И были они Нареченными...

В роскошных ресторанах Москвы любой вздох денежного клиента — немыслимый праздник. Федя равнодушно наблюдал за стройненькой официанткой, которая услужливо бросилась за бокалом шампанского. Буквально, по щелчку пальцев — как услужливая собачонка. Забавно. Он чуть склонил голову на бок. Противоположная стена была оформлена громадными зеркалами — Федя глядел на себя и думал. Из блестящей поверхности на него отстраненно смотрел холеный юноша, Аид, сама ночь в одном отражении. Тот, кто восхищает и манит. Тот, кто привлекает внимание. Тот, на кого украдкой поглядывает практически каждый. Да и как не смотреть? Гордый и недоступный как наследный принц — этот блещущий ледяной красотой спутник Грозного тянул за собой сплетни и взгляды. Время шло, их замечали вместе все чаще и чаще, слухами земля полнилась. А общество, кажется, замерло — ждало новостей. Ждало официального подтверждения. Или возможности с мстительным наслаждением обосрать продажную блядь — Басманова. — Ты же почти закончил учебу, — вдруг заметил, как вспомнил, Иоанн Васильевич. — Так? Федя медленно повернулся и поглядел на него. Затем чуть изогнул бровь и перевел взгляд на стол, в чужую тарелку, где покоился едва тронутый завтрак. — Да, все так, — наконец сказал он. — И если я умру — это будет на совести… Все равно на чьей, но будет. Пережить бы экзамены. — А, переживешь, — махнул рукой Грозный. — Будь проще — все закончится через месяц с хвостом. И полетишь… — Прямым рейсом в пизду, — огрызнулся Федька, предусмотретельно понижая голос — приличное общество, чтоб его. — У меня ебаный, блядь, диплом не дописан, нам спектакль ставить через месяц, сука… А ты говоришь быть проще! У меня уже глаз дёргается от этого «Урашимы», а ты заливаешь про «проще»! — Так, а главная роль чья? — зачем-то спросил Иоанн Васильевич, растерянно блуждая взглядом по зале. — Моя, Вань, моя, от того и бешусь. — Оставь, Федька. Ты бы на другое не согласился… Япошку, значит, играешь? Интересная мысль. Даже ей позавидовать хочется. — Не верю, — усмехнулся Басманов. — Что бы ты, и завидовал? Ха! Ещё скажи, боишься, что меня у тебя уведут? Да ты ж там царем сидеть будешь! — Значит, всё-таки в МХАТе играете? Договорились? Федька кивнул головой. — Договорились, — эхом повторил он. — А ты у нас… типо приглашенного гостя, ага? Вот, Вань, как ты это устроил? У них же есть свой режиссер. А ты?.. Грозный хмыкнул, стирая с лица скучающую гримасу. В его темных глазах мелькнули властные искры. — А я буду следить, — тягуче проговорил он. — Чтобы на тебя, мой дорогой, особо внимательно не смотрели. Да и других звёзд чтобы не попытались забрать, мало ли… Посмотрю, прикину. — А я? Грозный властно усмехнулся. — А ты, Феденька, — неспешно кивнул он. —Наконец-то будешь моей главной звездой. Басманов привычно тряхнул головой, отчего собранные лентой в хвост кудри забились тугими змеями. — Хорошо, — степенно согласился он. — Обкашляли. А что ты про меня миру скажешь? Тебя ведь спросят об этом… Рано или поздно. «Рано», Вань, спросят. И что, ты так возьмёшь и ответишь, что я твой любовник, все серьезно, закрыли все нахрен пасти? Взгляд Феди был холоден и отстранён, впрочем, как и ставшее фарфоровой маской лицо, и вся звонкая, как струна, фигура. Он год от года взрослел, напиваясь расцветающей красотой, но вместе с тем, заледеневал окончательно. Им можно было любоваться издалека, вблизи же существовал риск обжечься от ледяных языков пламени. — Отвечу — возвращаясь к напряжённому равнодушию, кивнул головой Иоанн. Федя передёрнул плечами. Девушка-официантка поднесла ему шампанское, и он, поблагодарив ее кивком головы, отпил крошечный глоток. Едва обмочил губы. — Ты почти не ешь — заметил Грозный. — Я спал полтора часа, Вань, — обвинительно хмыкнул Федька. — Я хочу передознуться энергосами и кофе, а не жрать через силу салат и яичницу. Уж извини. — Я тебя однажды запру и заставлю поспать — пригрозил Грозный. Федя выдавил кривую улыбку. — Только после защиты. Заберу свою корочку и вместо выпускного буду спать. А пока — пошли все нахер. Я проклят и обречён… Кофе. Последнюю фразу он произнес тона на два холоднее, присчелкнул пальцами — привлек внимание официанта. Грозный даже не успел взглянуть на этого паренька — с такой скоростью тот умелся. Тишина звенела в ушах, доводя до какого-то омертвелого равнодушия. И он просто смотрел, как Федька быстро глотает кофе. Чуть щурился, рисуя глазами линию губ, покрытую кофейной пенкой. Федя поглядел на часы. — Мне пора, — сказал он, поднимаясь. — Хорошего дня. До встречи. Грозный