Начиная с сегодняшнего дня

      Пальцы Се Ляня крепче сжались на гладкой деревянной ручке.       — Какого черта? — вопросил он в воздух, исподлобья разглядывая фигуру мужчины с завязанными глазами и заклеенным ртом, сидящего в углу — не иначе как сцена из фильма про криминал. От его скованных металлом запястий и лодыжек к стене тянулась цепь, которой вчера, он мог поклясться, тут точно не было. — Не втягивайте меня в свои преступные игры.       — Не настолько преступные, как ты себе вообразил, иначе он давно уже кормил бы червей, — отозвался Хуа Чэн от лестницы: скрестив руки на груди, он с удовлетворением создателя, любующегося своим шедевром, разглядывал раскинувшуюся перед ним картину. — Просто кому-то стоит запомнить, что приличные люди свои обещания выполняют. Освободи ему рот, будь добр: у меня настроение послушать сказки.       — Сам освобождай, — Се Лянь прижал биту к груди и отошел, показывая, что ничего не собирается делать. — Когда вы вчера говорили о госте, я ожидал немного другого.       — Думал, тут начнется околомафиозное собрание, а потом мы все друг друга благополучно перестреляем?       — Уж точно не того, что вы скинете мне почти на голову связанного человека и заставите с битой его сторожить.       Хуа Чэн ухмыльнулся и легко, почти дразняще пихнул его в бок, проходя мимо. Мужчина отполз назад. Звон цепей стал громче.       — Парочка ударов — и стал бы как шелковый, — сказал он как бы между делом, резким движением срывая изоленту. Пленник дернулся. Се Лянь тоже.       — Не слишком ли жестоко?       — А если бы этот парень, предположим, убил твоих родителей, ты бы тоже с ним сюсюкался?       — Что за чушь? Даже не упоминай мою семью в таком контексте, иначе этой битой я ударю уже тебя!       — Вау, как разошелся. То есть он и удара не заслужил, а я — вполне?       — А ты и двух заслужил, — огрызнулся Се Лянь. — Я…       — Отпустите меня, — простонали невнятно снизу. — Клянусь, я не виноват… Я все верну…       Се Лянь, сам не понимающий, злится он от этого спора или больше получает удовольствие, отвёл взгляд от насмешливого изгиба рта Хуа Чэна и замахнулся битой, едва успев остановить себя в последний момент:       — Не лезь!       Мужчина тут же притих, втянул голову в плечи и вжался в стену, почти сливаясь по цвету с белыми мазками на ней.       — Я не буду его бить, — язвительно процитировал Хуа Чэн, заставляя тут же осекшегося Се Ляня смущенно опустить руки. — Да ну?       — Это ты меня рассердил, споришь постоянно, — вздохнул он и присел перед мужчиной на корточки. — Простите, я не хотел вас пугать.       Тот промычал что-то невразумительное и отполз еще дальше, пытаясь не то слиться со стеной и пройти сквозь нее, не то остаться на ней несмываемым красным пятном. Се Лянь сконфуженно извинился еще раз, поднялся и отошел на пару шагов.       — Пока ты не вошел во вкус, — сказал Хуа Чэн неожиданно мягко, — давай хоть покажу тебе, как удобнее держать.       Его пальцы легли поверх одеревеневших пальцев Се Ляня, и этот простой жест отозвался внутри мучительным тянущим чувством.       — Расслабься, — прошелестело над ухом, вызывая по спине табун мурашек, — руки ближе друг к другу. Вот так, да. Чуть повыше. Держи локоть. Ногу немного вперед, переноси на нее вес. Нет, ты слишком расслабился, — разомлевший было, он вытянулся струной от щипка за бок и мстительно попытался укусить за маячившее неподалеку чужое предплечье, — я не говорил превращаться в кашу. Вот, уже лучше. Теперь делаешь так…       Со свистом бита пронеслась перед глазами. Зазвенели цепи. Мужчина у стены не издал ни звука, безвольным мешком опрокинувшись вбок. Се Лянь вздрогнул, упираясь спиной в чужую грудь, оглянулся испуганно, пытаясь найти взглядом уверенное спокойствие в лице Хуа Чэна.       — Чтобы не раздражал, — пояснил тот, шевеля дыханием волоски на его макушке. — Он жив, просто без сознания. Подождем Сюаня.       — Вы собираетесь его убить? — уточнил шепотом Се Лянь, разжимая пальцы, которые больше никто не держал. Бита с глухим стуком встретилась с полом, едва не попав ему же по ноге.       На лице Хуа Чэна проступило удивление:       — Зачем? Просто припугнем. Без доли страха никто не станет воспринимать тебя всерьез в некоторых вопросах.       — В некоторых вопросах, — передразнил Се Лянь, разворачиваясь к нему лицом. Из-за разницы в росте приходилось немного поднимать подбородок, чтобы взглянуть в глаза, и каждый раз незаметно и постепенно фокус с глаз переползал куда-то ниже. — Говоришь как пафосный персонаж из фильма.       — Плохо скрываешь то, как тебе это нравится, — усмехнулся Хуа Чэн почти вызывающе.       Они молча изучали друг друга взглядами, словно противники перед боем, с воздухом между, дрожащим от недосказанности и напряжения, от которого у Се Ляня вело голову как после травы и покалывало в кончиках пальцев.       — Может быть, — выдохнул он; сделал шаг вбок, зная, что Хуа Чэн последует за ним. Затем еще один шаг, и еще, вбок и назад — они вошли в ритм, двигаясь синхронно, и все это время не отводили друг от друга взглядов. Се Лянь улыбался, чувствуя, как все вокруг размывается, как тяжелеет в паху от темного, жадного взгляда; в зрачках Хуа Чэна мелькали отсветы лампы, от него исходил запах опасности, густой и сладкий, и Се Лянь очень хотел попробовать его на вкус.       Спина уперлась в стену рядом с холодильником. Хуа Чэн усмехнулся, наклонил голову, не то приглашая, не то дразня. Се Лянь всегда готов был подыграть: вскинулся, потянулся к нему всем телом, но успел лишь едва коснуться губ, когда ладони огладили его ягодицы, подхватили, поднимая вверх. Тихо ахнув от неожиданности, он обвил ногами бедра Хуа Чэна так ловко, будто делал это уже множество раз, оказавшись с ним лицом к лицу — даже немного выше, — замер на пару мгновений, невольно любуясь, и, наконец, смог прижаться к его губам с жадностью, с какой умирающий от жажды добирается до долгожданной воды. Ему казалось, что он горит изнутри, и этот огонь вот-вот вырвется наружу, сжигая все вокруг дотла, и, судя по тому, как яростно и беспорядочно Хуа Чэн отвечал, он вполне мог его понять. Его прижали к стене, так, что не вырваться и при желании — словно такое желание вообще могло возникнуть в его голове, — их тела терлись друг о друга, и Се Лянь жаждал больше. Все, что Хуа Чэн мог ему дать.       Он не хотел спускаться, а Хуа Чэн определенно не хотел его отпускать; какое-то время они возились, пытаясь расстегнуть ширинки друг друга, больше мешая, чем помогая, но от этого возбуждаясь только сильнее. Се Лянь поерзал, чувствуя, как трется о стену его спина: вверх-вниз, вверх-вниз, и, наверное, его футболка потом будет похожа на кусок грязной тряпки, но ему было плевать на все в данный момент. Он забывал, как думать, когда чувствовал, как сползает с ягодиц ткань джинсов и белья, оголяя кожу, по которой тут же хозяйским жестом прошлись чужие пальцы.       Хуа Чэн трогал его прямо так, на весу, его пальцы двигались сначала медленно, с оттяжкой, почти дразня, а затем переходя на торопливый, какой-то почти отчаянный рваный ритм.       — Се Лянь, — выдохнул он между поцелуями ему в рот, повторил как молитву: — Се Лянь… — и от мысли, что он зовет его, тело Се Ляня пробила исступленная дрожь, забирая последние остатки рассудка.       Се Лянь прижался губами к его чуть влажной коже, покрывая лицо быстрыми смазанными поцелуями, чтобы приглушить звуки, и ему было плевать, очнется ли сейчас тот парень, мешком лежащий на полу позади них, или придет ли Хэ Сюань, решив, что они тут кого-то пытают без него — ему было плевать на все в этом мире, кроме глаз Хуа Чэна, мерцающих напротив, словно угли, его губ и языка, его пальцев, высекающих удовольствие из тела, и выскальзывающего, влажного от смазки члена в переплетении вен.       Не было ни ведущего, ни принимающего: равные в своем желании получить и отдать, они разделяли одну мешанину чувств на двоих, не скрывая ничего, и от этих мыслей Се Лянь почти сошел с ума, выстанывая в поцелуй, пока Хуа Чэн сильнее вжимал его в стену, прикусывая кожу на шее под ухом. Скользнув удерживаемой рукой по ложбинке меж ягодиц, он сжал на члене пальцы в последнем резком движении, и Се Лянь застонал, цепляясь за его волосы, пока мир взрывался внутри и снаружи, выжигая все внутри чистой эйфорией.       Они едва успели привести себя в порядок, молча, сталкиваясь то и дело взглядами, когда сверху заскрипели петли люка. На ступенях мелькнули ноги Хэ Сюаня, обутые в высокие берцы.       — Чего так тихо? — спросил он тоном, каким обычно спрашивают о погоде — не то чтобы на самом деле интересно, но сказать что-то нужно. — Он хоть жив?       — Что с ним сделается, — вздохнул Хуа Чэн и подтолкнул замершего в растерянности Се Ляня вперед. — Поднимайся, включи музыку и займись чем-нибудь. Скоро народ соберется.       Пламя затрещало, пожирая бумагу и деревяшки, взвился к небу серый дым — Се Лянь закашлялся и опустился на стул, отряхивая руки. Во двор въехал еще один байк, затормозил, поднимая с земли пыль.       — Я взял виски и пиво, — сообщил водитель, снимая шлем. — Там ребята на тачке еду везут.       — Пойдет, — отозвался Се Лянь, протягивая руки ближе к огню. На улице холодало тем быстрее, чем ближе становилась зима, и он опасался вероятности остаться на улице в ее разгар. — Не поделишься?       Он не складывался со всеми на алкоголь и ожидал напоминания об этом, однако тот лишь молча достал из рюкзака пивную банку.       Народ постепенно прибывал: Се Лянь, сглатывая хмельную горечь, наблюдал за ними, бормоча приветствия, хлопал по протянутым липким ладоням и раздумывал, как Хуа Чэн с Хэ Сюанем планируют потом вытаскивать того парня и куда его девать. Впрочем, успокаивал он себя, раз полиция все еще не накрыла этот гараж, значит, подобное они проворачивают не впервые.       Подумал, зевнув: как утомительно. За приоткрытыми воротами мелькали тени и цветные отблески, кто-то шумел и хохотал — картина, от которой за эти несколько дней он уже успел отвыкнуть.       Легкомысленный мир, где существует лишь один момент времени — настоящий. Неужели, металось в мыслях настойчиво, пока он поднимался со стула и разминал затекшую поясницу, теперь только этого мира я могу быть достоин?       Его возвращение ознаменовал хлопок и звон — что-то упало под ноги, разлетаясь на осколки и заливая подошвы.       — Ай, да к черту…       — У тебя откуда руки растут? Эта бутылка за деньги куплена, если забыл!       Се Лянь дернул ногой, прошел мимо ругающейся компании к диванам. Хотелось напиться, накидаться и забыть обо всем на свете, потому что сейчас, когда он смотрел на них, вспоминались лица отцов, в голову лезли странные мысли. Он устал от этого. Он устал от вины. Вместо того, чтобы делать все легче, окружающий шум лишь раздражал.       Виски теплом спустилось по пищеводу, мужчина напротив засвистел, глядя на то, как он глотает из горла, прижавшись головой к спинке дивана. Сухариками заел жжение. Никто рядом не выглядел достаточно не в себе, никто еще не нюхал кокаин прямо со стола, чтобы можно было оттолкнуть и вдохнуть остатки. Даже Хуа Чэн и Хэ Сюань до сих пор не вернулись, и Се Лянь скучающе стек по дивану, пока все вокруг прекрасно развлекались и без него. Он не чувствовал себя своим дома, он переставал чувствовать себя своим даже здесь. Позади раздался взрыв смеха. Он различил голос Цзянь Лань: поглощенная разговором, она совершенно не обращала на него внимания, и он вдруг почувствовал себя преданным. Он почти ненавидел их, таких счастливых, в этот момент, и злость колко жгла изнутри, не давая расслабиться. Он попытался заглушить ее виски, но лучше не стало — закружилась голова, к горлу поднялась легкая тошнота. Заткнитесь, хотелось сказать ему. Заткнитесь, развеселите меня, дайте мне тоже стать таким же, как вы, дайте мне что-то, что поможет мне перестать чувствовать эту жажду и эту тоску.       Где, черт возьми, Хуа Чэн?       — Эй, — его бесцеремонно дернули за рукав. Совсем еще мальчишка лет четырнадцати на вид, остановившись рядом, уставился огромными черными глазами на худом бледном лице, протянул клочок бумаги — Се Лянь взял машинально, — и нырнул в толпу, невзирая на оклик. Словно исчез с концами — даже остальные лишь пожимали плечами на вопрос о нем.       — Не помню такого, — как один отвечали они, разводили руками, чесали в затылке, — Звиняй уж. Колеса вроде все на месте, без лишних. Да и детей у нас тут нет, сам знаешь.       Картина складывалась загадочная, немного отвлекшая его, и Се Лянь, забившись с ногами в угол дивана, расправил сжатую в кулаке бумажку. Ее содержимое должно было стать разгадкой, однако оказалось лишь новым испытанием.        «Он хотел, чтобы ты помнил» — всего две фразы, а ниже мешанина каких-то цифр. Эта таинственность напоминала Се Ляню лишь об одном человеке, любившем все шифровать — впрочем, от этого зависела его жизнь и свобода, что немного все же оправдывало эту нездоровую паранойю. Оставшийся вечер прошел в попытках понять, что означают цифры: Хуа Чэн, вернувшийся как ни в чем не бывало спустя час, идущий против своих же слов и поделившийся с ним привезенной ребятами едой без малейших размышлений, не раз бросал на него, молчаливо-отстраненного, быстрые взгляды в попытках понять, что не так, но Се Лянь не собирался облегчать задачу. Это была загадка, предназначенная только ему, и никто более не имел права вмешиваться.       — У тебя не найдется ненужного мобильника? — спросил он позже, перегибаясь через спинку дивана. С интернетом дело пошло бы быстрей, но свой найти он уже потерял надежду. Пустота в карманах ощущалась тягостно — но все же менее, нежели пустота внутри, царапающая с тех пор, как он последний раз ощущал в руках хоть какое-то вещество. Сейчас он согласился бы даже на самый безумный состав. Хоть что-нибудь, позволяющее нормально думать и ощущать себя цельным.       — Возьми сам в тумбочке у кровати, — отозвался Хуа Чэн, раздавая мелькающие смазанно меж его ловких пальцев карты. Глядя на унылые лица соперников, Се Лянь понял, что удача сегодня явно не на их стороне. Впрочем, как и в большинстве случаев. — Только никому не звони.       Было бы кому, подумал он.       — И этого не трогай, завтра его отпустим.       — А где мне спать? — уточнил Се Лянь хмуро. — Рядом с ним что ли?       Хуа Чэн отмахнулся от него почти раздраженно:       — Какая проблема, ужас! Со мной поспишь. Иди, не отвлекай.       — Отпусти меня! — прошептали из угла, когда он, спустившись, шел к дверям принадлежавшей Хуа Чэну комнаты. Пленник, накрытый похожим на тряпку покрывалом, зашевелился, потянулся к нему, звеня натянувшимися цепями. — Я тебе дам много денег, только отпусти!       Се Лянь застыл. Завтра его все равно отпустят, думал он торопливо, разглядывая блестящие в тусклом свете лампочки чужие глаза, а так это произошло бы чуть раньше, но зато… Нет, оборвал он себя, осознавая, что даже при желании не сможет вытащить этого парня так, чтобы никто ничего не заметил. Да и на чем его везти? Тот, заметив нерешительность, зачесал языком активнее, обещая все, что приходило в голову: и ключи от квартиры, и машину, и часть бизнеса. Даже за захлопнувшейся дверью Се Лянь слышал, как, почти рыдая, тот клялся, что перепишет на него свой особняк за городом — только помоги уйти.       Пытаясь абстрагироваться от этого шума, он присел у тумбочки, осознавая, что не спросил, в каком именно ящике из четырех. В первом, как помнил, презервативы и смазка. Второй был забит каким-то мусором: бумажки, старые чеки, обертки от конфет — последнее внезапно его развеселило. С улыбкой он открыл третий ящик и застыл — рядом с таблетками от аллергии, парацетамолом и каплями в нос лежала небрежно перетянутая канцелярской резинкой пачка денег. Се Лянь, не дыша, достал ее, сжал пальцы крепче, не в силах ни положить обратно, ни забрать себе, вслушался в отзвуки шума сверху. Подумал с досадой, почти зло: сколько можно испытывать мою силу воли?       Над головой скрипнули половицы, жалобно застонали петли. Вздрогнув, словно преступник в лучах фар, он торопливо сунул деньги обратно и захлопнул ящик.       — Ой, не закрыт… Есть тут кто? — позвал женский голос. Се Лянь рвано выдохнул и опустился обессилено на постель. Не Хуа Чэн. Всего лишь какая-то девица.       — Да, — крикнул он, — не закрывай, я сейчас поднимусь.       — Хорошо!       Стук люка отозвался в голове громовым раскатом. Он наклонился вперед и сжал виски, как никогда желая сломать что-нибудь прямо сейчас.       Телефон оказался абсолютно пуст: недорогой смартфон с заводскими настройками. Се Лянь достал из кармана записку, еще раз пробежался взглядом по ряду цифр. Это могло быть кодом, могло — координатами без градуса, без буквы, минут или секунд, но, не имея под рукой интернета и карты, ему было бы сложно найти место, на которое они указывают.       Метка на карте замерла рядом с меткой местоположения, Се Лянь приблизил, озадаченный — неужели прямо здесь, в гараже? Однако чем ближе становилось место на карте, чем детальнее значки, тем дальше друг от друга оказывались метки. Координаты вели к чему-то, расположенному в лесу неподалеку, и любопытство жгло Се Ляня, вынуждало сходить туда прямо сейчас, несмотря на опускающуюся вечернюю темноту.       На выходе его перехватила Цзянь Лань, от которой он совсем недавно так ждал внимания — теперь оно было совсем некстати, а ей, как назло, захотелось поболтать.       — Пойдем, поиграй с нами, — предложила она, цепляясь за рукав наброшенной наспех куртки.       — Не сейчас, — отозвался он, выдрал ткань из ее пальцев, однако она, не смутившись, схватилась за другой рукав.       — Будет весело, вот увидишь. Весь вечер сидел один, тебя кто-то расстроил?       Он искренне пытался отвечать спокойно, несмотря на то, как ноги рвались прочь из гаража, в лес — что еще мог оставить тот, о ком он думал как об авторе записки, кроме наркотиков или денег? — однако Цзянь Лань, не привыкшая уступать, упрямая, как стадо баранов, начинала серьезно раздражать своей настойчивостью. Вскоре к ним подошла и Сюань Цзи, кто-то крикнул из зала сердито:       — Ну сколько можно? Хорош цену себе набивать, иди сюда, — и это внезапно ударило Се Ляня словно кулаком. Он оттолкнул девушек, глянул зло, заставляя их невольно отшатнуться, сам позже не помнил, что вырвалось изо рта, но нижняя губа Цзянь Лань обижено дрогнула, а в глазах Сюань Цзи мелькнул темный огонек.       — Ну и пошел ты, — выплюнула она, обнимая подругу за плечи и разворачивая к остальным. — Мы тебя не узнаем, чем дальше, тем большим придурком ты оказываешься. А строил из себя невесть что, подумать только!       Они вернулись к диванам, не обращая больше внимания на Се Ляня и его изумленное от подобной отповеди лицо. Впрочем, извиняться и объяснять что-то он не стал, решил — позже. Сначала найду место и посмотрю, что там для меня оставили.       Он воображал в мечтах пачки денег, завернутые в бумагу самокрутки, пакетики с порошком — даже десяти ему бы хватило на месяц, если растягивать, — пока шел вдоль забора и углублялся в лес, шурша сухой коричневой листвой, покрывавшей мерзлую землю. Вскоре забор, на который он ориентировался, исчез за деревьями, как и столб дыма от костра, вокруг становилось все темнее, и в царящей вокруг тишине, оставшись один на один с лесом, палкой, подобранной под деревом, да картой на телефоне, Се Лянь ощутил холодок страха, сжимающий внутренности, скользящий по спине. То и дело слышались какие-то звуки, он оборачивался, вертелся из стороны в сторону, напряженный, после шел дальше, вглядываясь до рези в глазах то в приближающуюся красную карточную метку, то на бесконечный ряд деревьев впереди, шелестящих голыми ветвями.       Обогнув крупный кривой ствол, он осторожно спустился с пригорка — земля комьями катилась вниз из-под подошв, — и замер, оглядываясь. Обе метки на карте объединились, влились одна в другую, но он не находил вокруг ничего, что могло бы отличаться от привычной уже до тошноты картины. Небо над головой темнело, вынуждая его нервничать. Следовало скорее возвращаться.       Где хоть какой-то знак?       Он обошел по кругу, разглядывая кору в поисках отметок, затем проверил землю. И лишь на четвертый круг, исцарапав руки ветками, за одним из кустов нашел нечто, выбивающееся из привычного вида: воткнутый крошечный крест из связанных друг с другом веток и два искусственных цветка, когда-то белых, но теперь пропитавшихся смесью дождя и грязи. Се Лянь опустился на колени, зачерпнул землю ладонью и отбросил в сторону. Верхний слой снялся быстро, нижний, отвердевший и замерший, пришлось ковырять. Колени затекли и ныли, от холода горели щеки, но он упорно прогрызался сквозь землю в поисках неведомого, не останавливаясь ни на мгновение.       В глубине ямки мелькнуло что-то светлое. Се Лянь смахнул земляную крошку, обнажив часть гладкой металлической крышки, и принялся за работу с удвоенным усердием, ощущая, как бешено бьется в груди в предвкушении разгадки. Когда небольшой металлический контейнер был осторожно вынут из ямы, он уже не чувствовал ни грязных пальцев, ни коленей, с трудом подцепил застежку, откинул крышку и забыл вдохнуть.       Внутри, уложенные ровными рядами, лежали пакеты: наполненные порошком, набитые таблетками — от края до края бесконечное снежное покрывало. Настоящее сокровище. Изо рта вырвался странный звук — не то вскрик, не то всхлип. Се Лянь, задыхаясь, огляделся вокруг, полный ужаса, что кто-то мог видеть его, но лес молчал, давя закрывающими небо кронами, будто крышкой гроба отсекая остальную часть мира.       — Он хотел, чтобы ты помнил, — повторил Се Лянь шепотом, положив ладонь словно в попытке впитать в себя крупицы тепла чужих рук, когда-то укладывавших этот подарок. Засмеялся нервно и ломко. — Безумец. Безумец… Я не любил тебя, но, клянусь, буду помнить.       Он не осознавал, как добрался обратно, спрятав коробку на прежнем месте, притоптав землю и взяв себе лишь два пакета. Завидев впереди знакомый забор, остановился в тени дерева, опустился на колени, не сдержавшись, достал подарок, баюкая его в пальцах, сглатывая густую слюну — чувствовал себя как голодающий, перед которым поставили тарелку с исходящим паром мясным супом. Осторожно, боясь просыпать, высыпал часть порошка на ладонь, втянул глубоко, до боли в груди — в левую, затем в правую. Охваченный жаром и жаждой, высыпал еще — больше, еще больше, пока не отобрали, пока не потерял, пока нос не онемеет, а во рту не станет так сухо, что даже улегшаяся под язык таблетка раствориться быстро не сможет.       Время текло, пока он сидел там, в темноте, качаясь из стороны в сторону, плакал и смеялся, ощущая себя способным добраться до луны и спуститься обратно со звездами в ладонях, полный восторга вместо заполнявшей ранее тоскливой пустоты. Хотелось поделиться счастьем с остальными — не показывая, разумеется, его причину, — однако, оказавшись во дворе, Се Лянь успел лишь встретиться взглядами с сидящими у костра, прежде чем колени его подогнулись и он мешком опустился на землю, пораженный и оглушенный размытой феерией красок. Сейчас он не смог бы вспомнить и собственного имени: все внутри дрожало, разум метался, погруженный в марево небылиц. Он воображал себя полководцем, а после царственной персоной — а, может, и всеми разом.       — Ты чего на коленях сидишь, вставай, отморозишь все, — сказал чей-то голос. Се Лянь вскинул голову, разглядывая загорелое лицо. Крестьянин, работавший на полях?       — Как ты смеешь обращаться так ко мне? — выдавил он сипло. Парень засмеялся.       — А что, ты принц какой? Как к тебе обращаться, «ваше высочество», как Чэнджу говорил?       — Точно, — пробормотал Се Лянь. Внутри головы что-то вдруг со щелчком встало на место. Ну конечно, принц! Он же и правда… — Точно, я же…       Он встал, ударив по протянутой для помощи руке, пошатнулся, но удержал равновесие. Металлические стены впереди казались выполненными из золота, а сам гараж был маленьким храмом, построенным в его честь.       — Где подношения? — спрашивал он уже внутри, перемещаясь из одного угла к другому. — Где мои подношения?       — Какие еще подношения? — все вокруг почему-то смеялись, словно преступники, обокравшие его храм. — Кому?       — Мне! Я вновь вознесся, я снова бог!       Смех окружал его, становился громче, бил по ушам, пока он бродил от стены к стене, отпихивая руки верующих, пытавшихся его коснуться.       — Вы не понимаете, я был принцем, а теперь я вознесся в третий раз. Почему вы не принесли мне подношений? Я вас накажу, я навлеку на вас смерть!       — Ну это уже не смешно, — заметил кто-то. — Чего ты несешь, какая смерть?       — Ты что, не видишь, он же не в себе. Он тебя даже не слышит.       Се Лянь покружил возле стены, вырвал из чужих рук кисточку и попытался нарисовать образ божества для своего храма, но вскоре это надоело, и он попытался пригласить нескольких верующих для тренировок с мечом. Руки помнили движения еще с занятий фехтованием, но с воображаемым оружием происходящее не имело никакого смысла.       За последующий час он успел вообразить себя богом, принцем, фокусником на улице, нищим бродягой и даже служителем своего же храма. Часть окружающих, считая это забавным, подыгрывала, часть крутила пальцем у виска, держась в стороне.       — Кажется, успокаивается, — шептались они, замечая, как Се Лянь с каждой минутой становится все более вялым. — Ну наконец-то.       Энергия и эйфория, наполняющие его до самой макушки, таяли, медленно и неотвратимо, возвращая в реальный мир, где внутри расползалась черная дыра, мышцы болели, во рту царил привкус желчи, а голова была набита мокрой ватой. Он присел на корточки в углу, склонился вперед, содрогаясь всем телом, пока изо рта на землю выходило скудное содержимое желудка.       — Ты как? — спрашивали его, пытаясь поднять его на ноги, а он вырывался, раздраженный, уставший и расстроенный, слал их куда подальше. — Воды, дайте кто-нибудь воды, принесите тряпки!       Его все же усадили на диван, началась суета, с которой Се Ляню уже не хотелось смеяться. Страх повторения ситуации с недавно умершим товарищем не позволял оставить его без присмотра, но Се Лянь умирать не планировал: мирно сидел лицом над миской, сплевывая горькую слюну. Все вокруг плыло, ныл живот от частых безрезультатных уже спазмов. После воды стало немного получше — он выхлебал четыре стакана, выблевал еще немного желчи и откинулся на спинку, обнимая себя руками, чтобы никому в голову не пришло попытаться снять куртку. Постепенно, задав вопросы, получив в ответ лишь сухое «отвали» и осознав, что опасность позади, остальные вернулись к своим делам: кто-то пил, кто-то играл, за диваном, устроившись на полу, компания крутила бутылочку на поцелуи. Цзянь Лань, случайно столкнувшись с ним взглядом, отвела глаза и постаралась встать как можно дальше. Благо, тут нет Ци Жуна, подумал Се Лянь, он бы долго еще не закрывал свой грязный рот.       Шум убаюкал его, и на какое-то время все погрузилось во тьму, но липкое марево тревожного сна растаяло, когда диван прогнулся. Се Лянь некоторое время продолжал лежать без движения, притворяясь спящим — по запаху уже знал, чье бедро прижимается к его колену, — однако вскоре тошнота, притихшая было, вновь поднялась к горлу. Открыв глаза, он застыл, столкнувшись взглядом с Хуа Чэном. Чужое лицо находилось ближе, чем ожидалось.       Некоторое время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова, и в отражении его зрачков Се Лянь вспоминал часть произошедшего, желая сейчас лишь одного — умереть прямо здесь. Что это за таблетки, подумал почти злобно, вспоминая довольную усмешку Бая, его взгляд исследователя, отмечавшего каждую реакцию Се Ляня на свое творение, что за дерьмо ты мне подсунул?       Он медленно сел, цепляясь за спинку, благодарно принял протянутую Хуа Чэном миску. Тошнота не проходила, комом стояла в горле, но наружу не шла, а совать пальцы в рот на виду у всех Се Лянь не хотел.       — Ну и, — после долгого молчания произнес Хуа Чэн, — что ты устроил? Когда я вернулся, ты минут десять тыкал в меня колбасой, называя князем демонов.       Се Лянь застонал, ударяясь виском о кожаную обивку с такой яростью, словно надеялся разбить голову о каркас.       — Мы можем просто забыть это?       — Потом, — с жестокостью мучителя продолжил тот, — ты почти рыдал из-за того, что какая-то столица сожжена. Но недолго. Собрал на улице веток и притащил сюда, заявив, что собирать мусор выгоднее, чем возноситься на небеса. А после…       — Хватит. Хватит, я понял!       — Тебе никто не продавал, я видел. Где ты взял наркотики?       Се Лянь глянул на него исподлобья, только сейчас осознав, что куртки на нем нет. Она, укрывавшая его ранее, лежит на полу, прямо у ног Хуа Чэна. Ему стоит лишь наклониться — и сразу все станет ясно. По спине прошел холодок, пальцы тревожно свело.       — С чего ты взял, что это наркотики?       — Ты смеешься надо мной? — Хуа Чэн звучал почти зло. От его пронизывающего взгляда хотелось спрятаться, Се Лянь заерзал, не в силах оставаться на месте. — Кто тебе дал? Я не отстану, пока ты не ответишь.       — А если я не хочу отвечать? Бить меня будешь? Тоже прикуешь к стене, как того парня?       — Прикую, — тихо сказал Хуа Чэн. Все внутри Се Ляня рвалось прочь, дальше от него, да хоть в лес, только не оставаться в этом ледяном коконе, но он застыл, приклеился к обивке, не в силах сдвинуться с места. — Запру в комнате и буду наблюдать, как ты начнешь корчиться уже через несколько дней без дозы. Кричать. Умолять. Ты все мне расскажешь за одну только надежду. Абсолютно, — он склонился вперед, к уху, и Се Лянь с трудом сглотнул, ощущая дыхание на щеке и запах ментоловой жвачки, — абсолютно все расскажешь.       Он отстранился как ни в чем не бывало, склонил голову на бок, будто школьник, ждущий интересную историю. Се Лянь облизнул сухие губы, приоткрыл рот, но наружу не вырвалось ни звука.       — Принеси воды, — остановил Хуа Чэн пробегавшую мимо юркую как змейка Баньюэ. Се Лянь с благодарностью принял стакан, стараясь не встречаться с ней взглядом — помнил, как называл ведьмой и обвинял в каком-то предательстве.       Он пил. Хуа Чэн ждал. И правда не собирался оставлять его в покое.       — Я выкопал их, — сказал наконец Се Лянь, решив смешать ложь и правду. — Однажды Бай дал мне кое-что. И я спрятал часть здесь неподалеку на всякий случай. И забыл. А сегодня вдруг вспомнил.       — Вот как, — лицо напротив было таким же бесстрастным, он так и не понял, поверил Хуа Чэн или нет. — И где же ты их закопал?       — За забором, у дерева.       Его запястья коснулись холодные пальцы, заставив вздрогнуть. Несколько мгновений Хуа Чэн мрачно рассматривал землю и грязь под его ногтями, потом отбросил руки Се Ляня от себя, скривив рот.       — Этот ублюдок умер, но даже с того света умудряется продолжать портить мне жизнь. А ты… Зачем только Цинсюань вообще притащил тебя тогда! Сидел бы дома, читал свои книжки. Какой же придурок…       — Эй! — возмущенно вскинулся Се Лянь, не совсем понимая, кого именно касаются последние слова: его, Хуа Чэна, Цинсюаня? Но Хуа Чэн больше не смотрел на него — встал, схватил свою куртку, набросил на плечи, даже не застегнувшись, толкнул створку ворот плечом и потонул в царящей за ней темноте, словно и не было его.       За весь оставшийся вечер он не сказал Се Ляню ни слова — впрочем, и остальные, глядя со смесью насмешки и подозрения, тоже держались немного поодаль, больше не звали ни играть, ни танцевать. Он просидел на диване еще пару часов, опустошая оставленную кем-то бутылку с виски, будто пытаясь таким образом заглушить шепот дыры внутри, затем спустился вниз. Мужчина на цепи спал, свернувшись в комок под тканью, дышал медленно, с присвистом. Се Лянь несколько мгновений неотрывно смотрел на него, вспоминая слова Хуа Чэна. То же мне, святоша, подумал гневно и, злясь непонятно на кого — на него или на себя, — ушел в комнату, хлопнув напоследок дверью так, что за стеной что-то грохнуло.       Ночью он несколько раз просыпался, с надеждой глядя на место рядом, полный скрытой надежды, что Хуа Чэн войдет и скажет что-нибудь вроде «всю простынь в ком сбил, вот сам и поправляй теперь», что будет означать конец игнорирования, однако даже утром, ближе к полудню, вторая половина постели оказалась холодна и нетронута. По крайней мере, подумал Се Лянь, тоскливо глядя на подушку, он не сможет никого другого сюда привести. Пока здесь я.       А вдруг, шепнул ехидный голос в голове, все это время он спал с кем-то в комнате Хэ Сюаня? Может, это была последняя капля, он понял, какой ты пропащий, и ты перестал быть интересен?       Эти мысли отозвались протестом: Се Лянь не мог — не хотел — представлять тот мир, где для Хуа Чэна он такой же, как и все остальные. Ничего не значащий. Некто, на ком даже взгляд не задержится.       Ты избалован вниманием, — сказал ему Му Цин когда-то давно, во времена, подернутые пылью времени, во времена, похожие на сон, — тебе нужно быть в свете софитов, даже если стоишь за кулисами. Хуа Чэн в этом месте был главным источником огня, тем, к кому все тянулись, словно мотыльки, но в то же время тем, кто всегда в стороне, наблюдает за прозрачной стеной — не пробиться. А я смог, подумал Се Лянь с приятной тоской. Я хочу остаться на этой половине. Никому не отдавать это место. Никому.       Наверху было холодно — для проветривания приоткрыли ворота, пуская внутрь холодный предзимний утренний воздух, и у Се Ляня тут же замерзли руки и лицо. Часть оставшегося народа еще спала, развалившись на диванах, некоторые — никуда не спешащие ответственные люди — помогали прибираться. Хуа Чэна и Хэ Сюаня нигде не было, и Се Лянь всерьез встревожился. Неужели он настолько не хочет больше его видеть?       — Там на столе остатки пиццы, — заметив его, застывшего посреди помещения, сказала Ци Жилан, девушка одного из спящих, не отвлекаясь при этом от уборки — они как раз забрасывали в мешок пустые бутылки. Се Лянь моргнул озадаченно. Он даже не знал, что вчера, оказывается, была пицца.       — Хуа Чэн не здесь?       — Уехал. Вроде бы в салон.       — Да, он говорил, что в салон, — подтвердили ее слова остальные.       — А давно?       — Часа три назад. Наверное, скоро вернется.       Они были правы: не успел Се Лянь, присевший на подлокотник, и оставшийся в коробке кусок пиццы доесть, как за воротами послышался шум. Спящие зашевелились, просыпаясь. Сначала въехала машина с доносящейся из салона даже на таком расстоянии популярной попсовой песней про секс — четыре человека, ворвавшиеся в гараж с энтузиазом захватчиков, притащили пакеты, полные коробок с едой, — а чуть погодя вошли и Хуа Чэн с Хэ Сюанем, смесь красного и черного. Хуа Чэн на несколько мгновений лишь задержал на нем взгляд и отвернулся, внося еще больше сомнений и сумятицы в его разум.       Ему еды не досталось, но и голодным не отпустили: кто-то, пожалев, дал кусочек того, кто-то — другого. Хэ Сюань смерил насмешливым взглядом, когда негласная очередь дошла до него, подхватил палочками лапшу и демонстративно сунул в рот побольше. Се Лянь закатил глаза, но невольно улыбнулся. С тех пор, как он смог узнать этого парня получше, тот перестал казаться пугающим — скорее, чем-то вроде ворчливого дедушки, который замахивается палкой не с целью сделать больно, а чтобы от него все наконец отстали.       После обеда их численность сократилась еще вдвое — уехало несколько пар и небольшая компания. Се Лянь некоторое время крутился неподалеку, приглядываясь, затем, пользуясь тем, что Хэ Сюань ушел вниз, набрался смелости и присел рядом с Хуа Чэном на диван, развернулся лицом, забросив руку на спинку, и сосредоточенно вгляделся в невозмутимое выражение его лица.       — Ты на меня злишься? — спросил на пробу.       — На дураков не злятся.       — Эй! — Се Лянь толкнул его локтем, хмурясь. — Ты исчерпал свой лимит на оскорбления, уймись уже. Если не злишься на меня, то в чем тогда дело? Ты разочарован? Обижен?       — Я зол не на тебя, — отозвался Хуа Чэн, покачивая бутылку за горлышко. Влево-вправо, влево-вправо — Се Лянь поймал себя на мысли, что пялится на это почти гипнотически. — Больше на себя.       — На себя? Почему?       Хуа Чэн не ответил, лишь сделал еще один глоток. Они вновь замолчали, но тишина эта была не напряженная — спокойная, почти уютная. Се Лянь поерзал, повернулся еще немного вбок, поджимая под себя ногу.       — Мне нравилось здесь, — сказал он медленно. — Правда нравилось. Я чувствовал себя на своем месте даже больше, чем в родном доме.       — И что изменилось? — в голосе Хуа Чэна не звучало ни капли заинтересованности, но Се Лянь знал — он слушает, и слушает очень внимательно.       — Я не знаю. После того, как у меня не осталось ни выбора, ни семьи, я вернулся сюда как в единственное место, где я могу сейчас быть, но… я больше не чувствую себя здесь так же, как прежде. Словно слова отцов что-то сломали во мне, и теперь мне нигде нет покоя, нигде нет дома. Мне нравилось их общество, я любил их, — он перевел взгляд на людей вокруг, мельтешащих и шумных, печально улыбнулся краем рта, — но сейчас среди них вновь чувствую себя чужим, будто перестал их понимать. Будто сначала я недорос, а теперь перерос их всех. В каком-то плане, — поспешно добавил Се Лянь, чтобы не вызывать лишних вопросов. Когда-то он восхищался их свободой и смелостью пробовать что-то недоступное ему, а теперь все, что они делали, казалось глупыми детскими играми, ведь он мог куда больше. Им нечего было ему предложить — и они потеряли свою яркость. Свою особенность. — Я стараюсь вести себя как обычно, но они говорят, что я слишком изменился. Сюань Цзи, кажется, ненавидит меня теперь. Цзянь Лань избегает. Цинсюань… он тоже бросит рано или поздно. Все вокруг словно во мне разочаровались вдруг. Я не знаю, что делать, как я должен себя вести…       Хуа Чэн отставил бутылку и тоже развернулся лицом к нему. Они сидели так близко, что наклонись Се Лянь чуть вперед — и мог бы коснуться его губ.       — Все в твоей жизни изменилось, и ты изменился тоже. Ничего странного, — тихо ответил Хуа Чэн. Се Лянь смотрел на его обнаженные предплечья, на узоры тату, обвивающие их — и эта картина вызывала внутри странное умиротворение. Когда они не пытались задеть друг друга, говорить с Хуа Чэном было очень приятно, пусть иногда и больно той болью, что возникает от перекиси в ране или жгущего раздраженную кожу лечебного крема. — И обратно так, как было, уже ничего не вернешь. Ты мог пойти другой дорогой, а выбрал эту, и теперь остается либо сойти с нее, взять на себя ответственность за себя же и пытаться сложить отломки во что-то новое, либо продолжать двигаться по ним туда, куда она ведет.       — Ты думаешь, что я за себя не ответственен?       — Сейчас? Нет. Тогда? Тоже нет. Ты позволял за себя решать, позволял… позволять тебе что-то. Кидался из угла в угол своей выдуманной комнаты драматично вместо того, чтобы выйти в дверь и поговорить ртом. Сначала это выглядело глупо. Потом печально.       — Почему? Разве я не вышел из дверей, про которые ты говорил, благодаря нашей встрече?       — Ты не вышел, — усмехнулся Хуа Чэн. — Ты снес дом, ранив при этом всех, включая себя. Ничему хорошему я тебя не научил. Наша встреча — самая большая твоя ошибка. Это было бы нормально, только если бы мы оба в результате захотели измениться.       Се Лянь с трудом мог представить себе другой исход. Покачал головой, признавая поражение:       — Я не хочу, чтобы ты менялся. Ты открыл мне этот мир, где я мог быть свободным. Как сосредоточение того, каким я хотел бы стать.       — Смешно. Я завидовал тебе, когда ты только пришел. Мы все. Ты уже был свободен: с возможностями, со множеством путей впереди, чем не мог похвастаться практически никто из нас, однако ты сам засунул себя в какие-то рамки «должен-не должен». Следовало просто быть хитрее, ведь родители в конце концов смирились бы с любым твоим решением… кроме того, которое ты в итоге выбрал.       — Ты бы поступил по-другому на моем месте?       Хуа Чэн лишь улыбнулся, и эта улыбка, почти снисходительная, но без извечного острого ехидства, отозвалась внутри Се Ляня всплеском тепла. Он закрыл глаза и уткнулся в чужое плечо, чувствуя, как холодные пальцы гладят шею под волосами, успокаивающе, как безмолвная колыбельная.       Что-то завибрировало, заставив Се Ляня отстраниться и схватиться за телефон испуганно, забыв на мгновение, что никто не может позвонить ему на этот номер. Хуа Чэн достал свой, глянул на экран и вскинул брови:       — Это Цинсюань.       — Действительно? — обрадовался Се Лянь. Словно целая вечность прошла с тех пор, как он видел друга последний раз.       Хуа Чэн приложил пальцы к его губам, принимая вызов. Се Лянь послушно замолк, глядя на то, как меняется выражение его лица, а складка меж нахмуренных бровей делается глубже.       — Замолкни, я понял, — наконец, коротко сказал он и протянул мобильник Се Ляню, озадаченно поднявшему брови в ответ.       — Я? Он хочет со мной поговорить?.. Привет, Цинсюань! Как ты? Ты уже вернулся?       — Привет, — отозвался Цинсюань, и, даже измененный динамиком, его звонкий голос звучал как-то странно. — Мне нужно сказать тебе кое-что прямо сейчас. Больше тянуть нельзя, — он замолчал, и тишина, повисшая между ними, холодком свернулась в груди.       Се Лянь сглотнул:       — Что? — спросил он почти шепотом, уже зная, что услышит.       — Я в курсе всего.       Цинсюань не стал щадить его. Не дал даже времени придумать достойный ответ — хотя было ли в этой ситуации хоть что-то достойное?       — Твои родители мне все рассказали, и… я… Я не говорю, что ты был столь неочевиден, наверное, мне просто не хотелось даже предполагать подобное, и потому я позволял себе все это время обманываться. И тем более я не говорю, что не виноват тоже: я же видел, к чему все идет, но продолжал надеяться на того тебя, каким ты был в начале нашего знакомства: мол, ну он же не позволил бы, он же умный, он же говорил с такой уверенностью. Ты обманывал меня, и я сам себя обманывал, слишком долго стоя в стороне и просто наблюдая, но этому пора положить конец. Ты так не думаешь?       Се Лянь молчал, пытаясь сморгнуть жжение в глазах. Он не мог выдавить из себя ни слова. Несмотря на все слова, знал: Цинсюань в нем разочарован, хоть и не показывает этого открыто. Предательство чужой веры — это тоже предательство, так?       Или кто здесь на самом деле кого предал?       — Я знаю, где ты сейчас, — сказал Цинсюань ровным тоном, каким обсуждают погоду или учебу. — И я смогу узнать это, даже если ты сбежишь. Знаешь, кто еще может? Подожди еще немного — и увидишь сам.       Се Лянь отодвинул телефон от лица, посмотрел на экран, словно надеясь увидеть там чужое имя. Это не Цинсюань. Тот Цинсюань, которого он знал, не может так поступать.       Или же все это время, зацикленный лишь на себе и своих проблемах, он не видел настоящим никого вокруг себя?       — Что ты сделаешь, натравишь на нас полицию? Ты не посмеешь.       — Посмотрим. Я тебе не враг, и твои родители тем более. Можешь кричать, что мы отнимаем у тебя свободу, но на самом деле мы спасаем тебе жизнь.       — Я вас ненавижу, — сказал Се Лянь почти изумленно. Цинсюань на том конце лишь вздохнул.       — Как пожелаешь. Я дам тебе твое любимое право выбора: либо ты ждешь, что я могу сделать, чтобы тебе помочь, либо приезжаешь ко мне и мы говорим. Я вернулся сегодня. Твои родители не знают об этом разговоре, клянусь. Просто хочу увидеться и все обсудить.       Се Лянь сжал зубы так, что челюсти заныли.       — Ты готов подставить остальных? — спросил холодно. Цинсюань на другом конце вновь вздохнул, на этот раз тяжелее — ему тоже непросто давался этот разговор.       — А ты готов?       Они замолчали. Се Лянь быстро перебирал варианты: Цинсюань, кажется, не блефовал — он действительно нашел бы способ приволочь его домой силой. Привлекать к этому делу лишних? О, Хуа Чэн точно останется не в восторге от подобного, как и все остальные. Пункта «стать для них врагом» никогда не было в его планах.       — Я встречусь с тобой, — наконец выдавил он. — Но только когда родители будут на работе. И твой брат тоже.       — Понял. Тогда жду через час. Если не придешь — мы оба станем всеобщими врагами, но все равно увидимся.       — Иди ты к черту, — он хотел, чтобы это прозвучало зло, но вышло почти жалко. Обиженно. Ответ Цинсюаня утонул в тишине после сброса звонка, и он так и не узнал, что же хотел напоследок сказать друг. Можно ли еще называть его другом?..       — Хэ Сюань, — позвал он, кинув телефон обратно Хуа Чэну словно горячую картошку, — Цинсюань действительно… может сдать нас полиции, если я не сделаю так, как он просит?       Воцарилась тишина — все уставились на него. Множество взглядов: удивленных, встревоженных, мрачных, почти враждебных.       — Чего вы так смотрите? — не выдержал он подобного внимания. — Не я собираюсь это сделать, я пытаюсь вас защитить!       — Да если бы не ты, — стало ему жестким ответом, — то не было бы этих проблем!       Это выкрикнул Ван Ин, один из тех, кто пытался притащить его, растворившегося в веществах, в гараж вчера вечером. Се Лянь глянул на него с отвращением.       — Защищаешь нас от того, что сам и вызвал? — продолжал Ван Ин. — Ну так будь добр, свали отсюда, и желательно навсегда. Никто из нас не хочет связываться с полицией, а ты неадекватный, ты того и гляди сам ее за собой сюда приведешь!       — Что за бред ты несешь?       — Тебя ищет твоя семья, — пояснил Хэ Сюань сухо, прерывая на время их набирающую обороты ссору. — И это серьезная проблема на самом деле. Если выедешь в город, обратно сюда тебя вряд ли кто-то захочет везти.       Се Лянь замолчал, растерянно глядя на тех, кто, как он считал, будет на его стороне. Желание сберечь собственную шкуру в большинстве случаев было для людей куда более явным, нежели желание ее ради кого-то подставить — особенно ради человека, которого знаешь менее полугода. Он мог понять их страх за себя, но менее обидной от этого ситуация не ощущалась.       — Я могу спрятать лицо и…       — Просто держись от нас подальше, — перебил его Ван Ин. — Ты неадекватный. Если тебя не поймают копы, то ты точно рано или поздно тут откинешься. Как Кайши. Не знаю, как остальным, но мне в это ввязываться вообще не в кайф — я хочу обратно те спокойные времена, пока тебя тут еще не было.       Се Лянь скользнул взглядом по остальным, пытаясь найти немного поддержки, но тщетно. Никто не поддержал его, никто не защитил — даже Хуа Чэн крутил на пальце ключи от байка и скучающе смотрел за ворота, словно и не слыша разворачивающегося перед ним противостояния.       Горло сжало как в преддверии слез, но глаза оставались сухими.       — И зачем я стараюсь? — пробормотал он, поднимаясь с дивана, глубоко вдохнул и медленно выдохнул в попытке успокоиться. — Может, так было бы даже лучше. У таких отбросов, как ты, одна судьба — сгнить за решеткой.       — Что там сказал жалкий наркоман? — вскинулся Ван Ин. — Ты вчера вел себя отвратительнее даже моего мерзкого папаши!       Они бросились друг на друга, но сцепиться не успели — Се Ляня перехватил Хуа Чэн, Ван Ина его приятели.       — Я отвезу тебя. Пойдем, пока ты не устроил тут массовую драку, — велел Хуа Чэн, подталкивая его в сторону выхода. — Двигай ногами, а не головой!       — Он меня оскорбил! — огрызнулся Се Лянь, ежась. Осенняя куртка, единственное его спасение в последние дни, больше не могла состязаться с холодным ветром. — Ты тоже думаешь так же, как он?       — Ты вчера тоже оскорбил половину тех, с кем говорил, и? Нельзя отрицать, что в его словах есть разумное зерно, правда?       — На чьей ты стороне?       — На своей, — было Се Ляню хладнокровным ответом.       Воздух немного остудил его пыл, но он продолжал бросать гневные взгляды в сторону гаража даже когда байк уже выезжал за ворота. Как давно часть тех, кого он считал почти друзьями, на самом деле тайно презирала его? Эта мысль не давала покоя, царапалась в черепной коробке колючим шаром, раздувающимся от постоянных сомнений.       Улица встретила их пустотой. Привычно высадив в начале, Хуа Чэн впервые за все время знакомства предложил подождать, однако Се Лянь качнул головой.       — Я разберусь, — сказал он. — Сам, раз уж заварил эту кашу. Езжай.       Добравшись до дома Цинсюаня дворами и окольными путями, он остановился у забора, глядя на окна и прислушиваясь. На улице царила тишина. От вида собственного дома грудь сжало так, что стало тяжело дышать — он и не подозревал, как сильно соскучился по нему, ютясь в подвале пропитого гаража с людьми, которым, на самом-то деле, всегда было на него плевать. Все внутри испуганно дрогнуло от раздавшегося в кармане звука, озадаченный, он достал телефон: на номер, который, как он полагал, никто не знает, пришло короткое сообщение, и в безликом наборе цифр Се Ляню даже не пришлось угадывать отправителя.       «Тронешь его — сломаю руки».       — Ну конечно, — пробормотал Се Лянь, удаляя. — И почему бы Хуа Чэну не взять с тебя пример и не защитить меня сегодня так же перед тем идиотом. Разумное зерно, ага. Принципиальная сволочь. Пошли вы к черту оба.       