Огай Мори боле не улыбается искренне

Ацуши открыл глаза и даже не сразу понял, что он не ослеп: вокруг было темно, глаза слипались от слякоти, скопившейся в уголках глаз. Кажется, его пару раз окунали лицом в лужу, пока он брыкался и надеялся вырваться. Голова раскалывается и гудит, как гудит у неопытного ныряльщика, что переборщил со скоростью падения в морскую бездну и впечатался лбом в камни. Накаджиме страшно: он связан по рукам и ногам, с мешком на голове, лежит на холодном бетоне и не знает, жив ли Куникида. Осколки памяти нехотя собираются в единую картину, что муравьи к упавшему на землю яблоку: когда Дазай уехал, а тело увезли, они поехали к Агентству… Какая-то женщина вышла из переулка, улыбнулась им и вежливо, хоть и с сильным акцентом, попросила помочь ей донести сумки. Они зашли в переулок… Ацуши закусил губу: он точно помнил, что нечто, дико напоминающее ему Расёмон, ударило Доппо по голове плашмя, отбросив его к стене. Накаджима вспомнил вспышку парализующей боли: ноги ему отрубили в одно движение, заставили упасть лицом в асфальт, вдыхая запах крови и пыли, пока он визжал, не в силах совладать с подступающим болевым шоком. Ацуши думает, что тогда потерял сознание, ведь не может, как бы не напрягал память, вспомнить, как оказался здесь. Его сгребли в охапку, словно котёнка, набросили мешок на голову, а дальше — туман. Когда Накаджима попытался выровняться или хоть перевернуться на спину, он взвыл от вспышки новой боли — крепко-накрепко стянутое туловище нещадно ныло, готовое развалиться на мелкие бесформенные ошмётки хоть сейчас, лишь бы он прекратил страдать. Где-то со стороны послышалось шевеление. — К-кто здесь? — Ацуши замотал головой, надеясь вылезти из мешка, но получалось только расцарапывать оголённые колени и локти. — Мы уже встречались, — послышался детский голосок, — я тебя помню. Когда Накаджима понял, чей это голос, он неосознанно попробовал отползти от его источника, на что сам этот источник только хихикнул: — Не бойся, меня тоже связали. — Кью, это ты? Потрясающее мастерство задавания дурацких вопросов риторического спектра — вторая способность Ацуши сразу после Зверя Лунного Света. — Я слышал, что они говорили, — произнёс Юмено с дрожью, — говорили, что будут кого-то убивать, используя тебя и меня. И кого-то ещё. Мне страшно… — Не бойся, — не растерялся Ацуши, — мы обязательно выберемся, только надо придумать, как, — он заговорил тоном, каким обычно общаются с младшими братьями и сёстрами, — ты слышал что-то ещё? — Нет. «Плохи наши дела… — подумал он тоскливо, — Я даже пальцем пошевелить не могу, не то что активировать способность. Если бы только Дазай что-то придумал…» — Они сказали мне, что нас не найдут, — снова встрял мальчишка, — и что даже если детективы искать будут, не найдут. — Они просто пугали тебя, чтобы ты молчал. — Ацуши надолго затих, прежде чем его осенило, — Кью! А тебе ведь тоже вшивали чип, как Кёке? — Вшивали. — Вот видишь, — Ацуши заметно повеселел, — нас найдут и спасут. Дазай обязательно… — Так ты не помнишь… — заключил мальчик могильным тоном, — Наверное, ты был без сознания. — Не помню что, Кью? — Как ты вырвал мой чип. Кью сидел в своей камере, поджав коленки к подбородку, когда вдруг услышал истошный вопль сразу за дверью. Мальчишка напугано вскинулся, прекрасно понимая, что если б это были люди из Мафии, они бы тихо зашли за ним, забрали и также тихо отвели в нужное место, а раз только что на окошко его двери брызнула кровь, настало время не менее привычной за его короткую жизнь практики — похищения, использования и нескончаемого морального насилия. Юмено остался сидеть на месте, поджав задрожавшие губы, и лишь смотрел, как дверь, слепя белоснежным светом коридора, медленно открылась. Чёрный силуэт в обрамлении лучей энергосберегающих ламп граничил с божественным, но Кью знал, что ничему высокодуховному в его жизни места нет. Ему и самому в этой жизни места не сыскать. За спиной пришельца вдруг всколыхнулись щупальца знакомой мальчишке способности, но силуэт ведь точно не принадлежал Акутагаве… Страх скукожил маленькие лёгкие, заставил подавиться ставшим разреженным воздухом, когда Расёмон пронёс вдоль комнаты бессознательное тело ещё регенерирующего свои ноги Ацуши. Чёрные ленты обвили лапы, что ещё не превратились в руки, и Накаджима, будучи всего лишь марионеткой в руках похитителя, выпустил когти. Следующее, что помнит Кью — как удушающая вспышка боли разорвалась на кончике языка скулящим криком, когда Ацуши когтем ковырнул его чип, и тот, противно чавкнув, скользнул на пол. — Подожди… — Накаджима прервал рассказ Юмено, — это ведь значит, что я п-п… — Проклят? — Кью хихикнул, — Всё честно: ты сделал мне больно, я тебя проклял. — Но я ведь не виноват, Кью! — Я тоже не виноват! — мальчик сорвался на крик, — Но меня никто не спрашивал, так что ты тоже потерпишь! А потом я… — он заикнулся, — Я вырву их сердца! За пределами комнаты, где они были заперты, послышались шаги и чьё-то тихое хихиканье. Сердце Накаджимы пропустило удар: когда смешок стал громче, он понял — это смеётся проклятая кукла.

