Еще раз и с чувством

Сейчас полночь, и три пальца Бакуго засунуты глубоко в него. От этого ощущения Тодороки вздрагивает — только что ведь спал в ночном поезде, который вез его обратно в Мусутафу, — и поднимает глаза. На гладкой шее Бакуго ни следа засосов. Ему хочется кричать. — Бакуго, подожди. — Он обхватывает чужое запястье. — Что? — спрашивает Кацуки, но его пальцы замирают. «Это уже четвертый раз», — думает Тодороки, и уже можно бы сказать этому засранцу, что он настолько эмоционально закрыт, что их замкнуло во временной петле. Но вместо этого вылетает: — Я не люблю боль. — Ладно?.. — Бакуго вытаскивает пальцы. — В этом и цель подготовки — чтобы тебе потом не было больно, идиот. — Я буду чувствовать себя лучше, если ты подготовишь меня больше, — словно ссылаясь на собственный опыт, говорит Тодороки. Зная, что морщинка на лбу Бакуго означает, что тот думает: «что-то случилось», «что-то не так», Тодороки спешит исправиться: — Я разузнал. — Я думал, что достаточно тебя подготовил, — хмурится Бакуго. — Ты растянут. — Спасибо. — Шото закатывает глаза. — Десять минут назад ты не был таким наглым, — бормочет Кацуки, но снова наносит смазку на пальцы. Он вставляет один палец, потом второй, и, наконец, их снова три. Но на этот раз он опускает голову между ног Тодороки и облизывает края ануса вокруг растягивающих его пальцев. От удивления Шото стонет. Широко раскрыв глаза, он падает на спину и в полном замешательстве смотрит, как Бакуго ритмичными мазками смачивает края его дырки. — Нормально? — Бакуго, — голос Тодороки срывается на каждом слоге, — я… Согнув пальцы, Кацуки трет, скользит ими внутри, и жалобы Шото пресекаются хныканьем, которое перерастает в полузадушенные, вперемешку с тяжелыми вздохами, стоны. Вздрагивая, он кусает собственный кулак. — Я просто делаю то, что ты сказал, — дерзко говорит Бакуго. Отстранившись, он перекладывает Тодороки на живот и подсовывает ему под бедра еще подушки. Сильные руки раздвигают ягодицы, и Шото в предвкушении напрягается, а потом Кацуки, наклонившись, зарывается между ними носом и ртом. Зарождающиеся попытки протеста вновь сметаются охом, переходящим в прерывистые стоны. Он вскрикивает и, схватив другую подушку, утыкается в нее лицом. Пытается приподняться на локтях, но они, ослабев, разъезжаются. Может, ему просто нужно умереть до того, как придется пережить этот позор: кончить, как сверхчувствительная шлюха, в (формально) ночь потери девственности, со стонами и скулежом, словно уже скакал на этом родео раньше, в то время как Бакуго с языком в его заднице остается спокойным и собранным. Его разум уже почти не сопротивляется, так привык к проникновению, и тело легко открывается навстречу подготавливающему его Бакуго. С мокрой дырки капает слюна, Кацуки жадно пожирает его, и ноги дрожат от медленного и уверенного скольжения языка. Прежде чем Тодороки даже осознает это, он начинает вращать бедрами в такт толчкам, отчаянно желая большего. Он ахает и стонет, приглушенный подушкой, — Кацуки облизывает его достаточно долго, чтобы вскружить голову. — К черту ее. — Бакуго выдергивает из-под него подушку и отбрасывает через плечо. Затем хватает Тодороки и тянет назад. Тот поддается, неуклюже взмахивая непослушными руками, и Бакуго держит его двумя руками за талию, перехватывая ноги. — Получай, — приказным тоном говорит Бакуго и снова засовывает язык в анус. Тодороки неподвижный и ослабевший от наслаждения — у него нет и шанса ослушаться. То, что Бакуго прямо там, неизбежно перетягивает все внимание, и Тодороки стонет, как заезженная пластинка. С течением времени голос становится все более скрипучим и хриплым, из-за чрезмерной чувствительности слезы