Прометей

Иногда Рей останавливалась на секунду и закрывала глаза. Как она весь этот бесконечный год мечтала вернуться на базу: сначала каждый день, а потом всё реже и реже. Не оттого что перестала скучать по тем, кто остался, а оттого что — теперь это было совершенно ясно — уже не могла представить себе своё возвращение. Оно и вышло странным. Саруса была планетой дождя. Дождь, то мелкий и моросящий, то шумный, но всегда одинаково невыносимо мокрый, не прекращался уже много дней, и Рей иногда спрашивала себя, что это — вопрос сезона или такой особенный природный фатализм, специально для неё. Сначала ей очень понравилась Саруса, с её густым подлеском и высокими, но редкими, странно прозрачными, пропускающими воду кронами, с её серым светом, серым небом за этими кронами и со странным, простым, но тяжёлым травяным запахом. Но влажность преследовала её везде. Невозможно было ходить по траве и не вымокнуть насквозь; дождь, казалось, повисал в воздухе, забирался под куртки и плащи, напитывал собою любую ткань, и, хотя воздух вовсе не был холодным, уже на третий день Рей поняла, что больше не может согреться даже в собственной постели. Саруса не желала быть её домом, как Рей ни обихаживала её, как ни улыбалась тайком серому небу, как ни заставляла себя выйти под дождь не морщась. С людьми дело обстояло не лучше. Людей вокруг было вовсе не так мало, как она боялась; но, глядя им в лицо, она понимала, что почти всех их видит впервые. Лица у всех были мрачные и с каждым днём становились всё мрачнее. Наверное, думала Рей, они тоже мёрзнут. Иногда, впрочем, она слышала смех и весёлые разговоры, нарочито бодрые — но стоило кому-то её заметить, как разговоры немедленно затихали. Финн — следовало уже себе в этом признаться — её избегал, а Роуз, кажется, напротив, сочувствовала — только всё равно не оставалась наедине. Что и неудивительно — они были едва знакомы. Был ещё По Дамерон, но его она видела всего два раза и мельком. Он был одним из немногих, кто беспрепятственно навещал и покидал Сарусу, хранившую строгий режим радиомолчания. Через него и нескольких других пилотов уцелевшие члены Совета поддерживали связь с внешним миром, пытаясь вернуть утерянное с разрушением центральной базы политическое влияние и наладить контакты с теми союзниками, кто ранее предпочитал не торопиться. Рей не сразу поняла, что теперь он и сам был членом Совета. Однако в тот единственный раз, когда она помахала ему издалека — он, увидев её, улыбнулся своей весёлой улыбкой — улыбкой героя, слишком весёлой для политической фигуры — и помахал рукой. Дела у Сопротивления шли плохо. Я тоже могла бы помочь, говорила себе Рей. Я могла бы вернуться. Могла бы, как По, улетать и прилетать когда захочу. Могла бы пользу приносить, в конце концов. Однако “Сокол”, приземлившись на Сарусе, просто не смог взлететь. Накрылось медным тазом сразу несколько систем, и уж конечно, запчасти не валялись на дороге. Рей поклялась себе: в следующий раз, как увидит По — попросит его поставить “Сокол” на крыло. Даже список запчастей заготовила. Но это было не так-то просто. Она втайне винила во всём Сарусу с её непереносимым влажным климатом и скоро узнала, что не так уж и ошибается: вся техника в лагере жестоко страдала от коррозии. Однако правдой было и то, что виновата была она сама: в горячке приключений, когда новые задания сыпались одно за другим, они откладывали и откладывали большой ремонт, предпочитая латать подизносившийся корабль на ходу. Да и то верно, в какую верфь можно было отдать самый легендарный корабль в галактике. Поэтому Рей не находила себе места. Скоро она начала работать в ангарах с техниками, сражаясь с ненавистной коррозией и втайне раздумывая, какие детали можно было бы прикарманить для “Сокола”, стоявшего в подлеске памятником самому себе, — и скоро техники начали с ней заговаривать дружелюбно, они были славными, но всё очень быстро закончилось, когда однажды, когда она в одиночку воевала со слишком тяжёлым для неё одной сервоприводом, внезапно пришёл Бен — пришёл как ни в чём не бывало, весь в дождевых каплях и даже не в своём плаще, а в зелёном дождевике — и с кого только снял — и предложил помощь, и Рей, меньше всего желавшая очередных справедливых обвинений в двуличности, эту помощь обрадованно приняла. На следующее утро она впервые услышала, как ей бросают в спину то, что с некоторой натяжкой можно было бы перевести с шипящего языка больших рептилий как “орденская подстилка”. И Рей, которая знала, что так будет, и была совершенно уверена, что готова это услышать, почему-то страшно удивилась и ужасно расстроилась. Наконец, следовало признать: казалось, ни она, ни бесполезный “Сокол” не интересовали выживших в нападении на базу Советников. Однажды, выбравшись зачем-то в лес, Рей наткнулась на крошечное озерцо и, глядя в воду, впервые разревелась как ребёнок, но потом утёрла нос кулаком и пообещала себе, что уж как-нибудь справится. Строго говоря, бывали у неё дни и похуже. Первые несколько дней после прибытия на базу Совет изрядно измочалил их обоих, требуя отчётности по всем заданиям за последние полгода, — и Рей исправно отчитывалась за них двоих — Бен был рядом, но чаще просто молча стоял позади неё. Только генерал Органа встретила её тепло. Она плохо выглядела: совсем бледная, но как будто даже помолодевшая. Просто однажды она быстрым шагом вошла в круглую переговорную комнату, где проходило очередное совещание, и, ни на кого не обращая