***

Дазая подвезли к Агентству на машине, вежливо вышвырнули за углом здания, чтоб не привлекать особо лишнего внимания, и оставили наедине с не уходящим чувством тревоги, что, тяготея в груди, заставляло усталые плечи понуро опускаться вниз. Когда Осаму вошёл в офис, он сперва столкнулся взглядом с совершенно бледной Йосано, после наткнулся глазами на стоящих поодаль Наоми в объятиях брата, Кёку, Кенджи и совершенно потемневшего от тщательно скрываемого гнева Фукудзаву. В центре помещения сидел Куникида, прикладывал пакет со льдом к разбитой брови и трагически молчал. Осаму поздоровался со всеми кивком, не обратив внимание на то, как коллеги уставились на опухшие следы побоев на лице, и сразу же, не говоря ни с кем, присел на корточки перед Доппо: — Что произошло? — Мы направлялись назад, — буркнул идеалист, явно не в первый раз пересказывающий эту историю, — нас попросила помочь что-то донести молодая женщина… Мы завернули за угол, Ацуши схватили, меня пытались убить. Еле ноги унёс. — Кто пытался? — Акутагава. Дазай отрицательно замотал головой, снисходительно улыбнувшись: — Тебе, должно быть, привиделось: я лично видел Акутагаву в кабинете у Мори, когда мне позвонил Директор. — Мне не послышалось, — зазвучал писклявый голосок Наоми, — ты был в кабинете у Мори? — Верно, — Осаму быстро кивнул, не желая отрываться от дела, — я потом расскажу, сейчас мне нужно знать, что ты видел, Куникида. Доппо поднял осоловелый взгляд, озлобленный от того, что Дазай ему не верит, и проговорил как можно более уверенно и твёрдо: — Расёмон. — Это невозможно. Что-то в голове Куникиды щёлкнуло, и твёрдость во взгляде сменилась на подозрение: — Покрываешь его? Осаму тяжело вздохнул: — Головой ударился? — И ей тоже, — буркнул Доппо и попробовал встать, но тут же грузно осел обратно на стул, — я знаю, что видел. — Как и я. — Может, это был кто-то с похожей способностью, как Натаниэль Готорн? — Фукудзава задумчиво выпрямился и сцепил руки под рукавами. — Я не знаю. — он издал болезненный стон, схватившись за голову, — Простите, можно мне немного воздуха? — Перед смертью не надышишься, — хихикнула Йосано, помогая ему встать, — идём, нам сегодня предстоит много работы. Фукудзава проследил за ковыляющим из кабинета Куникидой, чьим маленьким личным костылём сейчас подрабатывала Акико, дождался, пока они скроются за дверью, и коротко взглянул на сотрудников: — Как только его подлатают, я поручаю тебе, Дазай, и тебе, Танидзаки, немедленно отправиться с ним на поиски. Юкичи собирался отвернуться и уйти восвояси, когда вдруг его осторожно, будто опасливо, тронули за рукав: — Директор, — послышался нежный голос Кёки, — могу я пойти с ними? — Это опасно. — Я знаю. Фукудзава повернулся и заглянул в глаза девочки. Этот взгляд, волчий, полный угрожающей решимости, вызывал в нём те же чувства, какие в родителях обычно вызывают жалостливые глазки своих отпрысков, и потому он, помедлив с секунду, кивнул: — Хорошо, иди.

***

Дазай, Куникида, Кёка и Танидзаки стояли посреди места недавнего убийства четырьмя надгробиями, хмуро глядя на плохо отмытую с асфальта кровь. На месте, где ещё утром толпилась полиция, детективы и случайные зеваки, они уже не задерживали взгляд: несколько бурых пятен на асфальте — всё, что осталось не от человека вовсе, а от успешно выполненного поручения Босса, для Агентства — напоминание о не совсем понятном деле, не больше, не меньше. У этих пятен, сдаётся, дочка семилетняя и молодая жена, которая даже тело опознать не сможет, ведь опознавать там нечего. Напоминая охотничьих псов, что припадали носами к земле в поисках зайца, они шагали след в след за Доппо в злополучный переулок. Когда они добрались, их встретили капли крови под ногами, электрошокер, принадлежащий, очевидно, Куникиде, несколько царапин разной степени чёткости на кирпичных стенах. Дазай присмотрелся к ним повнимательнее: когти тигра угадывались без труда, кривые неравномерные выщерблены ясно давали понять, что Ацуши отбивался, как мог, но им, судя по всему, основательно вытирали бетон, что шелудивым котёнком, нагадившим в неположенном месте. Другие царапины порождали в глубине скептичного взгляда лёгкую заинтересованность: гладкие и неглубокие, некоторые совсем ровные, другие чёткой волнистой формы, совсем как… — Куникида, — позвал Осаму, не обернувшись, — ты видел лицо нападавшего? — Нет, он был очень быстрым. Женщину я тоже вспомнить не могу… — Но Расёмон ты видел отчётливо? — Да, — раздражённо буркнул Доппо, — только я не понимаю, зачем ты это спрашиваешь. Ты же сказал, что это точно не Акутагава. — Разумеется, не Акутагава… — бинтованный ухмыльнулся снисходительно и хотел было продолжить, но его перебил голос Кёки: — Если бы это был Рюноскэ, следы