Wasted sunsets

Дубин никогда не был ярым фанатом дождя как минимум из-за с детства плохого зрения. Он любил и любит это время, когда никуда не нужно идти, можно развернуться в одеяло, заварить чай, взять кошку, сегодня, почему-то чуть более беспокойную, и активно нацеленную сделать себе из его кровати гнездо, и делать целое ничего. Дима сидел на подоконнике, как в детстве, забравшись на него с ногами. Он наблюдал за разбегающимися людьми, стремительно пустеющей улицей и крупными каплями, барабанящими по стеклу. Странным было то, что, обычно ощущавший невероятную лёгкость и умиротворение, сейчас он испытывал прилив непонятной тоски. Зябко было. И дело не в полуоткрытом окне и влетающей в него воде. Он не думал, что обычное «переждать дождь», чтобы выйти из квартиры, станет таким мучительным. Непонятное чувство в груди не дало ему заметить влетевшую в дверь подъезда чёрную тень. Август по сравнению с первыми двумя месяцами лета — жаркими, буквально палящими — казался тёплым, приятным и ласковым, когда не жарко и не холодно — как раз идеально, а дождь ещё тёплый. Вот и сейчас Валик с хохотом мчался под ливнем, то и дело вступая в лужи, а иногда даже умудряясь обрызгать негодующих прохожих. Он промок целиком и полностью: карандаш для глаз совсем смылся, а с волос и одежды капала вода, в обуви хлюпало. В конце концов он нырнул в один из многочисленных подъездов вслед за кем-то из жильцов и устроился на лестничной клетке между первым и вторым этажами, уже было достал сигареты, но закурить не получалось: спички совсем размокли. — Ну и хер с ним, — проворчал панк, устраиваясь на подоконнике и только сейчас замечая, что удивительным образом снова забежал именно в Димин дом. Случайности не случайны. Надо бы, кстати, нанести ему визит — соскучился. Дождь шумел где-то далеко, на улице, а Гашпаров провалился куда-то в свои мысли, смотря в окно. Постепенно стихия прекратила бушевать, а до боли знакомая дверь скрипнула и открылась. Это был Дима. — Цыплёнок, какие люди! Калигари моментально просиял, но касаться Дубина не решался: мало ли на лестничную клетку выглянут любопытные соседи. — Ты куда собрался? Там походу снова сейчас польёт. Хотя… может, это и хорошо. Конечно, Валик определенно снова что-то задумал. На улице закапало с новой силой, а панк схватил парня за руку и буквально потащил за собой. — Пошли. Там кайфово. Дождь совсем тёплый, а еще нас никто не увидит. И лучше сними очки. В этот раз сразу побежать не получилось: приходилось вести за руку Диму, который без очков видел чуть больше, чем ничего. Дождь капал на волосы, лицо, затекал за шиворот, в обувь. На улицах почти никого не было: люди прятались. Они могли не бояться. Дима подсознательно боялся, что стоит ему отпустить его руку — и Валик исчезнет, словно мазок акварели, залитый сверху водой. Но он держал крепко, уверенно ведя за собой. Одежда липла к коже, глаза было проще держать закрытыми, обувь была до отвратительного тяжёлой, но волновало это Дубина в последнюю очередь. Дождь и правда был тёплым, ещё теплее — только в груди. Абсурдное, иррациональное, ощущение лёгкости и даже счастья подгоняло, подстёгивало и, чтоб его, считай, ударило крылья. Хотелось громко смеяться, бежать и, главное — не выпускать панковскую руку. Никогда не выпускать. Уже вскоре они завернули за совсем уж безлюдные гаражи, где Валик прижал-таки Диму спиной к стенке одного из них и поцеловал. В этот момент было наплевать абсолютно на все: на капли воды, затекающие всюду, где только можно, на то, что земля совсем размокла и противно чвакала под ногами, а мокрая челка лезла в глаза. С уст срывался заразительный смех вперемешку с поцелуями, а Дубин смешно щурился: очки ему пришлось снять, ведь они все равно не помогли бы под проливным дождем. — Ты такой забавный. С этими словами Гашпаров прошелся поцелуями по шее парня, забрался ладонями под мокрую уже футболку, чтобы погладить чужое тело