Начиная с сегодняшнего дня

      Одна из лампочек в прихожей, та, что ближе к кладовке, мигала, отбрасывая на стены неровные полосы. От взгляда на нее внутри Се Ляня что-то нервно дрожало, словно такая же лампочка пыталась потухнуть, но и перестать смотреть он не мог — в окружении отцов и их разочарования, пропитавшего воздух вокруг, это стало его маяком.       Ему не дали даже пройти в гостиную: так и надвинулись возле лестницы.       — Хорошо, — сказал тогда Се Лянь, выслушав их претензии — вполне ожидаемые, прокрученные в голове не раз и не два — в свой адрес. Лампочка мигнула особенно отчаянно, словно поддерживая. — Я вас услышал. Теперь моя очередь говорить.       — Ты всегда нас слушаешь, только никогда не слышишь, — парировал Мэй Няньцин, скрестив руки на груди. Он стоял у нижней ступени лестницы, опираясь о перила, и всем своим видом показывал, что никто не поднимется наверх, пока разговор не завершится.       — Я вас не слышу? — изумился Се Лянь, — это что же, отступившие на пятьдесят шагов смеются над отступившими на сто шагов? Всю жизнь вы чего-то от меня требуете: учись отлично, занимайся полезными делами, получи высший балл, стань старостой, будь лучшим в классе, в школе, получи приз на конкурсе, вступи в кружки. По телевизору показывают этого мальчика как победителя научной олимпиады, а ведь ты вполне мог бы быть на его месте — да я ненавижу научные олимпиады!       — Мы…       — Закончи школу как можно лучше, поступи в университет, стань там примером… Я хочу отдохнуть! Я хочу быть таким же беззаботным и не думать о будущем, как все вокруг, я хочу быть разочарованием! Потому что это нормально в отношениях родителей с детьми — когда дети хоть в чем-то разочаровывают, потому что наши мечты не всегда совпадают с вашими, и это нормально, пап, нормально! Но вам все равно придется смириться, что я буду делать то, что хочу, даже если вам это не нравится!       Отцы изумленно переглянулись, но Се Лянь был слишком взвинчен, чтобы обратить на это внимание.       — Мы никогда ничего от тебя не требовали, А-Лянь! — мягко произнес Цзюнь У, делая к нему шаг. Голос его звучал ласково, словно пушистое полотенце, в которое можно обернуться после ледяной воды, и Се Ляню хотелось одновременно отойти на шаг, оказаться подальше, и подойти ближе, чтобы отцы могли обнять его как раньше. Словно ничего не произошло, словно он все еще их маленький сын, только недавно оказавшийся в семье и еще не понимающий, что нужно делать, а чего не стоит. — Мы никогда не просили тебя быть идеальным. Ты наш ребенок, мы любим тебя, даже если ты совершаешь ошибки. Ведь это тоже часть отношений, о которых ты говоришь, разве не так? Неважно, разочарованы мы или гордимся, главное — чтобы ты вырос счастливым и хорошим человеком. А без образования…       Он протянул руку, продолжая говорить, однако Се Лянь раньше, чем успел даже подумать об этом, отпихнул ее от себя и отступил к гостиной. Лица его родителей потемнели, они вновь встревоженно переглянулись.       — А-Лянь, ты ведешь себя странно. Ты нас пугаешь. Что произошло?       — Мы разговаривали, — напомнил Се Лянь. — Так давайте говорить. Примете меня любым, помните? Ваши слова.       Цзюнь У вздохнул, оперся спиной о входную дверь и внимательно глянул на Се Ляня:       — Что же, мы надеялись, что это неправда, — сказал он внезапно печальным тоном, — что это какая-то ошибка. Мы хотели дать тебе шанс все объяснить.       Это прозвучало почти зловеще, и по спине у Се Ляня невольно прошелся холодок.       — Ты о чем? — спросил он, молясь, чтобы голос не дрогнул. Слишком много секретов, чтобы не беспокоиться после таких слов. — Что объяснить?       — Давай пройдем в гостиную и поговорим нормально, — предложил Мэй Няньцин, и несмотря на преувеличенную доброжелательность в тоне, это звучало почти как приказ. — Сними куртку, зачем ты носишь ее дома?       — Какая разница?       — А-Лянь, я повторяю — сними куртку.       Се Лянь мысленно выругался. Вот нужно было им прицепиться к нему именно тогда, когда он держал в кармане то, что им видеть совсем не следовало!       — Или, может, ты что-то прячешь от нас? — прозвучало рядом с ухом. Он вздрогнул, понимая, что непозволительно отвлекся, позволив отцам оказаться слишком близко. Руки Мэй Няньцина сжали его предплечья, удерживая на месте, обхватили туловище, словно смирительная рубашка. Он забился, пытаясь вырваться, но в руках отца, как оказалось, таилась неведомая сила — или это он вдруг так ослабел?       — Что ты делаешь? — выкрикнул Се Лянь, когда Цзюнь У сунул руку в карманы его куртки. — Почему вы просто не можете оставить меня в покое?       — Как только убедимся, что те слова — ложь, — пообещали ему, однако это совсем не успокоило.       — Какие слова? Почему вы верите кому-то кроме меня? — он задергался активнее, когда Цзюнь У, не нашедший ничего во внешних карманах и заметно расслабившийся, отвел отворот куртки и заметил тайный кармашек. Се Лянь застыл от ужаса, в голове зашумело — сейчас он не смог бы придумать никакого оправдания.       Несколько мгновений Цзюнь У рассматривал содержимое, словно не мог поверить, затем лицо его исказилось так, что Се Лянь испугался, что он сейчас просто убьет его — или умрет от гнева прямо здесь.       — Это… — выдохнул Мэй Няньцин за спиной пораженно, — это то, что… я думаю?       Руки его ослабли. Се Лянь вырвался, отпихнул его и бросился к дверям, но не успел — отцы схватили за куртку в четыре руки и дернули назад. Швы возмущенно затрещали. Его обступили, казалось, со всех сторон, прижали к перилам — он чувствовал, как край упирается в поясницу.       — Это что, кокаин? Отвечай! — их полные болезненной ярости лица, полные разочарования глаза навсегда отпечатались в его памяти.       — Да, — с вызовом выплюнул Се Лянь. — Я устал чувствовать себя виноватым! Да, это кокаин, и я нюхаю его уже почти месяц, а еще знаете что я делаю? Я пью, я курю травку, я глотаю таблетки… Может, когда-нибудь я даже попробую вколоть себе что-нибудь классное, потому что мне это нравится! Лишь когда я под кайфом, я перестаю ненавидеть себя и свою жизнь, мне весело, мне так плевать на все!       Он попытался вывернуться, взлететь по лестнице вверх, в комнату, в свой спасительный островок, однако пальцы больно сжались на плечах, не давая двинуться, встряхнули как мешок. На спине точно останется синяк, подумал Се Лянь мельком.       — Твои друзья давно говорили нам, что с тобой творится что-то странное, мы и сами это замечали, но продолжали надеяться… мало ли, вдруг мы торопим события, вдруг у тебя просто какие-то проблемы. Даже когда они сказали, что нашли у тебя в комнате траву, мы, как дураки, продолжали надеяться, что это просто какая-то ошибка. Но теперь… то, что ты делаешь с собой… как ты мог? Чего тебе не хватало, что ты связался с наркотиками? Как ты можешь так поступать с собой? С нами?       Они больше не говорили мягко, не уговаривали — теперь они кричали так, что у Се Ляня звенело в ушах и отдавалось куда-то под ребра.       — А вы подумайте, как я мог! — закричал он в ответ им прямо в лицо сквозь вставший в горле комок. — Не только я в этом виноват! Неужели так сложно было просто оставить меня в покое?       — Оставить тебя в покое — это дать сторчаться где-то под забором?       — Да даже так лучше, чем ходить на эти идиотские пары и изображать, будто мне это нравится! Во что вы меня превратили, а?       Он понимал, что перегибает палку. Делал отцам больно своими словами, открыто перекладывал вину, но не мог заставить себя замолчать — ему хотелось думать, что все его грехи вынужденные, что это лишь последствия чужих неверных действий. Отцы, друзья, дилеры — они все виноваты, а не он. Что он мог сделать?       Внутренний голос, напоминавший о правде, дрожал на периферии разума, едва слышимый. К нему давно никто не хотел прислушиваться.       В повисшем ошеломленном молчании Се Лянь молча отцепил от себя руки отцов и начал подниматься по лестнице. Лишь на середине пути он услышал позади растерянное:       — Стой, куда ты собрался?       — Простите, что у вас такой ужасный и разочаровывающий сын. Мне очень жаль.       Когда-то это было самым страшным его кошмаром — но теперь, когда он материализовался, Се Лянь чувствовал лишь тупую пустоту. Родители недовольны им? Ну и что… Он расстроил их? Вполне ожидаемо. Они могут выгнать его из дома? Какая теперь разница, в этом доме ему все равно уже нет места.       — Се Лянь! — слышал он за спиной, когда закрывал дверь в комнату и проворачивал замок. — Вернись! Давай поговорим!       — Нам не о чем говорить, папа.       — Не смей закрывать дверь перед нами!       — О, — пробормотал Се Лянь еле слышно, — какая жалость. Я уже это сделал.       Он швырял вещи в сумку, даже не понимая, что именно кладет, нужное или нет — подрагивающие руки действовали отдельно от затянутого дымкой разума, глаза скользили от одной вещи до другой, неспособные остановиться и сфокусироваться на чем-то одном, а внутри что-то мерзко и больно сжимало, но он даже не собирался задумываться, что же это. Боль, печаль, грусть? Может, он вовсе умирает? Было бы неплохо.       Он закинул рюкзак на плечо и дернул за ручку, но дверь не открылась. Дернул еще раз, еще — но она все так же не собиралась его выпускать.       В голове Се Ляня зазвенело, из клубка спутанных поверхностных мыслей выплыла, выпуталась лишь одна, четкая и словно обухом его по голове ударившая — его заперли.       Его заперли! Он закрыт тут, в этой комнате! Он никогда больше не попадет в гаражи, не увидит ребят — он умрет тут от голода и тоски! Родители хотят убить его!       Он бросился на дверь всем телом, чувствуя, как боль слабо отзывается в плече, а дверь все так же остается на месте, не обращая внимания на его жалкие попытки выбраться наружу. Он бился об нее снова и снова, выкрикивая яростные требования освободить его, угрожая и уговаривая, умоляя и требуя, однако все, чего он добился — лишь синяка на плече.       — Ты останешься тут, пока не придешь в себя хоть немного. Мы поговорим, а затем съездим в клинику. Мы тебе поможем, А-Лянь, все будет хорошо.       — Я никуда не поеду.       — Ты принимаешь наркотики!       — И что? Отпустите меня!       За дверью послышался тоскливый, полный душевной боли вздох. Другой Се Лянь, тот, который заботился о родителях, скорее вздернулся бы, но никогда не причинил им такую боль, но сейчас, с кипящей головой, он был далек от разумных рассуждений.       — Мы выпустим тебя только когда договоримся с клиникой. Если не хочешь лечиться сам… тогда мы заставим силой.       Первые несколько часов он метался по комнате словно зверь, время от времени вновь бросаясь на дверь в попытке заставить отцов выпустить его, однако не получал ответа. Ручки окна оказались выкручены — знак, что все было спланировано и отцы предполагали такой исход событий. Им кто-то сказал — кто-то из друзей — и он перебирал имена словно четки в поисках истины. Му Цин? Фэн Синь? Ши Цинсюань? Кто из них его предал?       Он чувствовал себя в ловушке.       Вечером дверь приоткрылась — осторожно, словно человек за ней ожидал нападения, однако спустя несколько часов бесплодных попыток выбраться Се Лянь лежал на постели, тупо глядя на потолок, и не мог заставить себя даже пошевелиться. Время, казалось, стояло на месте. Он не мог заснуть, но и бодрствование не приносило удовольствия — он чувствовал себя пустой коробкой, из которой вынули что-то очень важное.       Тишину разрезал тихий щелчок замка и шаги. Позвякивание. Се Лянь слушал, закрыв глаза.       — Как себя чувствуешь? — спросил голос Цзюнь У. Край постели прогнулся под его весом, прохладная рука легла на лоб. — Ничего не болит? Не обижайся, мы желаем как лучше, ты же знаешь.       Се Лянь ничего не ответил, пытаясь абстрагироваться, представить, что вокруг лишь белый шум.       — Поешь и ложись спать. Все будет хорошо. Мы тебе поможем.       Не нужна мне ваша помощь, подумал он, чувствуя, как внутри вновь все горит. Не хочу возвращаться в мир, где все, что окружает — лишь ваши попытки сделать из меня идеального человека. Не хочу. Не хочу.       Не хочу.       — Кто вам сказал? — спросил он еле слышно, разлепив слипшиеся сухие губы. Он хотел знать имя, но не был готов к этому знанию.       Отец помолчал пару секунд, затем встал. Звук, последовавший после, Се Лянь узнал даже не глядя — с таким откручивались шишечки на его кровати.       Впрочем, там все равно ничего не было. Он слабо усмехнулся, однако последующие слова начисто стерли с его бледного лица даже намек на улыбку.       — А-Синь и А-Цин, — сказал наконец Цзюнь У. — Они не хотели тебя сдавать, А-Лянь, но в тот день, когда ты ушел с экзамена, думаю, у них просто не осталось выбора. Не нужно их винить.       Се Лянь вновь не сказал ни слова, лишь повернулся набок, спиной к отцу, показывая этим, что разговор окончен. Пальцы его неосознанно сжимались и разжимались тревожно и зло, пока он с горечью думал о своей наивной доверчивости. Мои друзья, был он уверен не так давно, убеждал себя и остальных, мои друзья кто угодно, только не предатели. Они меня прикроют, что бы ни случилось.       Ему хотелось смеяться и плакать одновременно, кричать о своей обиде, но все, что он сделал — швырнул подушку в сторону стола, куда отец по звукам поставил поднос, и звон посуды на несколько мгновений заглушил тяжелые мысли.       Он проснулся, когда за дверью что-то заскреблось. Моргнул, чувствуя, как сухо во рту и неприятно тянет мышцы. Тело казалось тяжелым и неповоротливым.       — Се Лянь? — услышал он вдруг голос, от одного звука которого внутри пустота вспыхнула яростным огнем. — Ты там? Мы хотим поговорить.       Они сказали отцам, вспомнил он. Они предали его. Они все испортили. Все это из-за них! Се Лянь сжал простынь в кулаке, кипя от бессильной ярости.       — Се Лянь, давай поговорим, — не оставляли попыток связаться с ним. — Мы не уйдем, пока ты нам не ответишь.       Он с трудом сел на постели, глядя на дверь. Лишь эта деревяшка спасала их от него сейчас, не давала ему до них добраться.       — У нас не было выбора, понимаешь? Мы беспокоились за тебя и…       Он поднялся с кровати, сам от себя не ожидая подобной прыти, парой стремительных шагов пересек комнату, схватил стул и с яростным воплем швырнул его в дверь. Грохот отозвался в голове тупой болью, в глазах все расплылось — лишь затем он понял, что плачет. Когда-то он любил этих людей, а теперь же искренне ненавидел.       — Убирайтесь! — закричал он, бросился к двери и начал колотить ее, воя словно зверь, позволяя яду его мыслей, воспаленного, гниющего под ними разума изливаться наружу. — Убирайтесь! Убирайтесь! Вон отсюда! Прочь! Пошли прочь!       — Се Лянь, послушай нас!       — Предатели! Предатели! Сдохните! Ненавижу вас!       — Мы просто хотели помочь, мы…       — Убирайтесь! Вон! Пошли к черту!       — Се Лянь!       — Предатели! Предатели! Предатели!       Он повторял «предатели», сползая вниз, царапая ногтями дерево, и утыкаясь лицом в колени, чувствуя, как силы покидают его, как и желание жить. Внутри жгло и резало, стекло царапало сосуды, болезненно сводило мышцы, а он сидел, не двигаясь, не зная, что ему теперь делать, кому верить, как не позволить уничтожить себя окончательно. Если бы только он мог покурить и разложить все по полочкам. Как славно было бы, если бы он просто мог…       — Се Лянь? — услышал он снова и с трудом открыл глаза, разлепляя слипшиеся от слез ресницы. На мгновение ему послышался звук, с которым они рвутся и опадают на постель, но на полу ничего не было, и это слегка успокоило — если, конечно, что-то может успокоить, когда тело словно перемололо в порошок.       — Эй, слышишь меня?       Точно. Окно. Се Лянь повернул голову и безучастно уставился на лицо Цинсюаня, маячившее за стеклом. Потребовалось около минуты, чтобы осознать, что это действительно Цинсюань, который, как ему казалось, и вовсе вычеркнул его из списка своих друзей — и вот он тут, единственный, кто у него остался. Единственный, кто про него вспомнил.       — Помоги мне! — сипло прошептал он пересохшим горлом, откашлялся и повторил громче, приподнимаясь на локте и взмахивая рукой, словно сумасшедший. — Помоги! Помоги мне!       