В твоих свободных землях я в плену

***

      Чио продолжает скармливать Уиллу безвкусное пюре, но к меню ещё добавился бульон. Он послушный пациент, ест без претензий, всё так же покладисто глотает любые таблетки и терпит иглы в венах, а их с Чио безмолвные встречи способствуют заживлению ранам на щеке и языке. Когда её нет, то Уилл либо спит, либо смотрит в небо, а небо будто в него. Под облаками редко и бесшумно пролетают самолёты, они как ангелы-вестники напоминают — там есть настоящая жизнь. Иногда Уилл вспоминает насколько сильно любил летний дождь, серебряные капли на своём лице, когда прогуливался с собаками. Природа в это время года такого изысканного изумрудного цвета. Он любил запах сырой земли, шум бегущего ручья, заглушаемого шоссе неподалёку. Когда Ганнибал был жив, Уилл любил жизнь особенно остро, почти так же откровенно, как тот его и научил. Он научился смаковать разговор с Ганнибалом или же тишину между ними точно так же, как и крошечные очень редкие блюда. С ним он научился бояться по-настоящему за себя и за других. Научился быть открытым. Почти научился видеть себя самого, но теперь не может взглянуть даже в отражение.       Уилл просыпается рано утром в том самом состоянии, когда нет уверенности удалось ли проснуться в самом деле, быть может, это просто ещё один уровень сна, обманка мозга. Он умывается и это совершенно не бодрит. Уилл кривиться, всё же наткнувшись на собственное серое лицо в зеркале. Он ощупывает здоровую сторону, отмечая неприлично длинную растительность. По отросшей бороде мозг непроизвольно высчитывает сколько же прошло недель с обрыва. Около трёх.       Уилл вздрагивает, услышав скрип входной двери. На мгновение ему кажется, что это Ганнибал, но уже через секунду он представляет Джека. Джека Кроуфорда, того, из другой жизни, у которого не умерла от рака супруга, резкого, грубого, с горящими глазами, с патологической верой в справедливость. Он и его команда пришли спасать: вот колючий плед и такие же колючие расспросы, надрывающийся спецсигнал подъезжающей кареты скорой помощи. Уиллу становится стыдно и одновременно тошно. Стыдно перед тем Джеком, тошно от себя нынешнего. Чио отточила мастерство заключения, сытый и здоровый пленник изводит себя сам, а в долгосрочной перспективе это куда более деструктивно, чем холод или голод.       Он выходит из ванной, а Чио ставит на стол завтрак.       — П-принеси бритву, — голос Уилла тихий, хриплый, язык ворочается медленно и всё ещё болезненно.       Чио смеряет его равнодушным взглядом и кивает.       Бритва электрическая, самая простая. Когда Чио приносит её, Уилл направляется в ванную и раскладывает перед зеркалом перевязочный материал, антисептик, набирает в пиалу тёплую воду. Сначала он отмачивает повязку на своём лице, а после, не торопясь, отдирает бинты. Сначала снимается первый слой марли, затем второй. Обнажив рану, он поворачивает голову чуть в бок, рассматривая швы: пять штук. Если бы Френсис был ниже ростом или Уилл выше, то удар пришёлся бы в шею, лезвие распороло бы сонную артерию. Теперь же бордово-жёлтый синяк пролегает красочным пятном от самого уха до горла, а отёк уже спал. Уилл обрабатывает ножевое ранение, но больше не накладывает перевязку, решив делать это исключительно ночью.       Когда Чио приносит ужин, она никак не реагирует на изменившееся лицо пленника. Уилл выбрит и без повязки, уродливый порез пока ещё сочится сукровицей, из-за этого приходиться прикладывать марлю. Пожалуй, сил уже достаточно, чтобы обезвредить Чио. Уилл мог бы попробовать напасть на неё со спины, придушив здоровой рукой. Но какой тюремщик поворачивается спиной?       — Ты же не будешь запирать дверь, если я попрошу? — Уилл садится за стол и приступает к еде, не дождавшись ухода Чио.       Та забирает мусор из ванной, который остался после бритья. Она складывает его в чёрный пакет и при этом выглядит совершенно гордо, а никак прислуга.       — Теперь нет.       Уилл подносит ложку ко рту и сразу возвращает её обратно в тарелку. Он уверен, что Чио не врёт. Он свободен совершенно точно, полностью от всех и от всего. Осознание хлёсткое, внезапное, как порез кожи о бумагу. Он не знает, что делать с этой свободой. Без Ганнибала.       — Я хотела сгноить тебя в заточении, — её голос ровный, безэмоциональный, — конечно, не здесь. Я бы нашла другое место. Позже, когда бы тебе надоело изображать жертву и ты попытался бы убить меня, а потом сбежать.       — Но? — Уилл проглатывает её слова вместе с пересоленным пюре.       — Я бы сделала это, но Ганнибал очнулся, — буднично говорит она.       — Ганнибал? — Уилл откашливается, будто это имя застряло в горле. — Он жив?       