были бы глубже и без загогулин, он всегда бьёт на поражение, в полную силу, даже если надо доставить жертву живой. — Смотрю на тебя и гордость берёт, — протянул Осаму с довольной улыбкой, — верно подмечено. Я думаю, что это кто-то с очень похожей способностью. — Но я ясно видел именно Расёмон! — У меня есть одно объяснение, но я пока не уверен… — перебил Дазай спокойно, отойдя от стены, — Идём, недавно дождь прошёл, может найдём следы шин. Они прошли сквозь переулок, внимательно осмотрели асфальт, но ничего не нашли. Пошли назад, пригляделись вновь, но ощущение было, будто похитители либо летали по воздуху, либо пропали под землю. Прочёсывая место похищения в третий раз, Осаму снова бросил взгляд на стены: — Следов лаза вверх нет… У меня есть версия, что женщина, которая вас заманила, обладает способностью перемещения в другое измерение, как Монтгомери. — Может, это и есть Монтгомери? — встрял вдруг Танидзаки в беседу. — Нет, — Дазай цокнул языком и покачал головой, — она не позарится на жизнь Ацуши, ведь очень его ценит. — А если её заставили? — не унимался Джуничиро, — Например, Новая Гильдия? — Надвигается что-то очень мощное, потому что и Фицджеральд, и Достоевский, судя по всему, решили не высовываться, так что это кто-то нам не знакомый… — Осаму подумал немного и вновь обратился к Доппо, — Свидетели были? — Нет, все как сквозь землю провалились, когда шкет исчез. Чёрт, — шикнул Куникида, — в этих грёбаных трущобах даже камеры не висят, такими темпами Ацуши мы не найдём. — Без паники, Куникида, — Дазай ухмыльнулся, — свяжемся с Рампо, и всё пойдёт как по маслу.

***

«Чёрные ящерицы» прибыли в зону содержания особо опасных эсперов Мафии примерно в то же время, в какое члены Агентства добрались в Котобуки. Огороженные колючей проволокой здания в простонародье воспринимались как маленькая военная база, а оттого туда никто не лез, включая правительственных, которым приятно согревали потайной нагрудный карман нескромные взятки. Приходили похитители конкретно за Кью и появились, судя по всему, конкретно подле его камеры: убито всего пятеро охранников — все, кто был ближе остальных к месту содержания; ещё семь, кто пытался противостоять напасти — ранены, но живы. В тесной комнатушке без окон, отчаянно пытающейся походить на детскую разнообразием невесёлых рисунков на стенах, ковром с улыбающимися зверьками и кроватью с округлыми углами, чтоб Кью попросту не имел шансов об неё удариться, осталось кровавое пятно. Хироцу наклонился к заляпанным обоям: оно было не большим, значит, ранение Юмено нанесли не смертельное, но вот радоваться этому выводу или нет, никто пока не знал. Рьюро опустил взгляд на пол, вытащил из кармана пальто носовой платок и поднял им с пола вырванный из затылка мальчишки чип. Он повертел его в руках с выражением неявного раздражения на лице: — Единственное, на что мы можем рассчитывать — это на то, что похитители не до конца понимают действие способности Кью и он их уже проклял. Тогда мы найдём его по следам из трупов. — Мы не можем столько ждать, — фыркнул Акутагава, — переходим к запасному варианту. Что Босс приказал на случай, если мы попадём в тупик? — Босс приказал немедленно связаться с Агентством и узнать, что они нашли. Когда Хироцу повернулся к остальным членам отряда, Гин тут же кивнула, сосредоточенно глядя на Рьюро, и ткнула в бок Тачихару, который был занят разглядыванием своих ботинок. Мичизу торопливо поднял взгляд и тоже кивнул. — Хорошо, — Рюноскэ взглянул на одного из сотрудников базы, стоящего всё это время в дверях, — камеры что-то зафиксировали? — Не много, их все посбивали, будто знали, где они висят, уцелела лишь та, что висела в комнате… — человек в форме приосанился по военной привычке и спрятал руки за спину, — Они занесли оборотня, Ацуши Накаджиму, на способности, как на верёвках и вырвали чип его руками. По камерам видно, что они появляются… Из ниоткуда. И исчезают также. — Из ниоткуда в никуда, значит… «Раз они выкрали именно Ацуши и Кью, возможно, они заманивают меня в ловушку, — подумал Акутагава, — и прекрасно понимают, что я в неё попаду. Или они охотятся не за мной?.. Если чип вырвали руками оборотня, значит, он уже проклят… Отбросы». Когда они кратко пересказали Дазаю по телефону всё то мизерное, что узнали, чтоб он передал эту информацию Рампо, а Осаму перезвонил им через полминуты, чтоб сообщить точное местонахождение пленников, способностями Эдогавы был поражён даже видавший виды Хироцу. — Будьте осторожны, — предупредил Осаму напоследок, — Рампо узнал имя их лидера: Александр Блок. Он очень опасен: копирует способность одарённого, когда ранит его. Тот, кто на днях поцарапал Акутагаву, вероятно, и есть Блок. Не попадитесь под украденный Расёмон.

