В твоих свободных землях я в плену

***

      Первое, что почувствовал Уилл, когда проснулся — это облегчение. Он наконец ударился о дно после долгого полёта вниз и вот падать больше некуда. Безусловно, как и положено после удара, он испытывал оглушающую боль. От этой боли Уилл почти ничего не запомнил, но точно знал, что произошло накануне. Очнувшись во второй раз, его не ошарашило удивлением, что он до сих пор жив. Принять этот факт, как само собой разумеющееся, как если бы за пазухой было припрятано ещё несколько жизней было не сложно. В конце концов, умирать для него не было в новинку.       Его вновь выбрасывает из липкого сна в реальность, и она кажется размытой, тесной, отравляюще душной. Уилл скидывает с себя простынь и если не считать бинтов на груди, то он совершенно голый. Он пытается понять, сколько прошло времени с первого пробуждения, хмурится, и острая боль фантомным лезвием пронизывает правую часть лица и шеи. Он осторожно ощупывает повязку, она аккуратная и сухая. Язык во рту будто бы распухшая щупальце — прилип к нёбу, и Уилл не решается пошевелить им. О том, чтобы закричать или говорить не приходиться даже задумываться. Комната, в которой он очнулся ему незнакома, возле кровати стоит капельница и тумба, чуть дальше стол, заставленный медикаментами, различными медицинскими приборами. Это точно не больница. Превозмогая боль в плече, он садится на край кровати. Деревянный пол приятно холодит ступни, возле которых находится чистая утка. В этом неизвестном месте старательно лечили, за ним ухаживали и присматривали через камеру в углу комнаты. Он не уверен, наблюдают ли за ним сейчас, но собственная нагота ошпарила естественным стыдом. Чувство небезопасности вперемешку с тревогой свернулось змеиным клубком где-то в животе, притаилось. Уилл неуверенно поднимается, плотно замотавшись в простыни. Его одежды нигде не видно, да и вряд ли её можно спрятать в полупустом помещении. Кроме стола, кровати и кресла здесь больше ничего и нет, а белые занавески кажутся скорее насмешкой, дурной заплаткой, чем попыткой создать уют. Уилл подходит к окну, отмечая, что находится на втором этаже и этот этаж достаточно высокий из-за трёхметровых потолков. Внизу шахматная серо-бордовая плитка, лавка и стол, пожухлые прошлогодние клумбы. Уилл не очень-то разбирает что вдалеке, без очков и линз ему приходиться близоруко щуриться, но это мало что меняет. Заоконный пейзаж ни на что не намекает, не даёт подсказок, кроме того, что сейчас день. Старые ели, вековые сосны и нестриженый газон чуть поодаль — этот дом может находиться где угодно. Этот дом может быть ещё одним пристанищем Ганнибала, позволяющим скрыться на некоторое время. И если это так, значит Ганнибал тоже жив. Пожалуй, это единственное, в чём Уилл уверен, пока преодолевает короткое, но такое выматывающее расстояние от окна до двери. Он дёргает ручку несколько раз, чтобы окончательно убедиться в том, что дверь заперта. Наверно, он слишком устал, но факт, что его пленили совершенно не шокирует. Он просто хочет видеть Ганнибала, правда не уверен, что сейчас. В конце концов, им вряд ли удастся поговорить из-за дыры в щеке и раненного языка. Хотя, именно встреча с Ганнибалом, именно он позволил бы связать туманное происходящее с реальностью.       Уиллу ничего не остаётся, как вернуться в кровать и совершенно обессиленный он падает на холодные простыни, которые так похожи на объятия пенного океана.       Он просыпается от жажды и жара. Голова у него гудит, будто ночевал на вокзале, ухом на рельсе. Во второй раз нагота больше так не смущает. Уилл смотрит в камеру и отбрасывает покрывало, этот жест может показаться демонстративным. На тумбе стакан с водой и трубочкой, что-то перетёртое в серо-коричневое пюре, влажные салфетки. Уилл отмечает ещё одну узкую дверь в углу, она сливается с обоями и всё же он немного поражён, что не заметил её ранее. Сначала он решается попить, неуверенно ворочает несоразмерно огромным для рта языком, его будто только что обожгло кипятком.       — Щёрт, — с придыханием выпаливает он, чувствуя, как от языка расползается боль, она захватывает голову, шею, плечи.       