Умри первым

      Вольфганг проснулся и сразу с облегчением ощутил, что все хорошо. Его окружала пахнущая сосновыми досками темнота — привычная, приятная темнота. Больше никаких странных устройств на голове. Никаких пыток. Никакой нужды притворяться ребенком.       Оставалась одна проблема — психопат, но о нем он подумает позже. Негромко работал телевизор. В застоявшемся воздухе витал запах чипсов. Надо бы проветрить. Вольфганг откинул крышку, что со скрипом ударилась в стену, и легко вскочил на ноги. За окном стояла густая темнота: он проспал дольше обычного, наверное, из-за ран.       — Доброй ночи, сэр, — бросил Нолан ровно и с шелестом запустил руку в пачку. Мерцание экрана бросало цветные тени на его лицо, черная тень от носа мгновениями тянулась по щеке и исчезала.       Нарочито медленно Вольфганг пошел к нему. Мышцы упруго перекатывались под кожей, сила бурлила и клокотала внутри, захлестывая с головой. Он чувствовал пульсацию на шее Нолана, тугие удары его мощного сердца в груди, слышал шелест ветра в кронах деревьев за окном, и луна окутывала его мягким призрачным сиянием.       Телевизор показывал с помехами: какая-то старая комедия то и дело сменялась статикой. Вольфганг снова взглянул на Нолана. До чего неприятная у него внешность, еще и одет в вылинявшую бесформенную майку и потертые бриджи. Даже будь он образцом добродетели, даже реши он безвозмездно помогать людям вокруг, его бы все равно принимали за негодяя, потому что люди видят только то, что хотят видеть, а они видели лицо негодяя.       Люди видят только то, что хотят видеть. Так всегда было и, наверное, всегда будет.       Нолан щелкнул пультом. Телевизор кавкнул и затих, но изображение осталось. Вольфганг не любил много света, но его полное отсутствие затрудняло общение для Нолана. Тот должен был видеть мимику. Должен был предельно ясно понимать его слова, а для этого читать лицо необходимо. Вольфганг учил его этому и многому другому, а взамен Нолан выступал для него «подставным взрослым», чтобы у стражников… то есть копов и любопытных соседей не возникало вопросов. Мир нынешней эры слишком давил на детей, пытаясь оградить от опасностей.       — Давно хотел спросить вас, сэр… Почему вы не остались с каким-нибудь вампиром, который выглядит как взрослый?       Вольфганг поморщился. Нолан еще не осознал, что каждое слово несет сотни смыслов и нужно подбирать их тщательней! Ему не хватало опыта, не хватало дальновидности — удел большинства, кто еще не слишком долго живет на земле.       — Потому что один вампир из милосердия не дал мне умереть, а второй из милосердия попытался меня убить.       Он сел в потрепанное кресло, что топорщилось рваной обивкой на подлокотнике, а в сознании отчетливо полыхнул силуэт того, кто его обратил.       Вольфганг — хотя, конечно, тогда он звался другим именем — лежал на земле, засыпанный обломками здания, контуженный взрывом и умирающий. Его ранило прямо в живот, чуть ли не насквозь проткнуло (самая мерзкая рана во многих смыслах), и кровь сочилась сквозь пальцы, мешаясь с грязью.       Человек сорвал с себя шлем, что выскользнул из его обмякшей руки и глухо ударился о землю. У него были рыжие волосы, вьющиеся на лоб, (мысли о Фридрихе Барбароссе градом стучали в висках каждый раз, но такого, конечно же, быть не могло) и искаженное страданием лицо. Слезы текли и текли из его голубых глаз, оставляя дорожки на грязных щеках, а губы шевелились, выпуская слова тогда не знакомого Вольфгангу языка.       «О боже, боже, за что? Бедный мальчик, Господи, бедный мальчик… И это мы его убили», — наверное, он говорил.       Он плакал, отчаянно всхлипывая. Вольфганг даже не удивлялся, уже теряя связь с миром, потому что боль притупилась, он почти не чувствовал ее, даже когда слишком сильно нажал ладонью на рану. Разбитые губы распухли, в рот забилась земля, а сплюнуть не получалось. Мужчина был так близко к нему, что получилось разглядеть нити на его жестком белом одеянии с красным крестом… Одеяние врагов, одеяние крестоносцев, одеяние людей, что вторглись в его дом, убили его семью, ударили латной перчаткой по лицу и ткнули мечом в живот.       Мужчина поднял его на руки, легко, будто он ничего не весил, голова Вольфганга бессильно откинулась назад. Ладонь в кольчужной перчатке осторожно, почти по-отцовски, отвела волосы с его шеи. Он непонимающе приоткрыл глаза, но успел увидеть лишь рыжую прядь на бледном лбу, и горло коротко пронзило сверлами боли.       Чернота приняла его в благостные объятия, а когда он очнулся внутри полуразрушенного здания…       Сбитый с толку, испуганный, очень голодный.       …то увидел рядом только иссохший, обожженный труп в кольчужных доспехах и белом одеянии с красным крестом. Заходящее солнце еще светило на него, вычерняя глазницы и тени запавших щек. Над Акрой взвивался дым, вдалеке слышалось ржание коней и крики, а в воздухе витал тяжелый кровавый дух.       