отмер, поднял взгляд и вдруг резко подался вперёд, схватил Федю за ладонь. Басманов в мгновение ока заледенел, будто снаружи и изнутри выросла ледянстая корка. Он поднял голову, глядя небрежно и пусто. — Отпусти. И отвёл синие глаза, произнес тихо, ровно: — Я не разрешал тебе касаться себя. Отпусти руку. Грозный разжал хватку. — До свидания, Вань. Я напишу тебе, как буду свободен. А затем вышел, не оборачиваясь. … Федя действительно не позволял прикасаться к себе. За исключением моментов близости, о которых объявлял сам. Вообще, все в его отношениях с Грозным напряглось подобно струне. Оказалось в жёстких рамках контроля. Только все аспекты того, что зовётся «доверительно-личным» были теперь во власти Басманова. И он, воздействуя на чувство вины холодными, но начисто лишенными эмоций фразами, поднимался ещё выше, чем был до этого. Чего нельзя было сказать про их с Иоанном Васильевичем отношения. Басманов обернулся и поглядел через плечо туда, в скрытый за массивным фасадом, обилием стекла, бархата и снующей обслуги, зал. Туда, где остался одиноко сидеть за своим столиком Грозный. Но почему-то на душе у Феди стало паскудно. Он замер на месте и горько скривился. Губы дернулись в подобии полуулыбки. — Ты мудак, Вань, — еле слышно сказал Федька, напряжённо вслушиваясь в звук твоего голоса. — Но мне тебя жаль. Правда. Возможно, жаль именно потому, что мудак. Или потому, что свой, потому, что остро нуждается в нем, в Федьке. А находясь рядом ревнует, срывается, пытается подчинить. И в результате — творит новую поебень, которую им двоим потом и расхлёбывать. А может, жаль потому, что вина ест Грозного поедом, а чёртово клеймо расползлось на пол-тела, и жалит, грызет, давит. Возможно, все сразу. В кармане вяло брякнул и затрезвонил мобильник. — Да? — насмешливо произнес Федя, принимая звонок. — Федюш, — нежно пропел в трубку девичий голос. — Ты можешь приехать? Нам с тобой надо сцены прогнать, помнишь? Федя щелкнул пальцами, развернулся и поплыл прочь летящей походкой. Он хорошо понимал, что от него хотят все что угодно, кроме прогонки сцен. — Помню-помню, — откликнулся он. — Куда мне подъехать, Крис? Крис радостно прощебетала адрес какой-то кофейни, Федька благополучно пропустил адрес мимо ушей (ну бывает, отвлекся). Пришлось спрашивать снова. А потом плюхать к жеманной партнёрше в Калашный переулок. И по пути нервно хихикать, прокручивая в голове название: «Skuratov Coffee». Кстати, можно бы сказать пару слов про эту партнёршу, раз уж все равно она позвонила и внепланово заняла воскресное утро своей персоной. А раньше мы с ней не не встречались. Ее звали Кристиной, но она предпочитала называть себя «Крис». При этом поджимая губы и томно мурлыкая в нос, будто уже блистала в софитах преданных взглядов фанатов. Федька мог закрыть глаза и представить ее себе как живую (разумеется, если бы захотел). У него вообще была мгновенная память на повадки и лица. Итак. Не особо высокая. Фактурная. Серые глаза в обрамлении пушистых, длинных как стрелы ресниц. Чуть вздёрнутый носик. Красивая фигурка, всегда затянутая в модные шмотки. И целая волна золотистых, длинных волос, в общем-то крашенных, но кто к этому придирается? И да, Крис действительно была очень даже красива, но при этом обладала взбалмошным, капризным характером. И даже если бы у Феди был шанс выбирать партнёра самостоятельно — от дамочек с подобным набором заводских настроек он предпочитал держаться подальше. Ибо две суки в семье — это наглядный пример их взаимоотношений с Грозным. Спасибо, такого дерьма нам хватает. Крис сидела за столиком в углу, в подушках, поджав под себя ноги, прямо у кирпичной стены, под гроздями тускло горящих лампочек. И задумчиво тянула кофе из глиняной чашки. На столике перед ней лежали стопки рукописок и распечаток, два блокнота, бликующий черным экранчиком телефон и серебристые блютузники. Басманов вошел в кофейню как в Золотую палату. Мотнул головой, оправил щекочущую ухо прядь, остановил нервно раскачивающуюся серьгу и с размаху плюхнул вещи в подушки. Крис подняла голову. Громадные кольца в ее ушах лениво качнулись. — А вот и ты — сказала она. — А вот и я — хмыкнул Басманов и достал ноутбук. В кофейне было жарко, но в общем-то, довольно сносно. Утро располагало. — Как ты? — вдруг спросила Крис. — Кофе будешь? Федька хотел было отказаться, но кисло поглядел на строчку диплома (может, действительно стоило плюнуть и тупо его заказать?), на мигающую палочку ввода, на счётчик страниц… И сдался. — Давай — вяло сказал он. «Если я выживу — Грозный оплатит мне