Еще раз и с чувством

Расставшись с Айзавой на вокзале, они возвращаются в квартиру Тодороки. Айзава ворчал что-то о том, как провел весь день в качестве третьего колеса, о том, что делает для них, и Тодороки предполагает: чашки кофе в следующий раз будет недостаточно. Бакуго устает к девяти, веки с трудом держатся открытыми к десяти, и он пьянеет от усталости к половине одиннадцатого. Тодороки сидит рядом с ним на диване и ставит любимое шоу Бакуго: что-то о соревнованиях в кулинарии, и они едва ли уже его смотрят, когда время приближается к полуночи. — Хочу выбить из него все дерьмо, — наконец говорит Бакуго, все еще глядя в телевизор. Он не об участнике соревнования. Тодороки добродушно улыбается: — Да, я тоже. Вот такие взаимоотношения, построенные на взаимном доверии и уважении, но с плотно стиснутыми челюстями от осознания, насколько оба бессильны. До полуночи никак не узнать, была ли петля разорвана, но встречи с сегодняшними подозреваемыми оставили тяжелый осадок разочарования. Будет скучно, если петлю разорвали таким образом. Когда вообще то, с чем они имели дело, разрешалось так просто? Тодороки понимает, почему Бакуго злится. Они могли бы бегать по городу, пытаясь разорвать петлю, и понятия не иметь, кто, как, когда и почему ее замкнул, в то время как ублюдок, вероятно, смеется до колик, наслаждаясь видом трепыхающегося, пойманного в ловушку Тодороки Шото. — Значит, — говорит Бакуго, старательно сохраняя невозмутимость, — ты ни с кем не связывался? И Тодороки пытается вспомнить. На самом деле думать очень трудно, потому что Бакуго сдвинулся и закинул на него руки и ноги, словно предъявляет свои права; полностью занял его колени, головой уткнулся под подбородок, а Тодороки крепко обхватывает его поясницу в ответ. — Насколько я помню, нет, — задумчиво произносит он. — Обычно я провожу дни с тобой. — День, — поправляет Бакуго. — День, — легко соглашается Тодороки. — В самый первый я патрулировал город. Бакуго издает горловой звук — молчаливое «продолжай». — Остановил пятерых нарушителей. В последующих циклах я ими уже не занимался, потому что их не очень трудно поймать. — На этих словах Тодороки хмурится, задаваясь вопросом, правда ли его так легко заменить. Захваченный личной драмой, он мог взять целый выходной, а Земля продолжает вращаться. — После патрулирования Накахара-сан дала мне апельсинов. — При упоминании ее имени Бакуго ожидаемо хмыкает. — И ты зашел и почистил немного вместе со мной. — Ух ты, — сухо говорит Бакуго. — Какие мы молодцы. — А потом ушел около десяти, — заканчивает рассказ Тодороки. — Дай-ка я кое-что проверю. — Он хмурится, ерзая на коленях Тодороки, и протягивает руку к телефону, лежащему на кофейном столике. Тодороки легко пододвигает мобильный с помощью льда, и Бакуго благодарно хмыкает, разблокируя экран. Наблюдая через плечо Бакуго, как тот что-то печатает, Тодороки замечает взрыв непрочитанных сообщений. Что понятно: Бакуго Кацуки не переписывается, особенно после девяти вечера. — Расскажи мне еще раз о тех пяти людях, — приказывает Бакуго, и Тодороки пересказывает как можно детальнее. Начинает с карманника, коротко описывает случай со стрикером, потом говорит о мальчиках, которые пытались столкнуть старика в реку, о мужчине, который пытался совершить мелкую кражу в магазине и, когда его поймали, в отместку использовал причуду. Он заканчивает список последним злодеем, который разбил мужчине лицо о витрину магазина — под силой удара стекло разлетелось в разные стороны. Бакуго не сразу поднимает глаза, но показывает переписку. РОГА: блин, я не помню стрикера ЭЛЕКТРИЧЕСТВО: иногда нужно показать миру свои большие яйца КИРИШИМА: Бакуго, не думаю, что есть сообщения о стрикере? Но я нашел инфу про остальных. Тодороки пялится на текст. Затем смотрит на время. 22:54. Бакуго, легко спрыгнув с него, грациозно приземляется на обе ноги и направляется к двери. Тодороки следует за ним с гулко колотящимся сердцем и чуть не падает — так быстро пытается надеть ботинки.

