lowdown(подноготная)

      

I don't know how it ends, I can't see it in the distance But can you ever reach the end of a timeless existence? I'll bet ya I can run faster with no wind resistance I'll fly under no conditions Teach myself complete submission While I grant myself complete permission

Kinneret (No Wind Resistance!)

[1.a.] Омегам в детективном агентстве ужиться было сложно. Ацуши понял это после встречи с Рюноскэ, когда феромоны заставили его упасть на колени, а тигра внутри зарычать в испуге. Рюноскэ даже остановился, не в силах ударить или убить омегу. Существо было явно слабее, чем он. Альфам намного легче, — думает Ацуши, выискивая глазами на домах адрес. Осаму Дазай — его наставник и самый доминантный альфа, что когда-либо видел Ацуши, пропал две недели назад. Пропал без вести, без звонка либо сообщения. Куникида уверен, что телефон заебавшего его суицидника разрывался от непрекращающихся звонков, но он все равно не брал трубку. Многие считали, что он пытается совершить очередную попытку самоубийства. Что было абсурдно: казалось, с обнулением чужих сил Дазай стал обнулять и возможность смерти. Повезло, что у агентства — было бы странно, если не так — были наводки на адреса всех детективов в досье, что до некоторого времени у Осаму оставалось пустым. А теперь пополнилось единственной строчкой: экс-исполнитель портовой мафии. Ацуши выдохнул, занося кулак над хлипкой дверью. На ней не было устрашающего замка́, не было каких-либо отличительных знаков. Дом Дазая казался еще хуже, чем раньше: слишком обшарпаны были стены, слишком запущены кусты у порога. В округе ближайших домов не было, что вполне объяснимо — кто бы решился поселиться рядом с домом, схожим с обителью призраков из фильмов ужасов? Наверное, только те самые глупцы из фильмов. В любом случае, что-то подсказывало Ацуши, что Дазай здесь не появлялся. Может, дал наводку на левый адрес, а сам скрылся. Ацуши передергивало от мысли, что наставник, возможно, трупиком плавает в какой-нибудь речке. Если, конечно, не нашел способа экстравагантнее. Три синхронных движения, и характерный стук раздался в пределах безлюдной улицы. Никто не ответил, но дверь слегка приоткрылась, являя тигриным глазам лишь темноту и слой пыли, охвативший дверную ручку. Казалось, проведи пальцем, и он почернеет — Накаджима проверять не спешил. Он перевел дыхание и толкнул дверь вперёд полностью, делая один шаг. Ацуши был уверен, что квартира Дазая, по крайней мере, нежилая. Невозможно было находиться в маленькой комнате, не закрыв нос ладонью или на манер Акутагавы — платком, чтобы пыль не забилась в лёгкие. Пыль и какой-то прежде невиданный запах — сладкий, словно пыльца, словно омежий. У Ацуши и самого был похожий. Только вот что забыла омега в доме его наставника — истинного альфы, чей аромат был таким тяжёлым и мускусным, что хотелось преклониться, он не знал. — Дазай-сан? — позвал Ацуши испуганно. В комнате в ответ раздался тихий шорох. Ацуши взглянул на комок из одеял, что не заметил прежде. Под ним заворошилось что-то живое, задвигалось и захныкало. Он в ужасе подошёл к барахтающемуся тельцу. И скинул простынь. То, что увидел Ацуши там, останется в памяти наверняка на долгое время. [1.b.] Всю жизнь, что Дазай себя помнил, он терпеть не мог темноту. Конкретно не боялся ее, а ненавидел. Слишком яркие воспоминания из детства, проведенного в портовой мафии, всплывают наружу. А вдруг призраки действительно существуют, да и схватят его за руку, погружая в холодную землю? Действительно, спрашивается с Дазая — чего можно бояться человеку, что не раз был в шаге от смерти? Чего можно бояться человеку, который к ней так ревностно стремится? Да и на дне канавы, из которой Ацуши приходится его вытаскивать постоянно, не особо светло. В любом случае, Дазай Осаму ненавидит темноту. И этот факт даже пугает его сейчас, когда открыв глаза, перед собой он абсолютно ничего не видит. В горле пересохло настолько, что пора пускать перекати-поле в зноях его горящего рта, а голова раскалывается, будто бы он провел вечер не в баре, а на очередной миссии, где Чуя не постеснялся призвать порчу. Он даже пытается потянуться к затылку, чтобы проверить — а не зияет ли там дыра, размером с его либидо, только вот одна проблема становится неожиданностью. Руки-то привязаны. Охуеть, спасибо. Он с трудом пытается вспомнить прошедший вечер и понимает, что не помнит ничего впечатлительного, потому что алкоголь с таблетками не смешивают — говорил же папочка Мори? Говорил. А теперь расплачивайся. Быть может, схватил его какой-нибудь маньяк, решивший, что у Осаму денег завидное такое количество найдётся. Да нет, — он даже нервно мотает кудрявой головой, понимая, что упирается ей в не шибко мягкие, но все же подушки. Впрочем, осмотрев плащ Дазая и его внешний вид, становится ясно, что он скорее ограбит вас, чем вы его. А что стоит на втором месте после ограбления? Правильно, изнасилование. Осаму даже несмело поерзал, пытаясь понять, в одежде ли он. Вроде кожа цепляется за что-то шершавое и мягкое — а нет, это лишь простынь. Да и морозит от сквозняка, даже мурашки по телу прошлись — вовсе не от страха, нет, ведь он действительно совсем обнажен. Осаму, если честно, не верит, что кто-то решился бы его изнасиловать, так как пальто и бинты скрывали его полностью, лишь увеличивая и без того крупную фигуру. А кто захочет изнасиловать альфу под метр восемьдесят? Быть может, течная омега в безумии решила словить невменяемого клиента? Тогда прекрасно, ведь она сразу поймет, что на самом деле Дазай — омега! Это сложно к пониманию, но собственный запах действительно можно заглушить подавителями. Добрый папочка Мори сам советовал Дазаю ими пользоваться, когда впервые позвал его на осмотр. Мол, не так уж и много омег в мафии. Если возьмутся за тебя, то никто и не заступится. А он и не был против, закупаясь пачками вредящих здоровью средств. Течка не такое уж и важное событие в жизни омеги. Скорее муторное, способствующее половому созреванию. — Эй, у меня нет денег, — в полный голос говорит Дазай, понимая, что хотя бы рот ему не заткнули. Он старается приподняться на локтях и выпутаться из наручников. Наверняка ведь где-то завалялась отмычка! Только вот бинты предусмотрительно сняли, как в общем, и все остальное. На лице Дазая расползается нервная ухмылка, когда он понимает, что анус ему что-то растягивает. Что-то привычное, омежье, что обычно носят при течке в личных целях — не пачкать одежду и не привлекать всех блуждающих рядом альф ароматным запахом. Дазай понимает, что неприятные ощущения ему доставляет анальная пробка. — Кто же, мать твою, такой оригинальный? — шипит Дазай, ерзая по простыни. Быть может, над ним пошутить кто решил из агентства? Либо из старых знакомых. Вот поэтому никого и нет — облегчённо думает Дазай, наконец доползая до края. Только вот доползти то — он дополз, а ловить его со связанными руками никто и не собирается. Он с глухим стоном падает прямо на пол лицом и стонет, поднимая запутавшиеся в простыне бедра. И тут же слышит щелчок двери — противный, будто из каких-то фильмов ужасов. Дазай резко застывает и, охнув, трётся лицом о пол, стараясь хотя бы ослабить повязку. Только вот ожидаемого голоса не раздается, а лишь рычание — явно альфы, — в нос забивается ужасно знакомый запах — мускусный, терпкий и сейчас яркий, горячий, до головокружения, — Дазай уверен, что ноги бы подкосились, если бы он сейчас на них стоял... будто у зашедшего альфы гон. — Ч-чуя? — голос дрожит, но Дазай слепо озирается по сторонам, впрочем, все также свисая наполовину с кровати. [2.a.] — Дазай-сан? — Ацуши в шоке распахнул глаза, рассматривая сжавшегося на полу наставника. Длинное тело совсем скрючилось, собрав все конечности воедино. Он был подозрительно худ, будто не ел несколько дней — что было вполне себе похоже на правду. Трясся, как лист на ветру, сцепив зубы. Карие глаза заволокла белая пелена. Ацуши двинулся ближе, будто не замечая потерянности мужчины. Дазай попытался отодвинуться от омеги, захныкал при чужом приближении, сжался, но единственное, что вышло — запутаться в простыни ещё больше. — Весь горячий! — воскликнул Ацуши, прижимая ладонь к багровой щеке мужчины. Рубашка на нем была расстёгнута, являя мокрые, пропитанные потом бинты. — Нужно снять одежду, — Дазай под его пальцами дёрнулся, уходя от движения. И до Ацуши дошло, что он совсем не соображал. — Господи, Дазай-сан, — Ацуши прижал ко рту ладонь, понимая, что наставник находился в таком состоянии на протяжении двух недель. Не ел, судя по пустым, запылённым полкам, столько же. — Можете опереться на меня, — он перекинул длинную, перебинтованную руку через свои плечи, пытаясь поднять худосочное тело. И удивился, настолько это было легко. Будто Дазай ничего не весил. Осаму принюхался к белым волосам, втянул воздух и поморщился, отворачиваясь. Его до сих пор чертовски сильно трясло. — Я... — он запнулся, замечая, что мужчина снова готов упасть в обморок. — Я обязательно доставлю вас к Акико-сан, не волнуйтесь. Она наверняка подскажет что-нибудь дельное. [2.b.] Он знает этот мускусный запах наизусть, и сейчас его резкость пугает. Чужие ноги останавливаются совсем рядом с его упавшей на пол головой, а задницу опаляет смачный шлепок, из-за чего Дазай окончательно падает с кровати. — Дазай... — тянет Чуя и при этом звучит пьяно и горячо. Кажется, что вперемешку с гоном — в учебниках по биологии, что вручил ему Мори-сан, по крайней мере, так говорилось, — алкоголь будет оказывать замедленное действие. Дазай на это надеется. — Чиби, ты увлекся, смотрю, — он быстро облизывает губы, стараясь не выдавать волнения. Задница горит от удара и пробки, потому что та явно вошла глубже, когда ее так смачно приложили ладонью. — Может, закончим? Чуя не мог догадаться, что он омега, верно? Хотя Дазай и ничего не помнит о вчерашнем вечере. Чуе не могли