Он поднимается на ноги, не совсем понимая: тело сейчас рухнет или ринется бежать. Его наполняет адреналином, захлёстывает детским восторгом и удивлением, вытесняя злобу и обиду на Чио.       — Почему ты мне не сказала?       — Ты не спрашивал, — спокойно отвечает та и несвойственно невинно пожимает плечами.       — Он очнулся, когда?       — Девять дней назад.       — Целых девять дней… Ты должна отвести меня к нему, — Уилл не понимает, когда успел подойти к ней непозволительно близко. — Да почему ты раньше этого не сделала?       Чио не отступает, смотрит на Уилла снизу вверх некоторое время, а затем тыкает пальцем ему в грудь, ровно по центру.       — Может, это Ганнибал не хочет видеть тебя, Уилл Грэм.       Она уходит, а он смотрит на собственные ноги-корни, которые врастают в пол старого дома и не может пошевелиться.       Переварив воскрешение Ганнибала после того, как сам же похоронил его в своих мыслях, Уилл дёргает ручку двери на себя. Дверь тяжёлая, была когда-то укреплена, идеально подходит для комнаты-темницы. Уилл оказывается в коридоре и ему кажется, что здесь холоднее. Дряхлый ковёр тянется вперёд оранжевым языком пламени, поворачивает вправо, беспощадно перерезанный у двери в другую комнату. Этот дом больше, чем Уилл представлял. Хотя, он не уверен, представлял ли дом вообще. Думал ли, сколько в нём комнат и этажей, что, где и как расположено. Вряд ли. Его комната была пузырём, клеткой в бесконечном вакууме угрызения совести, злости, разочарования и тоски.       Уилл прислушивается к звукам — ничего. Откашливается и стучит по дереву костяшкой указательного пальца. Опять ничего. Вцепившись в круглый металл ручки, поворачивает её и открывает дверь. Он входит в комнату и чувствует, как лекарственный запах перебивает терпкий сандал. Эгоистично приходить сюда после слов Чио, но Уилл должен был убедиться, что Ганнибал здесь, такой же пленник этого дома, пусть и вынужденный из-за ранения в живот.       — Ганнибал? — он произносит его имя практически без звука, как если бы не хотел разбудить, хотя и понял: тот уже проснулся.       Лицо Ганнибала бледнее обычного, но оно аккуратно выбрито, а чистые волосы уложены набок. Он делает тихий вдох, хмурится на мгновение и поворачивает лицо в сторону гостя.       — Уилл, — его голос не изменился, всё с такой же с урчащей хрипотцой. — По тебе видно, что готовка не конёк Чио.       От прежнего Уилла и правда мало что осталось, когда-то наетое в той далёкой и спокойной семейной жизни вместе с Молли растаяло и сошло.       — Не думаю, что она старалась для меня.       — Она пыталась тебя отравить?       — Нет, она не пыталась меня убить. По крайней мере, быстро.       Ганнибал хмыкает и чуть привстаёт на подушках, морщится.       Уилл делает шаг навстречу, но не решается предложить помощь.       — Я думал ты умер.       — А разве не этого ты хотел для нас обоих?       Садится на край кровати, выдерживая паузу, но не отводя от Ганнибала внимательного взгляда, тот смотрит на него в ответ не менее пристально.       — Нет, я не хотел смерти для нас. Та ночь, те эмоции, которые я испытал, это было похоже… Может ты знаешь, некоторые дети, которые впервые видят котёнка пытаются задушить его? Их настолько переполняет умилением и эмоциями, что ничего не остаётся, как раздавить животное.       — Так значит, я был котёнком? — Ганнибал приподнимает в удивлении брови.       — Не совсем. Я просто был настолько перегружен возбуждением, чувством прекрасного, от чего не знал, что со всем этим делать. Казалось, что меня раздавит и разрушит, если я сам этого не сделаю первым.       — Почему ты не допустил мысли, что я смогу помочь пережить это?       — Наверно потому же, из-за чего ты не попытался остановить меня, упав вместе.       — Впервые мне не хотелось вмешиваться в твой выбор, влиять на него.       Слова Ганнибала не звучат высокомерно, они не задевают, потому что это правда, а Уилл научился уживаться с ней. Когда-то Ганнибал не выбрал ему Эбигейл, зато выбрал ему женщину, Марго — мать его народившегося ребёнка (опять же по его же эгоистичному желанию), выбрал тот путь, кем Уилл стал.       — Ты разочарован?       — Ты никогда меня не разочаровывал, Уилл. Пробуждал в сердце злость? Конечно. Отравлял обидой? Ещё как. Я мог разочароваться в себе из-за тебя. Ты ящик Пандоры, открыв который можно захлебнуться противоречиями.       — Обычно после лести пытаются получить что-то взамен.       — Это не лесть.       — Тогда это всё твои лекарства и немного наркотиков.       Ганнибал всё же улыбается, а Уилл встаёт с кровати.       — Не хочу тебя утомлять. По моему опыту, ранение в живот отнимает много сил и времени на восстановление. Хотя, предположу, тебе повезло больше и у Френсиса лёгкая рука.       