***

Это многое объясняло. Стрикер c причудой временно́й петли; хоть весь день наслаждайся острыми ощущениями, веди себя как чокнутый — все без каких-либо мучительных последствий. У них остался только час до полуночи, и Тодороки тараторит, что должен был догадаться, это же единственное изменение в цикле, он должен был сообразить. Но Бакуго не слышит его или, даже если слышит, предпочитает не винить. Они вдвоем, без какой-либо конкретной цели или направления, отправляются на задание. Тодороки пытается выдавить из себя максимум, но разум тормозят наложенные воспоминания из предыдущих циклов, и он начинает описывать то, что помнит. Воспоминания о преступнике причиняют боль, словно он вспоминает дурной сон, поэтому Тодороки заканчивает описание не очень уверенно. Бакуго чертыхается, пока они бегут по улицам. — Имени нет? — Он был без одежды, — подчеркивает Тодороки, — и без документов. Полиция увезла его в участок для допроса. — Черт, — рычит Бакуго. — Умный ублюдок. И вправду умный ублюдок. Нет никакого способа узнать, где бы он мог быть; они могли бы тщетно обыскать весь Мусутафу, и Тодороки отбросило бы назад, к первым секундам после полуночи, оставив позади осведомленного обо всем Бакуго и вернув его к незнающему. А Тодороки не хочет покидать этого Бакуго. — Бакуго, — кричит он, и Кацуки поворачивается, так резко останавливаясь, что его аж заносит, и они протягивают руки друг к другу. Тодороки хватает его за запястье и тянет, оба синхронно поворачиваются и бегут вниз по другой улице. Он увидел кого-то, смутно похожего… Женщина оборачивается, когда Тодороки резко хватает ее за плечо. Сила хватки пугает ее, и она выворачивается, размахивая руками и сбивая с головы кепку — длинные, чернильно-черные волосы выбиваются и рассыпаются по плечам. У Тодороки замирает сердце. — Я обознался, — неубедительно говорит он, и ее шок переходит в дрожащий гнев, а затем в безропотное принятие, потому что это про-герой Шото и Граунд Зеро, и, должно быть, они занимаются чем-то важным. — Ничего страшного, — улыбается она, когда Тодороки наклоняется, чтобы поднять ее кепку. И тогда Тодороки замечает, как кто-то торопливо отступает, его лицо тоже скрывает бейсболка, и Бакуго двигается к нему первым. — Вот. — Тодороки сует кепку в руки женщины и, кивнув ей, бросается вслед за Бакуго. За Бакуго, который движется, как акула, учуявшая в воде кровь, ужасно трудно угнаться. Порывы ветра — ничто, пока они несутся по улицам, секунды перетекают в минуты, в часы, которых у них нет, а человек, которого они преследуют, скользкий, как змея. Все было бы уже кончено, если бы они могли использовать причуды, но здесь слишком много гражданских. На таком близком расстоянии взрывы Бакуго оглушили бы окружающих. Так лед и пламя Тодороки в пух и прах разнесли бы целую улицу. Так они стали бы силой самой природы. Поэтому, даже с будущим на волоске, оружие внутри них остается в ножнах. Им нельзя его сейчас выпускать. Добыча бежит. Охотники — по пятам. Бакуго дергается в сторону и сворачивает на другую улицу, а Тодороки продолжает упорно преследовать преступника. Теперь это не займет много времени; фора, которая была у бегуна, уменьшается с каждым шагом, и адреналин, бегущий по венам, скоро утихнет, забрав с собой остатки сил. Раздаются крики «Шото» от людей, которые его узнают, — трудно не узнать, — и довольно скоро перед ним расчищают путь. Маленькие преимущества профессии про-героя, размышляет он на бегу. С каждым шагом разум постепенно проясняется. Бакуго выскакивает из-за угла, валит убегающего мужчину на землю, и Тодороки на лету перепрыгивает через них. Лед вырывается из его запястья и, изогнувшись, сковывает лодыжки подозреваемого, придавливая его, словно якорем к морскому дну. Мужчина сопротивляется, но недолго, и Тодороки с холодным взглядом ждет, пока у того спадет адреналин. В конце концов он затихает. Его грудь тяжело вздымается. Бакуго, засунув руки в карманы, ногой сбивает с него бейсболку. — Это он, — говорит Тодороки, когда у самого выравнивается дыхание. Еще одним движением запястья он наращивает больше льда