рассказать, что его ненавистный напарник омега — Мори знал, что и у его экс-приемника много секретов, большинство из которых — секреты портовой мафии. Чуя не мог почувствовать слабый запах Осаму, потому что на том дорогом подавителе, что когда-то ему и дал Мори, был написан срок годности. И истечь он должен был дня через три. — Ты растерял весь свой арсенал шуточек, верно? — шепчет внезапно Чуя. Осаму хочет ёмко ответить, но как только он открывает рот, то за пряди его жёстко оттягивают, заставляя заскулить от пронзившей затылок боли. Шея громко хрустит, будто бы ее не разминали несколько суток, — в чем тоже Дазай сейчас не уверен, может быть, он лежит тут неделю. К слову, так же, как Осаму ненавидит темноту — он ненавидит боль. И Чую Накахару теперь тоже. — Я был любезен с тобой даже сейчас... — он мягко проводит рукой по обнаженной спине бывшего напарника, и тогда Дазай с опозданием вспоминает про шрамы. Неужели Чуя сейчас его видит? — Несмотря на то, как ты уродлив внутренне и, оказывается, внешне, — он ведёт пальцами по старым, давно зажившим шрамам. — Тело твое не похоже на супер-мускулистое, правда? Несмотря на то, что ты альфа. Осаму сглатывает облегчённо. Конец предложения позволяет ему расслабиться. Даже видя обнаженную фигуру — хочется заметить, что довольно нежную, с плавным изгибом талии и завидной, для Чуи, длиной ног, — исполнитель не понял, что перед его глупым носом находится омега. Значит, надругаться над ним он не захочет, если, конечно… Осаму затыкается, когда его волосы резко отпускают, а чужая рука начинает жадно сминать ягодицы, раздвигает их, и даже с закрытыми глазами Дазай чувствует, как жадно и пронзительно его там рассматривают. — Я даже растянул тебя, чтобы не было так больно. Мне не было, — добавляет он с опозданием и явной насмешкой. — На самом деле никогда ещё не трахал альф, будешь первым. Улыбка на лице Дазая угасает так же быстро, как Чуя подхватывает его и укладывает на кровать — грубо, расставляя в стороны длинные ноги и чем-то их закрепляя. С хлюпом анальная пробка выходит из тела и откидывается в сторону — впрочем, Дазаю кажется, что это не последняя ее роль в сегодняшней ночи — или дне, он не знает. Мышцы неприятно тянет и эта боль немного отрезвляет, хотя все ещё в голове мутит. — Ты же не серьезно, Чиби? — усмехается Дазай, рвано выдыхая. Чуя не отвечает. [3.a.] Чуя сплюнул на землю, одаряя безлюдную улицу беглым взглядом. Какой-то нежилой район, где даже бомжи жить не захотят. Деревьями все давно обросло, мусор не выгребали неделями. Кажется, что здесь все в округе пропахло крысами и отходами. И здесь Чуе приходилось осмотреть местность. Да как он сможет разобраться, что к чему, если любая улика умерла под тяжестью мусора? День Чуи начался не с самой веселой ноты. И это вовсе не было связано с его эмоциями, ясно? Просто Мори отдал приказ найти какого-то ублюдка, что изнасиловал сотрудника портовой мафии. И вовсе у Чуи после этих слов совесть не взыграла, хорошо? Мори в любом случае был омегой и чаще всех остальных скрывал свою нежную сущность. Наверняка это было хорошим знаком. Никто не пускал слухи о том, что Мори изнасиловал кого-то из своих преемников, так как в основном это были дети. Скорее это Мори стоило опасаться жадных глаз служащих. Вон как многие обращают внимание на его великолепную персону, пожирая глазами. Жаль, что потом этот глаз им придется устранить. Чуя, в принципе, не удивится, если альфа решил залечь на дно конкретно в этом месте. Мафия всегда находила предателей и виновников, а альфа в любом случае захочет сходить в магазин — банально за едой, где его и схватят. Вообще Чуя был изумлен, даже, можно сказать, оскорблен до глубины души, что его — исполнителя портовой мафии — отправили на это ничтожное задание. Впрочем, на это он и исполнитель. Альфа уже развернулся, желая пропустить мимо ушей задание, — что делал он крайне редко, несмотря на то, что скорее всего такое пиздострадание сойдёт ему с рук. Но остановился, прислушиваясь. Чуя готов поклясться, что услышал крик. Это было едва заметно, можно было спихнуть на кошку или пролетающую мимо птицу. Но Чуя не зря обладал довольно чутким слухом. И запах — страха и отчаяния, почему-то знакомый и резкий, забился в лёгкие. Чуя завернул в один из дворов. — Тигр! — слишком знакомая была интонация, сопровождающаяся сильным кашлем. Рюноскэ стоял напротив блондина из вооруженного детективного агентства, но взгляд был направлен ему куда-то за спину. — Отвали, Акутагава, — взмолился и рыкнул омега. — Ты забыл, что заключено перемирие? Ты не имеешь права нас трогать. — Да ты... — он сделал широкий шаг вперёд, но тигр преобразовал руку, едва ли задев мафиози когтями. — Какого хера? — подал голос Чуя. Этот звук был едва заметен. Чуя бы и не обратил на него свое внимание, как и на тот злосчастный крик. Будто собака заскулила, так жалостливо и протяжно, что сердце сжалось. Чуя собак любил и если бы узнал, что кто-то — даже Акутагава — издевается над животным, то сам бы дал ему такую затрещину, чтобы повадно не было. А рука у Чуи была тяжёлая. Но как только он повернулся на звук, то все удивление и кровь сошли куда-то вниз, заставив его побледнеть. Дазай — тот самый Дазай, что внушал страх всей портовой мафии, тот Дазай, врагом которого стать никто не желал, — сидел на своей многострадальной заднице и скулил, сжавшись. Выглядел он довольно плохо: волосы слиплись от пота и прилипли ко лбу, одежда была вся в пыли и грязи от асфальта, на котором он и сидел. А может испачкана и раньше. Но самое интересное было в том, что детектив выглядел настолько побито, что Чуе на миг стало совестно. Дазай свои эмоции всегда контролирует. Скорее на его лице возможно увидеть усмешку, оскал, что угодно. Но не то выражение, что сейчас было. Дазай почти плакал. Беззвучно и сухо, будто протяжный звук, что он издавал, может передать эмоции. Его карие глаза были широко распахнуты, в ужасе и страхе смотря в сторону Рюноскэ. Но даже Чуе вдруг стало его жаль. Он не обратил внимание на коллегу и омегу из детективного агентства. Просто пошел в сторону сжавшегося на асфальте комка, несмотря на то, что Ацуши вмиг кинулся в его сторону, но там уже и Акутагава смог удержать омегу за плечи. — Эй, Дазай, — аккуратно позвал Чуя. Он не собирался вредить или издеваться — или что там подумал этот седовласый омега. Первое, что тянуло его к Дазаю — это сочувствие. Несмотря на то, что Чуя был мафиози, он не лишен тех добрых эмоций и жалости. Как раз таки это было прерогативой Дазая. Осаму от звука грубого голоса сжался, но повел носом и повернул голову в его сторону. Чуя смотрел впервые сверху вниз на детектива — что, к сожалению, в данной ситуации не доставило ему удовольствия — и на пробу протянул к нему руку. Он совсем не ожидал, что Дазай вцепится в его запястье своими тонкими, суставчатыми и почему-то холодными, как смерть, пальцами, прижмется носом, будто неверяще вдохнет запах, счастливо скуля — ну словно бродячий пёс. — Что за хуйня здесь творится? — воскликнул Чуя, впрочем, руку не убирая. Дазай только перестал так сильно дрожать. — Я нашел его уже в таком состоянии, — раздался за спиной голос омеги. — Его две недели не могли найти в агентстве. Хотел отвести к врачу, но тут Рюноскэ решил напасть, — мафиози после этих слов рыкнул, снова начиная ругаться с омегой. Две недели. Чуя жалостливо и взволнованно заморгал, рассматривая Дазая в упор. Неужели из-за того случая Дазай так странно себя ведёт? — Дазай, — Чуя позвал почти ласково, наклонился ближе к детективу и не ожидал, что тот обхватит руками его шею — среагировал сразу, отталкивая с немалой силой. Действительно, как он мог поверить Дазаю, наверняка это его план… Но опустив глаза вниз, единственное, что Чуя увидел — это слезы и обиду на лице детектива. Сейчас он был похож на омегу, которую бросили. Даже скорее на побитую жизнью собаку. И заскулил ещё протяжнее. — Он меня не хотел подпускать, — сказал Ацуши. — А вам почему-то доверился. Чуя захлопал глазами, чувствуя себя совсем одураченным. Снова взглянул на Дазая, что выглядел так обиженно — аж сердце сжалось. И резко подхватил его на руки. Детектив сразу взвизгнул от изменения положения, обнял альфу за шею и уткнулся в нее носом, вмиг становясь таким спокойным, что Чуе к такому состоянию ещё стремиться и стремиться. Дазай был ещё легче прежнего, Чуя буквально чувствовал выпирающие из его тела косточки. Скрытые грязными, немытыми бинтами и такой же одеждой. Неужели он и не ел ничего эти две недели? Почему прежде всегда контролирующий себя Дазай стал таким невменяемым? Может это его новый способ самоубийства — накидаться просроченными наркотиками. Либо вывести из себя Чую, чтобы тот в конец добил его. — Где, говоришь, ваш врач? — осторожно поинтересовался Чуя. [3.b.] Он, если говорить честно, не ожидал встретить Дазая в том злополучном баре. Пришел расслабиться, отдохнуть, а хорошее вино подавали лишь в «Люпине». Альфа был уже в задницу пьяным, напевал что-то про свои суициды и пополнял счёт в баре. Люди оглядывались с испугом. — Что ты забыл здесь, Дазай? — спокойно спросил Чуя. Он действительно пришел для того, чтобы отдохнуть, а не устраивать разборки. Тем более с вооруженным детективным агентством в последнее время было заключено перемирие. — Слизняк, — Дазай обернулся, сверкнув пьяными коньячными глазами. Он был сильно помят, даже бинты с шеи съехали, являя чужому взгляду бледную кожу, покрытую длинным, продолговатым синяком. Возможно, — очевидно — что от петли. — Ты дорос до таких заведений? Чуя выдохнул. Он честно держался. Дазай знал, как выводить из себя людей, а Чую — особенно. Он выучил его слабости наизусть и мог сказать пару фраз, чтобы Чуя призвал неожиданно порчу. Он почувствовал, как в груди заклокотало что-то яростное и гневное. И схватился за шляпу. — Скумбрия, — он улыбнулся. — Не хочешь на спор выпить? Дазая уже развезло, а бесплатная выпивка заставила его рассмеяться в ожидании. Он кивнул бармену, что оглядывал их с испугом. Чую Накахару, пожалуй, знал весь город. И никто не внушал такого страха, как исполнитель портовой мафии. Даже бывшие подвиги Дазая — ещё когда он был мафиози — приписывались к его низкорослой фигуре, даже имя его со временем стало нарицательным, приелось к людям. И под взглядом сапфировых глаз он затрясся. Идея пришла внезапно. Дазай не переставал болтать и оскорблять, да и своим присутствием уже раздражал. И если бы альфа не почувствовал нарастающий внутри жар, привычный и долгий, то всего этого бы не произошло. — Запах, — воскликнул Дазай, прижимая к носу ладонь. — Запах? — удивился Чуя. Он немного пошатывался, но Дазай выглядел хуже. Он сильно побледнел, будто действительно затянул на шее петлю. Пошатнулся, едва ли не падая с высокого стула, — Чуя резко подорвался, придерживая его рукой, что произошло рефлекторно. И встретился взглядом с ошарашенными от этого действия карими глазами. — Запах, Чуя, — повторил Осаму, морщась. — Ты воняешь. Это отвратительно. ...