Забытые

592 год Нового Времени. Хаорская империя.       В десятом часу вечера состав наконец-то выезжает на Пиритовые пустоши. Лимхард окружают настоящие северные леса, первобытные, непроходимые и непривычные для южанина. После Иллемара, последнего большого города до самой границы, поезд идет в темноте, сквозь густую непроглядную чащу, которая обрывается очень резко, словно бы расступаясь, открывая взору вид на каменоломни. За ними начинаются двухэтажные деревянные бараки, а дальше — настоящий город, крошечный, по меркам Томаса, пустой и дикий. С северо-запада Лимхард упирается в Борозеро, на берегу которого когда-то и появились первые рыбацкие поселения. Чуть более ста лет назад, с открытием каменоломен, сюда пришла цивилизация, превратив убогие лачужки в каменные здания, разбив на берегу настоящий порт. Принеся с собою веру. Впрочем, с верой дела здесь все еще обстояли печально.       Поезд приходит на центральный вокзал. Солнце почти закатилось за горизонт, подсветив изнутри пыльные облака. Небо на западе горит рубином, размытые багряные полосы уходят к порту, откуда ветер несет запахи рыбы и водорослей. Томас морщится и прикрывает окно. Поезд идет практически пустым: в это время года никто не ездит так далеко на север, все стараются попасть поближе к Келлистору или, на худой конец, к Иллемару. Из небольших, затянутых смогом теплостанций и запахом сырости городов все бегут. Кроме таких, как Том, разумеется.       Омега поправляет шляпу и пытается углубиться в чтение, но то и дело отвлекается, созерцая унылые пейзажи, мелькающие за окнами. Весь последний день Томас провел в дороге: из столицы поезд отправился рано утром, в половине пятого, и, не считая короткого и нервного сна, практически все это время Том провел в ресторанном вагоне, единственном из всех, освещенном, как следует. Когда состав проезжает через городские ворота, оставив далеко позади выжженное черное пепелище, появившееся после пожара на пиритовых складах, Томас откладывает книгу и за пару глотков допивает остывший черный кофе. Лимхард лежит у самой северной границы, из достопримечательностей имеет наполовину разрушенное здание аббатства, практически пришедшее в запущение, небольшую библиотеку и пиритовые каменоломни на юго-восточных окраинах. Обыкновенный портовый город, если не сказать, городишко. Отправлять сюда такого, как Томас, было довольно жестоко.       Но, по крайней мере, это была не тюрьма.       Поезд проезжает рабочие кварталы невысоких деревянных домов-общежитий и принимается тормозить. Томас расплачивается с официантом и глядит на свои скромные пожитки. Чувствует, как затекли спина и ноги, а голова гудит от запаха чьего-то сладкого парфюма, который сопровождает омегу всю дорогу. Хочется размяться, пройтись, но он знает, что на вокзале будет ждать экипаж. Они сразу поедут в управление, потому что необходимо незамедлительно принять дела, оставшиеся от предшественника.       Лимхардский вокзал представляет собой довольно жалкое, глубоко провинциальное зрелище: одноэтажное здание с двускатной зеленой крышей, с обеих сторон тянутся низкие, выщербленные платформы с рядом посеревших, давно не беленных колонн. Широкие окна в облупившихся рамах выглядят закопченными, грязными, кое-где виднеется паутинка трещин. Над плохонькими, настежь открытыми дверями висит покосившаяся вывеска «Буфет». Внутри горит свет, громко играет музыка из скрипящего патефона. Слышны отзвуки пьяных, веселых разговоров, кто-то подпевает патефону, не попадая ни в одну из нот. Томас непроизвольно морщится, с облегчением отмечая, что состав продолжает неторопливо ползти вдоль перрона, оставляя буфет позади. Окна закрыты, но в вагон все равно проникают запахи угля и спирта. У вокзальной стены, привалившись спиной, на старой шинели спит бездомный.       Проводник деловито прохаживается по вагону, позванивая в небольшой карманный колокольчик. — Лимхард, городской вокзал! — Бодро сообщает он. — Конечная станция, господа! Он ненадолго останавливается у столика Томаса, рассматривая латунный крест, пристегнутый к лацкану кителя. — Викарий? — То ли с удивлением, то ли с благоговением восклицает альфа. — Как вас занесло в наше-то захолустье?       