Убедившись, что никого вокруг нет, он подпрыгнул, цепляясь за верхний край забора. На этот раз перелезть получилось гораздо быстрее. Замерзшие пальцы едва сгибались, пока он полз по лестнице наверх, к окну, чувствуя в этом теплые отголоски прошлых дней, но не позволяя себе забыть, что человек, которого он считал лучшим другом, открыто угрожал ему меньше часа назад и был готов сломать все, что Се Лянь так кропотливо выстраивал столько времени.       За один час он успел разочароваться во всем своем окружении.       Шторы, закрывающие окно изнутри — когда-то Цинсюань вообще задергивал шторы? — разъехались, между ними мелькнуло знакомое лицо. Щелкнул замок.       — Залезай скорее, холодно, — поторопил Цинсюань, отходя в сторону и освобождая побольше места. Он был странно бледен, в пижаме и с небрежно забранными волосами, словно только что встал с постели. — Рад, что ты все же пришел.       — А у меня был выбор? — отозвался Се Лянь, закрывая окно и задергивая за собой шторы вновь. Комната Цинсюаня совершенно не изменилась с прошлого раза, будто и не было всех этих безумных дней и они попросту собрались устроить веселую ночевку. — Чего ты от меня хочешь?       — Ты знаешь, чего я хочу, — тот присел на постель, сцепив руки на коленях, напряженный, как в ожидании, что на него сейчас набросятся. — В той клинике, где я был, лучший нарколог во всем Китае, наверное. Ну, в нашем городе так точно.       — Ты собираешься разговаривать об этом? Уговаривать меня будешь?       — А ты сам ничего не чувствуешь, оказавшись так близко к дому? — ответил Цинсюань вопросом на вопрос, и Се Лянь не сразу нашелся с ответом. Он мог всего лишь выглянуть в окно — и сразу увидел бы свою комнату. Вечером отцы все так же в теплом свете ламп готовят на кухне? Все так же Цзюнь У ворчит на сцены оказания медпомощи в фильмах, когда они собираются в гостиной и прижимаются плечом к плечу, все так же Мэй Няньцин ругается на нерадивых студентов, обещая отчислением — а потом все равно идет к декану и выгораживает их, прося еще один шанс?       — Мне бы его не дали, — сказал он, погруженный в раздумья. Цинсюань склонил голову набок вопросительно, подался вперед:       — Ты о чем?       — Если бы я вернулся — что бы изменилось? Они хотят видеть только того сына, каким я быть уже не желаю.       — А каким сыном ты желаешь быть? Се Лянь покусал губу, чувствуя, как нарастает усталость. Словно не беседу он вел, а бежал кросс.       — Ты не мой психотерапевт, Цинсюань.       — Я твой друг. Я не хочу тебя потерять. Ты такой хороший человек на самом деле, я сразу понял, когда тебя увидел. Ты не заслуживаешь быть настолько потерянным.       Он взял с прикроватной тумбочки телефон, склонился над ним, завесив лицо темными прядями.       — Я от скуки пересматривал фотографии, пока был в клинике. На, листай, — придвинулся ближе, провел по экрану. Се Лянь со странным щемящим чувством смотрел на их селфи, сделанное когда-то давно в одну из прогулок еще в начале знакомства: Цинсюань строит рожицу, он сам смеется сбоку. Таких фотографий было множество, его друг обожал фотографировать все вокруг, включая себя. Сменяя одну на другую, Се Лянь задержался взглядом на той фотографии, из-за которой когда-то поссорился с Му Цином и Фэн Синем: сдержанный уют, томная задумчивость. Они с Цинсюанем говорили о любви, и Се Лянь тогда даже подумать не мог, что судьба уже подготовила почву для его чувств. Для его ошибок. Испытания для его гордости.       — Я за тебя беспокоился, кучу сообщений написал, звонил, пока твой телефон не оказался вне сети. Похоронил тебя уже, пока Хэ-сюн не сказал, что ты у них.       — Телефон украли, — отозвался Се Лянь рассеянно, не отрываясь от экрана. Что-то кололо внутри при виде своей улыбки. Как он мог быть таким счастливым без наркотиков, откуда бралась эта радость? Сейчас без кокаина ему периодами было трудно даже долго думать.       Несколько раз на фотографиях, сделанных у него дома — знакомые стены, кусок гостиной на фоне, его письменный стол — мелькали отцы, и Се Лянь застопоривался, вглядывался в их лица, руки, спины и затылки так пристально, что начинали болеть глаза. Ему невыносимо сильно хотелось увидеть их хотя бы на минутку — но так же невыносимо страшно было представлять их реакцию.       — Господин Мэй взял отпуск за свой счет после того, как ты пропал, — сказал Цинсюань, вычислив без труда причину его задержек. — Второму твоему папе его, увы, не дали, но они все время где-то ездили, как мне сказал брат, даже ко мне в клинику приходили несколько раз. Я не мог сказать им, где ты, иначе подставил бы ребят, и было очень стыдно, когда я вновь и вновь разрушал надежду на их лицах. Они надеялись, что я скажу правду, а я надеялся, что то, что сказали они — ложь. Мы так и не смогли прийти к согласию, в целом и общем, но я не мог это все просто так оставить. Мне за тебя было очень страшно.       — И сейчас ты уже не боишься никого подставить?       — Смысл нашей встречи не в этом — я просто хочу, чтобы ты подумал о том, что готов потерять. Для твоих отцов это было хорошим уроком, поверь, они все для тебя сделают, если ты вернешься, на все согласятся. Ты сможешь жить дома и делать то, что тебе нравится. Мы все тебе поможем. Но если откажешься — куда будешь возвращаться? Ребята закрыли гараж, пока все это не утихнет. Так надеешься на помощь Хуа-сюна?       — Закрыли гараж?..       Он вспомнил, каким отстраненным было лицо Хуа Чэна сегодня. Это был урок? Куда бы повез после согласия на предложение подождать, на сколько его бы хватило? Раз за разом он протягивал одну руку, а затем отталкивал другой, словно сам не был уверен, правильно ли поступает, помогая удержаться на этой планке.       — Подожди, — пробормотал Се Лянь, сжимая виски. От этих торопливых, тягостных мыслей у него разболелась голова, отстукивая ритм пульсом крови. — Подожди, подожди, дай мне пару минут. Я не знаю, чего я хочу, Цинсюань. Я никогда этого не знал, может, поэтому все так и получилось. Я схожу умоюсь, а потом… посмотрим, что будет потом.       До тех пор, пока дверь не захлопнулась за его спиной, пока не щелкнул, закрываясь, замок, он ощущал на своей спине пристальный взгляд.       Он пришел сюда сам — и без ответа Цинсюань явно не планировал его отпускать.       Се Лянь набрал в ладони воды, плеснул на лицо, пытаясь успокоиться. Руки тряслись. Он сжал прохладную керамику раковины, выпрямился. Из зеркала взглянул осунувшийся бледный человек: покрасневшие усталые глаза, искусанные сухие губы. Он выглядел больным. Он был болен.       Выносить этот разговор на трезвую голову было слишком тяжело. Руки действовали сами, пока он метался потеряно у мысленного распутья, не зная, как поступить: достали пакетик из внутреннего кармана куртки, разделили на две кривые дорожки прямо на полочке у зеркала, сдвинув вбок крема и баночки. Скрутили в трубочку кусок туалетной бумаги. Се Лянь замер, вновь наткнувшись на свое отражение — на мгновение увиделось осуждение в собственных глазах. Он выпрямился, нервно обернувшись на дверь; неужели, подумал почти с ужасом, я действительно собирался делать это прямо через стенку от Цинсюаня? Прямо в его доме? Неужели Ван Ин прав и я настолько жалок?       Взгляд вновь притянулся к рассыпанному порошку. Все внутри жаждало ощутить это вновь — то, когда по плечу что угодно, когда уходят все тревоги и лишние мысли. Я бы мог, крутилось в голове, с ним я бы мог это все решить. Я бы смог нормально все обдумать. Может, я бы вернулся, действительно вернулся на новых условиях, убедил отцов, что больше не принимаю, и просто жил как хочется, ведь теперь есть запас на много лет вперед. Больше не пришлось бы думать, где достать деньги.       Он успел вдохнуть лишь одну дорожку, когда услышал, как кто-то заходит внутрь, дернулся, хватаясь за грудь, где сердце подскочило, кажется, до самого горла. Силуэт Цинсюаня вырисовывался в проеме двери — второй двери, про которую Се Лянь абсолютно забыл.       — Что ты делаешь? — медленно спросил он. Се Лянь глянул загнанно, как вор, пойманный с поличным. Часть оставшейся дорожки рассыпалась воздухом, осела на пальцах и одежде.       — Это ты что делаешь?       Ошарашенный ситуацией, он не успел среагировать вовремя, когда Цинсюань в несколько широких шагов оказался рядом — слишком близко — и выхватил пакетик. Пальцы Се Ляня сомкнулись на воздухе.       — Отдай! Какого черта? Ты просто так ворвался в туалет, пока я здесь?       Чувствуя, как эйфория сменяется яростью, он шагнул вперед, вынуждая друга отступить. Тот выглядел так, словно на его глазах только что убили всю семью. Словно он до сих пор, даже зная правду, все равно гнал ее от себя, пока не столкнулся с ней лицом к лицу.       — Се Лянь, — запинаясь, произнёс Цинсюань голосом, дрожащим почти на грани с отчаянием, — пожалуйста, скажи, что это ошибка… Что все это лишь какой-то безумный бред…       — Отдай!       — Ты носишь это с собой?       — Я сказал тебе отдать! — Се Лянь рванулся вперед, но Цинсюань, ловкий и гибкий, метнулся в другую сторону, давая ему поймать лишь пустоту. — Да ты издеваешься… Слова «личная собственность» тебе ни о чем не говорят?       — Какая личная собственность, черт возьми, речь идет о наркоте! — Цинсюань глядел на него с ужасом и жалостью, как на смертельно больного. Это задевало — и злило до дрожи. — Этим занимался так долго в туалете, нюхал эту дрянь? Прямо тут, через стенку от меня? Я так надеялся, что все ошибка, так сильно…. но почему-то, когда ты так надолго затих, уже знал, что увижу, когда открою дверь.       — О, такой правильный мальчик! Праведник! — выплюнул Се Лянь. Перебежками из комнаты, где оказались, через ванную они вновь вернулись в спальню, замерли, разделенные постелью. — Где ты был со своей заботой, когда из-за тебя я ввязался во все это дерьмо? Когда мне предлагали алкоголь, когда дали таблеток?! Где же ты был, трахался со своим парнем? Это ты виноват! Если бы только я не встретил тебя… Ничего этого не было бы, если бы не ты! Ты испортил мне жизнь, ты виноват!       — Я не заставлял тебя принимать их! — закричал Цинсюань в ответ. При взгляде на его искривленное болью лицо Се Ляню вдруг стало так хорошо, что он не сдержал истерического смеха. Он согнулся как от удара в живот — болело примерно так же, — и спрятал лицо в ладонях. — Я уже говорил тебе это, разве ты забыл? Хватит меня винить!       — Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу всех вас! — выл он сквозь смех, качнулся вперед, затем назад, хохотал и не мог остановиться. Ему казалось, что мир вокруг трескается и осыпается — лед, пыль и кровь.       — Се Лянь! Пожалуйста…       — Ненавижу тебя! Во всем ты виноват! Они все виноваты! — лишь увидев слезы на щеках своего лучшего друга, он вдруг понял, что и сам плачет. — Не я, не я, это не я виноват… Не я…       — Давай мы просто… просто сожжем это, хорошо? — Цинсюань двинулся вбок, к дверям, не отрывая от него взгляда, словно Се Лянь был животным, готовым напасть. — Все будет хорошо, это лечится, если ты согласишься, то все еще можно исправить…       — Что ты хочешь исправить? — простонал Се Лянь. — Мне так хорошо от одной дозы, я будто проснулся от страшного сна и я снова могу спать, снова могу думать… Я вернусь, я приду к родителям, только оставьте мне это чувство… как я могу… как я могу почувствовать это сам? У меня уже не получается!       — Потому тебе и нужно прекратить! Это не выход, ты же понимаешь, тебе нужна помощь. Ты не справляешься. Просто позволь… позволь нам помочь тебе…       Се Лянь глубоко вдохнул, затем выдохнул, пытаясь приглушить нарастающую истерику. Не так он представлял этот разговор — но, в то же время, происходящее было довольно ожидаемо.       — Ладно, — сказал он, стараясь держать голос ровным. Выпрямился, сплел и расплел пальцы — руки тряслись даже сильнее, чем до этого, весь он мелко дрожал, чувствуя себя как в лихорадке. — Ладно, я понял, у меня уже нет выбора. Я согласен, я исправлюсь. Лягу в эту вашу клинику. Но из-за тебя я понервничал, мне очень плохо, ты разве не видишь? Дай мне сделать всего один вдох, последний, а потом можешь сжечь.       