Take me home

      К вечеру Констанция расправилась с бутылкой вина из Бордо. Ее несколько повело, и Тревилю пришлось придерживать даму за руку, когда они спускались по длинной винтовой лестнице. На середине пути Тревиль взглядом выхватил из толпы герцога, но догнали они его уже в зале. Гости еще к этому времени не собрались, а те, которые уже пришли, находились в другой части помещения, отчего у названного графом де Клермоном появилась возможность подойти к Ришелье, пока Констанция о чем-то просила слугу.       — Как прошло, Арман? — тихо, так, чтобы услышал только Ришелье, спросил Тревиль. Он намеренно обратился к герцогу по имени.       — Могло бы и лучше, Жан, могло бы и лучше, — подхватил герцог. — В ближайшем будущем мне придется посетить Наварру. Там вспыхнуло очередное антифранцузское восстание. Местные власти заверяют, что они справляются со сложившейся ситуацией, но я мало этому верю.       — Наварра — важный стратегический объект. Она является наследственным владением Его Величества. Не может идти и речи о том, чтобы допустить там антифранцузское восстание.       — Сам знаю, — кивнул Ришелье. — Но они умудрились его допустить. Не скажу, что мне не хочется позлорадствовать, потому что очень хочется, но меня останавливает то, что у этого могут быть далеко идущие последствия. Я готов отдать еще пять лет подданству Рошфора, лишь бы Франция оставалась единой и неделимой. Восстание должно быть подавлено, а Наварра лишиться своего формального статуса суверенного государства и стать французской провинцией. Нестабильной ситуации с Лотарингией и таких же отношений с Испанией более чем достаточно.       — Согласен. Если поднимется Наварра, то поднимутся и все близлежащие земли. Дело уже не в королевской власти, а в территориальной целостности государства, — заключил Тревиль, внимательно глядя на собеседника.       — Верно, Жан, вы правы. Ни о какой борьбе за независимость и речи быть не может. С этим будет необходимо разобраться сразу же, как король соизволит направить меня в Наварру. — герцог оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. — Есть еще одна проблема. Правда эта проблема — это проблема исключительно Рошфора. Терпение народа уже на исходе, люди начинают отходить от мысли, что во всем виноват божий промысел. Наступает вторая стадия — виноваты чиновники. Еще немного и обвинят министров, а следом и короля. Мне донесли, что в некоторых небольших городах, информация о которых совершенно не волнует ни Рошфора, ни его прихвостней, совершались нападения на местных чиновников. Я думаю, что к нашему возвращению из Наварры, созреет протест в каком-нибудь крупном городе. Я делаю ставку на Марсель.       — А если ставка не сработает? — с легкой усмешкой поинтересовался Тревиль.       — Поскольку она сработает, то я заберу любую вашу вещь по собственному усмотрению, Жан.       — Можно поинтересоваться, вы что-то приметили?       — Не волнуйтесь, речь идет не о покушении на вашу честь.       — На этот счет я уже давно не беспокоюсь. Мне просто очень интересно.       — Вы обо всем узнаете, когда настанет время. Тем более, ставка еще не сыграла. Хоть я в это и не верю, но в случае того, что моя ставка не сыграет, я обязуюсь выполнить любое ваше желание. Подумайте над этим в любом случае, ведь всегда можно разложить ландскнехт. — к моменту произнесения этой фразы людей в зале стало больше. — Обсудим это потом, Жан.       — Мы еще поговорим сегодня? — тревожно спросил Тревиль.       — Обязательно, но позже. Здесь слишком много ушей, жаждущих чужих секретов и новых сплетен. Я вынужден вас покинуть, друг мой. Отдаю вас на попечительство моей невестке. Уверяю, что это самые надежные руки в Париже после моих.       — Имел удовольствие удостовериться в этом.       Ришелье исчез из поля зрения так же быстро и неожиданно, как появился. Тревиль некоторое время остался стоять на месте и выискивать среди гостей Констанцию, но это оказалось лишним. Графиня дю Плесси подошла к нему со спины и протянула белые перчатки.       — Из года в год моим партнером по танцам был мой деверь, а он всегда забывал о перчатках, — пояснила Констанция. — Оно и понятно, что такие умы, как он, занимают свои мысли другими вопросами, но как дама достойная я не стану танцевать с мужчиной без перчаток.       — Благодарю вас, Констанция, вы очень меня выручили. Скажите мне, вы готовы весь вечер терпеть мое невежество и мои постоянные вопросы о гостях?       — Вас терпеть, Жан, мне будет только в радость. Тем более, что я нуждаюсь в вас сейчас больше, чем вы во мне. Боюсь, что после танцев вам придется меня держать. Или я постарела, или вино из Бордо было слишком молодо.       Тревиль нежно улыбнулся герцогине. Минут десять они еще стояли и болтали обо всем и ни о чем сразу: о танцах, которые были нынче в моде, об ужаснейших париках и огромных женских юбках, бессмысленности такого атрибута как перчатки и прочих вещах, которые в дворянском обществе было не принято осуждать. После объявили о начале. Тревиль охотно протянул Констанции руку, и та также охотно ее приняла. Они ловко кружились в танце, пока музыка не затихла. За это время герцогиня успела рассказать о нескольких гостях, заинтересовавших Тревиля. По окончанию они вместе отправились на встречу Леонам. Констанция шепнула на ухо своему партнеру, что жена его старого знакомого абсолютно лишена мозгов, если приходит на такое мероприятие на девятом месяце. Тревиль не мог не согласиться. Они обменялись с четой Леонов любезностями. Мадам Леон настояла на том, чтобы ее муж представил ей графа де Клермона. Констанции и Тревилю удалось отвязаться от них только под предлогом второго танца. Мужчина внимательно изучал гостей, которые танцевали и веселились, отчего удивился, когда увидел одинокую молодую женщину, опиравшуюся на колонну. Он даже не знал, что было более дурным тоном — опираться на колонну или не танцевать на балу.       — Кто она? — тихо спросил у мадам дю Плесси названный графом Тревиль. — Она не танцует и стоит одна. Это кто-то из людей вашего деверя?       — Моего деверя? Нет, — Констанция поморщила носик. — Поверьте мне, он куда более избирателен в людях. Ее зовут леди Винтер.       — Так понимаю, англичанка?       — Или хочет ей казаться, — пожала плечами герцогиня. — Точно этого никто утверждать не может. Говорят, что ее мужем был лорд Винтер, но кто он и чем занимался неизвестно. Любимец Стюартов. Она вдова уже как десять лет. Как все-таки изменили нашу жизнь эти десять лет. Вернемся к миледи. Доподлинно неизвестно, живет ли она в Париже или вообще во Франции, но каждый год она является одна на бал. Ее партнером все это время был сам король. Из-за этого никто больше с ней не решался и не решается танцевать, а поскольку мой чудаковатый деверь решил его не приглашать, она осталась без партнера.       — Я заметил, — начал Тревиль. — Что вы не очень лестно отзываетесь о герцоге.       — Нет, что вы, — мотнула головой женщина. — Я искренне люблю своего деверя и за многое ему благодарна, но он чудак, каких еще поискать нужно. Не в каждом такой заряд чудаковатости можно встретить. Но мне почему-то кажется, что в вас он точно есть. Вы сойдетесь характерами с герцогом, будьте покойны.       — Хочу в это верить. Прошу меня простить, Констанция, — он учтиво поклонился. — Но я хочу вас оставить на один танец. Я не могу позволить даме скучать весь вечер одной.       — И вы не боитесь? — недоверчиво спросила герцогиня.       — Чего бояться, Констанция? Вы же сами сказали, что герцог не пригласил короля, а раз так, то и бояться некого. Даже, предположим, если бы он тут и был. Я имею ввиду Его Величество. Я не боюсь людей. Я десять лет провел в море. Я боюсь только стихию. Только она бывает по-настоящему страшна.       — Да вы философ, друг мой, — герцогиня пхнула его в плечо.       — Иногда случается. Прошу меня еще раз извинить за то, что я вас покидаю.       — Ни за что.       Тревиль еще раз на прощание широко улыбнулся Констанции и поцеловал ее руку. Герцогиня недолго думала и нашла новые свободные уши и руки какого-то молодого человека. Не без удивления Тревиль узнал в нем Портоса. «Значит черт настроен серьезно в этом отношении», — пронеслось у названного графом. Под чертом он имел никого иного как Ришелье. Тревиль для себя решил заняться этим вопросом позже, ловя себя на мысли, что сильно много появилось таких вопросов, и направился к леди Винтер. Миледи недоуменно смотрела на человека, приближающегося к ней. На балу в доме Ришелье, где часть была на стороне хозяина празднества, а другая не смела открыть рот или сделать лишнее движение, к ней относились как прокаженной. Ее это не заботило — прокаженные слышат всегда больше, чем остальные. К моменту, когда к ней подошли, обычно уже появлялся король, а, следовательно, она скучала уже не в гордом одиночестве, а в компании никакого партнера по танцам. Тревиль поклонился и поцеловал ее руку. Уже осознавшая, что короля на вечере не будет, миледи убедилась в этом окончательно.       — Что вы делаете? — задала вопрос она.       — Хочу составить компанию одинокой даме, леди Винтер, ни о чем предосудительном речи не идет.       — И не боитесь? — надменно спросила женщина, поправляя свои черные кудри.       — Чего мне бояться, мадам? — глаза Тревиля загадочно блеснули. — Только, если речь идет о вашем отказе принять мою компанию.       — Я ежегодно танцую только с королем. Разве вам не сообщила об этом ваша спутница, невестка здешнего хозяина? — леди смотрела недоверчиво на Тревиля, но заинтересованно.       — Признаюсь, что сказала. Но я все еще не вижу повода, чтобы бояться. Только в том случае, если вы привыкли танцевать с королем и танец с графом будет для вас унижением.       — Нет, не будет. Точно не с вами, — леди пронзительно посмотрела на Тревиля. Обычно мужчины в такие моменты опускали глаза, но Тревиль продолжал смотреть. — А, — наконец осенило ее. — Вы не местный, вот в чем дело.       — Да, сознаюсь. Я не местный в высшем обществе Парижа, — Жан скрестил на груди руки. — Я не был в Париже вот уже десять лет. Путешествовал по миру.       — Бывали в Англии? — женщина наклонила голову, что с ее стороны обозначало некую благосклонность.       — Да, бывал, — и это была правда — ему действительно довелось побывать в Лондоне несколько лет назад. — Мне не понравилось. Англичане снобы похуже французов. Еще и погода в Лондоне имеет свойство навевать тоску.       — Вы правы, Англия никогда не сравнится с Францией, что бы не говорили их короли. Ей-богу, они только и делают, что говорят. Еще немного, как мне кажется, и язык доведет их до плахи.       — Я не разбираюсь в английской политике, — уклончиво сказал Тревиль. — Мне больше по душе такие страны как Польша. Есть в этом какая-то романтика. Но не будем о политике. Я имел дерзость не представиться вам. Граф де Клермон, но вы можете звать меня просто Жаном, — у мужчины уже болели щеки столько улыбаться, сколько он улыбался в этот вечер.       — И много женщин купились на вашу улыбку? — леди Винтер улыбнулась собеседнику с той долей кокетливости, которая была присуща каждой женщине в Париже. — Что же, я думаю, что сегодня могу себе позволить быть одной из них, Клермон, видит Бог, что я пыталась устоять.       — Тогда я осмелюсь пригласить вас на танец?       — А я осмелюсь принять ваше приглашение, — кивнула дама.       — Чудно.       Миледи и Тревиль многозначительно переглянулись. «Черт, это же фраза Ришелье», — дошло до графа Клермона. И под уже грустную музыку они пустились в пляс. Леди Винтер начала задавать вопросы касательно путешествий Тревиля по миру, а Тревиль отвечал ей всю правду о том, где бывал. Даже о позорном приключении в испанской тюрьме. Рассказать он об этом решился, потому что знал, что женщины любят смеяться с мужского позора, как и наоборот, и оказался прав — Анна, а именно так представилась леди Винтер, долго хохотала с него. Она хохотала бы еще больше, если бы узнала о том, что спутниками ее партнера по танцам были пираты, но об этом ей знать не стоило. Когда Тревиль и леди Винтер оказались в центре зала, раздались тяжелые шаги. На пороге комнаты появились гвардейцы, сопровождавшие короля. Рошфор был празднично одет и не подавал виду, что что-то было не так. А все было не так: во-первых, его не приглашали, а, во-вторых, он опоздал на бал, что уже было дурным тоном. Рошфор надменно прошел ко входу. Раздались женские вздохи, все стояли потрясенными, Тревиль все еще крепко держал за талию леди Винтер. Время застыло. Шаг короля и возмущенный крик прислуги.       — Кто вы такой, месье? Покажите ваше приглашение.       — Перед тобой, холоп, стоит Его Величество король Франции и Наварры, — попытался заткнуть слугу Ришелье капитан гвардии, сопровождавший в эту ночь Рошфора.       — Да хоть сам папа Римский, — махнул рукой наглый слуга, преграждавший путь королю. — Покажите ваше приглашение.       — Я король, я не нуждаюсь в приглашении. Во Франции для меня открыты все двери, — раздраженно прошипел Рошфор.       — Вас не числится в списках гостей. Допустим я вас пропущу. Пусть покажут приглашения ваши спутники.       Зал начал хохотать со сложившейся сцены, но скоро утих, когда Рошфор обернулся к ним.       — Ты кажется не понял, — встрял капитан гвардейцев. — Мы охрана Его Величества.       — Тем более, — стоял на своем слуга. — Герцог де Ришелье, хозяин этого мероприятия, не выносит в своем доме оружие и животных.       «Ловко зарядил малый», — прошептал на ухо леди Винтер Тревиль. Он не без интереса наблюдал за сложившейся сценой, но не забывал смотреть по сторонам. Где-то в левой части зала, как ему показалось, виднелась макушка герцога, упомянутого слугой. Герцогиня дю Плесси то краснела, то бледнела при каждой произнесенной фразе. Наконец, не дождавшись деверя, она решила взять ситуацию в свои руки и направилась ко входу.       — Ваше Величество, — Констанция сделала глубокий реверанс и снизу-вверх посмотрела на Рошфора. — Я прошу вас великодушно простить этого грубияна. Он всего лишь старался выполнить свой долг.       — Он сказал, — надменно произнес Рошфор. — Что не знает никакого короля.       — Он русский, сир, — Констанция не врала касательно происхождения слуги, но врала относительно его знаний. — Он еще не освоился во Франции, не может привыкнуть, что он находится в вашем подданстве, сир. У них, русских, нет короля, у них царь. Он просто не знал, кто перед ним стоит.       Наглый, весь в хозяина, слуга хотел возразить, что все он прекрасно понял, но это не меняло сложившейся ситуации, но красноречивый взгляд бледной, как смерть, герцогини заставил его сдержать мысль при себе. Макушка, которую заприметил в толпе Тревиль, действительно принадлежала Ришелье. Герцог плавно выплыл ко входу.       — Моя невестка права. Он выполнял поставленную перед ним задачу: не впускал тех, кого не было в списках приглашенных.       В зале окончательно воцарилась полная тишина, но ее все-таки развенчало протянутое «ух», исходящее от Тревиля. Ближайшие к нему гости обернулись на него, но он даже не обратил внимание. Он наблюдал за развернувшейся сценой так же, как наблюдал за комедией в испанском театре.       — Верно, — поджал губы Рошфор. — Была допущена ошибка. Я каждый год попадаю в список. Возможно, в круговороте внешних дел вы забыли меня вписать. Или забыл тот, кто занимался списком. Всякое бывает.       — Ошибки быть не может, — отчеканил Ришелье. — Над списком работаю только я. Каждый кандидат проверяется несколько раз, список тоже. Вас в нем нет.       Рошфор побагровел, но на лице герцога не дрогнул ни один мускул.       — Но для короля все еще открыты все двери, Арман?       — Верно, сир, верно. Наслаждайтесь торжеством.       Издалека Тревиль заметил неловкое подёргивание рук Ришелье, которые тот прятал за спиной. Герцог последовал к своему новоиспеченному другу, чтобы сказать, что ждет его в кабинете наверху, но стоило ему это произнести, как к компании подошел Рошфор.       — Вы нас представите, Арман?       Интерес Рошфора к Тревилю был вызван только тем, что Тревиль танцевал с его дамой, но так было ровно до тех пор, пока он не поднял глаза. Король страшно побледнел, на лбу выступил холодный пот. У любого наблюдающего могло сложиться впечатление, что Рошфор увидел перед собой призрака. Так оно и было. Одноглазый король узнал человека, лишившего его глаза десять лет назад. Тревиля оправдывало то, что он защищался от удостоенной ему чести погибнуть от руки французского монарха. Рошфор узнал человека, который бежал из тюрьмы десять лет назад, но официально считался мертвым. По лицу короля пробежала смутная тень. Его светло-голубой глаз был распахнут. Тревиль понял, что его узнали, и не отводил своего взгляда.       — Да, конечно, — прервал этот драматичный момент Ришелье. — Мой друг граф де Клермон. Прибыл во Францию несколько дней назад, а до этого десять лет странствовал. Он покинул Францию, когда узнал о смерти отца, и вернулся, когда узнал о смерти матери.       — Мои соболезнования, месье, — с деланной тенью сочувствия сказал Рошфор. В его голову начали закрадываться сомнения о том, стоял ли перед ним Тревиль. Но он знал Ришелье, поэтому сомнения быстро улетучились.       — Благодарю вас, сир, — Тревиль через силу поклонился ему.       Ришелье поспешил убраться из зала, оставив Тревиля и Рошфора наедине друг с другом. Голову достопочтенного графа посетила мысль о том, чтобы удушить подлеца на месте, но он от нее отказался.       — Я вижу, что вы смелый человек, месье. Я люблю смелых людей.       — Благодарю вас, сир, — безэмоционально повторил Тревиль.       — Вы рискнули и взяли то, что принадлежит королю. В вопросе компании для дамы это делает вам честь.       — Я уже сказал леди Винтер и повторю вам: мои действия не носят предосудительного характера.       — Я верю вам, но будьте добры. Верните мне даму.       Тревиль наконец убрал руку с талии леди Винтер, поцеловал ее руку и отошел в сторону, отдавая даму королю на четвертый танец. Он вспомнил слова Ришелье о том, что герцог ждет его в кабинете на втором этаже, и поспешил туда. Тревиль заметил, что за ним следом шли несколько гвардейцев. Он ускорил шаг и скрылся в запутанных коридорах второго этажа раньше, чем гвардейцы добрались до лестницы. На удивление Тревиль даже смог найти кабинет, не потерявшись в многочисленных дверях.       — Вы задержались, — заметил герцог.       — Отходил от устроенного вами представления, — саркастично улыбнулся Тревиль. — Это было гораздо интереснее комедии в испанском театре. И меня даже не посадили в тюрьму. Вдвойне потрясающее зрелище.       — Чудно, — также улыбнулся Ришелье. — Рад, что вам понравилось. Это была чистой воды импровизации. Я не ждал, что слуга так себя поведет.       — Какой хозяин, такой и слуга.       — Восприму это как комплимент. Вернемся к делам насущным. Не сегодня, так завтра будет подписан указ об отправке меня в Наварру. Естественно, что не в интересах короля, чтобы я вернулся оттуда, а тем более, чтобы я вернулся с дипломатическим успехом. Поэтому я приглашаю вас с собой в это приключение.       — И я с радостью принимаю это приглашение, Ваша Светлость.       — Значит, вы решили отказаться от этого фамильярного «Арман»?       — Только, если вам это не нравится.       Ришелье хотел отпустить очередную колкость, но замолчал, увидев, что Тревиль прижимает палец к губам. В коридоре раздались шаги. Хозяин дома поспешил тихо закрыть дверь кабинета на ключ.       — Это гвардейцы, — прошептал Тревиль. — Нам нужно уходить, если мы горим желанием не быть услышанными.       — Вы правы, но мы заперты здесь вдвоем. Если выйдем — непременно с ними столкнемся, — напомнил Ришелье. — В этой комнате нет никаких тайных ходов. Поверьте, я изучил ее вдоль и поперек.       — Тогда остается окно, — невозмутимо ответил Тревиль. — Я видел, что на стенах есть выступы. Мы сможем спуститься в теории до того, как гвардейцы поймут, что нас не стоит искать здесь. Вы когда-нибудь спускались по стенам?       — Какие стены? — удивленно уставился на него Ришелье. — Я потомственный аристократ.       — Понятно, — вздохнул Тревиль. — Значит вы внимательно смотрите за каждым моим движением и спускаетесь следом, а я постараюсь вас поймать. В теории, опять же, с такой высоты вы максимум сломаете себе что-нибудь необходимое, но не разобьетесь.       — Обрадовали так обрадовали, — огрызнулся Ришелье.       Как и было условлено, Тревиль спустился первый, цепляясь за выступы в стене. Ришелье сглотнул, глядя в окно, но другого выбора у него не оставалось, и он полез следом. Сначала удержаться было очень сложно, но к концу пути герцог освоился, хоть и ободрал всю одежду и мантию, цепляясь за камни и ветки деревьев. В двух метрах от земли он соскользнул и уже приготовился к худшему, но Тревиль ловко его поймал.       — Спасибо, — поблагодарил Ришелье, сползая с рук генерала. — Я бы не хотел повторять подобный опыт. Предлагаю взять лошадь в конюшне. Мне есть, что вам показать. Хотя не уверен, что вы в это поверите.       — В последнее время я поверю даже в то, что папа Римский — это Сатана.       — В это не так трудно поверить, как может показаться на первый взгляд, — рассудил герцог.       — Вот и я об этом, — кивнул Тревиль.       Ришелье, причитая о порванном наряде, поплелся к конюшне, а Тревиль также медленно следовал за ним. В конюшне их встретил слуга, который предложил им выбрать лошадь. Ришелье открестился от этой затеи, но Тревиль воспринял ее с радостью. Он обошел всю конюшню и внимательно рассмотрел каждую. Ему приглянулся черный молодой жеребец. Глаза и у коня, и у генерала блеснули.       — Он. У меня был подобный. Луи. Во время одного сражения подо мной убили трех коней. Его привели четвертым. Он служил мне верой и правдой дольше остальных, хоть тоже недолго. Я выбираю его, — Тревиль ласково посмотрел на коня.       — Отличный выбор, это лучший жеребец в конюшне, — кивнул конюх. — Я оседлаю его.       — Нет, я сам.       Тревиль встал по левую сторону рядом с конем и накинул ему на шею поводья, правой рукой обхватил голову животного и плавно потянул вниз, продел капсюль и быстро, но осторожно ввел железо в рот коня, продел в уздечку уши и застегнул ремень на подбородке. Все это делалось с особой нежностью, что животное не смело протестовать. Конюх протянул Тревилю вальтрап. Названный граф аккуратно накрыл им спину лошади, положил амортизатор и сверху потник, после — седло. Ришелье внимательно следил за всеми петлями и ремешками, как и в какой последовательности они крепились.       — Вы уверены, что все делаете правильно?       — Более чем, — пожал плечами Тревиль, он обернулся к конюху, который тоже кивнул, подтверждая, что все было сделано правильно. — Это тоже не касается потомственных аристократов?       — Касается, — ответил несколько уязвленный герцог. — Но мое общение с лошадьми и обучение хотя бы верховой езде закончились, когда я в пятый раз упал с лошади и в пятый раз сломал левую руку.       — И срослась?       — На удивление, Жан.       Тревиль ловко залез на лошадь, герцога подсадил конюх. Жан ощутил, насколько крепкая хватка была у Ришелье. Первым пунктом в маршруте было отъехать от поместья. С ним разделались достаточно быстро. Тревиль остановил лошадь спустя пару сотен метров, потому что начал чувствовать, как хватка на его талии ослабевает. Ему показалось, что дело вовсе не в том, что Ришелье стал бояться меньше, а наоборот. Тревиль слез с коня и помог спуститься своему спутнику, тот облегченно вздохнул, расправил порванную мантию и плюхнулся под деревом.       — Все нормально? — Тревиль плюхнулся рядом.       — Да, нормально. Думаю, что тут нас вряд ли услышат, Тревиль.       — Что же, думаю, вы правы, — согласился генерал, поправляя взлохмаченные волосы, которые из-за этого пришли в еще больший беспорядок. — Мне кажется, что нам нужно обсудить сцену, произошедшую накануне бала. Я задел вас за живое.       — Вовсе нет, — отринул даже возможность этого Ришелье. — Я просто не люблю, когда не могу видеть всю картину. Теперь я ее вижу и абсолютно спокоен. Вам его отдал мой брат?       — Да, — Тревиль снял со своей шеи кулон. — Он надел его на меня, когда я вломился в его камеру. У нас была дыра между стенами, и мы общались, пока пребывали в заключении. Он много рассказывал о Боге. Знал бы я тогда, — вздохнул он. — Что ваш брат сошлется на Бога, когда откажется бежать. Он сказал, что эта вещица будет меня оберегать. Я до последнего времени не верил ни во что подобное, но последнее желание покойного — закон. Я был на его казни. Страшное зрелище.       — Я тоже там был. Очень страшное, — Ришелье кивнул. Он подвинулся ближе к Тревилю и приподнялся, чтобы обратно надеть кулон на его шею. — Тогда, раз такова была воля моего брата, обещайте хранить его.       — Клянусь. Тогда вы возьмите себе ту безделушку, которую я бросил вам в камеру. Она еще у вас? — поинтересовался Тревиль.       — Да, у меня. — Ришелье также достал медальон и раскрыл его. — Я узнаю вашего отца, но что за женщина изображена здесь?       — Моя мать, — честно ответил Жан. — Моя настоящая мать. Мадам де Тревиль ею не была. Мой отец имел отношения со своей горничной. Когда она забеременела, перед ними стал трудный вопрос. Но мой отец был человеком чести, он не мог позволить расти своему ребенку как бастарду. Он пошел на соглашение с четой дю Пейре, у которых была единственная дочь и та больная; из-за того, что ходили слухи, что она бесплодна, ее никто не брал замуж. Мой отец взял. Мадам де Тревиль была идеальной кандидатурой, учитывая, что она не появлялась в обществе. У нее были странные припадки, один из них убил ее спустя месяц после моего рождения. Так ловко я стал законнорожденным, а мою мать не покрыл позор. Родители прожили вместе двадцать пять лет и умерли в один день. Они застрелились, глядя друг на друга, в тот день, когда Рошфор подписал указ о моей казни.       — Трагичная история. Такие убеждают меня в том, что чувства не имеют никакого смысла, — философски рассудил герцог. — Они только ранят и делают слабее. Ты сильнее, когда сзади тебя ничего не тянет.       — Зря, — не согласился Тревиль. — Да, это бывает больно. Любить кого-то — это всегда больно. Но в этом заключается человеческая сущность. Когда ты бросаешься в бой, тебя посещает мысль, что ты должен выжить ради кого-то, и ты борешься за жизнь до конца. Некоторые люди, поверьте мне, стоят того, чтобы умереть за них, или, когда они умрут, оставаться жить ради них и нести память до конца.       — Да вы философ, — хмыкнул Ришелье.       — Вы уже второй, кто мне об этом говорит, — улыбнулся Тревиль. — Расскажите о вашем втором брате. Я думаю, что это будет честно: один секрет взамен на другой.       — Честно, — кивнул герцог. — Мой второй брат, Анри, был человеком, к которому я испытывал сильнейшие чувства. Ненависти. С ним у нас не заладилось с детства, я всегда больше жаловал Альфонса. Мы противостояли на протяжении длительного времени. Забавная история связана с тем, что руку Констанции предлагали мне, но она больше приглянулась ему. Родители пошли на поводу у своего любимца. Не знаю даже, хорошо это или нет, потому что она потрясающая женщина, разделяющая мою позицию по многим вопросам, и, если не разделяет, она об этом говорит. Нам удалось сплотиться только после ареста Альфонса. Помните, я говорил, что сразу понял, что тогда было протестовать рано? Я соврал. Братский долг требовал от меня действий. Мы договорились с Анри, что найдем нужных людей и сорвем казнь нашего брата. Был составлен план. Я явился на площадь со своими людьми, но он даже не пришел. Не явился на казнь собственного брата. Я не смог провернуть задуманное в одиночку. Мы не разговаривали пять лет. Что бы кто ни говорил, мой средний брат был дрянным человеком, хоть и пытался играть благородство. Из-за таких игр в благородство Рошфор застрелил его на охоте, сделав ему этим честь. Этот ублюдок заслуживал петли гораздо больше, чем голодающие воришки, и уж точно больше, чем Альфонс или вы.       — В тот свет иногда хочется верить только потому, что уж очень хочется, чтобы все получили по заслугам, друг мой. Есть еще одно дело. Я прибыл в Париж, но до сих пор знаю мало о нашем плане. Что будет после?       — За после вам придется отдать мне когда-нибудь должок, Жан, — серьезно предупредил Ришелье. Он знал, что эта услуга ему понадобится. — После будет Анна. Я вынашивал этот план четыре года. Моя бабка на смертном одре рассказала мне секрет деда. Он был любимцем Генриха IV. Двадцать один год назад Его Величество посетил Испанию. Думаю, вы прекрасно знаете, что он был любвеобильным человеком. Он влюбился в испанскую королеву. И прибыл к ней во второй раз тайно, когда ее муж месяц как был в походе. Поход затянулся еще на десять месяцев. Испанец приехал, а его жена с месячным ребенком на руках. Девочкой. Понятия не имею, как Ее Величеству хватило смелости показать ему чужую дочку. Но она не только показала, но и рассказала. Доверие — залог успешных отношений, они до сих пор живут вместе. Ладно, дело не в этом. Девочку было решено оставить, потому, что она никак не могла занять престол, зато ее можно было выгодно выдать замуж, а там уже ее настоящая кровь не имела никакого значения. Генрих не видел свою дочку никогда, но остались бумаги, в которых и он, и его любовница над своими печатями подтверждают, что являются ее родителями. Я не знаю, зачем это было сделано, но это мощное оружие. За ними и направилась ваша команда.       — Подождите, — Тревиль переваривал полученную информацию. — Но она женщина, так еще и бастард. Я думал, что ваш план заключался в том, чтобы женить на ней Рошфора, найти любовника, раз Рошфор бесплоден, организовать несчастный случай с Рошфором и сделать ее регентом.       — Слишком сложно, — отмахнулся Ришелье. — Во-первых, на регентство могут претендовать братья Рошфора, во-вторых, насколько мне известно, беременность длится девять месяцев. Мало того, что за это время может многое произойти, так и родиться может не мальчик. Нет, это слишком сложно. Мы их женим в любом случае. Поверьте, возвести Анну на престол не составит труда, если расположить к ней дворян и народ. Полдела уже сделал Рошфор — к нему расположено ничтожное количество дворян. Если повезет, то мы уложимся меньше, чем в полгода. При особой ловкости все забудут о том, что она женщина и бастард.       — И вы думаете, что она справится?       — Вряд ли может быть что-то хуже Рошфора, — хмыкнул герцог. — Я наблюдаю за ней с Испании и точно могу сказать, что она справится. Поверьте мне.       — Глупо верить человеку, которого знаешь меньше недели, — заметил Тревиль. — Но я тот еще глупец, поэтому верю вам.       — Знаю, — усмехнулся Ришелье. — Иначе бы не сказал вам ни слова. Мы засиделись, а я обещал вам кое-что показать.       Отдохнувшие мужчины взобрались на коня. Ришелье шепнул на ухо спутнику название места, куда они направлялись. Тревиль не поверил услышанному и погнал коня. Животное выдохлось уже на холме, с которого ясно был виден сюрприз от Ришелье. Теперь Тревиль не верил увиденному.       — Это мой дом, — сказал он Ришелье.       — Чисто формально, — подметил герцог. — Это мой дом, по крайней мере, он мне принадлежит. Его забрали в государственную собственность, но по инициативе короля дом и любые другие ваши вещи выставили на аукцион.       — И вы все выкупили?       — Все, — ответил герцог так, будто не потратил на это половину состояния, завещанного ему дядей.       — Дорого?       — Очень. Я неэкономный человек от слова совсем. У вас сейчас будет возможность удостовериться, что я сохранил в доме все, что там было.       — Вы мне начинаете напоминать маньяка, — рассмеялся Тревиль. — И вы еще просите у меня любую мою вещь, хотя у вас целый дом таких вещей. У меня ощущение, что я принадлежу вам больше, чем себе.       — У вас все еще остается ваша честь, Жан.       — Вы же сказали, что не будете на нее покушаться, — лукаво улыбнулся Тревиль.       — А вы сказали, что вас покушения на нее давно не беспокоят, — поджал губы Ришелье. — Так вы верите мне, что мы направимся после Наварры в Марсель?       — Да, полагаю, что так. Если мы выживем в Наварре, конечно. Я думаю, вы разбираетесь во всем этом больше меня, поэтому не вижу смысла вам не доверять.       — Чудно.       Тревиль потянул за поводья, и конь двинулся дальше. С холма животному было спускаться куда проще, его больше не подгоняли. По приезде коня бросили у конюшни. Входную дверь Тревиль толкнул по-хозяйски и прошел внутрь дома. Ришелье шепнул что-то встретившему их слуге и направился за гостем. Герцог внимательно наблюдал, как его спутник жадно трогал все, что видел перед собой, не останавливал его. Так они дошли до кабинета на втором этаже.       — Здесь было принято решение о строительстве плотины в Ла-Рошели, — сообщил Ришелье. — Вы слышали что-нибудь об этом?       — Да, Англия потерпела поражение и вышла из войны. Честно сказать, я не пребывал в огромном восторге. Нет, с военной точки зрения это было роскошно. А с французской — победить Англию всегда приятно, но… Эти религиозные войны начинают меня утомлять. Я не вижу смысла убивать себя и других во имя церкви. Церкви, не Бога. Бог един у нас и протестантов, даже у русских тот же Бог. Так в чем разница?       — Спросите у Великого инквизитора. Я не знаю ничего о религии кроме того, что из-за нее казна Франции несет колоссальные убытки, но это не моя сфера. Моя сфера — внешняя политика. Здесь все еще хуже. Мы должны править, ориентируясь на наших друзей. Рошфор же желает искать новых, привлекая на нашу сторону врагов. Таким образом он нас лишает истинных союзников и окружает теми, кто вонзит нам нож в спину при первой возможности. Этот вопрос тоже сводится к религии. Она только мешает нормальному функционированию государства. Сколько бы Франция могла уберечь, если бы не резала гугенотов.       — Что правда, то правда. Скольких больших умов мы лишились из-за этого?       — Столько же, сколько лишились из-за паранойи Рошфора. Чуть больше. Поэтому нам важно подавить антифранцузское восстание в Наварре и поддержать антирошфоровское восстание в Марселе.       — Боюсь с Марселем могут возникнуть еще большие проблемы, чем с Наваррой. Марсель — важный портовый город. Если действовать опрометчиво, в порт случайно сможет зайти английский торговый корабль без торговцев на нем. Испанцев ждать не стоит до тех пор, пока принцесса в целости и сохранности, а вот англичан нужно остерегаться.       — Вы правы, я рад, что рядом есть разбирающийся человек. Но мы слишком далеко смотрим. Сначала Наварра. Касательно этого направления у меня никаких идей. Что мы предложим лидерам восстания? Ничего. У нас ничего для них нет, кроме обвинения церкви и петли. Остается только купить одного.       — Купишь одного, и он сам сдаст другого. Вы об этом говорите неохотно. Рошфор не выделил денег, полагаю.       — Будто они у него были, — фыркнул Ришелье, падая в кресло и опуская руки. — Я разорюсь.       — Продадите мой дом.       — Нет.       Мужчины рассмеялись и посмотрели друг на друга. Ришелье хотел что-то сказать, но раскрылась дверь кабинета и вошли пять человек: четверо мужчин и одна женщина очень бледная в свете луны.       — Я тебя убью, — с порога заявила Констанция. — Ты устроил представление и оставил меня разгребать его последствия! «Я не знаю, кто такой король», — перекривляла слугу герцогиня. — Я в шоке. Так еще из-за того, что твой слуга не настоял на том, что с собаками нельзя входить, мне пришлось танцевать с капитаном гвардейцев.       — Не обижай собак, пожалуйста, мама, — послышался голос д’Артаньяна.       — Это было забавно, — в один голос заявили де Фуа и де Пардью.       Тревиль обратился взглядом к молодым людям. Де Фуа он помнил еще пятнадцатилетним. Мальчик возмужал и лицом стал больше походить на своего брата генерала де Фуа. Рядом стоял Мишель де Пардью, адвокат и друг генерального прокурора. Это был блондин среднего роста, он был старше де Фуа и Д’Артаньяна, возможно, даже одного возраста с Тревилем. Он протянул генералу руку для пожатия. Тревиль принял ее. Де Пардью прошептал: «Спасибо».       — Что по-вашему забавно, господа? — возмутился Леон. — Моя жена чуть не родила на этом балу из-за испуга!       — Неужели ваш достопочтенный отец от радости, что генерал Тревиль жив и вернулся в Париж, вычеркнул вас и ваших детей из завещания, переписал все на него и показал вашей жене прямо на балу? — серьезно спросил Ришелье, а после усмехнулся недобро.       — Тогда бы она точно родила, — заметил де Пардью.       — А нечего ходить на балы, когда у тебя девятый месяц беременности, — без тени сочувствия подхватила Констанция       — Почему вы все надо мной издеваетесь? — уныло спросил Леон.       Все участники клуба поочередно переглянулись между собой и со своим непосредственным руководителем, идейным вдохновителем и просто замечательным человеком.       — Александр, посмотри на это с другой стороны, — предложил Тревиль. — У тебя хотя бы есть семья и дом, а мой дом и все мои вещи выкупил на аукционе какой-то сумасшедший дипломат.       — И потратил на это половину дядюшкиного наследства, — с важным видом согласился герцог. — Все у тебя не так плохо.       — Моя последняя книга продалась маленькими тиражами, была запрещена, а потом ко мне пришел Ферон и сказал, что он натравит на меня гвардейцев, если я еще раз напишу что-нибудь про его болезнь королей, — встрял де Фуа.       — Я пару часов назад оправдывалась перед Его Величеством, что слуга моего славного деверя не знает никакого короля только потому, что он русский, а у русских цари вместо королей, — присоединилась мадам дю Плесси. — При всем дворе.       — А я каждую неделю в доме генерального прокурора проигрываю все свое адвокатское жалование в карты. Мы просто клуб неудачников, вот и смеемся с того, кому больше везет, — попытался подбодрить Леона Мишель де Пардью.       — А ты? — Леон обратился к Д’Артаньяну.       — А он мушкетер, — вместо племянника ответил Ришелье. — Такую судьбу даже Рошфору не пожелаешь. Но отбросим шутки. Я просил позвать вас, чтобы представить вам нового члена нашей команды. Констанция с ним уже знакома, Александр тоже. Прошу любить и жаловать господина де Тревиля.       Де Пардью, которому Констанция уже все рассказала и который пожал руку спасителю своей сестры, остался в стороне, де Фуа подошел и обнял друга своего брата, Констанция и Леон кивнули. Д’Артаньян не сделал ничего и остался на прежнем месте.       — Я знал, что вы любите устраивать феерические представления и всех нас удивлять, дядюшка, но никто не думал, что вы вытащите из-под земли покойного уже десять лет как генерала французской армии.       — Ну что вы, Шарль, вы преувеличиваете. Я всего лишь попал в плен к пиратам, когда вез испанскую принцессу во Францию, и узнал генерала в капитане этих пиратов. Так что я всего лишь достал его из моря. Это была главная повестка дня. Сегодня было заседание, но на завтра назначили еще одно, поэтому пока ничего не могу говорить, все может перемениться. У кого-то есть что-то?       — Нет, — ответила Констанция.       — У меня тоже, — подтвердил Леон.       — И у меня, — кивнул де Фуа.       — У меня через полчаса игра в доме генерального прокурора, — заявил де Пардью.       — А меня поставили в сопровождении к королю на момент его поездки в Сен-Дени, — радостно сообщил Д’Артаньян, ведь для него это означало повышение по службе.       Все присутствующие, в том числе и его мать, посмотрели на него так, будто говорили: «Лучше бы не позорился и молчал». Герцог поднял и опустил руку, этот жест говорил о том, что его друзья могли быть свободны. Констанция, вымотанная произошедшим, и Леон, понимающий, что жена убьет его за то, что он ее бросил одну на балу, ушли первые, за ними поспешили де Пардью и де Фуа, последним вышел Д’Артаньян, который на прощание откланялся дядюшке.       — Он похож на своего отца. Это выводит меня из себя, — сообщил герцог. — Какую комнату вы займете?       — Как вам будет угодно, Арман.       — Тогда занимайте свою. Я все равно сплю в гостевой.       — Хорошо, — Тревиль кивнул. — Но я бы попросил возможность провести некоторое время в библиотеке.       — Как угодно.       Ришелье поднялся с кресла, потушил свечи и вышел из комнаты, оставляя своего гостя одного. Тревиль повернулся к окну. Некоторое время он стоял и любовался луной. Она была точно такая же, как в ту ночь, когда он с письмом направился к Леону, хотя она не могла быть такой, и он знал об этом. Тревиль в очередной раз тяжело вздохнул и прошел к стене, надавил на нужный камень сразу же, он никогда не забывал его место. Стена разъехалась, появился проход и каменная лестница, ведущая вниз. Тревиль медленно спустился по ней и попал в библиотеку. Он никогда не понимал, зачем был этот проход в кабинете, если о нем все знали, но он был и им было удобно пользоваться. В библиотеке, как и раньше, было прохладно. Мужчина плюхнулся в любимое кресло матери и вновь посмотрел в окно. В этой комнате думалось легче. Он случайно заметил на столике лежащую газету и подумал о том, что ее оставил Ришелье. Убедиться в этом он смог, увидев подпись «де Фуа». Его это заинтересовало настолько, что он решился прочитать представленную статью. Тревиля увлекло, и он нашел валяющимися еще несколько газет и прочел и их. Так его застал Ришелье. На часах пробило два часа ночи.       — Не спится, Жан? — любезно поинтересовался он и сел в кресло, стоящее рядом.       — Вам тоже, — холодно ответил Тревиль, не поднимая глаза.       — Я не ложусь спать, пока не буду убежден, что все остальные в доме спят. Можете называть это паранойей. Я назову это предосторожностью.       — Тогда могу поздравить вас с тем, что вы не будете спать ближайший месяц, потому что я не собираюсь ложиться, — широко улыбнулся Тревиль.       — Да-а, — протянул герцог. — Оригинальное признание. Можно узнать причину, раз нам вместе придется не спать ближайший месяц уж точно? Как вам, кстати, газеты де Фуа, вижу, что вы ознакомились с ними.       — Весьма занимательно, — сознался Тревиль. — Весьма и весьма. Мне понравилось.       — Чудно, — в очередной раз повторил Ришелье. — Так вернемся ко сну. Я жду ответа.       — Я не уверен, что вас это касается, — заявил Тревиль. — Идите спать, Арман, я не зарежу вас ночью в постели. Это было бы низко. Если я захочу вас убить, то вызову вас на дуэль.       — Приятно это слышать, — прокомментировал герцог. — Но я все-таки считаю это своим делом. В конце концов, можно продолжить вечер откровений. По-моему, вы мне остались должны секрет.       — Мы знакомы всего, — Тревиль начал считать на пальцах, сколько дней они знакомы, и уже хотел сказать, но Ришелье его прервал.       — Ну знакомы и знакомы неделю, что вы заладили одно и то же, Жан, прошу вас, прекратите. Иногда срок знакомства не так важен. Я вот к вам привязался: вы забавный.       — У вас странное чувство юмора.       — Быть может. Но в моем окружении не так много людей, с кем можно болтать, а я люблю это делать. Мне обязательно надо с кем-то говорить, иначе задумываюсь о смысле бытия и впадаю в тоску. Разговоры успокаивают. Секреты хранить проще, Жан, когда о них знают двое. А знаете, почему? Потому что ты точно знаешь, что кто-то из вас проболтается и пытаешься сделать все, чтобы проболтался не ты.       — Интересная мысль, — Тревиль действительно так подумал. — За мной гонятся кошмары с момента прибытия в Париж. И мне страшно. Уже вчера днем в карете я пережил вновь смерть вашего брата. Я боюсь увидеть что-то еще. Мне кажется, что я самый трусливый человек на всем свете, но с некоторыми вещами ты просто не можешь спокойно спать.       — С вами поспать? — совершенно спокойно спросил Ришелье. — Обещаю, что не буду покушаться на вашу честь. Иначе мне будет нечего забрать в Марселе.       — Решили побыть мне мамочкой, Арман? — усмехнулся мужчина, откидывая голову назад.       — Не знал, что матери спят с детьми. Это как-то даже странно.       — Ах да, вы потомственный аристократ, у вас так не принято.       — Нет, мои родители просто больше любили Анри, — герцог презрительно произнес имя брата.       — Господи, Арман, вы ненавидите его спустя пять лет с момента его смерти? А как же «о мертвых хорошо или никак»?       — Вот я и говорю никак не хорошо о нем, — невозмутимо ответил Ришелье. — Так что, вам составить компанию? Если что я вас стукну, чтобы вы проснулись.       — Если вы настаиваете, — сокрушился и согласился Тревиль. — Бейте в живот, если понадобится.       — Надеюсь, что не понадобится. Я не люблю физические издевательства над людьми.       — Надейтесь, Арман, надейтесь.       И как ни в чем не бывало оба синхронно встали с кресел, Ришелье взял спутника под руку, и они направились отдыхать. Это был первый раз, когда Тревилю удалось выспаться в Париже. За всю ночь он не увидел ни одного сна и был очень этому рад.