Приторная ненависть

◇

До конца неразборчивые мысли метаются от одной стенки черепной коробки к другой, разбиваясь вдребезги. Но бóльшую часть всей этой мешанины занимают конечно же маты, от чего ответ преподавателя остаётся неуслышанным, а мнимые фантазии и представления присоединяются к, в буквальном смысле, мозговому штурму.

Что? Классный руководитель? У нас?! Блять! Почему вообще? За что мне такое…

Но сердце пропускает удар, а конечности отмирают, когда звук шагов начинает стремительно приближаться. В них узнаётся изведанная недавно напористость, от чего на лбу тут же проступает холодный пот. Череда отборных матов сопровождает весь процесс «побега». Приходится максимально тихо, незаметно и при этом быстро перебежать сначала на лестницу, а потом, когда шаги слышны так, что перебивают собственные мысли, и вниз по ступенькам. Бегом в раздевалку, куртку в руки, на ходу накинуть, даже не застёгивать и шуровать домой впохыхах от греха подальше, в буквальном смысле. Трястись от холода или от осознания услышанного. А по пути переваривать мысли, проклинать судьбу и думать отправлять ли эту информацию в общий чат класса или оставаться избранным — тем, кто вообще в курсе судьбы класса. Вот тот план, который уже успел сформироваться в голове Алексея, пока он сделал первый шаг по направлению к свободе, и тот план, которому никогда не сбыться, потому что первый же пункт стал невыполнимым — уже во второй раз эта тяжёлая ладонь касается тела. Точнее воротника. А если ещё точнее, грубо хватает за шиворот и не даёт сделать следующего шага, рывком тянет на себя. Парень по инерции летит назад, норовя упасть позвоночником прям на угол ступеньки, однако те же руки подхватывают, останавливаясь на едва прощупываемых сквозь шуршащую рубашку рёбрах, удерживают хрупкое тело и также, рывком, ставят на ноги. Все действия словно отточены, а выполнены уверенным в себе человеком, в то время как ученик неловко рыпается в руках спасителя, отрывисто тянет за край рубашки вниз, поправляя, активно хлопает глазами и чересчур резко двигается, ожидая и молясь, вопреки всем доказательствам, увидеть не его перед тем, как повернуться. Но «спаситель», не убирая своих рук с талии, опережает движение ученика и, опасно приблизившись, шепчет в самое ухо: — Подглядывать плохо, знал? В одной фразе слышно столько насмешки, непонятной угрозы, что Алексей, уверен, покрывается румянцем весь — ему, не передать ощущений, как стыдно сейчас. Поэтому, стараясь избежать дальнейших минут позора, вырывается из слабой хватки «охотника» и решает воплотить хотя бы вторую часть уже частично забытого плана и добавить в него пару пунктов по типу: «прийти в себя» или «подумать, что это, блять, только что было!» Пока парнишка максимально старается подчинить отказавшие на миг ноги и уже мчится к школьному гардеробу, расставляя их в разнобой, за его спиной еле слышны тихие ехидные и при этом довольные смешки. Пока сердце в молодой груди вот-вот выскочит из клетки и поскачет по талому снегу, плавя его ещё больше; сердце постарше размеренно гоняет алую кровь по артериям и венам, делая их ещё ярче. Пока голова одного не на месте, тяжелеет с каждой секундой и периодически кружится от резкого незапланированного забега; голова другого плавно поворачивается в сторону стеклопакета с целью наблюдать чужую. Пока тончайшие пальцы одного как в припадке поддаются тремору, стараясь удержать вечно выскальзывающий смартфон, чужие ощупывают приятный материал бежевого пальто. Теперь обоих холодит минусовая температура, однако на дрожь пробивает только младшего.

