И были они Нареченными...

Двери открылись медленно, с заунывным, рыдающим скрипом. А потом захлопнулись с ужасающим лязгом. И в тот же момент молодая женщина лет тридцати, завидев в отдалении кого-то, поспешно оправила волосы, махнула рукой и весело крикнула: — Здравствуйте, Борис Федорович! Но затем она обернулась и другим, властным и снисходительным взглядом, поглядела через плечо. При этом светло-карамельные пряди волос упали ей на плечи, полились шелковистыми ручейками. В усталом лице была светлая красота и то звенящие вдохновение, которое выделяет истинного Творца из толпы всех прочих. Она улыбалась задорно и весело. — Сейчас я вам все покажу, пташки, давайте сюда, — сказала она, взмахивая руками. — И поживее. За ней следом вошли двое молодых людей — парень и девушка — не то чтобы вчерашние выпускники столичных университетов, но ещё порядком зелёные. Тяжёлая дверь хлопнула так, будто собиралась перерезать идущую чуть позади девушку надвое. Тонкие девичьи губы в ту же секунду чуть дрогнули и с них слетело ласковое: «Твою ж мать». — Сергей? — между тем певуче спросила молодая женщина, протягивая руку. Юноша поднял взгляд воспалённых, заспанных глаз и кивнул головой. Они обменялись рукопожатиями. — А вы?.. — Кристина, — поспешно откликнулась его спутница — фактурная, хорошенькая блондинка. — Но я бы предпочла просто Крис. Если можно. О, как я рада нашему знакомству, Виктория! Много слышала о вас и вашей удивительной актерской игре! Виктория слегка удивлённо, но ласково поглядела в ее светлое личико. А затем невольно проследила взглядом как качаются висюльки длиннющих серёг. — Конечно, я буду звать вас так, — кивнула она. — Пойдёмте за мной. И она осторожно взяла Крис под локоток. Сергей удивлённо моргнул, видимо, не до конца поняв ситуацию, но покорно последовал за стремительно уходящими девушками. Однако, не успели они пройти и десятка шагов, как Виктория повела плечом, привлекая внимание. Крис поглядела назад — взгляд ее обратился к невысокому мужчине, примостившемуся у окна и увлеченно с кем-то беседующему по телефону. — Кто это? — спросила она, припомнив, что Виктория на входе с этим мужчиной уважительно поздоровались. — Это Годунов, — со значением откликнулась та. — Тот самый. У Крис глаза полезли на лоб. — Сам Грозный здесь? — тихо-тихо спросила она. Виктория усмехнулась. — Должен сегодня быть, — степенно сказала она. — Ведь вы, милочка, удачливы — подошли под его стандарты. Вы что, кстати, заканчивали? — ГИТИС, — ответила девушка. — А мой спутник из Высшего Театрального. Мы совершенно случайно с ним познакомились. Он несколько странноват, вы не находите? Я пообщалась с ним минут двадцать, пока мы вас ждали… Он геймер, немного тряпка, не знает ни черта и, кажется, временами покуривает… — Вот как, — сказала Виктория, занятая своими мыслями и, кажется, не слышавшая рассуждений спутницы. — ГИТИС, значит?.. — Да-да, именно его — отозвалась Крис, слегка задетая невнимательностью бывалой актрисы. Они помолчали. — Скажите, — вдруг произнесла, будто вспомнила что-то, Виктория. — Вы… Вам случайно не знакома фамилия «Басманов»? Крис удивлённо вскинула брови. — Басманов? — переспросила она. — Федька Басманов? Я помню его, мы вместе учились… А что? Виктория странно усмехнулась. — Вы скоро все сами увидите — сказала она. Они миновали пролет, прошли по коридорам, да и вообще, одним махом обошли всю ту часть, которая является «святой святых» и не доступна взгляду обычного человека. — Значит так, — продолжала Виктория, энергично жестикулируя. — Вы оба. Пока помалкивайте и слушайте меня — я немного введу вас в курс дела. Расскажу о людях, о нравах… А вы просто постарайтесь не наломать дров. — Да, это было бы обидно, — весело поморщилась Крис. — Верно же говорю? Последняя фраза была адресована Сергею, который плелся где-то на расстоянии трёх шагов от живых и бойких актрис; он покачивался, несуразно худой и длинный, меланхолично лупая глазами. И, по всей видимости, немного смущался. Для каких целей отобрал его Грозный — Крис понять так и не смогла. У гениев свои причуды… — Ааа… Да-да — вяло и скомкано отозвался нескладный паренёк. Крис усмехнулась. — Расскажите о Грозном, пожалуйста, — тихо попросила она, вновь оборачиваясь к Виктории. — Вы ведь… работали с ним, верно? Плечи последней невольно дрогнули и распрямились, но лицо помрачнело. А губы поджались. — Скорее уж НА него, — кисло призналась она. — И ещё на одну, нашу всеобщую, неожиданность… Ну, это не так и важно. Она натужно захохотала. — Ладно, девочка, слушай внимательно. Грозный — человек суровый и жёсткий, с ним не прокатит то, что спускают с рук другие, знакомые тебе режиссёры. — То есть, он запрещает все? — хмыкнула Крис. Но Виктория не разделила ее веселья. — В общем-то, ты права. Грозный запугивает абсолютно всех… Но зато мы оказываемся «элитой» в глазах посторонних. Ты ведь тоже так считаешь, да? — А разве нет? — осторожно и несколько нервно спросила Крис. — Разве Грозный не гений и его… Имя не приравнивается к очередному шедевру новаторской мысли в театральном искусстве? Виктория помолчала. — Так-то оно так, — медленно, как-то неуверенно сказала она наконец. — Да только не все. Нас превратили в стаю вечно голодных, диких зверей, грызущихся друг с другом за возможность посидеть у ног хозяина!.. Те, кто работают с Грозным, теряют себя. Они ни в чем уже не уверены. Они трясутся за свою карьеру. Видишь ли… Головы у нас летают чаще, чем все остальное. А те, кто вкушают мгновения славы, отдадут все, чтобы выкинуть конкурентов. Крис потрясла головой. — Не понимаю… — озадаченно приговорила она. И тут на губах Виктории появилась горькая, злая улыбка. — Скоро поймёшь, девочка. Она уверенным движением ладони толкнула