***

Люпин сегодня был закрыт, и диковинный трёхцветный кот, деловито шагающий по плитке, прошёл мимо обычно приветливо распахнутых дверей. Он направлялся к приятно удивляющему приезжих и ставшему обыденностью для японцев почтовому ящику: поверх красной металлической коробки сидела маленькая панда, машущая лапкой прохожим. Недавно для Нацумэ здесь сунули между стыков ящика письмо, как можно ниже, что он мог дотянуться до него в животном обличье. Какой гений безумной мысли догадался писать письма коту? Охранник зоны содержания, откуда накануне пропал Кью, передал эту информацию ближайшему к району, где чаще всего находился Сосэки, агенту, а тот поспешил сообщить Наставнику место, на которое указал мафиози потрясающий воображение ум Рампо, посредством записки. Таким образом Наставник на несколько шагов обогнал «Чёрных ящериц». Мог бы использовать Катая, только вот мальчишка будто провалился сквозь землю, что лишь подстегнуло тревогу Сосэки по поводу того, насколько мало у него времени: Нацумэ боялся, что Таяма мог быть уже у врага, переманенный на их сторону насильно. Следовало спешить. Он стащил зубами конверт, вызвав смех у прохожей девчушки, заставшей эту умилительную и потешную картинку, даже не подозревающей, что смеётся она вовсе не над пухлым котиком, а над тем самым человеком, благодаря которому Йокогама ещё балансирует на хрупком шесте, что увиденный ею вчера акробат в приезжем цирке. Развернуть послание непослушными лапами никак не получалось, так что пришлось тащить записку до ближайшего переулка. Обратившись в человека и узнав нужное место, Нацумэ поймал такси да поехал навстречу с, как ему казалось, незначительными и всего-навсего слишком зарвавшимися противниками. Ох, как же он ошибался. Выйдя из такси немного раньше, чем нужно было, чтоб не подвергать таксиста лишней опасности, Нацумэ величаво прошёлся по бетонному блоку: противники скрывались на заброшенной стройке. Его заставили подождать: чужое шевеление его чуткий взгляд уловил только минут через пять: видно, враги удостоверились, что он пришёл один, и лишь тогда решились выйти навстречу Наставнику. Сосэки смерил совершенно спокойных мужчин презрительным взглядом, про себя прикинув, откуда они родом: все трое в рубашках, застёгнутых наглухо укороченных сюртуках и расклешённых брюках, с той лишь разницей, что цвета одежд разные. Один из них, высокий, лысый и глядящий наиболее устало, повязал на шею аляповатый галстук жёлтого цвета. Записка не дала о них большого количества информации, но Нацумэ точно знал, что один из них — Александр Блок, и сделал ставку на того, что стоял чуть позади, кучерявого, с умиротворённым, направленным явно куда-то сквозь пространство лицом. Любопытные экземпляры, судя по всему, русские. Нацумэ перекатился с пяток на носки и опёрся на трость двумя руками: — Итак, — он на удивление хорошо заговорил на русском, — кто на этот раз решил позариться на мою спокойную старость? — Мы просто решили, что вам стоит уступить место молодым, — ответил Есенин, учтиво поклонившись, — так что старших мы урезаем в звании. И жизнях. — Вы мне угрожаете? — Говорим прямым текстом, — пробасил Маяковский, — и не настроены на долгие беседы. — А я вполне себе настроен, и пока я контролирую этот город, я буду решать, на что вы там настроены. — Сосэки нетерпеливо стукнул тростью об асфальт, демонстрируя величаво-надменное выражение на лице, — Что вы планируете делать? Есенин тяжело вздохнул: — Мы уничтожим Агентство, а Мафию заполучим, пройдя проторенной тропой насилия. Нацумэ расхохотался так звучно и до того искренне, что Есенин даже прикусил язык, не понимая такой реакции. Сосэки смеялся, пока не начал хрипеть, но попробовал взять себя в руки, деликатно откашлялся и, сдерживая хихиканье, проговорил: — Простите, я не ослышался? И зачем вам это, молодые люди? — Не ослышались. Мы не можем контролировать ваш порт, но если нашей марионеткой будет глава Мафии, мы станем сильнее всех в этом городе и этой стране, — заговорил Маяковский, — а Агентство скоро закончит своё существование, потому что нам не нужно, чтоб кто-то мешался под ногами. — Какие грозные. Мори с Фукудзавой видели и страшнее. — Едва ли, — снова встрял Есенин с усмешкой, — мы не очень-то ценились на родине, а оттого самые сильные духом из нас собрались в эдакий альянс одарённых людей. Страна у нас огромная, так что найти таких, как мы, было не проблемой. — Так и беснуйтесь на родине, в чём проблема? — Родину мы, понимаете ли, ценим, так что убивать там такое количество людей, какое примерно запланировали здесь, с нашей стороны неприемлемо… От такой наглости Нацумэ даже не сразу вспомнил, что собирался сказать, но быстро собрался: — Раз уж мне помирать, — хохотнул он, не теряя высокомерного презрения во взгляде, — то расскажите хоть, кто вы, мои мучители. — Наш лидер — Александр Блок, — Маяковский вышел чуть вперёд и указал на командира кивком головы, — я — Владимир Маяковский. Болтливый балалаечник — Сергей Есенин. Все одарены. — И что, это все в вашем крысином логове? — Слово «крысиный» из уст человека, обращающегося в кошку, звучит смешно, — хохотнул Есенин, — нет, не все: всего нас шестеро. И пара нескромных отрядов наёмников… Сотни две, может, наберётся. Вы поймите, если бы мы не понимали, что вы уже в проигрыше, мы бы вам никакой ценной информации не рассказали… — Хорошо, а как же вы собрались меня убить, детки? Меня даже Мори побаивался, — не потерял лица Сосэки, — что