Обет (1630)

      С трудом разлепив глаза, Мурад чуть не ослеп от бьющего в них света. Высоко поднявшееся солнце пробивалось сквозь завешенные окна, а в покоях суетились одалиски. В воздухе застыл аромат эфирных масел; полупустой кувшин вина, оставленный у кровати поздней ночью, куда-то исчез.       Устремив взгляд на обеденный столик, Мурад с удивлением обнаружил, что завтрак давно принесли. Тогда он посмотрел дальше, в самый конец покоев — где стояли старинный часы в полный рост. Те показывали десять утра.       Мурад сорвался с места и тут же повалился обратно: перед глазами предсказуемо все закружилось, а в затылке что-то стрельнуло, напоминая о вчерашней ночи. Он вздохнул и приложил руку к глазам. Он просидел так несколько минут, пока одна из одалисок не решилась заговорить:       — Доброе утро, шехзаде. Ваша утренняя трапеза на столе. Мы оповестим аг, они помогут вам собраться. Желаете чего-нибудь…       Мурад резко поднял правую ладонь.       — Ничего не желаю, оставьте меня. Пусть придут аги.       Одалиска покорно закивала и жестом приказала остальным удалиться. Мурад вздохнул и поморщился. Щебетание девушки неприятно отдалось в ушах.       Одевшись и позавтракав, он по привычке вышел в сад. Голова раскалывалась, но он гордо терпел, все еще возлагая на это утро слепые надежды: несмотря на сбитый поздним пробуждением режим тренировок, что было недопустимо за день до начала состязаний, он не собирался сдаваться — даже отменил ради этого вечерний поход в дворцовую библиотеку.       Когда, подойдя к своему привычному месту за Реванским павильоном, он не заметил своих бостанджи, то приказал агам оставаться на месте и пошел на поиски сам — прямо по усыпанной мелкими камешками дорожке, ведущей к уютному ансамблю из мраморных хавузов и летних беседок. Там, стоя у крытого шатра, нашлись и бостанджи, и Баязид, о чем-то с ними беседующий. В расшитом золотыми нитями кафтане и чалме, так не похожий на обычного себя, предпочитающего более удобные одеяния, он либо только что вернулся с Совета Дивана, либо туда собирался.       Мурад не раз ловил себя на мысли, что с бородой Баязид выглядел куда старше своих лет: на его фоне сам Мурад, несмотря на крепкое телосложение, казался мальчишкой. А сейчас, сдвинув брови и заложив сжатые в кулаки руки за спину, Баязид выглядел, как совсем взрослый мужчина.       Мурад на всякий случай прочистил горло и поправил воротник кафтана: уверенности в том, что Баязид не догадается, как он провел ночь, не прибавлялось. Но выхода не было; он решительно выдохнул и подошел к Баязиду, склонив голову.       В тот же миг Баязид обернулся. На его лице расцвела приветливая улыбка.       — Братец, вот ты где, — воскликнул он, положив руку Мураду на плечо. — А я уж было начал беспокоиться. Твои стражники заждались тебя.       Мурад перевел взгляд на бостанджи. Они выглядели помятыми — впрочем, это не было удивительно: вчера он перегнул палку, вымещая на них злобу. На мгновение его охватило чувство вины.       — Я всего лишь проснулся позже обычного, брат, — неуверенно усмехнулся он. Баязид в ответ загадочно хмыкнул, пройдясь взглядом по Мураду, его заспанным глазам и взъерошенным волосам.       — Нарушил собственный распорядок? — спросил Баязид, кивнув в сторону бостанджи. — На тебя не похоже.       Мурад сглотнул. Ну, разумеется, его раскусили. Вино было единственным, что могло заставить его пропустить тренировку. Впрочем, даже такое случалось крайне редко: обычно он держал себя в руках.       — Ну ладно, ладно, — протянул Баязид, видя, как замер Мурад. — Расспрашивать не буду, дело твое. Но будь осторожен, хорошо?       В глазах Баязида читалось искреннее беспокойство. Мурад кивнул.       