Трасса 93 (route 93)

      Машина, буксуя, останавливается, из капота валит дым, едкий запах пластика заполняет салон. Ричи бросает быстрый взгляд в боковое зеркало, прежде чем распахнуть дверцу со стороны водителя, его ноги запутываются в слишком маленьком пространстве, и он наконец вываливается из машины. Он приземляется на ладони. Кровавые царапины наверняка причиняли бы боль, если бы асфальт не обжигал и руки не касались горячей стихии. Выругавшись, Ричи подбирается, выставляя плечо вперёд, и выпрямляется.       Глаза щиплет от дыма, ожогов, крови, отдающей гордыней мысли, что он смог бы проехать весь тур на своей машине. Голос Стэна звенит у него в ушах, строгий, взволнованный: «Ричи, ты знаменитость. Либо лети на самолёте, либо купи новую машину». Ричи не сделал ни того, ни другого.       Громкий, пронзительный гудок прорезает воздух. Единственная машина в поле зрения проезжает мимо, не обращая внимания на то, как Ричи сидит на земле перед дверью своей машины, жар дороги обжигает его сквозь шорты. Он подтягивает колени к груди, чтобы кожа не покрылась волдырями, но не собирается вставать.       После того как двигатель заглох, клубы пепельного дыма начинают рассеиваться, виднеются только маленькие струйки из-под облупленного и покрывшегося сколами красного капота его «Эхо». Ричи так и сидит на дороге, пока воздух полностью не прояснится, пока очевидцам не покажется, что он съехал на обочину по собственному желанию. Вокруг всё ещё витает едкий запах, обжигающий ноздри и атакующий его ощущения.       — Серьёзно, Холли? Десять лет, и ты не могла довезти меня хоть до приличной остановки? — Холли всё так же неподвижна, единственный звук — тихое тиканье, сопровождающее остывающий двигатель.       Ричи поднимается на ноги, наконец-то бросив взгляд на свои руки. Кожа содрана и окровавлена, а под ранами виднеется ярко-розовый цвет. Он стряхивает с себя лазурную рубашку, усыпанную принтом из пальм и фламинго и надетую поверх выцветшей футболки, — и сжимает её обеими руками, морщась от соприкосновения ткани с изодранной кожей. Он захлопывает дверь оголённым локтем — кожу на мгновение обжигает в месте контакта с горячим металлом автомобиля.       Завернув руки в рубашку, Ричи выуживает телефон из кармана достаточно надолго, чтобы отправить сообщение Стэну: «сломалась в последний день тура! жаль, что я не добрался до Финикса». Он убирает телефон обратно в карман, не желая видеть ответ Стэна.       Машина, которая сигналила, когда проезжала мимо, исчезла впереди, на длинном извилистом отрезке шоссе 93, такой же длинный извилистый отрезок позади мог быть его отражением. В часе езды от границы Вегаса, в двадцати минутах езды от границы штата и больше трёх часов — до места шоу.       Нет смысла открывать капот. Он даже не знал, с чего начать. Он едва ли может сам поменять жидкость стеклоочистителя, не говоря уже о том, чтобы обнаружить проблему с двигателем или каким-то другим компонентом, скрывающимся под капотом автомобиля. Здесь нужен эвакуатор или такси — скорее всего, и то и другое. Первый, чтобы отвезти его машину куда-нибудь, а второе, чтобы доставить его к месту проведения шоу.       Ричи обходит автомобиль, чтобы прислониться к багажнику; не лучшее место для того, чтобы сесть, но в самый раз, чтобы опереться, даже несмотря на то, что нагретый солнцем металл обжигает его сквозь шорты. Он должен был сменить транспорт раньше. Он это знает. Холли и так завезла его слишком далеко: сначала в Сиэтл, потом медленно побрела вдоль побережья, пересекая огромные пустоши Невады, Рино, Вегаса, но потерпела поражение, легко преодолев границы штатов.       — Могла бы дать мне знак, — говорит он, хотя она так и делала: издавала скрежещущий визг из-под капота при зажигании и более низкий визг, когда он слишком быстро поворачивал. Но он не останавливался на шоссе, и здесь не было никаких поворотов, только длинные, плавные изгибы шоссе и крен, с которого он разогнался до 130 километров в час.       Это был только вопрос времени. Он хотел бы, чтобы это время наступило не сейчас — в пяти часах езды от шоу, посреди пустыни. Слева — километры пологих холмов и сухая, потрескавшаяся, бесплодная земля, если не считать пучков едва зелёной флоры, пробивающейся сквозь трещины. Он не смотрит направо. Там то же самое. И всё вокруг.       Ричи закрывает глаза, солнце струится сквозь веки. Он вызовет эвакуатор. Он вызовет такси, заплатит сколько потребуется. Изнуряющая жара пустыни гонит пот из его пор, отчего кожа Ричи становится влажной и тёплой, — возможно, худшее из сочетаний, — и она останется такой, пока он не сядет в такси к водителю, который не ожидал пересечь пустыню в обычный день четверга.       Он всё ещё не может заставить себя пошевелиться, руки сжимают окровавленную рубашку, как спасательный круг, как последнюю ниточку, которая соединяет его с миром, ускользающим от головокружения, жары и усталости. Мимо проносятся ещё машины — две, может быть, три, — но он не открывает глаз, и властная тишина пустыни нарушается лишь звуками безразличных двигателей, которые видят только пункт своего назначения.       У него сжимается горло, и он не уверен, от жажды или подступающих слёз. Комок, застрявший высоко в горле, наводит на мысль о последнем, хотя он и не отказался бы от воды. Если он сосредоточится, то сможет увидеть бутылку с водой в своём сознании — острее, чем воспоминание, яснее, чем сон, — быстро нагревающуюся в подстаканнике. Как будто в машине было недостаточно жарко без кондиционера, с ручками стеклоподъёмника, которыми нужно управлять вручную, и отсутствием места для холодильника, который он почти взял с собой. Надо было брать. Он думает, что собрал бы гораздо больше вещей, если бы знал, что застрянет в аризонской пустыне.       Он не замечает шума замедляющегося двигателя, выключения зажигания, звука открывающейся двери автомобиля, пока голос, слишком громкий для тихой пустыни, не окликает:       — С машиной всё в порядке?       Глаза Ричи распахиваются, мир слишком яркий, слишком расплывчатый. Очки сползли с его мокрого от пота носа. Он прижимает их к лицу ребром ладони, всё ещё сжимая рубашку; кровь уже засохла и покрылась коркой. Если он попытается убрать рубашку, то, скорее всего, снова откроет раны.       Даже в очках ему требуется мгновение, чтобы мир снова обрёл чёткость, чтобы он нашёл источник голоса, чтобы заметил чёрный внушительный брутальный автомобиль, припаркованный всего в нескольких метрах от того места, где сам Ричи опирается на свой маленький «Эхо». Его глаза останавливаются на водителе, стоящем на дороге, но всё ещё скрытом за дверью, как будто ожидающем приказа езжать дальше. Ричи встречает его широко раскрытые, как у оленя, глаза. У него перехватывает дыхание. «Красивый», — думает он, хотя, может быть, всё дело в машине, костюме, летнем дне, чётко очерченном подбородке, мягких волосах, глазах. «Красивый», — заключает он.       — А машина должна выпускать серый дым и издавать визги? — спрашивает он. Мужчина быстро моргает, потом хмурится. Он дёргает головой, чтобы проверить дорогу сзади, как будто он всё ещё сидит за рулём, прежде чем захлопнуть дверь и приблизиться к Ричи.       — Звучит не очень хорошо, но я могу посмотреть, — говорит мужчина.       Он не ждёт ответа, и это к лучшему, потому что взгляд Ричи скользит по его лицу, шее, хорошо сшитой рубашке под хорошо сшитым тёмно-синим пиджаком. Мужчина снимает пиджак, аккуратно складывает его и оставляет на капоте. Ричи следит за его руками, не сводя глаз с капота машины. Он гладкий, блестяще-чёрный, украшенный чем-то вроде золотого узора. Автомобиль не похож на машину, на которой ездили бы постоянно. «Бьюик», «БМВ», может быть, «Кадиллак». Такая машина, по-видимому, многое говорит о человеке, хотя что именно — Ричи не знал.       Ричи понимает, что должен что-то сказать, но он просто наблюдает, как руки мужчины поднимаются к рукавам, закатывая белоснежную рубашку в точно размеренные подвороты. Если бы у Ричи была линейка, он бы мог это доказать, но он клянётся, что все загибы одинаковые по ширине. Он смотрит на ладони — более грубые, мозолистые, совсем не такие, какие предположительно должны быть у Костюма, — пока тот не закатывает рукава выше острых локтей, подчёркивая бицепсы. Ричи чувствует, как во рту собирается слюна.       — И ещё помочь ему выбрать сбалансированный инвестиционный портфель? — слышит он свой голос, отрывая глаза от рук мужчины.       Тот хмурится всё сильнее, на переносице пролегает складка, дикие брови сходятся вместе.       — Что?       — О, или поможешь ему провернуть какую-нибудь махинацию с налогами? — продолжает Ричи, наклонив голову, подбирая следующую шутку.       — О, ты имеешь в виду, что я выгляжу как Костюм, — говорит мужчина, закатывая глаза, и обходит машину Ричи, прежде чем тот на самом деле разрешает ему посмотреть или даже подтверждает, что ему нужна помощь. А может, Ричи был опытным механиком и просто грелся на ослепительном солнце.       — Ты в буквальном смысле одет в костюм. В Неваде. В августе, — говорит Ричи.       — В Аризоне, — поправляет мужчина лёгким голосом. Ричи отталкивается бедром от машины, провожая мужчину взглядом. — Ты хочешь, чтобы я посмотрел на твою машину или нет?       Его руки неподвижны, пальцы покоятся на пылающем капоте, ощупывая облупившуюся краску и серебристый металл под ней. Ричи ничего не говорит, но перегибается через открытое окно машины, чтобы открыть капот. Вылезая из окна, он обходит автомобиль, становясь не рядом с мужчиной, а неподалёку, где он может наблюдать за его работой. Это всё из-за жары, думает он. Мир кажется расплывчатым, когда мужчина наклоняется над двигателем, прищурив глаза.       — Без шансов, — быстро говорит он, отрываясь от капота. Он указывает на что-то, и глаза Ричи следуют за его пальцем. Он ждёт, глядя в лицо Ричи, пока его взгляд не останавливается на металлическом шкиве.       — Видишь это? — Ричи зачарованно кивает. — Это твой ремень ГРМ¹. Он проходит вот тут, — он показывает на сложную систему шестерёнок, — он регулирует своевременный выпуск отработанных газов и впрыск топливо-воздушной смеси. Так вот ему пришёл конец, и он потащил с собой на дно ещё и другие компоненты двигателя.       Он не думает, что ему нужно знать это. Он считает, что «без шансов» было достаточно. Он не очень разбирается в машинах, но быстро понял, что она не будет ездить после того, как из неё повалили клубы едкого, как уксус, дыма, от которого у него слезились глаза и першило в горле.       — Топливно-воздушная смесь. Наконец-то хоть что-то, что я знаю, — говорит он, прежде чем успевает остановиться, и застывает.       Аризона. Штат пустынь. Какой-то Костюм. Брутальный автомобиль. Ошибка. Одно дело — стоять на сцене в театре, где люди платят за то, чтобы увидеть его, и в основном знают, чего ожидать. Ричи думает о том, что говорит, только в редких случаях. Он помнит статью, вышедшую в мае или марте, точно в месяце на «м», о том, что произошло в Финиксе в этом году: одно оскорбление, десять человек, нападение. «Ошибка», — думает Ричи, гадая, сумеет ли его мозг когда-нибудь понять, как догнать свой рот.       Вместо этого губы мужчины кривятся, он моргает, как будто он удивлён. Его рот открывается, чтобы издать мягкое «хмф-ф», почти смех. Ричи забывает, о чём он беспокоился, его разум гонится за следом этого нежного звука, задаваясь вопросом, какое сочетание слов призовёт его снова, как ему заслужить что-то громче.       Ничуть не смущённый проявленным Ричи равнодушием к тому, что сломалось в его машине, мужчина продолжает:       — Вот это... это твой стартер. Твоя машина издавала визг, когда ты её заводил? — Ричи кивает. — Хм. Было бы разумно не загонять её в пустыню.       — Я красивый, а не умный, — говорит Ричи, чем зарабатывает ещё один «пф-ф».       На этот раз Ричи смотрит, проследив за тем, как распахивается взгляд мужчины. Его глаза неторопливо скользят по шее Ричи, задерживаясь на его плечах, прежде чем снова взглянуть на машину. В животе у Ричи поднимается остро ощутимый жар, который не имеет никакого отношения к вязко палящему солнцу. Он сглатывает; в горле пересохло — и он почти кашляет.       Мужчина закрывает капот, крепко, надавливая двумя руками на середину, продолжая говорить о надлежащем обслуживании двигателя и разрушительных особенностях ремня ГРМ; как Ричи, похоже, повезло, что повреждения поверхностные: «За исключением самого ремня. Ему пиздец», — уверенно говорит он. Ричи рассмеялся над ругательством и покраснел, когда мужчина улыбнулся ему.       Как только закрывается капот, между ними неловко повисает тишина. Мужчина не двигает руками, большие пальцы опускаются вниз, чтобы дотронуться до логотипа «Тойота», почти обрамляя его. Он рассеянно ковыряет краску на капоте, отбрасывая мелкие кусочки в сторону. Пальцы у него маслянистые, скользкие после проверки, и Ричи задаётся вопросом, смотрел ли он когда-нибудь так пристально на чужие руки. Он надеется, что нет.       — Красная «Тойота». Худшая краска, — внезапно говорит он, отдирая особенно большой кусочек. Ричи не может заставить себя почувствовать раздражение из-за человека, который пытается почистить его машину, как мандарин. — Пузыри и сколы.       Ричи пожимает плечами, отрывая взгляд от его рук. Мужчина пристально смотрит на него. Он сглатывает.       — Придаёт ей характер.       — Думаю, он ей нужен, — говорит мужчина. Он полностью отошёл от машины, осторожно держа руки подальше от одежды. — Хочешь, я вызову буксир?       Ричи качает головой.       — Всё в порядке, я с этим справлюсь. Спасибо.       Он ждёт, что мужчина соберётся уходить, но вместо этого он поворачивается всем телом — гибким, стройным, даже в рубашке, которая так хорошо прилегает, Ричи практически может проследить контуры его торса, когда он прислоняется к капоту его машины, чуть подальше от следов своих покрытых маслом рук.       — Я могу подождать с тобой? — предлагает мужчина, не изменяя своему хмурому выражению лица, даже когда слова срываются с его губ. Его глаза расширяются, если такое возможно, в то время как Ричи уже кажется, будто он смотрит в бездонный колодец. «Он хочет этого или нет?» — задаётся вопросом Ричи, хотя почему-то сомневается, что у кого-то из них есть ответ.       Он качает головой.       — Нет, правда, всё в порядке. Я всё равно вызову такси, опаздываю. — Он не знает точно, который час, не знает, как долго они стоят под палящим солнцем, безоблачным небом, бесконечной пустыней.       — Куда направляешься? — спрашивает мужчина ровным голосом, откидывая голову назад и закрывая глаза.       Ричи думал, что это из-за жары его зрение затуманилось, а мир замедлился до ежесекундных остановок, что он устал от бессонницы, бесконечных шоу и всей этой грёбаной езды. Теперь он гадает, не спит ли он, не снится ли ему что-то чистое, прекрасное, более нежное, чем те сны, которые преследовали его в последнее время (холодные сады с пышными растениями, что-то жестокое, притаившееся в изгородях, что-то невидимое, — было ли оно испуганным или тем, кто пугает? Он ещё не выяснил). Здесь, на бесконечном отрезке шоссе, ведущем его от одного шоу к другому, ему снится незнакомец в костюме, присутствие которого так успокаивает, граничит со знакомым, с тем, что он знает. Мужчина наклоняется, длинная шея обнажена, глаза закрыты, лицо обращено к солнцу, как будто жара его совсем не душит. Может быть, он её и не чувствует.       — Финикс, — наконец произносит он, слово слетает с его языка, звуча практически искажённо, неправильно, неуверенно.       — Подвезти? — спрашивает мужчина, на этот раз не глядя на Ричи. Его лицо по-прежнему обращено вверх, глаза закрыты — подсолнух, устремлённый к солнцу.       Ричи проглатывает всё, что хотел сказать, прокручивая это в голове, пытаясь найти правильный ответ, если он есть: «Правда? Если это не помешает твоим планам. Нет, правда, спасибо. Я не могу так навязываться. Нет. Спасибо, я возьму такси. Дашь тогда мне заплатить за бензин? Зачем мне помогать? Почему именно здесь? Почему Финикс?»       Он останавливается на единственном, что кажется правильным.       — Да. Да.       Он задаётся вопросом, был ли это правильный ответ. Мужчина не двигается, сидя на его капоте, как во сне, солнце освещает его лицо. Позади него простирается пустыня, пыльное пространство, встречающееся с чистым лазурным горизонтом на краю мира, на краю всего, что он может видеть. Ричи смотрит только на фигуру на капоте своей машины, такую спокойную, будто ещё один звук, ещё один вздох, ещё одно моргание — и он может исчезнуть. Ричи моргает. Мужчина резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на него.       — Как твои руки?       Между ними ни разу не возникало напряжения в этой тишине. Может, только воздух казался гуще, тяжелее, теплее. Ричи качает головой.       — Порядок... я просто... я упал, когда выходил из машины.       Мужчина отталкивается от автомобиля и преодолевает расстояние между ними быстрее, чем он должен двигаться. «От нуля до шестидесяти», — дико думает Ричи. Он тянется к рукам Ричи.       Ричи позволяет незнакомцу убрать рубашку, аккуратно дёргая там, где кожа прилипла, медленно, осторожно. Его руки наконец освободились, и ни одна царапина не открылась, но его ладони покрыты засохшей кровью, свернувшейся над рваными ранками, цвет кожи переходил от жжёно-розового до нежного загара, которым он щеголял все солнечные дни и летние поездки.       — Неуклюжий? — спрашивает мужчина, прикусывая внутреннюю сторону щеки.       — Не то слово!       — Я заметил, — говорит он. Он не добавляет: «Я смотрел». Ричи всё равно думает, что слышит. — Я тебя подлатаю.

***

¹ Ремень ГРМ — ремень газораспределительного механизма.

