Фикус, Катя и фиолетовые облака

- Палыч, мы с тобой попадали во всякие переделки, но чтоб такое... Все три этажа наши. Это, знаешь, сколько палат? А я сейчас посчитаю. Это... Малиновский воодушевленно взмахнул руками, очерчивая всё пространство коридора. - Тридцать шесть. Вон там на табличке написано... на последнем кабинете, - Андрей устало потер шею. - Переживаешь? - А ты как думаешь? Вся компания на снотворных. В вытрезвителе. Спит. Второй день. У Киры страшное переохлаждение. И рвота. А Катя... Черт, - присел на скамейку, обхватив голову руками. - Э-э... Андрюха, ну, не переживай ты так. Рану ей зашили, важные органы не задеты. Поправится. Как миленькая. - Ага. Обязательно. Вот только из комы выйдет. - Жданов не драматизируй. Врачи дают хорошие прогнозы. - Хорошие? Ромка, они говорят, что ни черта не понимают, что происходит, что организм реагирует ненормально. - Это же Пушкарева. Когда она была нормальной? Тут все логично. Палыч, успокойся. - Еще Федя... - Суд мы выиграем. Парень был не в себе. - Слухи уже разнесены по Москве. - Черный пиар - лучший пиар. Спроси у Юлианы. Мы на первых полосах газет. Если сейчас долбанем новую коллекцию, под шумок, сорвем большой куш. - Какую коллекцию, Ром? “Зималетто” нуждается в долгом и затратном ремонте, сотрудники на реабилитации, Милко в том числе. Кто будет выпускать коллекцию? Принтер? - Ну, - почесал затылок, - Андрюха, это же не повод совсем раскисать. Да, проблемы есть. Да, все очень сложно. Но когда у нас получалось что-то легко? Вспомни, сколько трудностей мы преодолели за последние полгода. - Втроем. - Что? - Втроем преодолели. С нами была Катя. Точнее не так... Это мы были с ней. - И сейчас Катя будет с нами. Нужно только немного времени. - Сколько? - Что? - Сколько времени? - Давай поговорим об этом хотя бы через неделю, хорошо? Андрей пожал плечами, ничего не ответив, подошел к скамейке, присел, привалившись спиной к стене, закрыл глаза. - Ты тут ночевать собираешься? Молчание. - В коридоре? Андрей приоткрыл один глаз, и снова закрыл. - Блестящая идея: капитан до конца остается со своим экипажем, - хлопнул в ладоши. - Палыч, про это стоит снять репортаж. Пойду, позвоню журналистам. Ромка вскочил с места, крепко сжал в руке мобильный, посмотрел на Жданова вдохновленно, в голове выстраивался драматический сюжет. - Малиновский, угомонись, - оборвал его Андрей, поморщившись. - Ты лучше скажи, а что ты помнишь из того, что происходило с тобой в... хм... одурманенном состоянии? Ромка убрал мобильный в карман. - Что помню? - задумался. - А ничего конкретного. Правда. Все, как в тумане. Даже странно как-то, - громко хмыкнул своим каким-то мыслям. - Не мог подобрать слов, вот, что, - воскликнул победоносно. - И очень нравилась Катя. Вот прям безумно. Кста-а-ати, - усмехнулся, быстро присел рядом с Андреем. - Ты Катюшку-то нашу видел? Откуда что взялось? Эти формы, - нарисовал в воздухе, - эта грация, харизма, - толкнул Жданова в бок. - Палыч, а ведь все это было у тебя прямо под носом. Не углядел. - А сам-то, - пробормотал Андрей, поднимаясь со скамейки. - А я исправлюсь. Вот прямо с сегодняшнего дня и исправлюсь. - Совсем сбрендил? Ты говоришь про Катю! - Катя, - произнес мечтательно. - Катюшка. Жданов, ты женатый человек, тебе не понять. - Ром, я серьезно. Не смей морочить Катерине голову. - Это мы сами с ней решим. Ночной разговор с Катей вспомнился Андрею, как наяву, ее признание в любви Малиновскому, тоска в глазах, даже какое-то лихое отчаяние, будто израненная птичка, летела на полымя, не оглядываясь, не заботясь об опаленных перьях, просто потому что очень ей нравился этот огонь, манил, притягивал губительной силой. Катя и Малиновский? Дикость. Они рознятся друг от друга, как Северный полюс и Южный, как отчаяние и восторг, как черно-белый фильм Альфреда Хичкока и диснеевский мультик про русалочку. Они сами все решат? Безумие. Тут ясно все, как день. Малиновский воспользуется Катериной, переспит, разобьет сердце и бросит. Или не бросит? Настроение испортилось окончательно. Захотелось выйти на свежий воздух, и закурить. - Эй, Палыч, ты куда? Андрей пожал плечами, устало, рассеянно. - Пойду, загляну в палату к маме, потом к Кире. - Тебя ждать? - Нет, - ответил после небольшой паузы. - Я сам. - Андрюх, не нравится мне твое состояние. - Нормально всё. Устал просто. А как тут не устать? Весь день на ногах: между “Зималетто” и