на чужих лодыжках, и тот перетекает, обхватывая запястье и шею, и полностью прижимает человека к асфальту. Тодороки подумывает о возведении иглу, чтобы дать им немного уединения. Они привлекли внимание и уже собрали вокруг небольшую толпу. — Эй. — Бакуго присаживается на корточки рядом с мужчиной. — Какая у тебя дерьмо-причуда, говнюк? Тот закатывает глаза. — Ты знаешь, что это за дерьмо, говнюк. — Гребаный озабоченный чмошник, — тут же выпаливает Бакуго в захлестнувшем его гневе, и Тодороки достает мобильный, чтобы позвонить Айзаве. — Я даже не негодяй, — усмехается мужчина. — Вы нападаете на гражданского. И благодаря этой способности моя биография чиста как стеклышко. Кто, черт возьми, вам поверит? Про-герой Шото, третий в рейтинге лучших в стране, и про-герой Граунд Зеро, занявший второе место, скептически смотрят на него. Сейчас 23:36. Айзава не берет трубку. — Растопи лед, доставим его сами, черт возьми. — Ладони Бакуго нагреваются, начиная выделять нитроглицерин, и Тодороки взмахивает рукой — тонкая огненная струя вырывается из пальца и обтекает ледяной ошейник вокруг шеи мужчины. Кожа под ним уже покраснела от холода. Тодороки фиксирует запястья и лодыжки. Бакуго подхватывает его, как мешок с картошкой, и они снова бегут.

***

Сейчас 23:46, и Айзава не подходит к двери. — Черт возьми! — кричит Бакуго и пинает дверь. Он смотрит на свои ладони, затем поднимает одну, светящуюся ярко-оранжевым. — Подожди, — останавливает Тодороки. Его лед быстро разбивает окно и, кружа и извиваясь, начинает вслепую возиться с дверным замком. Затем, когда закрадывается тревога и пошатывает его рассудительность, он пробивает дверь льдом. Бакуго смотрит на него. Нет причин так на него смотреть, потому что применительно к уничтожению собственности это технически менее разрушительный способ. — Айзава-сенсей, — кричит Тодороки, и его сердце заходится так сильно, что, кажется, стучит в самом горле. — Вы дома? Ответа нет. Они врываются внутрь, открывая все двери, но нигде нет знакомого, завернутого в ярко-желтый спальный мешок тела, в котором угадывался бы их бывший учитель. — Черт, — выплевывает Бакуго. — Ха! — выдает злодей. Раздраженный, Тодороки срывает его с плеч Бакуго и швыряет о стену. Мужчина с криком ударяется о нее и падает на пол. Прежде чем он успевает сориентироваться, Тодороки уже там — из-под подошв его ботинок на полу проступает лед. — Кто ты? — кричит Тодороки, вскрывая все карты в последние отчаянные минуты. — Кто знает. — На лице злодея ухмылка победителя. — Зачем ты заманил меня сюда? — Ты первый поймал и запер меня, — язвит злодей. — Если бы ты этого не сделал, я бы не стал мстить. — В тусклом свете квартиры его глаза вспыхивают фиолетовым. — Но вообще ты не должен помнить о зацикленности. После того, как я увидел, что ты не стал патрулировать, а сразу появился в нужном месте в нужное время, я понял. И каждый цикл пытался стереть твою память. Бакуго оказывается рядом, поднимает мужчину за шею, пока его ноги не отрываются от пола. Они словно снова бессильные подростки. Человек, которого они искали, прямо перед ними, а они ничего не могут поделать, оказавшись во власти незарегистрированного пользователя причуды. — Я найду тебя и заставлю заплатить, — усмехается Бакуго. — Сомнительно, — хрипит мужчина, задыхаясь от недостатка кислорода, но смерть как хочет оставить последнее слово за собой. — Ты ничего не вспомнишь. Бакуго обнажает зубы, его рука опасно сжимается. Затем он его отпускает. Мужчина камнем падает на пол, втягивая воздух огромными судорожными глотками. И смеется, сначала тихо, а затем пронзительно. Тодороки смотрит, не отводя взгляда. Мир меркнет в глазах, в ушах блеклый, затухающий гул жизни, и смех злодея эхом раскатывается в черепе. Его кровь закипает, все отрицание происходящего вырывается наружу, сухой лед кристаллизуется на поверхности кожи, а голубое пламя искрится на кончиках пальцев. Он думает сделать то, о чем обычно никогда бы не подумал. Бакуго обхватывает его запястье, и мир снова окрашивается в цвета. — Успокойся, — говорит Бакуго, как лицемер. — Пойдем.

