voice in your head

В кофейне было тихо, там, как обычно в подобных местах, не играла музыка, не был включен фильм на телевизоре, даже никакого чарта песен. Мерно тикали часы на стене, стоявший на зарядке телефон отозвался уведомлением, едва слышно шуршала тканевая салфетка, которой бариста протирал бокалы,  и больше звуков не было. Возможно, эта тишина даже помогала сосредоточиться на мыслях, только вот все они были об одном. Голос бариста казался гостю слишком знакомым - настолько, что, сосредоточившись на рассуждениях об этом, брюнет забыл сделать заказ, даже не взглянул на меню. Из рассуждений его выдернул звон колокольчика на дверях и внезапно возникшая в помещении музыка. Кажется. это было что-то с детства знакомое, то, что знает каждое поколение и считает песней своей молодости, даже если в то время они либо уже были в возрасте тридцати лет, либо не родились. Вошедший на ходу скинул пальто, встряхнул его, остановившись на пороге, а после вошел в заведение, протянув бариста руку для приветственного рукопожатия так, словно за стойкой не сидел клиент, которого нужно было обслужить. - Здравствуйте. Торопитесь? - сразу же поинтересовался молодой человек, взглянув на слегка удивленного Муравьёва-Апостола и вежливо улыбнувшись. - Если честно, не очень, - Озадаченно произнес Матвей, глядя то на одного парня, то на другого, будто пытаясь понять причину такого вопроса. В кофейне было тихо. Людей не было, и это казалось подозрительным - обычно в кофейнях в центре не было свободного столика, а сейчас ни единого места, где сидел бы хоть кто-нибудь. Часы мерно тикали, свет отражался от золотистого бейджа баристы, а сам молодой человек время от времени поглядывал на клиента, протирая чашки и переставляя их на место.  - Почему так пусто? - уточнил Матвей, оглядываясь и замечая, что только что вошедший парень уже стоял за барной стойкой и надевал фартук, который только что был на его, очевидно, напарнике. - Тут рядом бизнес-центры, у них до конца рабочего дня двадцать минут, остальные забирают на вынос. Погода неплохая - нет мороза, пронизывающего ветра, люди предпочитают кофе с собой. Так вы определились с выбором? - уточнил новый бариста, сняв бейдж с груди и отдав его товарищу, обратившись к другу тихим шепотом. - Кондраш, бейдж мой отдай, как домой пойдешь. - Да, ладно, - согласился Кондратий, засунув золотистый бейджик в карман брюк и скрывшись за дверью подсобного помещения. - Сейчас подам. - Я попал на пересменку, да? -  уточняет Муравьёв-Апостол, взглядом провожая человека, который его встретил в кофейне. Ему даже показалось, что атмосфера изменилась, но, скорее всего, это просто сказывалась усталость - разве может от исчезновения незнакомца поменяться что-то в незнакомом помещении? - Нет, просто напарник простыл. Так вы желаете кофе? Хотите капучино? - предложил бариста, чуть потуже затянув фартук в районе поясницы и с заговорщической улыбкой наклонившись вперед. - Сироп могу добавить в качестве извинения за ожидание. "Еще домой ехать по морозу… Двадцать минут в транспорте трястись...Пока еще автобус дождусь…“ В голове Матвея отдается голос соулмейта, и Муравьёв, задумчиво хмурясь, замирает на месте. Вот почему голос бариста казался ему знакомым - потому что именно этот голос он слышит в своей голове уже несколько лет. Это казалось каким-то диким - все люди благодаря телепатии максимально быстро находили соулмейтов, например, говорили свой номер телефона, диктовали адрес, договаривались о встрече, только почему-то семья Апостолов так не делала. Наверное, каждому из них просто хватало братьев: Поля с родственной душой встретился случайно, Сережа вообще не хотел пересекаться с этим человеком, а Матвей, кажется, даже не планировал, что такая встреча состоится. Внезапно пришло осознание того, что за последние несколько лет слишком много было посвящено времени братьям, слишком мало себе. Оказывается, голос в голове Матвей слышал уже три года. а за это время он получил диплом института, поменял три работы, магистратуру закончил, но почему-то так ни разу и не сходил ни в кино, ни в кафе с кем-то, кроме братьев и