***

      Ричи не знал ни одного человека с брутальной машиной («Жар-птица»², — сказал незнакомец, обидевшись на то, что Ричи не смог узнать марку и модель), который располагал бы таким массивом ресурсов, но он благодарен за батончик с гранолой, влажные салфетки и полную аптечку: ему протёрли, продезинфицировали и перевязали (возможно, с избытком) руки, и он менее голоден, чем мгновение назад.       Мужчина наклоняется, зажав телефон между ухом и плечом, убирает свои припасы и бормочет в трубку: «Да, примерно в шести километрах от Уиллоу-Бич, красная "Тойота Эхо" две тысячи четвёртого года. Ага. Да. Стартер. Ремень ГРМ. Нет, только машину». Ричи не помнит, чтобы называл ему год выпуска своей машины, и рассеянно гадает, не суперспособность ли это всех автолюбителей.       Ожидая, пока мужчина закончит разговор, Ричи разгружает свою машину, смущаясь из-за её вида. Пакеты от еды, скомканные на заднем сиденье, выброшенные стаканы с содовой, обёртки от соломинок разбросаны повсюду, как сезонная мишура. Никаким черепахам житья не будет, по крайней мере, в его машине. Ричи берёт связку ключей, снимая ключ от машины в первый раз с тех пор, как он переехал в Лос-Анджелес, с тех пор, как он обосновался в своей квартире. Он впервые оставляет ключ Холли, едва выйдя из одной незнакомой ситуации и оказавшись на пороге другой. Он экономит содержимое своей бутылки с водой, отпивая несколько глотков, достаточно тёплой, чтобы принять душ. У него только один чемодан, упакованный легче лёгкого, и он засовывает бутылку с водой во внешний карман.       Он тащит чемодан на заднее сиденье машины — «Жар-птицы», напоминает он себе, потому что, назвав её так в первый раз, после разочарования мужчины его незнанием, он уже заслужил улыбку. Мужчина хмурится и торопливо огрызается на голос на другом конце линии. Повесив трубку, он мрачно смотрит на Ричи.       — Серьёзно? И всё? — спрашивает он, срываясь, злясь. Ричи моргает. — Ты не собираешься, например, сфотографировать мой номерной знак? Моё лицо? Попросить у меня водительские права? Отправить мою фотографию другу? — Под озадаченным взглядом Ричи голос мужчины становится громче и выше. — А если бы я был убийцей?       Лицо Ричи вытягивается, рот приоткрывается в глупой улыбке.       — Ты кажешься умным парнем, тебе всё сойдёт с рук, даже если я всё это сделаю.       — Что– это– это самая глупая мысль, которую я когда-либо слышал. Я был бы слишком хорошим убийцей, так зачем даже пытаться? — говорит мужчина, почти выплёвывая слова, всё ещё тараторя, слишком громко, слишком резко двигая руками. Он не может отвести взгляд.       — Ты меня понял! — восклицает Ричи. Он делает короткую паузу и добавляет: — Хотя, если всё-таки возникнет искушение, я должен предупредить тебя, что сегодня вечером я выступаю в «Токинг Стик», так что у тебя есть только маленькое окно, прежде чем люди заметят.       Гнев мужчины, кажется, рассеивается, и он наклоняет голову.       — С чем выступаешь?       — Стендап.       — Ха. Большая площадка. Хороший материал? — Мужчина вырывает чемодан у Ричи из рук и без всяких усилий укладывает его в багажник. Мышцы его рук и плеч напрягаются и расслабляются в движении.       — По-моему, я довольно забавный, — отвечает он, наконец, когда его багаж надёжно закреплён в багажнике, рядом с аптечкой.       — Я вижу, — говорит мужчина дразнящим, но не злым голосом. — Думаю, я приберегу свои кровожадные планы для следующего заблудшего путника.       Ричи смеётся над этим полным, глубоким смехом, глаза его щурятся, и он не слишком отвлекается, чтобы заметить довольную улыбку мужчины.       — Ты тоже смешной!       Он только пожимает плечами — слегка, ни к чему не обязывая, неуверенно, как будто никто никогда не говорил ему, что он забавный, — прежде чем закрывает багажник и обходит машину, открывая пассажирскую дверь для Ричи.       — Последний шанс позвонить другу, незнакомец.       — Ричи. Ричи Тозиер, — представляется он, чувствуя, как по спине пробегает знакомый страх от отчаянного желания, либо чтобы его не узнали, либо чтобы никто не подумал, что он хочет, чтобы его узнали.       — Эдди Каспбрак, — произносит уже не незнакомец, практически выделяя «пб», как будто он потратил годы на исправление людей и просто уже устал от этого.       — Приятно познакомиться, Эдс, — наконец, говорит Ричи, проскальзывая на пассажирское сиденье.       — Эдди, — настаивает он, закрывая за ним дверцу как раз в тот момент, когда Ричи снова открывает рот.       Интерьер машины Эдди заставил его «Эхо» устыдиться. Он ёрзает на удобных, мягких кожаных сиденьях, слегка потёртых от времени, но неповреждённых, ухоженных; бёдра слегка горят от соприкосновения с нагретым солнцем материалом. Эдди проскальзывает внутрь и заводит двигатель, пока взгляд Ричи скользит по приборной доске, текстурированной серебристой панели: счётчикам топлива, скорости, батареи, оборотам двигателя — все инкрустированы чёрными кругами на фоне металла. Радио оживает — низко жужжит без подключения. Из проигрывателя свисает кабель, который уже подсоединён к телефону Эдди.       — Можешь отодвинуть сиденье назад, — говорит Эдди, отвлекая внимание Ричи от салона машины. Уголки его губ изгибаются вверх. — Ты водишь маленькую машину для большого парня.       Хотя он и не чувствует дискомфорта, находясь в своём теле, не совсем, такие комментарии, как «ты большой парень», обычно идут прямо к той части его мозга, которую он ненавидит больше всего — к его колючей неуверенности. Сорокалетний и одинокий, мягкотелый и полный во всех неправильных местах, неуклюжий и в то же время пытающийся сложить свои длинные неподвластные конечности там, где им нет места. Он провёл годы, утрамбовывая себя в свою «Эхо». Машина у Эдди просторная, его голос тёплый — не приторный, он слишком громкий, интонации слишком непредсказуемые, чтобы их можно было назвать приторными. Так что «большой парень» заставляет желудок Ричи трепетать, вместо того чтобы сжаться. Он отодвигает сиденье назад.       — Холли никогда не подводила меня! — говорит он, устраиваясь поудобнее, ещё больше места для ног, колени не прижаты к приборной доске. — Ну, до сегодняшнего дня.       — Совершенно уверен, что это ты её сегодня подвёл.       — Я аккуратно вёл её на шоссе!       Эдди хмурится, вертя в руках телефон и смахивая несколько уведомлений.       — Она не должна была ехать по шоссе.       Эдди, чьи руки были слишком мозолистыми для работы в офисе и слишком грубыми для работы с людьми, спросил его об имени машины, когда промывал порезы на руках Ричи. «Как омела?» — спросил Эдди, хотя единственное, что у них было общего — это Рождество, пышные зелёные листья и, возможно, несколько украденных поцелуев, поскольку значения каждого растения путаются или игнорируются. «Как Бадди», — ответил он, и Эдди рассмеялся, с его губ сорвался журчащий ручеёк звука. Он напевал знакомые аккорды, очищая порез от крошек асфальта, начиная с «Взгляни на меня» и заканчивая «Словами любви».       — Но тогда я не имел бы удовольствия находиться в твоей компании, — говорит Ричи, пытаясь пошутить и промахиваясь, голос слишком серьёзный, слишком хриплый, тревожный, когда эта мысль растворяется в воздухе. Эдди не отрывает взгляда от телефона, но снова улыбается.       — Во сколько у тебя шоу? — спрашивает он, «Спотифай» выскакивает на панели меню. Его рекомендации — это почти всё подкасты.       — В восемь.       — Успеем.       Пальцы Эдди парят над экраном, лицо сморщено. Ричи бросает взгляд вниз, чтобы взглянуть на то, что такой человек, как Эдди Кас-пб-рак, слушает, когда разъезжает по штатам, уже размышляя: газета «Ежедневная»? «ТЕД Токи»? «Экономист»? Вместо этого его глаза останавливаются на знакомой обложке подкаста, отметка 10:18 из длинного эпизода.       — О чёрт, это что, вторая часть? — Эдди моргает, отрывая взгляд от телефона. — «Мормонизм»?       — Да, — говорит он, пожимая плечами и ссутуливаясь. Ричи не заметил, как они напряглись и как тревога пробежала по спине Эдди при мысли о поиске компромисса. — Ты слушаешь?       — Да. Я ещё не добрался до этого эпизода. Не переключайся из-за меня. Джозеф уже сделал что-нибудь интересное?       Эдди только улыбается, выдыхая из глубины горла мягкий звук «хн». Ричи отрывает глаза от шеи Эдди, наблюдая, как его руки сжимают телефон, проверяя подключение кабеля, перетаскивают бегунок на отметку 00:00 и нажимают кнопку воспроизведения. Звук льётся из стереосистемы — и не скажешь, что она стоит не в современном автомобиле, — знакомое интро, даже немного звенящее, когда проходит через динамики.       Глаза Ричи на мгновение закрываются, позволяя голосам омыть его, — не расслабляющим, а громким и маниакальным голосам, которые наслаиваются друг на друга, когда один из ведущих рассказывает абсурдную личную историю. Содержание не имеет значения, даже когда грубость пересказа грозит прорвать его грёзы. Ричи впитывает жару пустыни, запах кожи в автомобиле, красивый звук из динамиков: как будто он запустил пластинку на старом проигрывателе отца и сидит в гостиной родительского дома, наблюдая за их медленным танцем, полным любви, как Ричи вспоминал, взрослея, и сейчас вспоминает, может быть, сильнее, чем когда-либо.       Когда он снова открывает глаза, Эдди пристально смотрит на него. Взгляд не внезапный, а неотрывный, готовый встретиться с его глазами, как только они откроются. Он ждал ответа. Он рассеянно думает, что такой взгляд — напряжённый, непоколебимый, как попытка расшифровать мелкий шрифт на парковочном талоне, — должен заставить его поёжиться и отвести глаза. Вместо этого он смотрит в ответ, не выискивая ничего особенного в широко раскрытых карих глазах.       Губы Эдди кривятся в улыбке, он прерывает их пристальный зрительный контакт и переключается на вождение. Ричи прерывисто дышит — «Какого хера» — и смотрит на Холли, пока та не исчезает из виду в отражении зеркала.

***

² Чёрный Понтиак «Жар-птица», вы должны увидеть эту красотку своими глазами: https://ccnwordpress.blob.core.windows.net/journal/2018/10/13752018-1977-pontiac-firebird-trans-am-srcset-retina-md.jpg

***

      Между ними оседает приятная тишина, как утренняя роса или зимний мороз, цепляется, но не тисками, между каждой темой разговора. Они оба оживлённо обсуждали подкаст, делая случайные замечания по поводу истории или ведущего, оба пытались по обрывкам воспоминаний собрать предыдущий эпизод. Стереосистема работает громко, неприятно, так как бо́льшая часть звука уплывает из опущенных стёкол. Волосы Эдди, решительно уложенные гелем, уже растрепались от силы встречного ветра, врывающегося в окна.       Он попытался подразнить Эдди, якобы тот автолюбитель и даже не может установить кондиционер в «Жар-птице», и получил в ответ тираду, дополненную размахивающими руками и насупленными бровями, о больших дебатах в сообществе реставраторов и о том, что, если ему нужен будет кондиционер, он, блять, купит новую машину. Он продолжает объяснять процесс установки кондиционера, как это на самом деле довольно просто, как Ричи смог бы поставить его у себя в «Эхо» за хорошую цену, особенно по знакомству.       Тирада Эдди обрывается, когда звонит телефон Ричи. Он на вибрации, но, так как аппарат прижат прямо к ремню безопасности в его кармане, они оба вздрагивают от дребезжащего звука. Ричи ёрзает, засовывает руку в карман, забинтованные пальцы мешают ему ухватиться. Достав, он с силой бросает его на приборную доску, что вызывает смех у Эдди, прежде чем, наконец, нажать на кнопку ответа.       — Привет, дорогой! — весело говорит Ричи. Он немедленно переключает звонок на громкую связь, изображение контакта Стэна заполняет экран, и Эдди хмурится, снимая одну руку с руля, чтобы приостановить подкаст, в середине клокочущего смеха ведущего, на 38:17.       — О, прекрасно! Ты жив! Спасибо, что ответил на мои сообщения! Я думал, ты умер в пустыне! — кричит Стэн, настолько громко, насколько позволяют лёгкие, с оттенком маниакального тона человека, который сто процентов открыл «Найти моих друзей», погуглил расстояние между Вегасом и Финиксом и нашёл ближайшую буксирную компанию.       — Не умер. Выпал из машины. На руках было слишком много крови, чтобы писать сообщения, — говорит Ричи не таким извиняющимся тоном, как ему кажется. Теперь он может видеть «31 непрочитанное сообщение» от Стэна. Его убийство заметили бы гораздо раньше, чем он прикинул в разговоре с Эдди.       Голос Стэна становится выше:       — Тогда ты мог позвонить мне? Блять. Ты в порядке?       — Да. Ты был прав насчёт Холли.       — Я знаю, что я был прав, — говорит Стэн с осуждением, но никогда не переходя на самодовольство. В первую очередь он проявлял заботу. — Попадаешь на шоу?       — Да, красивый незнакомец подобрал меня на своей «Жар-птице», и мы несёмся по трассе девяносто три, — отвечает Ричи, в его голове бушующая энергия. Он видит, как Эдди втягивает внутреннюю сторону щеки между зубами, стараясь не улыбнуться. Он с треском проигрывает.       Временами Стэн может убить человека одной фразой, невозмутимым взглядом, как будто он может читать твои мысли и видеть твою душу, и он не впечатлён, в промежутках между всеми моментами, когда Стэн добрый, нежный и полон любви. Молчание Стэна оглушает. Ричи почти видит, как он морщит лоб, углубляя морщины, которые с каждым днём становятся всё более заметными.       — Скажи мне, что это шутка.       — Нет! — Чистое ликование. Стэн стонет. — Стэн, это Эдди, Эдди, это Стэн.       — Привет, Стэн, — весело здоровается Эдди, бросая взгляд на фотографию контакта. Он не может его винить. Там очень сексуальная фотка Стэна, и из-за того, что у Ричи есть её копия, Стэн его абсолютно презирает. Он может винить в этом свою прелестную жену.       — Угу. Мне нужно немного больше информации, Рич.       На другой конце линии слышно, как открывается и закрывается ящик, что-то стучит. Он может представить себе Стэна за письменным столом, на работе, в стеклянной высотке, пытающегося найти бумагу, чтобы записать каждую деталь, которую он может наскрести. Он получит результаты проверки к концу дня, и, вероятно, к утру у него будут все записи Эдди из налоговой службы, размышляет Ричи.       — С удовольствием, Станиэль! Низкого роста, смуглый, красивый–       — Среднего роста, — перебивает Эдди.       — Я бы сказал, около ста семидесяти сантиметров–       — Сто семьдесят пять!       — Глаза Бэмби, густые волосы, костюм за тысячу долларов, он не боится испачкать руки, но у него всё равно есть влажные салфетки в машине–       Эдди обрывает Ричи. Не отрывая глаз от дороги, положив одну руку на руль, Эдди наклоняется к пассажирскому сиденью, задевая плечом грудь Ричи, и открывает бардачок. Он возится сначала со страховкой, потом с мячиком-антистрессом, белые буквы на его поверхности выцвели, стали нечитаемыми, а потом хватает бумажник. Он закрывает бардачок и бросает бумажник на колени Ричи.       — Он пришлёт тебе фотографию моих водительских прав. Чёрная «Жар-птица» семьдесят восьмого года. Невадские номера, 894 H13. Работаю в офисе «Гринберг Трауириг», в Вегасе.       Слышно, как ручка двигается по бумаге: крошечный, тесный почерк Стэна, только наполовину с наклоном, записывающий каждую деталь. Ричи щелчком открывает бумажник Эдди — перед его глазами предстаёт невероятно нормальная верстка карточек — и выуживает водительские права. Его раздражает, что Эдди может выглядеть хорошо на фото из отдела транспортных средств, со всех ракурсов, с глубоким хмурым выражением лица, но серьёзным, чисто выбрит. Водительские права Ричи выглядят так, будто он в последний день продлил их с похмелья. Он посылает фотографию прав Стэну, а затем серию смайликов: «🥵 🎟 🛏 🍆 🍑 💦».       Ручка Стэна, наконец, останавливается, мягкий звук металла, соприкасающегося с деревом.       — По крайней мере, твой похититель присматривает за тобой. Спасибо, Эдди.       Стэн продолжает, голос ровный, когда фотография приходит с чириканьем. Ричи получает обратно строку осуждающих смайликов: « 🙅🏻♂️🛑❌⛔️⚠️🙅🏻♂️ ».       — Какое-нибудь из шоу в Вегасе оказалось тем самым?       — Нет, не думаю. Представитель всё ещё говорит об энергии Солт-Лейк-Сити.       Стэн тихо хмыкает.       — Держишься там?       Ричи пожимает плечами, хотя Стэн его не видит, чувствуя себя неловко из-за того, что разговор зашёл слишком далеко, как всегда, резко, переходя от «Ричи, ты идиот» к «я забочусь о тебе», хотя Ричи уже знал, что чувства, которые Стэн вкладывал в оба эти заявления, были одинаковыми.       — Ты же знаешь, что да. Я позвоню тебе, когда приеду?       — Только попробуй этого не сделать, — говорит Стэн с лёгкой угрозой в голосе. — И хотя я понимаю это желание, возможно, лучше, чем кто-либо другой, если ты причинишь ему вред, никто никогда не найдёт твоё тело, Каспбрак.       — Чётко и ясно, — говорит Эдди с улыбкой на лице, но искусно выговаривая слова, почти благоговейно. Подлиза.       Ричи закатывает глаза.       — Чаще всего его считают тихим и загадочным.       — Отвали. Люблю тебя, — говорит Стэн, и его голос становится настолько мягким, насколько это возможно.       — Да, да, я тоже тебя люблю, — быстро произносит Ричи и кладёт трубку.       Сообщение приходит почти в ту же секунду: «Речка реально настолько пересохла, что ты знакомишься на попутках?». На что он отвечает со всей своей зрелостью: «Дайте мне наконец присоединиться к вашим отношениям, и я перестану искать любовь там, где не надо». Стэн не удостаивает это ответом.       Когда Ричи поднимает голову от экрана телефона, довольный, как всегда, когда он заставляет Стэна замолчать, Эдди снова смотрит на него, на его лицо, шею, потом на руки. Не на экран телефона, а на его руки. Он снова переводит взгляд на дорогу. Он протягивает руку, чтобы возобновить подкаст, отметка времени идёт дальше, но громкость уже ниже.       — Твой парень? — спрашивает он, приземляясь на тонкую грань между любопытством и разочарованием, отчего сердце Ричи сначала просто стучит в груди, а потом начинает бешено колотиться.       — В моих мечтах. Он лучший друг. Жена, дети, всё такое.       Эдди ослабляет хватку на руле, обе руки скользят вниз на восемь и четыре часа, лениво проводя машину через очередной поворот. Ричи наблюдает за движениями его рук.       — Он кажется милым.       — О, «милый» — вот что ты выяснил из этого разговора? — спрашивает Ричи. Эдди молча кивает.       — У тебя есть парень? — вопрос звучит ровно, но его челюсть напрягается. Он нервничает и всё равно решает спросить. Ричи умоляет своё сердце успокоиться, сбавить темп до нормального. «Это долгая поездка», — говорит он себе.       — Не-а, — говорит Ричи, выговаривая букву «а». — Увы, как и с моим комедийным спешлом: я всё ещё в поисках того самого.       — Того самого?       Ричи машет рукой в воздухе.       — Ну, знаешь, тот самый. На все времена и в любом пространстве. В этой жизни и в следующей. В бесконечность и дальше. Хотя так вряд ли выйдет, конечно.       — Ты веришь в это?       — Конечно, Эдс. Иначе это была бы жалкая жизнь.       Он пытается говорить шутливым тоном. Он не должен был даже пытаться. Легкомыслие приходит к нему, как дыхание, моргание, речь. Это несправедливо, что, когда он затрудняется сделать что-то одно, проблемы начинаются и со всем остальным: что у него перехватывает дыхание, когда они встречаются взглядами, что его глаза болят от сухости и напряжения, от того, что он слишком долго смотрит на Эдди.       — Эдд-и. Вообще-то, я спрашивал о твоём комедийном спешле, — говорит Эдди.       — А, это, — говорит Ричи, его переполняет смущение, румянец ползёт по коже, уже слишком тёплой и влажной от жары и дороги. Эдди бросает на него взгляд, невозмутимый, почти с намёками улыбки. «Нечего стесняться», — говорит этот взгляд, и уголок его рта шепчет, изгибаясь. Стыд исчезает так же быстро, как и появился. — Ну, знаешь, тот самый, который «Нетфликс» собирается выдать из своей машины контента, чтобы показать миру мою неуверенность.       — У тебя есть спешл на «Нетфликсе»?       — Это будет номер два, детка, — говорит он, подмигивая. Что заставляет Эдли преувеличенно закатить глаза.       — Я бы не принял тебя за знаменитость.       Не то чтобы Ричи был знаменит. Его первый спешл был популярен — слишком популярен, но он полагает, что драма из-за каминг-аута в середине тура и изменение всей траектории его карьеры не скоро забываются. После этого он слонялся по одному городу, появляясь то гостем в «ЭсЭнЭл», то в небольших получасовых шоу, играя маленькую роль в новом сериале осенью, но этот тур должен быть его настоящим прорывом, его первым прогоном материала, который, наконец, чувствуется принадлежащим ему, а не отрыжкой его образа.       Всё это время было приятно находиться в машине с кем-то, кто понятия не имел, кто он такой, и казался в лучшем случае незаинтересованным, в худшем — презирающим, что его лицо будет мелькать на главной странице «Нетфликса».       — И что это в моём виде кричит «несостоявшийся комик»?       — Хм. Машина, одежда, потрёпанный чемодан, то, что ты едешь на машине, а не летишь самолётом, — перечисляет Эдди, как будто у него был готов список и он только ждал, когда Ричи спросит. Его глаза на секунду отрываются от дороги и смотрят на голову Ричи. — Стрижка.       Ричи смеётся, запрокинув голову и обнажив шею. Он знает, что Эдди смотрит. Он этого хочет.       — Ну, по крайней мере ты не сказал, что я не смешной.       Эдди тяжело вздыхает и снова смотрит на дорогу. Они находятся на длинной полосе, прямой и узкой, разделяющей пустыню надвое. Им кажется, будто их машина — единственная на дороге: Эдди мчится на скорости выше допустимой, окна открыты, ветер крадёт их слова.       — Нет, не говорил.