мне сделает кукловод, — он кивнул на Блока, — и полтора эспера? Впервые за весь диалог Александр, чьё молчание до этого неприятно давило на грудь, разорвал тишину: — У нас есть Юмено Кюсаку. — А также Накаджима Ацуши, — парировал спокойно Наставник, — натравите его на меня? Это бесчеловечно. — Не только натравим, — улыбнулся Есенин, — но и случайно найдём ваше тело, по следам когтей станет понятно, что это сделал оборотень, и кровь будет не на наших руках, а на руках закона, справедливости и порядка. Нацумэ напрягся, едва не ощерился по звериной привычке, но вовремя себя осёк: слишком долго он скрывался под животной личиной. Эспер несколько раз стукнул кончиком пальца по трости: — Я этого не позволю. Сергей улыбнулся почти виновато: — А кто станет спрашивать у вашего трупа? Мерзко хохочущая кукла появилась в руках Есенина будто из ниоткуда: Нацумэ успел уловить лишь то, как по рукам мужчины пробегают, растворяясь где-то в сети вен, чёрные нити. Сосэки только дёрнулся в их сторону, когда был остановлен звуком разрываемой ткани. Смех игрушки стих, и наступила такая гробовая тишина, что на секунду Наставник даже почувствовал, как могильный холод пробрался вверх, от ног сразу в мозг, лопая его кажущееся неколебимым самообладание. Пара секунд на то, чтоб сделать вдох и не суметь выдавить из себя выдох, чтоб забыть, как дышать, а дальше — скрежет когтей по асфальту за его спиной. Это была не борьба против Тигра — это была борьба против самого себя. Сосэки выпускал когти, гортанно рычал, но не мог заставить себя ударить безумного мальчишку в зверином обличье по горлу. Но одно он понимал: Йокогама была намного выше, намного ценнее мальчика из Агентства, пускай у него ценная и редкая способность, пускай чистое и невинное на самом деле сердце. Нацумэ вскрикнул озлобленно, и взрыв, который разгорелся, когда он активировал свой истинный дар, разнёс всё в диаметре пары десятков метров, но Блок и Маяковский успели спастись, скрывшись под Лже-Расёмоном также, как скрывались беглые преступники под церковным куполом, зная, что здесь их не тронут. Нацумэ взглянул на кровавое месиво, в котором с трудом угадывался белоснежный мех: ему показалось, что разорванный в клочья Тигр убит, а оттого, не теряя времени, мужчина развернулся к главным врагам, выбросил вперёд трость, целясь наугад, не видя ни черта за завесой поднявшейся пыли. Горящие неизвестными никому из смертных буквы обвили его руку, искры почти сорвались с пальцев на гладкое дерево, когда вдруг, рассекая свинцовый занавес, лента поддельного Расёмона вырвалась вперёд, чтоб ударить его по ногам. Сосэки увернулся и наконец отправил ком энергии во врага, не замечая, что у него за спиной вновь разгорелся голубоватый свет. Тигр, собираясь на лету из ошмётков самого себя, возник из-за спины, Нацумэ не успел вновь активировать свой дар в полную силу, и оттого ему пришлось припасть к земле, позволяя зверю неловко припасть сперва на передние лапы, а после затормозить об асфальт оскаленной пастью. Только восстановленная белоснежная шерсть вновь напиталась бурой кровью, нижняя губа, изодранная, боле не прикрывала ряд зубов на челюсти. Сосэки был безжалостен: искры вновь слетели с кончика трости, оторвали разъярённому тигру лапы, и Наставник собрался уже добить его, но был ослеплён светом лент бушующей способности Ацуши, когда конечности, точно по волшебству, отросли прямо в воздухе, во время очередного броска на Наставника, чтоб ударить его по лицу увесистой когтистой лапой. Сосэки выбил ревущему от слепой ярости тигру глаз, уворачивался, пока хватало сил, а силы были на исходе. Достать бы Блока и Маяковского из укрытия, но он не может. Он шёл сюда, считая, что нейтрализовать Ацуши и добраться до Кью не станет проблемой, но Тигр был слишком недооценён им, и впервые испуг посетил заметавшийся разум. Первая и последняя оплошность в его жизни. «Говорят, что Наставник обладал сильнейшим даром, но он отошёл от дел». Мори, Мори… Наставник отошёл от руля, но его дело — Йокогама, никогда не оставляли без чуткого надзора. Истинный дар Нацумэ был ограничен вовсе не мощью его способности. Истинный дар Нацумэ был заключён в просторе его знания, умения наставить на правильный путь, который он передал Мори и Фукудзаве, хоть и понимал, что один потянет такой ценный подарок по дороге человеческих грехов, а второй будет использовать его во благо. Таково было равновесие, и Сосэки был жердью, без которой чаши весов не имели смысла, ведь им было бы не на что опереться. Он знал предысторию Ацуши, знал, как Фукудзава дорожит им, принимая его, как любого члена Агентства — будто собственного ребёнка, и именно это затормозило его в решающий момент, отчего он пропустил удар. На этот раз — последний. Сосэки упал на асфальт и стал захлёбываться кровью, слепо шаря непослушными пальцами по дыре в груди толщиной с кулак. Накаджима не задел сердце, промазал, продавив рёбра и лопнув одно из лёгких. Секунда — ещё одна, последняя, обратилась каплей, что зависла над чашей времени, не желая падать. Не желая отпускать Великого во всепоглощающее никуда. Нацумэ знал всю подноготную Йокогамы, каждый шаг любого сраного агента Мафии, знал, что происходит в Агентстве, кому будет суждено умереть от рук убийц, длани правосудия и кто погубит себя сам. Сосэки был в курсе всего, кроме одной единственной загадки… Нацумэ не знал, что умирать так страшно. Не знал, что он прокусит губу, вместо того, что испустить последний вздох.