Подул теплый мельтем — несмотря на начало осени, он все не уступал, отважно держась вот уже которую неделю. По сравнению с летом стало ощутимо прохладнее, но Мурад всегда ненавидел жгучую пору, а поэтому свежесть стала для него настоящим спасением. Он мог не запираться во дворце, ища достойное внимания занятие, а целый день проводить в саду, то за чтением, то за беседой с братьями, то с оружием в руках.       Вдруг Мурад поймал себя на очевидной, но поздней мысли.       — Баязид, — обратился он к брату по имени, как делал часто, несмотря на титул. — Мы долгое время не упражнялись вместе. Возьмешь саблю?       Мурад сощурил глаза и с улыбкой наблюдал за раздумывающим над предложением братом. Тот, поколебавшись, все же покачал головой.       — Не могу, Мурад, меня ждут дела. Сегодня прибывают паши с вестями из поля боя.       Вероятно, речь шла о пашах, которых Баязид отправил руководить персидским походом. Долгие годы османы безуспешно пытались отбить Багдад, захваченный шахом Аббасом. Правление того ознаменовалось для сефевидов невиданным расцветом. Ни Баязид, что был в ту пору ребенком, ни его паши не смогли остановить его влияние. Даже враги отмечали мудрость и величие Аббаса, сумевшего собрать и склеить осколки раздробленного государства.       Однако прошли годы, и престарелый шах скончался. Погубив почти всех сыновей, он оставил трон своему внуку Сефи. Баязид, помнится, посчитал это прекрасной возможностью: совсем юный, порой замкнутый, оставленный в тени великого предка, по слухам — ненавидящий того за смерть отца и не гнушавшийся выпить (здесь Мурад напряженно закусывал губу), он не мог быть настолько опасен, как Аббас.       Поэтому было решено предпринять еще одну попытку. Тебриз, Ереван и Багдад — эти города должны были по праву вернуться к османам как можно скорее.       — Ты прав, — понимающе вздохнул Мурад. — Поход затянулся на долгие годы. Надеюсь, с помощью Всевышнего мы одержим победу.       Баязид закивал.       — Иншаллах, брат.       Постояв так еще некоторое время, он вздохнул и ободряюще похлопал Мурада по плечу.       — Не переживай, сразимся в следующий раз. Ты ведь сам настаивал сыграть завтра в джирит, верно?       — Настаивал, — охотно ответил Мурад. На лице его заиграла предвкушающая усмешка. — Мой скакун ждет меня. Недаром я месяцами выгонял его в поле.       — Отлично. Тогда посмотрим, на что ты способен, братец, — улыбнулся Баязид.       И, развернувшись, направился в сторону зала аудиенций.       Мурад посмотрел ему вслед. Баязид занимал в его сердце особое место. Единокровный брат, он все же сумел стать ему родным — этому не помешали ни злые языки, ни порядок престолонаследия. Мурад даже в страшном сне не мог представить, что однажды их с Баязидом пути разойдутся. Пойти против брата означало для него не только предать династию, но и самого себя, годами ранее поклявшегося заботиться обо всех братьях, без исключений.       Баязид всегда его выгораживал, защищал, несмотря на порой безрассудные выходки; не настаивал, не запрещал — лишь указывал верный, по его мнению, путь, и еле слышно вздыхал, когда Мурад поступал по-своему. Смеясь, трепал по голове, когда тот, как всегда грязный и растрепанный, возвращался через лаз в дворцовой саду, по пути раздирая колени; порывисто-чувственно обнимал, слыша о его очередных успехах в учебе или искусстве борьбы; настойчиво разъяснял пашам и визирям, почему «старший шехзаде присутствует при столь важном для государства разговоре».       В подростковом возрасте Мурад, наряду с разливающимся при виде Баязида теплом в груди, чувствовал непонятную тяжесть — то ли обязанность, то ли неудобство. Но и это прошло со временем. Когда он вырос и возмужал, то сам стал опорой Баязиду: прикрывал спину во время вылазок, ставил на место пашей, которые не сильно-то пугались сдержанного старшего брата. Забирая, он сразу же отдавал, не позволяя долгу сковать сердце и построить между ним и Баязидом стену.       