— Скажи, Дазай, — Чуя трётся носом о его длинную, нескрытую ничем шею и не слышит должного, тяжелого запаха. Вообще ничего не чувствует и от этого хмурится. — Как тебе мой запах? Отвратителен? Дазай наоборот старается не дышать, что получается ожидаемо плохо. Ему нравится запах Чуи, особенно такой резкий. Он дурманит, заставляет потеряться и запутаться в себе. На мгновение он даже забывает о копошащихся в себе пальцах — не настолько длинных, как у него, но ладони у Чуи крупные, скрытые обыкновенно темными перчатками. Сейчас он их предусмотрительно снял, потому что с Дазаем порчи бояться не стоит — одно касание о его кожу вполне спасает. А бархат и морозность кожи дурманит, не позволяет нормально размазать остро-пахнущую смазку. Она пахнет приторно, сладко, как будто вытекла из течной омеги. Дазаю знаком этот запах — он часто бывал в секс-шопах, где продавали и имитаторы членов альф и прочее, потому смазка неудивительна. [4.a.] Чуя заинтересованно оглянулся, рассматривая здание, принадлежавшее детективам. Обычное, более похоже на дешёвый офис — знаете, где продают канцтовары или книги. Ухоженное, убранное — явно не поскупились на уборщицу, хотя, если судить по внешнему виду знакомых Чуе детективов: тот же Дазай с его старым, протертым до дыр плащом и бедной, убогой квартиркой или мальчик, сбежавший из приюта и явно имеющий скудный гардероб... Дазай, будто мысленно услышав упоминание о себе, завозился в хватке сильных рук, устраиваясь поудобнее. Чуя опустил на него глаза, недоумевая: как можно променять жалованье мафиози, тем более главы исполкома, на это захолустье? В мафии могли обеспечить Дазая всем — и дорогим виски, что так лелеял он в свои пятнадцать, и дорогой — а для детективов бесценной — квартирой. Ум Дазая в мафии был на вес золота, хотя сейчас Чуя в этом очень сомневался — что, если Дазай таким и останется до конца жизни? Беспомощным... ни на что не способным. Почему-то смотреть на своего напарника в таком неподобающем виде было неприятно. Хотя что спрашивается с Чуи, разве не помешательства и смерти он всегда желал Дазаю? Ацуши подтолкнул его боязливо в спину, указывая на дверь медпункта — об Акико Йосано Чуя был наслышан. Слышал он и о ее завораживающей способности, дарящей здоровье и жизни. Хотя девушка на него произвела не такое уж сильное впечатление — молодая альфа, симпатичная, Чуя бы и сам рад с такой пообщаться в более приватной обстановке. Девушка кивнула исполнителю, осмотрев Дазая обеспокоенным, но все таким же резким взглядом. Чуя уложил свою многострадальную ношу на кушетку, из-за чего Дазай проснулся, заерзал и снова захныкал — как бы не хотелось Чуе пошутить над ним, посмеяться над слабостью Дазая Осаму — он не мог выдавить из себя ни звука, пораженный и потерянный не меньше, чем бывший напарник. — Совсем его развезло, — заключила Йосано, оглядывая дрожащее тельце. — Накахара-сан, уложите на кушетку его полностью. Чуя было дёрнулся к Дазаю, с мыслью о том, что сможет наконец-то покинуть это вражеское, несмотря на перемирие, здание. Но тот взглянул на него такими глазами — наивными, с плескающимися в них омутами раскаяния и мольбы, обрамленными густыми ресницами. Так, что у Чуи сердце растаяло и он как можно нежнее приласкал напарника к своей груди, заставил уткнуться в нее носом. И лишь тогда Дазай успокоился — размеренно задышал, будто заснув. — Странное поведение, — пораженно сказала Йосано. — Кажется, что он решил впасть сознанием к предкам. Чуя знал, что были доводы: все люди появились от различных животных, в большинстве от волков. Была у них иерархия, были омеги и альфы, были беты и прочие средние создания. Такие законы были давно забыты, но тело реагировало с таким же заскоком: омега мог зачать, выносить и родить ребенка, альфа мог омегу оплодотворить, а бета мельтешил между двумя инстинктами, со временем выбирая свою стезю или оставаясь существом андрогинным. — Предкам? — Чуя нахмурился, заметив, как Дазай попытался ускользнуть от рук врача, закутанным в черные перчатки — и тут сам вспомнил, что не надел сегодня похожие, а Дазаю, видимо, было все равно. Чуя и сам не знал, где потерял одну из перчаток, но выбирать не приходилось, да и бояться тоже — Дазай, несмотря на потерянное сознание, все также оставался антиэспером. Йосано стянула с бесконечно длинных ног успевшие надоесть штаны, оставив Дазая мёрзнуть в бинтах и мятой рубашке — Чуя успокаивающе провел ладонью по бёдрам, на которых синяки уже успели сойти. Он настороженно наблюдал не за тем, как ловко Дазая осматривает Акико, а за пальцами, жёсткой хваткой вцепившимся в его руку, наверняка оставив полчище синяков. Эмоций на лице Дазая за эти пару секунд проскользило, кажется, больше, чем Чуя видел за все их время знакомства. — Ну, — красноречиво отвлекла Йосано Чую от мыслей. — Кажется, что у него была какая-то психологическая травма, — она будто не заметила вмиг заострившегося взгляда рыжего альфы. — И он защитился таким способом. На Дазая не похоже. Да и тем более, — она усмехнулась. — Я не ожидала, что Осаму окажется омегой. — Омегой? — Чуя захлопал глазами, поражено разглядывая неожиданно ставшее тонким и нежным тело, будто впервые заметил узкие, покатые плечи и талию, мягкие губы, что он ни разу не успел опробовать, густые темные волосы. И запах. Новый, обильный, сладкий, исходящий от всего Дазая. Чуя не обратил на него внимание изначально, сваливая все на белобрысого омегу. — Я и сама удивлена, — сообщила Йосано, хищно улыбнувшись. — Видимо, он привык скрывать это, раз даже давний знакомый, — она многозначительно посмотрела на Чую, — не заметил этого. — И что с ним делать? Что это за состояние? — Ацуши появился внезапно, прямо за спиной Чуи, заставив его покрыться мурашками. — Я понятия не имею, что это, — продолжила Йосано. — Такое бывает у омег в течку, когда они не чувствуют себя в безопасности и поддаются инстинктам. Да и у альф в гон бывает, — она изящно убрала за ухо прядь волос, напомнив о своей сущности. — То есть, — Чуя прокашлялся, не желая верить. — Сейчас у Дазая течка? — А вы, Накахара-сан, заметили смазку на его нижнем белье? — Чуя дёрнулся, невольно взглянув на трусы Дазая. Те были сухими, что, слава богу, означало, что он ходил, по крайней мере, не под себя. — Я думаю, — продолжила Йосано, — это защитная реакция на какое-то событие в жизни. Тем более, если Дазай долго скрывал свою настоящую сущность, то это объяснимо. — Я послежу за ним! — воскликнул омега, что все это время удивлённо внимал каждому слову Йосано. — Заберу на время, пока не станет лучше. В конце концов, с омегой будет легче? — он наивно улыбнулся, протягивая ладонь к Дазаю. И Чуя наконец отстранился, думая, что проблема решена. Только вот уйти ему мешали пальцы Дазая, хватку свою не ослабившие. Он под наблюдательным и насмешливым взглядом Йосано по одному расцепил их, аккуратно уложив мягкую ладонь на живот новообретенному омеге. И уже развернулся… Как Дазай снова заскулил, протягивая к альфе руки. — Что-то сильно вы ему нравитесь, Накахара-сан. Наверное, считает вас своим альфой, — голос Йосано звучал насмешливо, но Чуя не обратил на интонацию внимания, ведь в ушах до сих пор звенел этот скулеж и паника в сердце никуда уходить не желала. Он сделал ещё один шаг и звук стал громче. — Ладно, — Чуя развернулся, встав ближе и позволяя Дазаю обхватить себя длинными забинтованными руками — только тогда омега успокоился, мазнув языком по неприкрытой чокером шее. — Что делают с омегами в течку, чтобы они чувствовали себя лучше? — Нужно постоянно находиться рядом, — смущённо ответил Ацуши. — И уделять много-много внимания омеге, иначе у нее прям сердце разрывается от разлуки со своим альфой, — Чуя постарался проигнорировать слово «своим», будто к нему оно вовсе не относилось, и согласно закивал. — Вы хотите, чтобы я о нем позаботился, верно? — задал явно риторический вопрос Чуя. Йосано дьявольски улыбнулась. — Хорошо, если я соглашусь в связи с перемирием и нашими старыми связями с Дазаем… То мне нужно что-то взамен. — Например? — девушка подняла вверх изящную бровь, почему-то всем своим образом напоминая Чуе Кое. — Например, я после скажу Дазаю, иначе просто его не выпущу. Мне выбирать не приходится, — Дазай, будто поняв слова Чуи, радостно улыбнулся, прильнул к его плечу и блаженно прикрыл глаза. — А ничего, что Дазай-сан из детективного агентства, да ещё и омега, — осекся Ацуши. — Я бы не хотел, чтобы альфа… — У нас перемирие, тигр, — Чуя не стал называть Ацуши по имени, хотя определенно знал его. — И Дазай не интересен мне, как-нибудь удержусь. Ещё вопросы? — он резко вскинул голову. — Я все ещё могу оставить его здесь. — Нет, — Ацуши почти шептал, но Чуя уже не слушал, натянув на Дазая штаны и по привычке подняв на руки. Как только дверь