дверь. А за ней оказался довольно просторный зал, полный народу, будто разворошенный муравейник. В уши вошедшим ударил гомон человеческой многоголосицы — создавалось впечатление, что говорили тут разом. А молчать попросту не умели. Зал был огромным, холодным как глубокий колодец. Он был просторен, светел, но пуст. Только широкие окна вверху, большие, светлые зеркала поверх закрашенных стен и полы, жирно блестящие лаковым покрытием. Люди ходили и говорили, не останавливаясь ни на минуту. Кто-то уже репетировал, кто-то нервно тряс сценарием, верткая девчушка у стены пила кофе и неестественно мелко тряслась, у фронтальной стены разучивали жутковатые фигуры альтернативного танца… Короче говоря, жизнь била как кровавый фонтан из артерии. Крис мялась в дверях, невольно ослеплённая и оглушенная этим праздником жизни. Сергей нервно икал, прячась за девичьи спины. Одна только Виктория ощущала себя как рыба в воде. — Эй, там, на «Беде»! — крикнула она кому-то, заразительно хохоча. — Подрули сюда, подруга. И сценарии прихвати. Птенчики у нас! Тут же из толпы вынырнула девчонка, худая, конопатая, со скуластым личиком и торчащими в разные стороны косами. В руках она держала скрепленную стопку листов. — Вы же знаете куда и зачем пришли? — полушутливо спросила она у насупившейся Крис, так как в отличие от Сергея она хотя бы подавала признаки жизни. — Ну само собой! — вскинулась та. Девчонка тряхнула косами и засмеялась. — Ну-ну, не бухти, подруга, — заулыбалась она. — На сердитых воду возят. — Это Катька, — представила конопатую Виктория и не удержалась, хихикнула. — Она хорошая, но чумовая. Не сердись, детка. Она получше других будет. И в частности, получше дружка твоего, Басманова… А затем она добавила нечто нечленораздельное, Крис не разобрала точно, но слова подозрительно были похожи на «чтоб его». — Кстати о нем, о Басмашке, Викуль, — Катька скрестила руки на груди, нагнулась, заговорила серьезнее и тише. — Ещё не являлся, сволочь. И на звонки не отвечает. — Вкрай обалдел, — откликнулась Виктория, нервно закусывая губы. — Звезда ещё, блин. — Да он-то звезда, — досадливо вздохнула Катька. — Его сам Грозный звездой считает. А если так, наше мнение и не учитывается. Все равно он сиять будет, пока не сгорит весь. — Это-то не сгорит. Грозному к полтосу уже, а тут такое сокровище. И о любви в уши поет. Этот нас, скорей, всех схоронит. — Тоже верно, — Катька провела рукой по плечам, как если бы мёрзла. — И, чёт, Санька долго нет. — Здрасти, — удивилась Виктория, невольно поправляя пушистые волосы. — А он чего? Но взглянув на растерянную и заметно нервную Катьку, вся побледнела. — Ты думаешь… — Сама, блин, помнишь. Они ж с Федькой насмерть сцепились. А Санёк его шалавой назвал, ещё много… всякого наговорил… Ну и зад надрать обещал, чтобы не так сладко блядствовать было. Виктория передёрнула плечами. — Зря он так, конечно, — со вздохом сказала она. — Зря. Можно подумать, это — один-единственный пидор на сцене. Да ещё и Грозный… За такие высказывания нахрен слететь можно. Но по лицу Кати стало понятно, что шоу ещё не закончилось. — Знаешь, — боязливо сказала она. — Анюте Санька звонил… Короче, ему не жить. Он бухой был, короче… сильно побили Басмашку. Толпой подкараулили, уж не знаю где и как. Побили. У Виктории лицо пошло пятнами. — Прикольно, — только и сказала она. — Жаль Санька, но как бы мы все тут не слетели… А ему уже вряд ли поможешь. — Кто он, этот Санёк? — раздражённо спросила Крис, которой надоело стоять в стороне. — Он, вообще, тоже типо звезда, — рассеянно ответила конопатая Катька. — И самомнение выше небес. Я с ним с института знакома. Всегда ведущие роли играл, любимчик баб и публики. Но человек хороший. — Но теперь уже нет… — трагично влезла всё ещё бледная Виктория. Катя кивнула. — Видимо, теперь уже нет. В смысле, теперь уже не звезда. Они с Басмашкой давно друг друга не переносят. Ну, с тех пор, как этот чернявый Санька с Олимпа подвинул. Такое и не прощают, конечно… — тут лицо ее замерло, будто она что-то вдруг поняла. — Погоди-погоди, Викуусь… В каком это смысле, «дружок»? Детка, ты что это, с Федькой Басмановым дружбу водишь? Виктория ловко влезла в беседу. — Из ГИТИСа девка, — усмехнулась она. — Вишь, молодая. Они с этим… вместе учились, короче. — С Басмашкой что ли? — присвиснула конопатая Катя. — Ё-мое, сестра, крепко… — Да, училась, — поморщилась Крис и отступила от Катьки. — А че? Нас целый курс таких. Катя и Виктория хрипло расхохотались. — Вас, может, и много, а Феденька-то один. Ты, детка, погоди, не дуй губы. Покрутись тут, погляди на него, как заявится. —… Галочка, ты щас умрешь! — дополнила речь подруги Катюха. Крис в негодовании топнула ногой. — Трещетки! — возмутилась она. — Может мне кто-нибудь объяснить, что за хрень происходит? Что такого в Федьке? Я его помню, да, красивый пацан, распиздяй, правда. О его похождениях слухи ходили. Но играл ахуенно, по другому не скажешь. Я его партнёршей на дипломной была. Я помню! И никто из нас так не мог! Он так отыграл, что и не скажешь, что больной вышел на сцену! Никто из нас больше не смог бы жить своей ролью, когда от слабости на ногах еле стоишь! Актрисы медленно переглянулись. — Ты, малышка, права, — наконец сказала Виктория, тщательно подбирая слова. — Актер он хороший. Но человек — никудышный. Гнилой, понимаешь? И в его защиту не очень-то и кричи. Ему наплевать будет, его-то есть кому покрывать. А с тобой что будет, если против тебя весь коллектив повернется? То-то и оно. Не любят тут Федьку. — Но почему?!.. — Сволочь он! — неожиданно зло плюнула Катька. — Все знают, что и несчастья, и сломанные карьеры на его совести! Ты, девка, не горячись, а чужие разговоры послушай. У бывалых людей спроси. Тут каждая