внимание, обняла Рей. Сказала: здравствуй, девочка. Та уткнулась ей в плечо дорожного плаща и тут же почувствовала, как мало сил осталось в этом теле. Рей так рада была её увидеть и всё же не могла не думать о том, что это была первая планёрка, на которую её вызвали одну. Скоро Рей уже знала: генерал Органа никогда не появлялась там, где мог оказаться Бен. Она отказалась даже от приглашения на Сокол, — так ловко, что Рей вовсе бы ничего не заподозрила, если бы эта мысль не занимала её уже несколько дней. В своей обычной манере она чуть было не сказала: может быть, вам всё-таки нужно поговорить, — и впервые задумалась о том, что, возможно, этот разговор никому не принесёт ничего кроме тяжёлых воспоминаний, — и оборвала себя на полуслове. И всё-таки она не перестала навещать её, пускай и нечасто. — Если я что-то могу для тебя сделать, — сказала однажды генерал Органа, — просто знай, что я сделаю всё, что от меня зависит. Всё и ещё немного. Она сидела, опираясь всем телом о подлокотник, словно груз заплетённых на затылке тяжёлых кос, ухваченных до странности торжественным драгоценным гребнем, был совсем уж невыносимым. Если подумать — а Рей хорошо подумала об этом заранее — от неё уже совсем ничего не зависело. Следовало попросить другой корабль — но сделать это на Сарусе сейчас, когда положение их было настолько шатким, что перебои были даже с продовольствием, было невозможно. К тому же Рей не могла признаться, что почти готова бросить Сокол. Следовало просить, но просить было не о чем. Вот разве что о поддержке, о материнском объятии, протянутой руке. Рей вдруг поняла, насколько её вымотали эти последние несколько десятков дней. Но странным образом молчаливое присутствие того-кого-они-не-упоминали-в-разговоре делало невозможным и эту единственную просьбу: словно бы присутствие отвергнутого сына не оставляло места для названной дочери. Поэтому Рей открыла рот, чтобы сказать, что ей вовсе ничего не нужно, и, видимо, слишком долго медлила, потому что генерал Органа вдруг грустно улыбнулась ей и запустила руки в волосы, осторожно приподнимая косы. Какие красивые у неё руки, подумала Рей, нет, не сами руки, а только жесты рук, такие плавные и в то же время порывистые, как будто вне возраста, — тут она и протянула Рей что-то тускло блеснувшее в полутьме. Косы упали на спину неожиданно тяжело, и Рей успела удивиться: неужели вся сложная конструкция держалась только на одном гребне, — а сам гребень уже лежал у неё на ладони, узорчатый, увесистый, с частыми зубьями, с мелкими камнями, незнакомо преломлявшими свет. Она залюбовалась на него, как сорока, и разглядывала игру света в камнях, пока генерал Органа снова собирала свои прекрасные косы в хитрый узел на затылке, державшийся, кажется, вовсе ни на чём — и только потом вспомнила, что следует сказать спасибо. — Спасибо, — сказала она и прижала к груди неожиданный подарок, а генерал сказала: — Девочка моя, — и в этом “девочка моя” было и нежность, и прощание, после этого — девочка моя — уже можно было уходить, и Рей поспешила сбежать, пока обычная проницательность не вернулась к принцессе. У неё было такое ощущение, словно она украла что-то ценное. Она сама не знала, что сделала бы с подарком, если бы ей удалось попасть в свою крошечную каюту, — завернуть в промасленную тряпицу, спрятать к другим своим немногочисленным сокровищам? Но Бен сидел в рубке, на её любимом месте — и оглянулся, когда она попыталась проскользнуть через кают-компанию незамеченной. Они почти не разговаривали в последние дни, хотя разругаться тоже не получалось, и Рей не могла не признать, что от этого ей было ещё более одиноко. — Иди сюда, — со вздохом сказала Рей, и он поднялся с места с молчаливой покорностью и остановился перед нею — совсем близко. Тогда она сказала: — Садись, — и он, проигнорировав неудобные кресла, сел прямо на пол. Он неотрывно следил за ней глазами и обернулся, когда она зашла ему за спину и встала на колени, — но так же покорно отвернулся обратно, когда она нахмурилась и покачала головой. Гребень жёг ей карман будто краденый, и она сжала его правой рукой, жалея, что на “Соколе” слишком темно, чтобы толком им полюбоваться. А пальцы левой осторожно запустила в спутанную гриву, влажную от вечернего тумана, — какого чёрта он ходил на базу один? — и гребень заскользил как по маслу. Раз, другой. Положа руку на сердце, Рей не могла сказать, что она делает и зачем. Было темно и тихо, и снаружи собиралась холодная гроза. Она не могла видеть лица его — и, странное дело, не могла распознать, спокоен он или напряжён, как скрученная пружина. Поэтому она вздрогнула, когда он внезапно поймал её ладонь с гребнем и подставил под узкий луч света из рубки. — Где ты это взяла? — спросил он спокойно. Кажется, я опять наступила на мину-лягушку, подумала Рей отстранённо. Сейчас я очень медленно уберу ногу, и либо ничего не произойдёт, либо она взорвётся и разнесёт всё вокруг к чертям собачьим, и меня разнесёт к собачьим чертям, и как же я от этого ужасно устала. Он слегка встряхнул её руку, и она послушно разжала пальцы. Гребень упал к нему на колени. С несколько секунд они так и сидели неподвижно, а потом он накрыл его одной рукой, а другой быстро сжал её ладонь. Спасибо, почувствовала она. — Спасибо, — сказал Бен и встал. Рей вдруг захотелось запротестовать, сказать: это моё — но когда она добралась до каюты и хлопнулась на узкую койку, она впервые за несколько недель спала крепко и даже улыбалась во сне.