захлопнулась, Йосано облегчённо вздохнула. Ее руки тряслись до сих пор от удивления и шока, а при мафиози показывать этого не следовало. Дазай Осаму — омега, да ещё и помешанный, да ещё и… — Я не сказала ему, что Дазай беременный, — Ацуши затравленно и благодарно взглянул на нее. — Не сказала, что это состояние у него из-за ребенка. Я вообще была удивлена, что Дазай — омега. Так почему ты решил скрывать это, Ацуши-кун? — Когда я нашел Дазая, — мальчишка завозился, смущённо заерзал ногой по полу. — То обратил внимание на брошенный тест. Омежий. Так ещё и сжимал Дазай в руках черную перчатку, от которой очень сильно пахло альфой. Чуей Накахарой. Я слышал его запах на битве. — Удивлена, Ацуши-кун. Значит солгал рыжий лис, что Дазай ему неинтересен, как омега? — Как омега, возможно, — он наклонил к плечу голову, чем-то напомнив Йосано Дазая. — Но как альфа — я ещё сомневаюсь. [4.b.] Повязка с лица спадает совсем немного, и Дазай часто-часто хлопает ресницами, чтобы она слетела прямо ему на нос и наконец видит огненные волосы. Он видит, как Чуя сходит с ума. Альфу ведёт от гона и возбуждающего действия смазки... Но самого Дазая тем временем ведёт тоже, и он удивлен, что Чуя его растягивает и смазывает. Он удивлен, что ему это нравится. Это его возбуждает. Естественная смазка смешивается с приторной покупной, и бедра Дазая дёргаются в надежде, что Чуя не поймет, откуда взялась дополнительная влажность. Исполнитель от этого движения будто просыпается, он совсем склонился на грудь Дазаю, не прекращая интенсивных движений и сейчас даже удивился — Дазай увидел в его расширившихся глазах понимание ситуации. Он увидел в них адекватность. — Чертов гон, — вздохнул Чуя, отстраняясь. Дазай решил проигнорировать возникшую от этого дыру в сердце. — Ты настолько похож на щепку, что мой альфа принял тебя за омегу, Скумбрия, — сообщает исполнитель это снисходительно, пытаясь задеть. Дазай старается не улыбаться так нервно. Что ж, теперь понятны нежные действия Чуи, который, вроде как, решил поиграть в изнасилование. Он с характерным хлюпом достает пальцы, тянется к брюкам, что до сих пор не снял, пытаясь наверняка смыть слизь с кожи. И останавливается. — Они начали продавать такую хорошую продукцию? — шепчет Чуя, поднося пальцы к губам. Дазай сглатывает, понимая, что он говорит о его естественной смазке. И тогда темная повязка спадает с его глаз окончательно. Он жадно смотрит, как Чуя облизывает подушечки пальцев и на миг его глаза снова белеют, застилаются пеленой. Он резко втягивает руку в рот, широким мазком языка облизывает и часто дышит. От этого его волосы совсем растрепались, упали на плечи, распущенные и красивые. Наверняка мягкие, но сейчас Дазай проверить не может. На Чуе расстёгнутая белая рубашка, форменные брюки. Но он босой, да и шляпа откинута, видимо, где-то за пределами комнаты. Дазай не может думать об этом, рассматривая оголившийся пресс исполнителя. Крепкий, впечатляющий. Омега даже присвистывает, ему о таком только мечтать можно. Чуя всегда был обманчиво худощав, хотя под одеждой — Осаму видел это на тренировках постоянно, когда Чуя свободно снимал рубашку, оставался в спортивных штанах и словно маленький боксер бил по груше, а то и по противнику — скрывал далеко нехилую фигуру. На мускулистых, загорелых плечах всегда виднелись капли пота, стекающие прямо от линии волос и повторяя такой путь, по которому Дазай мечтал пройтись языком. И несмотря на всю свою низкорослость, Чуя был альфой. Длинные, красивые, мягкие и яркие локоны не портили его общий вид. Тысячи эпитетов можно было придумать его волосам, но всю доминирующую натуру парня убрать было невозможно. Это было заметно по его уверенным, резким движениям. По его грубому голосу. Черт возьми! По его телу это было заметно с первых секунд. Коренастое, крепкое, широкое в кости — даже плечи Осаму были при этом у́же, что для омеги в сравнении с альфой было вполне объяснимо. Только вот для Чуи он до сих пор оставался альфой. — Черт, — Чуя ругается, когда пальцы полностью вылизаны и теперь даже не пахнут. Его глаза снова проясняются, и Дазай вспоминает, где сейчас находится. Дёргается, стараясь уйти от сжимающих руки цепей. Он никогда не считал себя сильным, никогда не обладал властными чертами, свойственными альфам. Чуя насмехался в шутку, мол, исполнитель портовой мафии добивается признания не могущественной аурой — как делал это он, выпуская феромоны — а пытками и языком острым, как лезвие, что не слезало с запястий перебинтованного подростка. — Подёргай ещё, — меланхолично заметил Чуя. Он знает, что смог бы разорвать тонкую цепочку, и Дазай бы освободился, будь у него больше времени и отмычка в бинтах. Не зря Чуя с ним воспитывался, знал все фокусы наизусть. И в силе превосходил настолько, что острые коленки Осаму сотряслись бы в испуге, обладай он меньшей силой воли. [5.a.] — Ну, я здесь живу. У Чуи до сих пор было ощущение, что он привел в дом собаку. Дазай даже не обратил на его фразу внимания, продолжая вылизывать шею и ключицы — Чуе даже пришлось расстегнуть рубашку. А как на них пялился таксист, когда перед служебной машиной остановился альфа и омега на его руках. — Течка, да? — радушно спросил мужчина, едва до его носа донёсся сладкий запах омеги. — У моего тоже так часто случается, страшно, когда в такси садится. — Да, мой тоже, — согласился Чуя, молясь, чтобы разговор не продолжили. Он спрятал кудрявую голову в своей одежде, прикрыв сверху плащом. Нельзя было привлекать к ним внимание, тем более нельзя было показывать Дазая в таком беззащитном состоянии — одного Рюноскэ хватило вдоволь, благо, что он был не особо разговорчив, ведь и перед мафией пришлось как-нибудь отчитываться — Чуя уверен, что Мори узнает. — Повезло, что ваш омега вам доверяет, — поправляя зеркало, подмигнул водитель. — В течку они вообще никого не подпускают к себе. Странные, но прелестные создания, — Чуя кивнул, соглашаясь. А теперь он не знал, что делать с бывшим напарником, так как тот в буквальном смысле не отлипал от Чуи. У альфы, конечно, оставалось это скулящее чувство вины, но когда он не смог отойти помыть руки, потому что Дазай действительно вцепился в него зубами и зарычал. Чуя не выдержал. — Да что с тобой, Дазай! — воскликнул он. — Успокойся, дай мне, блять, привести мысли воедино! — омега от его громкого голоса, спрятал лицо в подушках и отвернулся, обидевшись. Что ж, некоторые черты от Дазая он все ещё не потерял. Чуя вздохнул, схватился за голову, чувствуя себя отцом-одиночкой и уже жалея, что взял Дазая в опеку. Ну правда, словно обиженный ребенок, а не взрослый омега! Как же ему удалось одурачить и свое дрянное агентство, и Чую, и мафию. Ну да, высокий рост — Чуя оглядел тщедушное тело. Но сам он хрупкий, худой, узенький. Даже черты лица резко показались нежными — Чуя замотал головой, стараясь уйти от наваждения. А Дазай все лежал в грязной одежде. — Мне нужно помыть тебя, — Чуя не знал, с кем разговаривает, потому что Дазай ответить не мог, но молчание казалось куда страшнее. — Ну же, помоги мне. Он перевернул омегу на спину, заставив его сдавленно охнуть и принялся аккуратно, наблюдая за чужой реакцией, расстёгивать одежду. Йосано лишь взяла несколько анализов, мазок смазки, слюны, а прочее осматривать не спешила. Дазаю ее помощь была, как с гуся вода, да и что с него взять? Вменяемый Дазай никогда бы не подставился под руки злобной Йосано. Дазай под руками не двигался и не помогал, прижал затылок к дивану и, видимо, обращал внимание на свои ощущения. Лишь когда с рубашки Чуя перешёл на штаны, то медленно зашевелил бедрами. — Ты чего? — воскликнул Чуя, вглядываясь в красивое, но сейчас взволнованное лицо омеги. Дазай молчал, сжал губы в тонкую полоску и зажмурился. — Я не буду тебя трогать, Дазай, — он провел рукой по каштановым волосам. — Честно. Ты веришь мне? Своими усилиями он наконец раздел омегу полностью. Но проблемой так и остались бинты — под пальцами Чуи Дазай забился, не позволяя себя раздеть полностью. Играясь и покусывая подставленные руки, как ребенок. Чуя не заметил, как начал смеяться с движений этого высокого, взрослого человека, которого боялись самые темные люди мафии. И кровь у Дазая черная — самая подходящая — сейчас превратилась в первородную, заражая омежий мозг инстинктами. И первым инстинктом было, как бы это не звучало абсурдно — довериться своему насильнику, а вовсе не опасаться его, как огня. Чуя даже задумался, а точно ли в психологической травме дело? — Ну все, — заключил он, рассматривая обнаженного и не зажатого Дазая. Как он не заметил такую нежную кожу, испачканную продолговатыми шрамами и порезами? Между прочим, при свете дня они не были такими уж уродливыми. Как он не заметил такие стройные, мягкие бедра и очень маленький для альфы член. Неужели он так сильно поддался инстинктам и гону, не обратил внимание на, казалось, очевидные вещи? Чуя, пытаясь не думать о себе плохо, подхватил омегу под спину и колени, только вот теперь Дазай не хватался за него мертвой хваткой, даже как-то успокоился. А может, квартира пропахла мускусным ароматом альфы? Тогда Чуя сможет покинуть квартиру, если накинет на Дазая пару своих вещей. Он слышал о гнездовании омег во время течки — они выбирали одежду своего альфы и пытались в ней спрятаться. Включив теплую воду, Чуя усадил омегу на стиральную машинку, стараясь не разглядывать голое тело, что он, в принципе, уже видел. Дазай теперь оглядывался, ну словно ребенок, все изучая своим умным — несмотря на помешательство — взглядом, под которым Чуя почувствовал себя виноватым во всех грехах. Неужели он сломал бедного омегу? Да если бы он знал, что Дазай такой… Изнеженный, на самом деле. Совсем хрупкий, словно цветок. Почему он решил скрывать такую свою сторону? Чуя бы с удовольствием встал на его защиту в любом случае! А теперь приходилось сожалеть за все свои не рассчитанные удары, наверняка