шавка знает, с кем Федька по вечерам уезжает, на чьи деньги живет, каким путем дорогу прокладывает и почему Грозный талантливым ребятам карьеру обламывает… — Что? — тупо переспросила Крис. Она уже не злилась, только нервно думала о словах бывалых актрис и пыталась понять — что же, черт возьми, здесь происходит?! — А, знаешь, сделает что-нибудь Федька, а его упрекнут, — Катя вдруг заговорила совсем шопртом, испуганно озираясь. — Или кости ему перемывать начнут, как мы. Но заиграются, оскорбят Федьку, или ещё что, а тот опасность для себя углядит… Знаешь что будет? — Что будет? — А Феденька к Грозному сядет, обнимет так ласково, на плечо головку положит, а сам шепчет плаксивым голоском: «Вот тот, тот и этот про меня говорят, слухи пускают, жить не дают, да и тебя, солнце мое ясное, за глаза поносят…». А потом некоторые ребята вынуждены из Москвы уезжать и за копейки в неизвестных театрах работать, или куда подальше идти… Грозный их уже в глазах окружающих так очернил, что не сунешься. И баста. У Крис глаза полезли на лоб. — Да ну… — протянула она, невольно подумав, что все это похоже на какой-то неслаженный бред. — Чтобы Грозный, и кого-то послушал?! Да как… Не может такого быть. — Да в том-то и дело, что Федьку он слушает, — печально усмехнулась Виктория. — А тот и рад: ахренел уже от собственной безнаказанности. — А что особенного в Федьке, что он с самим… на короткой ноге? И тут же Крис с удивлением заметила, как скривилась конопатая Катька, как зло и презрительно, цинично блеснули ее глаза. Рядом усмехнулась Виктория. — Да скажи ты уже этой девочке, Кать… Видишь, молодая ещё, связи не видит? — Царский фаворит он, ясно тебе? Особенный. Не чета нам всем. Крис хотела было спросить как это так понимать, хотя ей в душу и закралась неприятная мысль… — Катька, мать твою налево!!! Катя скосила глаза на часы и испуганно охнула. — Девууули, давайте-ка шевелиться, после обеда наш царь должен пожаловать. А дел ещё… Ууу! И она стремительно скрылась в толпе. Виктория вздохнула и опять поправила волосы. — Ну, что стоите, родные? — обернулась она к «новобранцам». — Вот сценарий. Там все расписано. Давайте, шуруйте к своим, репетируйте. И да, обратной дороги не будет. На это Крис лишь насмешливо улыбнулась. … По истечении трёх часов она ощущала себя так, будто по ней проехался самосвал. Раз сорок, не меньше. Каждую клеточку тела давило, сердце глухо стучало в груди да и вообще, смерть стояла под боком. А из зеркального отражения на Крис смотрела замученная девица, мокрая, с красными пятнами на щеках, встрепанная и еле-еле живая. А главное действо — оценивающие око Грозного было ещё впереди. Что тоже оптимизма не добавляло. И уверенности в себе тоже. Крис, отпущенная на перерыв, уже ненавидела «царя» Иоанна Васильевича, его злоебучие (уж простите!) идеи, Гумилева, сюжеты о людях, грехе, безумии, дьяволе — и прочие радости Бытия. Короче, она едва соображала что к чему. А потому, не сразу заметила, что вокруг опять что-то творится. Оказалось, уже второй час светит кислой с похмелья рожей печально известный Санёк — красивый и холодный, идеальный претендент для исполнения роли Базарова. А ему все сочувствуют. Санёк-таки проспался, осознал ужас положения и теперь ждал расплаты. Слухи была правдивы — Федьке Басманову действительно начислили рожу. — Он, конечно, мудак, но и мы хороши, — вздыхал Санёк через каждые две минуты. — Головой бы подумали… У этой сучки теперь, небось, все ебло в синяках… Не только. На Санька смотрели как на покойника. Все присутствующие отводили глаза и стремились уйти — в глазах людей была безысходность. Молчала и Васечка — белокурая девочка-ангелочек, плакала. С Федькой они давно были несколько… на ножах. Как выяснилось позже, Васька с Федей спала. Не долго, за место, имея при том грудного ребенка на руках от сидящего наркомана… Но расстались они крайне паскудно. На что белокурая девочка сразу же нажаловалась брату. Он, этот брат, был вместе с Саньком в прошлый вечер. Наконец-таки, спустя пару лет, он нашел случай высказать Федьке в лицо все то, что у него наболело. А наболело немало. Короче, страх и ужас — безжалостный фаворит вполне мог отыграться на ней. Все понимали, что пока Федька будет лечиться, кое-какие роли отыграют вместо него. А такого плевка в душу царская сука безнаказанным не оставит. Не сможет. Крис цедила водичку, а в голове у нее работали вычислительные механизмы. Она понимала, что нужно что-то менять. Нужно попытаться выжить… Федька же смог? А она была на него очень похожа. Они были похожи сильнее, чем казалось с первого взгляда. — Явился — не запылился — вдруг хмыкнул кто-то, и все разом всколыхнулись, замерли. Повисла оглушительная тишина. Крис закрутила крышку бутылки, звук получился таким громким, что она сама испугалась. А потом подняла глаза — увидела. И все стало понятно. Он стоял, привалившись к стене, вроде бы тонкий и незаметный, но невольно привлекающий досужие взгляды. Его лицо (действительно, бледно-сиреневое от синяков и чёрное в районе глаз) тем не менее было прекрасно. Но красота эта была мраморно-ледяной и ужасной в отсутствии чувств. Казалось, Федьке Басманову глубоко на все наплевать; более того, ему до ужаса скучно. И только глаза, темно-синие, холодные как омуты черных болот, полуприкрытые длинными стрелами ресниц, хранили смертельную угрозу всему человечеству. Федька был опасен для всех, кто осмелился бы идти против него. Это была его пожизненная, древняя роль. Крис чуть привстала, с интересом разглядывая его ленивую, изненженную фигуру — так ведёт себя только тот, кто глубоко уверен в собственной власти и не боится, что его однажды затмят. Федька-то и раньше умел быть звездой, но теперь, расцветший, дорого одетый и