кардиолога, — мелькнуло у него в голове. — И психотерапевта. Семейного». Он перевел взгляд поверх ноута на надутое личико Крис и приподнял точеную бровь. — Что у тебя стряслось, счастье мое? — спросил Федька, набирая очередную строчку. — Я сралась с хейтерами в Интернете — гордо сообщило «счастье». Сомнительное. — Почему? — рассеянно спросил Федя. Крис скривила ровно накрашенные губы. — Меня обосрали. — А, ну тогда ясно. Тогда бить обязательно надо. Жаль, что не по еблу сразу… Сделаешь заказ? И с воодушевлением вновь защелкал по клавишам. Крис скривилась, однако послушно встала, оправила волну светлых волос и горделиво поплыла к стойке. Федька боковым зрением заметил, как какой-то парень у окна проследил взглядом плавные движения ее бедер и хмыкнул. — Тебе какой? — крикнула девушка, спустя пару минут. Федька поднял глаза от черных нитей строки и увидел свою партнёршу, эстетично-сексуально облокотившуюся на стойку. Короткие, кожаные шорты обтягивали все, что обтягивалось, а однотонные колготки только подчеркивали матовые изгибы стройных ног. — Двойной эспрессо — коротко сказал он. И опять две строки текста, потом любопытство, невольный вопрос — а не умер ли там тайный поклонник девичьих прелестей? Федька поднял голову ровно для того, чтобы увидеть как к нему легко приближается Крис, перестукивая об пол платформой высоких бот. В руках у нее была чашка с кофе, светлые волосы русалочьей волной струились по спине и плечам, на тонкой шее выделялся кружевной чокер. Крис очень напоминала Аманэ Мису. Федька только сейчас подумал об этом. — Ты такой красивый, — сказала девушка, осторожно ставя чашку на стол. — Я пока смотрела — думала об этом… Федька вскинул бровь. — Да? — спросил он, не сводя с Крис пристального взгляда. Та кивнула и улыбнулась. — В детстве мне очень нравился мультик… «Ходячий замок» называется. Ты похож на чародея Хаула, Федь. — Забавно, — сказал Басманов. — Но, пожалуй, ты права. Но только внешне. А ещё на кого? Крис замялась. — У тебя очень характерные черты, — наконец не очень уверенно призналась она. — Как будто, я о тебе слышала… Давно… — В школе на уроках истории? — ехидно спросил Федька. Но лицо Крис вдруг прояснилось. — Ты прав! — сказала она. — Ты похож на какого-то из исторических деятелей… «Интересно на кого…» — мысленно съязвил Федька, по батюшке Алексеевич, Басманов. — Кто придумал эту дурацкую японскую тематику для диплома? — вместо этого раздражённо спросил он, с силой ударяя двумя пальцами на пробел. — Скажи спасибо, что постановка только одна, — кисло откликнулась Крис. — Если ты думаешь, что один с дипломом долбаешься… — Не думаю — одёрнул ее Федька. И сделал ещё один глоток кофе. — Как думаешь, — спросила Крис, что-то помечая в блокноте. — Какой парой мы были бы? В смысле, мы играем возлюбленных в постановке, а… — Ну, мы были бы неплохой парой убийц. И Федька неприятно изогнул тонкие губы. Крис подперла щеку рукой и в ее глазах мелькнул интерес. — Знаешь, что мне напоминает эта сказка? — спросила она. Федька в очередной раз оторвал глаза от диплома и вопросительно поглядел на девушку. Крис весело засмеялась и тихо напела: — Если хочешь быть богатым, если хочешь быть счастливым, оставайся, мальчик, с нами — будешь нашим королем… И пока ее губы тихо шевелились, напевая с удивительной похожестью незамысловатый мотив песенки, она протянула тонкие руки и, обняв одной Федькины плечи, провела другой по его щеке. Ну, точно, русалка. Федя чуть задрал голову и с равнодушным весельем взглянул на девушку. — А королем я быть не против — прошелестел он с интонацией легендарного Капитана Джека Воробья, заправляя Крис за ухо прядь светлых волос. — А красавицу Отохимэ в жены? — кокетливо улыбнулась партнёрша. — Ну, это сложнее, — вновь засмеялся Басманов. — Но тоже можно. Им овладело веселье, звонкое и живое. Захотелось сотворить какую-то ерунду и выйти из образа холодного равнодушия. Просто так. Чтобы развлечься. И чтобы вырваться из душного кокона поджимающих сроков. Лицо Крис было совсем близко, в нескольких сантиметрах от его собственного. Федька посмотрел на красиво очерченные, трепещущие как крылья бабочки, губы. — Очень забавно сближает партнерство, не находишь? — лукаво улыбнулся он. И накрыл девичьи губы своими. Целовать их было… пожалуй, что непривычно. Крис послушно приоткрывала рот, позволяя Федьке орудовать как ему хочется. Ее губы были мягкими, нежными, без намека на обветренность и корочки, отдавали вязким вкусом персиковой помады. Она не пыталась захватить лидирующие позиции, не выливала агрессию в поцелуи… Она просто