позже расползающиеся синяками на нежной коже. Только вот Дазай не потерял ту свою способность, заставляющую Чую сжимать зубы в раздражении. И поэтому, видимо, только погрузившись в воду, утянул за собой и Чую, заставив упасть рядом — прямо в одежде, том дорогом смокинге, который стоил дороже квартиры Дазая! Чуя зарычал гневно, но тут же осекся. Это все равно, что разговаривать с младенцем. Но даже собаки понимают команды! Почему же Дазай не может? Он успокаивающе провел пальцами по намокшим кудрям омеги, распространяя свой аромат и пытаясь поймать карамельный взгляд — такой отстраненный, что в пору испугаться. И снова вздохнул, сомневаясь в своем решении. [5.b.] — Тебе страшно? — шепчет Чуя так тихо, будто их кто-то способен сейчас услышать. Что совершенно абсурдно! Дазай почему-то уверен, что их обитель находится далеко от людей, а то и от Йокогамы. — Брось, Чиби, — повязка слетела окончательно и теперь Дазай может с лёгкостью рассмотреть взбешенного альфу, от яростных феромонов которого хочется задохнуться. Благо, что Дазай всегда был к ним менее восприимчив. — Чего мне бояться карликов? Укусишь и убежишь, мне ли не знать. От улыбки, которая появляется на лице Чуи, хочется сжаться. Только распорка — Дазай успел рассмотреть — предназначенная для сексуальных утех, явно не таких агрессивных, держит ноги в одном положении, а руки крепко сведенными за спиной и уже затекшими — Дазай поводит запястьями, пытаясь размять мышцы и морщится от нежелательной боли, наверняка на мертвенно-бледной коже расползлись синяки. В комнате остались трое: Дазай, с широко разведёнными на манер шпагата ногами, злой и мстительный Чуя Накахара и его ласковая к Дазаю альфа-сущность. Дазай заметил это. Двуличность или сумасшествие. Подноготная, присущая всем, кто живёт на мирной земле. Скрываемые подробности жизни, где животные инстинкты брали верх над человеческими. Бедро Чуи, которым он крепко прижимался к ноге Дазая, было нестерпимо горячим — Дазай уверен, что и вся его кожа такая же. В периоды гона у альф мутнится рассудок и все, чего хочется — омегу, своего омегу, которого можно защитить и доставить ему удовольствие — трахнуть, в простонародье. Чуя сам поиграл со своей сущностью, подавая на блюдечке ему скрывающую свое естество омегу. Внутренний альфа не глуп — не глупее Чуи, раз отличил нежное создание от соперника. В период гона альфа скорее бы разорвал Дазая из-за избытка альфа-феромонов, а тут поддался, пытался угодить соблазнительной омеге, которой сознательно доставил неприятности. — Ты лжешь, Дазай, — Чуя алчно втягивает носом воздух, с таким пронзительным звуком, что уши закладывает. — Я чувствую твой испуг, им пропахла вся комната, — он наклоняется прямо к члену. И Дазай вспоминает, резко дергаясь в путах. Бывали сбои, бывали омеги высокие, бывали альфы низкие, но у всех было особенное различие! Репродуктивные органы у омег были явно меньше и без наличия узла на нем, без устрашающих величиной размеров. А Чуя и ухом не повел, взял маленький, красный — Дазай уже ненавидел этот цвет — ремешок и застегнул его на неожиданно и внезапно, по-предательски вставшем омежьем члене. — Что это, Чиби? — Дазай хочет облегчённо выдохнуть, но вместо этого раздражённо дёргает сведенными бедрами — между ними разрастался жар, свойственный течкам, а не таким наглым, противоправным изнасилованиям. Он догадался, разумеется, что рыжий плут натянул на него ремешок, сдерживающий желанную разрядку и оттягивающий наслаждение. Где только взял раздражающее количество секс-игрушек? — Наказание, — отвечает Чуя, резко склоняясь над обнаженным телом. Дазай по-своему уродлив. Он сам добился всех этих гадких шрамов, напоминанием разросшихся узорами по его невыразительной, словно воск, коже. Он сам запустил себя до такого состояния, что с омерзением хочется отвернуться. И он завидует и стыдится. Чуя красивый. Чуя Накахара настолько красив, что должен быть главным цветком дома Кое, пусть и альфой. Его кожа чистая — едва ли проскальзывает пара шрамов, что объяснимо его завораживающей способностью; он может остановить и пулю, и человека в секунде от соприкосновения с собственным телом. Дазай всегда ревновал, завидовал, рассматривая мощную, под стать альфе, способность. Будучи не очень активным, он должен был тренироваться, чтобы настичь противника в драке и лишить его силы на пару долгих минут, что не так уж и эффективно — большинство превосходили Дазая по силе и спасал лишь револьвер, спрятанный в заднем кармане, и отрезвляющий в неудобные моменты. Чуя никогда не пользовался при драке предметами посторонними — сейчас Дазай усмехается, рассматривая в мозолистых руках пробку — он не пользовался оружием, если не считать острого, небольшого кинжала, что он мастерски метал в сантиметре от дазаевской головы, ограждая от желательной смерти. Чуя всегда полагался лишь на физическую подготовку и силу. [6.a.] Через неделю все совсем успокаивается. Чуя привыкает ощущать под боком тепло Дазая — тот отказался спать где-то отдельно. Чуя привык кормить его с рук и мыть по вечерам — это все равно, что следить за диким животным и ладно, это уже не так омерзительно. Через неделю такой жизни Чуя слышит стук в дверь. Размеренный, спокойный и Чуя уверен, что адрес его никто не знает. Кроме одного человека. — Мори-сан? — кланяется Чуя, пропуская омегу в квартиру. — Что-то случилось? — он знает, что случилось многое. Во-первых, он нагло проигнорировал задание босса. Он появлялся на работе едва ли на пару часов за всю эту неделю и не отчитывался. Но это не повод приходить к нему домой, достаточно было один раз позвонить. И Чуя уверен в причине прихода босса. — Ну же, Чуя, — он улыбается мягко. — Где он? — альфа старается сдержать в руках дрожь, потому что босса боится. Боится не своей расправы, а того, что не хочет, чтобы к Дазаю кто-либо приближался в таком состоянии. — Где мой наследник, Чуя? — он говорит без приставки экс- и без должного неуважения. И Чуя не успевает дёрнуться, когда Мори идёт в квартиру. Он ступает за ним шаг в шаг, пока оба они не доходят до комнаты. Там Дазай свернулся в комок, укрытый одной лишь рубашкой Чуи — маленькой ему в рукавах и талии, но не теряющей своей актуальности из-за запаха. — Интересно, — прошептал Мори, разглядывая мягко-трепещущие ресницы и приоткрытые губы. Дазай сейчас как никогда прежде походил на ребенка. — Давно он в таком состоянии? — Я не знаю, — помотал головой Чуя. — Где-то недели две. — Опять Дазай заигрался, — он приложил пальцы к подбородку, все также не подходя ближе. — Опять? — в горле пересохло довольно сильно, и Чуя не хотел бы вдумываться в причину этого своего состояния. — О чем вы говорите? — Дазай — мальчик очень специфичный, не любил показывать свой запах и всегда боялся сущности. Я рассказал ему о проблемах, что ждали таких, как он. Он ступил ближе, сдирая с омеги рубашку, из-за чего тот в шоке распахнул глаза и подпрыгнул на постели, отодвинулся. Увидев Мори, громко заскулил и замер. — Снова играешься, Дазай? Что случилось с тобой? — мягко, в отличие от своих действий, спросил Огай. — Он не ответит вам, — Чуя заглушил в себе желание подойти и прикрыть омегу, закрыть от красных, как кровь глаз и спрятаться вместе. — У Дазая не такая уж и слабая психика, Чуя. Должен быть какой-то более серьезный поступок, чем изнаси~иловани~ие, — протянул он. — Ты можешь остаться с ним на время. Позаботься об Осаму. Но закончи то дело с альфой, — повернулся он. — Хигучи ждёт указаний. — Дазай, — дверь квартиры захлопывается, и Чуя пододвигается ближе к дрожащему тельцу, обнимая и поглаживая. — Все хорошо, я не дам никому тебя обидеть. Ладно? [6.b.] Дазай отвлекается, когда рычаг распорки натягивается до предела, заставляя мышцы сладко, приятно тянуть и Чуя рычит, не насытившись. В его глазах Дазай видит пьяный, гневный огонь, способный сжечь его на этой кровати без сожаления. Из-за его взгляда он покрывается мурашками, ежится и утыкается щекой в простынь, не желая разглядывать обезумевшего напарника. Умереть от рук его, в конце концов, проблемой не будет. Чуя не отворачивается, жадно разглядывает разложенное на кровати тело — изрезанное и оскверненное, но не лишённое юной привлекательности, Дазай молод и тело его не желает слушать нравоучений мозга. ...— Эй, кажется, что этот альфа не в порядке, — спрашивает бармен, оглядываясь на повисшую на плече Чуи бессознательную тушку. Чуя отмахивается, мол, все решит. Не глядя, кидает на стойку денег — количество, превосходящее должное и подхватывает Дазая на руки. Он знал, что высоченная шпала не доедает, но чужой вес кажется совсем незримым — Чуя даже подкидывает его на руках, раздумывая, когда успел использовать «Смутную печаль». И сам себя осаждает. Дазай — антиэспер. — Я разберусь с ним, — улыбается Чуя, покидая бар, радуясь, что там людей совсем мало. И даже не смотрит на уткнувшегося в свою грудь Дазая — в грудь, где разрастается гнев и отчаяние, способное убить при возможности... ...