***

Цукаучи пялится на них, когда они буквально врываются, и Тамакава подскакивает и поспешно отдает честь, когда встречается с ними лицом к лицу. Тем не менее они выслушивают сокращенную версию дневных событий и соглашаются попытаться идентифицировать мужчину. Бакуго приказал снять отпечатки пальцев, надеясь, что злодей их не выжег, и они осматривают руки мужчины, а тот хмурится. Теперь они ждут в комнате отдыха. Часы на стене громко тикают, и колено Тодороки не может перестать подпрыгивать. Бакуго меряет шагами комнату. До полуночи осталось всего несколько минут. — Бакуго, — печально говорит Тодороки, потому что считает стакан полупустым. — Половинчатый, — на полушаге останавливается Бакуго. Тодороки похлопывает по сиденью рядом с собой, и Бакуго, не колеблясь, легко плюхается на него. Его губы сжаты, глаза — не беспокойные, но на грани, и Тодороки подносит пальцы к его лицу, пытаясь остаться в этом моменте навсегда. — Всего лишь еще одна петля, если узнаем имя. — Он старается не поддаваться сомнениям: это неизбежно. — Да. — Бакуго, закрыв глаза, подается навстречу прикосновению и скулами легонько подталкивает ладонь Тодороки. Он обхватывает щеку, кончиками пальцев играет с челюстью Бакуго, и Тодороки перестает дышать, когда Бакуго поворачивает лицо, чтобы поцеловать внутреннюю сторону обнаженного запястья. Часы тикают в полицейском участке как мучительное напоминание. Тодороки придвигается, отчаянно желая прикоснуться к Бакуго, и вспоминает, что нужно сделать вдох, только пять тиков спустя, когда руками сминает футболку Бакуго, сидя у него на коленях. Сначала они целуются томно, останавливаются, затем торопливо, обнимают друг друга, словно они единственное, что удерживает их вместе, две души, сплетенные в одну, отважившиеся пуститься во тьму неизвестности. Бакуго до синяков сжимает его бицепсы, и Тодороки хочет этого, жаждет постоянного напоминания и так же крепко хватается за шею и плечо Бакуго. — Я буду скучать по тебе, — говорит Тодороки с новым тиком секундной стрелки. — Я самый первый человек, которого ты увидишь, — фыркает Бакуго, закатывая глаза, но они оба знают: это не одно и то же. — Масами Китамура, родился 3 марта 1983 года, — кричит Тамакава, врываясь в комнату. Еще один тик. Он вопит, когда видит их в объятиях друг друга, прикрывает глаза, а его покрытое мехом лицо теплеет. — Расскажи мне в самом начале, — требует Бакуго. Минутная стрелка занимает новое деление.