давала. В ней была та мягкая нежность, о которой Грозный даже не слышал. Та нежность, которая, честно говоря, Федьке бы быстро приелась. Он был мазохистом, он любил пожестче, он любил адреналин и новизну, или, хотя бы, подконтрольную неопределенность. Жить с послушной куклой для него стало бы адом. В этом с Грозным они сошлись как миленькие. — И что это щас было? — удивлённо спросила Крис, чуть остраняясь, но не выпуская Басманова из объятий. — Вживание в роль — хмыкнул он. И почему-то подумалось, что такими темпами (а главное — отсутствием связей у Крис) они ещё пересекутся. И настырная девчонка за роль не только поцелуи в кофейнях дарить будет. А почему Федьке?.. Да просто он к тому времени уже начнет вершить чужие судьбы. Мысль эта оказалась пророческой. … Грозный попросил лишь одно — скинуть фотку Басманова, задрапированного под молодого рыбака — героя японских сказаний. Так сказать, слить информацию. А вечером Федька обнаружил его за кипой бумаг, одной рукой черкающего карандашом что-то в блокноте, другой — вбивающего в ноуте. И причем напряжённого настолько, что аж страшно — как бы не лопнул. — Чем ты занят? — миролюбиво поинтересовался Басманов, а после заметил дальневосточные мотивы, прорастающие в корявых набросках. — Погоди, ты что, нагло спёр идею у выпускного курса ГИТИСа? Грозный хмыкнул и сцепив пальцы в замок, опустил их поверх бумаг. — Всего лишь вдохновился образом ведущей роли, — степенно откликнулся он. — Вряд ли кто-то заметит сходство. — Значит, меня там не будет? — игриво вскинул брови Федя. — Иначе, сходство заметят. Грозный молчал слишком долго, Федьку это молчание, похожее на задумчивость, начало раздражать. — Роль твоя, — наконец сказал он тоном человека, который так увлекся занятием, что напрочь забыл о своем собеседнике. — Там, куда дотягивается моя власть — твоей будет любая роль, только покажи на нее. Федя явственно уловил некую вину, столь часто мелькающую в настроениях Грозного после злосчастных событий лета. И насмешливо прищурился. — Прям на какую укажу? — тихо прошептал он, опираясь руками о кресло и склоняясь к самому уху своего Нареченного. — И все для меня сделаешь? Грозный тяжело вздохнул. — И все для тебя сделаю — уверенно подтвердил он. Федя склонился ещё ниже, изогнулся. В его лице появилось что-то надменно-жестокое, змеиное. — И будешь продолжать делать это, даже после того, как я смогу простить тебя, Ваня? Плечи Грозного напряжённо дрогнули, когда тонкая рука Федьки скользнула по ним. Он сидел, прямой и напряжённый, будто сдерживающий внутри себя безумной силы сгусток энергии. Стеклянные глаза Иоанна Васильевича буравили фронтальную стену. — Буду, — с усилием выдохнул он наконец, импульсивно откидываясь назад и протягивая свою руку к тонкой руке Нареченного. — Феденька… — Хорошо, — дёрнул бровью Басманов. — Я это учту. Но пока я тебя не прощал, Вань. Убери руки. И резко отстранился. Грозный будто бы враз отмер, тяжко выдохнул воздух. Но когда обернулся, взгляд его был высокомерно холодным, равнодушным и пустым. Синие глаза Феди резали ледяными огнями. Минуту они просто глядели друг на друга, утопая в этой звенящей, бьющей по ушам тишине. А потом Басманов развернулся и ровной походкой ушел в другую часть комнаты, где он страдал над своим дипломом, расположившись прямо на полу — уминая жопой медвежью шкуру. В оформлении интерьеров Грозный как был, так и остался средневековым царем и редким оригиналом. Иоанн Васильевич проследил взглядом траекторию падения басмановской тушки. А потом минут десять просто сидел, провалившись в пространство и время. И задумчиво наблюдал, как бегают тонкие белые пальцы по клавиатуре, как нервно мрачнеет юное лицо, как досадливо скидываются со лба черные кудри, как приоткрываются тонкие губы. Федька чуть повернул голову и раздражённо поморщился. — Вань, если надо что-то сказать — говори. Если разговор долгий — отложи на месяц. И, будь добр, прекрати на меня пялиться. Грозный кашлянул и отвернулся, невольно спрашивая себя: куда это задевалась его легендарная гордость? И когда она столь неудачно разбилась о Федьку? Басманов думал только о японских мотивах и расщеплении на атомы постановки «Урашимо Таро». А заодно, о салате с креветками, которым заедал «хождение по мукам» типичного пятикурсника. *** Он сидел перед зеркалом, весь в пудре и блеске. Тусклый свет лампы, покачиваясь на шнуре, освещал еле-еле гримёрку. И Федька, глядя то на себя, то вокруг, был четко уверен — он достоин большего. Это был первый и последний раз, когда он находился в такой обстановке. Когда его как