Он не знал лишь одно — когда всё вдруг пойдёт наперекосяк.

Стало вечереть. Как же символически закат целой эпохи слился с закатом этого проклятого дня. Кью, что не видел поля боя, ведь сидел, связанный, в серой бетонной коробке поодаль, всё равно чувствовал всё, что происходит с проклятыми, а потому, как и было строго-настрого приказано, деактивировал способность, как только Сосэки был повержен. Ацуши упал наземь лицом вниз, весь похожий на кровавую, изодранную тряпку, которую так и не смогли убить. Может, просто Зверь очень силён, а Наставник был наглым обманщиком, и никогда его способность не обладала такой мощью, какой звенела в ушах всех, трясущихся от страха при одном лишь упоминании его имени? Очередная тайна личности Наставника, чья история оборвалась непозволительно быстро. Блок молча спрятал щупальца Расёмона и поднял его трость с земли. Красивая, с не иначе как золотым наголовником: ценный трофей, который он однажды повесит дома, а рядом прекрасная незнакомка, воспетая в стихах, и красноречивое, уютное молчание… Маяковский тоже подошёл к телу, присел перед Нацумэ на корточки и закрыл ему глаза. Не о такой цене они с Блоком договаривались, когда Владимир согласился остаться в синдикате. Не о такой. Есенин поджал губы на краткий миг, но тут же вернул выражение привычной весёлости на лицо, хоть глаза его врать совершенно не умели. — Разве ты не хотел забрать его дар, Александр? — Есенин взглянул на командира, ожидая, когда он, по привычке грузно, медленно и немногословно, изъявит свою волю. Голос Александра был негромким, но слышался отчётливее всякого крика: — Дело было не в даре, — голос Блока сам по себе звучал, как отданная противнику дань уважения, — а самое главное его достоинство я прибрать к рукам не могу. Гибкость и остроту стратегического ума не перенять. Он сглупил, когда захотел спасти всех своих учеников, наивно полагая, что сделает это также быстро и беспрепятственно, как всегда. — Ладно вам прибедняться, — Сергей ободряюще улыбнулся, — в конце концов, мы убили его, теперь весы, отмеряющие равно порядок и хаос в этом городе, сильно покосились, а нам осталось только поставить нужные гирьки на взлетевшую вверх чашу… Александр перебил подчинённого: — Мы должны передать им сообщение. Понимаешь? Есенин сглотнул, и вся его весёлость вдруг куда-то пропала: — Понимаю. — Да поэффектнее. — Может, в этот раз нам не следует… — Не упирайся. Мы нуждаемся в отвратительной помпезности Чёрного человека. Поэт прикусил щёку и поник. Маяковский даже насторожился, наблюдая за тем, как стремительно потухают огоньки голубых глаз. Есенин попытался разредить обстановку: — Что ж, следующая остановка — информатор Детективов, Кот… Кат… Ай, чёрт бы побрал эти имена… — Катай, — мрачно исправил Маяковский и тоже взглянул на лидера: — Им занимаются Набоков и Цветаева. — Вот как… — он кивнул на бессознательного Ацуши, — Мальчишку убьём? — Оставь. Забираем обоих. — Тогда я пойду за вторым. Кью сидел на асфальте, привалившись к холодной стене, и пусто смотрел во всепоглощающее никуда. Он уже не думал ни о чём, окончательно сломанный: он так мало пожил, но оборвал такое монструозное количество жизней. Нечисть, тварь, подлежащая уничтожению… Уничтожить, уничтожить, уничтожить! Он посмотрел на свои маленькие ручки: они дрожали, совсем ослабшие перед надвигающейся истерикой, но старался сохранять, как мог, трезвый рассудок. Ему пора оборвать этот порочный круг самостоятельно: Кюсаку медленно закатывает рукав, не шикает даже, когда лезвие противно скребёт израненную кожу, и долго смотрит на него, никак не решаясь сделать отчаянный шаг. Ему пора. Он устал быть одной из своих проклятых кукол. Есенин всегда был против эксплуатации или убийства детей, но этот мальчишка был слишком хорошим козырем, чтоб позволить ему жить спокойной жизнью. Такова судьба, что уж тут поделать. Такова судьба… Чёрный человек мерзко хихикнул где-то на периферии сознания, предчувствуя свой звёздный час. Сергей подошёл к бетонному каркасу заброшенного здания, уже увидел Кью и замер, понимая, что тот собирается совершить нечто ужасное. — Эй, мальчик, — позвал он подозрительно ласково, — ты чего… Мальчик! Юмено перепугано глянул на побежавшего к нему мужчину, выдернул лезвие из руки и перерезал себе горло раньше, чем Сергей успеет добежать. Он боялся жизни намного больше, чем смерти. И наконец жизнь, мерзкая, тёмная, неправильная, отпустила его. Кровь брызнула на брюки застывшего перед порогом Есенина, испачкала волосы на детской голове. Он такой маленький… — Блядь, — ругнулся Сергей, — что ж я Блоку скажу, мальчик?.. Есенин уже успел представить, как Александр сносит ему голову, когда вдруг щупальце Расёмона пронеслось прямо перед его лицом. Он сперва не понял, с чего вдруг Блок так бушует, а когда глянул вверх, увидел, как с крыши прямо на него летит замахнувшаяся ножом Гин, и даже увернуться не успел: младшая Акутагава сбила его