Он не был уверен, что Цинсюань слышит его сквозь окно, но судя по тому, как изменилось выражение его лица с обеспокоенного на почти испуганное, того вполне впечатлило его состояние. Еще бы, подумал он с внезапным приступом ненависти к самому себе, медленно тлеющей внутри; он встретил меня как гордость родителей, трезвенника, лучшего ученика университетской группы, того, кто должен был стать его якорем, его спасением, а кого видит сейчас? Жалкого наркомана в ломке, продавшего бы сейчас родителей за дозу? Запертого в комнате, словно провинившегося ребенка? На глаза вновь навернулись невольные слезы — будущее пугало его, но и возвращаться к прошлому он не желал. Особенно сейчас, когда в голове крутилось заветное место прямо под окном, у кирпича с неровным сколом, где под слоем земли лежало его последнее сокровище. Родители могли найти тайник в доме и выкинуть все, а вот рыть землю в том месте им вряд ли пришло в голову. К сожалению, с подобным кладом действовали иные правила — чем дальше от себя ты его прячешь, тем это безопаснее.       — Выглядишь ужасно, — пробормотал Цинсюань приглушенно, прижимаясь к стеклу ладонями. — Мне показалось, что у вас тут что-то не так, решил проверить. Почему лежишь на полу? Тебя заперли? Они узнали про то, где ты пропадаешь?       Се Лянь медленно выдохнул. Значит, Цинсюань не был в курсе. В груди кольнула шальная, обреченная радость. Не отворачивайся от меня, подумал он, пожалуйста, только не отворачивайся.       — Да, — сказал он как можно увереннее. — Да, и то, что я пил.       Он медленно поднялся на ноги, заметив, что на рабочем столе уже стоит поднос со свежей едой, от вида которой его замутило, но голова немного прояснилась. Значит, они заходили сюда, пока он был в отключке? Видели его таким?       — Сочувствую, — пробормотал Цинсюань, затем продолжил уже громче, — но это все временно, ты же понимаешь. Они успокоятся рано или поздно.       Ага, подумал Се Лянь мрачно, когда запрут меня уже в наркологической клинике — вот тогда, может, и успокоятся. Нужно было бежать отсюда, чем скорее, тем лучше. Кто знает, может, они собираются везти его прямо сейчас. Он и без того потерял слишком много времени на сон.       Он не хотел расставаться с теми эмоциями, которые дарили наркотики. Совсем не хотел.       — Я не могу тут сидеть, но не смогу открыть окно, — сказал он. — Дверь тоже заперта, я не смогу забрать ключ у отцов.       — Дай-ка подумаю. Меня тоже запирали пару раз, но…       — Тебя запирали? — не поверил своим ушам Се Лянь. — За что? Неужели твой брат позволил?       — Мой брат это и делал, — усмехнулся Цинсюань. — А затем швырнул меня в машину и увез на кодировку… Слушай, я не знаю. Может, окно попробовать разбить?       Се Лянь задумчиво прищурился. Окна в доме пока не меняли, возможно, этот вариант мог бы сработать.       — Родители должны быть на работе, — сказал он неуверенно. — Можешь позвонить в дверь и посмотреть, откроет ли кто-то?       — М, момент, — кивнул Цинсюань и начал спускаться по лестнице вниз. Се Лянь смотрел, как его макушка исчезает за рамой, и едва сдерживал дрожь нетерпения, желание броситься следом и крикнуть не то «не уходи!», не то «давай поскорее!». Они так старательно обходили недавнюю ссору, что он почти забыл о ней, но сейчас тяжестью на плечи легло понимание, что Цинсюань все равно заподозрил неладное и пришел помочь, даже несмотря на все сказанные ему тогда слова. Се Лянь не был уверен, что сделал бы так же. Раньше — несомненно, но сейчас он чувствовал себя совсем другим человеком и перестал в полной мере понимать собственные действия.       Он уселся на подоконник, подтянув к себе собранный прошлым вечером рюкзак, а в голове теснились самые плохие исходы: родители дома, родители поняли, что Цинсюань пришел не просто так, они наверняка уже поднимаются, чтобы схватить его и увезти, они… Он настолько накрутил себя, что подскочил от ужаса, услышав снизу шуршание. Цинсюань появился в окне вновь, цепляясь за лестницу одной рукой — в другой он держал молоток.       Это стало безмолвным ответом.       Стекло оказалось гораздо менее прочным, чем выглядело — уже спустя несколько ударов оно покрылось паутиной трещин. Цинсюань спустился вниз и отошел к забору, позволяя Се Ляню от души замахнуться стулом, вложив в удар всю свою скопившуюся злость. Брызгами осколки разлетелись по комнате, холодный ветер тут же проник внутрь, кусая за обнаженные руки и лодыжки. Пришлось потратить еще немного драгоценного времени, чтобы одеться, но чувство близкой свободы подталкивало в спину.       — Только осторожнее, — посоветовал Цинсюань с земли, глядя на то, как Се Лянь с рюкзаком за спиной осторожно перелезает через накрытую одеялом раму с торчащими осколками.       — Я знаю, — отозвался тот, спрыгивая на землю.       Вместе они отнесли лестницу обратно в сарай и замерли у двери, неловко глядя друг на друга. Се Лянь в полной мере только теперь осознал, что сбежал из дома. Что путь туда ему закрыт, а впереди лишь неизвестность.       Что ему нужно бежать, спасая крупицы своей свободы, и как можно скорее.       — Так… — начал Цинсюань нерешительно, — куда ты теперь? В моем доме будут искать в первую очередь.       Ложь соскользнула с языка быстрее, чем мозг успел ее как следует обдумать:       — Пока поживу у друзей из университета. Все нормально, я знаю, что делаю.       Он ничерта не знал. И Цинсюань словно бы понял это, несмотря на всю напускную уверенность.       — Запиши один адрес, — попросил он. — Это мой друг, он может приютить на первое время. Если… если с друзьями не получится.       — Спасибо, — искренне поблагодарил Се Лянь, вбивая данные в заметки на телефоне. Он не был уверен, хорошая ли идея идти жить к совершенно незнакомому человеку, однако другого выхода не было. — Только не выдавай меня.       Цинсюань не ответил, лишь посмотрел пристально и хмуро.       — Я не знаю, во что ты ввязываешься, — сказал он наконец серьезно, — но надеюсь, что это не принесет тебе проблем и ты вскоре помиришься с семьей. Они очень тебя любят. Напиши, когда захочешь встретиться или понадобится помощь, ладно?       Се Лянь обнял его, чувствуя, как подрагивает от холода чужая обтянутая толстовкой спина. Он хотел извиниться за все, что сказал, объяснить, насколько важна ему эта поддержка и насколько он за нее благодарен, но сжатое спазмом горло не позволило — он смог лишь промычать невнятное согласие и с трудом разжать руки.       Он не мог уйти, не забрав содержимое тайника в земле, поэтому пришлось спрятаться за углом и ждать, пока Цинсюань вернется в дом. Каждое мгновение он ожидал беды, поглядывал по сторонам в страхе увидеть родительскую машину или любопытных соседей. Каждая секунда промедления увеличивала его шанс быть пойманным, он повторял это как мантру, дрожащими руками раскапывая затвердевшую в преддверии холодов землю, а затем прячась по теням и углам, чтобы не быть замеченным с дороги.       Он сел на один автобус, пересел на второй, третий, пряча лицо за капюшоном, натягивая рукава на замерзшие руки. Вытащил сим-карту. На наличные купил пару булочек в маленьком магазине, чтобы перестал так болеть живот, торопливо съел одну у заднего входа, переступая с ноги на ногу. Ему казалось, что все вокруг знают, кто он, любой готов сдать отцам. Замерзший и окончательно обессилевший, он с ногами присел на лавочку в заросшем, неухоженном парке на краю города, обнял колени и попытался отдышаться. Адрес, данный Цинсюанем, не давал ему покоя — хотелось довериться, но вдруг это ловушка? Вдруг Цинсюань и вовсе действовал заодно с отцами? Логики в таких размышлениях было мало, однако Се Лянь сейчас куда больше готов был поверить в то, что его все предали, чем в искренние добрые намерения.       Завтра, решил он. Переночую сегодня в городе, а завтра попробую прийти и посмотреть, кто там живет.       Постепенно темнело. Когда зажглись редкие фонари, в парке почти не осталось людей — лишь обнимающаяся парочка у старого сломанного фонтана. Се Лянь поджег самокрутку, откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза, готовый наконец-то расслабиться, но тут же, вздрогнув, выпрямился, когда услышал рядом шаги.       — Извините, сигареты не найдется?       Напротив остановился парень, на вид примерно его возраста, в темной куртке почти сливающийся с окружением. Се Лянь молча показал ему то, что держал в пальцах. Тот принюхался и покачал головой:       — А обычные есть? Я таким не балуюсь, — словно кто-то дал бы ему драгоценный запас, как наивно.       Не балуюсь, отозвалось в голове мерзким голоском. Не балуется травкой. И наркотой, наверное, тоже. Хороший мальчик, даже несмотря на то, что бродит по ночам. Не то что ты, пропащий идиот, позор семьи.       Се Лянь зажмурился, до крови кусая губу, чтобы физической болью прогнать этот голос и боль где-то внутри, ноющую и непонятную.       — Не найдется, — сказал он сухо.       Парень кивнул, словно ожидал такого ответа, присел рядом, не спрашивая разрешения, вытащил из кармана пачку и прикурил своей же зажигалкой. Се Лянь, не отрывая взгляда от тусклого огонька, затянулся тоже, выдыхая дым, смешавшийся с чужим и растаявший во тьме.       — Зачем тогда просил, если все есть?       — Бесплатные всегда приятнее.       Он не нашел, что возразить, и лишь задумчиво хмыкнул. Некоторое время они курили молча, пока парень вновь не открыл рот.       — У тебя такой вид, будто ты не знаешь, куда идти, — заметил он.       Се Лянь не повернул головы. Он и правда не знал, куда идти и стоит ли вообще идти хоть куда-то. Что дальше делать? Утром опять звать Цинсюаня на помощь? Он не может утянуть за собой в эту дыру и его. К тому же, еще неизвестно, точно ли тот на его стороне.       — Нет, — отозвался он тихо. — У меня есть друзья.       Другие его друзья остались в прошлой жизни, правильной и светлой. В этой он их не заслуживал — либо они своим предательством не заслужили его.       Впрочем, оставался один вариант, куда можно было пойти, но он даже под кайфом не нашел бы в себе смелости заявиться туда с просьбой пожить. Да его выпнут скорее, чем он закончит предложение, и больше никогда туда не пустят.       — А чего ты тут сидишь тогда? Домой не собираешься?       — Какая тебе разница?       Они вновь замолчали. Се Лянь оторвал взгляд от сжимающих сигарету чужих пальцев и посмотрел на небо. Казалось, что он видит, как огоньки гипнотически танцуют, кружатся то в одну сторону, то в другую, соединяясь в пары, а затем разлетаясь в разные стороны, чтобы позже собраться вновь. Он даже не заметил, как незнакомец ушел — лишь потом, с трудом оторвав взгляд от танцующих звезд, посмотрел вбок, чтобы показать их, но обнаружил лишь пустоту и со вздохом улегся поперек скамьи, подложив под голову рюкзак. Холодный воздух морозил мокрые от слез щеки, пока он всхлипывал, закрывая глаза рукой, разумом не справляющийся с мешаниной эмоций внутри. Парочка прошла мимо — он чувствовал на себе их удивленные пристальные взгляды, показал куда-то в сторону, наугад, неприличный жест, и это чувство пропало. Он остался в парке в полном одиночестве.       Свернувшись в комочек и мурлыча себе под нос какую-то популярную прилипчивую песенку, игравшую днем в автобусе, Се Лянь непослушными, с трудом сгибающимися пальцами открыл пакетик, потряс, роняя последнюю таблетку на язык. Когда-то ее дал Бай, он помнил это, а еще помнил слова Хуа Чэна после, перевернувшие мир вверх тормашками. Был ли он подопытным? Был ли он любим? Был ли важен кому-то?       — Да к черту вас всех, — пробормотал Се Лянь, ощущая, как все вновь размывается перед глазами, а из горла рвется нервный смех.       Один из фонарей замигал и погас, сгущая темноту вокруг, пока он, смеясь и рыдая на старой скамейке, разговаривал словно бы сам с собой. Он дрейфовал в космосе, разбитый на части, рассеявшийся звездами по темному бархату, разбросанный посреди бесконечных снегов, падающий на землю каплями небесных слез. Солнечный свет пронзал его насквозь, затем таял, пока солнце растекалось по горизонту, разлитая краска цвета счастья, смешивалось с кровью. Он хотел погрузиться в этот свет, но мог лишь продолжать распадаться, растворяться в небесных ворсинках, становиться их частью, а солнце, к которому он так стремился, отдалялось и алело, покрывая хаотично танцующие планеты.       Се Лянь смиренно закрыл глаза, позволяя себя уничтожить.       А когда открыл, планет на небе больше не было — лишь синева везде, насколько хватало взгляда, и раздражающий глаза свет. Се Лянь поморщился, чувствуя неприятный привкус во рту, прикрыл рукой глаза и, уцепившись другой за спинку, сел. Тело казалось слабым, определенно заложило нос, но после вчерашней дозы чувствовал он себя гораздо лучше, чем дома под арестом.       Он вспомнил о родителях со смесью вины и злости. Конечно, можно было представить, как они перепугались, не обнаружив его в комнате, и как теперь разыскивают повсюду, забыв про сон и еду, но в то же время он чувствовал некое злорадство — так-то, нечего было запирать меня, издеваться надо мной, вот теперь пожните то, что посеяли своими действиями!       Эта двойственность отношения к ним разрывала его на части.       — Ладно, — пробормотал он, вставая. Голову повело, пришлось вновь хвататься за спинку, чтобы удержаться на ногах, и некоторое время ждать, пока в глазах перестанет плыть, а в голове звенеть. — ладно, подумаю об этом позже. Нужно пойти по тому адресу… где мой телефон?!       Он сунул руку в один карман куртки, в другой, проверил джинсы, не чувствуя привычной тяжести мобильника, затем огляделся вокруг, даже заглянул под скамью — было пусто и там, но в процессе поиска одной вещи он вдруг осознал, что пропало еще кое-что.       Его рюкзак.       Се Лянь в полной растерянности покрутился вокруг, словно пропажа внезапно могла появиться рядом, и тяжело опустился на скамью, осознавая, что остался без телефона, денег и вещей. Даже адрес не сохранился, лишь отдельные иероглифы блуждали где-то на периферии сознания.       В такой идиотской ситуации он не оказывался никогда. Благо хоть есть абсолютно не хотелось, даже от мысли о еде начинало мутить.       Он одернул куртку и медленно побрел к выходу из парка, пытаясь понять, где вообще находится. Несколько попыток одолжить телефон, чтобы позвонить Цинсюаню, не увенчались успехом — люди отходили, видя его нездорово бледное лицо, обкусанные губы и припухшие покрасневшие глаза; отводили взгляд, придумывали отмазки и поспешно сбегали. Лишь когда он окончательно потерял надежду, одна девушка из сидящей на остановке компании сжалилась и протянула мобильник, но смотрела при этом цепко и внимательно.       — Спасибо, — пробормотал Се Лянь, чувствуя себя максимально неуютно, открыл набор номера и застыл.       Он не помнил номер Цинсюаня. Ничьих номеров, кроме отцовских.       — Все нормально? — спросила девушка, вырывая его из транса. — Ты собираешься что-то вводить или нет?       Палец застыл над одной цифрой, затем метнулся к другой. Напряжение вокруг росло, теперь на него смотрели практически все на остановке.       — Я… передумал, — сказал он, выталкивая слова из пересохшего горла. Девушка поспешно выхватила протянутый телефон, бросив напоследок:       — И чего только время тратил.       Компания насмешливо зашушукалась. Се Лянь холодно глянул на них и пошел вдоль улицы, натягивая капюшон поглубже. Люди огибали его, спеша по своим делам, мелькали разноцветные бока машин, город кипел и бурлил на пике рабочего дня, и лишь он один ощущал себя чужим и одиноким в этом бесконечном потоке.       На ближайшей остановке он дождался наиболее заполненного автобуса с кондуктором и скользнул в толпу, притаившись в углу. За окном дома сменялись площадками, парками и пустырями, пассажиры постепенно редели, исторгаемые железным брюхом. Отметив, что вокруг стало слишком пусто, а кондуктор уже который раз задумчиво на него поглядывает, Се Лянь поспешно выскочил наружу, стоило дверям открыться, и бросился в переулок, опасаясь преследования с требованием отдать за проезд. Как оказалось, зря — никто даже головы не повернул, автобус спокойно продолжил путь, а он сам осознал, что это рискованный, но неплохой способ добраться до нужного места, не заплатив ни юаня.       