***

      Ричи не знает, о чём там рассказывают в подкасте, кажется, что-то о его слишком красивом теле, о его слишком динамичном уме, о его слишком приятном голосе, это просто невозможно, чтобы он работал в офисе, Ричи думает, это может быть что-то из репертуара «Мисос»³, но с таким же успехом это могла бы быть ода Эдди. Он моргает — отметка времени показывает 1:15:37 — и дико удивляется, что прошёл только час, что они не ехали по этой дороге уже несколько часов, а может быть, и дней.       Эдди рассказывает ему историю. Он не хороший рассказчик, поскольку не может придерживаться единой линии повествования: ни одна из историй до сих пор не пришла к логической концовке (зато некоторые проросли в чудовищные мини-рассказы), ни одна не была особенно смешной, а некоторые настолько резко обрывались, что Ричи приходилось уточнять: «Чувак, это не история», на что Эдди ему отвечал: «Сам, блять, виноват, что не слушал», а потом начинал другую. Но у него определённо есть дух. Он рассказывает истории всем своим телом, жестикулируя настолько энергично, насколько позволяет пространство салона; говорит слишком быстро, как будто не может дождаться следующей части; задаёт вопросы одинаково высоким голосом с резкими интонациями в конце, как будто он допрашивает Ричи каждый раз, когда спрашивает. Вопросы почти всегда риторические, и Эдди кричит, стараясь не смеяться, но безуспешно, всякий раз, когда тот отвечает на один из них: «Неужели ты думаешь, что работникам казино не поебать, что ты заказываешь выпить? Ты думаешь, им уже не довелось услышать ВСЁ? Как думаешь, ум окупается?» — выкрикивает он, пересказывая довольно скучную историю о человеке, который заказал в «Космо» «минет "Магнум"». Ричи отвечает: «За то, что я умный, мне хорошо заплатили». Эдди дико брызжет слюной.       Нынешний рассказ начинается с его «первого и единственного опыта обращения в "Убер"», как будто это не абсурдно слышать от человека, живущего в Лас-Вегасе, потом он быстро переключается на моральный облик компании, упоминает трансграничный конфликт: голландская арбитражная оговорка — с одной стороны, коллективный канадский иск — с другой, чего Ричи не понимает от слова «совсем», но он всё равно смеётся; Эдди настаивает, что это не смешно, потому что «Убер» пытается уйти от своей ответственности работодателя и т. д. Он также настаивает, что представляет интересы каких-то конченых придурков, но по крайней мере он не делает грязную работу «Убера».       — А обслуживание? Дерьмо собачье! — говорит он, медленно возвращаясь к первоначальной истории. — Джейсон, так его звали, может, он и не виноват, но мне как раз надо было в аэропорт, а это единственное место, куда нужно знать дорогу, на табличке было написано «Аэропорт налево», и он повернул? Да? Он пользовался «Гугл-картами»? Навигатор сказал: «Поворачивай налево, придурок»?       — Не думаю, что навигатор в «Гугл-картах» так себя ведёт, — выдавливает Ричи сквозь смех — громкий хохот, слишком громкий для простой истории, но Эдди говорит со скоростью звука, что бьёт Ричи прямо в голову, как выстрел, как первая затяжка косяка.       — О, ты специалист по всем навигационным командам в «Гугл»?       — Опыта у меня точно побольше, чем у тебя. Четырёхчасовая поездка, а ты без навигатора, — говорит Ричи, указывая на телефон Эдди, на экране которого видна только обложка проигрываемого подкаста.       Эдди усмехается.       — Я уже тысячу раз ездил этой дорогой. Ты знаешь, люди годами пересекали страну без GPS.       — Хорошо, дедуля, расскажи мне ещё о старых добрых временах, когда ты вырезал буквы на камне и проходил пешком по десять километров, чтобы попасть в школу.       — Ты же знаешь, что это совершенно разные периоды времени, — сердито говорит Эдди.       Ричи отмахивается от него.       — Я просто говорю, что последние два года каждый день езжу в один и тот же «Старбакс» рядом со своим домом и до сих пор забиваю его в «Гугл-карты».       — Мне нравится, как ты думаешь, что от этого фактоида ты кажешься умнее.       — Фактоид? — спрашивает Ричи, приподняв брови. Морщина между бровями Эдди углубилась ещё сильнее.       — Маленький факт, придурок.       — О, я знаю. Просто я, кажется, ни разу не слышал, как это говорит человек.       Что провоцирует ещё одну тираду, на этот раз более короткую, о том, что Ричи не мог слышать, чтобы кто-то, кроме человека, произносил это слово, потому что люди — единственный вид, обладающий речью; что слово «фактоид» нельзя перевести на манеру полёта пчелы или лая собаки. Это раздражает. Это совершенно очаровательно.       — Это довольно длинная поездка, — перебивает его Ричи. Какое-то мгновение Эдди просто смотрит на него. — Чтобы ездить так каждый день.       — Я езжу туда в четверг, а обратно — в воскресенье, — говорит Эдди.       — Тайная двойная жизнь?       Эдди поднимает правую руку, чтобы положить её на руль, обе руки скользят на десять и два часа, пальцы плотно сжимают обивку. Ричи скучает по его руке, хотя они не соприкасались, не совсем, просто локоть Ричи лежал на центральной консоли, чтобы он мог немного наклониться в пространство Эдди, рука Эдди лежала рядом с ней, пальцы свисали с края консоли, кожа касалась кожи на случайных кочках и поворотах. Эдди сглатывает, и Ричи смотрит, как работает его горло.       — Нет. Общая опека. Мне легче поехать к ней, чем ей ко мне.       Ричи на мгновение переводит взгляд на его руки. Он был уверен, что никакого кольца там нет. Он не видел ни одного. Он бы его заметил. Там, где должно было быть надето кольцо, не остался даже след от загара.       — Развёлся?       — Да, — говорит он, немного ослабляя хватку на руле, но плечи всё ещё напряжены. Он почти другой человек, думает Ричи. Нервный.       — Поздравляю? — пытается Ричи, и плечи Эдди опускаются. Он снова сглатывает, на этот раз улыбаясь и слегка кивая.       — Да. Она хуже всех, — заявляет Эдди. А потом, словно спохватившись, добавляет: — И я гей.       — Ха. Я удивлён.       — Нет, ты точно не удивлён, — весело отвечает Эдди. Он разжимает пальцы на руле, опуская правую руку обратно к центральной консоли, на этот раз позволяя их конечностям прижаться друг к другу. Рука Эдди — загорелая, покрытая тёмными, неровно растущими волосками и веснушками — прижалась к сгибу локтя Ричи.       — Нет, не удивлён, — дружелюбно соглашается он, прижимая свою руку в ответ. — Как зовут твою дочку?       — Габриэль.       — Эдс и Габс. Как мило! — За что получает, как он предполагает, попытку угрозы смертоносным взглядом, но годы дружбы со Стэном сделали его непробиваемым.       — Ты не можешь дать ей прозвище, пока ещё не встретился с ней, — ворчит Эдди, после того как Ричи выдержал его взгляд. «Пока ещё». Эдди, кажется, не замечает, какие слова подобрал. Ричи этого тоже почти не заметил, разве что как у него немного сдавило в груди.       — Да ладно, Каспбрак, что ты за папаша? Где фотографии?       Эдди смеётся, хмурое выражение сползает с его лица. Он снова тянется к бардачку, на этот раз упираясь локтем в бедро Ричи и прикладывая такую силу, что тот начинает визжать, а Эдди хохочет ещё громче. Он приподнимает локоть и снова шарит в бардачке в поисках бумажника. Он так близко, плечом к груди Ричи, в нескольких сантиметрах друг от друга; Ричи ощущает соприкосновение, когда Эдди наконец дотягивается до бумажника. Он бросает его Ричи на колени.       — Серьёзно? Нет фоток на телефоне?       — Слишком много, чтобы выбрать мои любимые. В бумажнике курированная подборка.       Не прошло и часа с тех пор, когда он последний раз открывал бумажник, но в этот раз он по-настоящему осматривает его — простой, чёрный, но с тиснением логотипа «Гуччи». Хотел бы он заметить это раньше: он как будто упустил ещё одну возможность подколоть Эдди (если ты покупаешь себе самый простой бумажник в мире, зачем платить за него 600 долларов?). Ричи никогда не везло с выбором времени.       Эдди ворчит: «В левом отделении», но Ричи никуда не торопится. Он переворачивает водительское удостоверение, которое теперь уже является его старым другом, и просматривает остальное содержимое. Эдди жалуется низким горловым голосом, Ричи его игнорирует. Блестящая золотая карта «Американ Экспресс» для «Гуччи», как он предполагает, ещё две кредитные карточки, визитки, подарочная карта для какого-то заведения под названием «У Эйвери». Несколько визиток: его, Эдварда Каспбрака, партнёра, с простым, чистым текстом на стильной карточке, изготовленной из плотной бумаги, на обеих сторонах отпечатан логотип компании. Он с размаху вытаскивает одну из них и засовывает к себе в карман.       — Нижний — это мой сотовый, — говорит Эдди, улыбаясь.       Ричи открывает отделение для банкнот и закатывает глаза, потому что Эдди, конечно же, всё ещё носит с собой наличку: аккуратные двадцатки и пятидесятки разложены ровно и упорядочены, как будто их только что выдал банкомат. Наконец, он добирается до левого отделения бумажника и находит несколько плотно упакованных фотографий на матовой фотобумаге хорошего качества.       У Ричи плохо с определением возраста, особенно когда это касается детей. Габриэль маленькая, учится в начальной школе, но кажется высокой для своего возраста, особенно на фотографии, где она стоит рядом с женщиной — по-видимому, бывшей женой Эдди. Он сдерживает шутку и дальше перебирает фотографии; он останавливается на одной, где они с Эдди вдвоём сидят за кухонным столом, озадаченные тяжёлым матчем «Четыре в ряд». Они сидят друг напротив друга, и они так похожи: те же большие круглые глаза, пронзительный взгляд, тёмно-каштановые волосы, густые брови. У Ричи сжимается грудь.       — Прелестный ребёнок. Она будет выше своего папы.       — Заткнись, — рычит Эдди, как человек, который уже знает. — Ты любишь детей?       Ричи энергично кивает, убирая фотографии.       — Обожаю. У Стэна и его жены Патти есть малыш. Элай. Мой крестник, из-за которого я точно никогда не плакал и точно не роняю до сих пор пару слезинок.       На этот раз Эдди смотрит на него без улыбки. Его лицо вытянуто, губы поджаты. Он смотрит на Ричи, слегка приоткрывает рот, потом снова сжимает губы. Вопрос. Может быть, вопрос, который он не знает, как задать. Может быть, он даже не знает вопроса. Вместо этого они встречаются взглядами, мчась с опасно превышенной скоростью по пустому шоссе, левая рука Эдди свободно лежит на руле, а правая всё ещё прижата к руке Ричи. Ричи не знает ни вопроса, ни ответа, да, может быть, и вообще ничего, кроме стеснения в груди и зуда в ладонях, умоляющих его прикоснуться к Эдди, взять его за руку, чтобы погладить по щеке, разгладить морщины и убрать растерянность. Губы Эдди расплываются в улыбке.       — Ей нравится «Габби», — говорит он, оглядываясь на дорогу. — Ей, наверное, понравится и «Габс».       — Ты заезжаешь за ней по четвергам?       Эдди качает головой.       — В пятницу рано утром, а отвожу в воскресенье вечером, перед сном.       Играет аутро подкаста, ведущие напоследок представляются. Ричи рассеянно думает, что ему придётся послушать его ещё раз, узнать, о чём там шла речь, что он пропустил. Он думает, что может слушать его снова и снова, в Холли, в Лос-Анджелесе, в перерывах между съёмками, чтобы вспомнить, как Эдди жаловался на фоне него: на фирменный кофе в кафетерии, на световое загрязнение Вегаса, а иногда и просто так.       Начинается следующий эпизод, но Эдди возится с телефоном, отключает его, останавливает воспроизведение. Он смотрит на экран блокировки, смахивает уведомления и кладёт телефон в подстаканник.       Его руки возвращаются к стереосистеме, распутывая шнур AUX на дополнительную длину, а потом протягивает его Ричи. Когда Ричи не берёт его сразу, он демонстративно трясёт кабелем. Ричи, внезапно застеснявшись своей музыки, своих плейлистов, своих вкусов, колеблется. Эдди приподнимает кабель ещё выше, тычет им прямо в лицо Ричи, тёплый металлический наконечник попадает сначала на скулу, потом в нос, потом почти в глаз, а Эдди смеётся и продолжает, пока Ричи не выхватывает провод у него из рук.       Эдди говорит ему, чтобы он не ставил ничего раздражающего, как будто Ричи должен знать, какие жанры Эдди любит или ненавидит, какие вокалисты ему нравятся, какое звучание. Он всё равно думает, что знает.

***

³ Mythos — канадский дуэт.

***

      Если бы вы спросили его об этом сегодня утром, Ричи сказал бы, что он ничего так не хочет, как оказаться дома, в своей постели, и выспаться так, чтобы его сон можно было классифицировать как кратковременную кому. Сейчас он больше всего на свете хочет составить каталог всех странных и необычных вещей, которые Эдди постоянно возит с собой в машине.       — Нет ничего странного в том, что в машине есть холодильник с водой. У меня нет кондиционера, и я живу в пустыне, — настаивает Эдди.       — Хорошо, я могу назвать это перестраховкой, но автомобильный чайник? Выбор горячих напитков? Твоя машина укомплектована лучше, чем мой гостиничный мини-бар.       — Тогда останавливайся в отелях получше, — говорит Эдди, как будто в этом и была загвоздка.       Ричи напал на след абсурдных вещей в машине Эдди, и ему нужно было узнать больше. Он пожаловался, что положил бутылку с водой в чемодан, и Эдди уставился на него так, словно у него выросло три головы. Он наклонился, не стесняясь отвести взгляд от дороги, как абсолютный, сука, псих, твёрдо держа руку на руле, протягивая другую куда-то за Ричи, на заднее сиденье.       Их лица были близко, слишком близко; Эдди не сводил с него глаз, пока расстёгивал что-то за его сиденьем, чем-то шуршал, его губы были так близко, что любой ухаб на дороге мог бы прижать их друг к другу. А потом молния застегнулась у него за спиной, и Эдди снова выпрямился, как будто всё, что он сейчас делал, не уничтожало связь Ричи с реальностью.       Эдди бросил бутылку с водой, ледяную и скользкую от конденсата, прямо ему на колени. Когда Ричи растерянно уставился на него, Эдди просто сказал: «Ну, у меня ещё есть чай и кофе, но лучше пить побольше воды». Ричи всё ещё пребывает в шоке от степени просчитанной хаотичности, необходимой для того, чтобы говорить такие безумные вещи с такой убеждённостью.       Ричи потягивает воду, листая свой «Спотифай». Вода когда-нибудь была такой вкусной? Сладкая, ледяная, успокаивающая — как будто падаешь в собственную постель после долгого дня. Это из-за жары? Компании? Эдди свирепо смотрит на него, и он знает ответ.       — Ты собираешься выбрать чёртову песню или мы просто будем слушать первые секунды всего, что когда-либо было написано? — спрашивает он, когда Ричи пропускает ещё одну песню на середине слова.       — Я составляю нам плейлист, Эдс. Мне нужно найти правильные вайбы, — настаивает он, слушая первые двадцать секунд знакомой песни, прежде чем добавить её в плейлист. Он знает тексты, он знает песни, всё дело в том, чтобы выбрать правильные.       Эдди хмурится, и Ричи удивляется, почему его лицо не застыло вот так.       — Но зачем?       — Ну, плейлист без вайбов — это просто беспорядочная коллекция песен, — говорит Ричи, добавляя ещё одну в список.       Эдди издаёт раздражённый звук.       — Нет, зачем ты делаешь плейлист?       — Это же дорожное путешествие! Нам нужен плейлист! — говорит Ричи, помахав на этот раз рукой, чтобы песня затянулась подольше. «Нам нужно вернуть назад то время, которое у нас отняли».       — Значит, до этого ты сидел в машине в тишине? Это довольно странно.       — Не говори глупостей, Спагетти, я слушал плейлист.       Эдди не реагирует на это прозвище вслух, но его глаза закрываются — самое долгое моргание в истории, — его губы поджимаются, маленькие морщинки появляются вокруг его рта, носа, глаз, как будто он пытается понять, является ли признание прозвища хуже, чем его игнорирование. Ричи всё равно, что он выберет, потому что по крайней мере он был свидетелем этого.       — Так поставь его? — наконец говорит Эдди, решив проигнорировать прозвище.       — Нет, нет, так неправильно. То сольный дорожный плейлист. А этот — только для нас, — говорит Ричи, слова слетают с его губ прежде, чем он успевает как следует подумать о них, прежде, чем он может задаться вопросом: «Делаю ли я плейлист для тебя», — абсурдно говорить такое человеку, которого он только что встретил.       — Ты делаешь мне микстейп, — говорит Эдди странным голосом, приоткрыв рот, и между его тонкими губами появляется крошечная щель.       — Теперь ты понял! — восклицает Ричи. Если эта мысль уже прозвучала, можно удвоить ставку.       — А дальше что, попросишь меня стать твоим бойфрендом? — спрашивает Эдди.       Их глаза снова встречаются, зрачки Эдди расширены, губы изгибаются, тон дразнящий, но не злой. И может быть, это всё невыносимая жара пустыни, или то, как их руки по-прежнему прижаты друг к другу на консоли, или песня, которой он позволил играть так долго, что теперь её придётся добавить в плейлист, или громкость, на которой мир может услышать, если бы слушал; но Ричи чувствует себя странно, как будто это уже случалось раньше, как будто это случится снова, как будто Эдди задал ему этот вопрос уже миллион раз, как будто он уже ответил на него.       — Может, и так.       Когда он наконец произносит эти слова, они звучат так знакомо, так естественно, что ему не нужно думать, прежде чем они слетают с его губ. Судя по улыбке на лице Эдди — широкой, внезапной, как будто он не ожидал этого и теперь не мог сдержаться, — Ричи считает, что это был правильный ответ. Он думает, что так и будет. А ещё он думает, что сходит с ума.       Эдди в конце концов снова смотрит на дорогу, хотя и не знает, как долго они так просидели. Песня заканчивается, и Ричи листает назад, чтобы добавить её в плейлист, его сердце колотится в груди.       Они сидят в уютной тишине, Эдди больше не жалуется, а Ричи продолжает петь песни, снова и снова проигрывая фрагменты, удаляя одни и добавляя другие. Ричи настраивает список, перемещая песни в нужном порядке, пытаясь собрать единую композицию.       Тур выдался долгим. Слишком долгим. Всё началось несколько месяцев назад, сначала на Восточном побережье, потом на Среднем Западе. У него была лишь пара свободных недель, пока он не пустился в одну нецелесообразную поезду из Лос-Анджелеса в Сиэтл, а потом продолжил путь вдоль побережья, ночь за ночью в Сиэтл-потом-Портленд-потом-Сакраменто-потом-Сан-Франциско-потом-Сан-Хосе-потом-снова-Лос-Анджелес-потом-Вегас-потом-резкая остановка. Он не жалеет, что ехал на машине: несмотря на долгие часы наедине со своими мыслями, у него было время, чтобы подумать о каждой теме в своих шоу, о каждом мгновении, о каждой шутке, которая зашла и которая — нет; о том, что когда люди смеялись, то они правда думали, что он смешной, или его комедия была лучше, когда он не вкладывал в неё искренности. Только полёт на самолёте мог быть хуже, чем находиться одному в машине более сорока часов.       Он уже много лет не путешествовал в компании, с тех пор как был молод и влюблён в человека, который никогда не мог любить его так, как он хотел; человека, который боялся того, кем они были, из-за чего Ричи тоже боялся. То путешествие было наполнено тайными прикосновениями, нервными взглядами, спорами громче, чем играла музыка, и закончилось на разных кроватях в одном гостиничном номере. Он подумал, что после этого ему больше никогда не захочется так долго находиться с другим человеком в машине, что любая поездка обречена закончиться разбитым сердцем и обидой. Теперь он задаётся вопросом, не слишком ли быстро он сбросил со счетов романтику дороги, может быть, это был просто не тот человек, не то время, не то место.       Он почти закончил возиться с плейлистом, пока они летели вниз по шоссе; солнце висело ниже в небе, наполовину ныряя за границу стекла, чтобы светить прямо в лицо Ричи, нагревая его щёку. Здесь слишком жарко. Он вспотел с тех пор, как приехал в Вегас, и даже ещё один глоток ледяной воды мало что дал в бесплодных попытках остудить его тело.       — Ну вот! — восклицает он достаточно громко, чтобы напугать Эдди, который теперь ругается, жалуясь на опасность отвлечённого вождения, как будто он не провёл половину поездки, уставившись на Ричи. — Один плейлист, который ознаменует оставшуюся часть нашей поездки.       — Я не... я вообще-то не любитель музыки, — говорит Эдди напряжённым голосом, слова срываются сами собой. Всю дорогу он был таким уверенным в себе, таким спокойным, таким смертельно опасным, как будто он раскусил Ричи в тот момент, когда встретил его, и был полон решимости погубить его. — Мой... моему отцу нравился Бадди Холли, вот почему... но я на самом деле многих не слышал. Я могу и не... ну, ты понимаешь.       Ричи приподнимает локоть с центральной консоли, слегка встряхивает ноющую руку, затем снова опускает её, на этот раз поверх руки Эдди, пальцы танцуют по тыльной стороне его ладони, волосам, веснушкам, прежде чем дотянуться до болтающейся кисти Эдди. У Эдди перехватывает дыхание. Он слегка сжимает её, прежде чем струсить, а затем отстраняется, оставляя свою руку поверх руки Эдди.       — Ты всё поймёшь. — Ричи нажимает кнопку воспроизведения.       Играет фортепианная мелодия, и знойный голос разливается по машине. Эдди протягивает руку над рычагом стереосистемы, и злой блеск в его глазах заставляет сердце Ричи биться быстрее. Если он думал, что подкаст звучит мечтательно, то это были неземные, мелодичные песни о любви, они лились из динамиков на слишком высокой громкости: звук терялся за окнами. Если бы кто-нибудь проехал мимо них, они могли бы услышать каждое слово, возможно, даже понять, что оно означает.       Эдди молчит впервые за всё время их поездки, и Ричи скучает по его голосу, но с трудом переводит дыхание, наблюдая за Эдди. Его взгляд устремлён на дорогу, а может быть, и дальше, до самого горизонта. Он почти незаметно покачивает головой в такт музыке, улыбается, когда выбирает понравившуюся ему лирику, напевает, глубоко и томно, когда начинает играть знакомая песня. Он так внимательно слушает плейлист, микстейп, как он его назвал.       Они молча прослушивают начало плейлиста, все мысли заглушаются тем, что Эдди с каждой песней увеличивает громкость, подпевает, напевает новые песни. От песен, мечтательных по замыслу, минуты сливаются воедино, а поездка начинает казаться мучительно медленной, как будто Ричи специально подобрал такие песни, которые сделают поездку дольше. Ему кажется, что он уже несколько часов смотрит на Эдди, пока играет четвёртая песня.       Он снова в гостиной в доме родителей, стоит над проигрывателем, опускает иглу на край пластинки, которую знает как свои пять пальцев, запуская её снова и снова; и на этот раз на диване сидит Эдди и улыбается, и, когда Ричи тянется к его руке, он без колебаний встаёт и притягивает Ричи к себе. Они танцуют, пока игла не отрывается от пластинки, а потом ещё немного качаются из стороны в сторону.       Когда четвёртая песня неторопливо подходит к концу, Эдди нарушает молчание.       — Я понял.

