Забытые

      Экипаж качает на мокрой мостовой. Томас сидит у окна и молчит, вглядываясь в темнеющую улицу. После дождя чуть просветлело: на западе, где-то над озером, виднеются лоскуты бледно-лазурного неба. Омега кажется напряженным, хотя Шипке и сложно понять, о чем на самом деле думает новый комендант. Харма старается казаться сдержанным и собранным, но его поза и крепко сжатая в кулак левая рука выдают с потрохами. Сам Шипка не волнуется — предстоящее событие его, скорее, забавляет: весь свет города — уважаемые люди! — и никого, кто был бы обрадован компании Яннека. По такому случаю альфа даже надел лучший парадный мундир, который первый и последний раз носил на церемонии назначения. Адлер тогда через силу улыбался, цепляя значок комиссара поверх новенького аксельбанта. Яннек терпеть не мог парадную форму — она казалась ему неудобной, вычурной, абсолютно чуждой. Так же быстро, как врос Шипка в повседневный серый китель и потертые брюки-полугалифе с кобурой на поясе, альфа отринул помпезную, официозную сторону своей службы. Но ради этого вечера молодой человек был готов несколько часов щеголять в неудобных лакированных туфлях, сверкая начищенными эполетами. — Они не обрадуются, — Шипка прерывает затянувшееся молчание, — что вы пригласили меня. — Я знаю, — кивает омега, и парень бесстыдно улыбается. — Собираетесь играть в оппозицию? — Хочу, чтобы там был тот, кто нравится им меньше, чем я.       Шипка смеется. Дождавшись, когда Томас снова отвернется к окну, альфа внимательно оглядел омегу с ног до головы. Одет он сдержанно, если не сказать скромно: широкие брюки прямого покроя, белая рубашка со стоячим воротничком, напоминающая, что Харма все еще принадлежит церкви, и длинная черная просторная жилетка поверх, к лацкану которой крепился латунный крест. Это не похоже на парадные костюмы омег из высших слоев. «Он едет туда, как комендант», — думает Шипка. Как комендант и инквизитор, словно это общественное слушанье. — Только не вздумайте давать никому модных советов, — говорит Яннек раньше, чем успевает как следует подумать. Звучит это внезапно и настолько неуместно, что Томас резко оборачивается к альфе, в непонимании приподняв брови. — Что? — он думает, что ослышался. Шипка откидывается на мягкое сиденье и закидывает руки за голову. — Вы из столицы. Да и омега, к тому же. У вас обязательно спросят, что носят главные модники Келлистора. Поэтому, ради Единого Бога, не давайте никому никаких советов. Не хочу, чтобы наша лучшая половина вырядилась, как на похороны. Том растерянно опускает взгляд на собственную рубашку. — Это вы так шутите? — Это я так пытаюсь завязать диалог, — Яннек заговорщицки подмигивает. — К моему разочарованию, город вы явно находите привлекательнее моей персоны. — Вы хорошо знаете людей из Совета? — омега дипломатично переводит тему разговора. Комиссар кивает. — Достаточно. Пускай и по долгу службы, но с этими людьми мне приходится контактировать чаще, нежели я действительно этого хочу. — Хорошо, — Шипке кажется, что он слышит облегчение в голосе коменданта. — Не отходите от меня слишком далеко, если это возможно. Их общество я боюсь найти еще менее привлекательным.       Комиссар хрипло смеется, понимая, что Том пытается шутить. Он заверяет, что будет рядом, однако, как только двери поместья Мицкевичей открываются, Томаса подхватывают под руку и ведут вглубь, где в просторной, богато обставленной зале для приемов уже толпятся гости. Том успевает коротко оглянуться на парня, и тот иронично усмехается. Он не ощущает себя оскорбленным, когда встречает лишь изумленные, неприветливые взгляды. — Господа, — Шипка приподнимает фуражку и кланяется присутствующим, — да благословит вас Единый Бог в этот прекрасный вечер.       