***

Сейчас полночь, и три пальца Бакуго засунуты глубоко в него. — Бакуго. — Тодороки шипит от ощущения такой интимной наполненности. — Подожди. Пальцы Бакуго тут же беспрекословно застывают. Пятого цикла более чем достаточно. Зная Бакуго, он бы взбесился, что у Тодороки ушло столько времени на то, чтобы рассказать ему в самом начале. Он смотрит на Бакуго, впитывая выражение его лица, и холодеет. Хочется пойти на попятную. Он мог сказать Бакуго сдвинуть пальцы выше и левее, и они потерлись бы о его простату, посылая поток удовольствия через все тело, от головы до пальцев ног. Он мог бы легко наслаждаться этим. Холод постепенно покинет тело, и он будет наслаждаться тем, как его трахают, будет скручивать простыни в руках, принимая от Бакуго все, чего только захочет. И Бакуго поймет, потому что Бакуго умный человек и Тодороки любит его блестящий ум. Бакуго попытался бы скрыть беспокойство, но оно просачивалось бы наружу, как сквозь грозящую прорваться плотину, и Бакуго стискивал бы зубы и смотрел на него так, словно вообще ни хрена его не знал. Холод продолжает просачиваться глубже и вытеснять любое возможное удовольствие из его вен. Тодороки смотрит на Бакуго, понимает, что стал профессионалом в трахе, потому что так много раз исполнял эту песню и танец, и думает о первом разе, о дрожи в руках Бакуго и колотящемся сердце Бакуго, и чувствует, как его захлестывает стыд. Это просто смешно. В конце концов, он спал только с Бакуго, так что формально это не измена. Но он думает о Бакуго, который считал, что он изменял, о его дрожащих руках, о том, как его глаза блестели от слез… и понимает, что это и вправду ужасно. — Я в петле времени, — быстро выпаливает он. Эмоциональное подавление. — И я в порядке. Бакуго пристально смотрит на него, а затем опускает взгляд на простыни между ними. Он несколько раз моргает невидящими глазами, проводя какие-то мысленные вычисления, и Тодороки с колотящимся в горле сердцем терпеливо ждет, пока Бакуго закончит. — Какого хрена, — произносит Бакуго. Истинно красноречивый мужчина. — В этом нет никакого гребаного смысла. Потому что, честно говоря, таки да. Во второй части так точно, потому что почти любой потерял бы чертов рассудок в петле времени, которую помнит только он. Правда в том, что Тодороки Шото не в порядке. — Ты собираешься приготовить мне завтрак, — продолжает Тодороки. — Все мое самое любимое. Собираешься уехать пораньше, чтобы встретиться с рыбаком за два города отсюда, потому что хочешь, чтобы рыба была как можно более свежей. — Нет, черт возьми, нет, — быстро говорит Бакуго, и его лицо нагревается, румянец проступает на щеках. Тодороки скашивает на него взгляд. — Какого хрена, — говорит Бакуго после многозначительного молчания, которое не дает понимания, насколько Бакуго догоняет смысл происходящего. Тодороки наблюдает, теребя уголок наволочки, чтобы чем-то занять руки, и ждет. — Ладно. — Бакуго встречается с ним взглядом. Он медленно и осторожно вынимает пальцы из Тодороки и отстраняется. — Расскажи мне. Бакуго как по щелчку может переключаться с личного на дела и сосредотачиваться на предмете обсуждения до такой степени, что остальные едва ли поспевают за ним, но он просто выглядит нелепо, действуя как профессионал, с твердым членом между ног. — Я знаю его имя, — честно говорит Тодороки, с таким же все еще твердым членом между ног. Честность — лучшая политика, сказал ему кто-то давным-давно, и потребовалось много времени, чтобы он прислушался. — Масами Китамура. Днем выдает себя за бизнесмена и время от времени совершает непристойные поступки, откатывая время к началу дня, а мы все ничего не замечаем. В прошлых петлях он пытался стереть мои воспоминания. — Понятно, — произносит Бакуго, все еще твердый. Он горбится, уперев локти в бедра, и сводит брови к переносице, задумавшись. — В прошлый раз ты велел рассказать тебе в самом начале. — Тодороки чувствует себя немного неуверенно, словно сейчас все испортил, но он всего лишь педантичный кусок дерьма, когда дело доходит до самозащиты. Бакуго медленно