ледяными уже пальцами, и снова страстно целовал чужие губы, запуская ладонь в такие же мокрые, как все остальное, волосы. Дубин полувозмущённо фыркнул: — Ты видишь во мне что-то забавное? Какая прелесть, что хоть один из нас что-то видит. Может, поэтому всё ощущается так остро? Или, может, в ледяных руках, горячих губах и ощущении свободы и пьянящего счастья, разливающихся по телу? Пальцы у Калигари были действительно ледяными, но так обжигающе ощущались на коже, что Дубин забыл, как дышать и вспомнил только тогда, когда снова оказался под потоком дождя, который, казалось, не собирался заканчиваться. Тем лучше. Больше времени вместе. Валик снова вел Дубина за руку, и они шли, подставляя лица дождю, до обезумения счастливые и влюбленные. Было хорошо, насколько только может быть хорошо людям, которые хотели верить, что их счастье продлится еще долго. Они не знали, сколько времени прошло, когда ливень успокоился. Вот тогда-то подул холодный ветер. Парни съёжились от холода, вздрогнули и побежали к Диме, не сговариваясь: сушиться. Стоило им зайти в квартирку, как Гашпаров снова прижал парня к двери и поцеловал; стянул с него мокрую футболку и отбросил в сторону. По-хорошему сейчас стоило бы развесить и просушить одежду… но кто из них когда делал что-то по-хорошему? У панка так точно были совсем другие планы. Укусить за плечо, потащить за собой в комнату, обнять, чтобы утащить за собой на кровать… …и обнаружить, что там обустроилась кошка. С вполне себе конкретными намерениями. Весь запал и возбуждение тут же как ветром сдуло, но не чувство юмора Валика. — Кажется, сегодня у тебя по плану вместо секса будут его последствия. Не судьба было им сегодня заняться сексом, потому что Котлета внезапно решила: хватит с её человека спокойной жизни, она хочет творить, вытворять и, собственно, этим и собиралась заняться. Дубин похолодел, побледнел и едва ли не скоропостижнулся. Вот было бы весело Валику, если бы у него сердце в тот момент остановилось и вместо парня в объятиях панка лежал трупик. К слову, трупиков Дима не боялся. И перед наркоманами не робел. И даже на маньяка с арматурой бросился, вооружившись фарфоровым чайником (не спрашивайте). Он в Бога не верил, но Христа ради, что угодно, только не это. Ну да, а чего он ждал, выяснив, что кошка у него…ну…немножко беременная. Ещё и парень под ним ехидно посмеивался, подливая масла в огонь. — Смешно тебе? А вот мне не очень. Он готов был кричать во всё горло: «Внимание, сейчас будет истерика». — Валик, серьёзно, я не ебу, что делать, ты когда-нибудь принимал кошачьи роды?! Парень на его ошалевший, полный паники взгляд только рассмеялся и выдал ещё какой-то перл, но он уже не слушал. В голове тревожно пульсировала одна единственная мысль: «Помогите». — Чтобы прямо принимал — не скажу. В детстве у бабушки в деревне видел, как соседская кошка рожает, это считается? Сейчас выбора у них особо не было, так что считалось, кажется, и это. Гашпаров тяжело вздохнул, закрывая лицо руками: какое-то понятие о том, как кошачьи роды проходят, конечно, у него имелось, так что он искренне надеялся, что все пройдет как-нибудь само собой, а вмешиваться ему не придется. Но хотя бы руки помыть на всякий случай стоило, чем он и занялся. Лак, к слову, после прогулки под дождем решил, что это — последняя капля, и слез окончательно, а чтобы сделать новый, нужно было еще в покупной добавить черные чернила. Потом разберется с этим. Валик выдохнул и присел на кровати, наблюдая за кошкой. Котлета истошно орала: кажется, потуги у нее шли полным ходом. Уже было видно пузырь с первым котёнком. — Принеси банку с водой и мягкое полотенце или какую-то чистую тряпочку! Быстро! — буквально рявкнул на Диму Калигари. Знаете как выглядит истерика? Она чем-то похожа на панков. Потёртые джинсы, цепи, вызывающий макияж, чёрный лак для ногтей. У неё в одной руке бутылка пива…нет, чего-то крепче, а в другой — сигарета, от дыма