Так началось его путешествие, растянувшееся на три с половиной часа: с автобуса на автобус, выбирая самые заполненные и сбегая при малейшей опасности быть обнаруженным, он добрался до перекинутого над широким шоссе моста, по ржавым ступеням спустился вниз и вскинул руку в жесте, который часто видел в фильмах. По потускневшему небу постепенно расползались тучи, холодный ветер гнул деревья, и вскоре он едва чувствовал свою руку, а машины все так же равнодушно проносились мимо.       Лишь бы я не ошибся направлением, думал он с надеждой. Если уеду не в ту сторону, обратно до центра вечером точно уже не доберусь.       Он не знал, сколько так простоял, ощущая лишь холод и нестерпимую усталость, когда одна из машин все же притормозила.       — Тебя подбросить, парень? — спросил бородатый мужчина, опустив окно.       — Да, пожалуйста! — перекрикивая ветер, попросил Се Лянь нетерпеливо. — Мне вперед по этой дороге до поворота, приблизительно восемь ли. Пожалуйста, — жалобно повторил он еще раз, понимая, что простоять еще столько же на холоде просто не сможет.       — Садись, — вздохнул мужчина, — мой поворот раньше, но довезу уж тебя, а то дождь, кажется, начинается.        Се Лянь глянул на хмуро-серое небо и поспешно скользнул на переднее сиденье. В салоне пахло потом и сладким ароматизатором, работал кондиционер и еле слышно что-то мурчала магнитола; после ночевки на улице и нескольких наполненных стрессом часов на ветру это место показалось ему раем.       Мужчина не спрашивал, что он забыл в таком месте и зачем едет в место еще более странное, и Се Лянь молчал тоже, грея руки. Когда машина остановилась у нужной ему развилки, снаружи по стеклу уже бодро барабанил дождь, размывая не только дорогу, но и видимость.       — Тебе точно туда? — уточнил водитель. Се Лянь кивнул, с тоской глядя в окно. — Ну смотри… Не заболей хоть под таким ливнем.       — Постараюсь. Спасибо вам.       Из тепла выбираться наружу в такую погоду было тем еще испытанием. Придерживая капюшон мокрыми пальцами, он проводил взглядом удаляющуюся машину и поспешил вперед по дороге, поднимая подошвами брызги. Вокруг шумел потерявший свою яркость лес, проглатывая Се Ляня с его статусами, мечтами и ошибками, небо нависало словно то покрывало из его галлюцинаций, удушливое и мрачное. Сейчас ― дожди, потом ― снег с дождем, затем лед. И без того почти отсутствующее настроение покидало его с каждым шагом.       Мокрые волосы налипли на лицо, в кедах хлюпало, а руки тряслись от холода, когда он наконец заметил вдалеке тусклый свет и прибавил шагу, чувствуя, как наливаются каменной тяжестью икры. Свет мелькал и двоился, Се Лянь отпустил края капюшона, когда держать руки на ветру стало совсем невмоготу, и порывом ветра его тут же снесло с головы, позволив воде беспрепятственно стекать по лицу, смачивая сухие губы. Се Лянь остановился и запрокинул голову, приоткрыв рот.       — Я ненавижу свою жизнь! — прокричал он в темноту и сердито хлюпнул заложенным носом.       Когда он добрался до забора, дождь немного стих, из отчаянного превратившись в надоедливо-нудный. Се Лянь толкнул створку ворот плечом и проскользнул во двор. Двери гаража, всегда приветливо распахнутые, были закрыты, однако снизу он заметил отражающиеся в луже пятна света.       На стук долгое время никто не отвечал. Се Лянь привалился к стене и, отогревая в карманах холодные пальцы, начал пинать дверь ногой, пытаясь не думать о том, что там, возможно, вовсе никого нет, когда изнутри послышался скрежет замков.       — Кого принесло в такую погоду? — донеслось недовольное, когда Се Лянь потянул створку на себя. Хэ Сюань, выглянув наружу, едва не столкнулся с ним лбом. — Ты?       — Я, — согласился Се Лянь, стуча зубами, и отодвинул его, замершего от удивления, в сторону. — Привет.       Внутри было тепло, привычно пахло дымом. Мигали лампочки гирлянд. Се Лянь и сам не осознавал до сего момента, как же соскучился по этому месту.       — Какого черта ты здесь делаешь? — хмуро спросил Хэ Сюань, закрывая двери. В джинсах и черном свитере, с забранным крабиком волосами он выглядел неожиданно домашним.       Се Лянь пожал плечами, не решаясь говорить, что ушел из дома и теперь собирается поселиться тут. Даже в мыслях это звучало слишком нагло. Может, думал он торопливо, сказать, что просто переночую, а завтра что-нибудь придумать еще на одну ночь?..       Хэ Сюань, впрочем, ответа не требовал. Обращая на застывшего посреди помещения Се Ляня внимания не больше, чем на диван, он взялся за прислоненную к стене метлу.       — Ты что, убираешься?       — Хуа Чэна тут нет, — одновременно произнесли они. Се Лянь кивнул, присаживаясь на диванный подлокотник. В глубине души ему хотелось увидеть Хуа Чэна, но точно не в таком виде.       — Я вижу. Я не к нему. Точнее… не совсем.       И даже сейчас Хэ Сюань не стал уточнять. Впрочем, и вопрос он тоже проигнорировал, решив, видимо, что факт подметающего пол человека уже достаточно на этот вопрос отвечает.       Некоторое время они вновь молчали. Пока Хэ Сюань мирно работал метлой, ссыпая мусор и пыль в большой пакет, Се Лянь медленно, словно в любую секунду ему могли указать на дверь, расстегнул и снял куртку, кинув ее на спинку, соскользнул с подлокотника на сиденье и съежился, обняв себя руками. В гараже не было обогревателя, он мог надеяться лишь на собственное тепло.       Ну, хотя бы сухо.       — Выгнали из дома? — разорвал Хэ Сюань тишину вопросом, от которого по спине Се Ляня словно прошлись ледяной рукой, проникнув меж ребер и сжав сердце. Он сжался еще сильнее, глядя с тревогой и понимая, что, вероятно, ошибся, решив, что тут его примут и спрячут. Какая им выгода держать при себе человека, которого, вероятно, уже ищет полиция?       Не дождавшись ответа, тот хмыкнул, поднял с пола смятую банку из-под пива и прицельно бросил ее в пакет.       — Как будто это какое-то прибежище обездоленных, — проворчал он, помолчал еще немного, словно дразня и без того нервного Се Ляня, и продолжил: — Когда Цинсюань уходил из дома, тоже прятался здесь.       Повисла пауза. Се Лянь ждал продолжения, но его не было.       — И? — осторожно спросил он. Хэ Сюань кинул на него нечитаемый взгляд.       — Что «и»? Потом он возвращался обратно к брату. Конец истории.       Се Лянь заметил, как изменился его тон и как он помрачнел, однако ему показался довольно забавным тот факт, что речь в итоге каким-то образом свелась именно к Цинсюаню.       — Я не буду вам мешать, — пообещал Се Лянь, немного успокоенный знанием, что не он первый приходит сюда с целью скрыться. — Вы меня даже не заметите. Мне просто нужно переждать некоторое время.       Он не знал, что будет дальше, после этого «некоторого времени», и предпочитал пока об этом не задумываться. Может, найдет какую-то работу, да хоть уборщиком в их тату-салоне, снимет комнату… На этом мысли стопорились, конфликтуя с прекрасным и светлым будущем, рисуемым отцами всю его жизнь. Какая комната, когда он должен был после университета заработать на особняк?       — Можешь остаться, но есть правила: еду добываешь себе сам, никто не собирается тебя кормить. И если я или Хуа Чэн скажем тебе уйти, ты без возражений и малейшего писка собираешь вещи, которых, как я вижу, у тебя нет, и сваливаешь.       Се Лянь активно кивнул. Он готов был согласиться на что угодно, только бы не возвращаться под дождь.       — И еще кое-что, — продолжил Хэ Сюань. — Иногда сюда приходят люди, с которыми тебе лучше не встречаться. Если мы говорим тебе сидеть тихо и не отсвечивать, ты сидишь внизу и не издаешь ни звука, понятно? Даже если услышишь крики, драку, выстрелы или что там еще может заставить выскочить и поиграть в героя-самоубийцу.       Ладно, это звучало напрягающе.       — И часто… такое? — спросил он. Разумеется, пьяные драки тут были делом нередким, но вот до оружия пока не доходило.       — Когда как, — расплывчато ответили ему. Хэ Сюань убрал метлу и совок в угол, затянул пакет и поставил у ворот. — Завтра, когда дождь закончится, вынесешь и оставишь за забором. Помогай, если собираешься тут торчать.       — Хорошо, — покладисто отозвался Се Лянь. — Можно мне какое-нибудь полотенце? Вода течет так, что я могу помыть вам пол, просто пройдясь от угла к углу.       — Сиди тут.       Хэ Сюань поднял крышку люка и спустился вниз. Се Лянь не мог не вспомнить, как Хуа Чэн показывал ему это место когда-то. Он знал, что внизу, и это заставляло чувствовать себя странно.       — Долго мне тебя ждать? — недовольно донеслось снизу. Се Лянь вскочил на ноги.       — Ты меня что, вниз позвал? Слушай, а как насчет говорить словами о своих просьбах?       — Говорю словами: поднимай жопу и спускайся уже.       Снизу было гораздо теплее — Се Лянь заметил в углу обогреватель и едва не прослезился от счастья. Хэ Сюань дал ему спортивные штаны — он не стал уточнять, чьи они, — футболку и темно-синюю толстовку. На вершину этой горы приземлилось полотенце.       — Иди в ванную, только много воды не трать. Если не выйдешь через двадцать минут, я перекрою горячую. Говорю словами, — последнее прозвучало почти издевательски, однако Се Лянь не стал спорить, лишь закатил глаза. Ему и так дали больше, чем он планировал получить.       Отогревшись в душе, переодевшись и развесив свою одежду рядом с обогревателем, он поднялся наверх и получил в руки швабру. Шутки шутками, но действительно пришлось мыть пол.       — Я не думал, что вы тут убираетесь, — сказал он честно, вспоминая толпу людей и вечно творящийся вокруг бардак. Хэ Сюань фыркнул, сдувая с лица выпавшую из пучка прядку.       — Если бы мы не убирались, в грязи тут невозможно было бы находиться. Это наше место, естественно, что мы следим за ним. Зато никогда не платим за выпивку и еду.       Се Лянь кивнул, признавая его слова справедливыми. Это был редкий момент, когда он мог поговорить с ним, обычно молчаливым и резким, поэтому попытался найти другую тему. Не слишком охотно, но тот все же отвечал, и Се Лянь не мог не заметить, что оживлялся он лишь когда речь заходила о Цинсюане — пусть даже мельком. Обрывал себя, осекался, но каким-то образом все равно все сводил к нему, возможно, сам того не осознавая, и, используя это знание себе во благо, Се Лянь начал вспоминать все связанные с другом интересные ситуации, чтобы добавить себе в глазах Хэ Сюаня немножко баллов. Наверное, подумал он, Цинсюань был бы безумно счастлив, если бы знал, как часто объект его симпатии думает и говорит о нем.       Ему хотелось попросить у Хэ Сюаня телефон и поговорить с Цинсюанем, но тогда раскрылось бы и его местоположение. Позже, подумал он, оттирая липкое пятно под столом. Цинсюань наверняка приедет сюда вскоре, вот тогда и проверю, выполнил ли он просьбу.       — Как считаешь, если он узнает, где я, он не сдаст меня родителям?       — Я думал, вы друзья, — несмотря на то, что Хэ Сюань не вкладывал в эту фразу никаких явных эмоций, для Се Ляня она прозвучала упреком. Он посчитал должным оправдаться:       — Да, но… Я уже доверился не тем людям в свое время. А мои отцы умеют надавить на чувства. Я не говорю, что не доверяю ему, просто…       — Он был тут с тобой все это время, а донесли совсем другие. Думаю, это уже показатель.       Се Лянь не нашелся с ответом. Далее они продолжили уборку в тишине.       Хэ Сюань остался в гараже на ночь, и на Се Ляня, устроившегося на одном из диванов, посмотрел как санитар на безнадежного психически больного пациента.       — Ты тут замерзнешь, — сказал он устало и кивнул в сторону люка. — Спускайся вниз, поставишь обогреватель поближе.       Се Ляня не пришлось долго упрашивать. Вскоре он свернулся под пледом на узком и твердом, но все же диване, и постарался уснуть. Однако возникла проблема: желудок, к ночи внезапно вспомнивший о том, что еда вообще-то нужна для жизнедеятельности, пытался переварить сам себя. Се Лянь покрутился с бока на бок, стараясь не обращать внимания на скрипящие пружины, посидел, побродил по темноте и вновь лег, пытаясь представить, будто только что плотно поел, но мозг обманываться не пожелал. Непроизвольно мысли его устремились к стоящему неподалеку холодильнику.       Нельзя, твердил разум, ведь тебе сказали, что еду добываешь сам. Не послушаешься — вновь окажешься на улице, одумайся.       Но если съесть совсем чуть-чуть, подумал он, сдаваясь под напором голода, то никто и не заметит. Неужели так жалко крошечки еды? Я ведь не чужой человек! Потом заработаю и верну. Даже в два раза больше куплю!       Убедив себя последним доводом, он сел, гипнотически глядя в темноту. Из комнаты, где спал Хэ Сюань, не доносилось ни звука. Едва дыша, Се Лянь наощупь, пытаясь вспомнить по памяти расположение, с трудом нашел дверцу холодильника и потянул на себя, с надеждой ожидая увидеть… ну, хоть что-то. Однако все, что его ожидало — три бутылки пива и одинокая сосиска непонятного срока годности. Впрочем, лежи она тут хоть месяц, он был слишком голоден, чтобы воротить нос, так что съел ее сырой за несколько укусов. Желудок задумчиво затих. Вернувшись на диван так же неслышно, Се Лянь закутался в плед и наконец-то смог погрузиться в тревожный, неглубокий сон.       Проснулся он от стука — Хэ Сюань, поднявшись наверх, резко задвинул дверцу люка. Единственная лампочка, освещающая комнату, не давала понять, который час, и Се Лянь решил не торопиться, раз уж его никто не зовет. Он потянулся, уперевшись ногами в подлокотник дивана, и поднял с пола покрывало, которое сам же ночью и сбросил, маясь от духоты. Воспоминания вчерашнего дня проявлялись постепенно, кусками, и так же постепенно падало настроение.       Итак, он в бегах уже третьи сутки. Родители, наверное, ищут его, пока он на птичьих правах живет в подвале какого-то гаража с сомнительными людьми и не знает, что делать дальше.       Итак, ему страшно хочется еды и наркотиков, но нет ни того, ни другого. Головой словно били о стену, заложило нос, но никому, кроме него, знать об этом не стоило — приютить человека одно дело, а вот больного — совершенно другое.       Ситуация, подумал Се Лянь мрачно, просто потрясающая. Может, легче было бы просто спрыгнуть с моста?       Сверху слышались шаги. Туда-сюда, туда-сюда. Что-то готовит? Должен же Хэ Сюань чем-то питаться? Вдруг он сжалится и поделится? Полный надежды, Се Лянь сполз с постели, чувствуя, как покачивается мир вокруг, заглянул на всякий случай в холодильник и разочарованно полез по лесенке наверх.       Хэ Сюань уже не ходил — сидел за столом и что-то рисовал в блокноте, склонившись так низко, что распущенные волосы чернильными разводами рассыпались по столешнице. Двери гаража все еще были закрыты, но дождя Се Лянь не слышал, сколько бы ни прислушивался.       — Который час? — спросил он. Хэ Сюань даже не повернулся.       — Десять.       — Утра?       — А чего еще?       — Что ты делаешь? — он попытался заглянуть в блокнот, но Хэ Сюань резко поднял голову, захлопнув тот так стремительно, что поток воздуха ударил Се Ляню в лицо.       — Куда ты лезешь? — тихо и холодно спросил он. — Я разрешал?       — Я не знал, что это настолько личное. Думал, там эскизы или что-то вроде.       — Даже если эскизы, с каких пор это не личное?       Се Лянь вздохнул. Дружеские баллы? Забыли.       — Хорошо, извини, больше не буду, не надо смотреть на меня так, словно я совершил преступление. Честно, мне плевать, что ты рисуешь.       — Вот и прекрасно, — сухо отозвался Хэ Сюань, ни капли не задетый этим. — Мне нужно будет уехать, займись тут чем-нибудь, только в комнаты не лезь.       Наивно полагать, что я этого не сделаю, тут же подумал Се Лянь. Он действительно забрался в комнаты, как только байк Хэ Сюаня скрылся за воротами. Впрочем, интересного там ничего не нашлось — это место было не основным жилищем, а лишь временным пристанищем, — однако он не сдержал назойливо зудящего под кожей желания ненадолго присесть на кровать Хуа Чэна. Постельное белье уже не раз меняли, но, проводя ладонью по покрывалу, он терял ощущение времени. Бай научил большему, но секс с ним запоминался как мучительное удовольствие, искаженное восприятие реальности под веществами. Прикосновения же Хуа Чэна, темная бездна его взгляда, когда он смотрел на Се Ляня, отпечатались в памяти так четко, что иногда он видел их даже во сне.       