скапливаются в уголках глаз и смачивают шелковые простыни. Его налитый кровью член при каждом движении бедер покачивается между ног и умоляет о прикосновении. Рука Бакуго задевает его в легком, как перышко, касании, и Тодороки кончает так сильно и громко, что чувствует, как какая-то его часть просто ломается, пока он бьется в конвульсиях в руках Бакуго и растворяется в ничто. Ошарашенный, Бакуго отпускает его. Это не он. Это его разум после трехкратного обнуления. Но Бакуго этого не знает, потому что смотрит на него так, словно видит впервые, а у Тодороки едва хватает сил сообразить, что он выхватывает краем глаза через плечо. Скользнув вперед, Тодороки упирается лбом в изголовье кровати и думает, что ему очень хотелось бы поднять белый флаг и надеяться, что в эту абсурдную ловушку времени попадет кто-то еще и сам разберется со злодеем. Мысли перетекают медленно и тягуче, как мед. Ему нужно время, чтобы перевести дыхание и просто подумать. Первый толчок члена Бакуго заставляет Тодороки застонать от переизбытка ощущений; руки Бакуго дрожат, пока он пытается на время застыть. Он проникает так медленно, как только может, с невыносимым, умопомрачительным давлением, и к тому времени, как он входит полностью, Тодороки уже близок к плачу навзрыд. Бакуго легко скользит в него и из него: он расслаблен и податлив из-за слюны, смазки и пальцев; и Тодороки едва ли может остаться равнодушным, когда Бакуго так нежно его трахает. Его трущийся о шелковые подушки член начинает снова твердеть. Теперь, когда Бакуго сосредоточен только на том, чтобы брать, Тодороки выпадает возможность восхититься гибкостью его рук и силой, которые из просто крепкого и красивого телосложения превращаются в живое оружие. Бакуго трахается так, будто знает, на что способно его тело, каждый толчок вперед и рывок назад требуют от него все большего и большего. В конце концов Бакуго начинает в него вбиваться, и эта стремительная, направленная на его простату сила заставляет Тодороки задыхаться. Каждый толчок теперь нацеливается именно на простату, Бакуго по-звериному быстро и резко двигает бедрами, и Тодороки нравятся такие изменения — с каждым порывистым движением предэякулят капает с кончика его члена. Бакуго трахает его, стонет и кряхтит от того, как сжимается его дырка, и только их стоны и шлепки кожи о кожу наполняют комнату. Наслаждение стреляет вверх по позвоночнику, поднимаясь, словно готовый к извержению вулкан, и Тодороки, с именем Бакуго на губах, кончает снова — даже без прикосновений к члену, если не считать трения о подушку. Медленно, с тяжелой, словно набитой ватой головой Шото постепенно приходит в себя. Бакуго все еще толкается, наваливается на Тодороки сильнее, тесно прижимаясь грудью к его скользкой спине и обхватывая руками его грудь. Кусает за шею, за широкую спину, при этом продолжая резко вбиваться бедрами, словно он машина. Удовольствие пронзает усталое тело Тодороки; только начавшие рассеиваться искры страсти уступают место новым, и он поворачивается в попытке схватиться за Бакуго. Просто чтобы иметь что-то под руками. — Тодороки. — Бакуго прижимается губами к его плечу. — Я сейчас… — Да, — задыхаясь, говорит он, — давай. Получив разрешение, Бакуго стонет его имя и кончает, пульсируя внутри Тодороки и наполняя презерватив. Бедра дергаются, оргазм продолжает обрушиваться на него, он задыхается и, сотрясаясь, громко стонет. Затем, плавно выскользнув, Бакуго кое-как плюхается на спину рядом с Тодороки. Грудь тяжело вздымается, и он жадно глотает воздух. Тодороки, лежа на животе, протягивает руку. Какое-то время ищет на ощупь, но в конце концов их пальцы переплетаются. И, удовлетворенный, он засыпает.