***

      Солнце теперь висит ещё ниже в небе, обдавая лицо Ричи такой резкой жарой, что ему приходится закрывать щёку рукой; Эдди закатывает глаза и называет его малышом. Он смеётся над ним, но его голос искренен, губы изгибаются, произнося это слово, вызывая дрожь по спине Ричи. Он думает, что, если Эдди посмотрит ему в глаза и назовёт его малышом в другом контексте, он может этого не пережить.       Более энергичным песням Ричи подпевал агрессивно, громко. На первой же песне Эдди смотрит на него с благоговейным трепетом и спрашивает:       — Ты реально поёшь таким голосом или я каким-то образом дал тебе понять, что мне нравится скрипучий визг?       — Стопроцентный Тозиеровский звук, милый, — говорит Ричи, демонстративно подмигивая. Лёгкий румянец вспыхивает на щеках Эдди.       — «Милый»?       — Не нравится? — невинно спрашивает Ричи.       — Я этого не говорил.       Ричи продолжает петь, или скрипуче визжать, а Эдди всё смеётся, смеётся и смеётся; звуки вырываются из глубины его груди, слёзы выступают в уголках глаз, как будто он никогда в жизни не смеялся так сильно и не знает, как справиться с этим смехом. Ричи поёт ещё немного, стараясь не думать о тексте песни, которую он выбрал, стараясь не придавать большого значения тому, как сильно ему нравится выкрикивать слова: «Я хочу быть с моим милым, они думают, что знают нас, но они не знают ничего», стараясь не отвлекаться на то, с какой нежностью Эдди смотрит на него, даже когда Ричи поёт припев.       Он даёт своему голосу отдохнуть на следующей песне, уступая более медленному, мягкому голосу исполнителя, поющему знойные, страстные тексты. Он широко зевает, от жары его клонит в сон, но не настолько, чтобы задремать и впустую потратить остаток пути. Он потирает щёку, нагретую солнцем, и шипит.       — Блять, кажется, я обгораю, — ворчит Ричи, его щека и шея горят.       Эдди тут же поворачивается.       — Дай посмотреть?       Ричи подставляет шею, дыхание застревает у него в горле, когда Эдди вытягивает руку на консоли из-под руки Ричи; пальцы поднимаются, чтобы провести по его щеке, а затем сгибаются так, чтобы плотно прижаться костяшками к челюсти. Они задерживаются дольше, чем это необходимо, хотя в его действиях вообще нет смысла, как будто Эдди не мог просто увидеть, как его кожа покраснела. Всё покалывает от прикосновения. Это из-за солнечного ожога. Это из-за нежных рук Эдди.       — Надо намазаться ещё раз, — говорит Эдди, не убирая руки.       — Ещё раз?       В этот раз Эдди убирает руку и свирепо смотрит на него.       — Только не говори мне, что ты не пользуешься солнцезащитным кремом.       — Я не пользуюсь солнцезащитным кремом, — говорит он, ухмыляясь, хотя и знает, что это разозлит Эдди.       Он не знает, что это злит Эдди настолько, что он бьёт по тормозам: торс Ричи врезается в ремень безопасности, когда они резко тормозят на скорости сто сорок километров в час (слишком быстро, слишком опасно, учитывая, как мало они смотрели на дорогу), Эдди сворачивает на обочину.       Он паркуется, оставляя двигатель включённым, и делает музыку громче, так что Ричи едва слышит его, когда он отстёгивает ремень безопасности и рычит на Ричи, чтобы он пошевеливался!       Ричи вываливается из машины, на этот раз более грациозно, приземляясь на ноги и избавляя свои забинтованные руки от новых повреждений. Стёкла всё ещё опущены, их музыка льётся из «Жар-птицы» на участок шоссе, который выглядит почти так же, как и все остальные участки. В нескольких километрах впереди возвышается внушительная скала, справа от них — большой цветущий кактус; Эдди, ругаясь, открывает багажник, вытаскивая на этот раз другую сумку.       Ричи обходит машину, лениво слушая музыку и Эдди, который продолжает перечислять опасности долгого пребывания на солнце, упоминая родинки, рак кожи, морщины, Ричи, ты хочешь выглядеть на свой возраст? Сумка, которую он открыл, явно его сумка выходного дня, организованная в дорожные чехлы и органайзер для туалетных принадлежностей, который содержит больше туалетных принадлежностей, чем у Ричи вообще есть. Он достаёт два разных солнцезащитных крема: один — в тюбике поменьше, а другой — побольше, от знакомой марки с ярко-жёлтым колпачком. Ричи пытается заглянуть в его вещи, лениво ковыряясь в дорожных чехлах, и Эдди почти застёгивает его руку в сумке.       Прежде чем Ричи успевает подколоть его насчёт методов упаковки — спросить, как у него вообще есть время между дорогой туда и обратно, его работой и поддержанием неприлично хорошей формы, чтобы постоянно упаковывать и распаковывать сумку, не говоря уже о том, что он запихнул в эти дорожные чехлы слишком много вещей, — Эдди начинает расстёгивать свою рубашку, и в мозгу Ричи происходит короткое замыкание.       Вообще-то, он обычно не слишком учтив. Он живёт шутками, часто грубыми и с неприличными намёками, или чаще всего ждёт, когда другой человек начнёт флиртовать, начнёт говорить, чтобы он мог подхватить шутку с того места. Вот где он проявлял себя лучше всего — в игре. Но в том, как Эдди расстёгивает свою хорошо сидящую рубашку с глубоко несексуальным утилитаризмом, который всё ещё заставляет наполняться теплом низ живота Ричи, никакой игры нет.       Будь он учтив, он бы что-нибудь сказал. Но он просто смотрит, наблюдая, как длинные тонкие пальцы расстёгивают пуговицы, как рубашка ослабляется вокруг его мускулов, как белая майка выглядывает из-под одежды, как из динамиков рвётся плейлист, который Ричи сделал для них, и Эдди это понимает. Эдди стряхивает рубашку с плеч, стараясь не помять ткань. Самый целомудренный стриптиз в истории.       Если Ричи думал, что Эдди хорошо смотрелся в костюме, то он, блять, понятия не имеет, что делать теперь, когда на нём стало меньше одежды, поскольку Эдди снова застёгивает рубашку (кто, мать твою, так делает) и аккуратно складывает её. Ричи упивается видом кожи, загорелой и усыпанной ещё более бледными веснушками. Он хочет провести часы, соединяя их, проводя пальцами нежные линии от тех точек, что на руках, до шеи, от тех, что на видимом участке груди с небольшим количеством волос посветлее. Пока он отворачивается, чтобы убрать рубашку в багажник (и о боже, неужели он так и останется?), взгляд Ричи цепляется за движение мускулов, за его руки, плечи, спину, поясницу. Он хочет положить туда руки, проследить за линиями талии Эдди, пока не найдёт его бёдра, и обнять его. Когда он наконец снова смотрит в глаза Эдди, тот смотрит в ответ, сияя, с большим тюбиком солнцезащитного крема в руках.       — Тебе придётся намазать мне спину.       — Ладно, — тупо говорит Ричи. Он хотел бы, чтобы Стэн был здесь, чтобы увидеть это — он совершенно потерял дар речи при виде тела Эдди, в основном одетого, и его улыбки, которая кажется шире, чем шоссе. Он также очень рад, что Стэна здесь нет.       Эдди щёлкает колпачком, выжимая слишком много массы на ладонь, а затем выжимая ещё больше, как будто в его ладони и так уже не слишком много крема.       — Ты вписываешь солнцезащитный крем в свой бюджет? А то у тебя, наверное, уходит по одной бутылке в неделю, — говорит Ричи.       — Я списываю его на рабочие расходы, — быстро замечает Эдди, и Ричи должно быть грустно, что он никогда не будет таким смешным, как этот странный маленький мужчина, которого он встретил на шоссе, но вместо этого он просто откидывает голову назад, смеясь, зная, что Эдди следит за линией его шеи.       Эдди распределяет солнцезащитный крем огромными каплями по рукам, по плечам, по груди, закидывая руку, чтобы нанести немного на ту часть спины, до которой он не может дотянуться. Ричи стоит, наблюдая, как ладони Эдди работают над его телом, растирая кожу твёрдыми движениями, пока солнцезащитный крем не впитается, а затем переходит к другому участку. Он натирается от тыльной стороны ладоней вверх по рукам, оставляя плечи, чтобы втереть крем в грудь и вверх по шее. Он снова улыбается Ричи — на самом деле больше похоже на обновление улыбки, потому что Ричи не думает, что она исчезала, ему кажется, что он готов посвятить свою жизнь тому, чтобы убедиться, что она никуда не исчезнет.       — Осторожно, бинты.       Говорит Ричи. Он подходит вплотную к Эдди, и воздух между ними словно бурлит, притягивая Ричи ближе, слишком близко, пока он не натыкается на Эдди, отчего они оба хихикают, а потом он выпрямляется. Он поднимает правую руку, на мгновение зависает над плечом Эдди, прежде чем дотронуться до него, чуть ниже капли солнцезащитного крема, позволяя пальцам скользить по коже, над веснушками. Эдди издаёт глубокое «м-м-м», и Ричи размазывает крем по его плечам. Кожа Эдди такая мягкая, упругая, лоснящаяся над мышцами, и кажется по-настоящему несправедливым то, что он так много работает, постоянно ездит между Вегасом и Финиксом, у него есть дочь и он каким-то образом занимается по одному из тех планов тренировок знаменитостей, которых Ричи избегал всю свою карьеру. Ричи испытывает свою удачу, размазывая крем под краями майки, желая прикоснуться к большему, увидеть больше, и Эдди позволяет ему, издавая тихие, довольные звуки и следуя за его прикосновениями. Голова Эдди откидывается на плечо, когда Ричи касается шеи, и он заносит это в постоянно растущий список того, что ему необходимо сделать с Эдди Каспбраком.       — Твоя очередь, — наконец говорит Эдди, не скрывая требования, пока солнцезащитный крем тает на его коже.       Эдди теперь пахнет кокосами и бананом Лаффи-Таффи, и Ричи хочет впиться в его кожу зубами, слизать столько грёбаного солнцезащитного крема, сколько понадобится, чтобы почувствовать вкус кожи Эдди. Ричи крепко сжимает его плечо, прежде чем отстраниться, ощущая головокружение. Он машинально подставляет руки, готовясь получить больше солнцезащитного крема, чем, по его мнению, необходимо для надлежащей защиты от солнца, и Эдди просто смотрит на них.       — Тебе не нужна помощь?       — Хм, — произносит Ричи пересохшим ртом.       — В смысле, — говорит Эдди фальшиво-скромным голосом. Ричи думает, что он может умереть сегодня и нет лучшего способа уйти. — Я не хочу опять перевязывать твои руки. Я позабочусь о тебе.       Ноги у него как желе, и он думает, что, может быть, жара расплавила его мозг, что тот льётся теперь из ушей, потому что он даже не думал о том, что Эдди прикоснётся к нему; и вдруг Эдди снова выдавливает солнцезащитный кремом в ладони и подходит слишком близко к Ричи, глядя на него с дьявольской улыбкой. Я позабочусь о тебе.       А потом, словно не ведая о потрясающей силе этих простых слов, Эдди распределяет крем по телу Ричи, по его запястьям, предплечьям, под краями рукавов футболки, переходит к шее, оставляет каплю спереди и под линией волос сзади и зеркальным следом спускается вниз по другой руке.       Затем Эдди падает на колени на горячий асфальт трассы 93, как будто его одежда не стоит больше, чем машина Ричи, и Ричи задерживает дыхание от его вида. Эдди издаёт звук, похожий на хихиканье, и, ничуть не смутившись, продолжает наносить солнцезащитный крем от колен Ричи до лодыжек. Ричи закрывает глаза и пытается думать о чём угодно, только не об Эдди, стоящем на коленях посреди пустыни, пока пьянящие мелодии плейлиста, который он составил, льются из машины. Ему следовало бы знать, что он сам себе вырыл могилу.       — Сколько волос, — говорит Эдди, начиная втирать крем, и эти руки твёрдыми движениями растирают его колено спереди и сзади.       — Извини.       — Мне нравится, — отвечает Эдди таким ровным голосом несмотря на то, что разбирает Ричи на атомы.       — Ну, это ещё не всё, — нервно говорит Ричи, когда руки Эдди опускаются к его икре.       — Рад знать.       Он предпринимает бесплодные попытки успокоиться, особенно когда снова открывает глаза, наблюдая, как Эдди проводит руками по его ногам, теперь уже по лодыжкам, его голова находится слишком близко к паху Ричи. Он не может перестать думать: Эдди поднимает голову, чтобы поцеловать его через шорты, Эдди встаёт на колени, целует выше талии, проводит языком по животу, следуя за волосами туда, куда ему хочется, Эдди-Эдди-Эдди. Кровь устремляется вниз быстрее, чем Ричи успевает понять, и он набухает шортах, когда Эдди снова поднимается на ноги.       Эдди быстро работает руками, крепко прижимая ладони, касаясь каждого обнажённого сантиметра его кожи. Ричи пытается думать о чём-то другом — о чём-то, что не является ладонями Эдди, или руками Эдди, или какой-то ещё частью Эдди, на самом деле, но Эдди всё время смотрит на него, когда перемещает свои руки на новый участок. Затем он переходит на шею Ричи, растирая солнцезащитный крем чуть ниже подбородка, по линии челюсти, по затылку. Глаза Ричи закрываются, и Эдди, задыхаясь, смеётся и переходит на его вторую руку.       Когда Эдди отстраняется, он тянется за другим тюбиком, поменьше, с маркой, которую Ричи не узнаёт. Эдди видит, что он смотрит на него.       — Нельзя пользоваться солнцезащитным кремом для тела, чтобы намазать лицо.       — Нет, конечно, нет.       — Чувак, серьёзно, он забьёт твои поры нахуй, — сердито говорит Эдди, выжимая на пальцы намного больше крема, чем с горошину.       — Хочешь послушать о моём уходе за кожей?       — Я очень сомневаюсь, что он существует, — отрезает Эдди.       Он подходит ближе к Ричи, их лица в нескольких сантиметрах друг от друга, глаза прищурены, сосредоточены, он наносит солнцезащитный крем на лоб Ричи, скулы, кончик носа, вдоль челюсти. На языке Ричи появляется ответная реплика, которая тут же исчезает от прикосновения, на этот раз нежного: подушечки его пальцев просто скользят по подбородку.       С такого близкого расстояния Ричи видит, что веснушки тянутся по шее Эдди на его лицо, маленькие бледные крапинки на щеках, оседающие поверх лёгкого румянца. Он пристально смотрит на них, пока Эдди не залезает ему за уши и не стаскивает очки с лица. Он пытается сдвинуть их на макушку, но, кажется, передумывает и стягивает их вообще. Всё вокруг расплывается за исключением лица Эдди; веснушки, которые теперь труднее всего различить, сгладились на остальной части его загорелой кожи, но всё ещё болезненно красивы, даже больше, когда мир исчезает до размытого ореола вокруг него.       Эдди водружает очки себе на лицо и задирает их на нос. Ричи думает, что, если бы Эдди нравился ему ещё сильнее, его грудь взорвалась бы. Его большие карие глаза под толстыми линзами стали ещё больше. Очки слишком велики для его лица, они сползают с носа, придавая ему глуповатый вид, но Эдди только смеётся.       — У тебя ужасное зрение, — говорит он, но не снимает их, втирая солнцезащитный крем в кожу Ричи.       — Слепой в законе, в стиле Эль Вудс, — бормочет он, когда пальцы Эдди скользят по его подбородку, вызывая новый смешок, хотя это и абсурдно.       Они стояли на аризонской жаре, кожа липкая от солнцезащитного крема — кожа пахнет пляжем, Лос-Анджелесом (понравится ли Эдди Лос-Анджелес?), очки Ричи сползают с носа Эдди, Эдди высовывает язык между зубами, втирая крем в лоб Ричи, — Ричи мог бы поцеловать его. Он хотел этого с тех пор, как увидел его. С каждой минутой он всё больше и больше думает о том, что мог бы остаться на шоссе до конца своей жизни, ездить по одному и тому же маршруту, целоваться с Эдди часами, днями.       Ричи не разочаровывается, когда Эдди отходит, когда он снова надевает очки на лицо Ричи и жалуется на напряжение в глазах. Он мог поцеловать его в любое время. У них есть время, возможно, больше, чем Ричи может себе представить. Он может подождать.       Он протягивает руку, когда Эдди поворачивается, чтобы убрать солнцезащитный крем, — лёгкое прикосновение к его подбородку, — и Эдди тут же поворачивает голову, встречаясь с ним взглядом. Музыка, льющаяся из машины, повествует об этом моменте: «Кажется, будто ещё вчера твой взгляд незаметно пробрался в мою душу, ты заглянул в неё и превратил все страхи в прах». Он не целует его, но касается его подбородка, щеки, стирая остатки солнцезащитного крема, который он пропустил. Эдди льнёт к ладони Ричи.       Он не знает, как долго они так стоят, два тела, настолько близко, насколько это возможно, всё ещё не касаясь друг друга — только в той точке, где рука Ричи прикасается к его лицу, и Эдди прижимается к его руке, низко опустив веки, пока музыка льётся из их машины, пока случайные автомобили проезжают мимо, наверное, пристально наблюдая, но Ричи всё равно не может найти в себе силы отвлечься от самых долгих секунд в своей жизни.

***

      Эдди разговаривает по телефону: ему позвонили с работы, и он поспешно извинился перед Ричи, как будто он мог причинить неудобство человеку, которого соскрёб с обочины дороги, покрытого кровью и слишком близкого к тепловому истощению. Эдди поставил плейлист на паузу, так что единственным звуком в машине был его голос и время от времени тихое бормотание на другом конце линии.       Эдди говорит по телефону по-другому, но его голос так далёк от стандарта обслуживания клиентов. Никто не мог бы охарактеризовать его как приятный. Он разговаривает по телефону с кем-то из своего офиса, с каким-то бедолагой по имени Кайл, и говорит с деловитой серьёзностью, которую Ричи находит отвлекающей, сексуальной, хотя с таким же успехом Эдди мог бы читать книгу на телефоне. Его тон менее разнообразен, его голос немного медленнее, чем когда он говорит с Ричи, но руки по-прежнему летают туда-сюда, как будто его коллега может видеть это невербальное сопровождение. Ричи позволяет его голосу перерасти в низкий гул на фоне.       Он открывает свои диалоги, наконец читая наполненные всё большей паникой сообщения от Стэна, которая завершилась на том, что, ЕСЛИ ТЫ НЕ ВОЗЬМЁШЬ ТРУБКУ, КОГДА Я ПОЗВОНЮ ТЕБЕ, Я ЗАЯВЛЮ О ПРОПАЖЕ, и Ричи не осознавал, что прошло больше часа между его сообщением Стэну и звонком от него, что они с Эдди вместе стояли на трассе, что он смотрел сначала на Холли, а затем на его руки. Ричи: всё ещё жив Стэн: При том что ты не прилагаешь для этого никаких усилий. Ричи: и так справляюсь Стэн: Отличное отношение. Стэн: Каспбрак пока не проявляет никаких убийственных наклонностей? Ричи: нет, но у меня встал, когда он намазал мне ноги солнцезащитным кремом Стэн: Замечательно.       Он улыбается ответу Стэна и переходит к диалогу со своим менеджером, Али, которая ждала его прибытия не позднее семи вечера, но было уже почти шесть тридцать. Он посылает ей несколько коротких сообщений.       Али — лучший менеджер, который у него когда-либо был: понимающая, чего Стиву никогда не хватало, но и не нянька для него. Она доверяет Ричи, поэтому, когда он говорит, что опаздывает, она просто отвечает ему, что выберет наряд и убедится, что он действительно его наденет. Он верит, что она не запихнёт его в костюм обезьяны.       Он почти не думал о своём шоу во время поездки, что само по себе было потрясающим чувством. Он не помнит, когда в последний раз так расслаблялся перед выходом на сцену. Неважно, сколько раз он выступает, на каких площадках, перед каким количеством людей. Он всегда ощущает себя нервной развалиной, всегда взмокает до того, как на него падает свет, руки трясутся, пока он не выпьет пару стаканов, желудок скручивается. Даже этот тур, который кажется длиннее любого отрезка жизни Ричи (даже периода, когда он учился в средней школе, и разве это ни о чём не говорит?), его всё ещё била дрожь, он испытывал тошноту, которая не утихала до тех пор, пока он не убеждался, что его материал был смешным и люди приходили, чтобы увидеть его. Он чувствует себя самозванцем каждый раз, когда выходит на сцену.       Он хочет, чтобы в Финиксе было всё по-другому. Ему нравится привносить в каждое шоу что-то свежее: иногда новый кусочек монолога, иногда другое продолжение, иногда взаимодействие с аудиторией, хотя это не его любимое занятие. Он вспоминает первые дни, когда начинал со своего собственного материала, как он боялся крикунов из зала, пока не понял, что ну серьёзно, Ричи, люди выкрикивают тебе что-нибудь, только если ты отстой.       Он открывает бардачок Эдди, зная, что у него где-то должны быть ручка и бумага. Он не разочарован. Скорее изумлён. Он находит целый пенал: гладкий и наверняка слишком дорогой, чтобы хранить в нём ручки в бардачке автомобиля, и кожаный мини-блокнот, потому что, конечно же, Эдди не мог купить что-то в долларовом магазине.       — Это ведь не твой дневник, да? — спрашивает Ричи, и Эдди поднимает руку с руля, чтобы показать ему средний палец, пока они не начинают потихоньку съезжать на обочину, не прекращая тявкать в телефон.       Он открывает блокнот. Страница перед ним пуста, но блокнот точно используется. Несколько страниц, почти четверть блокнота, похоже, аккуратно вырвали. Грудь Ричи слегка сжимается при мысли о том, что было написано на этих страницах, будь то списки покупок, напоминания, заметки разговоров по работе, информация о несчастных случаях, сердито нацарапанные указания для незнакомцев, которые слишком сильно полагались на «Гугл-карты». Он считает, что, скорее всего, этот блокнот используется для того, чтобы оставлять пассивно-агрессивные заметки на лобовых стёклах автомобилей для ничего не подозревающих водителей, например, «извини, похоже, кто-то содрал с твоего бампера наклейку Стрелковой Ассоциации, ёбаный ты крот», и «в следующий раз, когда будешь парковаться, не забудь, сука, надеть очки», и «надеюсь, ты не будешь трахаться так, как паркуешься, иначе ты не войдёшь».       Он открывает пенал, достаёт несколько ручек разных цветов — красные, синие, чёрные, даже зелёные — и задаётся вопросом, не добавляет ли Эдди грубые маленькие рисунки к своим запискам. Зелёный цвет кажется особенно комичным, поэтому он выбирает его и откидывается на спинку сиденья с блокнотом, вертя ручку в пальцах и слушая, как Эдди разговаривает.       — Нет, Кайл, ты меня не слушаешь, мы не хотим получать судебный запрет. Не надо сначала лезть в драку, а потом задавать вопросы. Зачем нам это делать? Зачем? Зачем превращать этот совершенно мирный судебный процесс в парад дерьма, который мы не сможем контролировать? Нет, либо позвони по телефону и вежливо попроси, либо пришли мне их контактную информацию — я сделаю это сам.       Он не может себе представить, чтобы Эдди просил о чём-то вежливо, но очень хотел бы, чтобы Кайл не справился с задачей и он мог хотя бы послушать попытку. К сожалению, похоже, Кайл разберётся сам.       Ричи смотрит на длинную дорогу впереди, пока Эдди заканчивает разговор. Солнце опускается всё ниже и ниже, окутывая шоссе жидкой янтарной пеленой, согревая его щёку, но уже не обжигая, за исключением того места, где он всё ещё чувствует призрак прикосновения пальцев Эдди на своей челюсти и шее.       Он подносит ручку к бумаге, записывая небольшие фрагменты своего дня: о том, как его рыцарь в дорогом костюме появился на своей «Жар-птице», чтобы спасти Ричи от изнуряющей жары пустыни и сказать ему, что у него нет кондиционера. Его адвокат-механик-медсестра. Он размышляет, как глубоко развить мысль, какое направление ей задать. Это комедия или любовная история? Он сплетает воедино реальность и фантазию, хотя и не знает, где кончается одна и начинается другая. Склонился ли Эдди на самом деле над капотом его машины? Неужели время правда исказилось, когда начиналась музыка, когда он смотрел, как Эдди внимательно её слушает? Сколько они уже в дороге и сколько им ещё ехать?       Он строчит отрывок, который стал совершенно неподходящим для комедийного монолога и вообще слишком слащавым, чтобы Ричи признал, что это его рук дело. Он извлекает некоторые хорошие кусочки, некоторые моменты, которые можно сделать смешными. Он не думает, что Эдди будет возражать, если он расскажет о нём, если он упомянет, как тот жалуется на всё, на что можно жаловаться, как у него всегда есть мнение по любому поводу, как, очевидно, арбитраж «Убер» в Нидерландах и канадцы сходят из-за этого с ума, или ещё что-нибудь.       — Что ты делаешь? — спрашивает Эдди, бросив резкое «спасибо», не прощаясь, в телефон. Он не тратит времени на перезапуск плейлиста, просто включая заново песню, которую они сейчас слушали, и повторяя текст: «Хочу, чтобы ты был со мной, чтобы больше никогда не чувствовать одиночество».       — Пишу монолог.       — Прямо сейчас? — интересуется Эдди, наклоняясь, чтобы подсмотреть.       Ричи даже не пытается прикрыть свои записи, несмотря на то, что он вычеркнул несколько запутанные части, потому что он живёт уверенностью, что Эдди бы не смог прочитать его почерк, даже если бы попытался. На какую-то секунду он чувствует, что он прав, когда Эдди наклоняет голову набок, прищурившись. С таким же успехом все слова могут быть иероглифами.       — Тут написано: «Я надеялся, что он меня похитит»?       Ричи захлопывает блокнот прежде, чем Эдди успевает попытаться расшифровать ещё хоть одну из заметок, отклоняющуюся от смешного и опасно близкую к сентиментальности. Эдди только смеётся, откидываясь в сторону, бормоча: «Хорошо, храни свои секреты».       — Ты ещё и специалист по почерку? — в ужасе спрашивает Ричи. Стэн не может читать его почерк, а они списывали друг у друга домашку в течение многих лет.       — Ты пишешь так же, как Габби в детском саду, — съязвил он.       — Наконец-то я пишу на своём уровне чтения!       Эдди снова смеётся: низкий, медовый звук, который скользит по спине Ричи. Он снова открывает блокнот и смотрит на страницу, на слова, которые он нацарапал, на части, которые он спас. Он осторожно вырывает страницу, следуя аккуратным линиям других оторванных страниц, и пытается снова, вычёркивая лучшую версию монолога, придавая ему форму. Даже когда написанное становится немного слишком честным, немного слишком откровенным, он думает, что это то, что нужно. Наконец он поднимает голову, удовлетворённый текстом на странице, и мысленно проговаривает его.       Он провёл слишком много времени, глядя на Эдди — на его длинную шею, резкие линии подбородка, завитки волос вокруг ушей, на руки, выставленные на всеобщее обозрение, на то, как он не держал руль обеими руками, если в этом не было необходимости, на то, как даже одна рука на руле висела очень свободно. Вид просто замечательный.       Вид снаружи не может сравниться, но он сильный конкурент. Всего несколько часов назад Ричи проклинал бесконечную пустыню, но теперь он надеется, молится, что она правда бесконечна, что нет никакого шоу в конце поездки, что просто есть шанс перезапустить плейлист и снова пережить это путешествие или вообще не дать ему закончиться.       Дорога такая ровная, что он может видеть её отрезок далеко впереди. Разделительная полоса между проезжими частями узкая, сразу за обочинами тянется земля, поросшая густым зелёным кустарником, выдерживающим жару солнца, и сухая почва под ним. Вдалеке от шоссе он видит редкие кусты, высокие пальмы, кактусы и горы, красивые горы, пересекающие горизонт. Они проезжают небольшие ответвления шоссе, грунтовые дороги, ведущие к городам с названиями, которые он забывает так же быстро, как они мелькают мимо, а у некоторых совсем нет знака. Линии электропередач тянутся параллельно дороге, и Ричи ловит себя на том, что наблюдает, как провода поднимаются вверх и падают вниз на фоне безоблачного неба.       Они проезжают мимо заправочной станции — флаги США и Аризоны высоко над ними, — стоянка заполнена автомобилями, которые остановились там отдохнуть. На дороге появляется всё больше машин, так как они подъезжают ближе к Финиксу, но сейчас уже достаточно поздно, чтобы большинство путешественников нашли место для ночлега. Бо́льшая часть их компании — это дальнобойщики, которых Эдди безжалостно обгоняет чуть ли не на крейсерской скорости — быстрее, чем Ричи когда-либо разгонялся в своей жизни, как будто это в порядке вещей, даже когда двигатель неистово ревёт. Трасса 93 сливается с трассой 60, но больше ничего не меняется.       — Я знаю, что это просто пустыня, но, чёрт возьми, эта дорога прекрасна, — говорит Ричи.       Эдди поворачивает голову, переводит взгляд с дороги на небо, на бесконечное пыльное пространство по обе стороны от них, с любопытством осматривая всё вокруг.       — Я тоже когда-то так думал. Подобная поездка дважды в неделю давно убила для меня всю романтику, — признаётся он, даже когда его глаза задерживаются на горизонте.       — Очень жаль, — говорит Ричи, и вопрос слетает с его губ: — Как думаешь, мы сможем её оживить?       На этот раз Эдди не отрывает глаз от дороги, но его лицо расплывается в улыбке. Для человека с такими печальными глазами улыбка Эдди могла бы осветить весь мир. Рот приоткрыт, видны зубы и кончик языка, облизывающий губы; улыбка всегда на грани смеха, и Ричи хочет догнать этот смех, вырвать его из груди, удержать улыбку, пока у него не заболят щёки и не останется только блеск в его глазах.       — Возможно, мы уже это сделали, — говорит он, и Ричи думает, что он прав.