клиникой. Там договорись, тут договорись. Этих успокой, тем объясни. Где-то накричи, где-то деликатно поясни. Слишком много общения, слишком велика возложенная ответственность. В одиночку ремонтировать разрушенные помещения “Зималетто”, искать аренду офиса на время ремонта, переносить дату показа со всеми вытекающими, консультироваться с комиссией врачей, успокаивать родственников сотрудников компании, объясняя им, почему все спят и как долго это продлится; а еще давать показания следствию, давать показания полковникам, присутствовать на ботанической конференции, решая судьбу злосчастного фикуса. И все это в один день. Да... Пожалуй, Андрей устал. - Не переживай ты так. Все образуется. - Через неделю? - вяло усмехнулся Андрей. - Именно. Через неделю. Малиновский - неисправимый оптимист, где-то даже романтик. Весь мир видится ему в радужных тонах. И, даже если наступает черная полоса, Ромка сначала, конечно, пугается этой полосы, словно заприметив в кустах гадюку, потом присматривается, чихает на нее, и перешагивает; гадюка офигевает от подобной наглости, и не успевает подлеца грызануть (пока у виска хвостом повертит, пока громко хмыкнет, Роман уже строит глазки очередной горной лани на другом конце леса). Вот и сейчас Роман, неосознанно, приукрашивал ситуацию, смягчая острые углы, не замечая тени надвигающихся проблем. Врачи сказали: все в порядке - поспят, проснутся, здоровы, и это истина - одна, единственная, которая приятно легла на веру. И незачем себя накручивать страшными опасениями, незачем терзаться: а если бы, да кабы. Нужно отпустить ситуацию, успокоиться в привычной обстановке. Нервы не железные, их надо беречь. А проблемы, если таковые появятся, решать поступательно, по мере появления. А еще лучше - через неделю. Что есть неделя в человеческом понимании? Это семь дней, 168 часов, 10 080 минут. Кто придумал делить часы и минуты на 60? Кто придумал сковывать время цифрами? Кому нужны эти рамки? Фотографиям? Компьютерам? Или начальникам производственных предприятий? Человек живет моментами: яркими и не очень; грустными, тоскливыми и запредельно восторженными, когда чувства раздирают, пронизывают каждый кусочек нервных окончаний, убивая их и образовывая новые нейронные связи, когда запахи, звуки так остры, что можно потерять сознание, или заплакать. А еще человек мыслит, и мысли его текут сумбурно, спотыкаясь и выстраиваясь в только ему понятную схему; появляются и исчезают бесследно, и снова атакуют, стоит только расслабиться. А бывает и так, что человек ничего не чувствует и не мыслит, живет по привычным давно ориентирам - дом, работа, остановка, транспорт, уборка в выходной, снова дом, работа, остановка, транспорт... Подвластен ли такой человек времени? К сожалению, да. Малиновский был прав, через неделю ситуация изменилась настолько кардинально, что впору было хвататься за голову и хохотать в конвульсиях. Прежде всего хочется отметить, что сотрудники компании “Зималетто” вышли из сонного состояния уже на третий день пребывания в клинике, и очень удивились, проснувшись в больничной палате, будучи привязанными к кроватям, а некоторые не на шутку перепугались и закричали так, что стены вздрогнули, распахнув, измазанные многослойной белой краской, форточки. Но страшнее всего оказался открывшийся факт: почти никто не помнил, что с ними приключилось накануне, из памяти стерлось абсолютно всё, весь день, кроме незначительных деталей, часто не имевших с действительностью ничего общего. Не помнить себя в безумстве - вдвойне страшно. Наверное, поэтому все так стремительно ломанулись к выходу из клиники - в привычную жизнь, к родным и близким, подальше от железных коек с ремнями, от навязчивых врачей с экспериментальными методиками во имя науки и будущего. Никому не был интересен фикус и возможные последствия после его отравления. А жаль. Побочные эффекты, как оказалось, проявились у всех, у кого-то раньше, у кого-то позже, и разнились они так сильно, что и целой комиссии статистов не хватило бы, чтобы обнаружить хоть какую-то закономерность. Но обо все по порядку. Катя вышла из комы на восьмой день, открыла глаза, спокойно посмотрела по сторонам, и остановила свой взгляд на гриве черных волос, размесившихся прямо у ее ног. Обладатель гривы, мирно спал, разлегшись частично на стуле, частично на кровати, точнее на ногах Катерины. Каков наглец! Катерина собралась было громко возмутиться, но