Том предпочел бы не отвечать, но правила этикета не позволяют отмалчиваться. Тон проводника знаком ему так хорошо, что, кажется, оседает на кончиках ушей.       Омега-викарий. Омега-инквизитор.       Омега, которому доверили пост главы всеми забытого городка у проклятой северной границы. — По распределению, — отвлеченно сообщает он. — Направлен на место прошлого коменданта. — О, — неопределенно тянет проводник, вглядываясь в лицо Тома. Явно пытается распознать, сколько же ему лет.       С передних сидений к ним оборачивается омега — на вид ему около тридцати. Одет в шерстяное пальто, подбитое мехом на вороте и нелепую меховую шапку, прикрывающую одну только макушку. Волна удушающего парфюма с новой силой окатывает Томаса с ног до головы, заставляя кончик носа чесаться. — Комендант? — Восклицает незнакомец. — Слава Единому Богу, наконец-то! Кто-то должен навести здесь порядок!       Томас убирает книгу в чемодан. Проводник, поняв, что вряд ли теперь ему удастся вставить хоть слово, уходит, почтительно поклонившись омегам. Новый собеседник продолжает возбужденно вещать: — Наконец-то Святой Престол обратил на нас внимание! Вы бы знали, преподобный, что же тут происходит! Несчастный городишко, погрязший в разврате, алкоголе и ненависти. — А вы… — Я сам родом из Доссардена, но муж мой — замечательный человек, не в пример местным прохиндеям — вот он хозяин здешних каменоломен. Я не могу жить здесь подолгу: местный климат, этот вечный холод и вонь от бухты… Я приезжаю сюда на время, обычно полгода, иногда чуть дольше. И каждый раз мне рассказывают, что изменилось. А меняется, я вам скажу, всегда к худшему. — Интересно, — без особой заинтересованности тянет Томас, поправляя загнутые поля котелка. Омега оживляется, пересаживаясь за его стол. Скрипят тормоза. — Меня зовут Витольд, — губы омеги растягиваются в дружелюбной улыбке, он подает Тому руку. — Витольд Мицкевич. — Томас Эллиот Харма. — Том отвечает на рукопожатие. — Продолжайте. Что там с городом? — О! — Витольд качает головой. — Если бы вы знали! Адлер — тот, что бывший комендант, — преставился около полугода назад. Никто особенно не скорбел по нему, кроме разве что омег из Веселого дома — вот те лишились знатного дохода, ничего не скажешь! А до остального ему дела особенно и не было, так, показательно поприсутствует на собрании, раздаст указы и снова исчезает. Он, видите ли, был контуженным на левое ухо. Все же, не в его годы по подворотням бегать и магиков вылавливать.       Харма кивает. Он, разумеется, был проинформирован относительно того, что творилось в городе за последние несколько лет. Но одно дело — сухие, лишенные всякой эмоциональности страницы рапортов, и совсем другое — свидетельства очевидцев. Еще и таких говорливых. — Тогда, еще при Адлере, на должность комиссара был назначен этот, — Витольд кривит рот, пытаясь подобрать нужное слово. — Этот… Возвращенный он, в общем-то, но в городе его иначе, как Бесом, не зовут. Это их формулировки, не мои, не подумайте. Как поставили его, так он сразу террор здесь устроил. Уже слышали про осенние погромы? Томас мотает головой. Витольд поджимает губы, то ли обиженно, то ли обеспокоенно. — А это все он, он один. Сам придумал и сам же исполнял с бандой своих головорезов. Он… — Господа, — осторожно произносит проводник, указывая на часы. — Не хотелось бы вас перебивать, но мы приехали. Покорнейше прошу прощения.       Томас смотрит в окно почти растерянно, словно забывшись. Состав действительно давно стоит на станции. Омеги поднимаются, проводник помогает спустить вниз их чемоданы. На перроне Витольд протягивает Тому картонную визитку. «Лимхардская пиритодобывающая компания», на обратной стороне указано имя — Павел Мицкевич, видимо, супруг. Еще ниже — адрес. — Я должен спешить, — с искренним сожалением сообщает Витольд. — Меня уже заждался супруг. Буду счастлив закончить эту беседу позже. Приезжайте к нам завтра вечером, устроим небольшой местечковый прием. Скажем… по случаю назначения нового коменданта! Не бойтесь, никаких скучных речей! Всего лишь несколько уважаемых семей, которые будут рады познакомиться с вами... и выразить почтение. После шести. Согласны?       