Он не мог представить себя без него и, что уж греха таить, не мог представить его без себя: ведь Баязид был тоже многим ему обязан. Именно Мурад, наблюдая за тем, как Гюльбахар-султан и Синан-паша старательно отгораживали его от ненужных, как они считали, занятий, открывал для него новый, свободный мир, позволял почувствовать себя не падишахом, а прежде всего ребенком — пусть и тем, у которого раз за разом пытались отнять детство.       К счастью, лишь попытались. Мурад пресекал все попытки, невзирая на возмущенные кряхтения пашей и, в особенности, великого визиря. Гюльбахар-султан, к слову, была более терпелива: кажется, она что-то понимала, раз снисходительно смотрела на выходки Мурада. Когда тот был еще ребенком — случилось это незадолго после того, как Мурад узнал о поступке валиде, — она попробовала было отговорить его от очередной опасной прогулки. Однако, глядя на дружеские бодания двух братьев в султанских покоях, сумела увидеть не только несносный характер Мурада, но и то, как заливался смехом от каждой нелепой шутки Баязид. И Мурад, посчитав отступление Гюльбахар-султан своей маленькой победой, продолжил знакомить того со своей жизнью.       Гюльбахар-султан всегда понимала своего сына и в силу своей любви позволяла ему ненадолго отвлечься от ношения титула. Когда Мурад это осознал, то, помнится, сразу подумал о Кёсем-султан. Какая ирония. Та, напротив, пожелала водрузить ему венец на голову.       При упоминании валиде в груди привычно кольнуло. После вчерашнего разговора все воспринималось… не так. Мурад поежился и открыл глаза, выныривая из воспоминаний.       Вдруг краем глаза он заметил какое-то движение. Оказалось, это была Гюльбахар-султан, что направлялась к соседнему шатру в сопровождении множества служанок. Странно, но прежняя, как теперь ему показалось — детская, радость при виде Гюльбахар-султан куда-то испарилась. На ее месте застыло непонятное напряжение. Мурад непроизвольно вздохнул.       — Мурад, — сказала Гюльбахар-султан, подойдя к нему ближе. — Что ты тут делаешь?       — Я собирался поупражняться с бостанджи, — ответил он, склонив голову. Взгляд Гюльбахар-султан переметнулся на скромно стоявших рядом стражников. — Затем встретил… повелителя, мы поговорили.       Сперва Мураду захотелось назвать старшего брата по имени, но он почему-то остановил свой выбор на нарочито сухом обращении. Какое-то неприятное чувство настигло его, стоило Гюльбахар-султан показаться в поле его зрения. Такое случалось впервые с тех пор, как она рассказала Мураду о поступке валиде. Неужели то было влияние вчерашнего разговора?       Гюльбахар-султан сдержанно улыбнулась.       — Правда ли, что мой лев лично примет участие в завтрашнем состязании? Я спрашивала, но он ушел от ответа.       — Он сказал, что составит мне компанию.       Возможно, Мурад и совершал ошибку, заставляя Гюльбахар-султан беспокоиться о сыне, однако она узнала бы в любом случае. Было даже странно, что ей не доложили до сих пор: никогда не возражая Баязиду в открытую, она все же находила способы добиться своего. Мурад не раз замечал за Гюльбахар-султан эту скрытую силу, словно невидимые нити оплетали ее руки и тянулись ко всем визирям, пашам и улемам во главе с Ахизаде-эфенди. Одно движение ее кисти вынуждало влиятельных государственных мужей говорить то, что было ей угодно. Правда, Баязид этого никогда не видел.       Мурад и сам ни разу не предполагал, что эта сила могла быть направлена и против него. А что, если…       «Послушай, сынок, она даже по снегу ходит, не оставляя следов».       Он прикрыл глаза, стараясь выкинуть из головы голос валиде. Нет, это было немыслимо. Невозможно.       Гюльбахар-султан тем временем раздосадованно выдохнула.       — Ох, мой сынок, я так боюсь, что однажды он пострадает…       Мурад сглотнул.       — Я хочу тебя кое о чем попросить, — внезапно сказала Гюльбахар-султан, и взгляд ее посерьезнел. — Ты близок со старшим братом, он верит тебе, как себе самому. Пусть мой сын-повелитель откажется от этой опасной игры, которую вы так любите.       Мурад непонимающе уставился на Гюльбахар-султан.       Он часто заморгал, не зная, как воспринимать этот взгляд. Он был колючий, острый и одновременно глубокий. Что-то таилось в нем, давнее и, кажется, опасное. Однако гадать было бессмысленно. Густая завеса скрывала намерения Гюльбахар-султан ото всех. Если мысли валиде Мурад порой мог с легкостью прочесть по ее выразительным глазам, то мысли Гюльбахар-султан всегда оставались для него тайной.       Видя замешательство Мурада, та вдруг тряхнула головой.       — Не подумай, я не обвиняю тебя, — уже мягче произнесла она. — Я всего лишь хочу блага для моего сына-повелителя. Если с ним что-нибудь случится, я себе этого не прощу. Нужно принять меры безопасности. Пообещай мне, что поговоришь с ним.       — Хорошо, — пожал плечами Мурад, мысленно отгоняя наваждение. — Однако брат-повелитель уже принял решение. Я не думаю, что смогу убедить его отказаться от состязаний за день до их начала.       Гюльбахар-султан опустила голову.       — Но я постараюсь, — тут же уверил ее Мурад. — К тому же скоро брату-повелителю будет не до моих развлечений. Он сказал, что во дворец прибыли его паши. Война с персами потребует его вмешательства.       — Знаю, — кивнула Гюльбахар-султан. Удовлетворенная ответом Мурада, она положила руку на его плечо и ласково улыбнулась. — Мы позаботимся о его безопасности. Я полагаюсь на тебя, Мурад.       — Я вас не подведу, — усмехнулся он.       Уже собираясь откланяться, он был остановлен ею, все так же приторно улыбающейся. Она шагнула к нему, дав понять, что не закончила.       И, прежде чем оставить его одного посреди сада, сказала:       — Берегите себя. Эта забава загубила многих всадников. Ты и Баязид — будущее государства Османов.       Мурад приподнял бровь и проводил медленно удаляющуюся вглубь сада Гюльбахар-султан внимательным взглядом. Она никогда не говорила о нем, как о будущем государства. Все это было как-то настораживающе, неясно. Словно она преследовала свою цель, стараясь задобрить его речами о исключительной важности. Но ему было некогда выяснять правду. Поэтому он постарался, как и в детстве, просто не обращать внимание на эту минутную странность Гюльбахар-султан. Быть может, он и вовсе ничего не заподозрил бы, не поговори вчера с валиде?       Валиде… Не успела та приехать, как все перевернулось вверх дном. А ведь Мурад обещал себе, что не поведется на ее уловки. Однако каждое ее слово заползало в голову, тревожа разум, навечно в нем отпечатываясь. Недаром Мурад помнил почти все, что валиде писала ему, пока ее поступок не разлучил их: каждую мелочь, каждый скомканно описанный случай, безобидную колкость или скромные, неловко ободряющие строки; каждую неровность вязи и даже тепло шуршащей бумаги.       Со временем тепло ушло, сменившись острой обидой. Но Мурад не забыл. Пусть и с немой злостью, порой он все же вспоминал каждое из писем, не решаясь, однако, их доставать и перечитывать. И теперь, пока он стоял посреди сада в гордом одиночестве, горечь с новой силой ударила его в грудь.       Очередной порыв ветра, уже более ощутимый, добрался до воротника кафтана. Солнце спряталось за чередой облаков, обесцвечивая сад. Теперь тот казался чужим.       Мурад направился к бостанджи, чтобы закончить начатое. Словно все силы объединились, не позволяя ему взяться за саблю. И он твердо вознамерился воспрепятствовать им. Бостанджи покорно преклонили головы и развернулись к Реванскому павильону.       