которой можно задохнуться. И она входит в твою жизнь, где бы ты ни был, вальяжной походкой, без стука, только радостно крикнет: дорогой, я скучала! Подойдёт, усядется в кресло напротив, закинет ногу на ногу, прикурит и с предвкушающей улыбкой даже в густо подведённых чёрным глазах, скажет: «Я пришла, теперь — психуй». А все мы знаем что Дима вне работы абсолютно не доминантен, да? Ну, вот он и психовал. Руки трусились, он то и дело ворошил мокрые волосы и поправлял очки, хотелось выйти в поле и заорать, однако в распоряжении была только его служебная квартирка с плохой звукоизоляцией и рожающей кошкой. Рожающей кошке, которой, по словам Валика нужна была моральная поддержка, потому что стоило Дубину унестись за тем или иным предметом, она начинала орать громче. К счастью, нервы были излишними (хотя попробуй тут не нервничать), и кошка отлично справлялась сама: оставалось только контролировать, чтобы все проходило нормально и складывать плаценты в банку: при единственных кошачьих родах, которые он видел до этого момента, несчастное животное сначала съело их все, а потом организм не очень высоко оценил этот инстинкт… в общем, убирать пришлось долго. После четвертого котёнка Валик обрадовался тому, что ему не пришлось вытаскивать застрявших малышей или проводить какую-нибудь реанимацию. А еще, кажется, все закончилось. Панк смог судорожно выдохнуть и вручить Дубину окровавленную простынь с указанием застирать, а потом — отправиться мыть руки. — Поздравляю, многодетный папаша. У Дубина на кровати появилась новая жизнь. Дошло до того, что он с перепугу вжался в напряжённо наблюдающего за процессом Калигари, и обнимал его, чтобы успокоиться, иногда поглаживая смотрящую на него абсолютно невменяемым от боли взглядом кошку. Дима не знал, какие по ощущениям роды, но готов был Котлете памятник поставить. — Бедная моя маленькая. И он тоже бедный. Теперь с ещё четырьмя пушистыми комочками в квартире. Валик искренне хотел хоть как-то разрядить обстановку: Дубин в этот момент выглядел так, словно у него не кошка родила, а как минимум кого-то из близких пырнули ножом и оставили истекать кровью. Да и сам он немногим лучше, если уж на то пошло. — Ну и как ты теперь назовешь котодетей? Котлета уже есть, что дальше? Вареник, Беляш, Фрикаделька и Шашлык? Гашпаров заразительно расхохотался, обнимая пережившего наконец этот кошмар парня и убирая с глаз мокрую челку. Теперь можно было рассмотреть ритмично сосущих молоко котят: один черно-рыжий котенок, один черный, один рыжий, и один, непонятно как вообще получившийся серым, а-ля подкидыш. Красивые. Надо будет потом еще посмотреть, мальчики или девочки. Пока обессиленная котомать старательно вылизывала вновь прибывших в этот мир, Дубин стоял посреди собственной комнаты совершенно опустошенным, хотя он там был ни при чём, только орал на фоне. Что делать теперь с четырьмя крохотными созданиями — непонятно. Внутренний голос на это, к слову, ответил, что «сначала — назвать» и Дима всерьёз задумался, даже шутку Гашпарова принял к сведению, потому что не так уж и плохо эти имена звучат. В любом случае лучше, чем бесконечные Маньки и Барсики. — Если ты считаешь, что я не настолько больной — ты плохо меня знаешь. — Хотя ладно, с именами разберешься. Раздавать-то ты их потом как собираешься? Отправить тебя с коробкой стоять возле метро и делать жалобный вид? Одного я, может, сёстрам возьму, они давно хотели. Все равно остается еще трое. Думай, цыплёнок, не буду отвлекать от мыслительного процесса. Думать полезно. — Вот ты шутишь, а мне, когда она их выкормит, в любом случае придётся озаботиться этим вопросом. Но ничего. Разберёмся. Только вздохнул как-то обречённо, пряча лицо в тёмной футболке, крепче обнимая. Тем временем Калигари окидывал квартиру глазами на наличие черной ручки и даже обнаружил её, но вспомнил, что базовый лак-то у него не с собой. Пришлось отложить маникюр до лучших времен. Да