Говорит он мягко, но настойчиво, так, словно бы все решено, Томас уже со всем согласился и теперь с нетерпением ждет завтрашнего вечера. Понимая, что нет смысла отнекиваться прямо сейчас, Харма кивает. Благодарит омегу и устало улыбается на прощанье. Витольд, без конца поправляя пальто, удаляется, каблучки его ботинок громко стучат по деревянному настилу платформы. Томас смотрит ему вслед некоторое время. Наблюдает, как стремительно пустеет вокзал, и не понимает, почему до сих пор никто его не встретил. Оглядывается: узкий пустой перрон, скудно освещенный парочкой газовых фонарей, тянется вдоль здания покинутого вокзала. Живым кажется лишь небольшой пятачок у входа в буфет, где все еще звучит музыка и доносятся раздраженные голоса — кто-то ругается.       Рассказ Мицкевича звучал чересчур эмоционально, но интересно. Когда Тому только объявили о его вынужденном распределении, он не слишком заинтересовался историей города. Что может твориться в местах, подобных этому? Коррупция, пререкания войта и Епархии, извечный конфликт бедных и богатых: обычный набор для забытых Единым Богом городишек. Ему не суждено вернуться обратно в Келлистор в ближайшие десять лет, он помнил. Вот только, даже если позволит Святой Престол, будет ли ему куда возвращаться? Его бывшие подчиненные уже построят карьеру, в то время как он — когда-то блестящий выпускник столичной семинарии, один из немногих омег, допущенных до учебы там, — порастет мхом, решая здесь никому не нужные, ничего не значащие для империи вопросы.       Слышится треск ломающегося дерева, пьяный, неразборчивый мат. Из дверей буфета вываливается альфа, спотыкается и снова выругивается. Ему за тридцать, на нем форма старшего офицера Епархии. Томас хмурится, отступая в тень. Вслед за альфой летит отломанная ножка табуретки, он поднимает ее и кидает обратно. — Я скажу, и тебя закроют, Рауд! — Он сплевывает на перрон. — Слышишь? — Оплати счета для начала! — Доносится строгий омежий голос. — Или не таскайся сюда! Альфа потирает ушибленное колено и наконец-то замечает Томаса. — Че смотришь? Пьяного филёра не видал? Омега делает полшага вперед. Латунный крест поблескивает в свете фонаря. — Томас Эллиот Харма, викарий Святого Престола. Прибыл по распределению. Альфа склоняет голову чуть вбок, пытаясь понять, шутит ли омега.       Тот не шутит. — По распределению? В смысле… комендант, что ли? Сколько тебе лет-то? Семнадцать? — Двадцать четыре, — спокойно отвечает Том, привыкший к подобным расспросам. — А вы, наверное, тот самый офицер, что должен был меня встретить?       В подтверждение своих слов Харма достает из нагрудного кармана письмо с крупной престольной печатью. Альфа вытягивается по стойке «смирно», выдохнув куда-то в густую щетку собственных усов. — Филер Лимхардской Епархии, старший офицер Тадеско Новак! Я… — Новак! — Кричит омега из буфета. — Ты документы свои забыл, дурной! Что тебе новый комендант скажет?!       Харма хмурится сильнее, но делает вид, что не слышал последней фразы. Новак разворачивается на каблуках, слегка покачиваясь, и спешит за документами. До экипажа они идут в молчании. Альфа вышагивает чуть впереди, Томас разглядывает вокзальную площадь. Извозчик дремлет на козлах, уткнувшись носом в изъеденный молью шарф. — Прикажете на квартиру ехать? — Спрашивает Новак, толкая извозчика в бок. — Мы приготовили для вас хорошую, просторную. Ее раньше, значит, главный почтарь занимал. Ну, до чисток еще. — А та, где жил прежний комендант? — Удивляется Харма, ступая на подножку экипажа. — Что с ней? — Эта, — альфа чешет затылок. — Занята она. Бесом… комиссаром, то есть.       Томас поднимает брови, но молчит. Новак сконфуженно комкает грязный носовой платок. — В управление, — командует омега. — Объявите собрание. Разыщите войта, аббата и комиссара. Рапорты подготовлены? — Никак нет, — филер теряется. — Ночь на улице, все по домам… — Это не займет много времени, — отвечает Томас и садится у окна. Он и сам не то, чтобы верит собственным словам, но виду не подает. Раздосадованный и нервный, Новак предпочитает ехать снаружи, рядом с извозчиком. Омега прячет кисти рук в рукава кителя, и экипаж начинает движение, подпрыгивая на неровной мостовой.       