***

Судорожно пытаясь отдышаться, уставший Алексей склоняется над бетоном перед входной дверью квартиры, опирается покрасневшими ладонями о дрожащие коленки. Удаётся спустя минуты две, после чего привычным движением ладони выуживает связку ключей из бокового карманчика рюкзака. Однокомнатная квартирка встречает своего временного владельца привычной тишиной. А он, в свою очередь, заполняет тишину то громкий топотом, то излишне шумными вздохами. Закрывает за собой дверь и только после этого сбрасывает груз с пострадавшей за день спины. Собирает все оставшиеся силы в кулак, нагибается, чтобы снять школьную обувь. Но потом плюёт на аккуратность и скидывает ту несколькими движениями. Хватает за лямку тяжелённого рюкзака и тащит по полу за собой, потом вновь выуживает из кармана брюк телефон. Доползает до собственной комнаты, даже не опуская взгляд под ноги. Попутно открывает переписку класса и ничуть не удивляется обилию однотипных сообщений: С завтрашнего дня нашим классруком будет историк 14:45

Че? Неуместная шутка, шпала 14:46 Ты уверен? Откуда знаешь? 14:46 Да не пизди, Лёх, где доказательства? 14:46 Да реально, как всегда попытался пошутить и как всегда неудачно XD 14:47 Да забейте на него. Шизоид 14:48 Лёш, правда? 14:48 Историк? Хаха, влюбился в него небось, мазохист. Даже он, учитель, знает над кем шутить уместно 14:51

Алексей машинально хмурится, вспоминая своё положение в классе и припоминая что, именно такой реакции он и ожидал, когда печатал информацию замёрзшими пальцами. Наконец, выдался шанс ликовать и наслаждаться мнимой победой, пусть даже одноклассники пока об этом и не догадываются. Рюкзак летит в угол, а пальцы, выискивая нужные буквы, печатают самоуверенный ответ: Нихуя не буду доказывать. Завтра убедитесь 14:55 Впервые за долгое время в груди горело чувство собственного достоинства и гордость. Как же мало ему надо…

***

Ожидаемо, как назло перед уроком истории, в класс заходит завуч, привычно со слишком важным видом для своей должности, сопровождаемый стуком неподходящих для школы ярчайших каблуков. — Попрошу внимания, — резкий женский голос прерывает гул нескольких небольших компаний, будит успевшего задремать одиночку-Алексея и заставляет, рывшегося в своих многочисленных бумажках Владимира, непонимающе поднять голову, а после и принять более важный вид, оддёрнув рубашку, — Хочу сообщить вам одну важную новость. Так как ваш прошлый классный руководитель внезапно ушёл на пенсию, вашему классу назначается новый. Прошу вести себя достойно. Семенюк Владимир Сергеевич, передаю их в ваши руки… Пока женщина продолжает пытаться что-то донести, Алексей щурит глаза, стараясь разглядеть хоть что-то кроме напускной важности в этих отточенных «военных» жестах и фразах завуча. Как же нелепо. Зачем устраивать весь этот цирк с длинными речами и дифирамбами. Не-ле-по. А потом переводит взгляд на учителя и его безразличие к ситуации меняется на заинтересованность. Владимир нервничает, видимо сильно, потому что уже несколько раз хватается за собственный воротник без цели, теребит, оттягивает. Он же знал о своей новой должности, почему тогда такая реакция? Слишком много вопросов и никаких ответов — бесит. Один из учителей скрывается за тяжёлой дверью, оставляя растерянного историка с его новым классом. Тот нервно потирает вспотевшие ладони, ничего не говорит, лишь обводит класс, как всегда, хищным прищуром. И от его глаз не скрывается весьма странное поведение — половина взглядов класса устремлена на победно улыбающегося Алексея. Преподаватель складывает два плюс два и шутливо хмыкает. Разболтал, ясно. Нежданно-негаданно звенит звонок, от чего до этого и так притихший класс, кажется, перестал дышать. По кабинету разносится звук хлопка ладони о ладонь. — Что ж, десятый «а», теперь будем знакомы ещё теснее. Пожалуй, начнём наше близкое знакомство с контрольной. Разом, будто сговорившись, ученики издают недовольное мычание, что только улыбает историка. — Я смотрю все за. Отлично. Не буду ставить двойки и тройки, я же не изверг. Просто таким образом я познакомлюсь с вашим уровнем работы. Алексей, будь добр, раздай листочки, — Владимир обходит свой стол, садится и утыкается в свою тетрадь с планом урока. Когда парень уже неловко мнётся у стола, учитель лишь одним жестом пальца указывает «слепому» на стопку чистых листочков, при том даже головы не приподнимает. Ученик шумно вдыхает воздух сквозь замкнутые зубы, будто ему его не хватало и отворачивается, успев схватить стопку листков.