Что было дальше, Вольфганг не любил вспоминать и уж тем более не собирался рассказывать. Трудно быть сиротой в осажденном городе, когда у тебя нет ни дома, ни денег, а гораздо труднее — когда странный человек, враг, что-то сделал с тобой, и теперь твоя кожа горит на солнце, горло скребет удушающая жажда, а клыки режут губы.       На его родине о вампирах почти не говорили, вот только новая сущность сама внесла во все ясность.       Он очнулся — дрожащий от удовольствия до красной пелены перед глазами, окровавленный, стоящий над трупом торговки кувшинами. Несколько мгновений в пустоту. Вон он затаился и стены, в кромешной тьме, сам не зная, чего ждет, вот расслышал шаркающие шаги — торговка слишком поздно возвращалась домой, — и вот…       Насыщение. Металлический вкус на губах. И никакого страха, никакого отчаяния, никаких сожалений — ничего. Он утер рот рукавом. Скользнул взглядом по иссохшему трупу торговки, развернулся и неслышно побежал прочь.       Возвращаясь в памяти к этому моменту, Вольфганг думал, может, он не испытывал особого сочувствия к другим людям и до того, как стал вампиром. Может, ему на роду было написано стать солдатом или наемным убийцей.       А может, в глубине души он даже тогда знал: если не примет первое убийство, не сможет двигаться дальше и просто жить.       Кровь лилась в рот из разорванного горла, и Вольфганг вкушал ее, как зверь вкушает свою добычу, потому что тогда он, маленький и прячущийся во тьме, был скорее зверем, чем человеком.       С тех пор его разум и инстинкты дополняли друг друга, и это было прекрасно.       — Расскажите о том, кто пытался вас убить, — попросил Нолан.       — Не сейчас, — уязвленно отрезал Вольфганг. Слишком много воспоминаний за раз вгоняли в уныние и вызывали ярость, вдобавок, не получалось понять, что он произнес вслух, а что оставил при себе. — Ты что, не хочешь услышать, как я спасся из лабораторий?       — Хочу! — бросил Нолан поспешно. Как ребенок, что хочет выслушать страшную сказку, честное слово.       Вольфганг глубоко вдохнул, хотя уже многие сотни лет не нужно было дышать, и откинулся на спинку стула, скрестив руки на коленях. Он перебирал воспоминания, выстраивая их одно за другим, пока история цельно и ясно не проступила из тумана веков. Возможно, сложись все по-иному, он стал бы известным оратором — с его-то любовью рассказывать. Впрочем, не было смысла думать об этом. Какой смысл представлять жизнь, что никогда не наступит? Пускай он и прожил уже многие сотни лет, но выглядел как одиннадцатилетний мальчик, и это никогда не изменится. У него был один момент — нынешний.       Прекрасный момент.       Он взмахнул рукой и заговорил, проникновенно и глубоко, и тени на стенах плясали, вторя ему.       Когда Вольфганг — уже звавшийся именно так, как сейчас — впервые увидел Трэвиса, то замер. У вампира перед ним — взрослого вампира, если угодно, — аккуратно причесанные рыжие волосы отливали золотом от огня свечей, как от солнца, а лицо казалось таким понимающим и одухотворенным, что на мгновение показалось, будто именно он много лет назад держал Вольфганга на руках, прижимая к робе крестоносца…       Но такого, конечно же, быть не могло. Трэвис был молод, моложе, наверное, самого Вольфганга, но в глубине его глаз разливалась печаль, присущая лишь древним существам. Он управлял городом, одним из бесчисленных городов мира, — неофициально, разумеется, — и старался сделать жизнь вампиров там как можно удобней и безопасней. Обычно к такой ответственности стремились те, кто еще человеком занимал высокую должность или после обращения просто-напросто решил, что должен преобразовать и мир вокруг. Трудно понять и то, и другое, но одно он понимал прекрасно: мастера городов плели интриги, чтобы распоряжаться жизнями своих подчиненных, а их понятия об «удобстве и безопасности» не всегда соответствовали желаниям остальных.       Такие вампиры заранее не вызывали у него восторга.       — Бедное дитя, — протянул тогда Трэвис, и его глаза наполнились еще большим горем, чем прежде. С него впору было бы рисовать икону, святого, истязаемого муками. — Самое большее, что я могу для тебя сделать, — это оставить тебя на солнце.       Быстрее, чем Вольфганг успел пошевелиться, Трэвис поднял арбалет и устремил острие серебряного болта ему в грудь. Конечно, он был слишком милосердным, чтобы просто убить его выстрелом в сердце. Куда проще ранить Вольфганга так, чтобы он и двинуться не смог, и оставить его снаружи под солнечными лучами.       Это ведь и убийством не будет считаться.       Что этот вампир, что тот, кто его обратил, даже не спрашивали, чего хотел сам Вольфганг. Может, это черта всех остальных вампиров — думать, что лишь их точка зрения является истинной? Они считают себя милосердными, даже не задумываясь, как могут заблуждаться в своей долговечной гордыне.       Вряд ли милосердие вообще существовало.