пары друзей с института, с которыми и не общался-то после выпуска. Ему казалось, что даже про соулмейта Серёжи он знает больше, чем про своего собственного: родственная душа брата - какой-то взбалмошный парень, фотограф, пошляк, поющий песни из диснеевских мультиков на французском и смеющийся над шутками из каких-то коротких видео. И это все он узнал буквально за последний год, а за три так ни разу и не спросил, как соулмейта вообще зовут! Дверь подсобного помещения скрипнула, и оттуда вышел бариста, кутая лицо в кашемировый шарф по самые глаза и запахивая пальто, по цвету напоминающее кофе с молоком. Юноша поправил русые кудри пальцами, зачесав их назад, а после положил рядом с товарищем на стойку бейдж, обменявшись рукопожатиями на прощание.  - Напиши, как доберешься, - просит бариста. улыбаясь уходящему сменщику, и тут же неопределенно проводя рукой по воздуху и чуть поднимая бровь со слабой улыбкой, от которой темные усы его дрогнули. - Ну, чтоб я знал, помер ты или нет. От этого зависит, выходить ли мне через два дня на смену вечером, сам понимаешь.  Нижняя часть лица парня была закрыта шарфом, но в морщинках возле глаз и в шоколадного цвета радужке точно можно было прочитать усмешку, а после он кивнул согласно своему товарищу, взглянув на клиента и опустив шарф, обнажая таким жестом свою виноватую улыбку. - Извините, что так и не сделал Вам кофе. Если хотите, вы заходите через пару дней, я Вас обслужу.. - произнес Кондратий и, плечами слегка пожав, отвернулся всем корпусом, закашлявшись в край шарфа. - Ну, я пойду. До свидания!  - Стойте! - позвал Матвей и, поднявшись с места, накинул пальто на плечи, выходя следом за встретившим его молодым человеком и останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. - Ваш напарник сказал, Вы простужены и живете далеко. давайте я подвезу Вас?  - Это.. Неудобно же… - растерялся юноша и чуть пожал плечами, качая головой и отворачиваясь, чтоб снова прокашляться в край шарфа.  - А двадцать минут на автобусе добираться, а потом еще пешком идти, на морозе транспорт ждать, значит, удобно? - усмехнулся Муравьёв-Апостол и, нажав на кнопку на ключах автомобиля, снял сигнализацию, кивком головы указав в сторону машины. - Пойдёмте, считайте, сегодня день бесплатного такси.  Возможно, если бы нижняя часть лица Кондратия не была закрыта шарфом, брюнет бы увидел, как медленно опускается челюсть бариста, когда из уст другого человека дословно выходят те мысли, которые некоторое время назад крутились в голове самого парня, и это точно были его мысли - не чужие, они не звучали чужим голосом. Правда, к концу фразы собеседника Рылеев уже не был уверен, что его слова в голове звучали так, что это в принципе его фраза, что он о таком думал. Голова кружилась, в висках давило и не было никакого желания ждать общественный транспорт, так что ничего не оставалось, кроме как свалиться в открытую дверь авто на переднее сиденье и лениво пристегнуться, морщась от того, как ремень придавил холодную одежду к разгоряченной коже. Брюнет присел на водительское сиденье и, расстегнув верхнюю одежду, осторожно коснулся плеча спутника, уже медленно погружавшегося в дрему, что можно было понять по закрывающимся глазам. Рылеев нехотя разлепил тяжелые веки и слегка сконфуженно и недовольно взглянул на молодого человека, протягивающего ему телефон. - Что мне надо сделать?.. - Уточнил бариста, хмурясь и принимая смартфон в руки, глядя то на устройство, то на его владельца. - Оставить номер?.. - Вообще-то, ввести адрес, куда Вас везти, но, если будет желание, можете в конце поставить пять звездочек. - Рассмеялся Муравьёв, умиленно глядя на полусонного юношу, мгновенно превратившегося в большого ленивого домашнего кота, оказавшись в теплом месте.  Рылеев смущенно кивнул и, быстро напечатав адрес, вернул гаджет на специальную подставку, приклеенную к торпеде автомобиля. Не успел навигатор оповестить о том, что маршрут построен, как парнишка уже устроился удобнее на переднем сиденье, с трудом укутавшись в пальто и шарф, будто пытаясь согреться. Пальцы молодого человека слегка подрагивали, и, кажется, скулы его все еще были жутко красными, но вряд ли от мороза. Муравьёв-Апостол осмотрел незнакомца и, сняв с себя пальто, укрыл им парня, на что тот слабо кивнул и выдавил тихое “спасибо”.  