывала Тревилю про мадам Ларок и систему женского образования, которую выработала названная графиня.