Все равно у меня есть еще, подумал он и скривил губы в ломком подобии улыбки. Сделал крохотный шаг, затем еще. Цинсюань больше не бежал — стоял, глядя на него странно, хмурил лоб до морщин, но Се Лянь уже видел даже издалека, как постепенно, капля за каплей, наполняются робкой надеждой его глаза.       — Всего один. Клянусь.       — Нет, — отозвался тот, и отказ хлестко ударил Се Ляня в грудь; так чувствуют себя дети, когда не получают обещанную желанную игрушку. — Нет, мы сожжем это прямо сейчас. Он не нужен тебе, чтобы быть счастливым, ладно? Просто поверь мне…       Даже воздух стал густым, словно кисель, все вокруг застыло: Се Лянь видел, как поворачивается ступня Цинсюаня, медленно и неотвратимо, как он напрягается для последнего рывка, как бросает быстрый взгляд в сторону двери, продолжая уговаривать его мягко и вкрадчиво. Они встретились в центре комнаты, схлестнулись как волны. Происходящее ощущалось фильмом. Глупым сценарием. Чем-то нереальным: кто-то невидимый поставил скорость 0.25, и Се Лянь просто смотрел, как Цинсюань падает, отброшенный его толчком, взмахивает руками в последней попытке удержать равновесие; как головой встречается с углом стола — и только когда замирает, обессиленный, превращается в игрушку, забытую на полу небрежным ребенком, пропитывая светлый ковер кровью, мир возвращается к привычному ритму, а Се Лянь делает вдох.       И кричит.       — Нет, нет, нет, нет… пожалуйста, пожалуйста… нет… нет…       Руки — словно льдом провели по коже. Се Лянь обнял колени, вжимаясь в спинку кровати так, что перехватило дыхание, с хрипом дыша сквозь вырывающиеся изо рта звуки. Солнце потухало за окном, заглушенное ватой облаков, оставляло лишь слабые отголоски, а в углах рождались тени, растекались, окружая, шептали на ухо: ты убил, ты убийца, только ты виноват. Никого здесь нет больше — только ты и смерть за твоим плечом.       — Не надо, — умолял он сам не понимая кого, — не надо, не надо!.. Я исправлюсь… я все сделаю, я больше не буду… я не буду… только не это…       Цинсюань лежал как искусство: смесь белого, алого и темного, россыпь волос в кокаиновых крупинках. Се Лянь не мог свести с него глаз, не мог сдвинуться, чтобы хотя бы коснуться. Боялся — если отвернется, то ничего не останется. Вся тяжесть, от которой он отмахивался так долго, навалилась разом, погребла его под собой, разрывая голову непрошенными эмоциями. Он перестал осознавать все, кроме единственной мысли: Цинсюань мертв, а он виновен.       — Давай поговорим?.. Ты же хотел, правда? Поговори со мной? Пожалуйста, нет… Мне так жаль, клянусь, мне так жаль!       В мыслях крутились обрывки воспоминаний, путаные, небрежные: мы лишь обсудим все, ладно? Я беспокоился о тебе. Не вини меня, я здесь не при чем. Ты не справляешься. Позволь тебе помочь. Все будет хорошо.       Только тронь его — и я сломаю тебе руки.       О, подумал Се Лянь без тени веселья, было бы неплохо.       Трясущимися руками попадая мимо нужных кнопок, он лишь через несколько минут смог набрать единственный номер, всплывший в памяти, и, сжавшись в углу, не в силах отвести взгляда от Цинсюаня, ждал ответа, дыша через раз.       — Да? — прозвучал на том конце знакомый голос. — Вы что, уже закончили?       Внутри будто лопнула какая-то невидимая пружина, отдачей прямо в сердце. Се Лянь обхватил себя рукой и завыл в агонии, не в силах выдавить ни слова.       — Эй, чего молчишь… Ты там рыдаешь что ли? Что с тобой? Что случилось? Се Лянь? Се Лянь!.. Проклятье… Где ты? Где Ши Цинсюань?       — Я убил его… — эти слова вырвались из горла потоком огня, обдирая болью. Охваченный виной и ужасом, Се Лянь, забывая вдыхать, уткнулся в колени и простонал еще раз: — Я убил его! Я убил его, убил его! Он мертв! Он. кровь… Что мне делать? — и вновь сорвался на сдавленные рыдания, чувствуя, как обнаженных лодыжек касается ледяная рука. Кто это был? Смерть? Или труп Цинсюаня, залитый кровью и обвиняющий его в своей смерти так же безжалостно, как недавно его обвинял в своем падении сам Се Лянь? Ах, если бы он только мог повернуть время вспять! Как же все так вышло? Когда его светлая, широкая, счастливая дорога свернула не туда, погрузилась в это болото? Почему он позволил этому свершиться, почему никого не послушал?       Почему я не послушал Цинсюаня, думал и думал он по кругу, не в силах остановиться, все было бы хорошо, если бы я просто сегодня послушал Цинсюаня!       — Ты слушаешь меня? — донесся из динамика приглушенный ветром голос Хуа Чэна. — Отвечай, ну!       — Слышу. Я слышу. Я не знаю… Что мне делать? Я не могу пошевелиться, он лежит здесь… он прямо передо мной и…       — Стой. Замолчи, — Се Лянь послушно замолк, задыхаясь, прижал ладонь к груди, слыша и почти ощущая, как бешено бьется сердце. — Дыши. Смотри на… не знаю, на окно. Смотри на окно, окей? Ты сейчас где, в его доме? Да или нет?       — Да… — солнце вновь выглянуло из-за туч, заливая воздух и волосы Цинсюаня золотом, и Се Лянь уткнулся лицом в колени, сглатывая слезы раскаяния.       — Ты там один?       — Да.       — Ты ранен?       — Нет. Цинсюань… я…       — Тише. Делай вдох. Ну? Хорошо. Теперь выдыхай. Ты сможешь меня дождаться? Я приеду минут через пятнадцать. Дождешься?       — Да. Да! Пожалуйста, поскорее!       — Понял. Так… я не буду отключаться, сейчас один наушник подсоединю. Не сбрасывай, я буду говорить, где еду.       Сосредоточившись на голосе Хуа Чэна, настолько спокойном, словно ему каждый день звонили и признавались в убийствах, постепенно Се Лянь нормализовал дыхание и, не открывая глаз, слушал рокот и свист, время от времени прерываемые едва слышными названиями улиц и ориентиров.       — Ты тут? — время от времени спрашивал Хуа Чэн, и Се Лянь послушно отвечал:       — Тут.       И всеми силами гнал от себя мысль о теле друга буквально в нескольких метрах от себя.       Хуа Чэн забрался в комнату по тому же пути, что и Се Лянь ранее — ему показалось, будто что-то разжалось в груди, когда за задернутыми шторами послышался стук и скрип. На мгновение мысль о том, что окно может быть закрыто, полоснула холодным ужасом — он не смог бы пройти к нему мимо Цинсюаня, — однако Хуа Чэну хватило лишь толкнуть створку, чтобы забраться внутрь.       — Охренеть, — изрек он через несколько секунд гнетущего молчания. — Это ты сделал?       — Я не хотел, — сипло отозвался Се Лянь. — Я никогда такого не хотел.       — Естественно, что не хотел. Проверял пульс или дыхание?       — Не могу его трогать.       — Ну и что за истерика тогда? — вздохнул Хуа Чэн и спрыгнул с подоконника. — Может, он и не умер вовсе, а ты тут рыдаешь.       На мгновение Се Лянь позволил себе немного надежды — вдруг Хуа Чэн прав? Но стоило бросить взгляд на пропитавшийся кровью ковер, как этот робкий луч света внутри мгновенно потух, вновь оставляя его разум в кромешной тьме. К горлу поднялась едкая тошнота.       Только одно, подумал он, я могу сейчас для него сделать.       — Если он умер, я позвоню в полицию и во всем признаюсь.       Хуа Чэн, присевший на корточки и склонившийся над Цинсюанем, бросил на него мрачный взгляд снизу вверх.       — Только посмей. Никто не узнает, что ты был здесь.       — Я не стану бежать, — тихо произнес Се Лянь, вновь утыкаясь лицом в колени. — Я устал бегать. Цинсюань был прав. Ты был прав. Все были правы, кроме меня. Раз уж такова судьба, я сделаю в его память хоть что-то хорошее — признаюсь, отсижу все, что мне назначат, и никогда больше не притронусь к наркотикам.       Он слышал, как тяжело вздыхает в тишине Хуа Чэн. После вновь зазвучал его голос:       — Если уж вдруг и правда получится так, что ты окажешься в полиции, то скидывай все на меня.       Се Ляню показалось, что он ослышался.       — Что?..       На доли секунды по лицу Хуа Чэна пробежала тень сомнения. Затем растаяла, растворилась в тенях — лишь взгляд ожесточился.       — Что? Я и там не пропаду, а тебе-то куда. Только нужно будет продумать всю историю хорошенько, от и до, чтобы никто не смог прикопаться. А теперь, — добавил он, заметив, как вскидывается возмущенно и встревоженно Се Лянь, готовый отстраивать свое право на тюремную робу, — заткнись и посиди молча минутку.       — Но…       — Не отвлекай! У нас и так мало времени.       Хуа Чэн вновь склонился над телом. Комната погрузилась в тишину — Се Ляню, напряженному до предела, казалось, что он слышит в воздухе треск электричества, — разорванную чуть позже странным звуком, чем-то средним между удивлением, облегчением и злостью.       — Что? Что такое?       — Отбой. Никто никуда не садится, я надеюсь. Он жив.       Это ощущалось как удар после долгого падения, как нестерпимая боль, означающая, что ты жив. Что ты еще можешь что-то чувствовать. Се Ляню казалось, что все его кости превратились в желе, а голова стала пустая и ватная. Жив, повторял он, шептал пересохшими губами, слизывая с них кровь, пока Хуа Чэн на фоне вызывал скорую, он жив. Я не убил его. Он жив.       Спасибо, спасибо, спасибо.       Он вздрогнул, выныривая из транса, когда сверху упала тень. Хуа Чэн, принесший радостную весть, счастливым не выглядел — напротив, потемнел лицом настолько, что Се Лянь напрягся в ожидании. Они молча смотрели друг на друга, не говоря ни слова, и воздух вокруг становился все холоднее.       — Ты под чем-то, да? — спросил Хуа Чэн обманчиво спокойным тоном. — Когда успел накидаться, до или после того, как Ши Цинсюань оказался здесь в куче кокаина с разбитой головой?       Се Лянь открыл рот, чтобы оправдаться, что-то сказать, хоть что-нибудь — но не смог. Он действительно был виноват: случайно или специально, но все произошло из-за него. Лишь покачал головой и опустил глаза, не в силах выносить острый как нож темный взгляд.       — Когда врачи приедут, у них будет очень много вопросов. А вот вариантов исхода у тебя куда меньше: суд, лечение, смерть. От рук Хэ Сюаня или братца твоего друга — не так принципиально. Я готов был защищать тебя как жертву случайного стечения обстоятельств, но теперь… Уже не знаю, есть ли смысл хоть что-то для тебя делать. Где ты берешь кокс? Опять с кем-то спишь за дозу?       Это было жестоко — и обидно до слез, но слез уже не осталось так же, как и сил.       — Нет. Это Бай, — выдохнул он, кусая губы. — Я солгал тогда. Бай оставил коробку… Мне дали координаты, там много, так много всего…       — Доставай. Все, что с собой.       Се Лянь распахнул куртку и молча кинул ему под ноги оставшийся пакетик, не чувствуя уже даже сожаления. Хуа Чэн неверяще покачал головой.       — Где вообще находилась твоя голова все это время? Где был твой гениальный мозг, что ты сотворил с собой эту херню? — он с досадой пнул ножку кровати, обернулся к дрожащему от озноба Се Ляню: растрепанный, яростный и красивый словно грех, он выглядел как бог войны — или демон, вышедший из огня ада. — Сколько раз я просил тебя не лезть в это дерьмо! Я это не просто так говорил, я работал с наркотой и знаю, до чего она доводит! Видеть тебя в таком состоянии — это, блять, мой ночной кошмар вот уже несколько месяцев, а ты вновь наплевал на мои слова! Хоть раз послушать, что я тебе говорю — неужели это настолько сложно?       — Я не хотел, — прошептал Се Лянь, чувствуя на языке привкус крови из истерзанной губы. — Я не хотел, чтобы так получилось… Я больше никогда…       — Хватит уже твоих «никогда». Меня тошнит от твоих «никогда». Видимо, до тебя дойдет только лишь когда ты сдохнешь. На этом мои полномочия все.       Он вышел из комнаты, и сначала Се Ляню показалось, что это конец — разрыв всех связей, ледяное отчуждение с одной стороны, одиночество и разбитое сердце с другой, — однако раньше, чем измученный мозг успел все это осознать, Хуа Чэн вернулся и кинул ему под ноги влажную тряпку.       — Помогай, пока никто не приехал и не увидел на нем кокаин. Я пойду избавлюсь от остатков.       Се Лянь не стал спорить, на затекших и ослабших ногах добрался до Цинсюаня и рухнул рядом на колени, не сразу решаясь прикоснуться. Однако оставшееся время неумолимо сокращалось, и постепенно, ворсинка за ворсинкой, волосинка за волосинкой, остатки порошка исчезали, словно их и не было. По крайней мере, с некоторым облегчением подумал Се Лянь, рассыпалась во время бега и падения лишь небольшая часть. Разорвись весь пакет — мы бы и за сутки не успели спрятать такие следы.       Напоследок, не удержавшись, он погладил волосы Цинсюаня, едва касаясь, прошептал еле слышно извинения.       