Hamamelis

— Мам, ну, не начинай, — Оливия уставилась в окно, рассматривая машины, пальмы, маленькие домики и небоскрёбы. — Давай хотя бы один праздник проведём без вот этого всего. — Нет уж, дорогая, ты меня выслушаешь, — женщина со злость ударила по рулю, Оливия вздрогнула и прикрыла глаза, — ладно, ты в детстве всё постоянно теряла, я думала, ничего, вырастет, цену вещам узнает, поймёт, что деньги на деревьях не растут и исправится. От маминого тона заболела голова. Точно таким же она отчитывала пятнадцатилетнюю Лив за сигареты под тумбочкой. Давнее воспоминание потускнело, выцвело и почти исчезло, но всё равно приносило боль. В Лос-Анджелесе Оливия вновь стала маленькой девочкой, которая плакала в школьном туалете, комкая контрольную с отметкой «F». — Мам, успокойся, — вздохнула она, — это мои деньги. Я их заработала, я их и потеряла. Ничего страшного не произошло. — Не произошло?! — Сара взмахнула рукой, чудом не задев Оливию, — тебе должно быть стыдно за себя. Что люди скажут? Что ты безответственная, несамостоятельная растеряха. Я думала у меня дочь взрослая, умная, понимающая… Оливия открыла рот, чтобы возразить и тут же замолчала. Злость накрыла с головой. Она сжала руки в кулаки и сделала глубокий вдох. Раз, два, три — выдох. Спокойно. Мама имеет право на своё мнение. Её мнение не истина в последней инстанции. Для неё отказаться от своих слов всё равно что перечеркнуть всю жизнь. И Сара не станет этого делать. — Мам, ну, а какая я? — Спокойно, будто с разбушевавшимся пациентом, спросила Оливия. — Да, я отвлеклась. Нужно было лучше смотреть за вещами. — Вот именно, — вздохнула женщина, — ты даже не думаешь… — Хватит, пожалуйста. Давай просто помолчим. Нельзя ссорится в такой светлый праздник. Мама не ответила и перевела взгляд на дорогу. *** День наполнился суматохой. Принести, докупить, сбегать, достать, повесить, вытереть, разложить. До самого вечера не прекращались разговоры о семейных ценностях. Лив кивала, улыбалась, делала вид, что слушает, а на деле мечтала уйти подальше и не возвращаться. — В наше время девушки только и стремятся, что сделать карьеру, — Дэвид ударил кулаком по столу и продолжил назидательно говорить, выделяя каждое слово, — институт семьи в упадке. Главная задача человека — продолжать свой род. — Правильно ты говоришь, правильно, — закивала Кларис, убирая сальные волосы Дэвида от его поросячьих глаз. — А мужчины? Взяли моду красятся и клеить ногти. Тьфу, какая гадость, — он скривился, будто наелся лимонов и вдруг снова ударил по бедному столу, — мужчины должны быть мужчинами! «Господи… их мне терпеть все каникулы, — подумала Оливия, — не понимаю, как папа смог вырасти полной противоположностью своего брата?». Она перевела взгляд на отца. Он улыбался. Точно так же, как и она сама. Натянуто, до боли в скулах. Разве что немного естественнее. — А вот и индейка, — мама зашла в зал с подносом в руках, — Рэй отлично запекает индейку. — Это единственное, на что он способен, — пробубнил Дэвид. — Я хоть на что-то способен, — как ни в чём не бывало ответил папа. Оливия тихо посмеялась. — Дорогая, давай я помогу накрыть на стол. Если не считать играющую с новыми куклами Эмму, Лив осталась с родственниками наедине. «Кинули меня, — подумала девушка, — предатели». — А вот ты, оливочка, — проговорила Кларис. Из её рта милое папино обращение заиграло отвратительными красками, — почему без детей до сих пор? Смотри, молодость пройдёт, не успеешь оглянуться, будешь потом локти кусать. Льюис морально готовилась к подобным вопросам. Но всё равно покоробило. Даже глаз пару раз дёрнулся. — Я навечно отдана медицине, — сказала она, — моя жизнь без помощи людям не имеет смысла. «Пафосно, зато альтруистично, их должно пронять». — Это ты молодец, — одобрительно пробасил Дэвид, — без медсестёр на войне ни одного солдата бы не осталось, ни одного. Меня вот как-то раз спасла одна медсестричка. Сидим мы, значит, в окопах. Дядя Дэвид ветеран Афганской войны. До неё он жил спокойно. Пацифизма, конечно, не придерживался, но и насилие не поощрял. Оттаскивал семилетнего брата от демонстраций и митингов, таскался по городу с хиппи, кошку завёл. А когда с войны вернулся, увидел, как кошка к соседям бегает, и застрелил её. Оливия в детстве из того же самого ружья стреляла по банкам, потом узнала про бедную кошку, и больше в гости к Дэвиду не приезжала. — Тебе, Лив, вообще волноваться не нужно, — махнул рукой бывший военный, — ты у нас не такая, как те курицы наштукатуренные. Так что детей тебе можно и не заводить. «Спасибо за разрешение». — Конечно, дядя, я тоже так считаю. «Нет, не считаю. Я планирую завести детей годам к тридцати пяти, но мне легче согласиться, чем выслушивать ещё одну тираду. И уж тем более, слышать от вас похвалу». — Вот и хорошо, хо-ро-шо. В комнату зашли родители, принесли бокалы и напитки. Папа сел рядом с Оливией со словами: «Ну, что я пропустил?». Мама отдала упаковку сока Эмме и