— Я разберусь с тобой, — обещает Чуя, наконец расстегивая надоевшие брюки. Дазай ошарашенно раскрывает глаза, ерзает по простыни, стараясь уйти от неизбежного. Чужая v-образная линия покрыта рыжими волосками, и это смешно — хочется усмехнуться. Чуя не обращает на это внимание, снимая брюки полностью и обнажая крупный, даже для альфы, член. Дазай думает, что с его ростом это должно казаться непропорциональным, но что-то даёт ему знать, что рост Чуи как раз восполнили полностью размерами члена. — Чуя, Чуя, — он впервые за долгое время называет его по имени. Анус зудит и там неприятно липко, острый цветочный запах заполнил все лёгкие Дазая и все, чего ему хочется — избавиться от этого ощущения. Чуя наклоняется ближе, пристраиваясь — брюки он скинул полностью и теперь блестит обнаженной, гладкой кожей, на которой не просвечивается рубцов. Зато над крепким прессом есть царапины, возможно, от бывалых любовниц, а возможно от драки. Дазай перестает анализировать, когда член проходится по его сдавившимся стенкам, достигая простаты и кричит — не своим голосом, захлебываясь в постыдном хныке. Он успокаивается, но Чуя всё ещё не двигается — молчит, вообще не издает ни звука. Дазай уверен, что не так себя должны вести насильники. Он открывает застывшие в одной позе веки — те слиплись от пота и ни в какую не хотели открываться. И глянул вниз, там где два тела, совершенно разных, соприкоснулись в одном движении. Дазай чуть не задохнулся от вида сапфиров, застывших перед ним в испуге. Глаза Чуи поблекли, зрачок совсем заполнил все свое составляющие и Дазай понял, что сейчас, так извиняюще, на него смотрит альфа. Внутренний альфа Накахары Чуи. Альфа, испугавшись открытого взгляда, наклонился и покрыл обнаженную белую грудь лёгкими поцелуями, переходя на шею и начиная ее животно, благодарно облизывать. Он дико мурчал, тёрся носом о подставленную шею и заскулил, когда Дазай склонил голову к нему. — Твой альфа переживает за то, что ты причинил мне боль, верно? — спрашивает Дазай, зная, что ему никто не ответит. Он прижимается носом к рыжим кудрям и невесомо втягивает в нос мускусный запах. Чую совсем повело, гон завладел всем его телом, заставляя жаться к прохладной коже омеги и постоянно просить прощения — предварительными ласками и лёгким, игривыми укусами. — Чуя! Альфа дрогнул, его синие глаза прояснились, и Чуя яростно мотнул головой. Он посмотрел на следы собственной слюны, пропахшей его запахом и тянущейся по всей коже Дазая. И укусил за грудь в кровь — не метя, а желая навредить. Дазай взвизгнул, сдавив мышцы, и тогда Чуя вспомнил об их — весьма пикантном — положении. [7.a.] — Эй, Дазай, — он замечает этот потерянный взгляд и надутые губки. Омега не разлепляет рук, окруживших талию Чуи и жмется, будто снова погружаясь в тот бред, что преследовал его в начале этого хаоса — теперь невменяемое состояние Дазая кажется самым, что ни на есть правильным. А адекватное совсем забыто. — Послушай, — он запускает руку в мягкие кудри, разминая затылок, из-за чего Осаму мурчит в его шею и явно улыбается — Накахара чувствует это всеми фибрами кожи. — Меня попросили опекать тебя, и я признаю свою ошибку, что я виноват, — омега не отвечает, но Чуя уверен, что Осаму слышит, быть может и глубоко в душе. — Но мы не встречаемся, понимаешь? И тем более не женаты, — он уже сильнее оттягивает омегу за волосы, заставляя отлипнуть от своей груди. — И я могу ходить на свидания с другими людьми. Пусть даже с омегами, что наиболее логично. Пусть и по работе. Дазай не отвечает, но по ясным глазам видно, что все понимает. Он отворачивает от Чуи, возможно, удерживая себя от необдуманного поступка — например опрокинуть на его дорогой костюм кружку кофе, что сейчас остывает невыпитая — так как предназначалась для Чуи. — Не строй из себя обиженного, — упрекает Чуя, впрочем, наклоняясь к вмиг краснеющему уху и убирая налипшие на лицо темные волосы. От них — таких густых и привлекательных — теперь, без подавителей, исходит такой аромат, что Чуя хочет задохнуться, не понимая, как Дазай скрывал все время от него эту прелесть. Чуя прижимается губами к мягкой щеке — за все это время Осаму немного набрал в весе, стараниями кого, спрашивается? — и замечает расцветающие на щеках розы смущения, что успели дойти до шеи. Это действие вполне привычно — Чуя привык касаться Дазая, привык дарить ему свое внимание, и сейчас это не вызывает никаких затруднений. Почти. На встрече с Хигучи — что он назначил в ближайшем ресторане — он мельтешит, ерзает, из носа все не выбивается цветочный, сладкий и приторный запах Дазая. Чуя ощущает себя, как собравшегося изменять мужа, которого Дазай встретит с поварешкой на кухне. Потому и не может никак усесться, роняя то вилки, то ножи — что довольно опасно, учитывая его меткость. Один из них чуть ли не впивается в ногу проходящему мимо официанту — тот отпрыгивает в панике и смятении, но сразу приводит себя в порядок, поправляя темный галстук-бабочку, окидывает пару обворожительной улыбкой и извиняется. Чуя с облегчением вспоминает, что вообще-то этот ресторан довольно дорогой и оборачивается. Хигучи замечает его волнение. — Что-то случилось, Чуя-сан? — он поднимает на нее глаза — такие испуганные, что Хигучи сама невольно отодвигается на стуле назад, благо — не спотыкаясь, как часто делала в офисе. — О чем ты конкретно? — запоздало спрашивает Чуя. Ему кажется, что вся одежда пропиталась эфемерным ароматом омеги. Но раздражение он впервые не чувствует. Лишь желание вернуться обратно — домой, теперь и дом не кажется таким нежилым и далёким, отталкивающим. — Чуя-сан, — она улыбается мягко, снисходительно. Так мило, что Чую тошнит — обед, к которому он едва ли притронулся, стремится к горлу, и он пытается скрыть это за платком. — Я все понимаю. — Что вы понимаете? — Чуя старается не злиться, но получается у него это всегда из ряда вон плохо. Он злобно зыркает на омегу, заставляя ее сдвинуть плечи. — Ну, как же… — она неуверенно краснеет, и эти расцветающие на щеках розы смущения заставляют Чую снова погрузиться в раздумья. — Запах, — говорит она так, будто одна фраза разрешит все проблемы. — Запах? — переспрашивает альфа, сцепляя темные брови настолько сильно, что меж ними проскальзывает глубокая морщинка. — Запах, Чуя, — она резко переходит с формальностей и говорит почти мягко. — Вы пахнете омегой. — Что ж, — он немного откашливается, пытаясь перебить напускное смущение. — Вы нашли что-нибудь связанное с тем мужчиной? — Да, — кивает девушка. — Он оказался намного опаснее, чем мы думали. Может в мафии и есть убийцы, но против друг друга стараются не ходить. Тем более, — ее взгляд заостряется. — Та омега была замужем. — Замужем? — переспрашивает Чуя. — А почему была? — Ну как же, — она пододвигается ближе, стараясь, чтобы никто их не услышал, и Чуя хочет прикрыть нос из-за чужого запаха. — Теперь она омега использованная. — Это предрассудки, — отрезает Чуя и утыкается носом в тарелку. Аппетит пропал насовсем, и он кивает официанту, прося кофе. — Сейчас общество современное. — Общество современное, — улыбается Хигучи. — А инстинкты старые. ...Чуя открывает дверь осторожно, боясь потревожить сон Дазая, что в последнее время спал практически постоянно — лишь, когда приходил Чуя, утыкался ему в шею и снова засыпал, мурлыча. Чуя бы и поволновался, но периодически он показывал Осаму Йосано, чтобы та следила за его психическим здоровьем. И та уверяла сердечно — все с Осаму нормально. — Дазай, — встреча прошла, как и ожидалось, эмоционально ужасно, и Чуя нервно оттягивает удушающий галстук и понимает кое-что. Дазай не отвечает. Дазай, тот Дазай, который стремился встречать его с работы, как верный пёс, у порога. — Дазай! — чуть громче зовёт Чуя. Он спокойно выдыхает, когда находит его лежащим на постели. Но Осаму не спит — уткнулся носом в подушку, которая наверняка пропахла чуиным терпким запахом и даже для его прежней молчаливости, он слишком неразговорчив. — Ты в порядке? Поел? — желудок омеги в ответ урчит, и Чуя усмехается, понимая, что в этот раз Дазаю его не провести. Но омега все также молчит. Чуя подходит к нему совсем близко, и тогда Дазай отворачивается, утыкаясь снова носом в подушку. — Ты обиделся? — вопрос риторический, потому что щеки Осаму по-прежнему надуты, а глаза приоткрыты, пускают от ресниц длинные тени и едва ли моргают. — Не будь ребенком, Даза~ай, — это почти глупо, потому что Дазай сейчас в принципе недееспособен. И воспринимать его инвалидом как-то неприятно, потому легче назвать ребенком. Чуя дотрагивается до его худого, выпирающего из-под своей рубашки плеча и тот дёргается. Никогда ещё Дазай не уходил от его прикосновений, и Чую сейчас этот факт неимоверно расстраивает. — Что случилось, Дазай? — он повышает голос и оттого омега ежится. Он пытается прикрыть ладонями нос и явно старается не смотреть за спину. — Запах? — догадывается Чуя. Его трясет уже от этой фразы, что в последнее время он слышал так часто, и тогда он прижимает к лицу расстёгнутые манжеты, поднимая, что они пропахли чужим человеком. Хигучи. — Сейчас, хорошо, я понял, — успокаивающе шепчет он, все также держась на расстоянии. Он не появляется несколько минут, сбрасывая дорогую одежду и буквально запихивая ее в ящик для грязного белья. Наспех моется, стараясь смыть все, что успела оставить другая омега. Даже осекается, хватаясь за голову — это он делает для Дазая? Впрочем, волосы уже вымыты и пахнут апельсином, что не плескается феромонами, и тогда Чуя позволяет себе подойти к кровати ближе. Дазай лежит там в такой же позе, и сердце Чуи сжимается от одиночества, что сквозит от Дазая, словно проклятье. Он забирается рядом на широкую кровать, протягивает на пробу омеге запястье. Тот будто неверяще втягивает запах и наконец прижимается — уже по-родному и так привычно. — Иди ко мне, чертова Скумбрия, — словно голодный пёс, Дазай игриво вылизывает шею альфы, прикусывает, наверняка пытаясь оставить свой запах. Чуя смеётся хрипло, треплет Дазая по густым, вымытым волосам до того момента, пока не понимает, что цветочный запах усиливается. А Дазай сидит явно не на кровати. — Слезь с меня, — предупреждает Чуя, вмиг рассердившись. Дазай скулит что-то в ответ, продолжая тереться своим пахом о чужой и улыбаясь, словно умалишённый — а разве он сейчас не такой? — думается Чуе. — Дазай, я предупреждаю. Омега, услышав приказной тон, опускает голову на широкую грудь и протяжно, печально вздыхает, не делая уже никаких попыток к соблазнению. Чуя проводит рукой по напряжённой спине, замечая, что в ответ Дазай дрожит. Да и в ногу ему упирается явно не двусмысленно чужой член. Чуя не успевает заприметить тот момент, когда они с Дазаем начинают вести себя, как супруги. И спят в одной постели, и едят с одной ложки. Чуе кажется, что он ощущает