От вокзальной площади они едут по центральной улице, мимо здания аббатства, запущенного, но все еще величественного, и покинутого на ночь рынка. Освещение скудное — вдоль дороги лишь несколько фонарей с закопченными стеклами отбрасывают слабые, масляные пятна. Лошадь идет не торопясь, осторожно перебирая ногами. Управление Инквизиции — небольшое, трехэтажное здание, выкрашенное к приезду Тома — стоит напротив заброшенной часовни, перед узким каналом, несущим воду из бухты в городской парк. Перед парадным входом караул: двое крепких альф из охранки в строго застегнутых на все пуговицы мундирах. Они принимают парадную стойку и замирают, когда Харма соскакивает на мостовую, придерживая в руках чемодан. Омега отмечает недовольный взгляд Новака, брошенный на караул. Тот даже не пытается его скрыть. Застигнутый врасплох, ночной дежурный неуклюже поднимается на ноги, чашка с чаем вздрагивает, пошатнувшись на столе. — Преподобный? Мы не ждали вас сегодня… — Я уже понял, — кивает Том, борясь с желанием зевнуть. — Прикажите принести горячий кофейник в мой кабинет. Новак, вы послали за членами правления?       Вместо ответа альфа разворачивается и спешит на улицу.       Дежурный провожает омегу на второй этаж. Табличку над дверью успели сменить — казалось, город старательно вымарывает любые упоминания о прошлом коменданте. Томас оставляет вещи у входа и осматривает комнату. Здесь душно и пусто — видимо, никто не использовал помещение по назначению со смерти Адлера. Пока омега оглядывает пустые полки и покрывшийся пылью секретер, дежурный успевает принести кофе и несколько тощих папок в твердых переплетах. — Мы не успели, — оправдывается он неуверенно. — Подготовили не все. Но здесь имеются кое-какие сведения о происходившем в городе. — И о погромах? — Томас внимательно всматривается в лицо дежурного. Тот качает головой. — Нет. Вернее… Они у комиссара. Под личным контролем.       Томас раздраженно хмыкает, но молчит. Дежурный, расценив это как конец беседы, уходит, оставляя омегу в одиночестве. Том обходит кабинет, не торопясь, понимая, что вытащить всех членов правления посреди ночи точно потребует времени. В шкафу Харма находит стеклянную колбу на металлической подставке, засыпает внутрь несколько песчинок голубоватого порошка и вычерчивает поверх нее спираль двумя пальцами. Внутри колбы загорается небольшой, постепенно разрастающийся огонек. Комнату заполняет однородный и холодный магический свет. Теперь становится заметнее, как сильно кабинету необходима хорошая уборка: на полу отпечатки грязных подошв, пыльные полки шкафов, столешница с липкими следами от стаканов. Воздух здесь тяжелый, затхлый. Застоялый. Том открывает нараспашку окна и наливает черный кофе. Остается лишь надеяться, что квартира, подобранная ему, действительно подготовлена.       Аббат и войт приезжают практически одновременно. Оба выглядят сонными и несколько растерянными — их явно вырвали практически из собственных постелей. Аббату за шестьдесят, он худ, невысок, похож на большую птицу на тонких ногах с массивным носом и острым взглядом. Войт — в противовес ему — полный жизни, пышущий здоровьем альфа средних лет, с небольшой лысиной и щетинистым лицом. Крепко сложенный, среднего роста. Он говорит громко и четко, перебарывая сонливость. — Доброй ночи, преподобный! Прошу простить нас, мы думали, что вы захотите отдохнуть после дальней дороги. — Я не устал, — отвечает Томас и кивает на стулья. — Присаживайтесь. Кофе? — Спасибо, — качает головой аббат. — Не в моем возрасте. — А вот я не откажусь, — улыбается войт. — Меня зовут Виктор Беднаж, а это отец Иоанн, настоятель нашего аббатства. — Того, что от него осталось, — поправляет его аббат. Войт кивает. — Того, что осталось. Меня выбрали вскоре после того, как Адлер преставился. Прошлого войта из города погнали, и… — Кто погнал? — Удивляется