студента, запихнули в какой-то чулан. Из серии: «нефиг человеческие гримёрки пачкать». Ему было нехорошо. Голова чуть побаливала и кружилась. Хотелось полежать, принять ванну, нормально поесть, выспаться, или же проблеваться. Хоть что-нибудь. Но он продолжал сидеть, вяло осматривая себя в кусок битого зеркала. И заодно вспоминал выступление, ядовитый, пьянящий как первая банка пива, адреналин. Счастье актера. И гордое величие, насмешливое осознание, что скоро он взойдет на эту сцену на правах настоящей звёзды. — Ты очень хороший актер, — сказала вдруг Варя, до этого копошащаяся где-то у стола. — Правда. Вот, выпей. А в глазах всё ещё стояли звёзды, кровь стучала в висках и все блестело, мешалось, звенело… У Федьки под носом оказался стакан с какой-то мутной жидкостью. Он поморщился, сделав попытку отстраниться, но стакан подвинулся снова — настойчиво и неумолимо — как судный день. Как Христова чаша. Пришлось пить. И музыка… До сих пор бьёт в каждой клеточке тела. А ещё этот Грозный, гордый, величественный — страх, ужас и причина истерик молодых актеров на сегодняшнем просмотре. Федька видел его лишь мельком, но знал, что все на него молились, а он, истинный царь, критиковал почти всех, но мстительно хвалил Федьку. Особенно, если кто-то другой пытался его зацепить. Басманов зажмурился, частично от лёгкого головокружения, и быстро осушил стакан. На языке остался неприятный, раздражающий горло привкус дохлого мела. Как мел может быть дохлым — Басманов не знал. — Может, — не особо уверенно поинтересовался он у Вари. — Может, все-таки проще два пальца в рот?.. — Ты бы вообще есть прекратил, — хмыкнула она вместо ответа. — Сиди, сейчас полегчает. А потом тошнота, боль и круги перед глазами. И безумная, трепещущая игра, кровью и ужасом, как танец на иглах с вывернутыми суставами… — Сижу, куда же я денусь… — зло буркнул Басманов. И досадливо откинул назад прядь волос. — Резинка есть? — скорбно спросил он, пытаясь оценить насколько сильно пострадали его волосы. За пару часов до этого их безжалостно выпрямили, прижгли утюжком и залили, наверное, парочкой литров лака. Сейчас, упрямо и медленно, некоторые мелкие пряди уже отходили и завивались волной. — И расческа? Все необходимое Варя достала так быстро, что, казалось, сотворила из воздуха. А потом Федька сбежал. Ему было так плохо, что стоять на ногах было невмоготу. Благо, У Варьки оказались какие-то порошки. — Так ничего и не скажешь? — тихо спросила она. — Хотя бы на прощание, что ли? Федя повел бровью и принялся расчесывать жёсткие кудри. — Нет, — просто сказал он, глядя прямо перед собой. — Не скажу. Он закрутил волосы в хвост и принялся стирать с лица обилие краски. Расписные складки белой робы, представляющие из себя часть одежды рыбака средневековой Японии, в плохом освещении казались жёсткими и вырезанными из железа. — Скажи… Ты вообще любил меня… хоть когда-то…хоть немного? Федя скривил губы и опустил взгляд в телефон. От заряда оставалось около пять процентов. Не густо. Не теряя времени даром, Басманов набрал Грозного и зажав трубку между плечом и ухом, продолжил сдирать с себя образ рыбака Урашимо. — М? — содержательно отметился в трубке Иоанн Васильевич. Судя по голосам на заднем фоне, он всё ещё царствовал. — Я хочу блевать, мне сожгли волосы, я не жрал со вчерашнего утра, я не спал три ночи, я идиот, Вань, я в таком состоянии поперся на сцену. Я едва отыграл эту постановку. Я валюсь с ног. Я умираю. — Уебок — мученически вздохнул Грозный. — Забери меня, — жалобно протянул Федя, готовый разреветься и потерять сознание разом — не зря же пять лет жизни в ГИТИСе похоронил. — Вань, забери меня отсюда. Поехали домой, пожалуйста, Вань. — Ты с кем это? — вскинула брови Варька. — Федь, ты уходишь? Федька раздражённо махнул рукой, предлагая ей все осознать и заткнуться. — Ты совсем в лежку или на сегодняшней встрече появишься? — наконец спросил Грозный, после парочки минут тишины. Федя раздражённо цыкнул, вспомнив про «ужасно важную встречу Грозного», куда сходились так называемые боги современного мира. И где Грозный планировал выгодно выехать за счёт красивого, молодого спутника, а заодно уж, возбудить внимание журналистов и сплетни прессы, касающиеся официально представленного миру любовника. Про ужас и кошмар, здоровую бисексуальность, они и так уже лет десять орали на каждом углу. Было б че… — Бля, Вань, просто забери меня из этой дыры, спасибо, — зло фыркнул он. — Мне сейчас нужен душ, лёгкий ужин и человеческая уходовая косметика. Чтобы быть на человека похожим в окружении твоих напыщенных