Сказал:       — Надеюсь, позже ты сумеешь простить меня за это, — прежде чем за приоткрытым окном послышался шорох шин.       Вечер и ночь прошли как в тумане: вид того, как медики загружают носилки в машину, родили в нем силы на новую волну истерической нервозности; он выпил графин воды, пытаясь унять тошноту и разлив при этом половину, затем, не найдя в себе сил на разговоры еще и с отцами, безвольно позволил Хуа Чэну на ночь увезти себя в неизвестном направлении. Так он оказался в квартире, вещей в которой было не особо-то больше, чем в той маленькой подвальной комнатке, но это место тоже имело для него особую важность — все еще помнил, как когда-то они с Хуа Чэном несколько ночей познавали здесь все грани своего желания.       На этот раз было ощутимо иначе: они почти не разговаривали, лишь долго лежали лицом друг к другу на заправленной постели, соприкасаясь пальцами, смешивая дыхание, а затем Се Лянь закрыл глаза — и открыл лишь когда за окном занимался поздний осенний рассвет. Футболка Хуа Чэна ощущалась неожиданно огромной, словно прибавила несколько размеров, Се Лянь одернул ее у зеркала, скрывая впалый живот с заметно выделяющимися дугами ребер и острые тазобедренные кости. Отметил мельком, собирая в хвостик волосы, как уменьшились щеки, дарящие лицу ранее мягкие округлые черты, как заострился подбородок. Эта худоба была не эстетичной, не той, которой так хотят добиться модели — скорее той, о которой мечтают люди с расстройством пищевого поведения. Когда, подумал рассеянно, я ел последний раз? Вчера утром? Мысль о еде не вызвала внутри ровным счетом ничего. Даже когда Хуа Чэн, обнаружившийся на кухне с чашкой кофе и омлетом, подвинул к нему вторую порцию, он смог проглотить лишь несколько кусков, не чувствуя вкуса. Все вокруг застыло во времени, блеклое, хрупкое, готовое разбиться от касания — таким был сейчас и он сам.       — Ты ведь знаешь, — начал Се Лянь неловко, ковыряя омлет, — как там Цинсюань?       Говорить с Хуа Чэном было тяжело. В голове то и дело всплывали его вчерашние едкие слова, мрачное разочарование во взгляде. Се Лянь не знал, во что теперь превратились их отношения, как теперь к нему относятся — и как ему самому, привязанному к Хуа Чэну тонкой, но крепкой ниткой, идущей от сердца, относиться в ответ, как привыкать к этим изменениям.       — Сотрясение. Неприятно, но не критично. Думал, будет хуже.       — Он в сознании?       Хуа Чэн бросил на него быстрый цепкий взгляд поверх чашки.       — Уверен, что он захочет с тобой разговаривать?       Се Лянь не стал огрызаться в ответ. Даже обижаться не стал, проглотил эту заслуженную горечь.       — Я должен хотя бы попытаться. После встречи с отцами, наверное, еще долго не смогу никого увидеть. Ты отвезешь меня в больницу? Пожалуйста.       У него не было денег даже на автобус, приходилось вновь полагаться на другого человека — он так устал от этого. Благо, Хуа Чэн придержал язык за зубами, не стал топтаться на остатках гордости.       Лишь кивнул и допил кофе, ставя этим безмолвную точку.       — Хэ Сюань здесь, — сказал он, пока Се Лянь слезал с байка на больничной парковке. — Встречаться с ним сейчас не лучшая идея. Можем приехать попозже, когда он свалит.       Се Лянь отдал шлем, поправил ворот куртки, скрывая охватившую пальцы нервную дрожь.       — Да плевать. Мне нужно увидеть Цинсюаня и хотя бы попытаться поговорить с ним. А что там думает по этому поводу Хэ Сюань — последнее дело.       Дарил надежду тот факт, что Цинсюань не был против, когда Хуа Чэн ранее позвонил ему, чтобы попросить внести Се Ляня в список разрешенных к посещению. Правда, как сказал позже, и особо радостным тот не звучал — сухо ответил, что займется этим, и сбросил трубку, даже не попрощавшись.       — Ладно, — кивнул Хуа Чэн, заметив его задумчивость. — Раз так, то вперед. Буду ждать тебя у входа, звони, если понадоблюсь. Даже я не всегда знаю, что в голове у этого парня.       — Успокаивать — не твоя сильная сторона, я понял, — вздохнул Се Лянь, однако не мог не бросить на него последний взгляд, словно это могло помочь ему набраться смелости. Будь я таким же непробиваемым, подумал с легкой завистью, как было бы славно жить.       Цинсюань не обманул — стоило Се Ляню назвать имя, как его пустили практически без вопросов. Он поднялся на нужный этаж, полминуты он стоял у дверей, соединяя в цепочку все слова, что планировал сказать, глубоко вдохнул, ловя себя на слабовольном желании позвонить Хуа Чэну и позвать его как моральную поддержку, поднял руку — и тут дверь распахнулась, едва не ударив его по лицу. Впечатанный в стену от грубого толчка, дезориентированный, он поморгал пару раз, возвращая четкость зрения, и увидел перед собой еще более бледного, чем обычно, Хэ Сюаня: темная одежда, темные волосы, ярость в глазах. Се Лянь не успел сказать ни слова, когда кулак прилетел ему по лицу. Губа треснула, оставляя на языке привкус крови, в шее что-то тихо и возмущенно хрустнуло, когда пальцы обхватили ее, прижимая к стене и не давая двинуться. Как будто, подумал Се Лянь с мрачной иронией, я бы захотел сбежать сейчас, проделав такой путь.       — Что ты тут забыл?       — Я пришел к Цинсюаню. Не к тебе. Отпусти.       — Вчера ты тоже «пришел к Цинсюаню», — передразнил его Хэ Сюань. Злясь, он не повышал голос — понижал почти до минимума, и это выглядело куда более жутко, чем любые крики. Только вот раньше Се Лянь никогда не испытывал на себе его такую искреннюю, ледяную ненависть. — И чем все закончилось?       — Мне жаль, — вина грызла изнутри дыры таких размеров, что он удивлялся, как вообще хоть что-то еще осталось. — Я никогда не хотел, чтобы он пострадал!       Хэ Сюань отпустил его — резко, словно обжегшись. Отошел на несколько шагов, не сводя взгляда — так змеи гипнотизируют своих жертв.       — Я обещал сломать тебе руки, помнишь? — спросил он еле слышно. У Се Ляня по спине прошла невольная дрожь.       — Ты же это не всерьез, правда?       — Думаешь? Вот и посмотрим. Я не забыл. И не забуду.       Он отвернулся, словно окончательно потерял к Се Ляню интерес, и зашел в палату, демонстративно закрыв за собой дверь. Се Лянь скрипнул зубами, дернул ручку упрямо и проскользнул следом. Палата была залита светом из широкого окна на солнечной стороне. Цинсюань с забинтованной головой, одетый в непривычно однотонную пижаму, сидел на единственной постели, и при виде его, живого и в безопасности, у Се Ляня от облегчения закружилась голова.       Хэ Сюань обернулся.       — Свали.       — С каких пор ты мне указываешь?       — Еще раз хочешь по лицу получить?       — Хэ-сюн, — вмешался Цинсюань, до этого молча следящий за их перепалкой. — Ты же вроде в магазин собирался? Купи мне что-нибудь, э… купи мне сока! Апельсинового! И бананов еще.       — Я тебе что, курьер? — проворчал Хэ Сюань, но послушался, бросив напоследок на Се Ляня взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Дверь мягко закрылась, впустив немного сквозняка из коридора, и оставила их вдвоем.       Палата вдруг превратилась в клетку.       Се Лянь присел на самый край стула, ковырнул ногтем ткань джинс. Коснулся тыльной стороной ладони ноющей губы, оставляя на коже кровавые размазанные пятна.       — Я с пустыми руками, прости. Просто хотел… убедиться, что ты в порядке. То есть, — глянул на бинты, кашлянул неловко, — не в порядке, конечно, но…       И замолк, окончательно растеряв слова. Цинсюань тоже молчал, глядя на свои руки — только сейчас Се Лянь заметил, что на них нет привычных уже разноцветных браслетов и фенечек. В груди кольнуло.       — Я поеду к отцам после, — решил он сказать, подумав, что это может порадовать Цинсюаня. Пальцы того дернулись, но он все еще не говорил ни слова. Се Ляню легче было убеждать себя, что Цинсюань тоже не знает, что ему сказать — только бы не думать об отсутствии желания вести с ним диалог в принципе. Конечно, он и это мог бы понять. Но принять — принять бы не смог. Только не от Цинсюаня. — Надеюсь, в этой вашей клинике будет чем заняться… ну, всяко интереснее пар по истории искусства.       От уже едва мог дышать от напряжения и неловкости, планируя даже придумать отмазку и выйти в коридор просто собрать мысли в кучу, когда Цинсюань все же заговорил:       — Ты действительно сделаешь это? Или просто пытаешься меня… что? Успокоить? Задобрить?       Он все еще смотрел на руки, но даже слышать его голос для Се Ляня уже было сродни прогрессу.       — Я не обманываю. Хуа Чэн подтвердит, он обещал меня отвезти. Я по ним очень соскучился. Все это… все случившееся в последние было… слишком. Кажется, мне нужно отдохнуть от отдыха, — он испустил смешок на выдохе, поерзал, чувствуя, как ноют напряженные спина и ноги. — Не знаю, что из этого получится, но я постараюсь. Правда постараюсь.       — Постараешься… — эхом отозвался Цинсюань задумчиво. — Знаешь, может, ты прав. У меня было много времени подумать об этом. Может, я тоже всегда был виноват.       — Нет! — поспешно воскликнул Се Лянь, с трудом сдержался, чтобы не схватить его за запястье, как часто делал раньше. — Нет, ничего подобного, я был не в себе, когда говорил это, ты же помнишь… — а помнит ли, мелькнула пугающая мысль. — Я нес всякую чушь, забудь это все, просто забудь. Ты всего лишь хотел немного развеселить меня — и все. Это все равно что винить друга, позвавшего гулять, когда сам выбежал на дорогу перед машиной. Никто не знал, что так получится. Даже я. И именно на мне лежит вся вина. Я думал, что у меня все под контролем… но ошибался.       Цинсюань задумчиво крутил пуговицу на рукаве своей больничной пижамы. Се Лянь молча ждал его вердикта.       — Я, может… — он осекся, вдохнул глубоко. Попробовал снова: — то есть, наверное… в общем, я проведаю тебя, когда выйду отсюда. У меня там остались приятели, может, помогут чем-нибудь, если назовешь мое имя. И там классная библиотека. И есть вайфай.       — Библиотека и вайфай — это и правда классно, — согласился Се Лянь, улыбнулся, чувствуя, как с души, расколотый, падает огромный камень, сдавливавший легкие. — Буду очень тебя ждать!       — Ладно, — почти смущенно отозвался Цинсюань. Глянул быстро — в глазах его Се Лянь заметил искорки прежнего веселого озорства и почувствовал вновь странное желание расплакаться, но на этот раз от облегчения. — Ты сейчас напомнил мне прошлого себя. Я даже не понимал, как по нему скучал. По тебе, то есть. Ну, ты понял.       — Понял.       Они обменялись слабыми улыбками. Напряженность таяла, сменяясь тихим умиротворением — так раньше Се Лянь чувствовал себя, сидя на подоконнике с кружкой какао, чувствуя, как Цинсюань то и дело случайно пихает его локтем в бок, рассказывая что-то в радостном запале.       — Брат приедет через полчаса, — заметил тот, глянув на засветившийся экран лежавшего на прикроватной тумбочке мобильника. — Лучше тебе с ним не пересекаться в ближайшее время — так, просто хороший совет. Твоему лицу сегодня и так досталось.       Встречаться с Ши Уду и проверять, что тот придумает, Се Ляню не хотелось совершенно. Он поспешно поднялся со стула и отступил к дверям.       — До встречи. Выздоравливай скорее.       — Ты тоже, — сказал Цинсюань, махнув рукой. Выражение его лица — светлое и умиротворенное, как раньше, — мелькнуло в щели закрывающейся двери и еще несколько минут стояло у Се Ляня перед глазами как предвестник почти потерянного, но все же сохраненного хрупкого мостика в прошлое.       Хуа Чэн ждал его на крыльце, у стены рядом со входом, уткнувшись в телефон, и Се Лянь несколько мгновений смотрел на него сквозь толстое стекло дверей, переживая неожиданный приступ нежной благодарности. Несмотря на все сложности в их отношениях, на несовпадения взглядов, именно Хуа Чэн поддерживал его сейчас — да и, если подумать, никогда не желал ему вреда. Какая ему выгода поступать так, все еще оставаться рядом со мной, раз за разом задавался Се Лянь вопросом — и раз за разом заходил в тупик. Через язвительное пренебрежение ко всему вокруг пробивалась старательно скрываемая забота — не так уж и хорошо скрываемая, откровенно говоря, — и потому ему хотелось надеяться, что он дорог для Хуа Чэна сильнее, чем думает сам.       — Ты быстро, — заметил он, когда хлопнула дверь. Убрав телефон в карман, поднял голову Се Ляня за подбородок, критично разглядывая повреждения, и прищелкнул языком. — Ну, могло быть и хуже. Кажется, он не сомневался, что Ши Цинсюань тебя все же простит.       — Похоже, сомневался лишь я один.       — Кто бы мог подумать, правда?       Се Лянь толкнул его в плечо, с трудом скрывая рвущуюся наружу улыбку. Разговор с другом словно сбросил с него часть веревок, обвивающих грудь и не позволяющих полноценно дышать, подарил уверенность, что хотя бы два человека на его стороне, даже несмотря на все, что он натворил. Целых два человека верят, что у него получится что-то изменить.       — Теперь куда? — спросил Хуа Чэн, отыскивая что-то в его лице. — Командуй, Ваше Высочество.       — О, ты позволяешь мне вести? — протянул Се Лянь, фыркнул мягко в ответ на недовольную гримасу. Однако стоило подумать о том, что вскоре придется встретиться с отцами лицом к лицу, решить проблему, висящую над ними много лет тяжелой грозовой тучей, — и от веселья не осталось и следа. — У меня есть дело. Сегодня выходной… надеюсь, они дома.       Когда байк снизил скорость, а затем окончательно остановился, Се Лянь еще некоторое время сидел, вжимаясь в спину Хуа Чэна, уткнувшись лицом в слабо пахнущую дымом куртку, не в силах расцепить руки. Тишину вокруг нарушал лишь шум машин с основной дороги, весь мир словно застыл, позволяя ему остаться в этом моменте.       — Ты чего? — тихо спросил Хуа Чэн, не пытаясь высвободиться. Се Лянь не ответил, лишь сжал руки крепче, понимая: если сделает выбор в пользу отцов и Цинсюаня, эти минуты могут стать для них двоих последними. Если он покинет родной Хуа Чэну мир, если все вернется к началу их истории — разве сможет он надеяться, что останется в его мыслях и сердце даже спустя проведенное порознь время?       Впервые за день решимость его дала трещину.       — Я не могу, — пробормотал он невнятно. — Не могу… Ничего не выйдет…       Хуа Чэн, впрочем, его понял. Ладони Се Ляня, окоченевшие на ледяном ветру, но вцепившиеся намертво, накрыли чужие длинные пальцы, сжали легонько, будто в попытке отогреть — но сами не были теплее ни на градус.       — Они тебя простят, — сказал он с уверенностью, и в голосе — столь редкий момент, — не было ни насмешки, ни язвительности. Лишь легкая, смиренная усталость. Он тоже знал, что все изменится, стоит только Се Ляню отпустить и сделать несколько шагов. — Они на все согласятся, лишь бы их сын вернулся. Твоя задача лишь сделать все правильно… на этот раз.       Он пошевелился, но Се Лянь вжался еще ближе, уткнулся лбом в ткань меж лопаток.       — Подожди, — попросил он сдавленно. — Посиди так еще.       Запах Хуа Чэна, звук его голоса пробуждали воспоминания о проведенном вместе времени. Когда-то Се Лянь был уверен, что они ненавидят друг друга. Когда-то он встретил его холодным снисхождением, а затем стал тем, кто пытался уберечь, хоть и безрезультатно. Тем, кто подарил множество счастливых минут касанием кожи к коже, губ к губам; тем, кто стал его первым мужчиной, тем, кто позаботился о том, чтобы остаться единственным. Утянув на дно, подарил спасение, задушив, вдохнул воздух в его легкие, и теперь продолжал терпеливо ждать, ни говоря ни слова о собственных чувствах.       — Ты разве… ты не станешь скучать по мне, если мы не увидимся больше? — спросил Се Лянь. Хуа Чэн зашевелился, развернулся, несмотря на его отчаянные попытки сопротивления, — как в ту ночь, когда они впервые поцеловались, — взял его лицо в ладони. Их дыхание смешивалось, паром таяло в воздухе, Се Лянь скользил взглядом по чертам лица напротив, пытаясь запомнить, выжечь в памяти. Косички нет, подумал рассеянно.       Хуа Чэн наклонился, прижимаясь лбом к его лбу.       — А кто сказал, — прошептал он, — что мы больше не увидимся?       И Се Ляню было все равно, есть ли кто-то вокруг, видят ли их жители ближайших домов, пока они целовались, прижавшись друг к другу на сиденье байка, а тусклый солнечный свет играл бликами на их волосах.       Дверь открылась раньше, чем Се Лянь успел постучать в третий раз. Мэй Няньцин застыл на пороге, разглядывая его словно невозможное видение; медленно, недоверчиво моргнул. На лбу его залегли глубокие удивленные складки. Се Лянь заметил легкие морщинки в уголках его горестно опущенных губ, потускневшую кожу, небрежный вид. Всегда выглядевший как образец для своих студентов, за прошедшие дни он превратился в тоскующего, несчастного отца, не знавшего даже, жив ли его единственный сын. Се Лянь вцепился пальцами в косяк двери — так больно полоснуло его сердце смесью вины и жалости.       — Папа, — выдохнул он, улыбаясь ломано. Картинка перед повлажневшими глазами двоилась, теряла четкость. — Привет, пап.       — Няньцин, кто там? — послышался голос Цзюнь У из глубины дома. — Господин Ли пришел? Есть новости?       Се Лянь дрогнул, дернулся было вперед, на столь знакомые звуки, по которым так сильно успел соскучиться, но силой воли заставил себя остаться на месте. Его еще не пригласили. Его не простили. Отец до сих пор не сказал ни слова.       — Почему ты молчишь? — продолжал Цзюнь У сердито, и голос его звучал все ближе. — Ты же знаешь, я и так весь на нервах…       Он осекся, выйдя в коридор, привалился к стене, будто ноги вдруг перестали держать его.       — А-Лянь?.. Это… Няньцин, мне же не…       — Я тоже его вижу, — сипло согласился Мэй Няньцин и отошел назад, только сейчас осознав, что все еще держит сына на пороге. Се Лянь мягко прикрыл за собой дверь, спрятал дрожащие пальцы в рукавах и глянул робко исподлобья. Вид прихожей, знакомой до последней вещи, лестница наверх, фигуры замерших перед ним отцов вдруг стали едва различимы, горло сжало спазмом, не давая выдавить ни звука, и только спустя несколько мгновений он осознал, что плачет.       Он ничего не говорил, отцы тоже молчали, но это не мешало им встретиться на середине коридора в спутанных, неловких объятиях, ощущая и разделяя между собой особенный миг близости, счастливого осознания, что дорогие тебе люди в порядке, что ты все еще любим своей семьей. Как я мог, думал Се Лянь, чувствуя, как растекается по домашней фланелевой рубашке Цзюнь У влажное пятно от его слез, как я мог так с ними поступить, как я мог думать, что ненавижу их — а они ненавидят меня, как я мог говорить им это прямо в лицо?       — Живой, — бормотали над ухом, гладили по плечам и спине, — живой, какое счастье. А-Лянь, пожалуйста, пожалуйста…       И время вновь остановилось.       Часы над камином мерно и неумолимо отсчитывали минуты, пока они говорили, сидя в гостиной: отцы на диване, Се Лянь в кресле напротив. Выжатый после эмоциональной встряски, уставший от пролитых слез, он рассказывал, путаясь в словах, все то, о чём так давно стоило поговорить: о своих чувствах, сомнениях и страхах, о новом опыте, приобретенном на пусть и не самом верном, но все же исключительно его собственном пути. Он не мог даже вспомнить, чтобы они так много разговаривали за последние несколько лет, чтобы так внимательно слушали и искренне пытались слышать друг друга.       — Мы думали, что больше никогда уже тебя не увидим, — покачал головой Мэй Няньцин, когда в гостиной наконец повисла тишина. — На каждый звонок полиции или из морга одна мысль: все, это он, это конец. Сейчас нам придется ехать и опознавать тело нашего сына. Самый ужасный в жизни период, никогда никому не пожелаю такого испытать.       — Простите меня, — в очередной раз повторил Се Лянь, разглядывая свои колени — худые и острые, словно лишившиеся всей жировой ткани. Мэй Няньцин тихо вздохнул в ответ.       — Ты же понимаешь, что клиника — это твой единственный верный выход сейчас?       Се Лянь вскинул голову, наткнувшись на их взгляды, полные надежды и скрытого страха, ожидающие, что сейчас он вскочит и вновь убежит. Простите, повторил он мысленно. Но я должен был пройти это все, чтобы понять.       Сказал:       — Да.       Сказал       — Пожалуйста. Я не справляюсь один, помогите мне.       Отцы переглянулись неверяще. Цзюнь У успокаивающе положил ладонь мужу на колено, говоря мысленно, видимо, что-то вроде: все в порядке, все закончилось.       — Ты ошибся, А-Лянь. И мы тоже ошиблись, очень сильно ошиблись, уверенные, что делаем только лучше. Простишь ли нас за то, что мы так долго закрывали глаза на твои чувства и желания?       Се Лянь кивнул, вновь чувствуя, как в преддверии слез сжимается судорожно горло. Кивнул еще раз, будто они могли не понять с первого раза. Цзюнь У поманил его к себе, раскрыл руки как для объятий. Он соскользнул с кресла, обогнул журнальный столик и опустился обессиленно на пол, положил голову отцу на колени в жесте доверия и искреннего раскаяния; сужденный, добровольно обнажающий шею под меч — делай что хочешь, я устал сопротивляться.       — И кем ты хочешь стать? — мягко уточнил Цзюнь У, поглаживая его по голове с такой нежностью, словно не было всех этих месяцев боли, обид и недопонимания. Се Лянь сглотнул вставший в горле ком.       — Не знаю, — сказал он тихо. — Я хочу помогать людям, таким же, как я. И хочу понять, что мне на самом деле нужно, а не хвататься за первое попавшееся. Впереди целая жизнь, и я… я прошу вас дать мне немного времени, чтобы разобраться в этом. Разобраться в себе.       — Сколько угодно, дорогой. Только не оставляй нас так больше, не делай с собой подобного.       — Помнишь, — спросил вдруг Мэй Няньцин, — когда мы только переехали, я сказал тебе, что всегда можно исправить ситуацию?       С трудом, но он вспомнил — момент, затерянный во времени. Отец похлопал его по плечу. Сказал с облегчением, сквозившим в каждом слове:       — Значит, это время пришло. Ты со всем сможешь справиться. Стоит только пожелать.       Се Лянь перелистнул страницу, придержал пальцами, чувствуя, как ветер морозит щеки. Мимо, шурша куртками, прошлись, о чем-то вполголоса переговариваясь, две молодые девушки, напомнившие ему вдруг Цзянь Лань и Сюань Цзи — как они там, интересно? Он так давно не видел никого из старых знакомых по гаражу, что забыл половину лиц, но не сильно об этом беспокоился. Большая часть людей оттуда была в его жизни просто случайными попутчиками, не привнесшими ничего, кроме мимолетных удовольствий.       Холодное зимнее солнце рассыпало искры по белому покрывалу, укрывшему жухлую траву, отблеском отразилось от стекол, заставив Се Ляня прищуриться и вновь уткнуться в книгу. Ему нравилось сидеть здесь, на ледяной качели, скрытой под навесом, наслаждаясь одиночеством и свежим воздухом, отдыхать от стен больницы. Не то чтобы ему было там плохо: Цинсюань не соврал, клиника и правда не походила на кошмары, что он представлял, больше напоминая дорогой отель, полный разнообразных способов развлечься меж часами под капельницей, занятиями с психологом и сеансами гипноза, однако только на улице Се Лянь мог дышать полной грудью, не вспоминая о том, что именно вынудило его здесь оказаться.       Девушки пошли на второй круг. Позади скрипнул снег, длинная тень упала на него, скрадывая солнце.        — Сеанс в половине четвертого, я помню, скоро вернусь, — сказал он, не оборачиваясь. — Мне не холодно, все хорошо, правда.       — Придется задержаться, — заметил голос, вспыхнувший изнутри жаром. Так он чувствовал себя ранее, когда содержимое капельниц кипятком растекалось по сосудам, но теперь это чувство казалось сладкой сказкой. Он обернулся, глядя на насмешливо прищуренные темные глаза на бледном лице, на изгиб губ, которые снились чаще, чем хотелось бы.       — Ты?..       — Что такое, неужели и имя мое забыл? — Хуа Чэн обошел качелю, присел рядом, отталкиваясь от земли ногой. Развернулся к нему, все еще глядящему с радостной растерянностью. — Впрочем, нет, не вспоминай. У меня другая идея. Мы начали наше знакомство максимально хреново.       — Да, — согласился Се Лянь, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься к нему на шею, — хреново.       И с удивлением посмотрел на протянутую руку.       — Привет, — сказал юноша напротив, глядя непривычно мягко. — Меня зовут Хуа Чэн.       Се Лянь поджал губы, сдерживая широкую улыбку, но знал — кто, как не этот человек, сможет увидеть больше, чем остальные?       — Привет, Хуа Чэн, — отозвался он тихо, чувствуя, как сжимают его ладонь длинные пальцы. — Меня зовут Се Лянь. И я бы хотел узнать тебя получше.