***

      Они уже подъезжают к городу, едут по другой дороге, 74-й, которая, как говорит Эдди, называется «Беззаботное шоссе» — самое подходящее название в мире. Их плейлист закончился, оставив их на мгновение в жуткой тишине. Это был бы идеальный хронометраж, если бы не остановка для солнцезащитного крема. Ричи не променял бы солнцезащитный крем ни на что другое, хотя он всё же разочарован, что плейлист не сопроводил их до конца.       Прежде чем Ричи успевает что-то сказать, выбрать новый плейлист или найти эпизод подкаста, Эдди выхватывает телефон из его рук, открывает их плейлист и включает его с самого начала. Он возвращает телефон обратно, и кончики их пальцев соприкасаются. Ричи никогда не встречал человека, чьи самые лёгкие прикосновения сразу же заземляли его и делали мир вокруг туманным, не в фокусе. Он видел дорогу, видел огни, видел Эдди. А дальше — неизвестность. Ощущение настолько сильное, что Ричи не мог один это почувствовать, Эдди тоже должен был. Проникающую до костей жажду прикосновений, его взгляда.       Эдди бормочет о том, как Ричи повезло, что его подобрал водитель, который не только не был убийцей, но и знал Аризону, потому что в противном случае Ричи оказался бы в Финиксе, а не «в Скоттсдейле, где на самом деле находится курорт». Эдди просто злится, когда Ричи отмечает, что большинство людей используют «Гугл-карты», а затем он снова начинает жаловаться на зависимость от GPS и на то, что технологии не всегда могут вытащить человека из неприятностей.       — Ты всегда жил в Финиксе? Или в Вегасе?       — Чёрт, нет. Я жил в Нью-Йорке пять лет назад, — говорит Эдди.       — Ух ты, крутой адвокат из «Большого Яблока», — поддразнивает Ричи, и Эдди закатывает глаза. — Зачем переезжать в пустыню? Хотел вернуть свои веснушки?       — Точно не из-за этого. Они мне не нравятся.       Ричи в шоке открывает рот.       — Как же так, Эдс? Я хочу поцеловать каждую из них.       — Да ну? — спрашивает Эдди, бросая на него голодный взгляд. Ричи сглатывает. — Тогда, наверное, они не такие уж бесполезные.       — Ну вот, другое дело, — говорит Ричи, делая большой глоток уже из второй бутылки воды.       — Моя мать была настоящей сукой, — говорит Эдди, оглядываясь на дорогу. Не так, думал Ричи, начнётся история. — Контролировала каждый шаг, манипулировала — полный пакет. Она была больна, у неё была ХОБЛ⁴, эмфизема лёгких, целый список, который можно продолжать, а в Аризоне был специализированный центр. В конце концов мы с Майрой собрали её и отправили туда на лечение, мне только приходилось приезжать навещать её раз в несколько лет.       Он замолкает, прикусывает язык и смотрит на Ричи. Тот смотрит в ответ. Что бы Эдди ни искал на его лице, он это нашёл, потому что его глаза снова останавливаются на дороге и появляющемся на горизонте городе.       — А потом она начала умирать. Они с Майрой, её сообщницей, как всегда, вступили в сговор, и мы переехали, пока Габби была ещё маленькой. Я отказался переезжать в Финикс, не хотел жить с ней в одном городе. Мой офис предложил мне перевод в Вегас, и мы переехали туда в качестве компромисса.       — Компромисса? — спрашивает Ричи, не пытаясь перебить, только чтобы показать, что он слушает и хочет знать.       — Майра ненавидела Вегас. Там полно пьяниц и извращенцев, говорила она. Но город был достаточно далеко, чтобы мы могли навещать мою мать и находиться от неё на приличном расстоянии. Мама умерла четыре года назад, и мы оставались в Вегасе до развода, — говорит Эдди ровным голосом, с привычным спокойствием, за исключением улыбки, промелькнувшей, когда он говорил про пьяниц и извращенцев.       — Когда ты развёлся?       — Два года назад, в прошлом месяце. Я знал, что, если попрошу развода, Майра будет настаивать на переезде в Финикс. Я хотел подождать, пока Габби пойдёт в школу.       Ричи обдумывает его слова; обдумывает, как трудно, наверно, было прийти к тому моменту, когда рассказывать и говорить об этом больше не больно, или больно совсем чуть-чуть, если вообще когда-нибудь боль уйдёт.       — Позднее гейское пробуждение? — спрашивает он.       — Нет, я уже знал. Я думаю, что и она тоже, каким-то образом.       — Что стало последней каплей? — пробует Ричи снова.       Эдди пожимает плечами.       — Её и не было. Больше похоже на медленное торможение. Много терапии. Несколько хороших друзей.       Ричи улыбается: знакомая территория.       — Много терапии и хорошие друзья — это реально всё, что нужно.       Эдди смеётся, избавляясь от напряжения, которое поселилось в машине, а вместе с ним и от густого и гнетущего воздуха, всегда сопровождающего упоминания былых травм.       — Это точно.       Эдди прочищает горло.       — В общем, она перевезла Габби в Финикс. Я не хотел спорить. Я недавно купил здесь дом, маленькую двухкомнатную квартиру рядом со школой Габби. С работой полный порядок: работаю на удалёнке и всё ещё нахожусь в офисе три с половиной дня в неделю.       Ричи обдумывает историю в течение нескольких долгих минут, тишина уютно оседает между ними, плейлист продолжает играть по второму кругу. У Эдди острый слух, он быстро запоминает песни, нахмыкивая мелодию и бормоча запомнившиеся слова.       — Это чертовски круто, — решает Ричи. Эдди останавливается на полуслове, чтобы посмотреть на него.       — Нет буквально ничего менее крутого, чем сорокалетний гей, наконец-то расставшийся с женой, которую он ненавидел все десять лет, — невозмутимо говорит он, а затем ждёт, когда Ричи рассмеётся. Он не смеётся.       — Не надо себя обесценивать. Я не новичок в... — «абьюзивных», как почти говорит он, в последний момент осознавая, какой тяжёлый вес несёт это слово, какая выдержка требуется, чтобы его сказать, — токсичных отношениях. Легко начать, трудно разорвать.       Лицо Эдди смягчается, губы приоткрываются, он быстро моргает. Его глаза на мгновение вспыхивают, и Ричи понимает: понимает, каково это — быть потерянным в этот момент, когда солнце почти село, городские огни освещают их путь, и каково это — когда другой человек говорит то, что нужно услышать. Рука Эдди тянется к нему, и Ричи роняет телефон на сиденье, протягивая руку в ответ, медленно, осторожно, ожидая, что Эдди захочет сделать. Эдди смотрит на его руку, переплетает пальцы и кладёт их кисти обратно на центральную консоль. Глаза Ричи наполняются слезами, и он качает головой, чтобы смахнуть их.       — Да. Так оно и было, — говорит Эдди, глядя на их сцепленные руки, бросая быстрый взгляд на дорогу, а затем снова останавливаясь на Ричи. — Не знаю, зачем я тебе всё это рассказываю. Только два человека знают об этом. У меня такое чувство–       — Как будто мы уже встречались, — заканчивает Ричи.       Эдди тяжело вздыхает и кивает.       — Да. Но мы не встречались, я бы запомнил.       Что значит встретить кого-то? Это должно произойти здесь и сейчас? Они вместе вспоминали свою историю в этой машине, Эдди задавал ему вопросы, которые никто никогда не задавал ему, не говоря уже о том, что Эдди был недавним незнакомцем, например, «Нравится ли тебе Лос-Анджелес?» (Да, боже, да.) «Тебе всегда нравилось смешить людей?» (Я никогда не хотел заниматься чем-то другим.) «Ты хорошо общаешься со своими родителями?» (Сейчас лучше, чем за всю жизнь.) Эдди рассмешил его так, как Ричи никогда раньше не смеялся. Он не мог предвидеть, что скажет Эдди, и всё же его ничего не удивляло, ни одно из его слов не казалось чужим на губах.       «Я бы запомнил», — говорит Эдди, и, может быть, они бы запомнили, а может быть, и нет, но, по крайней мере, у них был сегодняшний день — день, когда они встретились. Ричи должен был отвезти Холли на диагностику перед туром, но он этого не сделал. У него была куча возможностей заехать с ней в автосервис, но он продолжал путь. Он выехал сегодня поздно, во второй половине дня, когда обычно он выделял больше времени на дорогу, чтобы сначала попасть в гостиничный номер, раздеться, принять душ и выпить. Он проснулся сонным, уже после расчётного часа, и на всех парах понёсся из города. Он чуть было не выехал ещё вчера, но взял лишний день, чтобы поспать, чтобы провести одинокую будничную ночь в Вегасе, в своём номере, вместо того чтобы наслаждаться городом.       Эдди сегодня рано ушёл с работы. Обычно он выезжал ближе к вечеру, после ужина, и рассекал по совершенно пустынному шоссе, когда солнце уже село и темнота опустилась на пустыню, температура понижалась от удушливой до терпимой. Сегодня он ушёл рано, усталый после долгой рабочей недели, и ему не терпелось поскорее забраться в постель. Он утверждает, что обычно не останавливает машину, чтобы подвезти незнакомцев, особенно сейчас, когда у всех есть смартфоны, но Ричи выглядел таким несчастным, таким неподвижным, опираясь на капот. Наверное, таким он и был. Они никогда не должны были оказаться на одной дороге в одно и то же время. Но вот они здесь.       — Ты веришь в судьбу, Эдди?       На этот раз он не отводит глаз от дороги, но на его губах появляется лукавая улыбка.       — Раньше не верил.

***

⁴ Хроническая обструктивная болезнь лёгких (ХОБЛ) — самостоятельное заболевание, для которого характерно частично необратимое ограничение прохождения воздушного потока в дыхательных путях, имеющее, как правило, неуклонно прогрессирующий характер и спровоцированное аномальной воспалительной реакцией ткани лёгких на раздражение различными патогенными частицами и газами.

***

      Мир становится таким тихим, когда Эдди заглушает двигатель. Ричи не помнит, чтобы было так тихо. Он не помнит звуков, кроме его плейлиста и низкого рычания двигателя «Жар-птицы». Он не помнит другого голоса, кроме голоса Эдди, тон которого менялся от нежного к дикому и сердитому со скоростью ударов сердца. Мгновение назад Эдди ругался, крича в окно с поистине впечатляющей дорожной яростью, как будто он не боялся смерти или, возможно, вообще ничего. Тишина остывающего двигателя ни с чем не сравнима.       Ричи смотрит на колонны за парковкой, где зелёными и синими огнями светится курорт. Они приехали раньше, чем он думал, — до шоу остаётся ещё сорок пять минут, — без сомнения, благодаря пренебрежению Эдди ограничениями скорости и правилами дорожного движения, словно он вдохновился выражением «пусть победит сильнейший». Эдди мог бы высадить его у входа, взять деньги за бензин и номер Ричи и уехать.       — Слушай... — начинает Ричи.       — Эй... — одновременно говорит Эдди.       Они оба останавливаются, смеясь.       — Ты первый, — говорит Ричи. Эдди качает головой и показывает на него. — Ты– в смысле– Я на тебя не давлю– Не хочешь остаться? На шоу?       Ричи знает ответ, он знает, почему они на парковке, почему двигатель выключен, почему они оба отстегнули ремни безопасности, почему их руки всё ещё переплетены и почему Эдди смеётся, высоко и легко, над его вопросом.       — Я хотел спросить, остались ли ещё билеты.       Ричи смеётся затаив дыхание.       — Есть в запасе. Если хочешь, можешь посмотреть из-за кулис? — спрашивает он, внезапно почувствовав головокружение.       — Надо хорошенько рассмотреть этого знаменитого комика.       Нельзя сказать, что кто-то сделал первый шаг. Это больше похоже на притяжение, как нежная длань Вселенной, направляющая две души друг к другу. Ричи отпускает его руку, чтобы положить её на консоль, наклоняясь над разделяющим их пространством; Эдди подбирается, чтобы сделать то же самое. Их губы соприкасаются с самым лёгким трением, без зубов и без силы, нежное скольжение обветренных губ. Поцелуй медленный, томный, не отчаянный и цепляющийся, а ожидаемый, как восход солнца или прилив. Как будто они всегда будут здесь, в этом состоянии и при этих условиях, а не в этом месте и времени, как будто «здесь» — это сочетание удачи и вероятности.       Рука Эдди обвивает его шею сзади, кожа всё ещё липкая от солнцезащитного крема и горячая от долгой езды по жаре. Он притягивает их ближе друг к другу, и их рты раскрываются. Ричи втягивает нижнюю губу Эдди в свой рот, пока тот не начинает стонать, тихо, с придыханием, пока он не проводит языком по зубам Ричи. Даже когда поцелуй углубляется и в шортах Ричи становится тесно, когда их руки блуждают от головы к плечам и талии, поцелуй всё равно нетороплив, нежен, непристоен от скольжения языков и слюны, как будто у них есть всё время в мире.       Когда они отстраняются спустя минуты, часы, недели, годы, Эдди прижимает их лбы друг к другу, рты разделены лишь дыханием, носы соприкасаются — и они остаются так ещё на несколько минут, часов, недель, лет.

***

      Эдди следует за ним после того, как снова надевает рубашку, не отставая и сталкиваясь руками во время ходьбы; менеджер Ричи ждёт снаружи и проводит их внутрь, бормоча Ричи о причёске и макияже и о том, что у них как раз достаточно времени, чтобы убедиться, что он выглядит чуть менее потным. Когда он спрашивает Али, может ли Эдди остаться, может ли он посмотреть шоу из-за кулис, она говорит, что есть свободное место рядом со сценой, если он предпочитает. Эдди выбирает кулисы.       Он следует за Ричи, не так близко, но рядом, пока Али толкает его между гримёрными, сначала чтобы кто-то похихикал над его кудрями, обмякшими от жары и пота, чтобы заставить его умыться и припудрить лицо, как будто он всё равно не вспотеет к тому времени, когда выйдет на сцену, затем, наконец, в гардероб, где Али приготовила ему хорошо сидящую чёрную футболку. Эдди прислоняется к стене, на этот раз молча наблюдая, как Ричи переодевается; глаза следят за линиями его рук, когда он стягивает футболку через голову, задерживаются на груди, скользят вниз к животу, жадно исследуют линию волос ниже пупка. Он не спеша натягивает новую футболку. Как только он с ней заканчивает, Али надевает ему на плечи узорчатую рубашку с ярко-зелёными листьями пальм и розовым гибискусом. Она бросает ему пару чёрных джинсов и выходит из комнаты, даже не взглянув на Эдди.       — Не терпится взглянуть на мою задницу, Эдс? — говорит он, демонстративно покачивая бёдрами.       — Не моё имя, — отвечает он, но не сводит глаз с Ричи, в его взгляде что-то тёмное, жаждущее.       Нет ничего особенно чувственного в том, как он стягивает шорты, сбрасывает их слишком быстро, спотыкается, когда пытается выйти из них, цепляется обувью. Он демонстративно наклоняется, чтобы развязать шнурки, и Эдди издаёт раздражённый звук при виде его трусов.       — Принт с пиццей? Серьёзно?       — Да? Потому что ты хочешь куснуть эту задницу?       Эдди фыркает, но не отводит взгляда, следя за длинной линией его ног, изгибом его задницы, задерживаясь на бёдрах, опускаясь вниз по икрам, а затем пробегаясь снова вверх, по всему телу. Ричи почти дрожит под его взглядом. Он натягивает джинсы, запрыгивая в них, и прислоняется спиной к стойке раздевалки из-за потери равновесия. Они хорошо сидят, немного тесные, обтягивающие, и Эдди снова смотрит на его ноги. Он надевает чистые чёрные кроссовки, не испачканные пылью пустыни.       Али проскальзывает обратно в комнату, балансируя тремя стаканами в руках, как раз в тот момент, когда он заканчивает завязывать шнурки. Первым делом она подходит к Эдди, он благодарит её, забирая из её рук самый ненадёжный. Второй она отдаёт Ричи, а третий оставляет себе. Она заносит стакан для тоста, глядя на Эдди; стакан с янтарной жидкостью кружится в воздухе. Эдди пересекает пространство между ними и слегка хмурится, укладывая воротник рубашки Ричи, разглаживая складки ладонями, прижимая их к груди, животу, дёргая подол рубашки, пока он не становится ровным. Али приподнимает брови, но ничего не говорит, чокаясь стаканами и опрокидывая свою порцию, они оба следуют её примеру.       До начала шоу остаётся пять минут, и Али выводит их обоих к кулисам, держа руки на спинах, как родитель, пытающийся провести непослушных детей через продуктовый магазин. Она напоминает Ричи о его реплике, той же реплике, что и в предыдущих семи городах, о том же времени, обо всём том же самом, но ничего не кажется ему тем же. Это не Мэдисон Сквер Гарден, но площадка всё равно большая, заполненная на девяносто процентов. Вместо предательского урчания в животе Ричи чувствует странную лёгкость, виски оседает в желудке, и он вспоминает губы Эдди на своих губах. Али оставляет их в покое, напоминая ему, чтобы он поговорил с ней и продюсерами после шоу.       Низкий гул зрителей, рассаживающихся по своим местам, доходит до сцены. Звучат как хорошая публика. Он никогда раньше не выступал в Финиксе (Скоттсдейле, он почти слышит, как Эдди сердито исправляет), и он не знал, чего ожидать, но вместимость площадки такого размера хороша, удивительна, и иногда Ричи думает, что, возможно, это то, чем он и должен заниматься.       — Сколько твоих шуток обо мне? — спрашивает Эдди, вырывая его из своих мыслей.       — Только новые. Будь уверен, что весь мой следующий специальный выпуск будет основан на этой поездке, — отвечает Ричи. Ему не кажется, что он шутит.       Эдди снова поднимает руку, чтобы расправить воротник.       — Разве это не значит, что я смешной, а ты просто пиявка?       — О, дорогой, и ежу понятно, кто самый смешной в этих отношениях, — говорит Ричи, хотя его желудок немного сжимается из-за последнего слова.       Ответная улыбка Эдди, конечно же, самоуверенная, его руки зарываются в локоны на затылке Ричи, чтобы притянуть его вниз в поцелуй, в котором с самого начала не было ни капли целомудрия, облизывая рот Ричи, как будто он тот, кто нуждается в этом; как будто Ричи не проводил каждую секунду с тех пор, как их губы расстались, ожидая спокойного момента, чтобы снова поцеловать его. Ричи скользит руками вниз по бокам Эдди, цепляясь пальцами за выступающие кости таза, притягивая его грудь к груди так, что ему приходится наклонять шею вниз. Эдди смеётся, встречаясь с его языком, и сжимает пальцы в его волосах крепче, сильнее, дёргая за пряди, пока Ричи не задыхается в его рот, ощущая энергию во всех точках соприкосновения.       Ричи не слышит сигнала, так что, видимо, Эдди его слышал, потому что он отстраняется — губы скользкие, опухшие, зрачки расширены — и кладёт твёрдую руку на грудь Ричи, когда тот пытается снова поймать его губы. Его руки перемещаются к рукам Ричи, чтобы развернуть его, а затем подтолкнуть к сцене. Ноги Ричи несут его на сцену, диктор произносит его имя — огни яркие, аплодисменты резкие и громкие.       Он должен идти вперёд, должен смотреть на публику, когда выходит на сцену, но он оглядывается через плечо, где стоит Эдди, засунув руки в карманы, и румянец ползёт по его веснушчатым щекам. Глаза Эдди находят его в одно мгновение, как два магнита, притягивающихся друг к другу. Ему хватает наглости подмигнуть, как будто сердце Ричи уже и так не стучит где-то в горле, и только тогда Ричи поворачивается к сцене; щека теплеет от яркого света прожекторов.       Он машет рукой, оркестровая яма закрыта огнями, и его желудок должен скрутиться от большой аудитории, одной из самых больших за всё время тура, но он чувствует губы Эдди на своих губах, его руки в волосах, его глаза на лице, когда приближается к микрофону. Это его успокаивает. Он повторяет первую строчку своей новой вступительной шутки, не понятую никем, кроме Эдди с его громким, прерывистым смехом: «Итак, моя машина сломалась по дороге сюда, прямо посреди ёбаной пустыни». Он повторяет это про себя, пока аплодисменты не стихают, вступительная музыка не обрывается, и он не вытаскивает микрофон из стойки. Он проговаривает своё вступление, свои благодарности, и первые слова его монолога уже готовы сорваться с языка. Он снова смотрит за кулисы на Эдди, он прислонился к стене, склонив голову набок, и не сводит глаз с Ричи.       — Вы верите в любовь с первого взгляда, Скоттсдейл? — говорит он вместо этого, вспоминая нацарапанные заметки, которые он оставил в машине Эдди, сложив в блокнот, где, возможно, Эдди найдёт их в следующий раз, когда соберётся оставить грубую записку на чьём-то лобовом стекле.       — О да, детка, сегодня мы начинаем с серьёзного. «Нетфликс» никогда не слышал этого материала, и мой менеджер сходит с ума где-то в здании. Здесь полным-полно скептиков? Да, я тоже скептик, но позвольте мне рассказать вам об одном сексуальном адвокате-механике-медсестре, который сегодня соскрёб меня с обочины дороги. Я могу сейчас выражаться профессиональным сленгом, потому что я трахаюсь с адвокатом.       И Ричи продолжает монолог, говоря об Эдди дольше, чем следовало бы, перебирая одни из самых ярких событий дня, сосредоточившись на мини-баре в машине Эдди, его отвращении к «Убер» и «Гугл-картам», его небрежном перечислении его личной информации, как будто он часто спасал автостопщиков и убеждал их обеспокоенных друзей, что он не собирается убивать их. Большинство ярких, самых личных моментов Ричи держал при себе: как его руки наэлектризовались, когда Эдди обматывал их бинтами; как он наблюдал за Эдди, когда тот рассказывал о Габби; как тот подпевал песням, которых толком не знал; как смотрел на Ричи, словно видел Вселенную в его глазах. Время от времени ему казалось, что он слышит смех Эдди, перемежающийся с шумом толпы, — громкий, резкий звук, который вырывается из его тела через сопротивление, как будто он пытается сдержать свою реакцию. Ричи преследует этот звук на протяжении всего шоу.

