Трасса 93 (route 93)

      Сентябрь в Аризоне, как и август в Аризоне, — это палящее лето — безоблачные дни, пылающее солнце висит в бескрайнем небе, сухая, мёртвая трава хрустит под ногами, когда Ричи устраивается на лужайке. Трава знавала лучшие дни, дни до того, как её потрепали ограничения по поливу, до того, как она стала хрупкой и высохшей. Травинки покалывают кожу сквозь льняные шорты, когда он скрещивает ноги, чтобы усесться.       Вечер медленно накрывает небо, бесконечная синева сменяется жжёным оранжевым, насыщенным пурпуром, маслянисто-жёлтым по мере того, как солнце опускается за горизонт. Он рассматривает горизонт Финикса, прижатый к небосклону силуэтами скал. Ричи вытягивает ноги, пятки вонзаются в траву, отряхиваясь от дорожной пыли. Лос-Анджелес-Финикс — поездка подлиннее, чем из Вегаса, но не менее впечатляющая, не менее потрясающая благодаря пустынным дорогам, зелени и воспоминаниям, которые можно создать над центральной консолью маленькой красной «Тойоты Эхо», что размеренно катится по шоссе.       Поездка была спокойной, пока они не достигли городской черты и не проехали мимо автосервиса, освещённого красными и жёлтыми неоновыми огнями, обещающими, что они принимают всех клиентов. Эдди только мельком взглянул на здание, а потом спросил, куда обычно Ричи отправлял Холли на диагностику и если у него не было постоянного места, он мог бы назначить Ричи встречу со своим механиком.       Ричи абсолютно точно знал, что если он признается, что не помнит, когда в последний раз возил Холли на диагностику, то Эдди весь покраснеет и спровоцирует скандал, который, к слову, продолжался ещё долго после того, как они припарковались на его подъездной дорожке в этот прекрасный вечер четверга, но оно того стоило.       Они редко ездят на Холли через пустыню, особенно теперь, когда у них есть более экономичная и семейная машина. Эдди можно уговорить дать Ричи сесть за руль в выходной день, когда он устаёт от работы и проводит время в дороге, чередуя быстрые телефонные звонки и засыпая у окна, оставляя жирные отпечатки солнцезащитного крема на стекле. Даже когда они завернули за угол и оказались в маленьком квартале разномастных бунгало, которые они называют по выходным домом, Эдди всё утверждал, что он не позволил бы Ричи ехать через пустыню, если бы знал, что тот не помнит, когда в последний раз менял масло.       Обычно такая тирада вызывала у Ричи лёгкий стыд и глубокое веселье, но за прошедшие минуты с того момента, как Ричи выключил двигатель на подъездной дорожке, и до того, как они бросили свои упакованные на выходные сумки у входной двери, Эдди пришёл к выводу, что ему просто придётся самому осмотреть машину Ричи, прямо здесь, на их подъездной дорожке, под заходящим солнцем.       Эдди говорит это так, словно это какое-то наказание, и быстро становится очевидным, что наплевательское отношение к обслуживанию своего автомобиля — лучшее решение в жизни Ричи. Конечно, до прошлого лета.       Вечер, сгущающийся над городом, не окутывает их холодом — вместо этого он забирает удушающую жару. Тепло проникает в его кожу, согревая обнажённые части тела, заставляя рубашку прилипать к шее. Кольцо на его безымянном пальце горит под заходящим солнцем, как клеймо на коже. Затылок немного шелушится от недельного загара. Всё кажется немного правильным.       Когда Эдди выходит из гаража с инструментами в руках и несколькими бутылками различных автомобильных жидкостей, опасно балансирующими под локтем, Ричи пересматривает свою прежнюю оценку: в этом нет никакого наказания. Возможно, он просчитался, растерявшись под шквалом внимания и пристального взгляда Эдди, насколько мучительно было бы наблюдать, как он возится с машиной Ричи.       