восхитительно-наглый, он не блистал, он властвовал. Он не был царем по праву рождения, он не пришел к этому с годами — нет. К двадцати шести годам он научился править, получив власть из надёжного, проверенного источника. Из рук царя Грозного. Федька медленно цедил какой-то витаминный коктейль из стильной бутылочки и, казалось, всем своим видом смеялся: «Молчите, твари? Страшно? И правильно! Я здесь власть, суки! Я ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ». Пару минут артисты смотрели на Федьку, напряжённо и нерешительно. Тишина била по щекам наотмашь. А Басманов лишь лукаво щурил глаза и бессовестно ухмылялся. — Федя, почему так поздно? — спросил кто-то, видимо, из «уполномоченных». Басманов медленно-медленно допил свой коктейль и метко запустил бутылочку в урну. — Федор Алексеевич, — с ласковой полуулыбкой поправил он. — Я спал. Спасибо за заботу. Крис так и задохнулась от такой вопиющей наглости. — О, вы ещё здесь, — притворно удивился Басманов, отыскав глазами Санька и Васеньку. — Вау… Он оттолкнулся от стены и будто бы поплыл, полетел по комнате, верткий и гибкий. Все в нем дышало роскошной, пороком дышащей наглостью. Тонкие губы улыбались зловещей улыбкой. — Господа! — театрально произнес он, медленно разводя руки в стороны, как делал это в прошлых веках, когда блистал камнем-топазом на царских пирах. —Все мы хорошо знаем Александра и Василису… можно похлопать. Долгое время они были нашими друзьями, соратниками, родными!.. Мы все были дружной семьёй, делили радость и горе, так сказать, старая гвардия, опытные, боевые друзья… Да. Но, к сожалению, ничто не вечно под луною. Мне тяжело сообщать вам об этом, но однажды птенцы улетают из гнезда… Александр и Василиса покидают нас. Добровольно. По собственному желанию. — Тварь бесстыжая! — вдруг услышала Крис тихий, полный брезгливой ненависти голос. — Так бы ему глазюки и выцарапала… Но тут же другой звук, громкий и тонкий, — истерический женский плач, прорвал омерзительную тишину. Это плакала Вася, захлебываясь слезами, не будучи в состоянии больше их сдерживать. Крис окинула взглядом ее тоненькую, хрупкую фигурку, всю дрожащую как в лихорадке… и отвернулась. Поглядеть в личико бедняжке у нее не хватило смелости. — Федор… Федор Алексеевич!.. Пожалуйста!!! — надломленный, резкий от рыдания крик внезапно сорвался, затрепетал подстреленной птицей. — Ф…Ф…Федор Алексеевич!!!.. Нет! Крис сцепила руки в замок. Ей стало дурно. Все происходящее напоминало средневековую казнь, нравы ушедших, кровавых эпох. Но это была и пугающая современность. Крис затошнило. От последней мысли стало лишь хуже. Федька, словно дикий кот, мягко ступая, пошел навстречу рыдающей Васе. Толпа расступалась перед ним, люди отскакивали как от чумного и постыдно прятали взгляд. И это было ещё ужаснее, ещё омерзительное. Крис в негодовании тряхнула головой. Теперь она и одновременно понимала странные разговоры бывалых артисток, и злилась, и испытывала жгучую жалость. «Но как… почему?.. — медленно и мучительно соображала она. — Как это случилось? Почему?.. Почему Федя ведёт себя так… Нет! Он не может быть настолько безжалостным… Тогда почему его так ненавидят? И почему никто не вступится?..не отрезвит его?!» — Пож…пожалуйстааа! Нет… Не надо… Не надо… Я не смогу… — рыдала между тем Вася, шатаясь как пьяная и пытаясь бежать навстречу Басманову. Двое молодых людей удерживали ее за руки. Крис фыркнула и подняла взгляд. Лицо Васи было покрыто красными пятнами, опухло от слез, дрожало. Светлые волосы напоминали воронье гнездо. — Федор Алексеевич… Дорогой…п.пож… пожалуйста… Не надо… Не делай…не… Не говори ЕМУ ничего… Не говори!!! — Василиса нечеловеческим усилием доверенного до отчаяния существа вырвалась из хватки оторопевших актеров и бросилась под ноги Федьке, схватила его тонкую руку и прижала к лицу. — Я не смогу…не могу…мне нельзя… Мне нужно это место! Нужно…нужно…нужно… ПОЖАЛУЙСТА!!!.. Я ведь погибну…ребёночек у меня…и брат ещё только…никого у нас нет… пожалуйста…помогите…не надо… не надооооо!.. И она разревелась с удвоенной силой. В толпах артистов произошло шевеление. — Мерзавец! — невнятно неслось с одной стороны. — Сволочь! — вторили другие. — Безжалостный…загубит девчонку… — Сироту не пожалеет… — Э, да скольких он уж так вот сгубил. Помните?.. — одергивали их. Но, видно, слишком велика была власть Басманова в театре. Слишком высоко вознёсся он над толпою людей. Никто не смел ему прямо перечить. Он стоял прямой и красивый, отчужденный, и так страшно, неестественно ледяной. И только губы мелко дрожали. Крис поглядела на него с лёгким прищуром, пытаясь предугадать…а может, просто понять — что в жизни так надломило Басманова? — А когда подруга твоя, — хрипло проговорил он, и сильный голос разнёсся, повис в тишине зала. — Алечка… Грязью меня поливала, когда говорила обо мне всякие непристойности, м? Ты ведь ее поддержа-ала. Ты же соврала, Вась. А меня роли лишили. А я из-за тебя самого Грозного подвёл. Ну, а теперь братик твой… Тут Федька поднял вторую руку, на запястье которой был наложен толстый слой гипса и сунул ее в зареванное лицо Васи. —… Братик твой, — сладко прогтворил он, но синие глаза будто бы превратились в лёд. — Меня поколотил, с Сашенькой вон, поймали и поколотили. Ты рада, Вась?.. Девушка замотала головой, вся дрожа и тоненько всхлипывая, попыталась отстраниться, но Федька цепко схватил ее за подбородок и не дал уйти. — А вы все? — продолжил он, небрежно мотнув головой. — Да-да, вы!.. Тоже так думаете? Рады, небось, что опять Федька, что Федьке попало, что Федька с роли слетел? Жде-ете. Я ведь знаю, что вы все думаете про меня! Ведь вы святые, вкладываетесь, вкалываете, кровью и потом имя себе добываете. А Федька злодей. Федька ваши