обдумывает, обмозговывает услышанное. Тодороки видит, как крутятся шестеренки в его голове, пока он рассматривает альтернативную версию: Тодороки, полный знаний, лжет ему, и Бакуго, полный невежества, с лапшой на ушах. Честность — лучшая политика. Бакуго долго, страдальчески вздыхает и цокает языком. — Тогда, наверное, придется идти в гребаное отделение полиции и искать его. По всему телу Тодороки растекается медленно нарастающее облегчение. Оно начинается внизу живота, затем распространяется на грудь, ослабляет давящее чувство в легких, напоминая, что надо дышать, и побуждает плечи расслабиться. Теперь, освободившись от навязчивых мыслей, Тодороки, который все еще тверд, смотрит на член Бакуго. Тот опадает, совсем чуть-чуть, и Тодороки чувствует, как при виде этого что-то всколыхнулось у него внутри. Ни один уважающий себя мужчина не приходит в такое возбуждение, видя, как член Бакуго Кацуки переходит от идеальной твердости к чуть более вялой. На мгновение он оплакивает потерю чувства собственного достоинства. Затем полностью отбрасывает чувство стыда. — Хочешь, чтобы я позаботился об этом? — небрежно произносит он с колотящимся в горле сердцем и указывает на колени Бакуго. Теперь очередь Бакуго покоситься на Тодороки. — Зачем бы тебе это делать? — резко спрашивает он. И Тодороки думает: если это последняя петля, если они смогут выбраться, то он не может все испортить. — Я уже делал это раньше, и тебе понравилось, — дипломатично говорит он. — Я хочу сделать тебе приятно. Бакуго сильно и резко втягивает воздух, но удерживает взгляд. В нем напряжение, которое Тодороки узнает, упрямство, с которым он мог бы спорить с кирпичной стеной за то, что стоит у него на пути, и он долго смотрит на колени Тодороки. — Я хочу тебя, — говорит Тодороки с решительностью, опасно близкой к резкости и тому, чтобы толкнуть Бакуго вниз и проделать с ним свои грязные дела. — Отлично, — сплевывает Бакуго, будто его держат под прицелом стирающей причуды пули, откидывается на локти и раздвигает ноги. Слегка обиженный, Тодороки устраивается между ними. Он вспоминает, что делал в прошлый раз и что нравилось Бакуго, как тот трахал его в рот, используя для собственного удовольствия, и, схватив руки Бакуго, вплетает их в свои волосы. Облизнув губы, он резко втягивает воздух через нос и медленно выдыхает. Пора щедро вознаградить Бакуго за оказанное доверие. Он заново медленно знакомится с его членом. Рукой обхватывает основание, чтобы дрочить ему, нежно облизывает головку и этим вытягивает из Бакуго вздох и мычание; бедра Бакуго подрагивают, и он пытается удержать их неподвижными. Спрятав зубы за губами, Тодороки медленно, с наслаждением опускается. Руки Бакуго легонько толкают его голову, и он опускается все ниже, сильнее с каждым толчком, и вскоре Бакуго вскидывает бедра и уже надавливает на макушку, сжимая волосы в руке. Головка члена трется о небо, а затем скользит дальше вниз, сантиметр за сантиметром, пока Тодороки, плотно его обхватив, не начинает стонать и не утыкается носом в жесткие волосы ниже пупка Бакуго; он замирает так на секунду, чтобы просто сделать вдох. Не паникуй, думает он, потому что паника означает зубы, и он втягивает щеки и сосет, языком ласкает нижнюю часть члена. Бакуго становится смелее и начинает задавать свой ритм, подбрасывать бедра, чтобы трахать рот короткими, резкими толчками, он стонет, как будто уже близок, и, и… Опять, думает Тодороки, когда Бакуго спускает ему в горло; в уголках глаз проступают слезы. Он пытается проглотить столько, сколько может, захлебывается и кашляет, сперма капает с губ и течет вниз по подбородку, но он остается неподвижным, несмотря на дрожь и толчки Бакуго. Он сжимает губы вокруг горячего ствола и, очистив его языком, с чпоком отрывается, стараясь скрыть, как поморщился из-за вкуса. Остекленевший от оргазма взгляд Бакуго прикипает к нему. Предэякулят сочится с его собственного члена и пачкает живот — досадный побочный эффект от минета, и дымка похоти спадает с Бакуго, когда он замечает. — Позволь мне. — Это