Но внезапно Мурад заметил, как по узкой дорожке, берущей начало у одной из летних беседок, шел обратно во дворец Касым. Видимо, погода пришлась не по нраву и ему: с небольшой книгой в руке он спешил ко входу в гарем. Мурад ничего не мог сказать о настрое младшего брата; часто Касым лишь казался спокойным и сосредоточенным, а на самом деле скрывал в себе бурю чувств. Вполне вероятно, так было и сегодня. Однако Мурад не мог не воспользоваться возможностью. Вчера разговор с валиде лишил его этой возможности, затем Мурад предпринял еще одну попытку поговорить с Касымом — разумеется, безуспешную… На этот раз потерпеть неудачу было непростительно.       И, движимый почти безумным, не дающим покоя всю ночь чувством вины, он бросился за младшим братом.       Он догнал его в дворцовых коридорах. Стараясь не спугнуть, словно Касым был не его братом, а добычей, что он пытался изловить в знойный день в Эдирне, он положил руку на ему плечо и назвал по имени. Касым, кажется, вздрогнул; впрочем, Мурад ничуть не удивился: на охоте он всегда распугивал зверей, поэтому редко применял тактику выжидания — старался просто попадать в цель из ружья или лука.       Сравнение было не из лучших, поэтому Мурад поскорее забросил его в самый дальний угол разума и постарался сосредоточиться на предстоящем разговоре.       — Брат? — словно не зная, чего ожидать, спросил Касым.       Мурад нахмурился, не будучи уверенным, было ли то, что плескалось в глазах Касыма, опаской или же простым недоумением.       — Значит, теперь мы не здороваемся? — усмехнулся уголками рта Мурад. Он решил прощупать почву, прежде чем завести разговор о вчерашнем. Это могло дать и жизненно необходимое ему самому время, и помогло бы понять, что успел себе надумать за ночь Касым.       Тот тем временем захлопал глазами и сдавленно улыбнулся в ответ.       — О чем ты, брат? — его голос, вопреки всем желаниям, дрогнул.       — Ты понял, о чем я, Касым, — закатил глаза Мурад. Его рука все еще покоилась на плече младшего. — Ты не хочешь об этом поговорить?       Касым поджал губы. Коридор, в котором они остановились, был слишком узок для них двоих, — Мурад почти натыкался затылком на светильник в виде тюльпана. Увидев это, Касым вытянул ладонь вперед, указывая вглубь коридора, где поочередно размещались покои всех трех наследников. Мурад недоверчиво прищурился, но все же послушался.       Когда он вошел в покои, то невольно засмотрелся. Он давно здесь не был: приезд валиде, бесконечные занятия, тренировки и даже государственные дела, к которым его часто подпускал Баязид, — все это попросту не оставляло времени проведать Касыма. Разумеется, они виделись; пересекались по утрам, проводили время в саду, изредка выбирались в город или за его пределы. Однако это не могло сравниться с долгими вечерами, которые они раньше проводили друг у друга в покоях за игрой в шахматы или чтением. Мурад пробирался к Касыму после заката, отсыпая агам по горстке золотых, чтобы те никому не проболтались, и оставался на целую ночь. Сначала они играли, попивая шербет и сверху заедая его сладостями; затем задували свечи и, любуясь лишь потрескивающим жаром камина, читали друг другу леденящие душу истории. Мурад находил такие в библиотеке и прятал у себя в кафтане, а когда престарелый учитель прощался с ним — бежал к себе в комнаты и бегло просматривал шершавые страницы. Лучшие из книг он оставлял для себя и Касыма, а те, что приходились не по нраву, складывал в стопку на краю стола и по одной-двум проносил обратно в библиотеку.       Первое время он щадил Касыма, старался не пугать его перед сном, но затем, видя, как тот все больше смеялся, нежели воспринимал написанное всерьез, перестал. Касым был все еще мал, чтобы понять, что Мурад уже давно бросил затею писать письма валиде, но достаточно вырос, чтобы уверенно, с расстановкой читать сам. Тогда он хватал первую попавшуюся из принесенных Мурадом книг и, пародируя пугающую интонацию старшего брата, старался напугать того в ответ. Долго, правда, не выдерживал: глаза слипались, язык заплетался… А Мурад, глядя на это, не сдерживал смешков. Вся устрашающая обстановка вмиг терялась на фоне детского смеха.       