Он разделся до шорт, плотно облегающих его ноги, майки с широкими прорезями для рукавов, которую едва ли можно считать одеждой — не с длинными полосками кожи Эдди, виднеющимися по бокам, и не с тем, как, когда он наклоняется, Ричи видит его подтянутый торс, изгиб грудной клетки, тёмно-розовые соски, пока Эдди не выпрямляется обратно. Как только он снова приосанивается, то подмигивает Ричи. Зло, чистое зло — его жених. Ему никогда не надоест называть его так, думает он, по крайней мере до тех пор, пока он не сможет называть его мужем.       Он так сильно любит Эдди, что в такие моменты — когда они только вдвоём, когда нет ничего, кроме звуков приглушённого вечернего шума и тепла позднего летнего солнца, обрушивающегося на них для создания атмосферы, — почти невозможно дышать. Прошёл год, всего лишь год с человеком, которого он клянётся, что знал в каждой прожитой жизни; с человеком, которого он знал, что любил раньше и полюбит снова; но больше всего с человеком, с которым он находится здесь и сейчас, с которым он разделяет достаточно любви, способной наполнить его грудь, пока она не лопнет, а потом наполнить её снова.       — Даже масло не менял? — спрашивает Эдди, шурша кроссовками по траве перед Ричи, прежде чем добраться до капота Холли.       — Не-а! — весело говорит Ричи, и Эдди морщит такую гримасу, что даже не может нахмуриться. Ричи улыбается в ответ и откидывается на траву, зарываясь локтями в землю, чтобы лучше видеть.       — Ты сводишь меня с ума, мать твою.       — Не волнуйся, детка, я знаю, — мурлычет Ричи. На этот раз он бросает раздражённый взгляд: между бровями Эдди образуется маленькая морщинка, когда он пытается сдержать нежность, которая так часто сопровождает раздражение.       — Я позвонил Ли, он сказал, что сможет взглянуть на неё в воскресенье. Мы можем отвезти Холли утром и заняться чем-нибудь в городе вместе с Габби.       Ричи мычит в знак согласия, меняя позу, пока не замечает, как трава царапает его кожу.       — А что ты тогда делаешь? Выпендриваешься?       — Тебе нравится.       — Моя маленькая грязная обезьянка, — выкрикивает он слишком громко, они оба всегда ведут себя слишком громко вместе.       Эдди, устроившийся на водительском сиденье, чтобы открыть капот, резко поворачивает голову.       — Ещё раз назовёшь меня маленьким — и я надеру тебе задницу.       — И это должно меня остановить?       — Нет.       Эдди открывает капот, пальцы свернулись над потрескавшейся красной краской, которую Ричи решительно отказывается заменить вовсе не потому, что покраска стоит дороже, чем машина. «А она так и стоит», — напоминает ему Эдди, намеренно отрывая хлопья краски, оголяя матовый серебристый кузов машины, пытаясь действовать Ричи на нервы, как будто Ричи не находит каждую эксцентричную черту Эдди ужасно очаровательной.       Нет, настаивает Ричи, сколы в краске и кофейные пятна на сиденьях, вмятины на боку и царапины на колесе, появившиеся после того, как он врезался в столб на подъездной дорожке Стэна и Патти, — всё это маленькие кусочки личности, которые она приобрела за время их совместной жизни, как его собственные шрамы, и морщины, и пятна седины, проступающие на висках и подбородке. Они похожи на мозоли на руках Эдди и на то, как они ощущаются, когда он просовывает их между ладонями Ричи. Эдди перестал просить его перекрасить её, но каждый раз, когда он оказывается рядом, он не упускает возможности содрать ещё немного краски.       — Я собираюсь привести в порядок твой фильтр, стеклоочистители, отдраить, сука, твой аккумулятор, потому что на нём такой слой кислоты, что я даже не знаю, как она, блять, работает, твои тормозные колодки, — перечисляет он, уставившись на Ричи и размахивая рукой в рубящем движении, которое всплывает, когда кто-то на работе проёбывается с документом или когда он добирается домой с неверным заказом кофе. — И поменять твои жидкости. Абсолютно все.       — Хотелось бы побольше узнать о жидкостях, — говорит Ричи, играя бровями и облизывая губы с демонстративным намёком, за что получает именно тот раздражённый взгляд, который он хотел.       — Масло. Промывка. Тормозная жидкость. Охлаждающая. Трансмиссионное масло. Хочешь, чтобы я продолжал?       — Да, давай, переходи к приятной части.       — Я даже заменю тебе жидкость для гидроусилителя руля.       — Именно об этом я и говорю. Обожаю, когда ты мной рулишь, — говорит Ричи, обмахиваясь рукой. Эдди не может скрыть смешок, и от этого у Ричи так сдавливает грудь, что он ложится обратно на траву, чтобы не смотреть прямо на него.       Он очень долго считал, что Эдди видит, что чувствует Ричи, видит в каждом взгляде, с того самого момента, как они встретились, может прочитать всё на его лице. В первые месяцы их отношений Ричи боялся, что Эдди посмотрит ему в глаза, поймёт, что каждая частичка его сердца принадлежит ему, — и передумает. Он не уверен, что жалел бы его за это. Потом ему стало легче смотреть ему в глаза, и он с удивлением обнаружил, что Эдди смотрит на него точно так же.       Есть что-то прекрасное в том, чтобы быть на одной волне, думает Ричи. Это как будто даёт им небольшое пространство до конца их жизней, в котором они могут настраиваться друг на друга.       Он наблюдает, как закатное небо сменяется чернильной темнотой, как загорается их передний свет, когда становится трудно что-либо разглядеть. Он слышит, как Эдди работает, напевая мелодию, которую Ричи не может узнать. Он должен её знать: Эдди с трудом может назвать песню, которую Ричи не включал ему. Она похожа на песню из их плейлиста для уборки или, может, из плейлиста, который Ричи сделал для его одиночных поездок — плейлист, наполненный оптимистичными песнями о любви, которые Эдди притворяется, что не слушает каждый раз, когда отправляется в длинную поездку один.       Когда он снова выпрямляется, сухую потрескавшуюся кожу его локтей жжёт от пребывания на траве; Эдди низко склонился над машиной с тряпкой в руке, отдраивая какой-то компонент двигателя, который Ричи не смог бы идентифицировать даже с пистолетом у головы. Его рот приоткрыт, делая небольшие вдохи, язык зажат между зубами. Всё его внимание сосредоточено на машине и двигателе под его руками. Он относится ко всему с такой заботой, даже к Холли, даже к машине, которую он давно мечтает, чтобы Ричи отправил на заслуженный покой. Он обладает нежностью, которая кажется тайной, чем-то, что разделяется между ним и Габби, а теперь и Холли; факт небольшой, но его сила поражает — у Эдди Каспбрака золотое сердце, в которое он впустит каждого, кто этого заслуживает.       Ричи переводит взгляд на щёку, испачканную таким чёрным пятном масла, что ей позавидовало бы ночное небо. Масло покрывает его щёку, шею, руки, сгиб локтя. Он не боится испачкаться, особенно после того, как провёл детство в безукоризненной чистоте. Теперь Эдди относится к грязи с каким-то почтением. Он играет во дворе с Габби и устраивает бои с мукой на кухне с Ричи, а также копается в двигателях, практически полностью забираясь под капот, как будто хочет, чтобы его покрыло автомобильными жидкостями с ног до головы.       Ричи встаёт с травы, когда их тела уже освещает тусклый свет с крыльца, когда Эдди копается в двигателе с телефоном, засунутым за пояс шорт, — фонарик заливает светом весь фронт работ. Эдди едва смотрит в сторону Ричи, не открываясь от пятен кислоты на аккумуляторе, когда тот заходит ему за спину.       Он не останавливается, когда Ричи просовывает руки в прорехи майки, проводя пальцами по бокам, но издаёт тихий звук, нечто среднее между вздохом и смехом, и прижимается к Ричи, тела легко сходятся вместе. Выпрямившись, он прислоняется спиной к груди Ричи и проводит свежей тряпкой по своим рукам, стирая масло с костяшек пальцев и ладоней.       