В голове у Кондратия сотни мыслей, но ни одной полноценной, законченной и оформленной - изредка только проскакивают, да и те принадлежат не ему, а соулмейту, время от времени поглядывающему на лежащего на сиденье парнишку. Возможно, если б он был хотя бы в сознании, на вопросы Матвея о наличии дома лекарств, о состоянии мог бы ответить, но все это превышало пределы возможностей Рылеева в данный момент. Ему казалось, что он живет в какой-то из картин Сальвадора Дали, где время так липко тянется цепляясь за все вокруг, безгранично увеличивается в объеме одной секунды, и чувствуется так, словно одно и то же мгновение повторяется несколько раз, а по факту оно сменяется другим, ничем от предыдущего не отличающимся.  Кондратий слабо поднимает голову, разлепляет тяжелые веки и вытягивает ладонь вперед, слегка касаясь ей регулятора громкости радио, словно пытаясь ощутить те самые вытянутые часы с картин сюрреализма. Подушечки пальцев касаются пластика, и парень недовольно морщится, хмурится, руку одергивает и засовывает ее назад, снова прикрывая глаза. Прикосновение к холодному материалу ощущалось больно - так, словно он обжегся, только ощущение это было краткосрочным, практически одномоментным.  Поэт на секунду сосредоточивает расфокусированный взгляд на собственных крупно дрожащих пальцах, чуть водит ими в воздухе, словно перебирая струны невидимой арфы, и понимает, что делает это неосознанно, бесцельно и бессмысленно. На краю сознания появляется мысль, что, возможно, он даже не на свою руку смотрит, а на ладонь водителя, и ответ не находится почему-то.  Рылеев пытается отвлечь себя повседневными мыслями, хоть немного вернуть свою умственную активность в привычное русло, хмурит брови немного, но тут же устало жмурится, сцепляя пальцы обеих рук в прочный замок и пряча их под материал собственной одежды в жалкой попытке согреть и без того разгоряченные ладони от озноба, обеспеченного прохладным воздухом в салоне.  "Холодно..." Муравьев-Апостол оборачивается к сидящему рядом юноше и, переводя кондиционер автомобиля в более интенсивный режим легким движением, мягко выжимает педаль тормоза, останавливаясь на красный свет.  За время ожидания зеленого в машине становится и правда теплее. Настолько, что Матвею даже душно, хочется открыть окно, но он понимает, что нельзя, не стоит, сидящему рядом и так плохо. Сам Рылеев млеет от долгожданного тепла, на пересохших бледных губах возникает слабая улыбка, и он пытается выдавить хоть пару слов, но из-за длительного молчания из больного горла вырывается только хрип. Поэт откашливается в свой шарф и, хмурясь, непонимающе вздыхает: почему он не может спокойно заговорить, если только что он мог попросить сделать теплее? Или он не просил? В салоне автомобиля оказывается слишком душно: дышать получается только часто, вдохнуть глубоко трудно, и Кондратий уверен, что это не только у него так, но и у везущего его человека тоже. Значит, это точно было сделано по его просьбе, но только одна маленькая загвоздка: Рылеев ничего не просил.  Догадка приходит сама собой, и обрушивается на и без того многострадальную поэтическую голову Кондратия охлаждающим ливнем в метафоричесом смысле, но физически это чувствуется словно прикосновение игл, маленький удар током, неожиданный ледяной душ, и юноша вздрагивает, словно щенок, пытающийся сбросить с шерстки капли. Он широко распахивает глаза и понимает, что всю дорогу молчал: губы сухие, но, если б он говорил, он бы точно задел их хоть кончиком языка. - Разве я говорил что-то?.. - На всякий случай спрашивает Рылеев, с прищуром глядя на своего собеседника.  - Нет, Вы молчали всю дорогу. - качает головой Муравьёв-Апостол, указательным и средним пальцем постукивая по рулю и вглядываясь в отражение в зеркале заднего вида.  - Это Вы... - тихим неверящим шепотом произносит бариста, и щеки его алеют, кажется, уже не от жара, и в глазах снова мелькают огоньки, а после он повторяет, но уже громче. - Это Вы!.. Мой... соулмейт, получается... Вы...  - Я. - подтверждает брюнет и  улыбается, а Кондратий замечает это в отражении лица собеседника в боковом зеркале, глядя на сидящего рядом мужчину уже не через зеркало, а в упор. - Меня Матвей зовут.  - Кондратий... - тихо представляется поэт, слабо кивая и устало прикрывая глаза, осознавая, что последняя концентрация, на которую был способен его мозг, иссякла. Муравьёв больше слов и не просит - в машине уютно и тихо, из динамика льется спокойная музыка, и дремлющий на переднем сиденье парнишка, чьи кудри в свете фар кажутся ярче, как-то по-особенному чувствуется физически. Так, как должен чувствоваться соулмейт, наверное: как что-то родное, внушающее доверие и не позволяющее не доверять с первой секунды, пресекающее все сомнения в том, что это правильно. Ощущается это мягким касанием кошачьих лапок на подушечках пальцев, весенним теплым ветром на щеках, играющими в глазах бликами и домом. Не тем, который принято видеть в географическом месте жительства, но тем, где хочется оставаться.  Дорожное полотно, фары машин, фонари, сугробы, мелькающие по лобовому стеклу дворники, капли от снежинок, стрелка спидометра - все сливается в один фон, в один отдаленный рисунок, к которому руки не тянутся, к которому прикоснуться не хочется. Взгляд сосредоточивается на панельке навигатора, на подрагивающих пальцах бариста, на его потрескавшихся и пересохших губах, на кашемировом шарфике. Женский голос оповещает, что Матвей прибыл в место назначения, и сам водитель, едва касаясь плеча сидящего рядом, мягко его тормошит, отчего поэт сразу же открывает глаза, но от руки не отстраняется, будто не пугаясь, не чувствуя опасности.  - Мы приехали. Вас проводить? - предлагает Муравьёв и медленно убирает ладонь, доверительно глядя в глаза, на что Рылеев хмурится, глаза трёт и головой качает, носом чуть шмыгая, нехотя передавая пальто собеседнику.  -- Нет, спасибо.. - тихим шелестом выдыхает Рылеев, головой качает и, плотнее кутаясь в свою верхнюю одежду, поправляет шарф, глядя в зеркало заднего вида и пряча в мягком кашемире нижнюю часть лица. - Спасибо, что довезли. Вы через недельку заходите на чай.  Кондратий не дожидается ответа, мягко улыбается и, кивая благодарно на прощанье, выходит из машины, а его тихое "до свидания" уже тонет в шуме улицы, в его собственном кашле, в свисте ветра, едва не сносящего с ног. Фигура поэта - чуть сгорбленная от озноба, укутанная в этот огромный шарф, изредка содрогающаяся от кашля - становится все меньше и меньше, отражаясь в зеркалах, в которые смотрит Муравьёв, провожая взглядом соулмейта. Вот юноша останавливается у входной двери, хлопает по карманам, но почему-то не входит. Он расстёгивает пальто, что для болеющего человека на морозе не свойственно, запускает руки под него, и, очевидно, что-то ищет.  Апостол вздыхает и, поворачивая ключ зажигания, собирается отъезжать, понимая, что его помощь бессильна, и ее все равно не примут, но взгляд его глаз останавливается на чем-то блестящем на переднем сиденье. В приглушенном свете качающегося со скрипом уличного фонаря на кресле, стоящем рядом с водительским, сверкает брелок с вензелем, прицепленный к связке ключей. Муравьёв глушит автомобиль и, хватая ключи, выскакивает из машины, переводя ее на сигнализацию и подбегая к подъезду.  Мокрые крупные хлопья снега падают на пиджак, на рубашку, оседают на галстук едким напоминанием о забытом в спешке пальто, пронизывающий ветер одним своим дуновением порождает дрожь во всем теле, а этот замысловатый блестящий вензель на брелке впивается в руку до боли, если крепко его сжать.  - Кондратий! - Зовёт Муравьёв-Апостол, и ветер закручивает этот клич эхом в одном из питерских "колодцев". - Стойте! Я прошу Вас!  Раньше, чем поэт успевает сдвинуться с места после двух неудачных попыток перекричать с его больным горлом свист пурги, брюнет оказывается рядом и без объяснений прикладывает чужой ключ к домофону, открывая двери парадной и впуская Кондратия внутрь, а после проскальзывая следом. Он медленно передает связку в чужие слегка дрожащие руки, останавливаясь взглядом на раскрасневшихся от мороза костяшках, и слабо улыбается, неловко потирая макушку.  - Вы ключи у меня забыли, - поясняет мужчина, на что бариста рассеянно кивает, почесывая затылок, и, виновато опуская взгляд, принимает протянутую вещь, сжимая ее пальцами.  - Спасибо, - неловко улыбается Рылеев, пряча ключ в бездонный карман пальто, и, расфокусированным взглядом проходясь по фигуре соулмейта, пару раз удивленно моргает. - А что же вы без верхней одежды? Мороз же! Или желаете разделить мою участь?  - Забыл пальто в машине, представляете. - Усмехается Муравьёв, снег из складок пиджака стряхивая и благосклонно улыбаясь. - А участь вашу я бы разделил, но, думаю, у вас и так есть, кому подавать вам чай. Так что давайте, как вы и предлагали, встретимся через неделю.  - Боюсь, мой кот не настолько умный, чтоб подавать мне чай, - усмехнулся Кондратий, медленно поднимаясь на первую ступеньку и глядя через плечо назад, на оставшегося там Матвея. - Вы заходите, когда считаете нужным.  - А если я считаю нужным зайти сейчас? Подумайте, вряд ли вы с температурой сильно хотите сами о себе заботиться. - Напоминает Муравьёв, как бы случайно упоминая о недуге своего собеседника, отчего тот легко кивает, соглашаясь с мыслью, что сам он делать точно ничего сегодня не планирует.  - Если считаете нужным, можете даже заночевать в спальне. Я займу диван. - усмехается Рылеев, медленно поднимаясь вверх, одной рукой удерживаясь за стенку.  По лестнице они поднимались молча, исключая те два момента, когда Кондратий, пошатнувшись, чуть не упал, удержавшись только засчет неизвестной силы, поддерживающей его под согнутый локоть. В замочную скважину ключом попадал Муравьёв сам - руки хозяина квартиры дрожали так, что едва могли удержать предмет. О том, что Апостолу нужно одной рукой удерживать чуть не падающего на него Рылеева, а другой открывать дверь, никто почему-то не думал. Литератор, крупно дрожащий от озноба, за соулмейта цеплялся руками, как за спасательный круг, будто боясь снова потерять равновесие. Голова кружилась, в ушах гудело, и ощущение было, словно меж извилин мозга напихали мерзкой холодной влажной ваты - она тяжелым большим сгустком липла к черепной коробке изнутри, будто пытаясь разорвать череп головной болью и противной пульсацией в висках. Глаза Кондратий не открывал, свет слишком больно по ним бил, все вокруг казалось излишне ярким, да и виделось из-за состояния тем самым неметафорическим светом в конце тоннеля, а к нему бариста лететь пока не стремился.  Замок щелкнул, вернув в реальность, и Кондратий, отпустив предплечье Апостола, втиснулся в двери собственной квартиры, на ходу стянув туфли и забравшись на постель прямо в пальто. В небольшой квартирке-студии холодно, да так, что даже у здорового Матвея сводит пальцы. Пластиковые окна, конечно, не позволяют гулять сквозняку, но всё равно продуваются, и это не нравится ни одному из присутствующих.  Окно на кухне оказывается открытым настежь, и на подоконнике внутри квартиры обнаруживается лужа занесенного ветром и растаявшего от тепла батареи снега, и, хоть Муравьёв еще это и не видит, он почему-то уверен, что все так и есть. Брюнет зажигает в коридоре бра и медленно раздевается - вешает на специальный крючок свой пиджак за петлю, туда же отправляет галстук и, снимая ботинки, ловким движением левой руки расстегивает первые три клепки на рубашке. В комнате что-то падает, глухим звуком отдаваясь в тишине квартиры, и Матвей выглядывает из-за косяка, будто пытаясь взглядом найти причину шума.  - Кондратий?.. - Тихо зовет хозяина квартиры брюнет, проходит внутрь и, закрывая окно на кухне, через барную стойку соединенную с гостиной, откладывает на стойку телефон. - Все хорошо? Ответа не следует, но Матвей замечает, как в спальне, выходящей прямо из гостиной и скрываемой только наполовинв задернутой черной шторой в полумраке движется силуэт. Обстановка не выглядит домашней - за окном воет ветер, свистит и рычит подбитым волком вьюга, все лампы в квартире погашены, и каждое движение соулмейта воспринимается пугающе. Матвей медленно включает лампу на кухне, отчего Рылеев тихо недовольно мычит, и брюнет извинился бы за доставленные неудобства, но так он хотя бы видит свою родственную душу.  