эмоции Дазая теперь ярче — это показывается и в его теперь нескрытом ничем аромате и в ненапряженном лице. Омега ерзает, скатываясь рядом и сжимаясь в комок, отворачиваясь. — Ну что ты, Дазай? — интересуется Чуя, расчесывая пальцами взлохмаченные темные кудри — он уже привык, что Дазая расчесать невозможно. Тогда он смотрит вниз и обращает внимание на то, что Дазай не зря сжал колени так сильно. Впрочем, это объяснимо, раз запах смазки усилился. — Нельзя, Дазай, — отрезает Чуя. Он сделал ему достаточно плохих вещей, а сейчас омега совсем невменяемый. — Я запрещаю тебе. [7.b] Он двинул бедрами на пробу, замечая, как мышцы альфы расслабляются, впуская его. Усмехнулся и сделал усиленное движение. А после стал вдалбливаться так, что изголовье кровати забилось о стену. Дазай старался не скулить, вжимая ногти в связанные ладони, оставляя на них кровавые полумесяцы, и подставляясь. Анус болел так, что было ощущение — несмотря на тщательную растяжку — его разорвали. Он бы попросил двигаться медленнее, но только открыл рот, как между губ Чуя впихнул ему свои пальцы, заставляя молчать. — Слово, — он резко двинул бедрами и из-за того, что рот был приоткрыт, Дазай не удержался от вскрика. — Ты, — он подтвердил это ещё одним сильным, наказывающим толчком. — Много. Возомнил. О себе, — Дазай, скуля от боли, сжал челюсти на раскрывающих рот пальцах, из-за чего Чуя отдернул руку. В следующую секунду ударив до звёзд в глазах. — Кончить, — выдохнул Дазай, будто не замечая удара. — Дай мне… — Нет, — Чуя отрезал это, неожиданно выходя из затягивающего кольца мышц, слушая, как Дазай скулит и мечется по кровати. Корни его волос совсем вспотели, кудри растрепались, а лицо раскраснелось — не только от удара, но и от духоты. — Словно шлюха, а не альфа. Странно, сейчас ты более походишь на омегу, — заключил Чуя и перевернул его на живот. Дазай затрясся на четвереньках, пока под бедра его приподнимали, выпячивая растраханные ягодицы кверху. — Чуя? — Дазай оглянулся, замечая лишь, что голубые глаза снова поблекли, и альфа уткнулся меж отставленных ягодиц. — Проверяешь что-то? — он вздрогнул, когда горячий язык прошёлся по входу, проверяя, не порвался ли омега. Не доставили ли ему больше боли. И заскулил, обнаружив несколько ранок. — Нет, — наконец отвечает он, вертясь, чтобы вжаться в широкую грудь сильнее. — Все в порядке. Альфа на это лишь скулит громче, несмотря на то, что ещё не кончил. Дазай как может тянется пальцами к рыжим волосам, выгибаясь в спине до хруста. Треплет торчащие во все стороны — прежде идеально уложенные — локоны, стараясь успокоить скулящее от досады создание. Альфа резко подхватывает ослабевшие бедра, разводит их в стороны. Когда перед ним предстает дырочка Осаму, он пускает в ход пальцы и язык: вылизывая, растягивая его. Он не может оторвать взгляда от того, как внутри омеги исчезают его пальцы, один за другим. — Не расстраивайся, ты не виноват, — успокаивает Осаму, но альфа скулит лишь громче, покусывая мягкую плоть зада, облизывая естественную и поддельную смазку. Он поднимается лёгкими поцелуями кверху, добираясь до остро-пахнущего загривка и мягко его покусывая, не позволяя омеге убежать — со связанными руками, действительно. Дазай дёрнулся, когда смазки выделилось ещё больше, наверняка заполнив нос альфы сладким ароматом. Только по рыку и более жадному, сильному укусу, он понял, что Чуя вернулся. Причмокнул губами, на которых наверняка осталась естественная смазка и прижался грудью к худой спине, выгибаясь. Дазай подвигал пальцами, наконец в силах коснуться разгоряченной кожи. Чуя вошёл снова. Дазай не помнит, сколько это происходило, но боли уже не чувствовалось — все будто отмерло там, внутри, и он совсем расслабился. Обмяк, уткнувшись носом в подушку. Чуя входил резко, наслаждаясь выразительными, сочными звуками, что создавало соединение их тел. Ягодицы омеги совсем раскраснелись, обещая на утро налиться синяками. На деле, Чуя не думал раньше унизить Дазая конкретно таким способом. Но рассматривая узкую талию и худую, бледную спину понял, что Дазаю здесь и место. Его нутро у́же шлюх из дома Кое, которыми Чуя чаще всего перебивался. Если бы у него появилась возможность, он наверняка взял бы Дазая к себе, сделав его своей собственной игрушкой, принуждая к поклонению своей великой персоне. Но он, задумавшись, не заметил, что Дазай уже несколько минут не двигался. Лишь его бедра содрогались при очередном сильном толчке. Голова Дазая откинулась в сторону, словно шея была совсем сломана, и Чуя, нахмурившись, сцепил пальцы на его подбородке, поднял несопротивляющуюся голову, взглянул на красивое, безумно привлекательное лицо с краснеющим на щеке следом и отпустил. Дазай дышал размеренно, лицо его раскраснелось. Было ясно, что альфа потерял сознание. — Слабак, — выдохнул Чуя и снова задвигал бедрами. Он в обморок никогда не падал без должной борьбы, держался до последнего. Что-то состояние Осаму не напоминает тело Чуи после порчи. Не залито собственной кровью и не саднит тысячами порезов. Чуя втянул в нос воздух — наконец горячие стенки послушно раздвинулись, впуская его наполную. Он почувствовал долгожданную разрядку и окинул бессознательное тело глазами. — Повезло, что ты альфа! — воскликнул Чуя и выпустил узел, расстягивая его до предела. [8.a.] «Дозапрещался» — думает Чуя, поглаживая Дазая по голове. Кожа у него совсем горячая и за эти четыре дня он едва ли двигается. Чуя боится, что Дазай снова превратится в ходячий скелет — не зря он пытался его откормить все это время, а в омеге наоборот, будто аппетит проснулся и он вовсе не отказывался от лишней порции. Чуя слышал, что омеги любят сладкое, но Дазай, видимо, исключение. Он воротил нос от конфет, зато легко вёлся на замороженных крабов и законсервированные продукты. Старые, Чуя уже о них и забыть успел, а Дазай нашел. Йосано не обеспокоена, а наоборот сосредоточена и в конце обследования улыбается. Дазай реагирует на нее уже лучше — хотя неизвестно, понимает ли он что-либо в таком состоянии — и подставляется даже без помощи Чуи. Тот уходит на кухню, пока омегу осматривают. Чуя старается не пить ничего алкогольного, пока Дазай рядом. Неизвестно, как внутренний альфа отреагирует на беззащитного и раскрытого сейчас омегу, и Чуе действительно страшно. Потому у него под глазами разрослись синяки, а кофе не покидает прежде запылённые полки. Вообще с появлением Дазая квартира будто преобразилась, изменилась до неузнаваемости. — Чуя-сан, — он оборачивается резко, не понимая причины своей взволнованности. — Вы точно уделяете ему достаточно внимания? — Я почти не покидаю его, — отвечает Чуя, насупившись. Он устал от этого состояния и единственное, чего хочет сейчас — вернуть Дазая прежнего. — Что ещё нужно? — А вы… — она немного мнется, а потом, будто рассердившись на себя, выпрямляется. — Насколько часто вы занимаетесь сексом? — Сексом? — кажется, что все кофе оказалось на кухонной столешнице, но Чуя не замечает этого, потому что в ушах шумит. — Вы же сами… — Бросьте, Чуя, если бы мы не были уверены, что это вы… Если бы вы не были секс-партнерами, то Дазай не признал бы в вас своего альфу. Так вы не лжёте? — Я… Я собирался лишь опекать его на время, потому что других он боялся, но больше ничего… — Да ладно, у него нет причин вас боятся? — он осекается и теперь уверен, что Йосано знает. — Есть, наверное, — Чуя все же поднимает голову, ругая себя за мимолётный испуг. — Я хочу исправить свои ошибки и потом уйду от него. — Эй, Чуя-сан, — она прерывает его, одаряя настолько сочувственным взглядом, что Чуе становится плохо. — Вы сами не замечаете этого? — Не замечаю чего? — он хмурится, не желая отмечать очевидного. Все знают, что Накахара настолько упёртый, что сломать его буквально никто не может — он хренов повелитель гравитации. — Ты не замечаешь, как защищаешь его, верно? — она делает ударение на предпоследнем слове, и Чуя буквально чувствует свое удушение. — Того, как ты ластишься к нему. Как к своему омеге. Ты признал его, Чуя, как своего. Ещё до того момента, как узнал правду. Он хватается рукой за лоб, ожидая почувствовать жар или холод — что угодно, лишь бы покинуть душную комнату. Но в то же время прекрасно осознаёт: она, черт возьми, права. И причин уйти не находится. [8.b] Дазай открыл глаза и сладостно потянулся, избавляясь от остатков сна. Его кровать была сегодня необычно мягка — простынь, словно бархатом струилась по его обнаженной коже. Обнаженной... а Дазай голым не спал, предпочитая оставлять бинты, даже потные, на теле. Это, пожалуй, дарило ему некое чувство безопасности. И пусть мнимое. Он тут же поднялся на кровати, чувствуя ломоту в мышцах, держась за раскалывающуюся голову и понимая... Чуя трахнул его. Его трахнул Чуя Накахара. Дазай взглянул на красные от цепи запястья, с усмешкой замечая кровоподтёки и синяки после бурной ночи. Откинул столь надоевшую простынь, заметив испачканные в крови и сперме бедра. Он раздвинул колени в стороны, с ужасом замечая, как из затянувшегося за ночь входа вытекает огромное количество спермы. Будто Чуя кончал в него раз десять, не меньше. Помыться будет довольно сложной задачей сегодня, — подумал Дазай. Анус уже успел затянуться и несмотря на частые выделения смазки, омегу тоже приходилось растягивать. Если, конечно, она не была расстрахана так, что колечко мышц просто не успевало закрываться. Дазай не был девственником, но и последней нимфоманкой тоже. Вообще первые отношения у него происходили по-пьяни и в юности, ещё когда он обладал полномочиями заткнуть любого, кто посмел рассказать о его нежной сущности. Или убить его. Дазай попытался подняться и выругался, чуть не упав. По внутренней стороне бедра тут же заструилась дорожка спермы, смешанная с остатками крови. Омега махнул на это рукой и осмотрелся. Комната была светлая — та, где его оставили. Съёмная в каком-то загородном отеле. Дазай