***

Он просыпается с багровыми следами укусов по всей спине, и Бакуго уже здесь: поднос заботливо поставлен на тумбочку рядом с кроватью. Тодороки, все еще завернутый в шелковые простыни, переворачивается на груде подушек, и от запаха слишком знакомого завтрака у него сводит живот. — Опять, — бормочет он себе под нос. Бакуго застывает, и Тодороки, широко раскрыв глаза, подрывается с постели. — Приснилось, — быстро говорит он, ложь колотится в груди. В собственной коже становится тесно, словно она натянута на самые кости, и покалывание в животе перебирается дальше, ползет вверх по позвоночнику, пока он пытается взять себя в руки. — Что приснилось? — Бакуго скрещивает руки на груди. — Еще рано, — вместо этого говорит Тодороки, отвлекая внимание. Теребит край красных простыней, прикрывающих его тело. — Можно мне сначала поесть? Какое-то время вопрос висит между ними в полной тишине. В конце концов Бакуго вздыхает, проводя рукой по волосам, словно хочет поспорить, но потратил столько времени на подготовку, что не хочет портить этот момент хотя бы для себя, и сердце Тодороки медленно падает в груди. Он хотел бы, но не может заставить себя прикоснуться к руке Бакуго. — По крайней мере, сначала почисти зубы, — впервые требует Кацуки, а затем вылетает из спальни.

***

Завтрак — забавное занятие. Тодороки представляет приключения на мотоцикле из последней петли, свежий утренний воздух, тепло и твердость прижатого к нему тела Бакуго, пусть и полностью одетого, но это все равно кажется таким интимным. Несправедливо, понимает он, подцепляя кусочек лосося. Он переживает все эти моменты, сохраняет в маленькие личные ячейки в памяти, а Бакуго даже не помнит ничего из этого. Завтрак тяжело оседает в животе, а Тодороки стоит голый в спальне Бакуго. Он уже обтер себя теплым полотенцем и, избавившись от липкой смазки, направляется к шкафу, чтобы вытащить водолазку и спортивные штаны. Затем, вооружившись лишь подносом с аккуратно сложенными тарелками и мисками, направляется на кухню. Бакуго сидит за столом, подперев голову рукой, и смотрит новости по телевизору, вещающему из гостиной. Он отключает звук, как только входит Тодороки. Раздается звон фарфора о раковину, пока Шото торопливо моет посуду, используя слишком много моющего средства и недостаточно воды. Тодороки ставит ее на полку для сушки и наконец-то оборачивается. — Я застрял во временной петле, — признается он, поднимая руки. — Я уже трижды повторил с тобой этот день. Это четвертый. Кацуки плавно встает, двигаясь так, словно он на задании, и бьет Шото по лицу.

***

Их потасовка длится недолго. Тодороки падает после удара Бакуго, ноги и так до сих пор дрожат, тело все еще болит, и Бакуго седлает его, схватив за водолазку. Он с силой тянет Тодороки вверх, комкая ткань в руках, и Тодороки вздрагивает, когда понимает, что глаза Бакуго слишком блестят, чтобы быть сухими. — Пошел ты, — сплевывает Кацуки. — Пошел ты, придурок! Вот так надо мной издеваться! Пошел ты! — Прости, — извиняется Тодороки, что их обоих повергает в панику. Набравшись решимости, он дрожащими пальцами дотрагивается до запястья Бакуго. — Мне очень жаль. Бакуго смотрит на него тяжелым взглядом. Тодороки ждет с бешено колотящимся в груди сердцем. Внезапно Бакуго отпускает Тодороки и встает. Его гнев рассеивается так же быстро, как и появился, и он протягивает Шото руку. — Больно. — Тодороки ощупывает затылок, словно удар головой о кафельный пол причинил больше боли и затмевает благодарное облегчение, разливающееся по всему телу. — Чуть не получил сотрясение мозга. И принимает руку Кацуки, прежде чем тот сумел бы ее убрать.

***

Сначала они идут в квартиру Тодороки, чтобы тот надел свежую пару нижнего белья. Потом — к Айзаве, и в руках Бакуго горячая чашка кофе. Двойные сливки, одна ложка сахара. В восемь Айзава открывает дверь с затуманенными, сонными глазами. Тодороки выхватывает чашку кофе из рук Бакуго. — Сенсей, я в петле времени. В прошлый раз вы сказали, какой кофе предпочитаете. Я был бы очень признателен, если бы вы помогли мне выбраться. Айзава делает глоток, издает очень довольный звук, а затем понимает, что только что сказал Тодороки. — Вот как, — бормочет Айзава. — Черт побери. Он отступает в прихожую, пропуская их обоих внутрь.