***

      Менеджер перехватывает его в ту же секунду, как он уходит со сцены, но он видит только Эдди: как Эдди улыбается, как Эдди прислоняется к стене, как Эдди сверлит глазами его голову на протяжении всего шоу. Али расплывается в улыбке, громко кричит, прыгает и притягивает его в объятия, хотя Ричи пытается настаивать, что он слишком горячий, слишком потный после долгого дня под палящим солнцем и долгой ночи на раскалённой сцене, но она хлопает его по спине сильнее, чем человек её телосложения должен быть способен, крепко сжимая его бока.       За сценой жарко, головокружительно от покидающей зал публики — низкий гул пробирается за кулисы. Его утаскивают Али и представитель «Нетфликс», чьё имя Ричи никак не мог вспомнить (или они, возможно, каждый раз были разными? Он не мог сказать точно). Он оглядывается, тут же ловит взгляд Эдди, следующего за ним по пятам.       Такое представление, такое вступление, такой резкий уход от сценария должны были бы отправить его по спирали паники, должны были бы выпотрошить его, заставить его дрожать и трястись, пока он не задохнётся. Хоть и это было не в характере Ричи, он был верен своему сценарию, своему плану, своему управляемому хаосу. Он также никогда не был инициатором: первый шаг, первый поцелуй, первое признание. Сегодня всё по-другому. Никто из них не является инициатором поцелуя: они просто сошлись. Ричи считает, что невозможно установить момент первого шага или первого признания — это было на парковке, когда никто из них не хотел уходить? Это был Эдди, когда натирал его солнцезащитным кремом и примерял его очки? Может быть, это был он, когда садился в машину Эдди? Или всё же Эдди, когда остановился, чтобы помочь?       Это могло произойти в то же время, когда Ричи стоял на сцене, под светом софитов и на глазах тысяч людей, превращая свой день в истории, которые заставляли зал светиться, а смех Эдди — литься из-за кулис. Возможно, первый шаг, первое признание случились задолго до сегодняшнего дня, задолго до того, как Холли заглохла, задолго до сегодняшнего утра, до этой поездки. Задолго до них, если такое вообще возможно.       Прошло так много времени с тех пор, как ему это нравилось, по-настоящему нравилось находиться на сцене, обнажая свою душу перед аудиторией. Он не может придумать другого занятия, он знает, что он хорош в стендапе, но любая работа, даже самая подходящая, может наскучить со временем. Адреналин после шоу — после аплодисментов и смеха, которые он вдыхает, выпивает, ест, потребляет любым доступным ему способом, — этот адреналин ему знаком. Более того, тело Ричи сотрясается, кровь бурлит в его жилах. Возможно, это было лучшее шоу в его карьере. Или, возможно, худшее (хотя реакция Али не предполагала такого жестокого поворота событий). Ричи это понравилось. Ему нравилось высказывать вслух мысли о другом человеке, рассказывать это публике. Он думает, что, может быть, Эдди — громкий, агрессивный, источающий целый спектр эмоций лицом или руками, рассекающими воздух, — сделал его немного храбрым.       Ричи застревает на телефоне: сначала звонит Стэну, чтобы извиниться за то, что снова забыл позвонить ему, затем своему пиарщику, затем агенту, затем боссу представителя «Нетфликс», чьё имя он не может вспомнить, затем снова своему пиарщику. Эдди находит свободный стул в гримёрке и падает на него, не говоря ни слова, просто собираясь подождать.       Время за кулисами проходит в вихре контрактов, которые летят от представителя к Али, его агенту, адвокату и обратно к нему, пока сделка не заключается, пока вечер в Скоттсдейле, штат Аризона, не станет его следующим специальным выпуском. Они обсуждают смену названия спешла с его гастрольного названия на что-то вдохновлённое первыми пятнадцатью минутами шоу, новым материалом, различными броскими выражениями, которые всплывают прежде, чем он успевает хотя бы подумать о том, что они значат.       Али ведёт его обратно, ближе к главной сцене, в комнату, где он должен встретиться и поздороваться с людьми, потому что по какой-то абсурдной причине он продаёт VIP-билеты, а люди покупают их. Для него это просто ещё одно размытое воспоминание из рукопожатий, объятий, ударов кулаками, множества маленьких и успешных попыток рассмешить людей, нескольких слишком серьёзных поклонников, которые говорят ему, как для них важно видеть, что Ричи делает то, что делает. Они всегда доводили Ричи до слёз, и сегодня не исключение. Даже хуже, поскольку каждая эмоция ощущается острее, яснее.       Когда Али наконец уводит его из комнаты для встреч и приветов, ему кажется, что прошло уже несколько часов, но она настаивает, что ещё только десять. Она сунула ему в руки две бутылки пива, и он свистнул у неё сигарету и её любимую зажигалку и поцеловал её, прежде чем она развернулась, чтобы присоединиться к репортёрам, подтолкнув его обратно в раздевалку. Она говорит ему, что Эдди должен остаться, если это благодаря ему комедия Ричи стала настолько лучше.       Он проскальзывает обратно в гримёрку, Эдди сидит на стуле в той же позе: напряжённый, идеально ровный позвоночник, голова наклонена вниз к экрану телефона, на котором он яростно отвечает на электронную почту, лицо скривилось, нахмурилось, язык то облизывает губы, то стискивается зубами. Ричи на мгновение застывает в дверях, наблюдая за происходящим. Ещё секунда — и можно будет вздохнуть. Ещё секунда, чтобы посмотреть на Эдди.       Раздаётся характерный звук, когда он роняет телефон на колени; он вздрагивает, поднимая глаза и замечая Ричи, прислонившегося к дверному косяку. Морщины на его нахмуренном лбу разглаживаются.       — Это был тот самый.       Это не вопрос, но Ричи выдыхает:       — Да.       Эдди улыбается, встаёт со стула, кладёт телефон в карман и пересекает пространство между ними. Он выхватывает одну бутылку пива из рук Ричи, чокается горлышками и делает большой глоток. Он откидывает голову назад, обнажая шею; кадык подпрыгивает, делая один глоток, потом другой. Рот Ричи наполняется слюной. Эдди отнимает бутылку, собирая языком оставшиеся на губах капли. Он улыбается, когда видит, что Ричи наблюдает за ним.       — Мне нужно подышать свежим воздухом, — наконец говорит Ричи, не солгав.       Эдди молча кивает.       — Пошли отсюда.       Они подзывают сотрудника, чтобы узнать, где тут можно покурить или просто выйти проветриться. По дороге Эдди скользит рядом с ним и переплетает их пальцы вместе. Девушка-подросток, работающая здесь, более чем счастлива проводить их до двери, называя им код, чтобы зайти обратно, и болтая о шоу Ричи — о том, что это самое весёлое событие, что приходилось на её смену за последние недели. Ричи с огромным трудом принимает комплименты и в лучшие дни, но с большим пальцем Эдди, поглаживающим тыльную сторону его ладони, как будто она является чем-то драгоценным, чем-то заветным, Ричи не уверен, что ему удаётся выдавить связный слог до конца прогулки.       Как только они выходят на улицу, на них стеной обрушивается вечерняя жара. Он почти разворачивается обратно, но Эдди ловит его и качает головой. Воздух горячий, но всё же свежее, чем внутри. Вход для персонала чистый, и, учитывая, что это по сути переулок, там только несколько окурков на земле и никакого заметного мусора. Ричи прислоняется к стене у двери. Эдди отпускает его руку и несколько мгновений смотрит на стену, закусив губу.       Ричи издаёт тихий смешок и выпрямляется, стягивая с себя рубашку. Эдди переводит взгляд со стены на плечи Ричи и вниз по его рукам. Он смотрит на предложенную рубашку с искажённым от смущения лицом, а потом снова улыбается. Он натягивает рубашку поверх своей и прислоняется к стене рядом с Ричи.       Он тонет в ней, отчего кажется крошечным (или, возможно, это Ричи рядом с ним выглядит как бегемот); ткань свисает до бёдер, рукава — почти до локтей. Она свободно развевается вокруг него от лёгкого вечернего ветерка. То, что она надета поверх его хрустящей белой рубашки, выглядит ещё более нелепо. Он делает большой глоток пива, наблюдая, как Эдди делает то же самое, но на этот раз в его одежде, в том, что носил Ричи, в том, что, скорее всего, пахло им.       — Так ты был забавным до того, как встретил меня? — спрашивает Эдди, пряча ухмылку за горлышком бутылки и делая ещё один большой глоток.       — Эй! Бо́льшая часть моего выступления прошла по сценарию.       — И всё же начало было самой смешной частью.       — Значит, ты признаёшь, что я был смешным? — спрашивает Ричи. Он протягивает руку к Эдди и опускает пальцы в карман рубашки, выуживая сигарету и зажигалку Али.       — Может быть, — говорит он, глядя, как пальцы Ричи вертят сигарету. — Но ты же не шутил.       — Конечно, я шутил, это же стендап-шоу, — возражает Ричи. — Как будто я верю в любовь с первого взгляда.       Это такая шутка, из-за которой он хотел бы, чтобы Стэн был рядом и сказал ему держать её при себе. Теперь он почти слышит его голос в голове: «Комедия не противоположность искренности», как будто он, блять, всё знает и всегда прав. Он знает, что иногда заходит слишком далеко. Он не всегда понимает, где надо остановиться. Он говорит что-то, и люди воспринимают его слова всерьёз, и он не пытается шутить обо всём, он просто–       Но тут Эдди смеётся во весь голос, скрестив руки на животе. Это тот же самый звук, который он слышал на сцене; тот же самый звук, который вёл его через всё шоу; звук, который он неустанно преследовал, задаваясь вопросом, как ему улучшить каждую свою шутку, чтобы звук не прерывался, чтобы стал саундтреком, чем-то, что Ричи мог проигрывать снова и снова в своей голове, чем-то, что он мог запомнить.       — Иди ты, — наконец, говорит Эдди, продолжая смеяться и щуря глаза. Ричи присоединяется к нему — громкий и нестройный хор смеха почти сливается в гармонию в ночном воздухе.       Когда смех затихает, тишина накрывает их, будто тяжёлое, тёплое и успокаивающее одеяло. Их руки прижаты друг к другу, тела прижаты к стене здания, они смотрят на звёзды.       Ричи зажал сигарету между губами, наклонил голову и закрыл её кончик ладонью, чтобы прикурить. Эдди наблюдает за происходящим с лёгким интересом, глаза прикрыты, бутылка свободно лежит в руке. Ричи делает несколько глубоких затяжек, пока искра не вспыхивает, не тлеет и дым не заполняет его лёгкие.       Эдди наблюдает, как он делает длинные, медленные затяжки, напрягая лёгкие. Как правило, он больше не курит, не то что в старших классах, когда они с Патти курили возле школы (табак, травку, всё, что можно было достать), а Стэн осуждал их, пока Патти не предлагала ему затянуться, и он всегда брал сигарету. Ричи безжалостно дразнил его, якобы он соглашался ради косвенного поцелуя. Стэн не мог с ним спорить, потому что он был прав.       Он убирает сигарету, выпуская кольца дыма в густой вечерний воздух. Глаза Эдди следят за каждым клубком дыма, пока тот не рассеивается. Ричи протягивает ему сигарету.       — Вредная привычка, — говорит Эдди низким, почти хриплым голосом.       — Только если это войдёт у тебя в привычку.       Эдди открывает рот, снова хмурит брови, но вместо того, чтобы спорить, закрывает его и качает головой. Когда Ричи опять подносит сигарету ко рту, пальцы Эдди перехватывают её и забирают как раз в тот момент, когда фильтр касается его нижней губы.       Он смутился из-за того, что Эдди наблюдал, как он курит. Он никогда не обращал внимания на то, как другие люди курят. В старших классах Патти выглядела просто классно. Она была высокой симпатичной девушкой, которая ввязывалась в драку с хулиганами и велела крутым ребятам отвалить, которая дала Ричи его первую сигарету и думала, что они со Стэном лучшие люди в мире.       Смотреть, как Эдди курит, совсем не то же самое, что он помнит со времён старших классов. Это несправедливо, что кто-то выглядит так сексуально в таком чудном наряде. Но взгляд Ричи прикован к его рукам: белые манжеты рубашки скользят по запястьям и ладони, сигарета зажата между двумя пальцами. Он подносит её ко рту практически безразличным движением и кладёт между губ. Ричи почти ждёт, что он закашляется, но он просто вдыхает, ресницы трепещут над его щеками, когда его глаза закрываются. Затяжка длинная, медленная, и когда он отрывает сигарету от губ, то на мгновение задерживает дым.       Через мгновение рот Эдди открывается и выпускает его, позволяя ему медленно стекать по губам, сворачиваясь тонкими завитками и поднимаясь мимо носа, глаз, через лёгкую кудряшку волос, где они снова спали на лоб. Он всё время держит глаза закрытыми, выпуская дым закручивающимся пепельным потоком, сигарета всего в нескольких сантиметрах от его губ.       Сделав вторую затяжку, он прислоняет голову к стене, и Ричи на мгновение удивляется, как он сможет пережить этот момент, но мысль исчезает, когда Эдди выдыхает, мышцы горла двигаются, дым снова поднимается в воздух. Ричи хочет прижаться открытым ртом к шее Эдди, прямо здесь, но не может оторвать глаз от его губ, от серебристого дыма, от ресниц, отбрасывающих тень на скулы.       Глаза Эдди медленно, почти лениво открываются, когда дым от очередной затяжки покидает его рот. Он смотрит на Ричи, не поворачивая головы, шея всё ещё выглядит длинной и открытой, сигарета всё ещё зажата между пальцами.       — Поехали ко мне домой? — спрашивает он, как будто Ричи может отказаться, как будто он когда-нибудь захочет отказаться.       Они оставляют сигарету и недопитые бутылки, проскальзывают обратно в здание и забирают одежду Ричи. Эдди крадёт его телефон, когда они возвращаются в машину, включает плейлист по дороге к своему дому, опустив стёкла; громкость повышается, отчего соседние автомобили бросают на них холодные взгляды. Те же самые песни в плейлисте звучат по-другому во второй раз, когда Эдди подхватывает лирику и поёт, тихо и низко, всю дорогу домой.