старался не думать, как сюда пропустили альфу с бессознательным человеком на руках. Либо Чуя действительно стал такой шишкой, что его попросту не спрашивали — Дазай был наслышан, даже в детективном агентстве исполнителя побаивались и старались избегать. Так же, как и Рюноскэ Акутагаву. Он вздохнул, оглянувшись и сразу приметив свою рубашку. Та была брошена не так далеко от кровати — потерянная и грязная, как и хозяин. Ванной комнаты, как оказалось, рядом не находилось. Лишь одна дверь, что должна, по идее, вести в общий коридор. Дазай покачал головой, понимая, что никто не должен застать его в таком состоянии. И как был — в крови и сперме — натянул на себя одежду. Без бинтов было неуютно и неудобно, но выбирать не приходилось. Он опрокинулся грудью на подоконник, замечая, что находится всего лишь на втором этаже. Что ж, он видал и похуже. Краем глаза он заметил выделяющуюся на белом кафеле черную ткань — бархатную, дорогую. Чуя не скупится на подобный материал. Дазай прижал к носу пропахшую мускусным запахом ткань, прикрыв глаза. И прыгнул. [9.a.] — Дазай, — омега бьётся в горячке, но на голос все равно реагирует. Чуя собирается воспользоваться этим замешательством. — Слышишь меня? Он впервые прикасается к нему так после того момента. Разглаживает кожу на вспотевшей спине и целует. Омега бьётся под ним и переворачивается на спину, смотрит неверяще — уже таким привычным взглядом — и прижимается. Чуя на пробу облизывает его шею, показывая, что настроен сегодня на отношения немного другого плана. Дазай скулит, прижимается ближе, вылизывая шею альфы в ответ с такой благодарностью, что Чуе становится стыдно. — Если будет больно, ты намекни, — зашептал ему в ухо Чуя. Омега не отвечал, да и если бы он и хотел что-то сказать, движение пальцев внутри просто туманило его разум, заставляло все забыть. Давление зубов альфы на его шее держало на месте; тяжесть тела Чуи сверху была чем-то вроде якоря, привязывающего к реальности. — Надеюсь, что ты сам знаешь, чего хочешь, — шепчет Чуя, когда Дазай пересаживается к нему на колени. Он впервые раздевается сам, не торопится и наблюдает за мешающимся взглядом Дазая — уже не таким потерянным и расстроенным. И это все кажется таким правильным, таким безукоризненным, ну словно судьбой задумано. И не то чтобы Чуя не хочет Дазая — он просто сомневался в этом в течение долгих двух недель, во время которых Дазай жил у него. Он замечает свою реакцию на омегу — вполне для физиологии объяснимую, но духовно и умственно сдержанную. Потому что Чуя боится потерять должный контроль. Теперь — при свете дня — он рассматривает его, изучает, будто впервые видит. И он столько раз мыл его, но не заглядывался на самое сокровенное — Дазай и без того смущённо, а может, просто боязливо сжимал бедра. А теперь раскрылся, раскрепостился так, что Чуя ласково закинул на плечи его длиннющие ноги. Сейчас Дазай под его руками кажется совсем изнеженным, ластящимся, как кот, и внутри у него так горячо, что пальцы жаль вынуть. Чуя покрывает его мягкий живот лёгкими, едва касающимися поцелуями и не замечает настороженного, омежьего взгляда, а потом как Дазай расслабляется и пальцы его ног поджимаются. Он полностью откидывается на спину, млея под альфой. И когда Чуя добирается до сосков, то кое-что замечает. Во-первых, они и правда крупные, как у омег, яркие и сейчас твердые. Он едва касается соска языком, зажимается между зубов, оттягивает — и тогда Дазай взвизгивает. Стоило подумать, что это его эрогенная зона, либо Дазай просто-напросто очень чувствительный. Чуя отскакивает от него, хотя Осаму наоборот жмется ближе, выгибается в спине и ухватывается за растрёпанные рыжие кудри. — Осаму, — он впервые называет Дазая по имени, и это звучит по-другому. О-са-му. Оса-му. О-саму. И это звучит так мягко, в отличие от Да-за-я. Чуя хочет избавиться от надоевшей фамилии. — Осаму, ты меня слышишь? Дазай отзывается, не сразу, но понимающе хлопает ресницами — такими густыми и длинными, что сразу понятно — омежьими. Осаму упирается стопами в простынь, из-за чего та гармошкой сжимается под его пальцами. И Чуя кое-что проверяет. Он считает, что омеги довольно чувствительны не только в течку, и сейчас проверить это становится возможным. Он приподнимает бедра Осаму, поглядывая на сочащийся смазкой член — он хорошо помнит, как не дал ему кончить в первый раз, и сейчас скорее чувствует стыд, чем насмешку и удовлетворение. Почему-то ему кажется, что у Дазая прежде, если и были любовники, то скорее всего они были плохими — Чуе хочется верить, и пусть Дазай сейчас бессознательный, но вся альфа-сущность все равно хочет произвести на него впечатление. Чуя осекается в этот момент, отрывается от омеги и прожигающе смотрит. Дазай ему… Нравится? Как омега или как человек? Чуя не знает, но наконец различает в себе то чувство, которые на самом деле заставило забрать Осаму себе. Он притягивает его за щеки прямо к своему лицу и наконец-то целует. Вмиг проникая внутрь — там, где стенки совсем не зажаты и настолько скользкие, что сразу становится легко. Дазай сидит у Чуи на коленях, что не кажется таким комичным со стороны. Он обхватил ногами его бедра и вжался носом в шею, тяжело дыша и вздыхая. Они не трахаются — Дазаю просто нравится чувствовать Чую внутри. По его мнению, это должно стать правилом, неоспоримой аксиомой и фактом — не слезать с Чуи, ведь он такой горячий, согревает и настолько приятно пахнет, что вообще не хочется от него отрываться. Чуя не знает, сколько это уже продолжается, но почему-то угождает желаниям омеги. Дазай устал — это видно по его слипающимся глазам, и Чуя двигается совсем медленно — поднимает омегу за бедра и насаживает снова и снова. Жар спадает — он это чувствует оголенным плечом, когда Дазай проходится по его предплечью губами. И Чуя едва справляется с неожиданным приступом нежности и желанием пометить, вогнать узел. Итак, он начинает поднимать омегу чуть интенсивнее, но тот не разжимает крепкой хватки пальцев на его плечах и запрокидывает голову — Чуя впервые отмечает это, как нечто эротичное — как переходит беззащитное горло с проходящим через него синяком в острый подбородок, а после он обращает внимание на раскрытые губы и вновь их касается. Дазай не отвечает, но ведёт себя по-животному, облизывает губы альфы языком, кусает за них, за подбородок и дальше. И от резкого толчка кончает, сжимаясь. Чуя пытается уйти от этого — не понимая, что уже опоздал, — выйти из сжимающего его в тисках кольца, но Осаму сжимает мышцы, смотрит наконец прямо и вполне разумно. Чуя останавливается, выпуская узел. Он не знает, сколько они сидят в таком положении, но не перестает перебирать спутавшиеся в конец пряди. Его волосы были всегда длиннее, чем у Дазая — что даже смешно с его сущностью, ведь это прерогатива омег — отращивать длинные волосы. Дазай ерзает, но впервые ведёт себя настолько спокойно — он прижимается своим животом к чужому, из-за чего тот содрогается, и Чуя подносит руку между их тел, хватаясь за все ещё мокрый от спермы и смазки омежий член. Дазай так приятно пополнел всего лишь за две недели, и он так много ел и спал, и Чуя почему-то так сильно рад этому… Он осекается, трогает живот омеги сильнее, из-за чего тот пытается уйти от нежелательного движения и протяжно скулит. Снова, по-животному. Чуя ощущает, как узел внутри Осаму спадает, по нему и бёдрам Дазая стекает сперма, и Чуя хочет все это безобразие почистить, обязательно почистить Дазая, потому что в их первый раз он этого не сделал… Но Дазай очень резко отталкивает его ладонь от своей задницы и пытается протолкнуть сперму обратно, хнычет и скулит, когда это не получается. — Ты чего, Дазай? — он наконец усмехается, умиляясь этим действиям и целуя омегу в висок, впервые ощущая такое искреннее умиротворение. — Я повяжу ещё раз, если захочешь, — обещает Чуя. — И я позабочусь о тебе. Они лежат так ещё некоторое время. Грязные и уставшие, испачканные в поту и сперме. Но такие горячие, не желающие отпускать друг друга, несмотря на жару — Чуя прижимает омегу ближе, охватывая его поперек спины в защитном жесте, и тогда Дазай наконец чувствует опору. — Я, — Чуя едва ли находит слова, потому что в голове все так перемешано. — Я впервые чувствую… Такое умиротворение и… — он наконец говорит те самые слова, что боялся сказать, возможно, в течение нескольких лет. — Я тоже, — шепчет Дазай куда-то в рыжую макушку, и Чуя сжимает пальцы на чужой пояснице сильнее, впервые за долгое время услышав голос Осаму. [9.b.] Он влетает в квартиру вихрем, впиваясь в волосы дрожащими пальцами. О боже, о боже, он это почувствовал! Он чувствует странную нежность в своем животе — как бабочки первой влюбленности, что после должны умереть. Он слышит, как собственный запах преобразуется, а тело меняется. — Черт, Чуя, — шепчет Осаму, до конца держась, чтобы не взглянуть на тест заранее. — Черт, — Дазай старается не помешаться от страха и неожиданного восторга. Но в глазах уже мутнеет и он прижимает черную перчатку к носу, надеясь хотя бы таким способом почувствовать присутствие Чуи. Он всегда верил, что его жизнь полоса черная. Думал, что жизнь — это скопление тысяч линий. Жизнь — это холст, где все линии соединены. Он смотрит на свои ладони, очерчивая тонкие шрамы и линии, которые наверняка на том холсте не забыли изобразить. Когда они пересекаются, то это означает знакомство, дружбу. Когда сливаются — это брак или отношения. Когда образуется новая из другой — это рождение. Дазай считает, что создатели сраных омежьих тестов насмехаются над его доводами. Потому что на противно-яркой полоске сейчас две линии. И обе черные — как его жизнь и Чуи. И обе готовы слиться.

Just imagine being human Hating your confusion Denying till it's proven Laughing at illusion Thinking institution's the solution While tyranny and irony float in its pollution Imagine reducing yourself to your name