Томас. — Горожане? — Никак нет, — пожимает плечами мужчина. — Бес и погнал. Начались чистки, погромы… Войта он не просто снял, сказал, что, ежели тот из города не уберется, под суд отдаст. А суд ясно какой — чрезвычайного положения. Сам бы судить стал, и тогда недолго бы жить оставалось бедолаге. Так Юрек — предшественник мой, то есть — семью взял, вещи наскоро собрал, и сбежали куда-то на юг. — Есть что-то в этом городе, — недовольно цедит Том, — чем не занимается уважаемый комиссар? — Монастырем, — отвечает аббат. — К вопросам Епархии он безразличен. Мальчишка считает, что это его город. И вертит нами, как вздумается. — Мальчишка? — Переспрашивает Харма. Войт обеспокоенно оглядывается на аббата, но тот продолжает, абсолютно спокойный. — Мальчишка. Он, пожалуй, ваш ровесник.       Внизу, под окнами, слышится возня. В тишине засыпающего города каждый шаг похож на гулкие удары по мостовой. Томас подавляет желание выглянуть наружу. Сидит, выпрямив спину, проходясь глазами по сухим строчкам рапортов. Войт замирает, спрятав взгляд в фарфоровой чашке, весь его доброжелательный настрой и разговорчивость исчезают. Аббат равнодушно молчит. В кабинете повисает напряженная тишина, нагнетаемая все сильнее с каждым новым отзвуком тяжелых сапог, звучащим в коридоре. Так, наверное, бывает в камерах смертников, думает Томас, когда кого-нибудь уводят на казнь. Все молятся, чтобы в этот раз пришли не за ним, хотя каждый понимает, что и ему, рано или поздно, будет уготована эта участь. Когда дверь с шумом распахивается, омега вздрагивает всем телом: не столько от неожиданности, сколько для того, чтобы снять нервное оцепенение. Комиссар действительно оказывается его ровесником. Высокий, в помятой повседневной форме охранки — его звание угадывается разве что по наличию погон вместо витых наплечных шнуров. Светлые соломенные волосы выбиваются из-под небрежно сдвинутой на затылок фуражки. Китель расстегнут, на темном войлоке кое-где виднеются влажные пятна от начавшегося дождя. — Доброй ночи, — недобро говорит альфа, переводя взгляд с войта на аббата. — Какого черта это не могло подождать до утра?       Томас выжидающе молчит. Альфа зевает, поправляет пряжку ремня и по-хозяйски идет к столу, заметив кофейник. — Доброй, Шипка, — протягивает войт. — Ты припозднился. — Я? — Усмехается альфа. — Какая жалость. Где новый комендант?       Он смотрит на Томаса так, словно бы только что его заметил. — А ты кто? Его секретарь? — Томас Эллиот Харма, — омега выпрямляется в полный рост, но даже так ему приходиться задрать голову. — Комендант. А о вас я многое успел услышать. — Вот как, — улыбка альфы становится чуть более искренной. — Яннек Шипка, комиссар и начальник охранного отделения города. Мне сказали, что комендант довольно молод, но я не подумал, что настолько.       Томас хмурится, но, тем не менее, про себя отмечает, что комментарий Шипки касался исключительно его возраста.       Не пола.       Они обмениваются рукопожатиями.       Беседа длится дольше, чем ожидал Харма. За полгода отсутствия коменданта и главного инквизитора город наработал собственные механизмы управления и контроля за магиками. Яннек определенно не нравился ни войту, ни аббату, но оба они отмечали общее: с его приходом уровень преступности заметно снизился. Пускай и при помощи исключительно методов силы и стращания. Томас, имевший классическое семинаристское образование, не мог согласиться с такими способами, но молчал, внимательно выслушивая каждого. Войт жаловался на постепенно ухудшающуюся экономическую ситуацию: только что закончилась торговая блокада Сераторета, а неурожай на полях Нармы заставлял новых беженцев пребывать с другого берега. Лимхард находится в уязвимом положении, он не сможет подготовиться к массовому переселению так быстро. Вместе с простыми людьми может хлынуть волна незарегистрированных магиков, и для их контроля снова потребуются суммы и ресурсы, которыми казна не располагает. Томас слушает внимательно, несмотря на то, что знает: все услышанное необходимо делить пополам. Беднаж чересчур превозносит значимость их городишка, он никогда не