***

Бакуго застывает рядом с Тодороки, в миге от того, чтобы взорваться, когда тот спокойно записывает список людей, которые занесены в базу как обладатели временны́х причуд. Один из них живет в городе, до которого целый день пути, и Тодороки надеется, что до него очередь не дойдет. Хотя, сказать по правде, Тодороки и не прожигал время в петлях впустую: они устранили пятерых из десяти уже известных пользователей причуд. Поэтому в глубине души Шото подозревает, что Кацуки больше кажется проблемой то, что он не попросил о помощи его, а вместо этого обратился к Айзаве, и это предположение вызывает прилив съедающей сердце нежности. — Так почему этот ублюдок нацелился на тебя? — спрашивает Бакуго, раздраженно скрестив руки. — Если бы я знал, — мягко говорит Тодороки, — это бы, наверное, помогло понять, кто злодей. — Скорее всего, это не один из этих ублюдков, — взмахивает рукой Бакуго. — Сомневаюсь, что тот, кто зациклил тебя на весь день, был бы в регистре. — Мы не можем знать наверняка, — говорит Айзава. — Это разумное предположение, Бакуго, но методический подход может оказаться самым лучшим. Он поднимает глаза и, прищурившись, смотрит на Тодороки. То ли от усталости, то ли из-за подозрительности — Шото никак не может понять, о чем думает его учитель. — На что похожа петля для тебя? Тебе больно? — Э-э, — медлит Тодороки, в то время как Бакуго застывает рядом с ним. Румянец медленно заливает лицо Бакуго, а лицо Тодороки спасает только его причуда. — Нет. — Тогда можно быть методичным. — Айзава трет глаза рукой. — Спланируй эффективный маршрут для трех из них, они все недалеко от Осаки. Поскольку сегодня мы начинаем раньше, их будет легче найти. — Таким и был план, — говорит Шото. — То же самое вы сказали вчера, перед тем как мы отправились в Хакодате. Айзава произносит «вчера, Хакодате» с насмешливым фырканьем и исчезает в глубине своей квартиры. Между ними воцаряется тишина, двое взрослых мужчин плюхаются на продавленный диван, и у Тодороки аж зудит прикоснуться к Бакуго. Он скользит рукой, пальцы танцуют вокруг, пока, наконец, их мизинцы не соприкасаются, и Бакуго с раздражением поднимает глаза. — Что? — ледяным тоном спрашивает он. — С тобой хорошо, — запинаясь, говорит Шото. — Мне нравится. — Тогда тебе следовало бы в прошлый раз попросить меня о помощи. — Я не хотел тебя беспокоить, — признается Тодороки. Это было личное, тревога разрывала грудь, потому что он не знал, каким будет результат. Честно говоря, от лжи Бакуго у него болело сердце. Но втягивать его в свои неприятности? Просить Бакуго помочь все распутать? Его гордость получила удар, и с дрожью и страданием унеслась обратно в темные закоулки разума; Шото пришлось придержать язык, прежде чем он словами оттолкнул бы Кацуки от себя. — Тебе следовало бы, — ворчливо бормочет Бакуго. — Лучше так, чем толкать на мысли, что ты мне изменяешь. — Изменяю, — сухо повторяет Тодороки. — Ты, блядь, кончил дважды, — шипит Бакуго, и Тодороки вздрагивает, словно его ударили, — а потом вел себя так, словно завтрак в постель — то, к чему ты привык. — Ну, — задумчиво произносит Тодороки, — полагаю, что уже да. — Это был последний раз, когда я готовил для тебя, — заявляет Бакуго. — Сколько рыбак взял с тебя за лосося? — спрашивает Шото, плавно меняя тему. — Отвали, — ровно говорит Кацуки. — Ты и об этом знаешь? — Отвечай на вопрос, — подталкивает Тодороки. Бакуго морщит нос. — Купил пятикилограммового лосося за гребаных двадцать тысяч иен, а что? — Ага, — самодовольно говорит Тодороки. — Он взял с тебя по шесть тысяч иен за килограмм, когда я поехал с тобой. — Что? — Бакуго цокает языком. — Чертов ублюдок. — Это потому, что он узнал, что мы встречаемся, — снова с самодовольством говорит Шото, словно кот, которому достались сливки. — Ты ему сказал? — недоверчиво спрашивает Бакуго, как будто его репутация погублена, и Тодороки закатывает глаза. Он обиделся. Бакуго должен быть счастлив от того, что встречается с ним. — Нет, ты просто был очевиден. — Я не очевиден, — шипит Кацуки. — У тебя так покраснело лицо, что ты практически выдал Айзаве-сенсею, что цикл начинается с того, что мы занимаемся сексом, — говорит Тодороки, и Бакуго пронзительно вопит, хватая подушку и душа его ею. Тодороки видит вспышку ярко-красного на лице Бакуго, прежде чем взгляд застилает серая подушка. Чехол прилично потертый, с несколькими выбившимися нитками. Когда Бакуго заканчивает с попыткой совершить убийство, Тодороки убирает подушку и… Ох. Вот почему. — Сенсей, — приветствует Шото. Бакуго аж дымится, лицо горит. Стоя в дверях и желая, чтобы не слышал, чем занимались его бывшие ученики в полночь, Айзава размышляет о смерти.