Откуда-то со стороны звучат неуверенные приветствия. Словно даже воздух вокруг становится тяжелее и гуще. Комиссар отходит к длинному столу, заставленному закусками и полными бокалами, и оттуда наблюдает, как супруг Мицкевича энергично представляет Харму Денгорфам. Том вежливо улыбается. Клаус Денгорф — уже пожилой, но никак не дряхлеющий — собирается поцеловать тыльную сторону ладони омеги, но тот протягивает руку для рукопожатия. Нечто похожее Шипка наблюдал сегодня днем из окна своего кабинета, когда Отто Аус приехал знакомиться с комендантом. — Томас Эллиот Харма, — долетает до Яннека спокойный, практически лишенный интонации голос омеги, — викарий Святого Престола.       Шипка жадно всматривается в удивленное, полное замешательства лицо Денгорфа. Альфа даже скрывать не собирается — вся эта картина приносит ему сплошное удовольствие. Он позволяет себе опустошить в одиночестве пару бокалов, наблюдая за этим странным столкновением нравов, и только после этого подойти к Томасу, в качестве извинений поднеся ему шампанское. — Господин… комиссар, — Клаус замечает его первым, — не знал, что вы приглашены. Какая радость видеть вас в добром здравии! — Меня не приглашали, — пожимает плечами альфа, — но господин комендант любезно предложил составить ему компанию.       Витольд Мицкевич практически в ужасе выгибает тонкие брови, но старается скрыть оторопь в кашле. Актер из него — что бы ни утверждал его муж — отвратительный. Шипка передает бокал Тому и становится за его левым плечом. Напряжение в небольшой компании возрастает. — Что ж, — вежливо улыбается Денгорф, и улыбка эта лишена всякого намека на искренность, — прошу нас простить. Нам необходимо поприветствовать остальных. — Разумеется, — кивает Шипка, хотя ему извинения предназначались в последнюю очередь. — Главное, не забывайте держать себя в руках. Все мы помним благотворительный ужин накануне Святец.       Яннек ехидно улыбается, находя свою ремарку довольно остроумной. Денгорфы спешат отойти подальше, а лицо Клауса искажает кислая гримаса. Витольд хмурится, но говорит только удостоверившись, что пожилая пара отошла на достаточное расстояние. — Позволю себе заметить, крайне неуместно напоминать о подобном в присутствии его супруга. — Позволю заметить, — в ответ передразнивает его Шипка, — в исподнее к молоденьким омегам он тоже лез в присутствии супруга. Хотя, возможно, этот факт расстраивает уважаемых господ меньше, чем то, что кто-то об этом еще помнит.       Витольд продолжает хмуриться, но переключается на новоприбывших гостей. Он извиняется перед Томом, обещая скоро возвратиться. Шипке кажется, что комендант не выглядит разочарованным. Вдвоем они отходят к столу. Томас впервые за все время смотрит на Яннека и, будто бы вот-вот усмехнется, однако то ли статус, то ли обстановка позволяют ему лишь сдавленный смешок. С их позиции зала просматривается, как на ладони. Комиссар осушает новый бокал и бедром прислоняется к столешнице, позволяя Тому разглядывать помещение за его плечом. Вдоль южной стены шли ряды высоких двустворчатых окон, через которые открывался вид на большой тенистый сад. Они были занавешены тяжелыми темно-синими гардинами, которые перекликались с длинноворсным ковром, расстеленным поверх мозаичного паркета. Из мебели гарнитур из низкого диванчика и мягких кресел, резной сервант из светлого дерева и новенькая пианола. Напротив камина тянется длинный фуршетный стол. Зала была аккуратной и просторной, но не создавала ощущения по-настоящему обжитой. Витольд старался презентовать дом в лучшем свете, но для всех было очевидно — его долгое отсутствие в городе не идет жилищу на пользу. Из слов Шипки Томас узнает, что среди присутствующих здесь — весь совет попечителей Лимхарда. Пара старичков, с которыми они уже беседовали, — Денгорфы. Когда-то очень состоятельные и могущественные, но растерявшие влияние с годами. Наследников у них нет. Высокий статный омега у пианолы, с прикрытым снисхождением рассматривающий полотна на стенах, — Василь Руженский, а подросток-альфа, что скучает рядом, его сын, Даниил. Василя считают вдовцом при живом муже: несколько лет назад старого главу семьи хватил удар, и с тех пор он прикован к кровати. Все, включая, пожалуй, самого