роли ворует. Федька лжет. Федька враг человечества. Таких как Федька отстреливать надо. Федьке стоит лишь ноги раздвинуть, и все получает. Гробовое молчание было ему ответом. Басманов хинно осклабился и дёрнул на себя личико Васи. — Думаешь, я от всего застрахован? — выдохнул он, почти вплотную придвигаясь к ней. — Думаешь, если меня Грозный имеет, я могу ему планы запросто рушить? За три месяца до премьеры?! Он сказал это так тихо, что кроме мелко дрожащей девушки никто ничего не услышал. А та от изумления даже на минуту перестала рыдать. Но Федька уже выпрямился, и лицо его по-прежнему было равнодушно и хранило отпечаток под кожу въевшегося превосходства. — Зачем мне жалеть тебя? — спросил он, с силой отбрасывая Васю прочь. — Ты же меня не жалеешь. И никто из вас не жалеет. — Федор Алексеевич… — плаксиво, но уже измученно и отупело-покорно пробормотала она. — Нет… Федор Алексеевич… Крис резко встала. Ее щеки горели огнем, в глазах была злоба. — Оставь ее! — громко сказала она. И тут же испугалась той реакции, которую произвели на окружающих эти несчастные два слова. Лица людей превратились в маски настолько абсолютного ужаса, что не по себе стало. Вдруг, тут как в средневековье за подобные выкрики головы рубят? Краем глаза Крис обнаружила, что Федька весь подобрался, как хищник перед прыжком. От него снова повеяло этой ледянящей душу угрозой — аурой человека, чья безнаказанность не подвергается сомнению. Тот, кого ненавидят и кто питается этой ненавистью, превращая чужое омерзение в источник собственной силы. Федька… Да нет, другой. Федор Алексеевич Басманов, спокойный и хладнокровно-расчетливый, стоял перед ней. Черные кудри, отросшие и завившиеся ещё гуще, ещё прекрасней, вились по тонко вырезанным плечам. На бледном, равнодушном и страшном какой-то внутренней тьмою лице блестели глаза — два синих топаза, два величайших сокровища… Два страшнейший проклятия для смертных сердец. Одет он был просто, свободно, да, разумеется, дорого — Крис достаточно смысла в моде, чтобы распознать элитные бренды. И прикинуть, сколько лет упорного труда, сколько каторжных работ носит на себе тунеядец Басманов. Доподлинно известно, что Москва была Третьим Римом. Была. Когда-то очень давно. При царе, Иоанне IV, она была наследницей Византии. Тоже была. Москва — многолика, она умеет сбрасывать кожи. И сейчас она — порочный, загнивающий Вавилон. Это город пороков, где все так сюрреалистично, неестественно смешно, неправильно, пошло… Где есть лабиринты каменных человейников, душных, убийственно безликих, с похожими на гробы комнатушками; и есть другое: великолепный Москва-Сити, блещущий массивом футуристического неона, есть роскошные апартаменты, дорогой алкоголь и томная лень во взглядах. Москва — Вавилон, город контрастов. Здесь все одинаковы, все люди… Но нет, все не так. Здесь есть живые скелеты, люди с тусклыми глазами и мертвыми лицами, которые ничего не помнят и не понимают. Их тесный мирок — дом, метро и работа, каторжная работа за копейки. Несоизмеримо жестоко. А есть и другие. Те, чья повседневная одежда стоит как несколько сотен чьих-то зарплат. Выскочки. У которых отродясь гроша за душой не водилось. Чьи ровесники, одноклассники и знакомые живут свои серые жизни и не видят выхода из безнадеги удушающей бедности. Им светит так мало, что странно держать в голове — Федька Басманов когда-то был таким же, одним из миллионов таких. Но Федька тратит деньги без счету, играет в ведущих театрах шутя, разборчив к предлагаемым ролям и все, что ему требуется — вовремя сесть на колени к Грозному, посмотреть жалобно и на весь мир наябедничать. И пока она размышляла, Федька успел подойти. Его цепкие, белые пальцы впились Крис в подбородок и властно задрали лицо кверху. — Какие люди, — цинично улыбнулся Басманов, но глаза его оставались безжизненными. — Здравствуй, Кристиночка, рыбка моя. Много ролей насосала? Крис перехватила его руку и чуть усмехнулась. — Кто бы говорил, Федь. Последний холодно рассмеялся. — А ты меня с собой не ровняй, — посоветовал он. — То, что в этой жизни имею я — никому из присутствующих и не снилось. Взгляд Крис невольно упал на запястье. Матово поблескивал корпус часов, полускрытых рукавом рубашки. Maurice Lacroix. Сомнений быть не могло. И девушка сделала вывод, что Федька в общем-то прав — такой уровень никому и собравшихся ни в жизни не светит. — Ну так что, рыбка, — принебрежительно-ласково продолжил Басманов, медленно заправляя выбившуюся прядь Крис за ухо. — Расскажешь мне, как другу, о причинах подобного милосердия? Не припомню в тебе искреннего человеколюбия. — Не называй меня так, — поморщилась Крис. — Мне не нравится. — Как скажешь, рыбка, — плотоядно усмехнулся Басманов. — Ну, не заставляй меня ждать. — Зачем тебе это? Федькины глаза сощурились и Крис на минуту почудилось, что в их глубине промелькнула глухая, беспощадная ненависть. — Потому что, рыбка, так выглядит жизнь. Он помолчал, чуть скривился, а затем приблизил свое лицо к девичьему уху и ласково произнес: — Каждый из них мечтает меня уничтожить. Раздавить как змея. Сломать мне жизнь. Половина спит и видит момент, когда я упаду и расшибусь, останусь не у дел надоевшим любовником, в котором больше нет смысла. И в этот момент каждая вторая ярая моралистка попытается встать на мое место… лечь под нашего царя-батюшку всея поприща театрального и ноги пошире раздвинуть. — А ты не боишься, что однажды это произойдет? — так же тихо спросила Крис. — Нет — уверенно откликнулся Федька. Крис задумалась. — Не трогай ее, прошу. Не зли толпу ещё больше. Федька снова скривился. — Меня бы давно в лоскуты изодрали, если бы не боялись поплатиться за это. Возможно, ты сама поймёшь правила этой игры… Через какое-то