***

Они ждут поезда. Тодороки купил Бакуго фруктовый чай в торговом автомате, так что Бакуго, зажав соломинку между губ, немного успокаивается. Бакуго не дуется — ну, может, и дуется, но Тодороки знает, что Бакуго скорее умрет, чем признает это, — но Тодороки в любом случае купил бы ему чай. Баловать Кацуки маленькими милостями кажется вполне уместным после такого утра. Их уже узнали, так что маскировка, на которой настаивал Бакуго, бессмысленна. Ношение шапки и солнцезащитных очков в помещении не сделает их менее заметными, особенно когда кончики волос и шрам Тодороки выделяются, как маяк. Не говоря уже о том, что сейчас час пик. Хотя иногда это благословение, потому что все такие сонные, уставшие и просто хотят добраться на работу, что даже лучшие про-герои страны не могут привлечь их внимание. А иногда это проклятие: один человек узнает их, и внезапно образуется небольшая толпа, и каждый пытается получить селфи или автограф. На этот раз выходит смесь. Один человек узнал их, попросил фото — не селфи, потому что у него были огромные мешки под глазами, — а затем тихо и спокойно ушел. Очень мило с его стороны сделать лишь легкое вторжение в их личную жизнь. Скоростной поезд, с визгом останавливаясь, прибывает вовремя. Тодороки хватает Бакуго за руку и переплетает их пальцы, когда они садятся в поезд. Айзава где-то поблизости, слишком хорошо сливается с толпой усталых бизнесменов. В последний раз, когда они его видели, тот сгорбился, засунув руки в карманы, и выглядел так, словно отчаянно нуждался в костоправе. Айзава посмотрел на них, фыркнул и исчез, чтобы наблюдать за ними с расстояния. Возможно. Тодороки не знает. Бакуго скользит на их места, чтобы сесть у окна. Тодороки следует за ним и плюхается на среднее. Он проводит пальцами по тыльной стороне пальцев Бакуго, очерчивая их изгибы в качестве безобидного развлечения. К тому времени, как поезд трогается, Айзава занимает свое место у прохода. Затем смотрит на них, закатывает глаза и откидывает голову назад. И тут же вырубается. — Хм. — Тодороки снова обращает внимание на Бакуго. Это тот редкий случай, когда люди не обращают внимания на двух взрослых мужчин, держащихся за руки, потому что есть еще один мужчина намного старше, который выглядит так, будто находится в двух шагах от смерти, и Шото намерен в полной мере использовать предоставленный шанс. Он держит Кацуки за руку, смотрит на него, а затем осторожно вклинивается в его личное пространство. Приближение к Бакуго — это искусство, чуть нажать и чуть отпустить в неком подобии ритмичной волны: либо на шаг вперед, либо на два назад, и Тодороки был рядом с Бакуго достаточно долго, чтобы узнать правильные техники. Бакуго бросает на него острый взгляд, а Тодороки пристально, неотрывно смотрит ему в глаза. — Аргх, — тихо произносит Кацуки и сдвигается. Между ними нет опущенного подлокотника, и Тодороки использует эту возможность, чтобы, поерзав, придвинуться ближе и втиснуть макушку под изгиб челюсти Бакуго. Глубоко дыша, он наслаждается ощущением Бакуго рядом, тихим гулом поезда, и его сознание погружается в сон, когда рука Бакуго обнимает его за плечи.