***

      Вся настойчивость, которой не было в их поцелуях и прикосновениях ранее, вскипает к тому времени, когда они подъезжают к дому Эдди. Всю дорогу его рука покоилась на бедре Ричи, большой палец втирал круги в ткань, двигалась по ноге, пока пальцы не наткнулись на шов, дразня всё выше и выше вдоль внутренней стороны бедра. Он выключает двигатель и отдёргивает руку — всё бедро Ричи горит там, где несколько мгновений назад была его ладонь.       Едва они внесли сумки в дом и включили кондиционер, как Эдди отбросил всё в сторону и прижал Ричи к двери. Тот роняет чемодан и холодильник — и то и другое с грохотом ударяется об пол, — и его руки снова летят вниз, к бёдрам Эдди.       Руки на шее Ричи; вцепившись в его волосы, притягивая его вниз, Эдди целует его с целью, с намерением, облизывая его рот, пока Ричи не начинает задыхаться; его колени ослабли, руки скользят вокруг его талии, чтобы притянуть ближе, прижаться грудью друг к другу.       Они отстраняются, оба задыхаются, и Ричи пытается снова поймать его губы. Эдди хмурится.       — Сними обувь.       — Ты серьёзно? Обувь? Больше ничего не хочешь, чтобы я снял? — говорит Ричи, выпуская Эдди из объятий и опускаясь на колени, чтобы дотянуться до хрустящих белых шнурков.       — Я хочу снять всё, но обувь останется здесь, — отвечает Эдди строгим голосом, указывая на двухъярусную подставку для обуви с рядами идеально выровненных туфель.       Эдди не сводит глаз с его рук, наблюдая, как он развязывает шнурки и ставит кроссовки на полку. Ричи чувствует на себе его пристальный взгляд — волосы на затылке встают дыбом. Он становится на оба колена и снова смотрит на Эдди; лицо на уровне его живота. Его глаза прищурились.       — Мы не будем делать это в моём коридоре, — говорит он неубедительно. — Мне нужно принять душ. И тебе тоже.       Ричи наклоняется ближе, прижимается лицом к тому месту, где только что были его пальцы, и утыкается носом в тазобедренную кость. Эдди стонет, запрокидывая голову. Ричи тихо смеётся и наклоняется, чтобы развязать его туфли — чёрные оксфорды, не теряющие блеска даже под слоем пыли пустыни. Дорогие, он уверен, он аккуратно дёргает за концы тонких чёрных шнурков, хватая Эдди за лодыжку, чтобы разуть каждую ногу.       — Теперь тебе точно нужно принять душ, раз уж ты притронулся к моим туфлям, — говорит Эдди, но его голос звучит высоко и беззаботно. Ричи ставит оксфорды на полку для обуви, рядом с похожей парой, и снова смотрит на Эдди.       — Что случилось, детка? Ты не хочешь меня таким, какой я есть? — дразнит он, снова прислоняясь головой к бедру Эдди.       — Нет, — отвечает тот.       И всё же его руки скользят по щеке Ричи, по подбородку, обхватывают его лицо. Он всё ещё чувствует запах дыма на его пальцах, когда они касаются его губ, носа, зарываются в волосы. Тупые ногти Эдди скользят по его голове, его рот открывается с неприятным звуком. Эдди повторяет это движение, пальцы впиваются в его волосы, рисуют случайные узоры на коже головы, заставляя Ричи тихо стонать. Он крепко сжимает в кулаке волосы Ричи и тянет его вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. Ричи задыхается от этого ощущения.       — Я не буду трахать тебя, пока мы не примем душ. — Жар, который свернулся в его животе с тех пор, как они покинули площадку шоу (или, возможно, с того момента, как он увидел его стоящим за дверью его машины), ярко вспыхивает.       — Тогда нам лучше принять душ.       С этими словами Эдди отпускает его волосы — руки скользят вниз к предплечьям Ричи, чтобы поднять его, — и смеётся, когда у Ричи хрустит больное колено и он спотыкается и падает в объятия Эдди, в основном случайно. Он просто крепче прижимает его к себе и поддерживает, прежде чем взять за руку и потащить по коридору.       Если бы Ричи попытался угадать, как выглядит дом Эдди, он бы представил себе нечто подобное. Это просторный одноэтажный дом, новый или с недавним ремонтом, современный, с чистыми белыми стенами, заполненными фотографиями в идеальных рамках. Большинство фотографий — это фото Габби: школьные снимки, фото с каникул, одно из его бумажника. Когда они проходят мимо гостиной с вышкуренной нейтральной цветовой гаммой (серо-голубой диван, большой стеклянный кофейный столик с железными ножками, закручивающимися, как виноградные лозы, высокие книжные полки, заставленные художественной литературой, документальной прозой, детскими изданиями), его взгляд останавливается на фотографиях с Эдди: все недавние, с одними и теми же двумя людьми — потрясающим темнокожим мужчиной с аккуратной бородой и такой же потрясающей женщиной, её рыжие волосы волнами спускаются до плеч. «Майк и Бев», — думает он, вспоминая рассказ Эдди о своём первом отпуске после развода, о том, как они возили его по Вегасу, как будто он никогда там не жил, и Эдди понял, что, возможно, так оно и было.       — Какой же ты ротозей, позже посмотришь на них, — жалуется Эдди, крепче сжимая руку Ричи.       — «Ротозей»? Чувак, извини, но я думаю, что ты слишком стар для меня.       — Заткнись нахуй, — говорит Эдди. — Заткнись, блять. Я не могу поверить, что хочу трахнуть тебя.       — Ещё как можешь.       Эдди вздыхает.       — Да, могу.       Он открывает рот, чтобы снова поддразнить Эдди, когда тот тянет его через дверь в спальню, потом в ванную, но тут эти руки снова оказываются на нём, загоняют его в угол, прижимая к раковине, они проскальзывают под его обтягивающую футболку. Ричи задыхается от прикосновения пальцев к его животу, но Эдди не останавливается в своём желании, стягивая его футболку через голову, чуть не сбивая очки.       Ричи протягивает руку, чтобы поправить их, но прежде, чем он успевает это сделать, Эдди срывает их с лица и кладёт на стойку. Его руки метнулись к джинсам Ричи, дёргая за пуговицу. От такой спешки кожа Ричи покрывается испариной, а дыхание становится прерывистым.       — Не можешь дождаться, когда снова увидишь мои трусы с пиццей?       — Не могу дождаться, когда спрячу их где-нибудь, чтобы никогда больше не видеть, — говорит Эдди.       Где-то в глубине души Ричи знал. Что они окажутся здесь, что это было неизбежно. Что они сделают это снова. Что это — энергия, потрескивающая в воздухе, не разрозненная, а направленная, сформированная за те часы, что они провели вместе, которые казались годами — длились дольше, чем один счастливый день. От этих слов сердце Ричи до сих пор бешено колотится в груди.       — Если ты хочешь оставить себе мои трусики, мог бы просто попросить, — говорит Ричи, выдавливая слова через сжавшееся горло и ноющую грудь, и Эдди неохотно смеётся, хлопая его по животу.       — Когда ты что-то говоришь, это так далеко от привлекательных образов, — стонет Эдди, расстёгивая ширинку его джинсов и спуская их вниз по ногам, пока Ричи не остаётся в ужасных боксерах.       — Может, объективно, но тебе это нравится, — обвиняет Ричи.       Эдди не отвечает, отступая от Ричи, чтобы расстегнуть пуговицы на своей рубашке. Ричи думает, что он должен помочь, но пальцы Эдди ловкие, быстрые, опытные, они застёгивают одни и те же рубашки каждый день и расстёгивают их каждую ночь, пальцы натренированы толкать прозрачные пуговицы туда и обратно через аккуратно прошитые отверстия.       Вместо этого Ричи прислоняется спиной к стойке, упиваясь зрелищем, и опускает руку на перед своих боксеров. Он был наполовину твёрдым весь день, и у него в шортах становилось тесно всего от одного лёгкого прикосновения. Глаза Эдди темнеют, он почти случайно бросает рубашку в раковину, вытаскивает из брюк тщательно заправленную майку и стягивает её через голову.       Ричи присвистывает, низко, глаза наконец-то составляют полную картину тощих мышц, скрытых под дорогой одеждой. Веснушки с шеи спускаются вниз по груди, по грудным мышцам, переходя в лёгкую россыпь вдоль пупка и чётко очерченных мускулов.       — Господи, Эдс, что же ты будешь делать с таким телом?       — Надеюсь, накрою тебя.       И у Ричи кружится голова. Он следует за руками Эдди, быстро расправляясь с остальной одеждой, снимая тёмные боксеры и открывая коллекцию веснушек на ногах, бёдрах и его симпатичный розовый член, уютно устроившийся в тёмных кудрявых волосах.       — О, да, так и будет, — слышит Ричи свой голос, и Эдди смеётся, смеётся и стягивает бельё Ричи, отбрасывая его далеко в другую комнату как символ своего отвращения. Эдди смотрит на его член — полностью твёрдый, покачивающийся в пространстве между ними — своим почти клиническим оценивающим взглядом.       — Залезай, — внезапно говорит он, указывая на свой душ, гладкий, современный тропический душ со стеклянными дверцами, которые блестят, как будто Эдди моет их каждый день. Ричи не нужно просить дважды.       После этого они, спотыкаясь, быстро идут к кабинке; Эдди снимает повязки с рук и обещает снова наложить новые, как будто Ричи просто не помыл бы руки в конце дня и всё, если бы Эдди не появился с полной аптечкой и не обслужил его лучше, чем любой врач.       Эдди настраивает слишком горячий душ для аризонского лета, и вода обжигает кожу, но Эдди не даёт ему долго думать о температуре. Он прижимает Ричи к стенке, волосы у него влажные настолько, что локоны слипаются от воды, пальцы снова зарываются в них, и их губы сливаются в жарком, небрежном поцелуе. Целоваться под струёй душа — всё равно что тонуть, они в поту и слюне, два тела сливаются вместе, слишком отчаянные, чтобы помнить, как дышать. Ричи думает, что утонуть не так уж и плохо, если он будет тонуть так: с языком Эдди, достающим до его задних зубов, его великолепным телом, вплотную прижимающимся к нему, и его твёрдым членом, упирающимся в его бедро.       Когда Эдди отстраняется, у Ричи кружится голова и он припадает спиной к стене, чтобы перевести дыхание, но Эдди лишь злорадно улыбается ему, прежде чем опуститься на колени и протиснуться между ног Ричи.       Вода стекает по голове Эдди, приглаживая распущенные волны прядей, которые впитали пот, стекая по лицу, губам, подбородку. Он смотрит на Ричи сквозь слипшиеся от воды ресницы.       — Позволь мне позаботиться о тебе, детка.       Ричи не собирается громко стонать при этих словах, но его колени дрожат, а руки летят к затылку Эдди, его голос низкий и плаксивый. Эдди даже не прикоснулся к нему, и Ричи смущённо краснеет. Эдди не смеётся, не издевается. Он облизывает губы.       — Будешь вести себя хорошо и громко, если я попрошу? — спрашивает Эдди грубым голосом, и Ричи сдерживает ещё один стон.       — Значит, всё-таки есть что-то сексуальное в моих разговорах? Я могу говорить всё время, если– блять.       Эдди не даёт ему закончить — он обхватывает пальцами основание члена Ричи и берёт головку в рот. Ричи слишком сильно ударяется головой о стенку, сжимая пальцы в его волосах. Эдди сосёт головку и горячим языком ласкает его щёлочку. Он наклоняется ещё ниже, вбирая в рот ещё немного Ричи; язык кружится вокруг головки.       Его бёдра дёргаются, и он проникает глубже в рот Эдди — матерное извинение срывается с его губ. Свободная рука Эдди прижимается к его бедру, сильная, властная, пригвоздив его к плитке. Эдди резко отстраняется, снова смотрит на Ричи и слегка хмурится. Ричи смотрит на него сверху вниз, его щёки пылают.       — Позволь мне, солнышко, — говорит Эдди сурово, хрипло, и если Ричи думал, что с горем пополам справился с «деткой», то ничто не могло подготовить его к слабому хриплому хныканью, когда его назвали «солнышком».       Эдди, конечно, это замечает. Он наклоняется ближе к Ричи, целует низ его живота, бормоча это снова и снова: «Солнышко, солнышко, солнышко». Стон, который он вырывает у Ричи, граничит с рыданием. Эдди отстраняется ровно настолько, чтобы снова засосать головку его члена, на этот раз принимая его глубже. Вода стекает по его лицу, его закрытым глазам, его губам, обхватившим член Ричи; одна рука работает с ним у основания, а другая — помогает протолкнуть его глубже в горло; ощущения от влажного тепла и воды сливаются вместе в горячем скольжении.       Эдди практически полностью вынимает его изо рта, облизывая головку и точку под ней, и прежде, чем Ричи может закончить свою фразу («Эдс, милый, пожалуйста»), Эдди полностью заглатывает его, утыкаясь носом в завитки волос на его лобке; и руки Ричи, лишившись сил, падают по швам, кончиками пальцев прикасаясь к стенке. Ричи не успевает осознать, что горло Эдди сжалось, крепко сдавливая его, как Эдди начинает двигаться, качая головой и скользя ртом по всей длине. Эдди стонет вокруг его члена, когда тот доходит до его глотки, и Ричи не может сдержаться.       — Эдди, блять, пожалуйста, твой рот, блять... — ругается он, откидывая голову назад, ощущая вибрации вокруг своего члена; Эдди берёт его глубоко ещё раз, его нос ударяется о лобок Ричи снова и снова, мышцы горла ритмично сжимаются вокруг него.       Он опускает руку между ног Ричи, дразня бёдра, всё ещё держа член во рту. Его мозолистые пальцы движутся вверх, лаская мягкую кожу. Пальцы скользят по мошонке Ричи, он потирает её нежно, осторожно, но твёрдо, не останавливая мокрое и быстрое движение своего рта. Он перемещает пальцы дальше, проводя по промежности, затем ещё дальше, надавливая между ягодицами, дразня кончиком колечко мышц.       — Ты, блять, убиваешь меня, я не могу в это поверить, — бормочет Ричи, закатывая глаза, когда Эдди начинает массировать его дырочку параллельно с тем, как он сосёт головку его члена. — Я хочу... блять.       Эдди вытаскивает его изо рта и смаргивает воду с глаз. Он смотрит на Ричи снизу вверх, глаза широко раскрыты, член тяжело висит между ног, губы ярко-красные и немного припухшие, блестящие от воды и слюны.       — Скажи мне, чего ты хочешь, Рич. — Голос Эдди был хриплым, но как сладкий мёд для его ушей.       — Тебя. Внутри, — задыхается Ричи, тон мягкий, просящий. Эдди улыбается ему снизу, резко встаёт и прижимает их губы друг к другу в горячем, грязном поцелуе.       Когда он отстраняется, в этот раз он позволяет Ричи потянуться за его губами, позволяет ему обхватить себя рукой за талию, чтобы прижать их тела друг к другу. Он позволяет Ричи перенять контроль над поцелуем на мгновение, ладони лежат на его груди, пальцы впиваются в тёмные жёсткие волосы и потирают кожу.       — Гель, — бормочет Эдди ему в губы, но Ричи не слушает, не сразу, прижимая Эдди к себе и запуская язык ему в глотку. Он толкает его в грудь, твёрдо, властно, к стене, разрывая их поцелуй и заставляя сердце Ричи биться быстрее. — Гель, — сурово повторяет Эдди.       А потом он открывает запотевшую дверь в душ и выходит, капли воды стекают по его телу на коврик. Он оглядывается через плечо и указывает подбородком на полочку с восемью бутылочками различных жидкостей и кремов.       Эдди исчезает из ванной, оставляя за собой мокрый след. Ричи задыхается — дыхание вырывается из него короткими, почти хриплыми вздохами, — но хватает гель для душа и выдавливает на руку, намыливая сначала торс.       Эдди быстро возвращается с другим флаконом в руках и снова встаёт под воду. Не успел Ричи оглядеться, как руки Эдди снова обхватили его, втирая мыло в кожу — пена скользит по плечам, груди, животу, ногам.       В суете рук и слишком большого количества геля для душа они смывают с себя прошедший день. Пот, жар кожи, солнцезащитный крем, запах дыма от их общей сигареты, алкоголь — всё тает под мандариновой пеной Эдди. Два тела, скользящие вместе, пузыри, застрявшие в завитках волос на их теле, обрамляющих их члены, уши. До этого момента они не делали ничего интимнее, их ладони широкими движениями скользят по коже. Пена начала сходить под потоком воды, и сильные руки Эдди дотянулись до него, крепко обхватив скользкие от мыла бицепсы, и развернули лицом к стене.       Открывается флакон, и прежде, чем Ричи успевает полностью осознать, что Эдди уходил за смазкой, чтобы трахнуть его в душе, Эдди разводит коленом его ноги. Его скользкие пальцы прижимаются к ягодицам Ричи, пока тот не раздвигает ноги ещё шире, прижимаясь лицом к прохладному кафелю и тяжело дыша, след конденсата ползёт вверх по кафелю.       — Ты так чертовски хорошо выглядишь, солнышко, — говорит Эдди. Ричи громко скулит, Эдди потирает скользкими пальцами его дырочку, мягко надавливая, и слова вылетают у него изо рта как полузвуки. — Тебе это нравится? Солнышко?       Ричи снова скулит, слишком смущённый, чтобы произнести ответ вслух, слишком возбуждённый от вопроса в принципе, не говоря уже о нежности, поэтому он просто раздвигает ноги ещё шире и выгибается назад, прижимаясь к Эдди. Должно быть, ему нравится эта реакция, потому что он целует Ричи в затылок, отчего тот вздрагивает, а затем медленно и легко вдавливает в него один палец.       И Ричи теряет все связные мысли, всё ещё упираясь головой в плитку. Эдди что-то бормочет, не переставая говорить, прижимаясь к Ричи, двигаясь слишком медленно, как будто он знает, что это сведёт его с ума. Длинный мозолистый палец скользит в нём практически неторопливо. Он подставляет ещё один палец к его дырочке, и Ричи выгибается назад, отвечая всем телом. Эдди тихо рычит и наклоняется, чтобы прижаться губами к основанию шеи Ричи. Они до сих пор стоят под потоком воды, и дополнительное ощущение грозит столкнуть Ричи в пропасть, но рот Эдди следует за каплями, от шеи, плеч, спины. Прежде чем он успевает открыть рот, чтобы умолять о большем, снова прижимаясь к Эдди, почти трахая себя его пальцами, Эдди вдавливает в него третий — и голова Ричи откидывается назад.       Эдди смеётся, касаясь губами его затылка, и говорит прямо в кожу:       — Хорошо себя чувствуешь, да?       Он пытается ответить, но не находит слов, может быть, впервые в жизни. Вместо этого он подаётся назад, на пальцы внутри него, и Эдди кладёт руку ему на спину, чтобы удержать его у стены. Член Ричи качается между его ног, ноющий, твёрдый, и он скулит от прикосновения к другой поверхности, всё ещё скользкий от дорогого геля для душа, которым пользуется Эдди.       Затем запястье Эдди сдвигается, находя угол получше, и он больше не медлит. Он вжимается в Ричи, крепко, быстро, жёстко трахая его пальцами, задевая простату, пока зрение Ричи не затуманивается. Он протягивает руку между их телами и кафелем, чтобы обхватить Ричи, потирая большим пальцем в головку его члена, используя пену и поглаживая его в такт своим пальцам. Ощущения сильные, слишком сильные, и всё, на чём Ричи может сосредоточиться — это мягкий шёпот Эдди: «Хорошо, солнышко, блять, ты только посмотри на себя». Капли воды стучат об пол и его кожу, из его рта вылетают звуки, больше похожие на мольбу, или молитвы, или и то и другое вместе.       — Эдс, если ты сейчас же не трахнешь меня, я... — начинает Ричи, и Эдди тут же ослабляет хватку на его члене, вынимает пальцы и хихикает, когда Ричи тихонько поскуливает.       — Я бы этого не хотел, — бормочет Эдди, всё ещё прижимаясь губами к его шее, и звук его голоса разносится по спине Ричи.       Ричи вздрагивает от потери контакта, чувствуя пустоту, почти холод, несмотря на то, что горячая вода практически обжигает. Эдди поворачивает его лицом к себе, и без очков он видит только его. Кожа покраснела, на носу появились веснушки, на губах играет злая улыбка, мягкие карие радужки затмевают зрачки. Он держит Ричи за бицепсы, а колени дрожат, готовые в любую секунду подогнуться, и он смеётся задыхаясь.       — Только не здесь. Офисная работа убила мою спину, — говорит он, немного хмурясь, но наклоняясь, чтобы поцеловать уголок рта Ричи.       — Хорошо, дедушка, — наконец отвечает Ричи, когда в мозгу проясняется и к ногам возвращается чувствительность.       — Заткнись нахуй! Я слышал, как у тебя недавно колено хрустнуло. Какое у тебя оправдание? Слишком много стоял на сцене?       Ричи пожимает плечами.       — Слишком много членов сосал.       Эдди плотно сжимает губы, но с удивлением качает головой. Теперь он не тратит время зря, полностью исключая неторопливость из того, как смывает пену с их тел; та, пузырясь, уходит в слив. Он толкает Ричи под струю, и его руки следуют за водой, стекающей по коже. Как раз когда его действия начинают казаться механическими, он наклоняется, чтобы притянуть Ричи вниз в поцелуе. Вот так, с их телами, стоящими под потоком воды, с переплетёнными пальцами, Ричи воображает, как они целуются повсюду — в машине Эдди на обратном пути в Вегас, на серо-синем диване, у кухонной стойки, снова у входной двери, на набережной в Лос-Анджелесе, с песком в ботинках и завившимися от солёной воды волосами, под дождём, где похолоднее, дальше на севере, с выпущенным из рук зонтиком, чтобы они могли обнять друг друга.       Эдди выключает душ и выводит их обоих, бросая полотенце Ричи и вытираясь насухо быстрыми, размашистыми движениями, распушив волосы тканью. Ричи же смотрит на него, вместо того чтобы вытираться, так что Эдди вешает своё полотенце обратно и выхватывает полотенце Ричи из его вытянутых рук, цыкая на него. Ему приходится встать на цыпочки, чтобы дотянуться до волос Ричи, но его движения уверенные, полотенце мягкое и почти что плюшевое, с лёгкостью вытягивающее воду из влажных кудрей.       Эдди едва ли обтирает их насухо — он вытирает их для проформы, позволяя влаге застыть на коже, из-за чего становится немного холодно, когда кондиционер побеждает в борьбе с естественным теплом. Он вешает второе полотенце и аккуратно расправляет их, прежде чем снова повернуться к Ричи с выжидающим взглядом.       — Плейлист? — говорит Эдди, протягивая руку и нетерпеливо шевеля пальцами.       — Серьёзно?       — Ты сделал его для нас, разве нет? — огрызается Эдди, почти смущаясь. Ричи качает головой.       — Ты потрясающий, — выдыхает он, тяжело дыша в заполненной паром ванной, со всей необузданной и глубокой искренностью, которую он обычно слишком боялся выражать; но от того, как глаза Эдди останавливаются на нём, как будто он никогда не хочет отводить взгляд, Ричи весь вечер чувствует, как краснеет, наполняясь храбростью.       Он выуживает телефон из джинсов, лежащих на раковине в ванной, и бросает его в руки Эдди, экран запотевает. Мгновение спустя звук льётся из динамика, спрятанного где-то в спальне, возможно, за телевизором. Музыка продолжается с того места, где они остановились в машине, переходя к более лёгким, более мечтательным песням. Звучание не такое хорошее, как у автомобильной стереосистемы, но близко. Эдди обхватывает его за запястье и тянет в спальню.       Он упустил шанс осмотреться — Эдди крепко держал его в объятиях, — мысль о душе звучала чудесно ещё до того, как Эдди выебал из него всю душу одними пальцами, одними губами на его шее. Они то сходятся, то снова расходятся, что кажется совсем привычным; они чувствуют себя так, словно находят общий язык друг с другом, изучают тела друг друга, возможно, вспоминают их.       Комната большая, чистая, нейтральной цветовой гаммы, как и гостиная, вся в изысканных серых и бежевых тонах, собранных прямо из каталога; комната кажется необходимой остановкой в перерывах между поездками из Финикса до Вегаса. В обстановке есть несколько тёплых штрихов — больше фотографий, но они находятся слишком далеко от Ричи, чтобы он мог их рассмотреть; стопка книг на ночном столике, но самое примечательное — покрывало насыщенного рубинового цвета, растянутое на кровати.       — Ты слишком маленький, чтобы одному спать на такой большой кровати, — дразнит Ричи, когда они приближаются к постели, представляя Эдди, распростёртого посередине матраса, всё ещё мокрого после душа, пытающегося устроиться на красном покрывале.       — А как тогда я должен был тебя сюда уложить? — спрашивает Эдди, кладя руку на грудь Ричи и толкая его на кровать. Ричи приземляется, слегка подпрыгивая, и подползает к изголовью. Эдди хмурится, бросая взгляд на тумбочку. — Чёрт, одну секунду.       — Ты всё это спланировал! Ты что, испортил мой стартер? Неужели ты всё подстроил, чтобы заманить меня сюда? — спрашивает Ричи, слишком много болтая, его голос следует за Эдди, пока тот маленькими быстрыми шагами возвращается в ванную.       — О да, мой великий и коварный план соблазнить комика, о котором я никогда не слышал. Просто обычный четверг в моей жизни, — кричит Эдди из ванной, как всегда слишком громко, заполняя комнату своим голосом.       Ричи устраивается на кровати, красное покрывало, гладкое и дорогое на ощупь, пахнет лавандой. Прижимаясь щекой к подушке и делая глубокий вдох, он чувствует, что та тоже пахнет лавандой и ещё Эдди. Его глаза закрываются, сосредоточившись на ощущении ткани под влажной кожей. Он скользит рукой вниз по торсу и накрывает свой член.       Он слышит, как в ванной Эдди бормочет себе под нос что-то о следах воды на полу, а потом — его шаги. Войдя в комнату, тот замирает, и Ричи почти чувствует на себе его взгляд. Осмелев, он обхватывает рукой свой член, тоже всё ещё влажный и твёрдый. Он сжимает кулак и медленно и размеренно двигает им вверх и вниз, издавая пронзительные стоны. Он откидывает голову назад, твёрдая подушка сминается под ним. Он сосредотачивается на головке своего члена, проводя большим пальцем по щёлке, крадя бисеринки влаги, чтобы уменьшить трение.       Он не останавливается, когда слышит, как Эдди пересекает комнату, просто на мгновение теряется в скольжении своей руки, повороте запястья, осознании того, что Эдди наблюдает за ним. Он раздвигает ноги, слегка приподнимая колени, сохраняя ленивый темп. Он провёл много ночей в отелях, тихо мастурбируя в одиночестве — средство для достижения цели. Под взглядом Эдди его кожа становится горячее, он проводит свободной рукой вниз по животу, к бёдрам. Он слышит себя: невольные стоны срываются с его губ, хриплые и задыхающиеся.       Затем матрас прогибается рядом с ним. Он не открывает глаз, пока Эдди медленно приближается, не давая их коже соприкоснуться. Он слышит дыхание Эдди: тихие, но резкие звуки. Он ещё не дотрагивается до Ричи, просто устраивается между его ног, и Ричи ещё шире разводит их.       — Господи, Рич, ты чертовски великолепен, — наконец произносит Эдди хриплым, тяжёлым голосом.       Ричи медленно открывает глаза, комната едва освещена светом из ванной, и всё расплывчато без очков. Эдди становится на колени между его ног, его член, толстый, налитой, твёрдый, оказывается между ними. Он смутно осознаёт, что ещё не прикасался к нему, а только ощущал, как Эдди крепко прижимался им к его бедру.       Прежде чем он успевает сесть, Эдди накрывает его, ложась между его бёдер и наклоняясь к его рту. Он втягивает его в ещё один поцелуй, глубокий с самого начала, медленный и голодный, облизывая рот Ричи, одной рукой придерживая его подбородок, чтобы открыть рот шире, чтобы получить полный контроль. Рука Ричи застывает на его члене, и он стонет в рот Эдди, прежде чем переключается на другую цель. Его руки блуждают по обнажённым бёдрам Эдди, по его мягкой, влажной коже. В конце концов он обхватывает пальцами член Эдди, и тот матерится, толкаясь в его ладонь.       Его прикосновение неторопливо, почти лениво, пока их губы снова и снова сливаются вместе. Теперь Эдди стонет, издавая резкие, грубые звуки, не разрывая поцелуя и прижимаясь к Ричи. Он чертовски твёрдый, предэякулят собирается на кончике, скатываясь вниз от длинных и ритмичных движений.       Эдди отстраняется, и на этот раз Ричи не следует за ним, широко раскрыв глаза, чтобы лучше видеть. Даже при слабом освещении он замечает, что щёки Эдди порозовели. Он не может разглядеть веснушки, но знает, где они находятся, и думает, что может составить их карту. Он поднимает руку к лицу Эдди, поглаживая большим пальцем его щёку, просто чтобы одарить его лаской; Эдди поворачивает своё лицо к прикосновению, всё ещё тяжело дыша под ладонью Ричи.       — Ты собираешься трахнуть меня или просто будешь сыпать комплиментами? — шепчет Ричи, поддразнивая его. Эдди улыбается, но обхватывает рукой запястье Ричи, чтобы успокоить его движения.       — Я отлично справляюсь с мультизадачностью, — отвечает Эдди, откидываясь на пятки и похлопывая по кровати рядом с собой. Ричи не видит, что он ищет, но слышит, как рвётся упаковка и щёлкает крышка.       — О да, спорю, это написано во всех твоих отчётах по обзору производительности.       — Я дам тебе оценку эффективности, — бормочет Эдди, наливая смазку на ладонь и распределяя её по пальцам.       — О-о да, мистер Каспбрак, расскажите мне всё о моих успехах и направлениях совершенствования. Я показал себя достаточно сосредоточенным на основных задачах нашей фирмы? — говорит Ричи, понижая голос до какого-то знойного тона, наблюдая, как Эдди смазывает свой член.       Потом Эдди склоняется над ним, просовывая свои скользкие пальцы обратно в Ричи, где он всё ещё мокрый и открытый после душа.       — Ты новаторская часть нашей команды и очень креативный сотрудник, — говорит Эдди, погружая в него свои пальцы, и Ричи стонет от этого прикосновения, становясь отчаянным от потребности. — Но у тебя есть привычка отвлекать своих коллег.       — Боже, это прямо как когда я работал в «У Дэнни», — говорит Ричи, и пальцы Эдди замирают внутри него, голова падает на грудь Ричи, и он снова смеётся всем телом.       — Я очень надеюсь, что это не прямо так, — бормочет Эдди в его грудь, пальцы медленно двигаются внутри.       — Нет, в смысле, ты не в фартуке, — говорит он, и Эдди снова смеётся, всё ещё прижимая губы к его груди. Ричи никогда так не смеялся во время секса. Это же секс, так что, конечно, это весело, но он никогда не знал, что это может быть настолько весело.       Эдди дарит ему ещё один поцелуй, влажный и грубый, кусая его губы, прежде чем он снова откидывается назад. Его рот приоткрыт, немного видны зубы, губы поджаты, глаза широко раскрыты. Он осторожно вынимает свои пальцы и продвигается ещё чуть дальше между его ног, руки скользят вниз по бёдрам Ричи. Он подхватывает его под колени и крепко прижимает к себе, подтаскивая ближе к изножью и раздвигая его ноги.       — Блять, — стонет Ричи, член пульсирует у него в животе, распаляемый твёрдой хваткой Эдди. — О боже, я больше не хочу говорить про Дэнни.       Эдди, посмеиваясь, наклоняется вперёд, сжимая руками бёдра Ричи, пока головка его члена не задевает дырочку Ричи, дразня.       — О чём ты хочешь поговорить вместо этого?       Ричи теряет всякую способность шутить, когда член Эдди толкается в него, проскальзывает немного, прежде чем отступить, оставляя влажный след на его промежности.       — А-ах– ни о чём, пусто, голяк, пожалуйста, просто трахни меня, — бормочет он, извиваясь на простынях, чтобы попытаться прижаться к Эдди.       Сверху раздается ещё один взрыв смеха, и руки Эдди крепче стискивают его бёдра. Затем он двигается вперёд, надавливая на расслабленный край, Ричи дёргается под его хваткой. Он входит, сантиметр за сантиметром, толстый член растягивает Ричи. Пальцы ног подгибаются в простынях, и он дрожит всем телом.       — Господи, ты чертовски тугой, — срывающимся голосом говорит Эдди. Ричи пытается вспомнить, когда его трахали в последний раз: уже несколько месяцев прошло. Медленное скольжение, жжение, боль между ног доводят его до состояния бреда. Он нуждается в большем, извиваясь снова, чтобы попытаться взять его глубже.       — Меня зовут Ричи, — отвечает он почти невнятно от ощущения Эдди глубоко внутри. — Охуеть, Эдс.       — Этим мы здесь и занимаемся, — говорит он сквозь стиснутые зубы, полностью оказавшись в Ричи; на лбу у него блестит пот.       Член Эдди кажется невероятным, толстым и практически пульсирующим внутри него, горячим и влажным; он чувствует его глубоко, глубже, чем его длинные пальцы, достаточно широкие, чтобы почувствовать жжение от растяжки. Ричи хочет большего, и задыхающееся «пожалуйста» срывается с его губ. Это всё, что требуется Эдди, чтобы начать двигаться; бёдра работают в медленном, нарастающем темпе, он практически полностью выходит и снова толкается обратно, трахая его глубже с каждым разом. Он держит ноги Ричи раздвинутыми, крепко сжимая его бёдра, раскрывая его, и постепенно ускоряется; тела сталкиваются с мокрыми шлепками от оставшейся после душа влаги.       Глаза Ричи закрываются, спина выгибается.       — Блять, блять, Эдс, пожалуйста.       Он не меняет скорости, сохраняя прежний темп, но приподнимает Ричи немного выше, грубо насаживая на свой член. Ричи не знает, что делать со своими руками: одна сжимает в кулаке атласное покрывало под ним, другая приземляется на руку Эдди, которая держит его.       — Ты потрясающий, солнышко, — говорит Эдди хриплым, но нежным голосом. Ричи снова открывает глаза, и видит, что Эдди смотрит вниз, взгляд горячий, рот открыт от удовольствия.       Он теряет дар речи и обнаруживает, что может только стонать в ответ — это высокий, отчаянный звук, от которого глаза Эдди темнеют, а губы изгибаются в улыбке. Он наконец ускоряется, бёдра яростно врезаются в Ричи, поднимая его над кроватью, пока–       — Блять, вот здесь, пожалуйста, — просит Ричи, умоляя так, как не умолял ни разу в жизни, и Эдди с радостью ему отвечает, покрепче подхватывая Ричи, вонзаясь в него, с невероятной точностью попадая по одной и той же точке теперь, когда он знает, когда он чувствует его.       Ричи не может вспомнить ни слова, кроме как «блять, да, пожалуйста, Эдди, Эдди, Эдс», и сомневается, что ему вообще нужны какие-то другие, особенно когда Эдди склоняется над ним тяжело дыша и с его губ сыпятся ругательства вперемешку с лаской: «Мне так хорошо, детка, блять, посмотри на себя»; с каждым словом Ричи всё сильнее теряет связь с реальностью. Всё, что он может чувствовать — это потрясающее удовольствие, поселившееся в его теле: в точках, где их кожа соприкасается, в следах на бёдрах, оставленных Эдди, к которым он может прикоснуться и вспомнить пережитые ощущения.       Эдди отпускает его правую ногу, и Ричи немного опускается вниз. Он не останавливается, всё ещё толкаясь в него в том же жёстком, устойчивом темпе, но протягивает руку, чтобы обхватить член Ричи.       — Блять, ты такой мокрый, — выдыхает Эдди.       Ричи больше не может: из его горла вырываются высокие звуки, он задыхается, когда длинные, идеальные пальцы Эдди оборачиваются вокруг него, поглаживая, собирая капли предсемени с головки и размазывая их по члену до самого основания, подстраиваясь под темп своих бёдер; и Ричи думает, в момент озарения, или в бреду, или где-то между, что Эдди был создан, чтобы трахнуть его.       — Я сейчас... — выдыхает он, не закончив фразу, а потом кончает; его голова тяжело откидывается на подушки, руки напрягаются и сжимаются, хватая простыни и руку Эдди. Под закрытыми веками танцуют звёзды, и Эдди продолжает ласкать его через оргазм влажной от естественной смазки Ричи рукой.       Эдди вырывается из него слишком быстро, Ричи сжимается вокруг пустоты, пока Эдди вытягивает из него последние капли удовольствия. Он отпускает Ричи как раз перед тем, как ощущения становятся слишком сильными, слишком яркими; и когда Ричи вспоминает, как открыть глаза, Эдди уже стоит на коленях и двигает по своему члену рукой, всё ещё скользкой от спермы Ричи.       Он раскраснелся и выглядит великолепно, все мускулы напряжены, лицо сосредоточено, глаза дикие. Прежде чем Ричи успевает протянуть руку, чтобы помочь, — его руки отяжелели, устали, но отчаянно желали дотронуться до него, — Эдди выгибает бёдра и кончает длинными белыми полосами на его живот, грудь, немного попадая на нижнюю часть подбородка. Ричи не отпускает руку Эдди, когда он заканчивает, и Эдди выдыхает его имя, как грёбаную молитву.       Эдди плюхается на кровать рядом с ним, грудь быстро поднимается и опускается; он всё ещё хватает ртом воздух, задыхаясь, слегка смеясь. Ричи тоже смеётся, и он не успевает остановить смех до того, как подумать, почему он смеётся, но этот звук заводит Эдди, и они ошеломлённо смеются; музыка в комнате до сих пор играет.       Эдди не глядя берёт с тумбочки аккуратно сложенное мягкое полотенце. Сначала он вытирается сам, а потом вытирает Ричи; руки у него нежные, но быстрые, он всё ещё смеётся, теперь из-за того, что ему приходится стирать уже начавшую растекаться сперму с его торса и подбородка.       Он осторожно кладёт полотенце на тумбочку рядом со стопкой книг и снова поворачивается к нему. Их взгляды встречаются, и Ричи обнимает его за плечи, притягивая в долгий, медленный, нежный поцелуй. Он тянется несколько часов, или по крайней мере две песни, пока Эдди не отстраняется и не опускает голову на плечо Ричи.       — У тебя есть ещё сигарета? — Это первое, что он говорит, и Ричи снова хочет его поцеловать.       — Плохая привычка, — дразнит Ричи, обнимая Эдди крепче и прижимая его к груди. Эдди придвигается ближе и извивается, пока его щека не упирается в плечо Ричи, волоски щекочут его лицо.       — Только если это войдёт у тебя в привычку, — повторяет Эдди. Его рука покоится на груди Ричи, прямо над диафрагмой, поднимаясь и опускаясь вместе с ней.       — Сигареты закончились. Косячок? — спрашивает Ричи, в основном в шутку, зарываясь лицом в подушку.       Эдди садится на кровати, вся посторгазмическая истома исчезла из его глаз.       — Ты вёз травку в моей машине, когда мы проезжали через границу штата?       — Я вожу травку в своей машине с две тысячи девятого.       Эдди ощетинивается, размахивая руками в нестройных, прерывистых жестах.       — А что, если бы нас остановили?       — Я почти уверен, что их больше волновало бы превышение скорости на тридцать километров в час, а не мой маленький пакетик хороших вещей.       — Нас могли арестовать. Арестовать, Рич. В пустыне!       — Я бы проглотил этот пакетик!       — О, замечательно, мне сразу стало легче, — огрызается Эдди, уголки его губ дёрнулись, хотя он сильно прикусил внутреннюю сторону щеки.       Он так быстро вскакивает с кровати, что Ричи думает, будто он правда злится, но мысль исчезает, когда он видит, как тот пересекает комнату, заворачивает в ванную на секунду и возвращается с чёрным пятном в одной руке и пятном поменьше в другой. Он надевает одно пятно на лицо, а другое — натягивает через голову. Когда он подходит ближе, возвращаясь к кровати, то становится чётче, резче для Ричи. На нём рубашка Ричи, новая. Она доходит ему до середины бёдер, развеваясь при ходьбе. Эдди поднимает голову и снова встречается взглядом с Ричи, часто моргая за линзами его очков. Ричи наклоняется, чтобы поцеловать его.       Эдди слегка чмокает в ответ, но говорит:       — Не здесь, мы можем покурить во дворе.       — Серьёзно?       — А у тебя что, на самом деле ничего нет? Тогда на кой хер было меня нервировать... — выпаливает Эдди, готовясь к очередной тираде. Ричи поднимает руку, чтобы он остановился.       — Ты просто немного чопорный, я удивился, — говорит Ричи смеясь, когда Эдди сердито смотрит на него поверх его очков.       — Я не немного чопорный, я клинически чопорный, и иногда мне нужно немного расслабиться, но только когда я в Неваде. Так что одевайся, чёрт возьми, и выходи на улицу, Ричард. — Эдди почти кричит, румянец ползёт по его шее, волосы всё ещё дикие и влажные после душа, его руки сжаты в кулаки.       И его должно удивить, думает Ричи, что аккуратный и собранный Эдди Каспбрак хочет выкурить немного его запрещённой травки на заднем дворе в тошнотворно жаркий вечер четверга (сейчас уже утро пятницы). Вместо этого он чувствует себя ещё одним кусочком головоломки, вставшим на своё место. Как книга, которую он читал в детстве, что-то полузабытое, что-то, что ему когда-то нравилось, даже если все детали не более чем ускользающее воспоминание. От каждого раскрывающегося кусочка истории память становится острее, чётче. Он хочет перечитывать эту книгу снова и снова, пока страницы не помнутся и не затрутся; пока кофейные пятна не впитаются в обложку; пока корешок не треснет и книга не развалится на части. Он хочет потом восстановить её, когда окажется в конце жизненного пути, чтобы прочитать эту историю снова. Он хочет прочитать снова, как Эдди пересекает комнату, хватает его за запястье и тянет за собой.