снобов. А не выяснения отношений. — Я тебя уебу — пообещал Грозный и отключился. Красивое лицо Басманова искривила пренебрежительная гримаса. — Вань, ты уже — холодно плюнул он. И принялся быстро, несколько хаотично одеваться. Бросил скомканный костюм на стул, накинул на плечи пальто, проверил наличие телефона и поплыл к двери. — Ты правда теперь с этой… Крис? — донеслось до него. — Я с мудаком-Наречнным, — высокомерно сказал Федька, натягивая на лицо маску злобного холода. — А Крис я даже не трахнул, чтобы под отношения подгонять. И он вышел, громко хлопнув дверью. А пока шел, ждал, находился в промежуточном равновесии — нашел время подумать. В Москве была странная погода, относительно тепло, но, вместе с тем, несло мятным, попадающим лёгкие холодком. Был май, самый конец, приближалось федькино день рождения. А как говорится, в мае родиться — всю жизнь маяться. Маяться Федьке не очень-то и хотелось. А Грозный, казалось, был об этом иного мнения. Последние несколько месяцев, по правде сказать, даже он немного притих. Все больше молчал и косо глядел в сторону своего Нареченного, говорил мягче, безумный характер обуздал, злость сдерживал. Басманов ясно видел: Грозного тяготит произошедшие между ними. И не просто тяготит, а натурально дерет стальными когтищами. Что ж, молодец, Вань, и в тебе есть хоть что-то живое. Молодец. Федя сделал три шага, споткнулся и едва не пропахал носом асфальт. Его замутило с удвоенной силой, по телу пробежала липкая, тяжёлая дрожь. — Ванечка, милый, давай живее, —прошептали его пылающие губы. — Сука. Я же умру тут нахуй. Порыв сухого, острого ветра ударил ему в лицо, как из пылесоса слежалым дыханием хрюкнуло. Федька поморщился и привалился спиной к пыльной стене. Видимо, встречи тоже не будет. Не сегодня. Басманов с детства терпеть не мог болеть. Для него смерти было подобно выпадать из четко простроенных планов, рушить равновесие жизни, становиться вдруг слабым и нуждающимся в помощи. Его устои, его гордость, его ощущение постоянного превосходства над миром этого не выдерживали. Федьку это просто бесило. И он до последнего игнорировал поползновения на болезнь в своем организме. Обычно, случалось нечто следующие: либо он мистическим образом поправлялся и шел дальше; либо болезнь валила его как районный пацан в подворотне. И била до кровавого месива на лице. Когда чуть расплывающиеся, но до боли знакомые, очертания массивного автомобиля показались в поле зрения Федьки, он осознал: пизда рулю. Сейчас ситуация идёт по второму маршруту. Басманов едва-едва вполз на заднее сиденье и свернулся комочком. И машина тут же тронулась с места. И это даже неплохо… Если так рассудить. — Ты там что, помер? — поинтересовался Грозный, видимо, вспомнив, что рядом с ним все ещё молча полулежит Федор Басманов, для которого подобное… Ну, не совсем свойственно. Федя с трудом приподнял голову и на Иоанна Васильевича взглянули темно-лиловые, затуманенные и совершенно невыразительные глаза. Черные кудри слиплись, на лбу выступили мелкие капельки пота. Да и весь общий вид… Был совершенно неутешительным. — Иди нахуй, — едва выплюнул Федька, с трудом формируя слова. — Вань, а?.. Я щас заблюю твои шикарные сиденья, если ты не отстанешь… И он с коротеньким подвыванием свернулся в клубок. Грозный нахмурился и осторожно тронул мелко дрожащие Федькины плечи. Дрожащая рука Басманова развернулась и показала Иоанну Васильевичу средний палец. В этот момент Грозный и понял, что Федя просто переутомился и слегка приболел. Но умирать точно не собирается. С тем и прошла поездка. Федька же, едва доковыляв до дверей квартиры, временами откидываясь целиком на руки поддерживающего его Грозного, ломанулся в ванную. Как заядлый торчок, прости Господи. И его тут же вывернуло наизнанку, благо, хоть в раковину успел вцепиться. Минут десять его выворачивало кишками наружу одной желчью, ибо сблевануть что-либо, когда в желудке что-то тверже кофе и энергетика было позавчера… и являлось крошечным бутербродом… затруднительно. Басманов чувствовал себя так, будто его только что с особой старательностью прокрутили в дичайшем гибриде мясорубки и стиральной машины. Липкий пот градом катился по лицу и спине, слабость давила и отравляла все его существо; Федька чувствовал себя грязным. Он проглотил очередной рвотный рефлекс, вытер рукавом слезы и влез под душ. Хотелось хоть как-то смыть с себя усталость и эту мерзкую слабость. Скрипя зубами, Басманов унял непроизвольную дрожь в теле, сплюнул сквозь зубы вязкую, чуть отдающую горьким слюну и засмеялся. Мокрые волосы