Но всё же ему удаётся попить и это придаёт немного сил. Он подходит к узкой и обшарпанной двери, оказавшейся всего лишь дверью в ванную комнату без окон. Уилл справляет нужду, вспомнив про утку под кроватью, гадая, кто же ухаживал за ним всё это время. Кто приносит еду и воду, меняет капельницы и делает перевязки. После ранения в живот Ганнибал на такое не способен. Уилл ополаскивает в душе нижнюю часть туловища, и правое плечо простреливает болью, как бы он не старался его не тревожить. Несмотря на холодную воду, кожа всё равно горячая, он понимает, что это жар. Его тело и разум методично выматывает и съедает инфекционное осложнение.       Пробует безвкусное пюре, когда просыпается в следующий раз. За окном уже ночь. А может, ещё ночь. С каждым пробуждением мысли становятся путанее, а ведь должно быть наоборот. Теперь всё произошедшее не кажется логичным и прозрачным. Уилл ложится на подушки, восстанавливая по кусочкам последнюю ночь с Ганнибалом. Они сделали это. Разорвали Красного дракона, будто древние чудовища жертвенного агнца. Уилл рисует в воображении тот бой, видит собственные руки в чёрном, видит Ганнибала — пылающего адреналином и первобытной страстью. Уилл чувствует как на языке проступает солёный вкус крови, словно сам вырвал глотку дракону. Он сплёвывает кровь в утку и оставляет её для своего пленителя на видном месте.       Он спит так крепко, что ни разу не встречается с человеком, лишившим его свободы. Конечно, это всё снотворное в его капельнице, а может в еде или воде. Он приходит в себя и первое, что видит — это одежда, оставленная на спинке кресла.       — Шпашибо, — он салютует в сторону камеры.       Надев хлопковые штаны и свободную больнично-белую рубашку, он ещё раз проверяет дверь, она по-прежнему заперта. Змеиный клубок тревоги ворочается в животе, предостерегающе шипит, а податливое воображение путает факты с вымыслом настолько участливо, что ноги предательски становятся ватными. В какой-то момент Уиллу кажется, что Френсис Долархайд жив. Дракон жив. Вдруг всё было не так. Вдруг, Ганнибал умер перед видеокамерой Френсиса, и теперь Уилл примеряет главную роль в этом уродливом кино про запертую в «башне» Рапунцель.       — Хэй! — он стучит в дверь, но кроме гулкого эха ему никто не отвечает. Сам дом будто поглощает крик и выплёвывает его искажённым и неузнаваемым голосом.       Уилла накрывает волной из бессилия, разочарования и злости, его мутит от безрезультатности усилий и выцветших обоев, он возвращается к кровати и берёт с тумбы пустой стакан. Замахивается им и бросает точно в камеру. Осколки, словно дождик из фольги, разлетаются по полу.       Когда он просыпается в следующий раз, то сначала замечает влажное пятно под своей щекой. Розовато-жёлтое от крови и сукровицы. От жара ломит тело и особенно сильно простреливает болью раненое плечо. Вокруг осколки бриллиантовым бисером по-прежнему покрывают пол, а сломанная и покосившееся камера, будто сдохший на ветке голубь, теперь безжизненно смотрит в сторону окна. К Уиллу никто не приходил, ему не делали перевязку, не заменили стакан, не принесли еды, не вкололи лекарство. Подобное наплевательство на своего пленника должно быть наказанием.       Уилл медленно моргает, рассматривая потолок, который пожелтел от старости и сырости — это цвет гноя и болезни. Если никто не придёт, то и от самого Уилла вскоре мало что останется, только гнойное желе. Он пытается вслушаться в стены дома, в его заоконную жизнь, трусливый шёпот, но ничего не разбирает, в голове копошатся лишь собственные обрывки мыслей. Подойдя к столу, Уилл небрежно перебирает тюбики с лекарством. Выбор не очень-то большой, почти всё в ампулах. Уилл пьёт из крана. Запивает обезболивающее и, кажется, антибиотик, вода и таблетки с привкусом железа старых труб и горечи. Он прикидывает, насколько сильно пострадает, если спрыгнет со второго этажа и что это даст. Потеряет ли сознание сразу или же будет долго и безрезультатно скулить от боли в переломанных ногах и позвоночнике. В расцарапанном зеркале он рассматривает грязную повязку на своём лице и не решается снять её, будто сорвав бинты перед ним обнажится физиономия совершенно другого человека, а идея упасть из окна кажется всё более привлекательной. Но вместо этого Уилл падает в кровать.       