единственное предупреждение, которое получает Тодороки, прежде чем Бакуго толкает его назад и опускается, чтобы попробовать на вкус. Каким-то образом Бакуго удается удивить его, несмотря ни на что. Рот Бакуго на его члене — это экстравагантность, которую Тодороки еще не имел удовольствия испытать, и он поднимает ноги, чтобы зажать его голову между бедер. Раздвинув их, Бакуго наклоняется и облизывает член, а затем копирует его предыдущие действия, обхватив основание рукой. А поскольку Бакуго все превращает в соревнование, он, тщательно прикрывая зубы, обхватывает губами член и опускается вниз одним плавным движением. Тодороки резко вскидывает бедра, Бакуго давится и отрывается, слезы текут из уголков глаз, и Тодороки не может не чувствовать себя немного виноватым. Но Бакуго приходит в себя и теперь удерживает бедра Тодороки, чтобы не дать им подняться. Его рот снова накрывает член, язык влажный и мягкий, горячий, изгибается на нижней части члена, и, боже, Тодороки теперь понимает, почему Бакуго всегда кончает в течение нескольких секунд после того, как Тодороки начинает его так обхаживать. Он стонет так громко, что едва слышит непристойное чавканье рта, который смыкается на члене идеально тугим кольцом, и Тодороки даже не может приподнять бедра, чтобы попытаться получить больше этого влажного тепла. Он стонет и сжимается всем телом, бедра отчаянно пытаются податься вверх, а Бакуго втягивает щеки и скользит еще ниже. Затем Бакуго стонет, и вибрации вокруг члена достаточно, чтобы Тодороки толкнуло за грань. Тодороки вскрикивает и кончает, звук вырывается из груди, словно сам Бакуго вложил его туда. Бакуго давится и отстраняется, всем телом сотрясается от кашля и пытается сглотнуть, ведь это его первый минет. Его реакция выводит Тодороки из эйфории, он приходит в себя, пока удовольствие продолжает просачиваться в каждую клеточку, в его кости, которые словно превращаются в желе, и он чувствует, что это возмездие за его собственную первую попытку. — Можешь выплюнуть. Бакуго свирепо смотрит на него и, показав средний палец, сглатывает — кадык заметно подпрыгивает на шее. Возможно, в следующий раз он скажет, что глотают только неудачники. Может, тогда Бакуго не будет воспринимать проглатывание спермы как вызов. — Я тоже могу это сделать, придурок, — говорит Бакуго со слезами боли в глазах и подсыхающими капельками спермы вокруг рта, и Тодороки закатывает глаза, а потом они целуются. Целоваться с ней ужасно, но в груди Тодороки становится куда легче, чем обычно. Язык Бакуго влажный и скользкий, и он желанный гость во рту Тодороки. Все следы мятных конфеток или жареного риса сменяются горьким вкусом — его, Тодороки, вкусом, — и мысль о том, чтобы переписать что-то из прошлого и заменить настоящим, этой петлей, где так много оставалось неизменным, а менялось что-то столь незначительное, отправляет его в нисходящую спираль безумного счастья. Он обхватывает пальцами уши Бакуго и играет прядями его волос. Бакуго притягивает его ближе, прижимает обнаженную грудь к груди, но они ничего не делают с этой близостью, предпочитая просто наслаждаться теплом друг друга. Когда они расстаются, Тодороки на седьмом небе от счастья, а Бакуго не может перестать на него смотреть. Кацуки быстро протягивает руку и хватает упаковку презервативов. Бросает ее в сторону ванной. Она с глухим стуком ударяется о полуоткрытую деревянную дверь и безобидно падает на пол — всего лишь розовое пятно на совершенно белом кафеле ванной. — Я устал, — говорит он и ложится. Тодороки поудобнее устраивается рядом, перекидывая руку и ногу через Бакуго, чтобы просто прикасаться к нему. Пальцами играет с крошечными шрамами, которые усеивают его тело, и другими уникальными отметинами, которые делают Бакуго именно Бакуго. Он думает о том, чтобы провести целый день, очерчивая их все своим языком. Бакуго фырчит, вытаскивая из-под них простыни — в основном чистые, — и аккуратно накрывает их обоих. Посыл ясен. Спи. Мы проснемся утром и со всем разберемся. Тодороки засыпает, положив голову на грудь Бакуго.