с ног, приложила затылком о землю, попробовала воткнуть нож ему в глотку. Появившиеся в тот же миг тени обвили хрупкие руки, она замерла от подступившего чувства необъяснимого ужаса и попробовала вырваться из хватки, но тени поползли вверх, скрывая белоснежную кожу в своей грязной, мерзостной черноте. Хигучи, перекатом возникшая из-за угла, несколько раз выстрелила Есенину в голову, тени отвлеклись на то, чтоб перехватить пули и отбросили Гин, ударив её по запястью правой руки с такой силой, что привыкшая к боли девушка вскрикнула и выронила оружие из рук. Сергей подскочил с места, аки ужаленный, чтоб броситься наутёк, пока подоспевший Хироцу помогал сестре Рюноскэ, что задыхалась сейчас от впитавшегося вместе с чернотой чужого дара ужаса, подняться с асфальта. Сам же Рюноскэ в этот момент пронёсся над ними, нацеленный на мгновенное убийство Блока. На пути Акутагавы встала Лиля: женщина выскочила перед ним, что разъярённая кобра, закрыла собою замешкавшихся мужчин и была насквозь проткнута Расёмоном. Брик изобразила вполне натуральное удивление, но тут же усмехнулась, вцепилась в ленту способности Акутагавы и, цепляясь за неё, что за канат, поползла вверх, позволяя чёрной субстанции проходить сквозь её рёбра. Рюноскэ тут же атаковал Блока, но, отвлёкшись на Лилю, был сбит с ног украденным у него пару дней назад даром. Распластаться по земле он себе не позволил, вырвал Расёмон из груди женщины и прикрылся им, когда Александр снова попробовал убить его. Послышались выстрелы: это Тачихара возник за спиной Акутагавы, с двух рук целясь если не Блока, то хоть Маяковского, и если стрелять по первому было бесполезно, то во Владимира он всё ж попал: мужчина взвыл, схватившись за пробитое насквозь плечо. Брик зло зашипела и бросилась к Мичизу, её руки обвили светящиеся то золотым, то пурпурным светом искры, она занесла руку для атаки… И была отброшена волной «Увядающей камелии», когда Хироцу, прикрыв Тачихару, спас его жизнь. Ацуши наконец очнулся. Сперва он был не в состоянии переварить то, что видит, опираясь на слух: крики, выстрелы, звук поднятых энергетической волной обломков асфальта… Он повернул голову, наткнулся на мёртвый взгляд Нацумэ, вскрикнул, отпрянув назад, и вдруг вспомнил всё, что сделал жалкие минуты назад. Паника задушила беспокойное сердце, собрала слёзы в уголках диковинных глаз, и кровь, бушующая в висках, оглушила обескураженного мальчишку. Накаджима перевёл осоловелый взгляд в сторону, различил силуэт Акутагавы, Хироцу и Тачихары, уловил краем глаза, как к ним на всех парах бежит оклемавшаяся Гин. Он открыл рот, что рыба, брошенная на кубы льда, и как только он стал задыхаться, его вдруг грубо тряхнули за плечо: — Ты нужен Акутагаве! — он не сразу вспомнил голос Хигучи, — Не время рыдать, поднимайся и спасай их! «Спасать их… — вторая волна испуга подкралась как раз невовремя: Ацуши захлестнул ненужный, неконтролируемый голос его главного демона: собственный, — я не смогу… Я такое натворил… Что я…» Вдруг его вполне красноречиво пнули с места: — Я сказала — не время! Он не понимал, что он и где он, даже когда подбежал к Акутагаве и буквально содрал с него плащ, прикрывая собой от разгневанного Блока. Не понимал, даже когда он сломал Александру ногу, не знал, как так ловко уворачивался от его атак, как только Рюноскэ прокричал, что если он позволит себя ранить — Блок скопирует способность и им конец. И Ацуши не позволил. В Мафии начинались первые волнения: пропажа туза из годами искомого им флэш рояля рисковала подкосить репутацию лидера, и Мори занервничал, хоть виду не подал, когда «Чёрные ящерицы» отправились на вполне очевидно убийственное задание. Огай ещё не знал, что Акутагава, яростно дерущийся бок о бок с Ацуши на другом конце Йокогамы, позвонит ему через полчаса, как только бой будет окончен: Блок и Маяковский скроются, а они уйдут с поля битвы ни с чем. Не знал, что Мичизу приложат об асфальт поддельным Расёмоном с такой силой, что он потеряет сознание. Не знал Мори также, что едва стоящий на ногах Хироцу, дав приказ отступать, чтоб не попасть под коготь Ацуши, волок за собой бессознательного Тачихару, пока Хигучи и Гин, шипя, что разгневанные кошки, целились в липкую темноту прямо перед собой, готовые защищать товарищей до последнего вдоха. Младшая Акутагава становилась всё злее с каждой секундой: начавшее опухать после удара правое запястье давало о себе знать: она с трудом держала пистолет, зная, что с левой руки будет гарантированно мазать. А ведь она даже не знала, по кому будет стрелять и будет ли вовсе. Она ещё даже не знала, выживет ли в битве, с которой они стремительно сбегали, её брат. Огай сегодня сидел в своём кабинете в компании портвейна, неторопливо потягивал его из бокала, тщетно пытаясь отвлечь себя хоть на секунду оседающим на языке ярким ягодным вкусом. Он ждал новостей, вовсе не рассчитывая на то, что они будут хорошими, но ему важно было знать, что