время. Крис кокетливо (насколько позволяла неудобная поза) улыбнулась. — Не хочешь мне рассказать, а, Федюш? Тот злобно осклабился. — И получить нож в спину? Нет, рыбка, я тебе не союзник. Крис печально вздохнула. — Отпусти, — сказала она наконец. — и Васю не трогай. Ну Федь, ну что тебе стоит?.. Не тронешь? Федька вскинул точеную бровь и с минуту всматривался в серьезное девичье личико. — Ладно, — слишком легко согласился он и пренебрежительно, будто боясь запачкаться, оттолкнул от себя Крис. — Валяй. Ну тебя нахрен. Нашлась ещё святая заступница. — Слышишь, Вася, — хмыкнул он, медленно разворачиваясь к измученной рыданиями девушке. — Заступилась за тебя рыбка. Можешь прекращать мазать сопли. Василиса вновь всхлипнула. — А что сказать надо? — продолжал глумиться Басманов, чуть склоняя голову на бок. — Спасибо… Федор Алексеевич!.. Спасибо!!!.. И она бросилась было к нему. — Ей вон спасибо скажи, — раздражённо поморщился Федька, но в следующую минуту в глазах его мелькнуло злое веселье. — В ноги упади и руки целуй, как издревле меж нами водилось. Давай, Васенька. Или в провинции пожить захотелось? — Федя! — негодующие воскликнула Крис. — Прекрати этот цирк, живо! Басманов надменно вскинул голову. — Федор Алексеевич, рыбка, — коротко усмехнулся он. — Мы с тобой давным-давно не друзья-однокрусники. Но ещё успеется обкашлять цену моей нежданной уступки… Да, кстати. Если с Грозным мирно разрешить эту проблему не выйдет — вы втроём отсюда вылетите быстрее, чем успеете что либо понять. Так-то. Всё ещё рыдающая Вася бросилась к Крис и покорно облобызала ей руки, задыхаясь от душащих слез. Гордость, как видно, она давно уже поглотила. — Перестань, сейчас же! — воскликнула Крис, резко отстраняясь от жарких, трясущихся губ. — Где твое достоинство, а? Перестань! Вася! А вокруг уже все шумели, галдели, перекрикивая друг дружку, делились свежими впечатлениями. Гул нарастал, со всех сторон к Крис сбегались люди. Ее трогали, тормошили, о чем-то спрашивали, старались обнять, или же просто глазели — в общем, вели себя так, будто она являла собой долгожданного заступника всех униженных и оскорбленных. Сама Крис же догадывалась, что ни Грозного, ни его фаворита лучше не злить. Проживёшь дольше. …Случайно оказалась она в коридоре — насилу вырвалась. Кажется, бросила не особо уверенно, что ей позарез нужен глоток свежего воздуха и пошла блуждать в темных коридорах, пахнущих пылью, воском и какой-то древней, мудрой серьёзностью. Там было довольно прохладно, и, что уж скрывать, жутковато. Тусклые лампы еле-еле освещали пространство, нагоняя таинственности, загадочной жути. Из углов, казалось, глядели хмурые домовые, маски выглядывали из шкафов, страшные рожи глазели со стен да пыльно поблескивали зеркала, издеваясь, кривясь, искажая пространство. Крис шла, неловко ежась, и думала о том, как всё-таки странно и глупо устроена эта жизнь. И как злы, как слепы все эти люди, готовые разодрать Федьку в клочки. И как покорно-пугливы они в своем понимании, что за спиной ладного юноши стоит кто-то действительно очень могущественный. И он тот, чье имя со страхом и трепетом смакуется уже которое десятилетие губами глупых и посвященных. Коридоры мелькали как ленты, свиваясь в кружево, а она все бесцельно блуждала, невольно возвращаясь к нему, к Федьке Басманову, к его глазам, насмешкам, к его недоступному высокомерию, насквозь пропитавшему красивое, аристократично возвышенное лицо. И не могла приказать себе остановиться. — И что? — вдруг услышала она суровый, бархатный голос, насквозь пропитанный ядовитой, уничтожающей властью. Крис моментально замерла, кровь заледенела у нее в жилах. Ей стало мучительно страшно. Ей захотелось бежать. — Говори, василёк. Что с еблом, что с руками? Ну, живо! Крис на цыпочках, превозмогая себя, приблизилась к повороту и заглянула за угол, где резко брал в сторону коридор. Ее взгляду предстало весьма любопытное зрелище. Чуть поодаль, в кругу тусклого света, стояли двое. Один из них — юный и воздушный, как языческое божество, оказался ни кем иным, как Федькой Басмановым собственной персоной. Он стоял боком к Крис, скрестив на груди руки и, кажется, несколько злился. Во всяком случае, выражение его лица, насколько можно было разглядеть, выражало одну сплошную досаду. Рядом же, повернувшись к нечаянной свидетельнице спиной, стоял высокий, статный мужчина: широкоплечий, видный, с горделивым разворотом головы и истинно царственной осанкой. Он был не то чтобы стар, нет; но уже и не молод. Волосы тронула седина, фигура и манера держаться выдавали наученную опытом зрелость, да и голос принадлежал скорее властному, солидному мужчине, чем какому-нибудь сопляку. Крис не могла видеть его лица, — свет лежал неудачно: высветлял лишь серебристо-темный затылок и мягко обрисовывал красивый пиджак, явно пошитый на заказ и умопомрачительно дорогой. Крис сдавленно вскрикнула и зажала себе рот рукой. Сомнений не было: рядом с Федькой стоял сам блеск и ужас современного театра — царь эпотажных постановок и громких скандалов, страшный богач и, в целом, не то чтобы добрейшей души человек — Иоанн Васильевич, называемый «Грозным». Раньше Крис видела его только на фотографиях и новостях, но теперь в одну минуту признала. То была сила непревзойденного царского обаяния. — Я не смогу выступать, — ровно сказал Федька Басманов, но взгляд его стал настороженным. — Во всяком случае, пока не восстановлюсь. Видишь же че с рукой? А у меня ещё нога едва ходит — врач сказал, то ли просто какая-то хрень, то ли кость дала трещину… Короче, второе. И ребра ноют — ни вздохнуть, ни пернуть, пардон, за прямоту. Все, Вань, блядь, приехали. Накрылся твой Гумилев и мой дьявол. Крис даже толком не успела оценить произошедшие