Муравьёв медленно проходит в спальню, попутно забирая с серого дивана в гостиной клетчатый плед, и, останавливаясь у постели, присаживается на колени. Кондратий кажется ему похожим на воробья, забившегося от ветра в щель в панельном доме, он такой же взъерошенный и нуждающийся в тепле и защите. Муравьёв медленно забирает пальто у него и тут же укутывает в плед раньше, чем юноша успевает начать свое недовольное ворчание.  - Давайте я Вам сделаю чай, - предлагает Апостол, ладонью касаясь покрывшегося липкой испариной лба и неутешительно качая головой. - У Вас есть жаропонижающие? Аллергия на какие-либо медикаменты?  Кондратий обрывками слышит слова соулмейта, да и то, что улавливает его слух, будто прорывается в сознание через толщу воды. Он смутно понимает "чай", "жаропонижающие", "сделаю", и, с тихим болезненным хрипом от мышечной боли рукой указывает в сторону кухни, бормочет что-то нечленораздельное, и Матвей собирается переспросить, но в его голове отчетливо звучит чужим голосом "Хозяйничайте, будьте как дома". Брюнет медленно перевешивает пальто в шкаф, снимает с себя рубашку и бросает ее на спинку стула, чуть передергивая вмиг покрывшимися мурашками плечами, будто пытаясь от холода избавиться. На кухне снова что-то падает, звенит металлом об дерево и шумит морским прибоем, и губы Кондратия от этого недовольно поджимаются.  Муравьёв медленно вынимает из шкафа какие-то разрезанные полоски ткани, очевидно, раньше составлявшие собой футболку, и уходит в кухню, тихо ступая по паркетному полу. На столе кухни обнаруживается какая-то банка от растворимого кофе, лежащая неаккуратно прямо по центру. Матвей медленно ставит ее на буфет у раковины и, холодную воду включая, набирает ее в чашку, окуная в ледяную воду ткань. Заботиться о болеющих ему не привыкать - Полька болел постоянно, когда маленьким был, а как он перестал, так лет с пятнадцати Серёжа начал, да и сестры время от времени радовали семью то гриппом, то орви, то отитом. Но сейчас забота о другом человеке чувствовалась как-то не так, это не ощущалось давящей обязанностью, а, наоборот, воспринималось священным долгом, делом чести, чем-то, что Матвею необходимо чуть ли не больше, чем самому болеющему. Мужчина тихо вернулся в спальню и, поставив на прикроватную тумбу чашку с водой, влажную тряпку переложил на лоб хозяина квартиры, отчего тот сначала резко дернулся, а после расплылся в ослабленной счастливой улыбке.  Муравьёв легко поправил кончик пледа на юноше и, захватив тот край одеяла, что не был оккупирован литератором, укрыл им болеющего, замерев на секунду. Слух прорезали странные звуки - что-то словно скреблось когтями о дерево, и это уже было не нормально, галлюцинации ни к чему хорошему не приведут. Муравьёв тихо вышел из спальни и, осмотревшись, пару раз моргнул.  Звуков слышно не было. Матвей был уверен, что что-то точно слышал: падение, шелест, больше похожий на шуршание или звук маракаса, скрежет, словно лезвием кто-то скользит по коре дуба, и от этого невольно по обнаженной спине пробегают мурашки, но уже не от холода. Муравьёв разводит плечи, потягивается, и позвоночник отдается тихим хрустом, а мышцы - сладкой болью от движения, но понятнее, что происходит, все еще не становится. Когда Апостол покидает спальню Кондратия и задёргивает шторой, заменяющей дверь, ту половину комнаты, в которой Рылеева нет, он уверенно оборачивается и шокированно застывает на месте, хлопая глазами.  Когда он уходил, бра над столом-стойкой освещал кухню, но сейчас опять было темно - хоть глаз выколи! Тусклая полоска электрического свечения тянулась от коридора, и благодаря этому можно было заметить, что за время отсутствия Апостола на столе появилось что-то большое. Матвею казалось, что этот объект был просто нереально огромным - он практически занимал в ширину всю стойку. В заднем кармане завибрировал телефон и, жалобно пиликнув, оповетил о том, что батарея окончательно разрядилась, на что брюнет тихо цокнул языком, пытаясь выгнать из подсознания просмотренные недавно с Полей фильмы ужасов. Правильно он тогда думал, надо было с Серёжкой в сто пятый раз на "Красотку" идти, а не приобщаться к Стивену Кингу, ну, изначально же ясно было - не для него это!  