Взгляд Мурада переметнулся на письменный стол, расположенный слева от входа. За ним обычно сидел Касым, корпя над заданиями учителей, а сам он, лежа на кровати, задумчиво разглядывал надкусанное яблоко у себя в руке. Изредка он отвечал на вопросы младшего брата, но чаще всего тот был достаточно смышленым, чтобы разобраться во всем самому.       Когда Мурад увидел скромно оставленную на старинной угловой тумбе глефу — то невольно вновь прокрутил в голове связанные с ней события. Касым хранил ее уже… девять лет. И, судя по тому, что она лежала на видном месте, недавно начищал до блеска.       Мурад тихо хмыкнул и, пройдя вглубь покоев, взял оружие двумя руками. Действительно, то было идеально отполировано — однако из-за объемных узоров на голомени почти ничего не отражало.       — Ты… ведь не держишь на меня зла, Касым? — спросил Мурад, вертя глефу в руках. Он не обернулся: смотреть младшему брату в глаза решительно не хотелось.       — За что, брат? — неуверенно раздалось позади.       Мурад сдавленно рассмеялся. Осторожность Касыма не знала границ. Прежде чем что-то ответить, он обязательно все разведает.       — Ты меня понял. За то, что я сказал… сделал вчера.       Когда молчание затянулось, Мурад наконец отложил глефу в сторону и развернулся. Касым стоял со сложенными перед собой руками и наклоненной вперед головой. Отчего-то эта поза сейчас не вызывала в Мураде ничего, кроме еще пущего стыда за свое вчерашнее поведение.       — Ты ведь понимаешь, что я не хотел? — осторожно полюбопытствовал Мурад, подходя ближе и пытаясь заглянуть младшему брату в глаза. Но тот их упорно прятал — поэтому Мурад почти невесомо коснулся пальцами его подбородка и приподнял. — Неужели ты боишься меня?       — Ну что ты, брат, — на лице того появилась неловкая усмешка.       — Касым, — нахмурился Мурад.       Тот растерянно замолчал. Мурад убрал руку и заложил ее за спину.       — То, что произошло между нами с валиде… — тщательно подбирая слова, сказал он, — не должно было затрагивать тебя и Ибрагима. Это моя вина. Я впервые позволил себе такие слова при вас.       Касым сглотнул и посмотрел на него.       — И больше никогда не повторю эту ошибку, — кивнул сам себе Мурад. — Будь в этом уверен.       — Разве дело в этом? — вдруг спросил Касым.       Мурад непонимающе повел головой. Взгляд брата показался ему необычайно серьезным, без примеси страха или опасения — Касым сбросил их, будто это была лишь одна из его личин. А за ней… за ней пряталась такая решимость, что повергла в изумление самого Мурада. И проявлялась эта решимость, как он успел понять, когда речь заходила о валиде.       — Разве мы не были семьей? Валиде, ты, я, Ибрагим, — Касым сдвинул брови, и в глазах его читалось с трудом сдерживаемое возмущение. — Поверив надуманным обвинениям, ты так просто отказался от валиде, так быстро забыл, кем она была для всех нас… Если ты с легкостью можешь выбросить из жизни самого близкого человека — что же до нас с Ибрагимом?       — Что ты такое говоришь, Касым? — во рту у Мурада пересохло. Неосознанно от сделал шаг назад.       — То, брат, — прошептал Касым, — что я не верю в предательство валиде. Я знаю, что она нас любит, я сохранил каждое ее письмо. Ты отказался от нее двенадцать лет назад, так, словно она и не валиде твоя вовсе. Тогда кто такие мы? Что будет, если однажды ты так же откажешься от нас с Ибрагимом? Я не знаю, почему сослали валиде, но если поверил в ее виновность, то неужели ты не сможешь отказаться и от нас? Встанешь на сторону брата-повелителя.       — Касым, — неверяще произнес Мурад. — Что это за слова такие? Какая сторона? Разве могут быть какие-то стороны?       Касым замолчал, но взгляд его до конца не потух.       — Брат-повелитель ни за что не причинит вам вреда. А я… Как ты можешь думать, что я откажусь от вас?       