мужа, знают, что Василь спит с Филиппом Кетлером, а некоторые говорят, что и сын его от любовника. Сам Кетлер стоит у дивана, прямо за спиной своего худенького низкого супруга. Тот выглядит довольно болезненно, он бледный, уставший, говорит тихо и мало. Возле него, разодетые, как куклы, альфы-двойняшки. Им не больше шести, и сидеть на одном месте для них настоящая мука. Филипп беседует с невысоким коренастым альфой при комичном атласном галстуке-бабочке. Яннек поясняет, что это Виктор Друцкий. Его супруг смеется у камина в компании Витольда. С Друцкими редко кто-то считается. Денег у них мало, наследников нет. Да и Виктор, будучи главой семьи, не создает впечатление сильного, властного игрока. Аусы приходят последними. Отто Аус вышагивает чуть впереди, ведя под руку супруга. Тому нет и сорока, он изящен, строен, светлые песочные волосы украшает маленькая зеленая шляпка из атласа. Вместе они приветствуют Мицкевича. За ними, медленно и боязливо, словно бы он недавно стоит на ногах, идет их сын-омега. Невысокий, на вид не больше восемнадцати. Томас смотрит на его лицо, не отрываясь: большие серые глаза с пышными густыми ресницами, очень бледная, фарфоровая кожа. Густые белые волосы аккуратно уложены и спрятаны под бордовым чепцом. Взгляд омеги устремлен в пол. Так, словно ему страшно. Словно бы зрительный контакт с другими людьми причиняет ему физическую боль. А потом лишь раз поднимает глаза, устремив взор ровно туда, где стоит Яннек. Длится это недолго: поняв, что Томас все видит, юноша быстро отворачивается. Воровато. Смущенно. И немного испуганно. — Поэтому вы не нравитесь Аусу? — тихо спрашивает Харма, и язвительность, звучащая в голосе, удивляет его самого. — И поэтому тоже, — кивает альфа, нисколько не удивившись вопросу. — Это Симон, единственный сын Аусов.       Томас молчит, продолжая разглядывать омегу. Тот склоняется в изящном реверансе, а затем замирает за спинами родителей. Молчит. Витольд говорит, что собрались все, а ждать его мужа они не станут, потому что семеро одного не ждут. Голос омеги звучит весело и непринужденно, но Харма различает скрытую досаду. Пианола играет громче, слуги вновь наполняют бокалы и меняют блюда с закусками. Комната оживает, спадает сонная пелена. Витольд возвращается к Тому и Шипке, становится возле омеги. Харма замечает заинтересованные взгляды, направленные в его сторону с разных концов залы. Разумеется, они знают, кто он такой. И, безусловно, у них много вопросов. — Так здорово, — щебечет Витольд и улыбается абсолютно искренне, — что вы пришли. Я понимаю, как много сейчас дел и забот, вы же только вступили в должность. Кстати, об этом… планируется какая-то официальная церемония? Одна мысль об еще одном светском рауте в окружении малознакомых, малоприятных ему людей, заставляет Томаса поежиться. — Я не люблю церемонии, — осторожно отвечает он. — Считаю, что будет лучше сразу перейти к выполнению моих непосредственных обязанностей. Шипка за левым плечом усмехается. Том не реагирует, но Мицкевич недовольно поджимает губы. Общество Беса действует ему на нервы. — Успели посмотреть город? — снова спрашивает хозяин дома, и усмешка комиссара звучит громче. На этот раз даже Харма оборачивается назад, надеясь, что одного его взгляда будет достаточно, чтобы альфа прекратил. — Прошу прощения, — Яннек скалится, — вспомнил старый анекдот. — Может быть, расскажете? — Томас не хочет снова говорить о городе. Город ему не нравится. Шипка качает головой. — Вам не понравится. Его не рассказывают приличным омегам.       Витольд говорит Тому о присутствующих. В отличие от Шипки ранее, он выбирает выражения, но создается ощущение, будто и ему не особо импонирует совет попечителей. Он упоминает о том, что муж его тесно связан с советом из-за рода своей работы, не поясняя ничего, но и без этого становится понятно: устраивать для них приемы Витольду необходимо. Омега говорит с Томасом открыто, так же, как говорил в поезде. Так, словно в глазах Мицкевича новый комендант — старый знакомый, с которым можно поделиться наболевшим. Тот, кто окажется на его стороне. Харма думает, что, пожалуй, польщен этим. — Добрый вечер.       