в следующую минуту — вроде все стоят неподвижно, но вот тишину прорезал оглушительный звон пощёчины; и Басманов отскочил в сторону, пошатнулся, запоздало хватаясь за щеку. Сам Грозный сделал шаг вперёд, схватил Федьку за тонкие плечи и встряхнул как тряпичную куклу. — Только посмей, сученыш, — прошипел он, не скрывая своего раздражения. — И пойдешь наравне со всеми в массовку играть. Или забыл уже каково это, на прожиточный минимум существовать? Назад, на макароны, потянуло? Кто тебя, тварь, содержит, кто тебе дал все, кто с тебя, суки неблагодарной, пылинки сдувает, м? Хочешь посмотреть что будет, если ты опять меня подведешь? Он тряхнул вновь худое федькино тело, но тот вдруг вывернулся, отскочил, озлобленный, встрепанный, похожий на битого палкой зверька. — Так, значит?.. — процедил Басманов, ожесточенно отплевываясь от лезущих в лицо кудрей. — Вот так, Вань? А почему я терплю это все, ты напомни-то, а?! Может, уйти мне… СОВСЕМ, раз я вроде ручной обезьяны тебе? А то интересно оно получается: чуть какая новость прошла — Федя, чуть хуйня и непруха — Федя, чуть кто-то роль упустил — опять Федя, поди, перед Грозным опять ноги раздвинул… И пожизненно так… Все Федя, и Федя, и Федя! Один Федя. И бить надо тоже одного Федю — он же плохой, он заслуживает… Ты бы, Вань, что ли спросил для начала — как я, что со мной, нормально ли все? Не-ет же, и он туда же! Придти не успел, поцеловать приличия ради, а руки уже распускает! А я ведь тоже живо-ой, Вань… Мне ведь тоже больно и плохо… Я ведь всем сердцем за успех твой… Я… Вань… Я ведь не первый год уже в коллективе твоём, понимать должен… Ты от меня все имеешь, а мне в лицо едва не плюют… Ты обещал мне, Вань, обещал, обещал!.. Ты говорил, что по-другому все будет. А опять все по-старому, опять меня каждая дворняга загрызть мечтает, опять я кругом виноват… За что мне все это?! Крис не увидела, но скорее даже просто почувствовала, как нахмурился Грозный. И вместе с ним сами воздух в напряжении замер. — Погоди-погоди, — строго сказал он, вновь подходя к Федьке. — Почему «все Федя»? Что произошло? Кто посмел тебя тронуть?! И по мере того, как страшным звоном наливался его голос, Федя то ли притворно, то ли черт его разберёт — вздрагивал, говорил все тише и тише, плаксивее. Слезы дрожали в мелодичном, ласковом голосе; Крис казалось, что есть, а этом какой-то завораживающий магнетизм. — А ты у них спроси, — обиженно буркнул Федька. — У Санька, у Вяземского своего, у Васьки Грязной тоже… И ещё у некоторых, перечислять заебешься. Они тебе все расскажут! Как Федька им поперек горла встал, как он ноги перед режиссером раздвигает за роли… — Да говори ты толком! — раздражённо выпалил Грозный. — Избили меня, Вань. А тебе хоть бы хны… Лицо Грозного разом ожесточилось, замерло. — Кто?! Федя помолчал, словно запнулся, а потом медленно обвил напряжённые плечи Грозного руками, устроил подбородок на чужом плече. Его губы дрогнули и он тихо-тихо зашептал что-то на ухо Иоанну Васильевичу. — Ноги их здесь больше не будет, — сурово произнес Иоанн, спустя пару минут. — И другим наукой: никто чтобы… никто, Феденька, на тебя руки поднять не смел! — Кроме тебя? — хмыкнул Басманов, насмешливо и обвиняюще разом. — И мою руку тоже останавливай — вздохнул Иоанн, спустя несколько минут тишины. Крис медленно-медленно, балансируя по краю стены, чтобы ни звука не издать, развернулась и пошла прочь. Ей вдруг стало неприятно и страшно — не дело всё-таки вот так вот подглядывать. Да и что не говори, Грозный с Басмановом — за такие номера пришибут, не заметят. Она старалась идти как можно быстрее, на ходу размышляя о произошедшем на ее глазах. Событий, как и впечатлений, в принципе, было чересчур много. Все это нуждалось в более детальном осмыслении, чем несколько минут обратной дороги. В зале Крис сразу же отыскала конопатую Катьку. — Расскажи мне о Грозном, — без предисловий попросила он. — И о других расскажи… О Федьке. О каждом в отдельности. Катька оправила косы. — Что именно тебе рассказать? — вкрадчиво поинтересовалась она. Крис на секунду задумалась. — Все! — произнесла она наконец. *** Дверь в спальню отворилась со скрипом. Грозный осторожно заглянул внутрь, плохо осознавая что именно там надеется увидеть. Но реальность все равно оказалась неожиданной и будоражащей воображение. В области «а не дать ли Федьке пизды». В просторном, довольно уютном помещении тускло горел высокий торшер. Шторы были задернуты так плотно, что ни единого лучика света не проникало с улицы. Постель была частично разобрана, и Федька дрых в коконе одеяла, полулёжа на горке подушек. На тумбочке красноречиво возвышалась практически пустая бутылка кристаллообразной формы. В тусклом свете блестела огромная буква «М», а чуть ниже стояла витиеватая марка: «Mortlach». А в мраморной пепельнице рядом сиротливо валялось шесть или семь окурков. Грозный присвистнул и осторожно протиснулся в комнату. Скинул на стул пиджак, расстегнул пуговицы рубашки, подумал, снял и бросил на невысокий столик ещё и часы. Замер на секунду, глядя перед собой размыленным взглядом; потёр ладонью лицо. Сзади послышалось невнятное шевеление. — Час ночи, Вань — сонно пробормотал Федька Басманов, не открывая глаз. Грозный отнял руку от лица, но поворачиваться не спешил. — Опять пьешь? Федя коротко захохотал. — Опять пью. Запрещаешь? Грозный криво хмыкнул и вдруг развернулся к Федьке лицом, натягивая строгую мину. Насупил кустистые брови. — Запрещаю. Пару минут они выжидательно молчали, глядя друг другу в глаза. Потом Федька лениво хмыкнул и махнул рукой. Губы Грозного дрогнули. Сперва он ещё старался сохранить сердитую и строгую мину, но потом не выдержал, как-то неуклюже, полуласково улыбнулся. Федька стрельнул