упали ему на лицо, прилипли к вискам черными ужами, как продолжение давно затянувшегося клейма. Мягкие, неторопливые струи воды, переведенные в режим «rain», щекотали горящие плечи. И это, в некоторой степени, раздражало. Федька смутно слышал, как звучат человеческие шаги, как приглушённый звук голоса мешается с шипением водяных струй. За стенкой Грозный говорил, видимо, по телефону — не со стенкой же? Нашел место и время. Басманов пошарил рукой — с третьей попытки совладал с негнущимися пальцами и краном. Да так по стеночке и вывалился из душевой кабины, оставляя за собой влажный след. Кое-как завернулся в халат, в очередной раз судорожно сглотнул, подавляя рвотный спазм в горле. И вывалился в дивный, новый мир. «Мир» городской квартиры Грозного встретил его морозной прохладой и тишиной. Шлепая босыми ногами, Басманов прошел по коридору, миновал две комнаты и еле-еле толкнул кабинетную дверь ослабевшей ладонью. Тяжёлая махина слегка приоткрылась. — ФЕДЯ, БЛЯДЬ. Басманову вдруг подумалось, что в кабинет лучше не лезть. И вообще, посидеть пока где-нибудь… в другом месте. А че, тоже как вариант. Главное, чтобы тепло было. Но слинять он так и не успел. Цепкая рука Грозного уже схватила его за шкирку и тащила назад, в кабинет. И при этом краем сознания Басманов улавливал как злой, кипящий возмущением голос, знакомый из жизни в жизнь, костерит его крепко и нецензурно на все лады. Иоанн Васильевич, как котенка, бросил своего Нареченного на медвежью шкуру. Кстати, а в этом закутке было даже теплее. Федька блаженно вытянулся, но только-только успел приоткрыть глаза, как ему под нос сунули стопку чистой одежды и мягкий, однотонный плед (Федька вдруг вспомнил, что материал называется «кашемиром»). — Живо — сказал Грозный своим фирменным тоном, тем самым, коим в шестнадцатом веке приговаривал к смерти неугодных бояр. Басманов без лишних слов понял, что именно «живо» и решил не выебываться. Ну, а мало ли. И пока он обречённо драпировался, Грозный следил немигающим взглядом голодного ястреба. Как будто бы Федька и без него не знал как следует одеваться и заворачиваться в кашемировые тряпки. Хотя… стоит признать, он был даже ему благодарен. Басманова всё ещё мутило, лицо и губы горели огнем, какая-то мерзкая слабость мешала ровно дышать. А в таком состоянии рад будешь любой помощи. Даже если она будет щедро сдобрена матом и оплеухами. Грозный на то и Грозный, чтобы в любой ситуации доказывать правило: «не как у нормальных людей». Федя, кстати, того же поля ягодка. — Зацени скорость, — сказал Иоанн Васильевич, осторожно беря со стола большущую кружку с какой-то бурдой. — Один звонок от начальства, и Годунов в рекордные сроки разыскал все лекарства. Молодец какой. Дорожит своим местом. Басманов вздернул бровь и вымученно улыбнулся. — Иногда мне кажется, что тебе в кайф его мучить, — откликнулся он. — И почти всегда я в этом уверен. Грозный сунул ему кружку в руки. — Все может быть, — хмыкнул он. — Пей, давай, сволочь. Тоже мне, крепкий ещё нашелся. Голодающий служитель искусства… Чтобы завтра был уже как огурчик! — Рик? — хитро сощурился Федька. — Ладно, а если не буду? Если не получится?.. — Будешь, — жёстко оборвал его Грозный. — Я тебе это устрою. Пей давай. Федя попробовал невнятную мешанину и сморщился. — Фу, гадость какая, — посетовал он. — Ты меня отравить удумал, Вань? — Пей, — приструнил его Грозный. — Это лекарство. А сам уже стоял на карауле с таблетками и каким-то сиропом. — Я даже не знаю что хуже: когда ты просто пиздишь, или когда берешься лечить. — Я в тебя сейчас эту хуйню насильно залью! Федька фыркнул и назло вылил в себя одним махом все содержимое кружки. Поперхнулся. Лекарственная хрень пошла носом. — Ну и дурак, — прокомментировал ситуацию Грозный. — Теперь таблетки. Федя возвел глаза в потолок и завернулся в плед поплотнее. — Не хочу. Грозный хмыкнул. — Не буду — моментально отозвался Басманов. Грозный опять хмыкнул. И пока Федька не успел сориентироваться, подскочил к нему, одной рукой зажал нос, другой насильно разжал рот и каким-то неведомым образом ещё и таблетки впихнуть умудрился. — Глотай, сука, Феденька, блядь ты паршивая. Давай-давай. Водички? — Нахуй иди — привычно огрызнулся Басманов и как был, в пледе, гордо прополз через весь кабинет к графину с водой. От манипуляций с таблетками его вновь едва не стошнило. Грозный, чуть прищурившись наблюдал за ним, не трогаясь с места. Как заворожённый следил он за несуразным силуэтом «одеялковой гусеницы», и тут же любовался бледным, но горделивым профилем, черными змеями волос… Федька