Томас снова ощущает холодное, густое дребезжание первобытной магии. Увлеченный болтовней Витольда, он не замечает, как Отто Аус в компании супруга и сына появляются совсем рядом. Их сын — абсолютная копия родителей, тот удивительный случай, когда ребенок берет только лучшие черты, становясь квинтэссенцией двух и без того красивых людей. Том невольно вспоминает собственного папу — высокого, изящного, с длинными музыкальными пальцами. Нет, они, в общем-то, похожи, вот только Томас выглядит бледной тенью на фоне своего родителя. — Добрый, — Том кивает. — Не ожидал встретить вас здесь, — альфа улыбается, смотря то на Харму, то на Яннека. — Позвольте представить вам мою семью. — Бруно, — его супруг тоже улыбается, и выходит это так же холодно и искусственно. — Очень рад познакомиться, господин комендант. А это наш сын, Симон.       Симон коротко здоровается. Кажется, что в присутствии Шипки его фарфоровые щеки розовеют. Отто открывает рот, вознамериваясь что-то сказать, но в этот момент в зал входит Павел Мицкевич. Витольд обрадованно и громче, чем необходимо, окликает супруга по имени, извиняется, и спешит к двери. Они обмениваются короткими, но трогательными поцелуями в щеку. Воспользовавшись всеобщей сумятицей, Томас кивает Шипке, и вместе они отходят подальше, к южной стене. Витольд ждет, пока его муж здоровается со всеми, произносит тост и, не медля, просит музыканта сыграть что-нибудь ритмичное: ему хочется танцевать. К удивлению Томаса, воодушевление хозяина дома передается и гостям. Они охотно выстраиваются по парам и выходят в центр залы. Это похоже на те приемы, что устраивали его родители, когда Том был совсем ребенком. Его туда, естественно, не пускали, но он частенько сбегал из своей спальни и по коридорам для прислуги добирался до верхней галереи. Устроившись между перекладинами перил, он мог часами наблюдать за тем, как кружатся в танце множество нарядно одетых пар. Как папа играет на фортепьяно, а отец стоит рядом, с гордостью и любовью смотря на супруга. Он знал, что где-то в глубине дома его уже разыскивает няня, обеспокоенный пропажей воспитанника из собственной кровати. Знал, что будет строго наказан при обнаружении и то, что должно пройти немало лет прежде, чем его самого пригласят присоединиться к танцам. Не подозревал он лишь о том, что к тому времени ему все это будет абсолютно безразлично. — Не танцуете? — спрашивает у омеги Шипка над самым его ухом. Томас вздрагивает. — Это не входит в список моих талантов. — Жаль, — молодой человек неопределенно пожимает плечами. — Я, почему-то, думал, что танцы — обязательная часть обучения омег в столице.       Том хмурит брови, продолжая наблюдать за вальсирующими. Пары сходятся к центру залы и расходятся вновь, альфы кружат своих омег, аккуратно придерживая за талии. — А вы? — Харма едко улыбается. — Я вижу здесь как минимум одного омегу, который явно мечтает станцевать с вами. — Туше, — смеется комиссар. — Советую вам как следует насладиться этим вечером, — омега поворачивается к Шипке и внимательно смотрит ему в глаза. — С завтрашнего дня работы будет много. Яннек ухмыляется, чуть оскалив зубы. — Я наслаждаюсь. Не заметно?       Он подзывает слугу наполнить пустые бокалы, пока Харма рассматривает сад через оконное стекло. На улице еще довольно светло, но тени деревьев плотно скрывают от глаз извилистые тропинки и дорожки у дома. В комнате пахнет парфюмом, вином и пряностями, а уши наполняет звон бокалов и чей-то заливистый смех. Хочется выйти из дома и вдохнуть поглубже, запечатлеть внутри ароматы увядающего вечера. К сожалению, правила приличия требуют остаться еще хотя бы час, чтобы уход не был расценен, как пренебрежение гостеприимством. После танца и новых порций выпитого спиртного люди охотнее подходят к Томасу, желая удостовериться в том, что этот