Этот сон не казался долгим, как предыдущие, Уилл вообще не был уверен, что спит, но и не заметил, как к нему пришли. Теперь же он слышит чужое дыхание, чувствует кожей липкий пристальный взгляд, но продолжает делать вид, что всё ещё не проснулся. Он изводит своего гостя ещё некоторое время и тот не выдерживает:       — Ты уже давно очнулся.       Уилл однобоко хмыкает — это почти оскал. Ему больно от этой приветственной «улыбки», но он не показывает этого.       — Признаюсь, я удивлён, почему сразу не подумал о тебе, — Уилл старательно выговаривает каждое слово, отчего рана на щеке болит ещё сильнее и кровоточит. — В конце концов, в моей жизни ты самый строгий надзиратель, с кем мне приходилось сталкиваться. А повидал я их не мало, Чио.       Перекрестив ноги и руки Чио сидит в кресле ровно напротив кровати. У неё, как всегда, идеальная осанка, чёрные волосы собраны в пучок, а где-то под кожаным жилетом спрятано оружие. В нынешнем состоянии Уиллу с ней не справиться. Он представляет, как та роняет его на лопатки при первом же удачном манёвре, ловко и точечно ударив в рану на плече, проникнув в неё, словно стрелой двумя пальцами. Это было бы шокирующе больно, но не смертельно и вряд ли будет смертельно, если она окончательно разорвёт ему рот, но есть и пить после станет куда сложнее. Уилл понимает, что даже если бы у него были силы, он не стал бы бороться с ней.       — Для чего ты здесь?       — Ты выглядишь хуже.       — Ты пришла лечить меня? Твой предыдущий заключенный не был удостоен такого внимания.       Чио встаёт, она грациозна и опасна. В её нынешней манере двигаться нет и намёка на женственность и пусть её движения плавны. За оболочкой молодой женщины скрывается воин, теперь это Уилл видит. Она ставит на стол небольшой кофр, щёлкает застёжками и достаёт новую капельную систему, физраствор, какие-то ампулы, ещё немного перевязочного материала.       Уилл послушно высвобождается из рубашки и, отвернувшись в противоположную сторону, позволяет промыть своё плечо. Перевязывая рану на щеке, Чио ни разу не морщится, банально хотя бы на мгновение поддавшись брезгливости. Они ничего не говорят друг другу, будто два немых призрака случайно столкнулись на пути вечного странствия. Уилл не любопытствует, что за лекарство или же яд в капельнице, в какой-то момент его охватывает оглушающее чувство апатии: мысли — невнятны, будто из ваты, а руки и ноги — безвольные плети.       — Я принесу тебе еды. Позже, — Чио говорит медленно и приглушённо, даже лениво.       — И стакан.       Она уходит, а Уилл был бы рад, яду в своей вене. Он закрывает глаза, пряча от самого себя такие едкие и внезапные слёзы. Он готов стать пленником Чио, готов принять любое её наказание, только бы не слышать, как она говорит, что Ганнибал не выжил. Когда-то, даруя самому себе облегчение, Уилл с десяток раз представлял смерть Ганнибала. Воображал или видел в самых тёмных снах, как душил его собственными руками, как вскрывал ему горло, выдавливал глаза или отсекал голову. Но принять гибель Ганнибала в реальности оказалось слишком неправильно. Когда-то такая долгожданная и справедливая смерть теперь пугающе бессмысленна. Уилл слишком поздно понимает, что смерть Ганнибала самое уродливое и неверное, что только могло произойти.       Не дожидавшись, когда опустеет бутылка с препаратом, он выдёргивает иглу из вены и, резко поднявшись с кровати, придерживая себя за больное плечо, ковыляет к окну. Распахнув ставни, он почти вываливается наружу, чувствуя, как подоконник врезается в бёдра. Он хватает ртом холодный воздух, думая, что закричит, но всё напрасно и дело не в раненом языке. В одно мгновение всё кажется таким пустым и незначительным, а особенно бестолковый крик. Всё равно Уилл здесь один. Быть может ещё Бог. И вряд ли ему не всё равно. Уилл будто осушил стакан концентрированного одиночества, оно расходится по венам пеной, а дальше только безумие.