***

Первые уроки и уже контрольная. На кой чёрт мучать учеников в первый же день? Никогда не понимал и сейчас не пойму. Благо с соседом повезло и- — Губанов — два. — Да за что? — собственный шёпот казалось бы тонет в бубнеже шепчущихся одноклассников. — За списывание. Будешь переписывать ту же контрольную на следующем уроке, — добавляет преподаватель с чутким слухом, не теряя мой взгляд за макушками одноклассников. — Бляяя, — как можно тише выдыхаю в руку и тут же перевожу взгляд вперёд, а потом едко припоминаю его же слова — Вы говорили двойки не будете ставить. — За контрольную не ставлю, за поведение… — что-то выводит в журнале красной ручкой — Уже поставил. Смотрит прямо в самую душу, а потом утыкается в свою тетрадь, делая вид, что ему наскучило происходящее. Я решаю, что терять мне нечего, поэтому в оставшееся время занимаюсь откровенной хуйнёй. Рисую человечков на листе, вчитываюсь в вопросы, а потом забиваю. Не знаю зачем, но я начал писать адресованные преподу предложения по типу: «Прошу не ставьте 2. Я буду вам должен» и так далее, но поставив точку, я ощутил себя таким жалким, что начал с неистовой силой чиркать по надписи. Естественно силы я не рассчитал и вместо того, чтобы избавить от текста, избавился от ручки. Чернила начали растекаться тёмной кляксой по листку, по пальцам, по чистой до этого случая парте. — Можно выйти? — только сейчас я замечаю на себе издевательский, внимательный, видимо всё это время наблюдавший, взгляд, и понимаю: «у меня нет шансов на спасение». — Иди, нервный. Сейчас мне не до ответных колкостей, поэтому я спешу за дверь, а потом и в туалет. Естественно чернила отмываются с тяжелейшим трудом. По другому и быть не могло. Я на столько сильно тру ладони пальцами, что те стали даже больше красными, чем синими. Не думаю ни о чём. А нет, вру, думаю… Думаю о том, каково же быть под руководством того учителя, который не прочь и поиздеваться. Наверно не очень, но ко всем же можно подход найти, верно?.. Не знаю, сколько прошло времени, но видимо много, так как именно в туалете меня настигает звонок на перемену. А после, когда я уже потянулся к крану, и хлопок двери за спиной. А далее всё как в тумане… — Будешь должен, говоришь? И что мне от тебя может понадобиться, м? — голос всё ближе, аромат одеколона все ярче. — Я-я, это просто бред, забудьте, — облокачиваюсь о края раковины ладонями, замираю, не в силах даже шевельнуться. Какие-то непонятные чувства тревоги и предвкушения разрывают меня пополам. Я предполагал, что это из-за гормонов, плохого настроения, чего угодно, но точно не из-за- — А что если не забуду? — прямо на ухо, рычаще, угрожающе. Горячо. Тело тут же бурно отреагировало — тряской. В горле образовался ком, от чего говорить стало сложнее, но произнести хоть слово было просто необходимо. — Ничего, — мозг отказывался думать, и кажется этот факт забавлял мучителя. — Какой ты пугливый и слабый. Не думал, что ты ручку то способен повредить. Что тебя так разозлило, не расскажешь? Не помню как на мою ладонь легла иная, тяжелее. Не помню и того, как вторая твёрдо обхватила мой подбородок и повернула, вцепившись в скулы, вбок, так, чтобы я смотрел на него. Я практически кожей ощущал как вздымается его грудь от глубокого прерывистого дыхания. Однако помню искры в серых омутах, помню убийственный оскал и 4 слова. 4 слова, что произнёс я, не испытывающий ничего подобного ранее, одурманенный жестами, и наивно поверивший в продолжение головокружительных ощущений. Я не знал чего хотел, но хотел… и совершил ошибку. Глупый я. — Папочка хочет меня наказать?