невысокий мальчишка с серьезным взглядом — действительно комендант. Харма сдержан в ответах, но чувствует, что начинает изрядно уставать. Направляясь сюда, он, конечно, знал, что так и будет. Что каждый новый день здесь будет для него равноценен битве, по крайней мере, первое время. В их глазах его должность — подарок судьбы. Неизвестно, что же такого сделал вчерашний семинарист для Святого Престола, чтобы ему дали город? Целый город!.. Связи его семьи? Деньги? Он омега, возможно, лег под нужного человека? Томас видит это в их глазах. В чужих лицах с вежливыми, притворно-дружелюбными улыбками. Идиоты, думает Томас, но в очередной раз говорит: — Очень рад знакомству.       Они не знают, думает омега. Не догадываются даже, что семинарию он окончил еще в семнадцать, потому что поступил туда не в пятнадцать, как другие магики, а в одиннадцать. Что уже с первого курса его способности оценивались как гораздо выше среднего, а после выпуска сам Святой Престол предложил ему возглавлять отдел в центральном управлении Келлистора. Его ждала настоящая карьера — в столице, а не здесь, с людьми, считающими их жалкий городишко вершиной Божьего творения. Он сам все испортил — он один, других виновных быть не может. Однако, поверни время вспять, и Томас сделал бы то же самое просто потому, что поступить иначе никогда не смог бы. Его всегда учили трезво мыслить. Горячность и импульсивность не могут вести хорошего, сильного магика. Так можно натворить много такого, о чем потом станешь жалеть, такого, за что платить придется собственной головой. Том был хорошим учеником, способным контролировать собственные эмоции. Его заклинания всегда были четко выстроены, отвары и препараты изготовлены скрупулезно и дотошно. И, тем не менее, все это не уберегло его от участи коменданта города на самой границе. Становится хуже, когда кто-то из прислуги подходит к Шипке и очень тихо ему нашептывает. Яннек удивляется, но тут же его лицо вновь делается непроницаемым, приобретает привычные ироничные нотки. Что-то случилось, думает Том. Но комиссар не хочет — или не может — это продемонстрировать. Он уходит вслед за слугой, даже не посмотрев на Тома, оставляя омегу один на один с полным залом. Харма пытается продвинуться ближе к стене, к распахнутым настежь высоким окнам, через которые в помещение струится прохладный, свежий воздух. Том замирает у гардин, заслышав чьи-то голоса, доносящиеся из сада. Говорит омега — быстро, жестко, недовольно. Он явно отчитывает своего собеседника. Второй — тоже омега, но помладше, лишь коротко и тихо извиняется. Из-за шума в комнате Томасу сложно расслышать каждое их слово, но тон разговора очевиден. Когда музыка ненадолго смолкает, ему удается различить имя, произнесенное довольно четко. Симон. Омега старается выглянуть из-за гардины, вслушиваясь все внимательнее, но чья-то тяжелая рука не вовремя ложится ему на плечо. Том сдерживается, чтобы не вздрогнуть от неожиданности. — Уходим, — тихо произносит Шипка у самого его уха. — Там… экстренная ситуация. Только виду не подавай, пусть думают, что ничего не произошло.       Харма едва заметно хмурится. Видимо, произошло что-то по-настоящему серьезное, если комиссар перешел на «ты». Вместе они прощаются с Мицкевичами. Томас говорит, что устал, не успел отойти от вчерашней дороги, а впереди так много дел… Витольд улыбается, благодарит за визит обоих. Его муж вежливо кивает. В абсолютном молчании они доходят до экипажа, что уже ждет у подъездной дорожки. — Помнишь омегу, что приходил утром? — спрашивает Яннек, когда особняк Мицкевичей остается позади. Том кивает. — Его детей нашли.       По его холодному, металлическому голосу комендант понимает: у этой истории не будет хорошего конца. Он молчит, позволяя альфе закончить самому. Шипка достает футляр с самокрутками и протягивает одну из них омеге. Тот качает головой. — По частям, — продолжает комиссар. — Место оцепили, но шуму будет много. Такого здесь давно не было. Остаток пути молчат. Томас старается прогнать подальше воспоминания, что оказались недостаточно хорошо спрятаны в закромах его черепной коробки.       