был крупным торговым сосредоточением севера (или просто крупным и заметным хоть в чем-то). Аббат говорил про стабильность Лимхардского прихода и тоже — пускай меньше — о деньгах. Горожане — в основном, зажиточные — щедро жертвуют на восстановление монастыря, но этого все равно не хватает. Пару лет назад совет попечителей высказывал идею о восстановлении часовни, но сейчас стало понятно, что средств хватает только на то, чтобы держать ее, что называется, «на плаву», не давая развалиться окончательно. Вопрос веры в городе был стабилен: прихожане посещали службы, ходили на исповедь и исправно присылали рапорты в аббатство. При этом существовала и другая сторона медали: город держался в страхе. Бесспорно, замечательно то, с каким благочестивым рвением люди заполняли скамьи на службах, но последние месяцы так сильно отразились на помыслах и чувствах горожан, что, казалось, еще немного, и они будут писать доносы на друзей и соседей, только бы те не написали на них. — Люди озлоблены, — заключил отец Иоанн. — Мы все находимся на вершине пиритовой кучи, дожидаясь, когда кто-нибудь бросит спичку. А все знают, как хорошо горит пирит, правда, Шипка?       Комиссар меняется в лице. В его темных, почти черных сейчас глазах загорается и так же быстро гаснет нехороший огонек. — Двум смертям не бывать, не так ли, Святой Отец? — Альфа скалится. — Но вы, несомненно, правы. Пирит горит потрясающе. Советую как-нибудь оценить. — Отлично, — прерывает их Томас. — Когда-нибудь господин комиссар обязательно отведет нас посмотреть на это. Но сейчас — раз уж мы все еще тут — я бы хотел послушать отчет, касающийся безопасности и мер, предпринимаемых охранным отделением.       Альфа усмехается. За неимением еще одного стула он сидит на краю письменного стола, опершись спиной о стену. — Подробные отчеты по регистрации магиков я предоставлю вам завтра. С сентября, усилиями охранного отделения, удалось полностью ликвидировать практически все группировки, что осуществляли деятельность на территории Лимхарда. Во многом благодаря тем самым доносам, что так не понравились Святому Отцу. Мы остановили приток серы, провозимый на торговых судах. За период отсутствия коменданта смертная казнь была применена сорок шесть раз — отчеты по каждому делу я так же предоставлю завтра. — По какой причине вы не принесли их мне сегодня? — С нажимом спрашивает Томас, и Шипка пожимает плечами. — Меня, видите ли, вытащили не из дома. Но я очень сюда спешил.       Они обмениваются тяжелыми, понятными без слов взглядами. Томас думает, что, будь он не так опытен и искусен в магии, шар света в стеклянной колбе давным-давно начал мерцать от напряжения. — По какой причине вы заняли квартиру предыдущего коменданта? — По такой, — комиссар чуть подается вперед, улыбаясь одними губами, — что прошлый комендант помер, а Престол никак не мог прислать кого-то взамен. Если вас не устраивает ваше новое жилье — пожалуйста. Я готов обменяться без промедления.       «Гарь», — думает Том. От него пахнет гарью и цианидом. Не от одежды или волос — от самого альфы, как пахнет молоком от младенцев. — Уже поздно, — с напускной легкостью говорит Томас. — Я думаю, мы закончим на сегодня. Господа.       Он поднимается из-за стола и протягивает руку членам правления. Те кивают. Войт и аббат выходят в спешке, опасаясь, что комендант может передумать. Шипка задерживается в дверях. — Что нужно сделать, — говорит он с ядовитой усмешкой, — чтобы в ваши годы получить в управление целый город? — Убить, — абсолютно искренне отвечает Том, не изменившись в лице. — Они зовут вас Бесом. Почему? — Вы, наверное, и сами уже поняли. Знаете, чем пахнет Тот мир? «Знаю, — снова думает Томас, — Гарью и цианидом». — Завтра, после шести, меня ждут на приеме у семьи Мицкевичей, — вместо ответа говорит Харма. — Сопроводите меня? Я не имею ни малейшего представления о том, где это и чего ждать. — С удовольствием, — соглашается альфа, и Томас не понимает, говорит он серьезно или ерничает. — Доброй ночи, господин комендант. На прощание он салютует двумя пальцами и, выпрямившись, быстрым шагом покидает кабинет.