Мурад покачал головой, внимательно вглядываясь в лицо младшего брата. То, что он о таком подумал… Мурад почти скривился от сжавшей грудь боли. Братья были его душой, он никогда не навредил им.       — Разве я хоть раз давал повод усомниться в этом? — добавил он.       Касым вздохнул и замотал головой. А когда поднял ее снова — то возмущение в карих глазах наконец исчезло. На его место пришло сожаление.       — Нет, брат, не подумай…       — Я многого тебе не рассказал, Касым, — перебил его Мурад, не желая слушать оправдания. Но не потому, что не верил, — просто слишком устал. — О валиде, о ее прошлом. Но это все для вас не важно. Я никогда не запрещал вам с ней общаться. Это между мной и ней. Ведь именно меня она хотела возвести на престол, — на этих словах он горько усмехнулся. — Все запутанно, Касым. Когда-нибудь ты обо всем узнаешь, но сейчас тебе лучше держаться от этого подальше.       — Почему не сейчас? — Касым взглянул на него исподлобья. — Разве что-то изменится?       Мурад кивнул.       — Изменится. Ты откажешься от нее так, как это сделал я.       — Никогда, — запротестовал Касым. — Я никогда не откажусь от валиде из-за каких-то подозрений.       — Ты думаешь, мне было легко? — вдруг неожиданно для самого себя засмеялся Мурад. Захотелось добавить: «Лишь для того, чтобы убрать это тугое чувство из груди, я перепробовал все способы! Порой мысли роем кружились в голове, не давая уснуть. Я доводил себя до беспамятства. Но знаешь, что самое жестокое? Я не забыл. Каждая строчка, написанная валиде, вертится у меня в голове. А то, как она ушла не оборачиваясь? Как, подобная мертвой статуе, покинула нас, как ты заплакал, а я ринулся тебя успокаивать?! Спустя десятилетие черты ее лица стали такими неявными, что я уже был готов праздновать победу. Но вот незадача: я до сих помню, что она сказала мне в день отъезда!».       Но проявить такую слабость Мурад не мог. Поэтому он застыл, только и сказав:       — Да я…       Он рвано выдохнул и повернулся к Касыму спиной. А отдышавшись — стремительно развернулся и порывисто его обнял. Касым был еще юнцом, подросшим, но костлявым — и Мурад постарался не раздавить его в своем сиюминутном порыве. Сердце надрывисто выстукивало ритм, рвались сосуды… Мурад еще не понимал, что с ним происходило, но на душе засела тревога. Оказалось, больше всего он боялся разлада между братьями. Что Касым и Ибрагим однажды отдалятся от Баязида, а сам Мурад станет канатом, за который они будут вечно дергать. Раньше он об этом не думал, но сейчас… Касым лишь озвучил то, что считал очевидным. Он не был Баязиду братом настолько, насколько был им Мурад.       — Я никогда не откажусь от вас, — прошептал Мурад, чувствуя наворачивающиеся слезы. Он привычно сдержал их, но стало лишь хуже: горечь опускалась ниже и оседала в груди. — Я обещаю.       Он почувствовал, как Касым обнял его в ответ и прижался.       Они стояли так, пока в двери не постучали.       — Входи! — крикнул Касым, отстраняясь, и в следующий миг в покои вбежала Кёсем-султан.       Мурад накренил голову, внимательно ее изучая. Несмотря на внешнее великолепие, выглядела она… непривычно. Взгляд ее метался между сыновьями и был встревоженным, а сама она — на редкость взвинченной.       — Валиде, — улыбнулся Касым, подходя к ней. Но она лишь кивнула в ответ, смотря при этом куда-то в пол.       — Касым, оставь нас, — она нетерпеливо прикрыла глаза. — Нам с твоим братом нужно… кое-что обсудить.       Мурад недоверчиво покосился на валиде. То, как разительно отличалось ее нынешнее поведение от вчерашнего, наталкивало на нехорошие мысли.       — Валиде, что-то случилось? — нахмурился он, наблюдая за тем, как та подобралась к нему практически вплотную и окинула твердым взглядом.       — Случилось. Ты ведь хотел, чтобы я все рассказала? Тогда слушай внимательно.