***

Совместные с Бакуго миссии наполнены острыми ощущениями, потому что им почти никогда не выпадает шанс вместе скрутить злодея так, чтобы это не было чересчур или не превратилось в борьбу за их жизнь, а еще Тодороки в суматохе мог случайно запустить Бакуго в небо своим льдом. Он наслаждается видом того, как конечности Бакуго какое-то непродолжительное время вращаются, прежде чем раздаются взрывы, и он стабилизирует себя в воздухе. — Есть законы, чтобы предотвратить это, — бормочет Айзава, перепрыгивая с крыши на крышу. Бакуго снова присоединяется к ним и поворачивается, чтобы пнуть Тодороки, который блокирует нападение легким захватом, и Тодороки поднимает его на руки. — Сейчас не время привлекать к себе внимание.  — Да, сенсей, — говорит Тодороки, как будто это Бакуго виноват, и Бакуго царапает его лицо до самого первого пункта назначения.

***

Профессиональные герои в Осаке отличаются от тех, что в Токио; трио сталкивается с несколькими из них после того, как останавливает злодея, и вляпывается, по сути, в войну за территорию. Тодороки бесстрастен, раздражение пульсирует с каждым ударом его сердца, пока мужчина орет на него, и тем временем рисует в воображении более счастливое будущее, где он и Бакуго могут есть кусочки чизкейка на пляже. Айзава, почесывая ухо, смотрит куда-то вдаль невидящим взглядом, а Бакуго уже высмеивает ботинки одного из них. — Они отвратительны, как и твои брови. — Бакуго с точностью нейрохирурга вспарывает комплексы напарника того крикуна. Напарник разинул рот, выкрикивая что-то об ужасной личности Бакуго, которая не подобает про-герою, и Бакуго гордо выпячивает грудь, прежде чем снова оскорбить интеллект этого прихвостня. — Это мои преступники, которых я должен остановить, — талдычит про-герой. Тодороки морщит нос. Преступления есть преступления. Его работа — остановить их, если увидит, независимо от времени и места. — Расстраиваться из-за того, что я помешал нанести вред мирным жителям, бессмысленно. Тебе должно быть стыдно. — Пошли, — говорит Айзава, прежде чем про-герой успевает ответить. Он кладет руку на плечо Тодороки. Это напоминает о школьных днях. — Мы приносим извинения за то, что оказались на вашей территории. — Может, если бы вы работали усерднее, мы бы не остановили злодея раньше вас, — усмехается Бакуго и делает непристойный жест. Но уводит их, целеустремленно шагая впереди, и Тодороки следует за ним с досадой, поселившейся глубоко внутри. Айзава вздыхает, когда они уже достаточно далеко, и надевает защитные очки. — Пойдем. Он прыгает на крышу. Выдающийся подпольный про-герой, Сотриголова. Бакуго тянет Тодороки за руку, прежде чем тот успевает присоединиться к Айзаве на крыше. Безмолвно, в тени небольшого переулка, оба смотрят друг на друга. Бакуго изучает его, глаза блуждают по лицу, что-то ищут, и это немного нервирует, несмотря на то, как сильно Тодороки нравится внимание Бакуго. Прежнее раздражение Тодороки просачивается наружу, вытекает мало-помалу с каждым вдохом и выдохом и сменяется гулким стуком по венам. Бакуго прижимает Тодороки к гранитной поверхности здания и крепко целует. Только раз, без языка. Только прикосновение их губ, скользящих друг к другу, пока Бакуго выворачивает воротник его костюма. — Хм. — Облизывая губы, Кацуки отстраняется. А потом уходит так же быстро, как и прильнул. Словно вихрь поселился и прижился в этом человеческом теле. Ошеломленный, Шото стремительно несется вверх на всплеске льда. Он почти падает, когда приземляется, спотыкаясь о собственные ноги, и Бакуго фыркает, а Айзава закатывает глаза.

