Начиная с сегодняшнего дня

      В целом, для Се Ляня ситуация почти не изменилась: с пониманием, что и для Хуа Чэна, и для Бая он сам по себе, как личность, не имел особой важности, всеми силами он старался относиться к происходящему просто как к способу получить удовольствие и приятно сбросить напряжение, оставив моральные терзания — спасибо, настрадались уже, — но что-то внутри болезненно сжималось каждый раз, когда он видел Хуа Чэна, одного или с кем-то, продолжавшего жить как ни в чем не бывало, словно и не существовало произошедшего между ними конфликта. Тот о нем не забывал тоже, Се Лянь не раз ловил его ответный взгляд, чувствовал спиной, но не мог прочитать его, понять, о чем он думает, и это злило. Это заставляло нервничать. Как много он бы отдал за возможность просто забыть о человеке — и как же ему не хотелось забывать, ведь никогда в жизни он не чувствовал эмоций подобной силы.       Позволив себе прекратить уже заранее бессмысленную борьбу, он сдался, словно сбросил с себя невидимый, но такой раздражающий груз, признал: это место привязало его. Утянуло, словно дырявую лодочку, несмотря на все упрямые тирады про моральную стойкость. Ему не хотелось больше шутить с друзьями или проводить вечера с отцами в гостиной, залитой светом, за разговорами обо всем на свете, начиная с — разумеется — его личных успехов, которыми ранее он хвастался, стараясь казаться при этом скромным и не переборщить, но бросая взгляды из-под ресниц, чтобы тщательно выискивать на лицах отцов проблески гордости и довольства, наполняющие его душу радостью и пониманием, что все это не зря — вложенные усилия и потраченное время. Теперь все это перестало интересовать: забавные шоу, идущие по телевизору, игры и книги, спорт и учеба — отошло на задний план, потухло и погасло, словно кто-то сверху забыл заплатить за электричество, поддерживающее в нем желание что-то делать и как-то саморазвиваться. Он бежал из гостиной как можно скорее, находя любые оправдания и не замечая в своем стремлении оказаться в иной реальности расстроенных и встревоженных взглядов отцов, которыми они переглядывались за его спиной; не оставался после занятий с Му Цином и Фэн Синем, чтобы привычным уже маршрутом пересечь университетский парк и углубиться в лабиринт улиц. Ему было неинтересно свое будущее, учеба вызывала еще более яростное желание выйти в окно прямо из аудитории, люди вокруг превратились в скучные, раздражающие серые тени, а дорога домой — в путь, выложенный адски горячими и режущими ноги, словно мириады осколков, камнями. Все его планы на будущее побледнели, потрескались и поросли мхом — впрочем, а много ли там было действительно его планов? Его с непреодолимой силой тянуло на окраину, в гараж с облупившейся алой краской на воротах и разрисованными стенами, с воздухом, пропитанным смогом сигарет и сладковатым запахом марихуаны и гашиша, звенящим от аккордов гитары, где его талант к музыке особо пробуждался после цветной таблетки или полоски белого порошка; с кожаными диванами, стоящими вокруг широкого низкого деревянного столика, заваленного всякой всячиной; с людьми, которых волновало лишь то, какой ты человек и весело ли с тобой, и — с этого, пожалуй, стоило начинать, — и с тем, чьи темные, словно отполированные кусочки обсидиана, глаза смешливо щурились, яростно сверкали алыми искрами вокруг зрачка или наполнялись прочими смешанными чувствами, чьи губы почти всегда изгибались так, что у Се Ляня отчего-то пересыхали собственные. Все, что он мог — хранить эти моменты, кусочки времени в памяти или в своих фантазиях за закрытыми веками после травки или парочки принятых таблеток; еще один вариант, как он мог бы провести сейчас всю свою жизнь: заперевшись в спальне, выпуская в воздух дымок, потирая онемевший после порошка нос или держа таблетку под языком, пока мысли не станут легкими, а все прочее перестанет иметь значения — лишь он и мир вокруг, полный удовольствия и веселья.       — Ездить на машине скучно, — заявил он однажды вечером, откинул голову назад, чувствуя, как Бай выцеловывает узоры на его шее и скользит ладонями по ягодицам, ближе к поясу джинс.       — Скучно? — рассеянно переспросил тот. Се Лянь хотел было перевести тему — он и сам не знал, зачем сказал это — однако Бай удивительно четко даже в окружающем шуме продолжил ему куда-то в шею: — Значит, на двух колесах тебе нравится больше?       Се Лянь понадеялся, что не вздрогнул.       — Я не… что за ерунда? Забудь.       Позволяя целовать себя, с закрытыми глазами он мог представлять, что это Хуа Чэн, подаваться навстречу, чувствуя, как растет возбуждение, но сосредоточиться на ощущениях не давали странные звуки, словно кто-то задыхался от астмы и блевал одновременно.       — Что это? — спросил Се Лянь тревожно, прерывая поцелуй и глядя на то, как через стол от них парень сполз по дивану на пол. Он мог видеть худую спину и черные кучерявые волосы, показавшиеся смутно знакомыми.       — Передоз, наверное, — безразлично сказал Бай, не убирая рук с его ягодиц. — Забей. Иди сюда.       — Подожди, — Се Лянь поерзал, слезая с коленей. Сейчас было не до чужого возбуждения — не тогда, когда рядом, возможно, умирал человек. Он пересек расстояние в несколько широких шагов и упал рядом на колени, касаясь плеча.       — Эй, — позвал нерешительно и невольно вздрогнул, когда тот, словно кукла, повалился ему на колени, издавая какие-то жуткие звуки. Он узнал лицо, когда увидел — парень, не так давно предлагавший им с Цинсюанем шашлык и совсем не похожий при этом на наркомана, потерянного настолько, чтобы передознуться прямо на виду у всех. Тело под ладонью вздрагивало как в припадке, глаза, глядя сквозь него, казались огромными на бледном, липко-влажном лице. — Эй, ты… ты слышишь меня? Вот черт… — он вскинул голову, оглядываясь в поисках помощи, но в окружающем хаосе никто не обращал на них внимания. Чувствуя сдавливающую грудь панику, он повернул чужую голову набок и замахал рукой, привлекая к себе внимание: — Эй, помогите! Ну кто-нибудь!       Что-то темное мелькнуло на периферии. Раньше, чем он успел среагировать, напротив мелькнули ноги Хуа Чэна, обтянутые черными джинсами. Се Лянь поспешно опустил голову, чувствуя при виде него одновременно боль и удовольствие: хотелось смотреть — и в то же время никогда не видеть этого лица.       — Что с ним? Передознулся? — деловито уточнил Хуа Чэн, присаживаясь на корточки. Се Лянь пожал плечами, кивнул, вновь пожал плечами, пытаясь удержать дрожащими руками такие же дрожащие плечи на своих коленях.       — Я не знаю!.. Нужно вызвать скорую! — сказал он, но тут же осекся под мрачным взглядом.       — Сюда? С ума сошел?       — А как еще? Его на байке не довезти!       Хуа Чэн скользнул взглядом по людям вокруг. Он выглядел спокойным и сконцентрированным, словно перед ним каждый день кто-то готов был коньки отбросить, и Се Ляню вдруг тоже стало легче. С Хуа Чэном вообще всегда казалось, будто ни одна проблема не имеет значения.       — Кабан, — рявкнул вдруг он так, что даже парень в припадке немного притих. — Заводи машину.       Тот, услышав свое имя, подскочил на месте и завертел головой, словно ожидал, что его прозвищем зовут кого-то другого.        — Кто, я? — пробасил наконец растерянно. Се Ляню вдруг стало смешно от взгляда на эту неловкую гору мышц, он с трудом сдержал клокочущий внутри истерический хохот и сжал кулак так, что ногти впились в ладонь до боли, немного отрезвляя.       — Ты, придурок, ты. Заводи машину и отвези этого в ближайшую больницу. Живее, чего стоишь?!       Се Лянь помог парню приподняться, чтобы Кабану было удобнее подхватить его, проводил взглядом широкую спину, скрывшуюся во дворе.       — Я с ним, — пробормотал Петух, передавая наполовину скуренный косяк сидящему рядом и поднимаясь на ноги. — С ним нарик, а он же по глупости сболтнет врачам что-нибудь не то, из больницы прямиком за решеткой окажется.       Хуа Чэн милостиво кивнул, признавая его аргумент, и поглядел на Се Ляня, обессиленно привалившегося головой к подлокотнику. Пережитый стресс оставил опустошенным и испуганным. Только сейчас он в полной мере смог осознать, что на его руках вполне мог умереть человек.       — Что? — пробормотал тихо, воспросительно поднимая брови, и только спустя несколько секунд понял, что чужой взгляд был направлен на шею, где все еще ныл оставленный Баем укус.       — Играете в вампира и жертву? — поинтересовался Хуа Чэн, скривив губы в усмешке, но взгляд его был далек от веселья. — Смотрю, ты продуктивно проводишь время.       — Беру пример с лучших, — отозвался Се Лянь, прижимая к бедрам внезапно нервно задрожавшие ладони. Не стоило показывать, как его задела та ситуация. Он не хотел выглядеть в глазах Хуа Чэна доступным дураком, который, получив пару грубых слов, тут же побежал тискаться с другим в отместку. — Ты захотел поговорить об этом… сейчас?       — Я не собираюсь говорить об этом вообще. Но…       Ах, ну конечно.       — Прекрасно, — сухо отозвался Се Лянь, прерывая его и поднимаясь на ноги. — Потому что я тоже не собираюсь.       Хуа Чэн ничего больше не произнес, не помешал ему в молчании вернуться на диван, чтобы яростно давить разочарование, неприятно царапающее изнутри. Пошел ты, мантрой повторил Се Лянь мысленно с десяток раз, пошел ты, пошел ты.       Музыка стихла — или так просто казалось. Все были напряжены, ожидая вестей, вслушивались в происходящее снаружи, даже сплетничали вполголоса, словно кто-то мог осудить за это.       — Разве Кайши принимал? — шепнул кто-то неподалеку от Се Ляня недоуменно, получив такой же растерянный ответ:       — Нет, ни разу не видел.       — Тогда как это произошло? Кто-то что-то дал?       — Если он умрет, как бы полиция не приехала…       Да вы шутите? — хотелось сказать Се Ляню. Полиция — это все, что вас сейчас волнует?       Кабан и Петух не вернулись ни через полчаса, ни через час. Шепотки нарастали — устав от гнетущей атмосферы, народ начал строить предположения одно другого хлеще. Се Лянь повернулся, чтобы попросить у Бая что-нибудь для отвлечения, но обнаружил лишь пустое место.       Не в силах больше слушать, он вскочил, прервав на полуслове утверждение компании слева о том, что машину наверняка остановили, а ее пассажиры уже давно сидят в полицейском участке в ожидании суда, и вышел во двор, отмахнувшись от вопросов. Хотелось покурить, разложить мысли по полочкам, только дрожащие пальцы никак не могли справиться с зажигалкой. От порыва швырнуть ее куда подальше отвлек гулкий звук, с каким что-то тяжелое могло удариться об железную стену. Се Лянь вытащил сигарету изо рта и заглянул за угол — вдруг кому-то опять стало плохо? — но тут же торопливо шагнул назад, надеясь, что остался незамеченным. Что Хуа Чэну, в этот момент пережимающему предплечьем горло прижатого к стене Бая, было не до случайных свидетелей.       — Что ты ему дал? — требовательно спросил его голос. Се Лянь тревожно обхватил себя руками за плечи, вслушиваясь.       — О чем это ты? — расслабленно, словно ничего не произошло, протянул Бай. — Мальчик просто переборщил. Такое случается, к сожалению.       — Он не был наркоманом. Однако некоторые видели его с тобой вчера, а сегодня он валялся в своей блевотине полумертвый — интересное совпадение, не находишь?       — С каких пор то, что кто-то не может себя вовремя остановить, моя вина?       — Думаешь, я не знаю, какие эксперименты ты проводишь, мешая что-то непонятное в составе?       Бай лишь хмыкнул в ответ на столь открытое обвинение.       — А где же доказательства? Твои пустые слова меня не пугают.       — Доказательства будут, — голос Хуа Чэна звучал почти ласково. — Я тебя уничтожу.       Они заговорили еще тише, и Се Лянь не мог разобрать ни слова. Он вернулся в гараж, забыв про сигарету и раздумывая над тем, что только что услышал. Когда Бай спустя всего несколько минут проскользнул внутрь, безошибочно находя его взглядом, Се Лянь вгляделся ему в глаза и понял: не испуган, но определенно встревожен.       — Я случайно услышал вас, — признался Се Лянь, утянув его в сторону от остальных. — С составом действительно что-то было не так?       Взгляд Бая вспыхнул яростной тьмой, промелькнувшей так быстро, что Се Лянь даже задумался, не показалось ли, ведь уже через мновение в чужих глазах можно было прочитать лишь легкое недовольство.       — Кого ты слушаешь? У нас давние разногласия, он терпеть меня не может, что взаимно, и с радостью обвинит во всех бедах мира.       — То, что он говорил о доказательствах… звучало как угроза. Зря ты его недооцениваешь.       Холодные пальцы легли на щеку, спустились на подбородок и подняли голову вверх, другой рукой сдвигая маску набок. Се Лянь ответил на поцелуй, позволяя языку скользнуть в свой рот, и отстранился, отпихнув за плечи, лишь через секунд десять, когда зубы оставили на его нижней губе довольно болезненный укус. Ему не нравилось, когда Бай начинал кусаться — в отличие от Хуа Чэна, чьи укусы чувствовались поддразниваем и лишь распаляли, тот вцеплялся жадно и яростно, иногда до крови, и недовольство Се Ляня казалось ему забавным и незначительным.       — Твоя попытка позаботиться обо мне очаровательна. Но не беспокойся, все его слова остаются только словами, когда-нибудь он пожалеет о каждом из них. Я уйду сегодня, — выдохнул он Се Ляню в губы. — Завтра жду тебя у себя в семь, придумывай отмазку на всю ночь.       — Попрошу Цинсюаня, это не проблема.       Время от времени они встречались в квартире неприметного дома на окраине: особый стук был паролем, а внутри ждала ночь, в течение которой под веществами он мог увидеть иную сторону окружающего, столь приевшегося мира. Иногда это была феерия, взрыв цвета, бесконечный фестиваль, прогулки под водой с косяками рыб или прыжки в жерло плюющегося лавой вулкана, и он царапался, кусался, кричал, кончая раз за разом, выжимая себя всухую; иногда — что-то медленное и ленивое, когда вокруг все растекалось, стены смещались и перестраивались, небеса трескались на потолке, но он не мог двинуть даже пальцем, наблюдая за этим пустым взглядом, и каждое движение члена внутри ощущалось в стократ сильнее, а оргазмы были долгими, мучительными, почти болезненными. Слова Хуа Чэна про эксперименты не вызывали сомнений, он и сам подсознательно знал правду — но закрывал на нее глаза ради собственной выгоды.       — Дай мне до завтра? Немножко.       — Завтра и дам.       Се Лянь поджал губы.       — Не жадничай, — сказал он почти с укором, глянул из-под ресниц, зная, как это действует. Сработало и в этот раз: Бай сунул руку ему в задний карман джинс, сжимая ягодицу, и оставил там пакетик; пальцы задрожали от желания потратить все прямо сейчас, но Се Лянь постарался расслабиться и не вызывать подозрений. Потом, пообещал он себе мысленно, чуть позже. Когда не будет лишних взглядов.       Его доводило почти до исступленного восторга понимание, что никто, даже Хуа Чэн, не знает про то, что лежит сейчас в его кармане. Он чувствовал себя хранителем какой-то великой тайны, членом особенного клуба. Идти против правил оказалось довольно волнующе.       Шорох шин во дворе прозвучал спустя два с лишним часа. Все замерли, переглядываясь — вдруг полиция, читалось во взглядах.       — Наши, — лишь одно слово заставило их вскочить и броситься во двор, обступив красную покорябанную иномарку. Петух выбрался с водительского места первым, хлопнув дверью так, что возмущенно зазвенело стекло, и выражение его лица было далеким от радости.       — Ну? — спросил Хуа Чэн, нахмурившись. — Почему так долго?       — Следы заметали, — отозвался Петух мрачно. — Втащили в больницу и поняли, что он уже труп.       Часть ребят уехала сразу — пыль не успевала оседать под колесами. Оставшиеся прятали самые опасные вещи на случай, если сюда кто-то все же явится, а Се Лянь сидел на диване, прижав к груди колени, и курил уже третью по счету сигарету.       Человек, который еще недавно веселился тут с ними, был мертв — и он все еще чувствовал на себе вес его тела. А вдруг он уже умирал, когда лежал на моих коленях, раз за разом думал Се Лянь, затягиваясь и забывая выдыхать дым. Правда ли виноват Бай? Все ли было в порядке с наркотиками, которые он принял? Зачем он вообще это сделал? Случайной ли была эта смерть? Впрочем, какой резон убивать человека, которого большую часть времени почти не было видно?..       Ему казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Когда ладонь легла на плечо, сжимая, он вздрогнул так, что подавился дымом.       — Хватит, вставай, — сказал Хуа Чэн, вынимая сигарету из его застывших пальцев и туша об кожу дивана. — Поехали.       — Куда? — тупо спросил Се Лянь, не глядя на него.       — Отвезу тебя домой, куда же еще.       Он не хотел домой — но и оставаться в гараже сейчас не хотел тоже, поэтому позволил Хуа Чэну стащить себя с дивана и на затекших от длительной неудобной позы ногах поплелся следом к мотоциклу, чувствуя себя потерянным в пространстве.       — Это правда? — спросил он, не сдержавшись. — Что он не принимал, но…       — Твой дружок постарался, — контраст между тоном, каким тот говорил ранее, и тем, что проявился при упоминании Бая, лишь усугубил тревожность Се Ляня. — И сразу же сбежал, как только запахло проблемами. Если нас накроют, он затаится, как крыса, а потом выползет в другом месте и о тебе даже не вспомнит.       — Я знаю, — холодно отозвался Се Лянь, — что никто здесь обо мне не вспомнит. Я и не надеюсь.       Хуа Чэн глянул на него остро, поджал губы — и швырнул шлем почти в лицо.       — Много болтаешь, Ваше высочество. Пошевеливайся.       Спустя полчаса Се Лянь, запрокинув голову, смотрел на свое окно, чувствуя, как начинают неметь от холода руки, но не двигался с места, не мог найти в себе сил перешагнуть порог. В гостиной горел свет, проникая меж неплотно задернутыми шторами, и он был уверен, что отцы сейчас на кухне, готовят ужин, оставив телевизор привычно включенным для фона. Он мог даже представить запах — что бы это было, мясо? Овощи? В детстве он обожал сидеть рядом и подавать ингредиенты, а сейчас не мог даже постучать в собственную дверь и увидеть их лица.       Он развернулся, подпрыгнул, неудачно цепляясь за забор и сдирая кожу на ладони, подтянулся. Цинсюань делал это легче, словно ничего не весил вовсе. Те времена казались слишком далеким прошлым.       Двери соседского сарая никогда не были заперты — Се Лянь подтащил лестницу, поднялся по ступеням и постучал в окно. Цинсюань открыл не сразу. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, разделенные подоконником.       — Привет, — сказал Се Лянь тихо. — Ты уже знаешь, да?       Они устроились на кровати, укутавшись в одеяло, и курили одну сигарету на двоих, сбрасывая пепел в пустое блюдце из-под мороженого.       — Ты тоже думаешь, что он это из-за… меня? — спросил Цинсюань, выдыхая дым. Се Лянь глянул на него почти удивленно.       — Кто тебе такое сказал?       — Многие говорят. Не в лицо, конечно. Он подходил ко мне недавно, а я тогда был не в настроении, ответил резко, сказал что-то… не вспомню сейчас, что-то неприятное. Прошло всего два дня… Если бы я только промолчал тогда! Он никогда раньше не принимал, клянусь, что еще могло его заставить?       Се Лянь сдвинулся, укладывая голову ему на плечо. Он чувствовал отпечаток вины в голосе и лице друга и не хотел, чтобы он корил себя за то, на что мало не мог повлиять. Чужое решение оставалось за тем, кто его принял.       — Много чего, — сказал он. — Все знают, какие вещи ты можешь говорить и каким неприятным бываешь, когда сердишься. А еще все знают, что ты занят, как он мог думать, что получит другую реакцию? Может, у него просто были проблемы. Или он поспорил. Да хоть из-за обычного любопытства! Выбери любую причину, все равно правду нам уже никто не сообщит.       — С каких пор ты стал таким циничным? — Цинсюань прижался щекой к его макушке. Се Лянь вздохнул.       — Не знаю. Все меняется. Моя жизнь идёт куда-то не туда, но я не могу это остановить. Родители наверняка в ужасе. Я ужасно вел себя в последнее время… Может, они меня ненавидят даже.       — Я думаю, они просто беспокоятся.       — Раньше меня успокаивала мысль, что они любят меня, несмотря ни на что, но сейчас она тяготит. Я все делаю неправильно, все. Но мне это нравится — быть неправильным. Это плохо? Делать то, что нравится?       Цинсюань пошевелился. Когда он заговорил, его голос звучал неуверенно:       — До меня доходили некоторые слухи…       — Какие? — резко спросил Се Лянь, невольно напрягаясь. — От кого?       — Нехорошие, — размыто отозвался тот. — Я не верил всему, ведь помню, каким ты был и что говорил. Мы не совсем понимали друг друга во многих вещах, но я восхищался тобой, пожалуй — твоим холодным разумом и уверенностью в правильности своих убеждений, которых мне всегда так не хватало. Но это место портит людей, и тебя оно испортило тоже.       Се Лянь открыл рот — и не нашел слов.       — Не знаю, что ты подразумеваешь под неправильностью, — продолжил Цинсюань, — и не уверен, что хочу знать, но, пожалуйста, ради меня, и своих родителей, и себя самого… Остановись пока. Не надо туда ездить и делать то, о чем ты говоришь.       Он замолчал. Се Лянь молчал тоже, глядя на то, как окурок рассыпается в чужих пальцах. Как так повернулось, что Цинсюань, которого он когда-то обещал сам себе вытянуть из омута, теперь делал абсолютно то же самое?       — Как будто тебя когда-то останавливали мои слова, — сказал он наконец. — А меня должны остановить твои?       — Я говорю тебе по опыту, что…       — По какому опыту? — воскликнул Се Лянь, поднимая голову с его плеча. — Что за опыт у тебя имеется? Несколько пьянок? Неумение себя контролировать?       Как он мог не чувствовать превосходства, говоря об этом? Разве ученик не превзошел учителя во всем?       — Давай-ка вспомним, кто вообще затащил меня туда? — продолжил он, не в силах остановиться. — Если бы не ты, ничего бы не было, а сейчас пытаешься в благодетеля играть? Издеваешься?       Цинсюань посмотрел на него как на предателя.       — Я попросил тебя помочь мне, но уж точно не заставлял пить, не сваливай на меня вину за то, что оказался слабее, чем думал! Насмехаешься надо мной, но сам не лучше — я хотя бы не кричал постоянно о том, что никогда не позволю собой управлять, чтобы потом просто сдаться.       Лишь мгновение отделяло Се Ляня от удара — но он вовремя спохватился, разжал кулак, медленно выдыхая. Ярость выжигала изнутри, на языке крутилось множество грубых слов, но с Цинсюанем нельзя было ссориться, ведь, помимо привязанности, существовали и вполне объективные причины: как он мог рушить отношения с человеком, который единственный дает деньги в долг и знает слишком много секретов?       Он выпутался из одеяла, двигаясь резко и дергано.       — Се Лянь, — позвал его Цинсюань, пытаясь ухватить за руку, но он оттолкнул ее.       — Отстань. Ты уже достаточно сделал, большего не нужно.       Отцы считали: скидывать на кого-то вину за свои собственные решения — признак трусости. Се Лянь готов был признать себя трусом, если бы это позволило избавиться от тяжелого чувства, засевшего внутри.       Несмотря на ссору, он был уверен — если родители спросят, Цинсюань его не сдаст, поэтому без зазрения совести вновь прикрылся им, сбегая вечером из дома. Из-за пробок добираться до квартиры пришлось почти час, в ожидании вожделенной дозы он извелся настолько, что даже таксист посматривал в зеркало со смутным подозрением.       На стук в дверь никто не отозвался. Се Лянь подождал немного на случай, если Бай чем-то занят, постучал еще. И еще. Нахмурился озадаченно — и где его носит, когда сам встречу назначил?       Прислонившись поясницей к перилам, он открыл сообщения в надежде, что упустил какую-то деталь, но все оставалось таким же, как он запомнил.       «Я на месте, где ты?» — написал он. Ответа пришлось ждать около минуты, и привыкший к царящей вокруг тишине Се Лянь вздрогнул и едва не выронил телефон, когда раздалась мелодия входящего звонка.       — Ты все еще у квартиры? — голос Бая звучал хрипло и немного торопливо, словно он быстро шел. Се Лянь побарабанил ногтями по металлу перил.       — Да. Мог бы и написать, что опаздываешь…       — Уходи оттуда.       Се Лянь озадаченно уставился на дверь, словно она могла подсказать ему, что за ерунда происходит.       — Почему? — осторожно уточнил он, надеясь не услышать уже во второй раз что-то вроде «ты мне надоел, оставь меня в покое». Дыхание Бая на том конце становилось все более частым, на заднем плане что-то зашумело, заставив его тихо выругаться.       — Потому что копы, — выдохнул он, — едут туда прямо сейчас. Они как-то узнали и этот адрес. Беги, и побыстрее, я сам свяжусь с тобой с другого номера, когда все закончится.       Се Лянь застыл в растерянности, вслушиваясь в тишину, воцарившуюся после резко оборвавшегося звонка. Зачем-то подошел к двери и потянулся было к ручке, но тут же отпрянул, огляделся по сторонам, натянул на ладонь рукав и попытался протереть ее на всякий случай от своих отпечатков, а после бросился вниз по лестнице, перескакивая через две-три ступени.       Двор у дома словно вымер. Стараясь выглядеть невозмутимо — может, он просто жилец или к кому-то другому в гости пришел! — он вовремя скрылся за соседним зданием, ведь всего через пару минут во двор въехала машина, остановившись у того подъезда, который он покинул.       Хотелось подойти, задать парочку вопросов, хлопая глазами — ах, что вы, в нашем районе никогда не было проблем с наркотиками и полицией! — и попытаться выяснить, по чьей наводке эти люди оказались именно здесь, в совершенно неприметном месте, однако проблем это могло принести больше, чем пользы, и он благоразумно отступил, скользнув на соседнюю улицу, а оттуда вдоль дороги, смешавшись с толпой, добрался до ближайшей остановки. Чем меньше полиция знает о моем существовании, тем лучше, успокаивал он себя, то и дело выглядывая в окно в тревожном ожидании: вдруг в толпе мелькнет знакомая фигура или ровный ряд машин разрежет свет мигалок.       Он был уверен, что Бай успел скрыться — что такое подобные облавы для опытного дилера — но это означало, что он вновь пропадет вместе со своим товаром. Как же невовремя! Се Лянь представил довольное выражение лица Ци Жуна — одна мысль об этом заставляла челюсти сжиматься в бессильной злости, ведь если Ци Жун возвысится, цены подскочат до небес, и для него, избалованного Баем, определенно настанут темные времена.       Когда он добрался до дома, телефон оповестил о новом сообщении. Наверное, Бай, подумал Се Лянь с облегчением. Значит, все благополучно разрешилось, зря так разнервничался…       Достав телефон, он моргнул недоуменно. В отправителях значился номер Хуа Чэна.       «Ты где?» — всего два слова, которые он перечитал раз пять, прежде чем ответить.       «Какая разница?» — написал, раздумывая, что это значит. Почему именно сейчас? Зачем Хуа Чэну знать, где он находится? «А что?» — добавил вдогонку.       Время до ночи прошло в ожидании, однако ответа он так и не дождался.       На следующий день Се Лянь вернулся с учебы домой взвинченным до крайности. Взлетев по ступеням, он поспешно запер за собой входную дверь, прижимаясь к ней спиной, и только сейчас смог немного перевести дух. Отсутствие родителей показалось в тот момент проклятием, а не благословением.       Он мог поклясться, что за ним следили весь день, начиная с самого утра. Ощущение чужого взгляда, жгущего спину, исчезало лишь в аудитории, давая краткую передышку, змеей скользило следом, стоило лишь выйти в коридор, но ни разу, обернувшись, он не смог отследить его источник. На периферии то и дело мелькали какие-то фигуры с неразличимыми лицами, и к последней паре казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Се Лянь самому себе напоминал лабораторную крысу под стеклом. Было ли это связано с Баем? Могла ли полиция следить за ним? В такой ситуации он не мог рисковать: и гараж, и использование наркотиков где-то помимо дома могли привести его к беде.       Се Лянь вскинул голову, осененный настойчивой пугающей мыслью: а где гарантия, что в доме безопасно?       Около двух часов ушли на проверку каждого угла, каждой поверхности, каждого ящика — везде могли оказаться камеры или жучки. Он чувствовал себя параноиком, руки тряслись, мысли в голове метались хаотично, словно у сумасшедшего. Не обнаружив в итоге никаких записывающих устройств, Се Лянь заперся в ванной, потратив на полоску немного драгоценного порошка, опустился на пол, опираясь спиной о дверцу душевой кабины, и глубоко вдохнул, пытаясь прийти в себя. Все хорошо, мысленно повторял он, чувствуя, как постепенно проясняется ум и расслабляются напряженные мышцы, все хорошо, все в порядке. Я в безопасности… пока что. Все под контролем.       Он разблокировал экран телефона и несколько мгновений гипнотизировал взглядом последнее сообщение от Хуа Чэна.       «За мной следят» — написал он, нажал на «отправить» быстрее, чем успел бы себя остановить. В конце концов, если Бая все же поймают, Хуа Чэн наверняка станет следующей жертвой — и он не хотел быть причиной этого. Несмотря на разлад, мысль о возможности никогда более не встретить этого человека вызывала в нем глухую тоску.       