Ричи прижимается лицом к изгибу его шеи, на мгновение задерживая дыхание. Кожа Эдди пахнет бензином, моторным маслом, всякой химией, ванильным освежителем воздуха, висящем на зеркале заднего вида в салоне Холли, своим одеколоном, держащимся ещё с утра, когда он собирался на работу. Ричи закрывает глаза и вдыхает его запах; они могут быть где угодно в мире, на любом шоссе, на любой подъездной дорожке или на любом пляже под солнцем, но они здесь.       — Я почти закончил. Только тормозные колодки остались, — говорит Эдди, и тут Ричи начинает оставлять на его шее лёгкие трепещущие поцелуи.       — Хорошо, — бормочет он себе под нос. Эдди не пытается остановить его на самом деле, но трудно держать руки при себе, когда Эдди выглядит вот так, когда его кожа на вкус как солёный пот и солнцезащитный крем, когда каждый поцелуй заставляет его снова прижиматься к телу Ричи.       — Отвлекаешь, — обвиняет Эдди, но наклоняет шею в сторону, ещё сильнее прижимаясь к его торсу, а руки Ричи скользят вверх по его бокам.       — Извини, — говорит Ричи, не пытаясь изобразить извиняющийся тон, не тогда, когда он чувствует пульс Эдди под своими губами, не тогда, когда он прикусывает кожу с лёгким нажимом; и Эдди роняет тряпку, руки всё ещё покрыты маслом. — Я могу остановиться.       — Я этого не говорил.       Прикосновения его губ из мягких превращаются в жаждущие, открытый рот прижимается к шее Эдди, вдоль горла, над челюстью. Эдди ещё сильнее прижимается к нему, пока каждая точка, в которой они соприкасаются, не становится скользкой от пота или масла и липкой от давно нанесённого солнцезащитного крема. Точки соприкосновения уже не так горят, скорее кажется, что их тела сливаются воедино; два человека покачиваются в объятиях на лёгком сентябрьском ветерке.       Ричи целует его в шею, пока их тела не становятся одним, пока он не может сказать, где кончается кожа Эдди и начинаются его губы, пока его руки не обхватывают талию Эдди и жар их кожи не становится горячее вечернего неба. Он не замечает, как расплываются линии между их телами, пока Эдди не отстраняется, достаточно надолго, чтобы обернуться. Его зрачки расширены, тяжёлый взгляд сосредоточен на Ричи. Мягкий розовый оттенок играет на его щеках и шее. Он улыбается.       — Может, тормозные колодки и подождут, — говорит Эдди почти задыхаясь.       — Точно подождут?       Когда Эдди улыбается ему на этот раз, его улыбка открытая и яркая, Ричи вспоминает облупившуюся красную краску, конденсат на бутылках с водой, солнцезащитный крем с запахом кокоса и долгие солнечные ночи вместе. Он думает о том, какие яркие глаза у Эдди, даже когда над ними опускается вечер, — тёмно-карие, контрастируют с обрамляющим их белком; как они сверкают и блестят от каждой частички света, оставшейся в небе; как они пристально смотрят на Ричи, не стесняясь выражать обожание. Он думает о долгих поездках, в которых его кожа прилипает к горячим сиденьям и ветер врывается через опущенные стёкла, треплет его волосы.       Ему в голову приходит мелодия, которую напевал Эдди, и теперь он вспоминает её: он слышит, как она льётся из окон их машины в августе прошлого года, вспоминает момент их встречи. Это было немного похоже на судьбу: тогда — когда их как будто что-то подтолкнуло друг к другу, что не даёт им разлучиться и по сей день, и сейчас — когда Эдди притягивает его к себе. И Ричи знает — в теории, — что существует и остальной мир, кроме них двоих, мир, кроме их дома, их машины и их дочери; мир, кроме жизни, которую они построили вместе, но этот мир его не особо-то и волнует.       — Посмотри, где мы оказались, — говорит Эдди и наклоняется, чтобы поцеловать его, пока звёзды не появятся на небе и комары не начнут кусать их лодыжки.       Они проделали долгий путь.