Прохлада вечера сменяется настоящим холодом. Мокрый ветер пронизывает почти насквозь, поднимает в воздух прибитую к обочине грязь, заставляет качаться и скрипеть зажженные фонари, подвешенные на тяжелых цепях. Лунный диск, вынырнувший из-за низких облаков, выглядит огромным, раскаленным, почти красным. Он висит практически над самой головой, зловещий, недобрый. Поблескивают лужи, озаренные его светом. Территория у Малых Каменных ворот плотно оцеплена. Кажется, что сюда прибыло все управление охранки. С первого взгляда стало понятно: никто не пытался ничего скрывать: они прямо под сводом ворот, в самом центре выжженного черного круга. Внутрь никто войти не осмелился, и Томас был благодарен за подобную осторожность. Дети, абсолютно нагие, лежат друг напротив друга, лодыжки их связаны, а руки с отрезанными кистями широко раскинуты. В животах обоих — там, где располагается пупок — торчат массивные металлические колья. Предплечья изрезаны. Булыжники мостовой измазаны кровью, она скапливалась в бороздках между камнями, но упрямо не вытекала за пределы круга. — Всем отойти подальше, — командует Томас, а затем оглядывается назад, на Шипку. — Где руки? — Не было, — качает головой постовой. — Может, убийца унес. Или собаки…       Омега велит послать кого-нибудь за своими препаратами, хотя понимает, что вряд ли времени в запасе достаточно. Магия внутри круга нестабильна, она расширяется и силится, подпитываясь от выпущенной крови. Если не сделать что-то прямо сейчас, последствия могу быть непредсказуемыми. Он забирает у Шипки перочинный нож и просит коробку спичек. Альфа отдает, не задавая лишних вопросов. Том надрезает обе ладони и ждет, пока крови будет достаточно. За неимением других энергоотдающих элементов, она подойдет как нельзя лучше. Со спичечных головок омега соскребает серное напыление и растирает между ладонями. При соприкосновении с кровью оно начинает искрить и шипеть. Пластичное, густое голубое пламя покрывает кисти рук Томаса, через все тело проходят привычные электрические разряды. — Назад! — еще раз говорит Харма и опускается на колени перед кругом, касаясь испепеленной колеи.       Раздается хлопок. Закладывает уши, бьются стекла ближайших фонарей. Пламя перекидывается на круг, тот моментально вспыхивает, столб пламени поднимается вверх, пока не достигает основания арки ворот. Томас озаряет его крестным знамением и зачитывает изгнание на первоязыке. Он не оглядывается назад, но спиной ощущает множество встревоженных, заинтересованных взглядов. Интересно, думает омега, в первый ли раз им удается наблюдать экзорцизм вживую? Большинство из охранки очень молоды, а Лимхард не создает впечатления, будто подобное здесь происходит достаточно часто. Приходилось ли прошлому коменданту проводить хотя бы одно Изгнание за время службы в этом месте? Или это Томас такой везучий?       Пламя утихает. Столб гаснет, рассыпавшись напоследок на множество серебристых искр. Ладони Тома так же перестают пылать, оставляя после себя только острое ощущение холода. — Все засыпать известью и красным перцем, — говорит Томас, растирая пальцы, — иначе завтра тут вырастут ледяницы и пустянки. — Это ведьмин круг? — негромко спрашивает Шипка, подойдя ближе. Том кивает. — Свежий. Но он успел напитаться от двух тел. «Детей», — мысленно поправляет сам себя Томас. Это были дети. Если бы эти идиоты начали искать их раньше, возможно, случившегося удалось бы избежать. — Проклятие накладывал кто-то достаточно сильный, — продолжает омега, стараясь сдержать разгорающуюся внутри злость. — Останки увезти в управление, подготовить лабораторию. Разыскать родителя и всех, кто видел их за последние несколько суток. Если к утру у вас не будут лежать свежие протоколы… — Я понял, — кивает Шипка и надвигает на глаза козырек фуражки. — Чего столпились, идиоты?! Слышали, что сказал господин комендант?! Живо!