быстро подошёл к окну, протянул руку и шторы медленно раздвинулись. Лучи неоново-синего, золотистого и беловато-серебряного ударили в комнату. За панорамными окнами тянулись роскошные офисы Москва-Сити, как гигантские, футуристические свечи. Они извивались причудливыми гигантами, внизу вились цветные ленты дорог, а Федька стоял у окна, такой хрупкий, но настолько величественный, что даже больной, в одеяле, он не терялся на фоне этих эпатажных громад. Напротив, он спорил с ними, насмешливо глядя из-под опущенных ресниц. И пока сотни других, уважаемых и обеспеченных, меркли, бледнели в этом заключении громад новой, безлико-роскошной Москвы; он нет, он стоял у окна одной из таких вот, пропитанных завистью и насмешкой высоток, спиной ощущая пристальный взгляд Грозного. И упивался собственным совершенством. — Что, Вань, встреча нам сегодня не светит? — Сиди уж, убогий. Переживут, ничего. И вообще, не стой у окна. Или уже все, проблевался? Температура упала? От таблеточек вштырило? И как назло, Федька ощутил новый приступ тошноты. Он повернулся и медленно пошел к Грозному. Сел, чуть склонил голову на бок. Поглядел, задумчиво, без улыбки. Грозный тоже не рвался беседовать. — У тебя на щеке что-то — сказал он вдруг, когда молчание затянулось. — Где? — удивился Басманов. — Вот тут, — Грозный вроде бы дернулся показать, но передумал и коснулся своей щеки, показывая примерные координаты. — Потри, давай. Федька поморщился и тонкими пальцами провел по лицу. Даже это он умудрялся делать изящно. — Да нет, чуть выше. Федя чуть усмехнулся и принялся водить рукой по лицу. — Опять мимо. Федька осклабился. — Ты в морской бой на моей роже играешь, я не пойму? — прищурился он. Иоанн Васильевич покачал головой, а затем протянул руку и потёр федькину щеку. Тот было отстранился, но затем его лицо расслабилось, и он позволил Нареченному коснуться себя. — Теперь все. Федька с неожиданной силой вцепился Иоанну Васильевичу в плечо, цепко, по-птичьи. Их лица были близко-близко друг к другу, да так, что крупные, угольно-черный кудри щекотали Грозному щеку. — Ты же понимаешь, верно? — тихо и серьезно, на одной ноте, выдохнул он. — Понимаешь все, Вань? Грозный отвёл взгляд и ничего не сказал. — Я не прощу тебя, — грустно и снисходительно-ласково, но с долей цинизма, продолжил Басманов. — По крайней мере, не сейчас. — И прав будешь. Федька чуть повернул голову и в его синих глазах мелькнуло удивление, а само лицо приобрело какое-то новое, заинтересованное выражение. — Ты изменился, Вань, — вдруг сказал он. — Вроде и тот же самый, а нет… Другой. — И как тебе? — Ты не потерян. Подозреваю, что и я тоже. Они помолчали, сидя близко-близко, но одновременно — далеко-далеко. — И ты тоже, василёк. Губы Грозного осветила кривая полуулыбка. — Но ты не веришь мне до конца. — А ты меня не простил. — Да. — Точно. Они опять помолчали, избегая глядеть друг на друга. Затем Грозный вновь поднял взгляд, оглядел Федьку долго и как бы оценивающе. — Искуситель, — полуласково улыбнулся он и двумя пальцами убрал с лица Феди пышно завившийся локон, заправил за ухо. — Дьявол. Федя поднял синие, как драгоценные камни, глаза и весело подмигнул. — Грешник, — в тон своему Нареченному выдохнул он. — Безумец. Их взгляды встретились; и будто бы жгучие искры пронзили биение воздуха. Или же так… показалось? Лицо, глаза, губы Федьки Басманова, такие же, но другие, были так близко, что Грозный глядел и не верил. Будто впервые увидел, прозрел. Будто бы вдруг осознал, что имеет и содержит несколько лет Федю, того самого, своего Нареченного Федьку. Цветок-василек, красивый, но злой, ядовитый, лукавый. Тот, что был превращён огнем всесильного гнева в золу. И которым душа Грозного была убита и проклята. Федя смотрел, склонив голову, улыбался. Смотрел на Иоанна Васильевича Грозного, но без страха, с насмешливой лаской. И медленно накручивал на длинные пальцы пушистую прядь. — Новая жизнь? — наконец спросил Грозный. И тут же добавил: — Новые правила. Федя захохотал и коснулся раскрытой ладонью его колючей щеки. — Дошло наконец, Вань. Ну, хоть так. Уже радует. А затем — несвойственно и смешно — никто из них так и не понял, как это случилось, их губы встретились в поцелуе. Быстром, несколько поспешном — так не похожем на поцелуи борьбы, поцелуи животной, поглащающей страсти. Мягкие губы Феди смеялись. Грозному не хотелось ощущать на них кровь. Только удивляться, что можно серьезно заботиться о губах и доводить их до чертова совершенства. Футуристические огни недоступной Москвы освещали их слившиеся воедино фигуры.