и стоило уделить внимание Дубину, которого, кажется, сильно впечатлили кошачьи роды. — Давай заварю тебе чай, м? Ты сам не свой. Глядя на панка, Дима понимал, что совсем не так планировал провести этот вечер, но ему несказанно повезло, что Валик в этот момент оказался рядом. Он вообще за многое в этой жизни был ему благодарен. За правду, за честность, за снятие розовых очков с глаз, за заботу, новые ощущения, чувства, ещё одну жизнь и любовь. Наверное, самую сильную, на которую он способен. И о которой он не скажет. И уже сидя на кухне с чашкой дымящегося терпкого чая, Дима так задумчиво, даже флегматично, уже без ноток паники в голосе, покивав головой, сказал: — А если окажется вторая девочка — назову её Шаурма. Валик, судя по выражению лица, впервые задумался о его ментальном здоровье. — Не завидую я этой бедной девочке. За окном растекался по небу, мокрым еще после дождя окнам и стенам многоэтажек, лужам на асфальте теплый, оранжево-малиновый августовский закат. Гашпаров завороженно смотрел на эту красоту за окном, широко улыбаясь. Он никогда в жизни не подумал бы, что будет чувствовать себя настолько иррационально счастливым. — Слушай, молодой папаша, а погнали развеемся на Ротонду? На тебя смотреть сил нет, а лицо вон совсем белое, хоть в готы отдавай. Глаза панка игриво заблестели, как и всегда, когда он что-то замышлял. Он переклонился через стол и накрыл Димины ладони своими, при этом чуть не столкнув со стола чашку. Валик снова демонстрировал свою привычку вечно лезть с поцелуями. — Пошли-пошли-пошли. Сегодня должно обойтись без казусов, за неделю третья облава — это слишком, так что все будет хорошо. Практически каждая фраза сопровождалась быстрым, но мягким поцелуем в губы. Между тем Калигари еще и поглаживал ладонью Дубина по шее, плавно поднимая пальцы выше и обводя ними линию челюсти, ухо, поглаживая щеку. Может быть, способы уговоров у него специфические, зато действенные. Вскоре Дима уже собирался, а Валик критически осматривал берцы, которые явно не оценили пробежку под дождем и теперь выглядели так, словно прошли Вторую мировую войну. Можно было, конечно, немного привести их в порядок, а починить немного позже. В любом случае выбора у него особо не было: подходящую ему обувь можно было достать разве что у фарцовщиков, а стоила она как крыло от самолёта. — Ну хер с ним, что-то придумаю, — пробормотал он себе под нос, а потом уже громче окликнул Диму, — ну ты как там, собрался? Гашпаров, с этим его «пошли-пошли-пошли» был больше похож на ребенка. Донельзя забавного и милого, с этими горящими серыми глазами и просящим выражением лица. Нет, с ребёнком он переборщил. Парень был просто милым. (А ещё донельзя обворожительным, самым красивым и крайне убедительным). Дубин грустно вздохнул. — Вот бы ты меня так на другое уговаривал. Потому что Валика, с его методами воздействия, этим вечером Дубин с удовольствием бы наблюдал в своей спальне. Но, так они оказались слишком уж действенными (читай: Дима просто не в состоянии отказать Валику в чем-либо, хоть и упорно это отрицает), Дубин уже спустя несколько поцелуев находился в комнате, вытаскивал из шкафа мягкую футболку и полюбившийся ошейник. И браслеты. И карандаш, как-то отданный Калигари ему. И желание куда-то идти. Хотя, ни для кого не секрет, что Дубин пойдёт за ним куда угодно. Но это, конечно же, неправда, да. — Помоги, пожалуйста. В руки брюнету был сунут тот самый карандаш, а Дима под этими указаниями вспоминал тот самый первый раз, когда они сидели на асфальте и Дубин точно так же подставлял, пусть и неохотно, ведомый интересом и хрен знает чем ещё, лицо. Сказал бы ему кто тогда, к чему они придут — он бы ни за что не поверил, ещё и санитарам бы набрал. А скажи ему кто сейчас, к чему они придут в итоге, — ни за что в жизни бы на это не пошёл. Но никто не спешил его предупреждать, поэтому всё, куда пошёл Дима — это, держа Валика за руку, на Ротонду.