голос ее не послушался. Язык пересох, потрескавшиеся губы не шевелились, не получалось даже замычать - не хватало сил или еще чего-то. А тут еще заскрипела дверь, в проеме показался силуэт Малиновского. - Палыч, сколько можно тут сидеть? Палыч? Так это Жданов на ней лежит? Катя быстро закрыла глаза, восстанавливая дыхание после дернувшегося в резвом кульбите сердца. Андрей завозился, быстро встал. Тепло ушло, ноги Катерины сразу же начали замерзать. - Ты уснул, что ли? - усмехнулся Роман. - Нет. Просто... Не высыпаюсь. - Ага, ага. Кира не дает? Катя зажмурила глаза еще сильнее. Видеть начальство резко перехотелось. - Папа. Все время звонит и спрашивает про итальянцев. А как я могу ему сказать, что итальянцев не существует? В смысле, они существуют, но... Ну, ты понял. - Ничего, это пройдет. Врачи советуют подыгрывать. - Я подыгрываю. Как могу... Это хорошо, что Катя показала им только фальшивые отчеты, комар носа не подточит, иначе... Иначе я не знаю, что было бы. - Да, Катюшка молодец. Уважаю. Даже отравленная, даже не в себе, но тебя не сдала. Более того, все договора составила не верно, подпись Павла Олеговича залила чернилами. И Воропаева до важных бумаг не допустила. Вот это преданность. Я бы даже сказал: вот это любовь. Катя вся сжалась, затаила дыхание, почти не дышала. - Малиновский не неси чушь. Катя - самый честный человек в мире, самый верный товарищ. - И брат, - поддакнул Ромка. - И именно по-братски ты просиживаешь тут дни и ночи. - Я переживаю. - Возле Киры ты так не сидел. - Кира пришла в себя и вполне здорова. - Ага, только воспаление легких небольшое, и от мыла шарахается, как от ртути. - Это пройдет. С Кирой всё время мама. Ей уже легче. Она в надежных руках. - Именно поэтому ты ее не навещаешь? - У меня много дел. - Например? - Я не собираюсь перед тобой отчитываться. - И очень зря. Товарищ генерал любезно предоставил нам офис в стенах прокуратуры. Милко до сих пор в восторге от временных соседей в форме. И что ты сделал? Ты внушил взбудораженному Милко, что показ коллекции хоть и откладывается, но состояться должен при любых обстоятельствах. - Если мы сейчас не выпустим эту коллекцию, то не выпустим уже никогда. Сам понимаешь, что она будет уже не актуальна. - А я и не отрицаю, выпускать нужно, но почему бы не задержать еще на неделю? Сам подумай, половина сотрудников в принудительном отпуске - на лечении, другая половина - мягко говоря, со странностями. Жданов, мы вчера пол дня уговаривали Таню Пончеву спуститься со стола, убеждая ее, что в кабинете нет никаких мышей, и аллергических пятен на Тане тоже нет. - Пятна все же были. Редкая аллергия какая-то. - Возможно, но не на мышь. Откуда в прокуратуре взяться мыши? У них свежий ремонт. Если только крыса, - хохотнул. - Мы справимся, даже малыми силами. К показу почти все готово... Кстати, по поводу крыс. Воропаев сегодня опять к нам заглядывал, точнее к отцу. - Да-а? Очень интересно. О чем говорили? - Мне надо пояснять? - усмехнулся. - Об итальянцах, разумеется. Мне иногда кажется, что приду я завтра на работу, а компания уже продана. - Ничего не выйдет. Катюшка сотню блоков на документы поставила. Армия аудита не пройдет. Роман прошелся по кабинету. Катя слышала его шаги, звонкие, летящие. - А цветы ты зачем ее выбрасываешь? - Кате нужен свежий воздух. Цветы пахнут слишком... вредно. - Розы? - Розы. - От Зорькина? И от Полянского? - Любые. - А твои не пахнут. - А у меня всего один букет. - Вот этот, что на тумбочке? - Он самый. Малиновский прошелся вдоль окна, подергал шторы, громко хмыкнул, и сказал откуда-то издалека: - Палыч, признайся, ты неровно к ней дышишь? - С ума сошел? Это же Катя. Я работы без нее не мыслю. Не могу я работать без Кати. Я теряюсь. А если... А если она не проснется? Роман шумно выдохнул. - Проснется. И забегает по “Зималетто” пуще прежнего. Заплетет свои косички, или не заплетет, начистит брекеты, эффектно поправит очочки и всех-всех разорвет в щепки экономическими ноу-хау. Дай ей время. - Еще неделю? - усмехнулся грустно. - Как минимум. И вообще, тебя уже все обыскались. Пойдем. Выпьем кофе. И за работу. Они пошумели еще немного, передвигая что-то в кабинете, и ушли. Катя открыла глаза, посмотрела в потолок. По щеке ее покатилась ручейком слеза, приземлилась на простынь, полыхнула фиолетовой искрой, прожигая крошечную дыру в ткани, и испарилась в воздухе тоненькой струйкой дыма.