прошла к сестре. — Дядя Дэвид рассказывал про медсестру, которая спасла жизнь их отряду, — девушка повернулась к отцу и улыбнулась, — как здорово, правда? Только Рэй понял, что здорово Оливии явно не было и улыбнулся в ответ, как бы извиняясь. — Я помню эту историю, — сказал он, усмехаясь, — эту длинную, странную историю. В которую я, конечно же, верю. — Тц, зараза, — выругался Дэвид, — никто мне не верит до сих пор. Один отец твой верит. Но всё один хрен, Рэя можно не считать, он верит во всякую чертовщину. — Да, — оживилась младшая Льюис, удивлённо вскинув брови, — серьёзно? Ей папа всегда казался агностиком. Он не выказывал особого отношения к религии, не интересовался ни катализом, ни буддизмом, ничем. Вера, Бог, молитвы, чертики, дьявол — это больше по маминой части. — Ну, — протянул Рэй, — есть вещи, которые мы объяснить не можем. Мы как пчёлы. — Какие к хрену пчёлы? — спросил Дэвид. — Пчёлы, которые думают, что живут своей жизнью, пока пчеловоды воруют их мёд. Рэй умел заговаривать людям зубы. К сожалению, все его коммуникативные способности ушли Эмме. Оливия унаследовала мамину закрытость и строгость. Иногда сама не замечала, как говорила её словами. — Он всегда такой странный был, — перевёл стрелки Дэвид и налил себе пива, — раньше, как не посмотрю, всё свои научные журнальчики читает. Нет бы купить нормальный, с красивыми женщинами, так у него сплошные дьяволы и черти. Оливия рассмеялась. — Вы ещё историю хотели рассказать, — напомнила она. — Да, как щяс помню, — Дядя оставил кружку в сторону, — лежу я, значит, в больничном пункте. Голова в бинтах, рука в бинтах, швы везде. На дворе ночь, но светает уже. Лежу, вокруг храпят, но тихо. Настолько тихо, что в ушах звенит. А я лежу, жду, когда стрелять начнут. Решил на улицу выйти, проверить, нет ли чего. Увидеть своими глазами, что враги кругами не ходят. Спускаюсь, хромаю, боевые раны болят так, что в глазах искры. А на улице ещё тише, то и гляди начнут бомбардировать. Не может быть так тихо. Не нормально это, когда даже сверчков не слышно. Птицы все попрятались. И смотрю, оглядываюсь, влево, вправо: пусто будто бы, нет никого. Решаюсь дальше пройти, а темно же. А вокруг скалы, песок в глаза лезет, в воздухе ещё смерть витает. Страшно мне не было, я уж давно принял, что там и сдохну на этой войне. Пошёл дальше. А там какие-то люди стоят. Гражданские. Я думал, может, шпионы какие-нибудь. Кричу им, мол, кто вы такие. Вот. А они на меня ноль внимания, будто я муха какая-то. Я ещё раз кричу, подхожу ближе. А они босиком и одежда у них лёгкая. Холодно, говорю им, чего ж вы делаете, простудитесь. Они всё-таки поворачиваются и я вижу… красивые они слишком для тех мест в то время. Вокруг пыль, грязь, а они чистые, искусственные будто. Я испугался, понятное дело, думаю, не почудилось ли мне. Глазами хлопаю стою, как осёл, но они не исчезают. А потом закрыл, открыл, а их и след простыл. Слухи потом у нас ходили, мол, кто-то людей убивает. Я тогда прям так и подумал: они это. Только они не люди, дьяволы. Вот. Оливия сидела, обдумывая услышанное. Она поняла, что Дэвид не мог уснуть, потому что привык засыпать под шум снарядов, готовый в любой момент ринуться в бой. Поняла, что бессонница, скорее всего, мучает его и по сей день. А ещё, в Афганистане ночами бывает холодно и от походов без обуви там стоит воздержаться. — Так это они и были, — серьёзным тоном констатировал папа. — Кто? Дьяволы? — Перепросил Дэвид, нахмурившись. — Нет же, пчеловоды, — невозмутимо продолжал Рэй, — которые забирают у нас мёд, когда мы того, в отключке. Вот у тебя бывает такое, не можешь дома ключи найти? — Бывает, да. Причём часто. — А предстовляешь, каково пчёлам, которые собирают мёд целый год, а потом нигде не могут его найти? У них паника. Нельзя воровать у пчёл мёд. — Да причём здесь твой мёд? — В который раз ударил по столу дядя, — иди нахер со своими пчёлами. — Нет, ты послушай, я реально интересные вещи говорю… Оливия улыбнулась. Тепло и странное чувство счастья вновь прошлось от кончиков волос до пальцев. Или это не счастье вовсе? Слишком спокойно для счастья. Скорее, любовь. Любовь к родным, к этому дому, городу, Рождеству, детству. Девушка в который раз поймала себя на мысли, что не хочет возвращаться в Форкс. На телефон пришло сообщение. Одно-единственное поздравление за весь день. Конечно же, от Карлайла Каллена: «С Рождеством, Оливия. Надеюсь, у тебя всё хорошо». Она быстро ответила, не вдаваясь в подробности, что могло быть и хуже, если бы не странный итальянец, который её буквально «от смерти спас». «Мистер Каллен, а у вас есть номер Аро? — написала девушка, а потом быстро добавила, — Я хотела бы поздравить и его тоже». Ответ пришёл не сразу. «Конечно, подожди минутку». *** Аро мельком глянул на экран телефона. «Счастливого Рождества. И спасибо, что купил тогда коктейль. И что сидел со мной в церкви и слушал тупые рассказы про школу. Наверно, я вела себя глупо. Оливия».