голубыми глазами из-под черных ресниц и протянул к Грозному руки. — Иди сюда, а? Че стоишь как не родной, Ва-ань?.. Грозный заворожённо потянулся к Басманову, коснулся ладонью тонкой, прохладной руки. Федька кокетливо усмехнулся и потянул Иоанна Васильевича к себе. — Так в честь чего пьянка? — спросил тот, позволяя Басманову усадить себя на постель. И тут же, не удержавшись, провел кончиками пальцев по тонкому лицу, шее, ключицам, придвинулся ближе. Его губы осторожно коснулись мягкой, по-прежнему девичьей щеки, разукрашенной синяками. — Больно? — спросил Грозный тоном человека, который очень плох в утешениях и заботе. Федька поморщился. — Обидно, — признал он, тряхнув головой. — Ненавидят они меня. С самого первого дня. Я такого дерьма с опричных времён не встречал. Вроде, смотришь: современные люди. А как только увидели, так — понеслась душа в рай… И опять все по-прежнему. Только раньше изъяснялись изящней. А теперь, все до блевотного тривиально: «пидор», «мудак», «сука бесстыжая», «меркантильная блядь», «подстилка», «царская шлюха»… И все в том же духе. Ей богу, Вань, такое чувство, что я один в этом театральном аду интимные связи имею. Грозный ласково погладил его черные кудри. — А напился-то ты чего? В первый раз что ли?.. Подожди, Федь, тебя и вправду зацепило? Иоанн Васильевич развернулся, ласково повернул лицо Федьки к себе и пытливо вгляделся в тонкие, живые черты. Губы Басманова дрогнули. — Да так, не важно, — резко хмыкнул он, отводя взгляд. — Заебался я, Вань. Вроде и похуй, но и злость временами берет. Знал бы ты как бесит эта тупая ненависть и постоянное желание на мое место впихнуться… Я успею встать на ноги? — Успеешь. Федька вновь насмешливо улыбнулся. — Я тоже так думаю. Ведь кому ещё, если не мне дьяволом быть? Фоньке Вяземскому, что ль? Не смешат пусть! — Я выбрал тебя, — мягко сказал Грозный, но в глазах его блеснули опасные искры. — Ты и будешь. Никого больше на эту роль не пущу — они мне только всю задумку сломают. Федька хихикнул и игриво повел плечами. — И чем же я заслужил столь лесную похвалу, м? Грозный властно обнял его сзади, прошёлся губами по шее и обнажённому плечу, сминая хлопковую ткань футболки. Шелковистая кожа Феди отдавала чем-то сладковатым. — А кому как не тебе? — хмыкнул он, неспешно скользя рукой по тонкому телу, погляживая узкие бедра. — Не родился ещё второй такой, Феденька. Дьявольски красивый, обворожительный, порочный, но восхитительный этим, искушающий и искусительный… Являющий собой нежность и злость, недоступность и мягкость, сочетающий жестокую, паскудную натуру со способностью быть чутким и ласковым с кем-то конкретным… Притягательный, удивительно притягательный, умеющий подчинять себе и завлекать в сети… Разве не таков дьявол? Федя довольно улыбнулся и откинул голову назад, прижимаясь к плечу Грозного. — Ты всегда будешь носить корону, пока другие завистливо обсуждают каким путем ты ее заслужил. И мы оба знаем об этом. Федька протянул руку и провел пальцем по колючей щеке Иоанна Васильевича. — Однажды все они поймут, что ты не просто снимаешь мое тело за деньги и роли, и у них разорвется жопа… Спать хочется, Вань. — А нефиг на ночь глядя глушить коньяк за шестнадцать зелёных косарей. Ты, Федяша, всё-таки редкой наглости сука. Федя сполз чуть ниже, облокачиваясь на колени Грозного и утыкаясь лицом ему в руки. — Так за то ты меня и любишь — весело хмыкнул он. — И верно. Они помолчали. Федька подремывал, свернувшись калачиком будто большой кот; Грозный задумчиво гладил его по голове, накручивая на ладонь мягкие кудри. — Устал? — спросил вдруг Басманов, нарушая тонкую тишину. Грозный хмыкнул, но как-то натужно. — Заебался я с ними, со всеми, — досадливо плюнул он. — Выблядки сраные. Все мозги вытрахали своей волокитой. Федька приглушённо хмыкнул. — Чем сегодня светлый ум твой был занят, великий мой царе? — смешливо улыбнулся он. — А если серьезно, куда, зачем и с кем? — В Крокусе ставить будем, — произнес Грозный, спустя пару мгновений раздумий. — Но мне нужно дохуищу всего поменять, под себя сделать… Не, бля, понимаешь, эти козлоебы уперлись, прости Господи!.. — Договорились-то? На губах Иоанна Васильевича появилась насмешливая полуулыбка. — Ещё бы, Федюш. Уже к перекройке приступили. Сегодня же! Федя засмеялся. — Я так понимаю, ты, Вань, сначала всех матом покрыл, потом просто послал, а потом кентам позвонил… — В общем-то, отслюнявить долю тоже пришлось… — Но я прав. — Но ты прав. Как и всегда, Федя. Басманов ласково потерся щекой о грудь своего Нареченного. — Игра стоит свеч, — уверенно кивнул он. — Это и правда станет шедевром. И они вновь замолчали. Грозный досадливо скинул с плеч рубашку и лег рядом с Федькой, лениво целуя его. Басманов неразборчиво хмыкнул и повел головой. — Я ждал тебя — вдруг произнес он, прислушиваясь к тишине. Грозный горячо мазнул губами по пахнущему шампунем затылку. — Но ведь дождался? Федька вздернул точеную бровь. — А ты не зазнавайся, эй! — хмыкнул он, оборачиваясь и лукаво стреляя глазами. — Погляди на него, а! Царь! Да я тебя… Он схватил подушку и кинул ею в лицо Иоанну Васильевичу. Грозный в мгновения ока подскочил, перехватил руки Басанова за тонкие запястья и опрокинул на простыни, навис сверху. — Ну, цветок, и кто же из нас зазнается? — Гляди-ка, опять ты получаешься… И он нежно прищурился, позволяя губам Грозного блуждать на своем лице, прикусывать и тут же зализывать кожу, приникать губами к губам… И вновь и вновь позволять языку проникать внутрь, рукам ласкать, а губам шептать нечто не слишком разборчивое. Потому что кому же еще, как не Иоанну Васильевичу Грозному знать то, чего другие не знают? И кому ещё, как не ему видеть «паскудную тварь» Федьку Басманова способным на ласку?