Хуа Чэн не отвечал минут десять, а затем его имя высветилось на экране вибрирующего телефона. Се Лянь сглотнул и принял вызов.       — За тобой действительно приглядывают, но это наши, — без приветствия заявили ему. Напряжение, скопившееся внутри, медленно таяло от звуков знакомого голоса, оставив Се Ляня абсолютно обессиленным.       — Зачем? — спросил он, поворачиваясь набок и прижимаясь к холоду стекла виском. Впрочем, тут же сам ответил на свой вопрос: — Это как-то связано с Баем?       Он не спрашивал, знает ли тот — Хуа Чэн не мог быть не в курсе происходящего.       — В том числе. Ты один из немногих, кто видел его лицо и знает о нем больше остальных, этим могут воспользоваться… Либо убрать тебя, чтобы не принес лишних проблем, — на фоне что-то звякнуло, Хуа Чэн еле слышно чертыхнулся. Се Лянь поймал себя на внезапно возникшем желании увидеть его прямо сейчас. — Просто мера предосторожности на время.       Се Лянь прикусил губу, раздумывая над его словами: враги Бая могли решить, что его знания полезны, а союзники — что они опасны, и мотив заставить его либо говорить, либо молчать был и у тех, и у тех. Какого черта, крутилось в голове, я просто хотел немножко удовольствия, а теперь вынужден прятаться от полиции и дилерских разборок, словно в чем-то виноват?       — Получается, сейчас за мной не следит никто, кроме… этих людей, о которых ты говоришь? Я могу продолжать приезжать в гараж?       На том конце послышался вздох.       — Ты действительно упертый, да? Упертый и глупый. Увидел, к чему это может привести, и все равно рвешься обратно?       Поздно, подумал Се Лянь, улыбнувшись непонятно чему. Уже слишком поздно поворачивать назад.       Он с трудом вытерпел неделю: неделю слежки, неделю нервной дрожи при виде полицейских машин, неделю беспросветной скуки, разбавляемой лишь всплесками тревоги. Бай не выходил на связь, словно сквозь землю провалился, запасы постепенно кончались, Цинсюань так же не сказал ему ни слова с той ссоры, лишь Хуа Чэн связывался время от времени, но на все просьбы забрать в гараж отвечал категоричным «отъебись».       Ну и ладно, подумал Се Лянь, получив отказ в десятый раз, если уж гора не едет к Магомету, то Магомету не так уж и сложно самому съездить к горе и побесить ее этим.       Людей стало меньше — первое, что отметил, пересекая порог. Он давно уже не видел тут ни Цинсюаня, ни Сюань Цзи, куда-то пропали Сяолэй, Банкир и его свита, даже перезвон струн Баньюэ замолк. Он давно не чувствовал себя более одиноким в этом месте, чем сегодня.       Взгляд тут же нашел Хуа Чэна — тот не сводил взгляда с экрана мобильника и наверняка даже не обратил внимания на его появление. Сюрприз, подумал Се Лянь невесело, отпечатывая в памяти красивый профиль и тонкие пальцы, затем поспешно отвернулся, подхватил со стола бутылку виски и устроился с ногами на диване, скрываясь за широкими плечами своего рослого соседа.       — Скинешься на бухло? — спросила его устроившаяся напротив компания парней в байкерских куртках с неразличимыми в полумраке нашивками. Он покачал головой: от алкоголя горло и пищевод казались горячими, замерзший по пути, он старался сберечь это ощущение.       — В последнее время всегда так тихо?       — Какое уж тут веселье, что ни день, то беда… Сначала Кайши умер, потом Бай, хоть и не жалко этого черта, но человек же все-таки. Только и ждем, что всех загребут.       Рука Се Ляня дрогнула, расплескав виски и оставив на груди пятно, но он даже не заметил этого, склонившись вперед.       — Что? Повтори! — потребовал он. — Про Бая повтори!       — Умер он, — растерянно пробормотал парень по центру, потирая щетину на подбородке. — Копы пристрелили. Ты не слышал что ли? Уже третий день про это говорят.       Се Лянь откинулся на спинку, пережидая приступ головокружения. Он не мог представить этого даже в мыслях — как это, ведь еще неделю назад он целовался с ним на этом самом диване!       — Как… убили? Я думал… Он же… Разве он не привык сбегать от полиции и все такое?..       — Ну, он много раз убегал, но теперь, видимо, нашелся кто-то хитрее, — вмешался сосед, отбирая у Се Ляня бутылку и делая глоток. — Как я слышал, обнаружилось, что Кайши действительно умер из-за какого-то не такого порошка, сердце не выдержало даже одной дозы.       — Точно, — согласился байкер напротив. — Мутная история. Кто-то, — он огляделся по сторонам, словно боялся, что их подслушивают, и склонился ближе к Се Ляню, выдохнув: — Кто-то сдал Бая. Все его делишки раскопал, выложил как на блюдечке. Тот пытался сбежать, но не получилось. Ци Жун теперь сидит трясется, думает, что следующий.       Се Лянь глянул туда же, куда и он. Ци Жун, по обыкновению шумный и грубый, за все прошедшее с возвращения Се Ляня время, казалось, не издал ни звука. Заметив, что на него смотрят, он не стал даже ругаться — лишь смерил их мрачным взглядом, показал средний палец и отвернулся.       — Ого, — пробормотал Се Лянь, в чьей голове мелькнуло расчетливое «может, если он так испуган, то и торговаться не станет?». Ужасно, тут же осудил он себя, разве можно думать о таком, когда узнал о смерти не последнего для себя человека?       Разумеется, он чувствовал печаль и тревогу, засевшую внутри гвоздем, который не выковырять, даже трогать больно, однако теперь, когда Бая не стало, в плане добычи наркотиков он мог надеяться лишь на себя самого. Никто больше не станет подкладывать ему пакет в карман, никто не передаст бесплатную таблетку просто потому что ему грустно. Он не любил Бая, но определенно был ему благодарен.       Вернув у соседа бутылку, он отпил, вновь концентрируясь на происходящем вокруг. Байкеры, не обращая внимания на подавленную реакцию своего собеседника, продолжали обсуждение.       — Слушайте… Кто-то вообще знает, как он выглядел?       Я знаю, подумал Се Лянь, вспомнил приятные черты лица и длинный грубый шрам, пересекающий щеку. Бай не любил, когда он касался этого шрама даже случайно, и никогда не рассказывал, как его получил. В трипе Се Ляню нередко казалось, будто этот шрам — расщелина, расползающаяся, чтобы выплеснуть из себя черную жижу… впрочем, это вспоминать хотелось бы меньше всего в данный момент. Он со звоном вернул виски на стол и тяжело встал, отталкиваясь руками от дивана. Разговор замолк на мгновение, но вскоре возобновился будто ни в чем не бывало. Оставив их перебирать сплетни, Се Лянь, чувствуя себя потерянным, подошел к Ци Жуну сзади и постучал по плечу, чувствуя, как он крупно вздрагивает под его пальцами. Скрыв насмешку, спрятавшуюся в изгибе губ, Се Лянь стойко снес обрушившуюся ругань.       Ци Жун успокоился лишь когда душевно проклял пять — или пятьдесят пять? — поколений его предков.       — Иди отсюда, — нервно сказал он напоследок. — Не продам я тебе ничего.       Се Лянь с трудом сдержал тяжелый вздох. Именно этого он и боялся — что их старые конфликты станут серьезным препятствием.       — У меня есть деньги, — терпеливо сказал он. — Я знаю, что ты с меня больше, чем с других, возьмешь, и готов заплатить.       — Да нахер мне твои деньги, — зашипел Ци Жун. Се Лянь изумленно поднял брови — чтобы тот вот так отказывался от умноженной на четырежды платы? — Продам только траву и не больше. Этот плешивый пес Хуа Чэн сказал, что отправит меня туда же, куда и Бая, если я продам тебе что-то серьезнее, а мне нахуй ни тюрьма, ни тот свет не уперлись, понял?       — Отправит туда же, куда и Бая? — повторил Се Лянь эхом. В голове у него, щелкая, мысли складывались меж собой. — Хуа Чэн? Он так и сказал?       — Ты трахался с ними обоими и даже не в курсе, что они друг под друга копали давно? — теперь была очередь Ци Жуна искренне удивляться. Се Лянь проглотил вопрос о том, откуда он вообще так хорошо осведомлен об его отношениях. — Сукин сын Хуа Чэн копам жопу подставил, избавился от одного, а теперь на меня поглядывает, вырвать бы ему его сраные зенки!       — Подожди, — свой голос Се Лянь слышал как бы издалека. — Ты говоришь, что это Хуа Чэн подставил Бая? Бая поймали и убили из-за него?       — Да все это уже знают, тупорылый! У тебя твой крошечный мозг от наркоты отсох или что? — рявкнул Ци Жун, однако Се Лянь даже не обратил внимания на грубость. Ему казалось, что он вот-вот упадет. Какого черта, крутилось в голове. Какого черта, какого черта?       Какого черта Хуа Чэну нужно было сунуть свой нос куда не просили?!       Он отошел от Ци Жуна, все еще брызжущего ядом, оглядел помещение, находя макушку Хуа Чэна, о чем-то разговаривающегося с Хэ Сюанем в дверях, и направился к нему, не дав себе передумать.       Увидев его, двое сразу же подозрительно замолчали. О каких еще своих интригах, подумал он, полный яростной обиды, вы никому не говорите? Что еще вы задумали?       — Разговор есть, — холодно сказал он, столкнувшись взглядом с Хуа Чэном. — С тобой. Наедине.       Тот, не изменившись ни в лице, ни во взгляде, кивнул Хэ Сюаню и молча вышел наружу. Се Лянь последовал за ним, разглядывая сливающиеся по цвету с кожей куртки чужие темные волосы, которые сам когда-то не так уж и давно пропускал меж пальцев, лежа в постели. Хуа Чэн был единственным, с кем он спал в трезвом состоянии, и потому каждое мгновение отпечаталось в памяти клеймом. Но все те странные теплые, болезненные чувства, испытываемые им, рушились карточным домиком, столкнувшись с неопровержимым фактом — Хуа Чэн, прекрасно зная о его зависимости, подставил не только Бая, но и его самого.       Они отошли к погасшему костру. Холодный ветер трепал волосы, кусал руки, вынуждая Се Ляня спрятать их в рукавах.       — Когда ты приказал следить за мной, ты уже знал, что Бая поймали? — спросил он.       — Разумеется, — не стал отрицать Хуа Чэн, и непоколебимое спокойствие в его голосе поразило даже больше, чем высказанное согласие.       — Как заботливо, — процедил Се Лянь, глотая пропитанную разочарованием обиду, вставшую в горле комом. — А что насчет его смерти? Все эти дни я столько всего себе надумал, а теперь оказывается, что и его нет, и полиции я уже вряд ли нужен, и вообще все давно разрешилось!       — Что ты хочешь от меня услышать? Он приносил одни проблемы, я сделал то, что нужно, и не собираюсь оправдываться.       — Ты… — Се Лянь уставился на него, понимая, что умудрился недооценивать хладнокровную жестокость человека напротив. С кем я связался, подумал он почти с ужасом, разве есть в этом сердце место для кого-то? Разве не избавился бы он и от меня так же играючи, если бы я начал приносить проблемы? — Ты… ужасный человек. Ты просто…       Хуа Чэн приподнял бровь.       — Что, собираешься плакать по нему? Такой поборник моральных принципов, ты просто позволил ему купить тебя наркотой, ходил хвостиком, открыв рот в ожидании, когда же в него положат очередную намешанную дрянь, а теперь обижаешься на меня за то, что я спас твою глупую голову?       — Заткнись, — выдохнул Се Лянь, вспыхнув от стыда. Он не был готов слышать подобное о себе, отрицал каждое слово, но в глубине души понимал, что все правда. Это правда он. Это то, что он сделал с собой. — Замолчи, я не хочу…       — Только вопрос времени, — безжалостно продолжил Хуа Чэн, не обращая внимания на его протесты, — когда же кто-то ещё откинется, став его подопытным кроликом. Ты думаешь, Кайши был первым? Да даже не десятым! Сможешь сказать, что именно он давал тебе? Хоть раз он упоминал о названии или составе? Всегда ли от них был похожий эффект — или каждый раз разный, словно на тебе экспериментировали, подбирая лучшее сочетание?       Се Лянь моргнул, пытаясь удержать расплывающуюся перед глазами картину. С трудом выдавил дрожащее:       — Тогда почему… почему вы позволяли?..       Почему позволяли ему продолжать, если знали, что это опасно, хотел сказать он, но горло сжало спазмом. Он чувствовал себя глупым и преданным всеми, и самая огромная глупость заключалась в том, что он не жалел. Даже если одна из этих цветных таблеток или белых рассыпчатых полос могла убить его, он умер бы счастливым и свободным — а не пустым как сейчас.       Пусть было опасно — зато весело, и он уже не мог найти в себе сил остановиться. Его жизнь стала устоявшейся настолько, насколько можно было ее такой назвать, а теперь все рухнуло, он не знал, что делать и куда идти, чтобы оставить себе хоть немного ложной свободы, ведь теперь не осталось никого, кто мог бы помочь.       — Мы прятали правду, защищая себя и это место, — с отчетливым сожалением сказал Хуа Чэн, глядя в сторону ворот — даже не на него. — А теперь… мне надоело мириться. И вышло то, что вышло. Я не думал, что он умрет, но… так даже лучше для всех. И в первую очередь для тебя.       Се Лянь покачал головой, чувствуя, как мокрые щеки становятся ледяными от ветра.       — Что ты сделал… Ты вообще понимаешь, что ты наделал? — выдохнул он. — Ты понимаешь, черт возьми?       Он запомнил мелькнувшее в глазах Хуа Чэна удивление, когда ударил его по лицу, вложив в этот удар все свое отчаяние, всю обиду и ярость. Как ты можешь, говорил он, не размыкая губ, замахиваясь вновь, как ты можешь говорить о том, что лучше для меня, толкая при этом в пропасть, на краю которой я стоял, так старательно держа равновесие? Ты лишил меня Бая, ты запугал Ци Жуна, ты всеми силами показал мне, насколько я здесь лишний, несмотря на все, что я прошел вместе с вами, ты не оставил мне ничего!       И почему, несмотря на все, меня до сих пор так сильно к тебе тянет?       Он хотел бы высказать эти слова, но не смог, лишь продолжал бросаться, словно обезумевший, не обращая внимания на множество рук, хватающих за одежду в попытке удержать.       — Какого черта, — доносилось до него. — Он что, пьяный?       — Я держу слева, ты справа!       — Да что с ним такое вообще? Он же абсолютно неадекватен!       В голове зазвенело от хлесткого удара по щеке, перед глазами, нечеткое от слез, мелькнуло бледное лицо Хэ Сюаня. Изо рта вырвался позорный всхлип.       — Ты что тут устроил? — спросил Хэ Сюань ледяным тоном. — Убирайся, если не можешь держать себя в руках.       Се Лянь вскинул голову, столкнувшись взглядами со стоящим поодаль Хуа Чэном, прижимающим край рукава к разбитой губе.       — Сдалась мне твоя благотворительность, — прошептал Се Лянь, с нажимом проводя ладонью по лицу в попытке успокоиться. — Ты ничуть его не лучше. Все вы… ааа, к черту!       Он вырвался из удерживающих рук, оставив в них свою куртку, и пошел к воротам, не обращая внимания на выкрики вслед. На полпути плечи опустились под теплой тяжестью, но он лишь повел плечами и переступил через упавшую на землю куртку, даже не обернувшись.       