Он поправил покрывало и поспешно вышел, чтобы лишний раз не тревожить воспаленный разум.       Хэ Сюань отсутствовал довольно долго — лишь когда на двор опустилась темнота, Се Лянь, очнувшийся от прерывистого сна и скучающе ковырявший обивку дивана, борясь с тошнотой, услышал знакомый шум и приглушенные голоса.       — У нас гости, — сказал Хэ Сюань на улице как бы между делом. Се Лянь резко остановился на полпути к дверям, когда узнал второй голос — все в нем сжалось волнительно.       — Он же собирался приехать только завтра утром.       — Это не он.       — А кто?       — Хватит спрашивать, пойди да погляди сам.       Он заметался, не зная, куда сесть или как встать, когда ворота приоткрылись и внутрь зашли две фигуры, впуская с собой осенний холод. Столкнулся взглядом с Хуа Чэном и облокотился о спинку дивана — ноги вдруг перестали его держать.       — Ты?       Се Лянь отметил, что тот слово в слово и даже интонацией повторил вопрос Хэ Сюаня. Пожав плечами, он ответил так же, как и тогда:       — Я. Привет.       Хуа Чэн больше ничего не спросил, лишь поднял бровь.       — Я ушел из дома, — пояснил Се Лянь, словно это было вполне обычное дело. — Хэ Сюань разрешил немного пожить у вас.       — Я разберусь, почему Сюань считает, что единственный может решать, кто будет жить тут, — заметил Хуа Чэн, снимая куртку. Иногда Се Ляню казалось, что он может ходить в тонкой кожанке даже зимой и совершенно не мерзнуть при этом. — И надолго ты собираешься оставаться?       — Я не знаю. На сколько разрешите.       — На что собираешься жить? Мы не будем тебя кормить.       — Я и не прошу. Деньги не проблема, — еще какая проблема, на самом-то деле, но никому об этом знать не нужно. — Если что, одолжу у Цинсюаня.       Хэ Сюаню это заметно не понравилось:       — Он тебе не банк.       — А ты так заботишься о нем и его финансах, — поддел его Се Лянь. — Думаю, ему было бы приятно узнать об этом.       Шутку не оценили, а его пронзили ледяным взглядом.       — Еще раз откроешь рот не по делу — вылетишь отсюда быстрее, чем вдохнешь.       — Полегче, — осадил Хуа Чэн. — Придержи свои угрозы. К слову, — это уже явно предназначалось Се Ляню, — Ши Цинсюаня ты не увидишь еще какое-то время, так что забудь про идею таскать у него деньги.       Тревожные мысли вновь зашевелились в голове. Что-то случилось? Отцы узнали, что Цинсюань причастен к его пропаже, и теперь у него проблемы?       — Почему? Что с ним? Это из-за меня?       — Называешь себя его другом, но не в курсе? Любопытно.       Се Лянь терпеливо вздохнул. Как бы сильно ему ни нравился Хуа Чэн, иногда тот просто выводил его из себя.       — Очень интригующе, я сгораю от нетерпения узнать, что же ты имеешь в виду, не смилостивится ли господин пояснить?       Уголок чужого рта на мгновение поднялся вверх, но тут же вернулся в прежнее положение. Однако Се Ляню хватило — сердце вдруг забилось так, что ему показалось, будто оно сейчас и вовсе остановится.       — Если сведения верны, то его брат увез в клинику сегодня утром. Так что мы не увидим его довольно долго — до следующего срыва, полагаю.       Во время слов о срыве Хуа Чэн многозначительно глянул на Хэ Сюаня и наткнулся на ответный мрачный взгляд.       — Нет, — сказал тот твердо. — Никаких срывов. Он поклялся.       — Поклялся?       — Иначе все будет кончено.       Се Лянь проводил изумленным взглядом спину вышедшего из гаража Хэ Сюаня и переглянулся с задумчивым Хуа Чэном.       — Кодировка? — повторил он, думая, что ослышался. — Хэ Сюань попросил Цинсюаня закодироваться от алкоголя?       — Думаю, не только из-за него, — пожал плечами тот, присаживаясь на спинку дивана. — Его брат не терял надежды. Хватало на какое-то время, но стоило прийти сюда, как все повторялось по новой. Нашим-то плевать, кому наливать.       — Вот как… — пробормотал Се Лянь, вспоминая, как ловко его друг опустошал бутылки с алкоголем и как шумно потом ругался с братом. Голосов родителей никогда не было слышно, лишь Ши Уду — словно только ему было не все равно. А теперь еще и эта ситуация… Он чувствовал себя так, словно потерял последнюю ниточку, связывающую его с привычным миром.       — Вообще-то, — сказал Хуа Чэн достаточно громко, чтобы Хэ Сюань услышал даже во дворе, — я не с пустыми руками.       Не прошло и минуты, как тот вернулся в гараж, держа за лямку черный большой рюкзак. Се Лянь переводил взгляд с одного на другого, не понимая, что происходит. Хэ Сюань опустил рюкзак на стол, дернул замок на молнии и собрался было перевернуть его, чтобы вытряхнуть содержимое, но Хуа Чэн, изменившись в лице, поспешно остановил его.       — Да чего ты как варвар, там же коробки! Постепенно наружу из глубин рюкзака помимо стандартных продуктов вроде хлеба, колбасы, чипсов, овощей и нескольких пачек сигарет были выужены две коробки с лапшой и картонное ведерко с куриными ножками, жирно поблескивающими на свету.       — У нас же еще осталось пиво в холодильнике? — уточнил Хуа Чэн, открывая коробку. Хэ Сюань кивнул и направился к люку. — Нож захвати, будь добр.       Се Лянь даже не вспомнил про украденную ночью сосиску, хотя раскрытие этого преступления вот-вот должно было произойти — все, что сейчас интересовало его, находилось на столе, источая аромат, от которого рот наполнялся слюной, а голову вело.       — У тебя взгляд как у голодной бездомной собаки. Но это наша еда. Свою покупай себе сам. Либо отдавай нам деньги и говори, что нужно, а мы привезем, если будет по пути. Се Лянь не слушал — в ушах зашумело, он попытался схватиться за что-нибудь, рука ухватила пустоту, а он вдруг понял, что лежит на полу. В глазах потемнело, он с трудом повернулся на бок, чтобы не захлебнуться поднявшейся к горлу желчью. Напротив лица появились колени. Он попытался сказать, что все нормально, поднять руку, но не успел.       Когда он открыл глаза, уже на диване, то первым, что увидел, было лицо Хуа Чэна, на чьих коленях он и оказался. Надо же, подумал Се Лянь вяло, а я и забыл, какой он красивый.       — Что за хрень это была? — требовательно вопросил тот. На контрасте с недовольным голосом глаза смотрели встревоженно. Се Лянь покачал головой.       — Ты ел сегодня? — задал следующий вопрос Хуа Чэн. Се Лянь, замявшись, вновь покачал головой. — Ладно, перефразирую. Сколько дней ты не ел?       — Не помню, — прошептал Се Лянь. Ел ли он в тот день, когда ушел? Кажется, нет. — Наверное… Три? Четыре?.. я не помню, правда.       — Три? — повторил Хуа Чэн ледяным тоном. — Четыре? Ты не ел четыре блядских дня и молчал?       — Ты же сказал, что я должен сам…       — Издеваешься? Я же не думал, что ты воспримешь эти слова настолько серьезно! Естественно, я бы дал тебе еды, если бы ты попросил, кем ты меня считаешь вообще? Если бы ты сказал, что не ел четыре дня, думаешь, я бы не привез тебе ее первым же делом?       Хуа Чэн провел ладонью по лицу, пробормотав что-то, и выглядел таким печально-уставшим, что Се Лянь неловко кашлянул, чувствуя себя поистине виноватым.       — Твои выходки с каждым разом вводят меня в ступор все сильнее и сильнее, — со вздохом заявил наконец Хуа Чэн. — Давай, приподнимись, — он помог сесть, придерживая за спину. — Блять, я не знаю, как кормят людей после голодовки, Сюань, ему можно лапшу? У нас больше особо ничего нет.       — Я с каких пор экспертом стал? — изумился Хэ Сюань, аппетитно уминающий напротив свою порцию. — Ну, наверное можно, не умрет же от нее.       — Ой, заткнись. В рюкзаке вода, у меня в тумбочке чайные пакетики, сделай чай там сладкий, не знаю, сделай хоть что-нибудь.       Хэ Сюань, хмыкнув и пробормотав что-то вроде «то говори, то молчи, ты определись», с неохотой оторвался от еды, отодвинул люк и скрылся внизу. Хуа Чэн подцепил палочками немного лапши и, подставив снизу ладонь, поднес ее ко рту Се Ляня. Тот заерзал.       — Я и сам могу пое… — Хуа Чэн, не дожидаясь окончания фразы, сунул лапшу ему в рот. Се Ляню стало не до разговоров. Чувствуя, как горят щеки, он прожевал и послушно снял с палочек еще порцию. Никогда, даже в самых безумных мыслях, ему и в голову не приходила ситуация, где Хуа Чэн так осторожно кормил был его почти с рук, тем более после их прошлой ссоры. Приезжая сюда, он был уверен, что его и вовсе не пожелают видеть.       — Себе тоже оставь, — сказал он поспешно, заметив, что в своем стремлении запихнуть в него всю имеющуюся еду Хуа Чэн, кажется, позабыл о том, что изначально эта лапша покупалась вовсе не гостю.       — Я в голодный обморок падать не собираюсь, — разумно отозвался тот и сунул коробку с палочками Се Ляню в руки. — Раз начал болтать, значит жить будешь. Дальше сам.       Се Лянь перекатил языком во рту кусочек креветки, наблюдая за тем, как Хуа Чэн с Хэ Сюанем ловко открывают пиво об край стола. Лицо все еще ощущалось горячим.       Он понятия не имел, что это вообще сейчас было, но не отказался бы повторить. Пару сотен раз.       К вечеру за пределами гаража вновь лил дождь. Грохот капель по металлической крыше со временем начал сводить с ума, поэтому они переместились вниз: Хэ Сюань и Хуа Чэн разошлись по комнатам, а Се Лянь, скинув обувь, с ногами забрался на диван и уставился на стену напротив. Он чувствовал себя приятно сытым, но тревога и скребущая изнутри жажда никуда не делись. Еще невыносимее было абсолютное отсутствие понимания, что же делать дальше со своей жизнью.       Спустя несколько долгих минут за стеной, в ванной, зашумела вода. Се Лянь медленно поднялся с дивана, чувствуя, как успели затечь ноги, и направился на звук словно загипнотизированный. Он хотел курить, но еще больше он хотел увидеть Хуа Чэна.       Прислонившись к косяку двери и скрестив руки на груди, Се Лянь смотрел на то, как изгибается его позвоночник, когда он наклоняется к умывальнику, чтобы набрать воды и плеснуть на лицо, как соскальзывают вниз темные волосы, оголяя заднюю часть шеи, и чувствовал себя немного больным - и вовсе не физически.       — Это жутко, — заметил Хуа Чэн сквозь шум льющейся воды.       — Что именно? — рассеянно спросил Се Лянь.       — То, как ты просто пялишься на меня и молчишь.       — Собираюсь с мыслями. Мне все еще кажется, что это лишь долгий сон.       — Придется привыкать, раз уж сам все заварил, — философски отметил тот, нащупывая позади себя маленькое серое полотенце. — Честно говоря, я думал, что у тебя не хватит смелости уйти. У обеспеченных нытиков обычно все заканчивается словами.       — Это я обеспеченный нытик? — уязвленно уточнил Се Лянь. Хуа Чэн вытер лицо, кинул полотенце на край раковины и обернулся, опираясь поясницей.       — Нет, — сказал он после паузы. — Уже нет. Не обеспеченный уж точно.       Последнее прозвучало почти ехидно.       — Сволочь ты.       — Ну, у всех свои недостатки.       Некоторое время они смотрели друг на друга, и Се Ляню казалось, что даже время вокруг застыло, а воздух загустел. С мокрой прядки по скуле Хуа Чэна скатилась, словно слеза, капля воды. Шаг вперед ощущался как падение.       — Я… Я просто хотел…       — Да чтоб тебя! — от удара лопатками об стену перехватило дыхание. Хуа Чэн сжал его плечи, вторгаясь в рот языком. Се Лянь обхватил его руками, прижимая ближе к себе: ему так хотелось этого, что был готов броситься в драку, если окажется, что его решили лишь подразнить.       Прикосновения этого человека не должны были иметь над ним такой власти.       Возможно, надеялся Се Лянь, тот думал о том же самом сейчас.       Хуа Чэн усадил его на бачок, немного боком, чтобы было удобнее откинуться на стену. Не отрываясь от поцелуя, нетерпеливого и жадного, они спешно расстегивали друг другу брюки, ведомые одной на двоих целью. Под пальцами было горячо и влажно; дыхание Хуа Чэна обжигало ухо, пока тот одной рукой обхватывал его член, а другой царапал поясницу. Жар расползался от паха вверх, там, где губы и язык касались кожи, расцветали вспышками наслаждения ожоги. Прикусывая ладонь и судорожно дергая бедрами в ритм, Се Лянь лишь надеялся, что бачок не сломается под ним. На грани сознания он качнулся вперед, едва не падая, дернул бедрами последний раз и задрожал, цепляясь за своего партнера почти вслепую.       — Мало, — сказал Се Лянь, когда смог вдохнуть, осознать действительность. Дернул отстранившегося было Хуа Чэна на себя, глянул в глаза, полуприкрытую бездну, чувствуя себя пьянее, чем от вина. — Ты не уйдешь, не оставишь меня так.       — Правда? — прошептали ему в ответ.       — Правда, — выдохнул он уже на постели в комнате, скользя губами по лицу и вздрагивая от особенно глубоких толчков. — Правда. Наверное, мы просто прокляты.       Се Лянь гладил пальцами обнаженную спину спящего Хуа Чэна, вслушиваясь в окружающую тишину. Ему было жарко, душно и чуточку стыдно перед находящимся буквально через стену Хэ Сюанем за свои сегодняшние звуки.       Когда Хуа Чэн поцеловал его, ему показалось, будто голова опустела враз: все мысли спутались, развеялись, и осталось лишь желание завладеть этим человеком, всем его вниманием; почувствовать, как сильно он нужен. Как его хотят, даже несмотря на все их ссоры, даже несмотря на ту драку, на злость, звучавшую в его обвинениях — что, несмотря на это, он все еще желанен. Что он все еще особенный.       Что их тянет друг к другу с одинаковой силой.       Коснувшись губами все еще немного влажного после душа плеча, он встал с постели и наощупь оделся, желая лишь оказаться на свежем воздухе и подумать обо всем, что произошло. Еле слышно шлепая пятками по холодному полу, вышел из комнаты, медленно закрыл дверь, обернулся и едва сдержал крик ужаса.       — Ты чего? — скептично спросил голос Хэ Сюаня, исходящий от жуткой черной фигуры. Се Лянь медленно выдохнул, чувствуя, как сердце суматошно колотится где-то в горле.       — Ты меня напугал! — обвинительно прошептал он. — Появился из ниоткуда!       — Что за глупости. Куда собрался на ночь глядя?       — А ты?       Они молча уставились друг на друга.       — Смотри, — сказал вдруг Хэ Сюань неожиданно бодро, — ты не спишь. Я не сплю. Что из этого вытекает?       Се Лянь похлопал глазами. Услышь он подобное раньше, еще в те времена, когда не опустился настолько, что в зеркало на себя стало смотреть стыдно, наверняка бы предположил нечто невинное, но сейчас в голову лезла только всякая непотребщина.       — Но… как же Цинсюань?.. — пробормотал он растерянно, затем сжал ладони в кулаки возмущенно надвинулся на Хэ Сюаня, кипя от ярости и разъедающего внутренности разочарования. Да кем он его возомнил? Да как он смеет говорить что-то подобное, прекрасно зная, кем он приходится Цинсюаню? — Что за намеки? Да я… да он… он же…       Он же так тебя любит, хотел он сказать и, может, даже врезать подлому изменщику, но осекся, увидев чистое изумление, написанное на лице напротив — такие искренние, неприкрытые эмоции Хэ Сюань кому-то, кроме Цинсюаня, Хуа Чэна и, вероятно, своей какой-то там сестры, о существовании которой Се Лянь мельком услышал только вчера вечером во время разговора за уборкой, показывал не то что нечасто — вообще практически никогда.       — Ты о чем вообще подумал, идиот?..       Се Лянь смущенно кашлянул, понимая, что где-то фатально ошибся.       — Я просто… ты это таким тоном сказал…- попытался он оправдаться. — Формулировать нужно нормально!       — Я нормально сформулировал!       Выглядело это со стороны, наверное, довольно забавно — они стояли босиком посреди темной пустой комнаты и шепотом орали друг на друга со смущенно-возмущенными лицами. Видел бы это Хуа Чэн, подумал Се Лянь с внезапной мягкой тоской, он бы точно не удержался от подколов.       — Так что ты имел в виду? — спросил он, возвращая разговор в начальную колею с надеждой перевести тему. — Мы оба не спим, и?       Хэ Сюань пожал плечами:       — Это значит, что мы должны пойти поесть. Вот и все.       Се Лянь пару мгновений серьезно смотрел на него, а затем согнулся пополам от хохота.