хоть «Ящерицы» вернутся живыми, ведь такими мощными боевыми единицами он пожертвовать не мог. По крайней мере, не сейчас. Вдруг его отвлёк скрип двери, хотя стука он не слышал. Сперва он решил, что это Коё: — Что-то срочное, раз так вламываешься в мой кабинет? Ночной посетитель промолчал. Мори повернулся к двери и, не давая себе ни секунды на промедление, схватил воткнутый в стол скальпель. Он увидел в коридоре, у ног незваного гостя, своих охранников, бывших, судя по всему, без сознания. Есенин прошёл в центр кабинета, нисколько не опасаясь Босса, и остался стоять там. — Зачем пожаловали? — Огай сохранял спокойствие, крепко сжимая оружие в руках, и медленно поднялся с кресла. — Он не боится нас? Какой любопы-ы-ытный… До чего же ты смелый, — заговорило что-то голосом Есенина без участия самого Есенина, — было бы время, мы бы выпили с тобою, друг, но сам понимаешь: дел невпроворот… Мори вскинул бровь, от любопытства даже скальпель опустил. Первая абсолютная в своём идиотизме мысль: он собирался прирезать чревовещателя. Только вот губы у мужчины были плотно сомкнуты, а глаза глядели так устало, едва не с мольбой, что мафиози быстро понял: с ним говорит кто-то ещё. — О, я вижу, ты в замешательстве, бедолага… — из-за спины вздрогнувшего поэта материализовалось нечто высокое, одетое в цилиндр и что-то на подобие шинели, чей подол, с трудом угадывающийся в тенях, вязко оседал на полу, — Приятно познакомиться, — силуэт отвесил Главе театральный реверанс, — как меня любит с дрожью в голосе окликать Серёжа — Чёрный Человек. Есенин нашёл взглядом кресло и, вяло пройдя мимо опешившего от такой наглости мафиози, плюхнулся в него, пытаясь занять себя видом за окном, а не бесноватыми речами своей же способности. Мори проследил за поэтом и деловито спрятал напряжённые руки за спину: что-то грядёт, а он ещё не в полной мере может понять, что именно. Ему не страшно: он в ярости, хотя на лице своему гневу отпечататься не позволит. — Я сегодня не задержусь, Серёжа, зря ты телеса по мягкой подушке разложил, — тень отвлеклась от своего хозяина (впрочем, едва ли корректно так называть её фактического раба) и вновь обратила внимание на стоящего недвижимо мафиози, — Вам весточка, господин Огай Мори. Сожалею, но не в письменной, а лишь в устной форме: Юмено Кюсаку бесславно почил, сослужив нам, меж тем, добрую службу: исключительно благодаря его помощи Нацумэ Сосэки сегодня тоже забрала себе смерть. Разумеется, ваш гениальный ум сейчас станет агонизировать и искать ответ на вопрос, что могло погубить столь могущественного человека, но, думается мне, вы и так знаете ответ… — возбуждённая дрожь в голосе явно забавляющейся тени действовала на нервы, — Вы ведь знали, что способность Наставника заключалась не столько в боевых особенностях, сколько дипломатических? Он зря не принял нас всерьёз, за то и поплатился… Если ваш мальчик, Рюноскэ и остальные… — силуэт задумчиво постучал пальцем по подбородку, — Простите, не вспомню имён, вернутся, не наказывайте их строго, они прибыли слишком поздно, ничего бы не успели сделать. Полагаю, теперь должно быть предельно ясно: в этом городе останется одна и только одна организация, а право выбора будет оставлено за вами. Иными словами: либо вы убьёте директора, либо директор лишит жизни вас. На том и разойдёмся: будете себе править, а мы заботливо прикроем своим крылом от лучей палящего солнца! На сим мы вынуждены откланяться, не смеем боле беспокоить, — голос вдруг стал выше и заскрежетал, — спокойной ночи! Огай и сам не заметил, как развернулся на каблуках и уже запустил скальпель в сидящего позади него Есенина. Поэт смотрел на летящее ему в лицо орудие и не выражал и толики страха, удивляя своей отрешённостью даже самого мафиози. Нож до цели не долетел, ибо был в полёте перехвачен взявшейся из ниоткуда чёрной рукой, к которой через секунду, будто по крупицам, подтянулось остальное тело. Сергей тяжко вздохнул, будто пожалел о том, что его спасли, и поднялся с кресла. Чёрный Человек, противно хихикая, вручил ему скальпель и слился с телом мужчины, будто его и не было вовсе. Есенин молча дошёл до двери, но подле неё, не поворачиваясь, проговорил: — Простите моего… Товарища, — он кое-как проговорил эту фразу на японском, посмотрел себе под ноги и бросил скальпель на пол, — и примите мои соболезнования. — Мне ни к чему собол… — Оставьте свою дерзость, — сказал он на родном языке, но Мори отчего-то его понял, — я понимаю. Просто соблюдаю мало-мальское приличие. На этом мужчина просто ушёл, но даже до лифта не дошёл: словно растворился в воздухе на половине пути. Мори не смотрел ему вслед. Огай не нашёл опоры позади, осев прямо на пол. Ситуация выходила даже из-под воображаемого контроля. Слишком быстро, слишком страшно, слишком невероятно. Мори достал из кармана телефон, и последний звук, который сегодня услышит этот кабинет, кроме звона бутылки — звук доставленного сообщения.