***

Первая — женщина — заключает их троих в петлю и выводит обратно в начало коридора, где, ошеломленно моргавшая десятью секундами ранее, поспешно отступила перед ними. Честно говоря, Тодороки задумывается, когда Айзава оборачивает свое оружие захвата вокруг нее после того, как женщина открывает дверь и видит трех про-героев, которые напугали бы любого. Она кричит, приглушенная кляпом, слезы собираются в ее глазах, и Тодороки становится неуютно. Айзава отменяет ее причуду и отпускает. Она делает глубокий вдох и снова оглушительно громко кричит, поэтому Тодороки достает лицензию про-героя и представляется. — Я про-герой Шото, в настоящее время занимаю третье место в рейтинге, — говорит он. — Мой день рождения одиннадцатого января, что делает меня Козерогом согласно западной астрологии. Мои волосы натуральные, скорее всего, они такие из-за моей причуды, которая наполовину холодная, наполовину горячая. У меня первая группа крови. Есть два брата и сестра, и я каждую неделю пишу маме, рассказывая ей о своей жизни. — И он занят, — вставляет Бакуго, хватая Тодороки и притягивая его ближе. — Да, — соглашается Тодороки. Оружие захвата Айзавы — ленты, которые ее сдерживали, — опадает куском ткани к ее ногам, и она, освободившись, смотрит на Тодороки все еще широко раскрытыми от шока глазами. — Я Овен, — произносит она после долгой паузы. И вытирает слезы с глаз. — Не думаю, что мы совместимы. — О боже, — говорит Бакуго.

***

Они останавливаются в кафе, чтобы пообедать. Айзава закапывает себе глаза, пока они стоят в очереди, и заказывает один черный кофе, когда подходит к стойке. Тодороки делает заказ на себя и Бакуго, который занял кабинку. Так спокойнее, некоторые люди узнают его потому, что он третий лучший про-герой в стране, и он обязан давать автографы, но не селфи. Слишком большая общественная поддержка, независимо от того, насколько она вне контекста, заставляет Кацуки нервничать. Бакуго крадет у него немного картошки, и Тодороки в отместку засовывает ему в рот картошку каждый раз, когда во время разговора тот открывает рот, — вызывая этим удушье, брызгание слюной и угрозу смерти, которые Тодороки легко игнорирует. Он выдавливает кетчуп на следующую жареную картошину, и Бакуго свирепо смотрит на него, сжимая челюсти. Тодороки размазывает соус по губам Бакуго, расплющивая нежную картофелину о его зубы. — Если будет следующая петля, не берите меня с собой, — говорит Айзава.

***

К тому времени, как последний поезд из Осаки в Токио отходит от станции, они отменяют все три причуды. Айзава в глубокой задумчивости просматривает последние два имени в списке. К одному из подозреваемых дорога занимает весь день от Токио, возможно, пять часов от Хакодате, и в груди Тодороки снова сжимается при мысли о том, чтобы проделать весь путь туда. Он надеется, что ему не придется ехать. В семь вечера он понимает, что Кацуки не написал ему. Естественно, конечно, потому что тот сидит рядом с ним, и их мизинцы соприкасаются, пока Бакуго смотрит в окно. Тодороки смотрит на него, выхватывая взглядом изгиб его шеи, линию челюсти и сталь в его глазах. Он весь напрягся, как будто долгое сидение на месте причиняет ему страдание, и, зная Кацуки, вероятно, так и есть. Шото видел, как он дрался, видел, как разорвал себе запястье во время взрыва, видел, как ломал себе кости, чтобы обезопасить мирных жителей. Он смертельно опасен в бою, его тело с готовностью превращаются в оружие, но на фоне окна вагона он выглядит как обычный штатский. Тодороки полагает, что это правда: когда Бакуго Кацуки не разговаривает, он на самом деле довольно красив. Глаза Бакуго скользят к его глазам, встречаясь взглядом через отражение окна. — Что? — Что должно быть в девять? — спрашивает Тодороки ни с того ни с сего, и Бакуго поворачивается, чтобы хмуро посмотреть на него. — Какого черта я должен знать? А что? — Ты в каждой петле писал мне, спрашивая, свободен ли я в девять, — объясняет Шото. Бакуго хмурит брови, на секунду задумывается, а потом пожимает плечами. — Сегодня у меня нет никаких дел. — О, — неуверенно говорит Тодороки. Следующие слова, небрежно произнесенные в пространство между ними, вылетают прежде, чем он успевает их поймать. — Значит, ты просто хотел встретиться со мной? Тодороки ожидает, что Бакуго будет отрицать. Он не ожидал этого: Бакуго, глядящего на него тихо и задумчиво. Бакуго, переводящего взгляд с глаз Тодороки на его руки, где соприкасаются только их мизинцы. Бакуго, соединяющего их руки вместе. — Возможно, — произносит Кацуки низким и тихим голосом. — Да, наверное, так и было. О, думает Тодороки, чувствуя, как тепло покалывает по всему телу. — Я тоже.