***

      На заднем дворе Эдди чисто, коротко подстриженная трава пожелтела от летнего солнца. Большое дерево с толстыми, раскидистыми корнями растёт в углу, вдоль забора, для ребёнка ветви находятся слишком высоко, но Ричи думает, что он мог залезть на него. Крыльцо прибрано, игрушки и спортивный инвентарь аккуратно сложены неподалёку. Они сидят на крепких кованых стульях, сдвинутых так близко, что Эдди может дотянуться до его ног своими.       Ричи открывает толстый пакетик на молнии, запуская в него пальцы, пока они не натыкаются на липкий бутон шалфеево-зелёного цвета, испещрённый оранжевыми крапинками цвета спелых мандарин. Он засовывает его в свою металлическую мельницу, раздробляя бутон крепкими валами и заполняя сборник. Эдди всё это время наблюдает за ним, лениво откинувшись на спинку стула и больше не поддерживая свою прямую осанку. Рубашка Ричи высоко задралась на его бёдрах, лунный свет падает на бледную внутреннюю сторону, выхватывая намёки на жёсткие вьющиеся волоски.       Он всё ещё наблюдает из-под полуприкрытых век, потягивая воду из бутылки, которую прихватил на выходе, слизывая оставшиеся на губах капли. Ричи отводит взгляд, копается с бумагой, расправляет один лист на столе и вытряхивает на него немного пушистого помола, подкладывая картонный фильтр. Ричи возится, небрежно скатывая лист, как он делал это уже много лет, как его учила Патти в одиннадцатом классе в задней части их математического класса.       — Если ты собираешься продолжать как долбаный любитель, то давай сюда, — говорит Эдди, не дожидаясь ответа, а сразу выхватывая из его рук наполовину свёрнутый косяк.       Ричи смотрит, не в силах отвести взгляд, как Эдди разворачивает его работу. Он использует свой мизинец, чтобы заправить фильтр до самого конца и сложить помол в более аккуратную горку. Он заворачивает бумагу двумя пальцами и, удерживая фильтр на месте мизинцем, скручивает косяк быстрее, чем Ричи, блять, довелось видеть за всю свою жизнь. Затем он наклоняется и, не сводя глаз с Ричи, проводит языком по краю, добавляя слишком много слюны, может быть, специально. Он прижимает край и пробегается по нему двумя пальцами.       Ричи думает, что он, должно быть, ошибался ранее, когда шутил о любви с первого взгляда. Если не ошибся, то по крайней мере просчитался. Что бы ни чувствовал Ричи, когда впервые увидел Эдди, когда его мозг пытался родить какие-нибудь мысли, кроме «красивый» и «руки», это чувство становится только сильнее, расцветает, с каждым мгновением, с каждым смехом, с каждым странным и новым фактом, который он узнаёт об Эдди.       Эдди снова откидывается на спинку стула, опускаясь ниже, позволяя рубашке Ричи задраться ещё выше на бёдрах, пока Ричи не придвигается на своём стуле достаточно близко, чтобы положить руку туда, в пространство между его ног, освещённое ночью, пальцы заползают под подол рубашки. Эдди зажимает косяк между губами, и те изгибаются в ленивой улыбке.       Ричи подносит зажигалку к кончику, прикрывая мерцающий огонёк, а Эдди наклоняется и делает быстрые затяжки, пока тлеющие искорки не вспыхивают ярче и легче и почти серебристый дым не начинает струиться ввысь. Эдди глубоко затягивается, его глаза закрываются, как и раньше, когда дым попадает в лёгкие; он долго и медленно выдыхает цитрусовый дым прямо в лицо Ричи, и Ричи кашляет в основном от удивления. Он всё смеётся и смеётся, а потом делает ещё одну затяжку.       Ночное небо чистое, безоблачное, как и днём, простирающееся дальше, чем Ричи может видеть. Они в пригороде, думает он, потому что самые высокие здания в поле зрения едва маячат на горизонте, тёмно-синее одеяло простирается над миром. Воздух всё ещё густой, горячий, но без палящего солнца он почти терпим. Эдди передаёт ему косяк и присоединяется к нему, глядя в небо.       — Твои соседи будут болтать о тебе? — спрашивает Ричи, поддразнивая.       Эдди стряхивает его руку и поднимает одну ногу, чтобы указать ею на дом справа от них. Рубашка задирается ещё выше по бёдрам, и Ричи думает, что ему нужна целая жизнь, чтобы впитать в себя этот образ Эдди.       — Никто, кроме меня, не будет сидеть с её диким маленьким пушистым ублюдком, — говорит он, а потом указывает ногой на другой дом. — А он — отец-одиночка. Его дочь, Энджи, дружит с Габби. Он много работает по выходным, чтобы освободить будни, поэтому она проводит здесь много времени.       — Осторожнее, а то мне придётся сказать Кайлу, что ты самый большой добряк в мире, — дразнит его Ричи, но его грудь снова сжимается, и он представляет, что, возможно, есть мир, в котором он может вместе с ним присматривать за дикой кошкой или помогать Габс и Энджи с их домашним заданием. Может быть, они сейчас как раз в этом мире.       Эдди стонет.       — Он уже знает, это ужасно.       Они разговаривают, передавая друг другу косяк, и его окутывает лёгкая, блаженная дымка, пальцы соприкасаются при каждом обмене. Музыку из дома слышно даже через закрытую дверь, просто тихое эхо знойной фортепианной мелодии — песня из конца плейлиста.       — Ты заберёшь Габс утром? — спрашивает Ричи. Эдди кивает. Ричи колеблется какое-то мгновение, прежде чем задать ещё один вопрос: — Мне остаться?       Эдди, не отрывая глаз от ночного неба, растягивает губы.       — Я бы хотел этого.       — До каких пор?       — До любых.       Если бы чувство, расцветающее в его груди, имело какой-то цвет, Ричи кажется, что это был бы тёплый загар от аризонского солнца, покрывший кожу Эдди, испещрённую веснушками и сдобренную солнцезащитным кремом.       — А Габс не будет против? — спрашивает он, и Эдди закатывает глаза, услышав это прозвище.       — Она любит знакомиться с новыми людьми. Обожает их. Когда я беру её в офис, она бродит по коридорам, болтая без умолку и спрашивая имена людей, а потом просто говорит, что они её друзья.       — Звучит потрясающе, — серьёзно говорит Ричи.       — Да, это правда. — Голос Эдди дрожит от волнения. Он прочищает горло.       — Я должен вернуться в Лос-Анджелес, — наконец произносит Ричи небрежным тоном человека, который говорит, что ему нужны консервированные бобы из магазина, когда в кладовке есть сушёные бобы. Что-то, что определённо случится, но не скоро.       — Конечно, — говорит Эдди, на этот раз отводя глаза от неба. Он снова смотрит на Ричи, и теперь заметно, как расширились его зрачки, покраснели глаза и отяжелели веки.       — Но у меня есть немного времени.       — Сколько времени? — Эдди — это открытые вопросы, которые никогда не требуют конкретного ответа, не скрывают его намерений, просто ждут. Его эмоции лежат под поверхностью слов. Ричи удивляется, как это, должно быть, здорово — жить всё время с такой честностью. Как это, должно быть, страшно.       — А сколько ты хочешь? — спрашивает Ричи, не настолько храбрый, чтобы сказать, что он чувствует, но надеющийся, что Эдди сможет заполнить пробелы.       Эдди качает головой и тихо смеётся.       — Не задавай вопросов, на которые сам знаешь ответ.       Какое-то мгновение он раздумывает, не добиться ли ему конкретного ответа, чтобы получить желаемое утешение. Затем Эдди встаёт со стула ровно для того, чтобы устроиться на коленях у Ричи, плотно прижав копчик к его животу, устроив свои бёдра на его и прислонившись всем телом к его груди. Руки Ричи обвиваются вокруг его талии, инстинктивно притягивая его ближе, утыкаясь носом в шею Эдди. От него пахнет слабым цитрусовым запахом геля для душа и рубашки Ричи — потом, солнцезащитным кремом, дымом. Он целует Эдди чуть ниже уха и получает в ответ мягкий, довольный звук. Эдди забирает у него косяк и начинает подпевать последней песне из плейлиста, когда её барабанный ритм доносится из дома; его голос низкий и хриплый, дым струится из его губ, половину строчек он поёт неправильно, но только не самые важные. Пока он бормочет последние слова песни, их тела заливает тусклый свет уличных фонарей, воздух затуманивается дымом, а Ричи понимает, что знает ответ.