Ганнибал кивает с совершенно равнодушным лицом, и Уилл уходит, но притормаживает в дверях:       — Я всё же рад, что ты жив.       — А я рад, что ты всё ещё… здесь.       Уилл возвращается к себе в спальню, но оставляет дверь приоткрытой. Он ложится поверх покрывала и почти сразу засыпает.       Утро начинается без привычного завтрака у постели. Он приводит себя в порядок и прячет под широким пластырем заживающую на щеке рану, чуть зачёсывает отросшие волосы назад, но без геля они почти сразу же разлетаются в стороны и спадают кольцами на лоб. Первым делом он идёт к Ганнибалу и прежде, чем войти, стучит в дверь. Услышав приглашение, он толкает дверь.       Ганнибал полу сидит в своей постели, его рука покоится на подушке, от локтевого сгиба которой тянется трубка капельницы. Он уже умыт и его волосы по привычному зачёсаны набок.       — Здравствуй, Уилл. Ты уже завтракал?       В этом весь Ганнибал, даже если случится конец света, первое о чём он будет думать — это завтрак.       — Нет, — отвечает Уилл и прячет руки в карманах свободных штанов. — Странно планировать завтрак, когда даже не знаешь, где находишься.       — Кетчикан, Аляска.       — Хм, мировая столица лосося.       — Уверен, тебе бы понравилось здесь рыбачить. Помоги, — Ганнибал кивает в сторону капельницы, которая почти закончилась.       Уилл перекрывает подачу раствора и аккуратно извлекает иглу, тот сам приклеивает пластырь, а после сгибает руку.       — Как ты?       — В ближайшее время мне понадобится помощь, — отвечает Ганнибал. — Как твоё плечо?       — Были ранения и похуже, — Уилл хмыкает, а Ганнибал смотрит на него своим внимательным взглядом врача. — Так значит, завтрак?       — Я был бы благодарен, если ты составишь мне компанию.       Уилл впервые спускается на первый этаж, рассматривая скудное убранство дома. Гостиная просторная, в ней много света и тепла, еле видимая пыль кружит в слепящих лучах солнца, наблюдать за ней — почти медитировать. Уилл проходит по узкому коридору на кухню. Она захламлена старой посудой и напоминает дедовскую ферму. Он готовит нехитрый завтрак из яиц всмятку, тостов с джемом и кофе. Просматривает прошлогодние газеты, которые нашёл в одном из ящиков. Новости Кетчикана скучны и стерильны. Тут не бывает серийных убийц, оставляющих за собой кровавый след из человеческого фарша.       Он слышит, как хлопает входная дверь — это Чио. Она проходит в кухню, на её лице отпечаток розового румянца, к груди прижаты полные бумажные пакеты. Чио ставит их на стол.       — Здравствуй, — говорит Уилл, размешивая сахар, а после расставляет завтрак на подносе.       Чио возится в одном из пакетов, что-то извлекает из него и подходит к Уиллу. Она протягивает ему коробку — это новый телефон.       — Я была против.       Уилл вытаскивает из коробки сотовый и включает его.       — Ты вообще против того, что я всё ещё жив. И я нахожу это разумным.       — Если ты натравишь сюда полицаю, я уничтожу тебя несмотря на мнение Ганнибала.       — Ручная пташка уже не такая ручная, — Уилл всё так же криво улыбается и разворачивается к подносу с едой. — Прости, но Ганнибал ждёт свой завтрак.       Уилл возвращается в спальню, устраивает на кровати поднос, а на грудь Ганнибала кладёт салфетку, свою половину завтрака он расставляет на столе напротив. Прежде, чем приступить к еде, он одёргивает занавески, впуская дневной свет.       — Почему тебе захотелось, чтобы я думал, что ты умер? — без лишних предисловий спрашивает Уилл.       — Разве я этого хотел? — отвечает Ганнибал с совершенно невинным выражением лица.       Он так аккуратно и аристократично очищает яйцо, что это напоминает Уиллу насколько ему нравилось наблюдать за тем, каким образом Ганнибал не только готовит, но и ест.       — Прошло девять дней с тех пор, как ты очнулся, а я только вчера узнал, что ты жив.       — Я не отвечаю за действия Чио, если она не соизволила рассказать тебе о моём состоянии, то это только её выбор.       — А твой выбор был отмалчиваться все девять дней. Ты не хотел меня видеть?       — Скорее не хотел, чтобы ты видел меня.       Уилл понимает, уязвимость — это грех для Ганнибала, а сейчас он слаб и зависим как никогда.       — Так всё это время ты думал, что я умер? — спрашивает Ганнибал и приступает ко второму яйцу.       — Да.       — И как это, жизнь без меня?       Уилл думает отшутиться или сменить тему, но вместо этого просто пожимает плечами.       — Ты испытывал вину? За мою смерть.       — Не совсем. Наверно, я был зол, теперь мне кажется так.       — На меня?       — На нас.       Они замолчали, методично расправляясь с завтраком, но Уилл ждёт, что Ганнибал предложит всё исправить.