***

      — Я думаю, он вернется, — закончил Вольфганг мрачно и впился пальцами в подлокотник кресла, выдирая из него обивку. — Мне нужно подготовиться.       А еще ему нужны верные люди. И, разумеется, верные вампиры. Он скользнул по Нолану задумчивым взглядом. Что ж, кто просит, тому воздастся. Правда, нелегко будет снова найти запас крови, которому можно будет открыться и в определенной мере довериться. Обращение Нолана имело как ряд преимуществ, так и ряд недостатков. Необходимо все взвесить. В конце концов, всегда оставался вариант убить его и уйти, заметая следы, если что-то пойдет не так.       Нолан кивнул, показывая, что все понял, и снова отвернулся к телевизору, но Вольфганг не собирался всю ночь просидеть в квартире. Спасибо большое, его и без того три дня продержали в камере! Пусть даже сейчас выбираться небезопасно, он предпочтет рискнуть.       — Собирайся. Мы выходим в город.       Он мог бы использовать другую формулировку. Допустим, «Идем на прогулку», но это звучало как фраза из уст пожилой домохозяйки, желающей выгулять свою любимую собачку. Вольфганг криво ухмыльнулся. Порой рядом с этим человеком он именно так себя и чувствовал.       Нолан коротко кивнул и нажал кнопку на пульте. Экран телевизора с запозданием погас, отдавшись в деснах гулким звуком, будто кто-то резко втянул воздух ртом.       Вольфганг потянул в сторону щеколду окна, и в комнату ворвался прохладный ветер. Нос различил мириады запахов — от соли моря и ила мелких речушек, тянувшихся то тут, то там, до почти выветрившегося аромата выпечки из закрытой булочной. И люди, сотни людских ароматов, так ярко, что голова закружилась. Взбудораженные, счастливые, печальные, нервные, испуганные — он словно видел, как с каждым толчком сердца кровь разносится по их венам, видел, как на коже выступают капельки пота. Вольфганг был осторожен все те годы, что жил в этом городе. Наутро люди не вспоминали о его гипнозе, а порезы и отметины на запястьях связывали с укусами насекомых. Если же не удавалось удержаться от убийства, он привязывал к мертвецам камни и сбрасывал в реку. В крайнем случае, можно было обратиться к странному старику с безумными веселыми глазами, что жил в трущобах: он умел избавляться от трупов, но его кровь даже по запаху отдавала гнилью, словно он и сам был одним из них.       Вольфганг выбрался в окно и спрыгнул на крышу, загудевшую под ногами, однако звук быстро стих; он шел легко, почти невесомо, не тревожа больше стальной черепицы. Из дымоходов кое-где поднимался дым. Ну прямо-таки пасторальная ночь, как на картине какого-нибудь художника.       Нолан ждал внизу. Он уже успел закурить, и серый виток от сигареты поднимался в небо, хорошо различимый в полумраке.       — Дай-ка и мне, — Вольфганг протянул руку. Нолан хмыкнул, но, помедлив, все же дал ему пачку и зажигалку.       — Так непривычно смотреть, как вы курите, ну честное слово. Словно малолетку подбиваю на вредную привычку.       Вольфганг ухмыльнулся, сжимая сигарету губами, чиркнул зажигалкой (всегда забавляла эта система — ударить по колесику и нажать на кнопку, попробуй разберись, если не знать, что делать) и втянул горьковатый дым. Он не курил в полном смысле этого слова, но иногда хотелось.       У моря с визгом носились дети. Со стороны родителей было крайне глупо позволять им беситься в ночное время. Даже оставив в стороне бедных работяг, что не могли заснуть от их воплей, с детьми ведь могло что-то и случиться. В конце концов, этот город был не безопаснее любого другого.       Вольфганг потрогал языком клыки, натянувшие губу. Жажда становилась сильнее с каждой минутой, но пить из запястья Нолана уже нельзя: тот и без того отдал много крови.       — Пойду поищу, где бы выпить, — бросил он с усмешкой. Нолан кивнул, тень улыбки коснулась его губ.       — Тогда я тоже. У нас как раз закончились деньги.       Они понимающе кивнули друг другу и разошлись. Вольфганг втянул носом воздух, выделяя из переплетений запахов самые особенные. Он мог бы влезть в чей-нибудь дом и, если там живет несколько человек, отпить у каждого понемногу, чтобы их слабость не так бросалась в глаза. Впрочем, им надо его сначала пригласить. Это тоже достаточно просто: стоит только прикинуться потерявшимся ребенком, и все пройдет как по маслу. В большинстве случаев срабатывало.       Вольфганг нашел дом, приткнувшийся ближе к окраине города. Окна не горели, но за шторами чудилась болезненная пульсация — хозяин смотрел телевизор? Горела свеча или камин? Впрочем, не пахло ни воском, ни хворостом.       Он шагнул к рассохшейся двери, утопающей в тенях каменного проема, но голова вдруг закружилась. Казалось, темнота вытягивается узким коридором, обхватывает его со всех сторон, и мир вокруг качается — того и гляди сбросит в разверстую влажную пасть, что скрывалась за дверью…       Вольфганг пошатнулся и невольно ухватился за дерево рядом. Он почти чувствовал, как отхлынула кровь от лица и от пота одежда облепила тело, хотя такого, конечно же, быть не могло. Он поспешно огляделся, но нигде не увидел никого, тем более Нолана. Хорошо. Если бы кто-то — кто угодно — стал свидетелем его слабости, Вольфганг бы убил за такое.       Он отбросил со лба прядь и ощерился во мрак. Все из-за воспоминаний о прошлом! Потому и пробудились потаенные, детские страхи, чувство, что постоянно преследовало его после обращения, но с годами становилось все реже и реже. Иссиня-черное небо пульсировало вверху, расчерченные тучами, где то и дело мелькали звезды, будто рассыпанные по платку зерна. Гудение в ушах медленно затихало. Все хорошо. Темнота и то, что скрывается в ней, не смогут причинить ему вреда.       Он — то, чего стоит бояться.       Вольфганг постучал в дверь. В глубине дома все ожило, всколыхнулось, шаги мягко потревожили пыльные ковры. Он закрыл глаза, вкушая миг, когда дверь прикроется и на лицо упадет росчерк света из прихожей.       Так и случилось. Он почти осязаемо ощутил щекой тепло, хлынувшее из приоткрытой двери, и взглянул на молодую девушку, что застыла на пороге. Ее белая рука отчетливо выделялась на фоне темной деревянной рамы.       — Простите, — всхлипнул Вольфганг, вытирая кулаками воображаемые слезы. — Я не знаю, как вернуться домой. Я гулял с мамой, но она куда-то ушла…       Лицо девушки сделалось жалостливым и слегка растерянным. Она была красива, даже очень: с правильными чертами лицами, алебастровой кожей и темными прядями, спадавшими на высокий лоб.       — Проходи, я сейчас. Тебе надо успокоиться.       Как забавно и странно одновременно, что людей всегда так просто обмануть.       Что-то, однако, настораживало в вибрациях ее голоса. Слишком спокойный. Слишком отточенные слова. Будто она знала, что он придет. Будто она… даже ждала.       Вольфганг напряженно замер, вскинув руки и готовясь в любой момент выпустить когти. Отовсюду ветром несло множество запахов и смешивало как назло — не получалось понять, был ли в доме кто-то еще или чудилось что-то странное в самой девушке.       Вольфганг мог войти в дом, положившись на удачу.       Мог развернуться и сбежать, как последний трус, чтобы поискать источник крови побезопаснее.       Мог переступить порог, не теряя бдительности, готовый к нападению…       Третий вариант был самым предпочтительным. В теории. На деле же Вольфганг, всегда берущий умом, а не силой, и вдобавок ослабленный, сам заведет себя в ловушку, если с домом и правда что-то неладно. Здравая осторожность никогда не мешала.       В прихожей призывно горела лампочка, ее рыжеватый свет выливался за порог. Вольфганг шагнул назад, не отрывая от нее взгляда, и скрылся во мраке улиц.       В другой раз вернется сюда.