Матвей вынул телефон и, тихо сквозь зубы выдавив "ну, пожалуйста", зажал кнопку блокировки, будто техника могла откликнуться на его жалкие мольбы и предоставить возможность осветить помещение хотя бы экраном смартфона. Вселенная будто сжалилась над брюнетом, и в кухне что-то щелкнуло, а светильник над стойкой зажёгся, отчего Матвей резко поднял голову. Оказывается, то нечто огромное было обычным котом - большим, конечно, но всё же ничуть не подозрительным. Яркие янтарные глаза, мягкий носик  цвета карамели, пушистая и явно ухоженная огненно-рыжая шерсть, а еще мягкие розовые подушечки передних лап, которыми зверь держался за шнурок от бра, снова его дергая и с щелчком выключая свет. Муравьёв тихо, едва слышно рассмеялся и, спрятав телефон в задний карман брюк, присел на высокий барный стул, осторожно протянув коту ладонь. Животное, чуть подергивая щечками и носиком, обнюхало руку, сразу же приластившись к холодным пальцам пушистой теплой щекой. Тихую кухню заполнило громкое монотонное мурчание, и Апостол, легко поглаживая пальцами зверя под мордашкой, нащупал ошейник, свободной рукой включив бра и зажав между пальцами медальон с гравировкой.  - Мэл, - тихим шепотом озвучил написанное молодой человек, отчего зверь прекратил тереться о ладонь и взглянул на брюнета, отзываясь на кличку. Матвей по-отечески улыбнулся и, аккуратно подхватив на руки кота, прижал его к себе, отходя от стола и продолжая тихим бархатным шепотом обращаться к животному, отвечавшему только мурчанием и легкими движениями хвоста. - Это, значит, ты хулиганишь тут... По столам скачешь, банки бросаешь, царапаешься...  Кот, словно соглашаясь с перечисленным, потёрся мордой о плечо мужчины, ткнувшись в него влажным носом и чуть пощекотав длинными усами, отчего на губах Матвея залегла нежная улыбка. Идиллия длилась недолго - громкой соловьиной трелью дверной звонок разрезал на множество маленьких кусков тишину, и от этого в спальне недовольно застонал Рылеев, с головой спрятавшись в одеяло. Апостол быстрыми шагами подошел к входной двери и, легко открыв ее забытым в замочной скважине ключом, взглянул на стоящего напротив молодого человека.  Пшенично-желтая челка пришедшего то и дело спадала на глаза, и у корней волос можно было заметить еще не подтаявшие снежинки, распахнутое пальто и криво повязанный шарф не совсем соответствовали погоде, вызывали ряд вопросов, от которых Муравьёв предпочел воздержаться. На шее у парнишки висел кожаный чехол от полароидного фотоаппарата, а в свободной руке была зажата уже откупоренная бутылка виски.  - Здр-р-равствуйте! - Поприветствовал блондин, на носки поднимаясь и через плечо Матвея заглядывая, будто обстановку оценивая. - А Кондратия нет? Я друг его, мы чай пьем обычно после его работы.  - Кондратий спит, - тихо сообщил Матвей, мягко почесав по шерсти рыжего кота, отчего тот снова потерся мордой о плечо, довольно и громко урча. - Зайдите завтра после обеда, а лучше послезавтра.  Парнишка неловко пожал плечами и, согласно кивнув, через порог потрепал меж ушей кота, разворачиваясь и удаляясь в сторону лестницы. Прощаться, кажется, с Матвеем никто не собирался, но диалог оба считали законченным, хотя последняя фраза почему-то неустанно повторялась в голове брюнета.  - Стойте! - позвал Муравьёв, и блондин остановился на ведущей вверх лестнице, через плечо глянув на мужчину, будто разрешая ему продолжить. - Если вы друг, вы знаете, где у него аптечка лежит? - В первом от окна настенном шкафчике, на средней полке. Если у него там пусто, я прямо над ним живу, зайдёте, может, у меня чего будет. - информирует парнишка, чуть пожимая плечами и поднимаясь вверх, точно завершая для себя разговор.  Тихое "спасибо" Матвея повисает на лестничной клетке, трогает уголки губ фотографа, чуть поднимая их, и скрывается за закрывшейся на три оборота ключа дверью квартиры Рылеева.