Неудивительно, что после трехчасовой прогулки в одной кофте в минусовую погоду он слег с лихорадкой, знатно перепугав отцов. Несколько дней прошло в болезненном мареве, где он спал, просыпался, чтобы проглотить лекарство — это слишком напоминало дни, проведенные в квартире у Бая, чтобы он мог сдержать внезапные для него самого слезы, оставляя отцов абсолютно озадаченными, — и снова засыпал, чувствуя, как гудит в голове, а ткань под спиной пропитывается липким потом.       Физически он шел на поправку, но морально чувствовал себя все хуже и хуже.       — Температуры нет второй день, — мягко сказал Цзюнь У, поглаживая его по волосам. Се Лянь не знал, сколько дней прошло — впрочем, это было совершенно неважно. — А ты все лежишь и лежишь, может, спустишься и поешь? Сегодня суп получился отличным, ты же так его любил…       Се Лянь не ответил, даже не пошевелился, продолжая молча смотреть в стену. От периодических рыданий, причину которых не мог понять сам, болело горло, в глаза словно насыпали песка. Он не хотел ничего: ни есть, ни разговаривать. Даже думать было тяжело, словно каждая мысль имела вес, который ему приходилось переносить на себе.       — А-Лянь, посмотри на меня. Что с тобой? Я не понимаю… Ты так сильно изменился, но ничего не рассказываешь. Если ты не расскажешь, как же нам тебе помочь тогда?       Они уходили, чтобы принести ужин, затем спрашивали снова — а он молчал, не зная, что ответить. Спешно вызванный на дом психиатр выписал таблетки, которые он выплевывал и прятал между матрасом и спинкой кровати, Фэн Синь и Му Цин, приходившие после учебы, чтобы приглядывать во время отсутствия родителей, силой заставляли его есть, но лишь разводили руками, неспособные изменить ситуацию. Се Лянь, окруженный людьми, чувствовал себя уставшим и одиноким. Есть ли смысл что-то делать, мелькала иногда предательская мысль, если все равно всех разочарую? Если вокруг одни проблемы, стоит ли вообще пытаться?       Он проснулся, когда солнечный свет, заливающий комнату, немного потускнел. Часы показывали третий час пополудни, оставленная в обед еда давно остыла, а суп покрылся тонкой жирной пленкой.       «Покушай и улыбнись. Любим тебя» — он скользнул пальцем по знакомо выведенным буквам оставленной на подносе записки, вздыхая. Ладно, пожалуй, улыбнуться хоть раз за неделю и правда будет неплохо. Возможно, этим даже получится порадовать родителей, когда они вернутся — только вот причиной будет далеко не еда.       Голова тут же закружилась, когда он, переждав приступ кашля, медленно встал с постели, держась за тумбочку, чтобы не завалиться куда-то вбок. Дальняя прикроватная шишечка открутилась лишь со второго раза из-за соскальзывающих ослабевших пальцев. Он вернулся под одеяло, рассыпал порошок на задней стенке телефона и вдохнул через скрученную отцовскую записку, чувствуя смутное сожаление.       Ни через час, ни через два он не почувствовал себя хоть сколько-то счастливым, и когда отцы вернулись, то встретили уже привычную картину. Он вновь не ответил ни на один их вопрос.       Я не знаю, когда станет лучше, подумал он, глядя на их спины за закрывающейся дверью. Я не знаю.       Дым поднялся к потолку, закрутился водоворотами и смутными туманными скоплениями, в которых при должном уровне фантазии можно увидеть фигуры, лица и предметы, затем потускнел, посветлел, медленно и неотвратимо, и, наконец, растаял, смешиваясь с воздухом, словно никогда его и не было. Словно никогда Се Лянь не видел этих странных мутно-белесых узоров на своем потолке, складывающихся на его глазах в одно и то же имя.       Всегда одно и то же имя.       К раздраженному от дыма горлу подступил смех: колкий, нарастающий, словно снежный ком. Сдавливающий горло. Се Лянь затянулся еще раз, сглотнув горьковатую слюну — она царапнула горло, словно мелкие стеклышки вместо воды, — и обессилено уронил руку на постель. Прожженная простынь? О, какая ерунда, право слово, кого это вообще волнует?!       Он закрыл глаза и позволил смеху внутри себя скользнуть выше, вырваться вместе с дымком наружу тихими хриплыми звуками. Раньше даже голос звучал как-то иначе, отмечает мельком, наслаждаясь фейерверками огней под закрытыми веками. Впрочем, и это тоже не имеет сейчас никакого значения.       Раньше все было иначе.       И во всем, разумеется, виноват лишь он один.       Кто бы сомневался, не правда ли?       Он рассмеялся громче, не боясь разбудить родителей, спящих в комнате чуть дальше по коридору. Эффекта от травы не чувствовалось совершенно, словно он курил просто воздух. Подумал: бедные, бедные родители. Они все еще верят в него. Верят ему.       Он зажал рот рукой, содрогаясь всем телом. По щеке что-то скользнуло, щекоча кожу.       Он решил, что это перо, потер глаза, грубо и зло.       Ладонь оказалась мокрой.       Се Лянь убедился, что никто не видит, и выглянул из-за угла.       Му Цин и Фэн Синь стояли у стены университетского коридора, скинув сумки на пол, и явно ждали его, но у Се Ляня были другие планы. Он отступил на несколько шагов назад, раздумывая, кинул взгляд на приоткрытое окно за спиной. Никому, видимо, и в голову не приходило покидать университет таким способом, да еще и утром.       Се Лянь подошел к нему, потянул за ручку и распахнул створку полностью. В любой момент те двое могли пойти его искать, потому он стащил с себя рюкзак и перекинул его через раму, затем наклонился вниз, убедился, что тот упал на нужное место, обернулся еще раз и сиганул следом, пружинисто приземлившись на асфальт.       Непонятный депрессивный эпизод задержался в его жизни на бесконечную неделю, а затем прошел так же незаметно, как и появился — однажды Се Лянь проснулся утром и понял, что было бы неплохо хотя бы помыться и поесть. Отцы, увидев его, спускающегося по ступенькам, обрадовались до невозможности, и вскоре он понял, почему. Стоило только посмотреть на календарь — сессия начиналась всего через две недели. Слабовольно захотелось вновь вернуться в состояние овоща, чтобы никто не трогал, потому что от зубрежки к вечеру за названиями, стилями и датами он едва вспоминал собственное имя. Впрочем, помогло это не сильно. Первые два экзамена он сдал под кокаином, только так воспаленный мозг мог удержать память и концентрацию в узде, а теперь, перед третьим, сбегал из университета с внезапным осознанием, что не может даже перешагнуть порог аудитории, ведь от одного вида двери его едва не вырвало прямо в коридоре.       Не успел он, крадучись, добраться хотя бы до угла, как сзади окликнул знакомый голос, послав по спине множество омерзительно-ледяных мурашек.       — Какого черта? — вопросил непонимающе Фэн Синь, выглядывая из того самого проема, которое, как полагал Се Лянь, станет его спасением. Му Цин маячил где-то за его спиной — и Се Лянь, даже не видя его, мог воспроизвести это выражение лица. — Начало экзамена через несколько минут, а ты только что выпрыгнул из окна?       — Странно, что он сделал это только сейчас, — пробормотал позади него Му Цин с довольно непривычной усталой печалью в голосе вместо обычной полураздражённой язвительности, а Се Лянь одновременно с ним выпалил:       — Нет, я просто…       Просто что? Мозг, как назло, решил отдохнуть в самый неподходящий момент, и вместо вариантов отговорок в мыслях у Се Ляня воцарилась блаженная пустота, время от времени разрежаемая короткими «проклятье» и «какого черта!». Его ответа ждали так, словно он мог толком объяснить свое внезапное помутнение сознания.       Он переступил с ноги на ногу, сжимая лямку рюкзака до побеления костяшек, и неловко улыбнулся.        — Просто я… Ну.       Му Цин подтолкнул Фэн Синя в спину. Тот, словно очнувшись, тоже вылез в окно и забрал рюкзак, помогая спуститься следом. Се Лянь еле слышно вздохнул и бросил быстрый взгляд на часы, в этот момент действительно почти ненавидя свою жизнь.       — Экзамен же скоро, сами сказали. Куда вы лезете?       — Туда же, куда и ты. А что такое? Так можно только тебе?       Они встали друг напротив друга, словно готовясь к бою. За углом кипела жизнь, студенты возвращались в стены или, наоборот, покидали их, звучали голоса и смех, а Се Лянь больше всего сейчас хотел оказаться где угодно, но только не здесь. И не сейчас.       — Я правда… — начал он сипло, откашлялся, чувствуя на языке горький привкус, и снова повторил, — я правда тороплюсь. Может, поговорим в другой раз?       — Сейчас утро, и ты буквально сбежал с экзамена через окно, даже не сказав нам, чтобы шли без тебя, пока мы ждали и могли из-за этого опоздать, — напомнил Му Цин едко. — Сомневаюсь, что другой раз вообще наступит.       Как будто он мог забыть то, что произошло буквально пару минут назад, честное слово. Внезапно Се Лянь почувствовал досаду. Почему от него опять что-то требуют?       — Я знаю, и что? — огрызнулся он и перевесил рюкзак с одного плеча на другой, чтобы занять руки. — Я должен отчитываться перед вами? Что еще я должен делать? Почему вы все считаете, что я вечно кому-то что-то обязан?       Му Цин и Фэн Синь изумленно переглянулись, а затем посмотрели на него так, словно обнаружили, что у него выросла вторая голова — ну, или что-то вроде этого. Не менее ужасное.       — О чем это ты? Мы же твои друзья, — терпеливо заметил Фэн Синь. Словно с сумасшедшим! — Кто вообще так поступает? Се Лянь, что с тобой не так в последнее время?       — С каких пор вас стала интересовать моя жизнь?       — Нас всегда интересовала твоя жизнь!       — Только вот она моя! Я опаздываю, давайте поговорим потом!       — Куда ты опаздываешь? Ты только что сбежал с экзамена!       — Да мне плевать на экзамен! — выпалил он так громко, что сам на мгновение застыл. — Мне на все плевать! Я не собираюсь тут больше учиться, а теперь можете, наконец, оставить меня в покое?       Они молча уставились на него. Он ответил сердитым взглядом и отступил на шаг.       — Слушай, — торопливо начал Фэн Синь, пытаясь положить руку ему на плечо, но Се Лянь увернулся, глядя на них с настороженностью дикого зверя. Рука друга повисла в воздухе и бессильно опустилась. — Может, стресс виноват или что, но ты нас здорово напугал прошлый раз, и мы… в общем, мы с Му Цином оплатили тебе хорошего психолога, давай сходим сегодня после универа?       — Что? — переспросил он недоверчиво. — Какой еще психолог?..       — Ты неделю лежал как кукла, а у моей соседки когда-то после подобного сестра в окно вышла! Вся эта ментальная хуйня — она действительно опасна, мы не хотим, чтобы ты вдруг решил что-то с собой сделать!       Се Лянь несколько мгновений смотрел на них, после чего позволил накатившему смеху взять над собой верх.       — Да вы шутите? — простонал он, склоняясь вперед и прижимая к содрогающейся грудной клетке ладонь. Смех вырывался изнутри волнами, накатывающими одна за одной. — Да вы правда… шутите?       Он смог успокоиться только через минут пять. Встал прямо, вытер влагу с ресниц, не чувствуя внутри ни капли веселья. Друзья все еще стояли перед ним, забыв про экзамен, на который уже опоздали.       — Я тебя не узнаю, — мрачно констатировал Му Цин. — Будто это не ты вовсе. Куда ты собирался пойти?       — Какая разница? Домой, — передернул плечами Се Лянь, чувствуя, что разговор сворачивает куда-то не туда. И чего они только прицепились? Психолог, ну надо же…       — Ложь. Мы знаем, как редко ты стал бывать дома. Твои родители волнуются. Ты отдалился от нас и ведешь себя совсем по–другому, а теперь ты еще и врешь. Еще раз: куда ты собрался? Где ты проводишь вечера?       У Се Ляня вдруг зашумело в голове, ноги и руки словно покрылись льдом и налились тяжестью. Они знают? Родители заметили? Кто еще в курсе? Почему они постоянно задают этот вопрос? Неужели… он с трудом сглотнул вязкую слюну, окинув их взглядом, словно видя впервые. Одна мысль не давала покоя — неужели они все это время следили за ним и докладывали отцам?       — Так, мне надоело, — вздохнул Фэн Синь, передал свой рюкзак Му Цину и шагнул вперед. — Давай-ка ты прекратишь все вот это и просто вернешься с нами в университет?       Се Лянь с трудом сдержал смешок.       — Иначе что?       — Иначе… уж извини, но тогда нам придется привести тебя силой.       — Ты не посмеешь. Я умею драться не хуже тебя, забыл?       — А нас тут двое, забыл? — отозвался Му Цин невозмутимо. — И мы не собирамся смотреть, как ты рушишь свою жизнь. Что выбираешь?       Они застыли, глядя друг на друга. Се Лянь отступил на шаг, понимая, что это не шутки — его действительно готовы скрутить и привести на чертов экзамен!       Вновь никого не интересовало его собственное мнение.       — Да пошли вы! — воскликнул он, затем в порыве вспыхнувшего раздражения наклонился, подобрал горсть земли и швырнул в них, заставляя отшатнуться, — это мое дело! Это не касается ни вас, ни их! Отвалите! Предатели, вы на них шпионите, вы все это время шпионили на них! Ненавижу вас, ненавижу, пускай весь этот универ горит в аду — и вы вместе с ним!       Забыв про рюкзак, он развернулся и, не слушая, что там ему кричат вслед, бросился бежать, расталкивая слишком медленно плетущихся студентов.       До вечера он бесцельно бродил по городу, не желая возвращаться домой. Мимо мелькали лица и здания, сверкающие вывески и блестящие бока машин, небо медленно темнело, а он даже не понимал, где находится, лишь шел и шел вперед, пока ноги не начали ныть от усталости. Тревожные мысли не отпускали, он скурил четыре сигареты и, скрепив сердце, пообещал себе, что пятая будет последней на сегодня.       Пора вернуться, мелькнуло в голове, пока он, потакая своим желаниям, затягивался в переулке, прислонившись к стене. На улицы опустилась тьма, мигающий неподалеку фонарь отбрасывал на асфальт неровную тень. От одной мысли, что могут устроить родители после номера, что он выкинул, руки начинали трястись так, что сигарета едва не выпадала из пальцев, но вернуться было необходимо. Хотя бы попытаться объяснить им ситуацию, раз они так этого хотели.       Кроме, разумеется, секса и наркотиков — двух запретных, сокровенных тем, не стоящих и упоминания.       — Нам давно следовало поговорить, — сказал он сам себе, убеждая оторваться от стены и сделать шаг вперед. Страх перетекал в решительность так же стремительно, как и любая другая эмоция в гнев с недавних пор. — Это больше не может так продолжаться… Я просто хочу, чтобы они меня поняли. Услышали меня. Неужели так много прошу?       Небо молчало, и Се Ляню казалось, что даже оно осуждает его.